Страница:
Ким всегда читает все истории про торнадо. Вот, к примеру, одна – о парикмахере, который брил мужчину, и тут вихрь вырвал бритву у него из рук и перерезал ею горло другому мужчине в трехстах метрах от парикмахерской. И про солому, которая втыкалась, словно булавки, в телеграфные столбы… Представь себе кулак или ногу, наносящие удар с такой скоростью… Ким. сразу отбросил в сторону мысль о смерчевом ружье, но вот смерчевый снаряд или фаната могли бы оказаться вполне неплохой идеей.
«Поправить глинд!» – как кричал Капитан Плавучей Земли90.
Путешествовать назад во времени – это словно сидеть в капитанской рубке какого-то очень сложного корабля; чтобы пройти сквозь все рифы и отмели, сквозь плотный огонь противника, надо пользоваться ручками и рычагами крайне осторожно… Щелк-по-щелк… назад, назад, назад… через Танжер, через Париж… порою ему приходится менять обличье по десять раз на дню… Консьерж, жандарм, инспектор полиции, дежурный в прачечной-автомате, вор, тупой фермер, унылый официант, комедиант, массовый убийца, член Академии. Затем он устраивается отдохнуть в каком-нибудь надежном доме, где приводит в порядок свои заметки…
И вот он снова в веселом Париже, где ему приходится пережить настоящую оргию смены личностей.
«Это словно удары ногами в рукопашной схватке. Не останавливайся ни на миг, и тогда в тебя будет трудно попасть… Твои ботинки – твое удостоверение личности. Они должны быть всегда чистыми и надраенными до блеска. Когда путешествуешь назад во времени по собственной временной линии, то отрабатываешь всю свою прошлую карму. Поэтому никогда не путешествуй кратчайшим путем – это может очень плохо кончиться».
Ким сводит знакомства с какими-то таинственными Шухорнами и Кобблерсами 91, которые обещают выправить ему поддельный паспорт и другие документы. Всегда получаешь столько, сколько заплатил.
За определенную цену твой поддельный паспорт будет настоящим.
Жандарм дружелюбно отдает честь приближающемуся к нему элегантному молодому человеку, но юноша замечает что-то холодное, мертвое и безрадостное в выражении его колючих зеленых глазок. Этот жандарм впоследствии станет сотрудником коллаборационистской полиции, будет подвергать нечеловеческим пыткам арестованных бойцов Сопротивления. После войны сбежит в Аргентину и вступит там в ряды «эскадронов смерти».
– Где здесь номер двадцать по улице Принца?
Жандарм объясняет дорогу. Юноша благодарит его. Полицай сдержанно кивает, потому что за углом его уже поджидает сутана.
«Если хочешь найти хороший ресторан, зайди в тот, в котором обедает священник… Или, наоборот, хочешь выглядеть как священник – обедай только в хороших ресторанах. Боже, да тут сидит сам епископ!.. У нас еще есть одно место, сэр…»
Пробездельничав пару часиков за шикарным обедом и чуть-чуть перепив вина, как и полагается любой старой сластолюбивой поповской свинье, он спешит – ряса развевается на ходу – прочь, явно торопясь по какому-то неотложному делу, связанному с благотворительностью или милосердием. Он останавливается на пороге, чтобы поправить эту чертову непослушную рясу. Затем открывает дверь ключом и проскальзывает внутрь словно тень.
Ювелирная фирма Поттермана и Перлмуттера находится на третьем этаже. «Это всего лишь парочка жидов», – убеждает он сам себя, прекрасно зная, что всем преступникам свойственно ханжество. Нужно учиться мыслить в соответствии со своей легендой. Старомодные предосторожности… Приглушенный грохот – и вот Ким, сменив одежду, уже выходит на улицу с мешочком бриллиантов в кармане.
Теперь ,он – приятный пожилой джентльмен в пенсне, дорогом темном костюме с крохотной рубиновой булавкой в петлице. Несмотря на свою bella figura92, мсье Дюпре был вовлечен в целый ряд финансовых трансакций сомнительного свойства. Более того, так называемый «скандал Дюпре» привел к падению кабинета и спровоцировал попытку революции… В ходе беспорядков погибло тридцать человек…
– Oui, monsieur, – водитель такси издает такой звук, будто порвался кусок ткани. – Пулеметы… когда дело доходит до них, это, знаете ли, уже серьезно.
Теперь на нем поношенный и порванный местами костюм. На шее намотано три старых грязных шарфа…
– Qui est ca qui monte93? – спрашивает он, выныривая из своей конуры под лестницей.
Ибо какой-то беспечный американец собрался навестить кого-то в этом доме, не предупредив предварительно консьержа… О, ему известен звук шагов каждого жильца. И горе тому, кто попытается протащить внутрь контрабандой противозаконную электрическую плитку. Консьерж чувствует малейшее падение напряжения в сети и отслеживает потребителя при помощи изобретенного им тридцать лет назад устройства. Он пытался наладить его промышленное производство, писал письма в различные правительственные учреждения, получая отовсюду вежливые бюрократические отписки: «Мы не видим способа, которым наш департамент…» И, разумеется, время от времени тон писем бывал и совсем невежливым… Это пренебрежение по отношению к его гениальному изобретению еще в большей степени (если таковая возможна) ухудшило его отношение к миру. Ким принял решение свалить оттуда, пока его гениальное изобретение не взорвало отель ко всем чертям, что, собственно говоря, и произошло через несколько дней.
Ким услышал взрыв в то время, когда пил полуденный «Перно» в компании мадам Рашо, хозяйки гостиницы для артистов, где он проживал в своей ипостаси комедианта.
Он кивнул…
– Сa commence94.
– Oui, – с улыбкой согласилась мадам… – Сa commence.
Ким чувствовал, как Европа трещит у него под ногами так же, как собака чувствует приближение землетрясения… поскрипывание и потрескивание подкатывающей войны. Он чуял войну на улицах и в ресторанах. И начал обшаривать прошлое, настоящее и будущее в поисках военных песен… Он собирал их по кусочкам… Вот плакат… мать с детьми сидит перед камином. Они смотрят на фотографию отца в военной форме.
Ким раздобыл одну песенку, относящуюся к эпохе грядущей войны.
И что бы они с ним ни сделали… слайды Парижа после атомной бомбардировки… кучи обломков, поросшие травой. Единственное, что еще можно узнать, – это Эйфелева башня, превратившаяся в ржавую кучу металла, обвитую плющом, тянущимся по кабелям и распоркам. Но все равно это, несомненно, Эйфелева башня… А что останется от Лондона? Ким представил себе Уайтхолл, погребенный под пылью столетий.
Нью-Йорк? Статуя Свободы… улицы покрыты, словно льдом, потеками расплавленного стекла, и отныне целое тысячелетие счастливые выдры будут скатываться по стеклянным горкам в кристальночистую Ист-Ривер. Сент-Луис… уцелела одна только арка с надписью «ВОРОТА НА ЗАПАД»…
Я его запомню таким… Париж – солнечный свет на руках нянечки, чистящей вареное яйцо…
LE CONVALESCENT95
Она ставит поднос перед элегантным молодым человеком в голубом халате…. На ночном столике – флакон с настойкой опиума и мерный стакан. Фрукты в вазе. Я могу выловить оттуда спелый персик с красноватым бочком, а еще яблоко, на вид очень хорошее яблоко – как же давно я не ел яблок! А вареное яйцо – самое то, с тостом и чаем, и от настойки опиума у меня мурашки бегут по затылку и по внутренней поверхности бедер.
На столе лежит книга. Молодой человек лениво протягивает за ней руку. Заметно, что он недавно сильно болел.
Книга называется «Quien es?».
На обложке – скелет в черной куртке со звездой шерифа. На звезде написано «MOI».
Ким танцует, напевая:
– Париж, прошу, не меняйся, давай подождем…
Пусть танцуют влюбленные пары под летним дождем…
Пара прохожих танцует.
Старая больная женщина приплясывая влетает в la pharmacie96…
– Codethyline Houde, s'il vous plait..
– Oui, madame…97
Старуха той же вихляющей, судорожной походкой выходит из аптеки… Провизор:
– Это у нас сегодня двадцатая… Отелем владеет мадам Рашо…
– Ah oui… в мире столько боли, столько страданий…
– И столько печальных дней…
– Ах, к нам пожаловал се bon vieux monsieur Carsons98…
Она протягивает руку за кодетилином…99
– Bonjour, monsieur… Codethyline?..
– Oui, madame…
Париж, прошу, не меняйся…
Весь Париж, влюблен и пьян, ищет Карсонса роман?
Вот человек свалился от жуткого приступа боли, маленькие розовые таблетки кодетилина рассыпались по ступенькам лестницы из порванного зеленого с белым пакета с надписью Pharmacie de Bonne Chance100.
ARRKTEZ!101 Пулеметная очередь…
QUIEN ES?
Мсье Пари бьет приговоренных в солнечное сплетение и швыряет их под нож гильотины. Нож падает…
QUIEN ES?
Госпиталь, запах боли…
– Еще легко отделался…
QUIEN ES?
И на войне… С прискорбием сообщаем…
QUIEN ES?
QUIEN ES?
QUIEN ES?
Человек с миллионом лиц. Сама Смерть, внешне ничем неотличимая от обычного человека, и планета с головокружительной скоростью мчится к финальному sauve qui peut102.
«Как только почувствуешь, что застрял, направляйся к ближайшему терминалу. Стоящее местечко в Лондоне? Загляни в кафе «Париж», или в отель «Лима», или в гриль-бар «Нью-Йорк». Разумеется, ты должен поработать воображением, чтобы они превратились в настоящие Париж, Лиму или Нью-Йорк. Как только войдешь, сразу поищи глазами что-нибудь парижское. А в голове у тебя пусть играет какая-нибудь песенка Мориса Шевалье103… Париж, прошу, не меняйся…»
Ну и вот, хозяйка оказалась француженкой, в течение десяти секунд выяснилось, что Ким – ее любимый клиент, и звуки погони тут же стихли у него за спиной… Отель «Лима»… запашок печального томного города, в котором на всех общественных зданиях и монументах сидят стервятники… В центре Лондона стервятника вряд ли встретишь, но посмотрите-ка на этого старика в развевающемся пальто, из-за воротника которого выглядывает одно из этих противных птичьих английских лиц… В Нью-Йорк попасть гораздо проще, потому что в Нью-Йорке собрано все со всего света… Иногда не удается найти отель или кафе… тогда надо искать какое-нибудь вопиющее убежище (в том же смысле, в котором бывают вопиющими преступления…) Приходится импровизировать, используя подручные материалы… Помни, нет никакой необходимости реально перемещаться в пространстве. Достаточно сновать взад-вперед по времени…
Ким на парижской улице… зеленая дымка висит над городом… лотки торговцев и магазины пусты. Все смотрят на него так, словно медленно начинают понимать, кого они встретили, и это очень мерзкое ощущение… Глаза горят ненавистью, они все показывают в его сторону пальцами, а затем с воплями накидываются на него… Ким спасается паническим бегством. Он падает, обдирает колено, встает, снова бежит, мечется из стороны в сторону… Они не отстают от него ни на шаг. Вот здесь… Впереди показывается ржавая кабинка писсуара, и Ким вспоминает те самые строки, достойные Верлена или Рембо.
Спокойно он проскальзывает в кабинку… и орущая толпа проносится мимо в то самое будущее, из которого она явилась… в эпоху голода и болезней, безумия и смерти. Ким вздрагивает при воспоминании о зеленой дымке, того же цвета, что черно-зеленое небо во время торнадо, только неподвижной, удушающей, беззвучный остановившийся смерч. И это ОН его вызвал. Они его ВИДЕЛИ. Ким застегивает ширинку и выходит из кабинки на ковер опавших листьев… Здесь, под солнцем Парижа, они смотрятся особенно неуместно. Ким голосует такси тростью с потайной шпагой внутри. Ему пора на свидание с акробатом. Если ты входишь в терминал, с которого отправляются в будущее, готовься прокладывать дорогу на ощупь. Не требуется ничего делать, надо просто ждать, пока все произойдет само собой. А это не так-то просто, когда по пятам за тобой следует орущая толпа желающих снять с тебя кожу заживо, а потом повалять по осколкам бутылок от кока-колы, так чтобы окончательный результат выглядел как продукт авангардного хеппенинга. Недостаточно просто пожелать очутиться в другом месте, даже если желать этого очень сильно. Нужна какая-нибудь зацепка… острый запах травы на заброшенной автостоянке, и когда Ким поворачивается к толпе, в руках он уже держит обрез. Толпа останавливается и рассеивается при первом же выстреле.
Однажды в Марракеше на закате дня, сидя с Уорингом на террасе… громкий стук в дверь. Ким приоткрывает дверь и видит свое вечное проклятие – инспектора Дюпре. Центральный компьютер выплюнул назад фальшивый паспорт. Герр Уоркман скончался десять лет назад. Инспектор швыряет паспорт на стол и улыбается.
– Корочки-то получше купить бы могли… Но, по-моему, мы скоро раскроем тайну вашей личности. Отвезите его в Институт Слобского. – Уоринг показывает пальцем. – Посмотрите-ка на этого шикарного кота там, на стене.
Белый кот на белой стене, неподвижный, вечный, взирает на Марракеш.
– А это, наверное, мсье Дюпре, который должен прийти заменить газовый баллон у водонагревателя. Будь любезен, открой ему двери.
А еще случается смена личности… незаметный сдвиг в голове – и ты смотришь на мир уже глазами другого человека… «Орущая толпа? Да это Олимпиаду по телевизору показывают…» Несколько безумных типов аплодируют.
Все это приходит вместе с планом побега. Ким намеревается протанцевать прямо с парижской сцены в один из ужасных ист-эндских мюзик-холлов. Ким содрогается от одной только мысли… грязные английские уголовники, выколупывающие друг другу глаза сломанной пивной бутылкой.
«Послушай, приятель, я не хочу с тобой драки, давай я тебе лучше выпивки куплю».
И с этими словами он ударяет ублюдка коленом в пах, выплескивает стакан бренди ему в глаза и поджигает горючую жидкость.
Ким дает свое парижское шоу в средневековых декорациях. Перед нами – Париж в ту ужасную зиму 1498 года, когда на окраине города появились оголодавшие волки. Ким в плаще ваганта, загримированный под Франсуа Вийона, мелодекламирует:
– Ой sont les neiges d'antan?104
Волки подкрадываются все ближе под его завывания.
– Ой sont les neiges d'antan?
Банды уличных юнцов, готовые убивать за корку хлеба… Ким вступает в бой с пятерыми и шутя разгоняет их мечом. Он натягивает капюшон на лицо. Слайды в проекторе сменяются: зима, весна, лето, осень – все быстрее и быстрее. Ким снова откидывает капюшон. Он преображается в старика, который выкрикивает надтреснутым голосом:
– Ой sont les neiges d'antan?
Аплодисменты… которые плавно перетекают в шум улицы, и Ким обнаруживает, что стоит в Лондоне на углу Уэстбери-стрит и Райдер-стрит. На нем по-прежнему средневековый наряд, и Ким знает, что это – его старый чумной плащ. Это прекрасное одеяние из тонкой черной верблюжьей шерсти с подкладкой из шелка-сырца, пропитанного выделениями гноящихся лимфоузлов, туберкулезом и проказой, сладким запахом гангрены и гниющей крови, острой вонью мертвечины, зимним запахом тифа в холодных ночлежках, где окна заклеены бумагой и никогда не открываются… много лет этому плащу, размышляет Ким… наша очень древняя семейная реликвия, пропитается то одним запахом, то другим… сладковатая вонь поноса из холерного барака, черная рвота желтой панамской лихорадки, плотный кисловатый запах психических заболеваний, похожий на смесь запахов простокваши и мышиной мочи.
Великолепный плащ, но в Мейфер он смотрится несколько странно. Ким выпускает из-под полы несколько запахов. Прохожий кидает на него негодующий взгляд, откашливается и спешит дальше.
«Не пройдет и нескольких дней, как они уже не будут вести себя так нахально». И все же разумная осторожность велит Киму сменить костюм, прежде чем он окажется вынужден отправить па тот свет парочку-другую бобби. Он заходит в магазин мужской одежды на Джермин-стрит.
Менеджер этого заведения гордится своей безупречной выдержкой. Несмотря на отвратительный запах, он успевает заметить, что плащ сделан из отменного материала и скорее всего бесценен, а сандалии сшиты по аутентичному средневековому образцу из натуральной замши и застегиваются на золотые пряжки. Менеджер считает себя большим психологом и, оценив внешность Кима, отбрасывает мысль о том, чтобы дать помощнику знак немедленно позвонить в полицию. Осязаемая аура опасности окутывает посетителя, словно дымка, взгляд холодных голубых глаз прожигает как колючий лед, а голос – шелковистый, ласковый, сладкий, таящий под обманчивым звучанием решимость применить силу…
– Я хочу полный комплект, от туфель до шляпы, вы меня понимаете?
– Я прекрасно вас понимаю, – говорит менеджер и делает знак рукой.
Молодой и гибкий как тростинка педераст, покачивая бедрами, спешит к ним.
– Арн, займись-ка вот этим джентльменом. Арн щупает кромку чумного плаща.
– Отменный матерьяльчик, дорогуша!
– Да, это наша семейная реликвия.
Мальчик задерживается ненадолго в дверях примерочной, надеясь, что у Кима под плащом ничего нет. Ким улыбается, снимает плащ, который колышется при этом так, словно живет собственной жизнью, и вешает его на крючок. Мальчик восторженно втягивает воздух ноздрями…
– Ух, как славненько пахнет!
– Это наша очень древняя семейная реликвия. Ким голый, если не считать футляра для члена из какой-то розовато-коричневой пористой кожи.
– Шкурка электрического угря, – объясняет Ким мальчику.
На поясе у него висят ножны из того же материала, в которых покоится кривой двенадцатидюймовый тесак. Ким извлекает тесак, который светится внутренним светом, словно хрусталь.
– Этот тесак, изготовленный японским мастером, закален в человеческой крови… в крови одного непочтительного крестьянина, который назвал моего предка «трубочистом»… такое в средневековье было прозвище у голубых… С терпимостью плохо тогда было, верно?
– Да, сэр. Плоховато.
– Теперь мне нужен костюм вроде тех, что носят секретные агенты.
– Что-нибудь неброское, сэр?
– Именно. Хорошо одетым можно назвать того человека, одежду которого вы не запоминаете… Вроде вы, англичане, именно так говорите?
– Иногда, сэр. Ваш размер?
– Тридцать восьмой, подлиннее… фетровая шляпа, ни в коем случае не котелок… а плащ с сандалиями сложите в один из этих вот саквояжей с медными заклепками… вот в этот… – и Ким показывает пальцем на саквояж.
– Дорогая вещичка, сэр.
– Чем больше платишь, тем больше удовольствия получаешь. Все списывается, знаете ли, на командировочные расходы.
– Эти парни знают свое дело, – сказал ему Тони. – Любой паспорт, любая страна, какую только пожелаешь, старик…
Богатый путешественник неопределенной национальности… с лихтенштейнским паспортом.
Имя: Курт ван Вортен.
Профессия: Бизнесмен.
И каким же бизнесом занимается мистер ван Вортен? Трудно так сразу сказать. Но, когда он открывает свой портфель, несчастья сыплются из него одно за другим. Рынок обваливается, валюты падают, выстраиваются очереди за хлебом. Собираются тучи войны. Строгая визитная карточка с золотым обрезом и юридическим адресом в Вадуце…
Лицо на фотографии имеет типичное капризное выражение, свойственное людям богатым. Такое не подделаешь. Нужно постоянно смотреть на все, что видишь, с кислой капризной миной. При малейшей заминке начинать раздраженно вздыхать. Уместно время от времени урчать, словно недовольный кот. И иметь наготове носовой платок, пропитанный дезинфицирующим средством, чтобы прикладывать его к носу, если какое-нибудь быдло посмеет подойти к тебе слишком близко. И проводить долгие часы в шезлонге на палубе с черными очками на носу, запахнувшись в плед, выжидая, как акула. Поступайте так в течение достаточно долгого времени, и денежки сами к вам прибегут.
Холл допивает свой стакан и берет со стола другой конверт. Мистер ван Вортен будет нас слишком ко многому обязывать, понимает он, к тому же тайны высоких финансовых сфер не кажутся ему слишком увлекательными. Необходимо нечто более вульгарное, непочтенное, даже бесстыдное… Человеку также приятно вываляться в пороке, как собаке покататься по тухлятине, разве не так?
Уголовник, который называет себя полковником Паркером, с масляно-елейным самодовольным лицом человека, который только что всучил бедной вдове садовый участок, существующий только на бумаге. Его холодные глаза хищника изучают посетителей кают-компании из-за капитанского стола…
Обедневший польский интеллигент из третьего класса, пытающийся скрыть свой чахоточный кашель и душок холодных ночлежек, витающий вокруг него как дымка. Так и ждешь, что тифозная вошь выползет из-под его потертого грязного воротничка… Нет, слишком некомфортная роль…
Дверь в другое измерение может открыться, когда дистанция между тем, что ожидаешь почувствовать, и тем, что чувствуешь на самом деле, прорывает дыру в ткани реальности. Много лет назад я ехал по Прайс-роуд и думал о том, как ужасно сбить собаку или, упаси Бог, ребенка, а затем еще общаться с хозяином или с родителями и вымучивать из себя приличествующие случаю эмоции. И тут внезапно появилась фигура с телом мертвого ребенка под мышкой, окутанная плащом мрака, и швырнула трупик на крыльцо:
– Это ваш, дамочка?
И тут я захохотал. Эта фигура явилась из погруженных во мрак областей, где все, чему нас учили, все общеупотребительные эмоции, не имеют никакого значения. За отсутствием света их там просто не видно. Именно из этой черной дверцы является на свет Божий антигерой…
Уцелевший с «Титаника»… Вы знаете, о ком это я…
«Где-то в тени по палубе «Титаника» крадется шакал в человеческом образе. Он находит себя посреди толпы героев, которых легко узнать по паролю, звучащему из их уст на краю бездны:
– Женщин и детей вперед!
И что же он делает? Он прокрадывается на палубу первого класса, похищает там женскую юбку, шляпку и вуаль и, пробравшись через оцепление смельчаков, закрывающих путь к отступлению с гибнущего судна, занимает место в одной из спасательных шлюпок и тем самым спасает свою шкуру. Кто именно это был, неизвестно до сих пор. Этот человек все еще жив. Судя по всему, он родился на свет для того, чтобы дать мужчинам новый стандарт, которым можно измерять позор и бесчестие…»
Или уцелевший при катастрофе дирижабля «Гинденбург»; после чудесного спасения его и след простыл – больше его с тех пор никто не видел. По странной игре судьбы его фамилия была пропущена в списках пассажиров.. Он остался в истории как «Номер 23»…
Drang nach Westen. Поход на Запад. Когда Путешественник направляется на Запад, время перестает течь размеренно, превращаясь в ненасытную воронку, которая втягивает все в черную дыру. Даже световые волны не могут промчаться мимо этого сгустка гравитационного поля, время в котором имеет такую плотность, а реальность – такую концентрацию, что оно перестает быть временем, превращаясь в сингулярность, в которой перестают действовать любые физические законы. Из такого бардака уже не убежишь… направляясь на запад, обгоняя Гейгера на полкорпуса…
«Поправить глинд!» – как кричал Капитан Плавучей Земли90.
Путешествовать назад во времени – это словно сидеть в капитанской рубке какого-то очень сложного корабля; чтобы пройти сквозь все рифы и отмели, сквозь плотный огонь противника, надо пользоваться ручками и рычагами крайне осторожно… Щелк-по-щелк… назад, назад, назад… через Танжер, через Париж… порою ему приходится менять обличье по десять раз на дню… Консьерж, жандарм, инспектор полиции, дежурный в прачечной-автомате, вор, тупой фермер, унылый официант, комедиант, массовый убийца, член Академии. Затем он устраивается отдохнуть в каком-нибудь надежном доме, где приводит в порядок свои заметки…
И вот он снова в веселом Париже, где ему приходится пережить настоящую оргию смены личностей.
«Это словно удары ногами в рукопашной схватке. Не останавливайся ни на миг, и тогда в тебя будет трудно попасть… Твои ботинки – твое удостоверение личности. Они должны быть всегда чистыми и надраенными до блеска. Когда путешествуешь назад во времени по собственной временной линии, то отрабатываешь всю свою прошлую карму. Поэтому никогда не путешествуй кратчайшим путем – это может очень плохо кончиться».
Ким сводит знакомства с какими-то таинственными Шухорнами и Кобблерсами 91, которые обещают выправить ему поддельный паспорт и другие документы. Всегда получаешь столько, сколько заплатил.
За определенную цену твой поддельный паспорт будет настоящим.
Жандарм дружелюбно отдает честь приближающемуся к нему элегантному молодому человеку, но юноша замечает что-то холодное, мертвое и безрадостное в выражении его колючих зеленых глазок. Этот жандарм впоследствии станет сотрудником коллаборационистской полиции, будет подвергать нечеловеческим пыткам арестованных бойцов Сопротивления. После войны сбежит в Аргентину и вступит там в ряды «эскадронов смерти».
– Где здесь номер двадцать по улице Принца?
Жандарм объясняет дорогу. Юноша благодарит его. Полицай сдержанно кивает, потому что за углом его уже поджидает сутана.
«Если хочешь найти хороший ресторан, зайди в тот, в котором обедает священник… Или, наоборот, хочешь выглядеть как священник – обедай только в хороших ресторанах. Боже, да тут сидит сам епископ!.. У нас еще есть одно место, сэр…»
Пробездельничав пару часиков за шикарным обедом и чуть-чуть перепив вина, как и полагается любой старой сластолюбивой поповской свинье, он спешит – ряса развевается на ходу – прочь, явно торопясь по какому-то неотложному делу, связанному с благотворительностью или милосердием. Он останавливается на пороге, чтобы поправить эту чертову непослушную рясу. Затем открывает дверь ключом и проскальзывает внутрь словно тень.
Ювелирная фирма Поттермана и Перлмуттера находится на третьем этаже. «Это всего лишь парочка жидов», – убеждает он сам себя, прекрасно зная, что всем преступникам свойственно ханжество. Нужно учиться мыслить в соответствии со своей легендой. Старомодные предосторожности… Приглушенный грохот – и вот Ким, сменив одежду, уже выходит на улицу с мешочком бриллиантов в кармане.
Теперь ,он – приятный пожилой джентльмен в пенсне, дорогом темном костюме с крохотной рубиновой булавкой в петлице. Несмотря на свою bella figura92, мсье Дюпре был вовлечен в целый ряд финансовых трансакций сомнительного свойства. Более того, так называемый «скандал Дюпре» привел к падению кабинета и спровоцировал попытку революции… В ходе беспорядков погибло тридцать человек…
– Oui, monsieur, – водитель такси издает такой звук, будто порвался кусок ткани. – Пулеметы… когда дело доходит до них, это, знаете ли, уже серьезно.
Теперь на нем поношенный и порванный местами костюм. На шее намотано три старых грязных шарфа…
– Qui est ca qui monte93? – спрашивает он, выныривая из своей конуры под лестницей.
Ибо какой-то беспечный американец собрался навестить кого-то в этом доме, не предупредив предварительно консьержа… О, ему известен звук шагов каждого жильца. И горе тому, кто попытается протащить внутрь контрабандой противозаконную электрическую плитку. Консьерж чувствует малейшее падение напряжения в сети и отслеживает потребителя при помощи изобретенного им тридцать лет назад устройства. Он пытался наладить его промышленное производство, писал письма в различные правительственные учреждения, получая отовсюду вежливые бюрократические отписки: «Мы не видим способа, которым наш департамент…» И, разумеется, время от времени тон писем бывал и совсем невежливым… Это пренебрежение по отношению к его гениальному изобретению еще в большей степени (если таковая возможна) ухудшило его отношение к миру. Ким принял решение свалить оттуда, пока его гениальное изобретение не взорвало отель ко всем чертям, что, собственно говоря, и произошло через несколько дней.
Ким услышал взрыв в то время, когда пил полуденный «Перно» в компании мадам Рашо, хозяйки гостиницы для артистов, где он проживал в своей ипостаси комедианта.
Он кивнул…
– Сa commence94.
– Oui, – с улыбкой согласилась мадам… – Сa commence.
Ким чувствовал, как Европа трещит у него под ногами так же, как собака чувствует приближение землетрясения… поскрипывание и потрескивание подкатывающей войны. Он чуял войну на улицах и в ресторанах. И начал обшаривать прошлое, настоящее и будущее в поисках военных песен… Он собирал их по кусочкам… Вот плакат… мать с детьми сидит перед камином. Они смотрят на фотографию отца в военной форме.
Жанр военной песни, разумеется, это очень старый жанр, далекий от реалий современной войны, на которой поющий солдат представляет для всех еще большее неудобство, чем поющий официант в ресторане.
Пусть не гаснет огонь в очаге
(в отдалении слышна артиллерийская стрельба)
Хоть тревога сжигает сердца
(С прискорбием сообщаем)
Ким раздобыл одну песенку, относящуюся к эпохе грядущей войны.
Картины импрессионистов разворачиваются в его мозгу, словно те самые японские цветы, которые открываются, только если положишь их в воду… лотки букинистов на набережной Сены… листопад… писсуар в верхнем правом углу… из этого можно сделать хороший номер в жанре мелодекламации на фоне проекций на экран слайдов с картин импрессионистов… Моне… Ренуар…
Когда я гостил в Париже
Был веселым он и молодым
И что бы они с ним ни сделали
Я запомню его таким
И что бы они с ним ни сделали… слайды Парижа после атомной бомбардировки… кучи обломков, поросшие травой. Единственное, что еще можно узнать, – это Эйфелева башня, превратившаяся в ржавую кучу металла, обвитую плющом, тянущимся по кабелям и распоркам. Но все равно это, несомненно, Эйфелева башня… А что останется от Лондона? Ким представил себе Уайтхолл, погребенный под пылью столетий.
Нью-Йорк? Статуя Свободы… улицы покрыты, словно льдом, потеками расплавленного стекла, и отныне целое тысячелетие счастливые выдры будут скатываться по стеклянным горкам в кристальночистую Ист-Ривер. Сент-Луис… уцелела одна только арка с надписью «ВОРОТА НА ЗАПАД»…
Я его запомню таким… Париж – солнечный свет на руках нянечки, чистящей вареное яйцо…
LE CONVALESCENT95
Она ставит поднос перед элегантным молодым человеком в голубом халате…. На ночном столике – флакон с настойкой опиума и мерный стакан. Фрукты в вазе. Я могу выловить оттуда спелый персик с красноватым бочком, а еще яблоко, на вид очень хорошее яблоко – как же давно я не ел яблок! А вареное яйцо – самое то, с тостом и чаем, и от настойки опиума у меня мурашки бегут по затылку и по внутренней поверхности бедер.
На столе лежит книга. Молодой человек лениво протягивает за ней руку. Заметно, что он недавно сильно болел.
Книга называется «Quien es?».
На обложке – скелет в черной куртке со звездой шерифа. На звезде написано «MOI».
Ким танцует, напевая:
– Париж, прошу, не меняйся, давай подождем…
Пусть танцуют влюбленные пары под летним дождем…
Пара прохожих танцует.
Старая больная женщина приплясывая влетает в la pharmacie96…
– Codethyline Houde, s'il vous plait..
– Oui, madame…97
Старуха той же вихляющей, судорожной походкой выходит из аптеки… Провизор:
– Это у нас сегодня двадцатая… Отелем владеет мадам Рашо…
– Ah oui… в мире столько боли, столько страданий…
– И столько печальных дней…
– Ах, к нам пожаловал се bon vieux monsieur Carsons98…
Она протягивает руку за кодетилином…99
– Bonjour, monsieur… Codethyline?..
– Oui, madame…
Париж, прошу, не меняйся…
Весь Париж, влюблен и пьян, ищет Карсонса роман?
Вот человек свалился от жуткого приступа боли, маленькие розовые таблетки кодетилина рассыпались по ступенькам лестницы из порванного зеленого с белым пакета с надписью Pharmacie de Bonne Chance100.
ARRKTEZ!101 Пулеметная очередь…
QUIEN ES?
Мсье Пари бьет приговоренных в солнечное сплетение и швыряет их под нож гильотины. Нож падает…
QUIEN ES?
Госпиталь, запах боли…
– Еще легко отделался…
QUIEN ES?
И на войне… С прискорбием сообщаем…
QUIEN ES?
QUIEN ES?
QUIEN ES?
Человек с миллионом лиц. Сама Смерть, внешне ничем неотличимая от обычного человека, и планета с головокружительной скоростью мчится к финальному sauve qui peut102.
«Как только почувствуешь, что застрял, направляйся к ближайшему терминалу. Стоящее местечко в Лондоне? Загляни в кафе «Париж», или в отель «Лима», или в гриль-бар «Нью-Йорк». Разумеется, ты должен поработать воображением, чтобы они превратились в настоящие Париж, Лиму или Нью-Йорк. Как только войдешь, сразу поищи глазами что-нибудь парижское. А в голове у тебя пусть играет какая-нибудь песенка Мориса Шевалье103… Париж, прошу, не меняйся…»
Ну и вот, хозяйка оказалась француженкой, в течение десяти секунд выяснилось, что Ким – ее любимый клиент, и звуки погони тут же стихли у него за спиной… Отель «Лима»… запашок печального томного города, в котором на всех общественных зданиях и монументах сидят стервятники… В центре Лондона стервятника вряд ли встретишь, но посмотрите-ка на этого старика в развевающемся пальто, из-за воротника которого выглядывает одно из этих противных птичьих английских лиц… В Нью-Йорк попасть гораздо проще, потому что в Нью-Йорке собрано все со всего света… Иногда не удается найти отель или кафе… тогда надо искать какое-нибудь вопиющее убежище (в том же смысле, в котором бывают вопиющими преступления…) Приходится импровизировать, используя подручные материалы… Помни, нет никакой необходимости реально перемещаться в пространстве. Достаточно сновать взад-вперед по времени…
Ким на парижской улице… зеленая дымка висит над городом… лотки торговцев и магазины пусты. Все смотрят на него так, словно медленно начинают понимать, кого они встретили, и это очень мерзкое ощущение… Глаза горят ненавистью, они все показывают в его сторону пальцами, а затем с воплями накидываются на него… Ким спасается паническим бегством. Он падает, обдирает колено, встает, снова бежит, мечется из стороны в сторону… Они не отстают от него ни на шаг. Вот здесь… Впереди показывается ржавая кабинка писсуара, и Ким вспоминает те самые строки, достойные Верлена или Рембо.
Спокойно он проскальзывает в кабинку… и орущая толпа проносится мимо в то самое будущее, из которого она явилась… в эпоху голода и болезней, безумия и смерти. Ким вздрагивает при воспоминании о зеленой дымке, того же цвета, что черно-зеленое небо во время торнадо, только неподвижной, удушающей, беззвучный остановившийся смерч. И это ОН его вызвал. Они его ВИДЕЛИ. Ким застегивает ширинку и выходит из кабинки на ковер опавших листьев… Здесь, под солнцем Парижа, они смотрятся особенно неуместно. Ким голосует такси тростью с потайной шпагой внутри. Ему пора на свидание с акробатом. Если ты входишь в терминал, с которого отправляются в будущее, готовься прокладывать дорогу на ощупь. Не требуется ничего делать, надо просто ждать, пока все произойдет само собой. А это не так-то просто, когда по пятам за тобой следует орущая толпа желающих снять с тебя кожу заживо, а потом повалять по осколкам бутылок от кока-колы, так чтобы окончательный результат выглядел как продукт авангардного хеппенинга. Недостаточно просто пожелать очутиться в другом месте, даже если желать этого очень сильно. Нужна какая-нибудь зацепка… острый запах травы на заброшенной автостоянке, и когда Ким поворачивается к толпе, в руках он уже держит обрез. Толпа останавливается и рассеивается при первом же выстреле.
Однажды в Марракеше на закате дня, сидя с Уорингом на террасе… громкий стук в дверь. Ким приоткрывает дверь и видит свое вечное проклятие – инспектора Дюпре. Центральный компьютер выплюнул назад фальшивый паспорт. Герр Уоркман скончался десять лет назад. Инспектор швыряет паспорт на стол и улыбается.
– Корочки-то получше купить бы могли… Но, по-моему, мы скоро раскроем тайну вашей личности. Отвезите его в Институт Слобского. – Уоринг показывает пальцем. – Посмотрите-ка на этого шикарного кота там, на стене.
Белый кот на белой стене, неподвижный, вечный, взирает на Марракеш.
– А это, наверное, мсье Дюпре, который должен прийти заменить газовый баллон у водонагревателя. Будь любезен, открой ему двери.
А еще случается смена личности… незаметный сдвиг в голове – и ты смотришь на мир уже глазами другого человека… «Орущая толпа? Да это Олимпиаду по телевизору показывают…» Несколько безумных типов аплодируют.
Все это приходит вместе с планом побега. Ким намеревается протанцевать прямо с парижской сцены в один из ужасных ист-эндских мюзик-холлов. Ким содрогается от одной только мысли… грязные английские уголовники, выколупывающие друг другу глаза сломанной пивной бутылкой.
«Послушай, приятель, я не хочу с тобой драки, давай я тебе лучше выпивки куплю».
И с этими словами он ударяет ублюдка коленом в пах, выплескивает стакан бренди ему в глаза и поджигает горючую жидкость.
Ким дает свое парижское шоу в средневековых декорациях. Перед нами – Париж в ту ужасную зиму 1498 года, когда на окраине города появились оголодавшие волки. Ким в плаще ваганта, загримированный под Франсуа Вийона, мелодекламирует:
– Ой sont les neiges d'antan?104
Волки подкрадываются все ближе под его завывания.
– Ой sont les neiges d'antan?
Банды уличных юнцов, готовые убивать за корку хлеба… Ким вступает в бой с пятерыми и шутя разгоняет их мечом. Он натягивает капюшон на лицо. Слайды в проекторе сменяются: зима, весна, лето, осень – все быстрее и быстрее. Ким снова откидывает капюшон. Он преображается в старика, который выкрикивает надтреснутым голосом:
– Ой sont les neiges d'antan?
Аплодисменты… которые плавно перетекают в шум улицы, и Ким обнаруживает, что стоит в Лондоне на углу Уэстбери-стрит и Райдер-стрит. На нем по-прежнему средневековый наряд, и Ким знает, что это – его старый чумной плащ. Это прекрасное одеяние из тонкой черной верблюжьей шерсти с подкладкой из шелка-сырца, пропитанного выделениями гноящихся лимфоузлов, туберкулезом и проказой, сладким запахом гангрены и гниющей крови, острой вонью мертвечины, зимним запахом тифа в холодных ночлежках, где окна заклеены бумагой и никогда не открываются… много лет этому плащу, размышляет Ким… наша очень древняя семейная реликвия, пропитается то одним запахом, то другим… сладковатая вонь поноса из холерного барака, черная рвота желтой панамской лихорадки, плотный кисловатый запах психических заболеваний, похожий на смесь запахов простокваши и мышиной мочи.
Великолепный плащ, но в Мейфер он смотрится несколько странно. Ким выпускает из-под полы несколько запахов. Прохожий кидает на него негодующий взгляд, откашливается и спешит дальше.
«Не пройдет и нескольких дней, как они уже не будут вести себя так нахально». И все же разумная осторожность велит Киму сменить костюм, прежде чем он окажется вынужден отправить па тот свет парочку-другую бобби. Он заходит в магазин мужской одежды на Джермин-стрит.
Менеджер этого заведения гордится своей безупречной выдержкой. Несмотря на отвратительный запах, он успевает заметить, что плащ сделан из отменного материала и скорее всего бесценен, а сандалии сшиты по аутентичному средневековому образцу из натуральной замши и застегиваются на золотые пряжки. Менеджер считает себя большим психологом и, оценив внешность Кима, отбрасывает мысль о том, чтобы дать помощнику знак немедленно позвонить в полицию. Осязаемая аура опасности окутывает посетителя, словно дымка, взгляд холодных голубых глаз прожигает как колючий лед, а голос – шелковистый, ласковый, сладкий, таящий под обманчивым звучанием решимость применить силу…
– Я хочу полный комплект, от туфель до шляпы, вы меня понимаете?
– Я прекрасно вас понимаю, – говорит менеджер и делает знак рукой.
Молодой и гибкий как тростинка педераст, покачивая бедрами, спешит к ним.
– Арн, займись-ка вот этим джентльменом. Арн щупает кромку чумного плаща.
– Отменный матерьяльчик, дорогуша!
– Да, это наша семейная реликвия.
Мальчик задерживается ненадолго в дверях примерочной, надеясь, что у Кима под плащом ничего нет. Ким улыбается, снимает плащ, который колышется при этом так, словно живет собственной жизнью, и вешает его на крючок. Мальчик восторженно втягивает воздух ноздрями…
– Ух, как славненько пахнет!
– Это наша очень древняя семейная реликвия. Ким голый, если не считать футляра для члена из какой-то розовато-коричневой пористой кожи.
– Шкурка электрического угря, – объясняет Ким мальчику.
На поясе у него висят ножны из того же материала, в которых покоится кривой двенадцатидюймовый тесак. Ким извлекает тесак, который светится внутренним светом, словно хрусталь.
– Этот тесак, изготовленный японским мастером, закален в человеческой крови… в крови одного непочтительного крестьянина, который назвал моего предка «трубочистом»… такое в средневековье было прозвище у голубых… С терпимостью плохо тогда было, верно?
– Да, сэр. Плоховато.
– Теперь мне нужен костюм вроде тех, что носят секретные агенты.
– Что-нибудь неброское, сэр?
– Именно. Хорошо одетым можно назвать того человека, одежду которого вы не запоминаете… Вроде вы, англичане, именно так говорите?
– Иногда, сэр. Ваш размер?
– Тридцать восьмой, подлиннее… фетровая шляпа, ни в коем случае не котелок… а плащ с сандалиями сложите в один из этих вот саквояжей с медными заклепками… вот в этот… – и Ким показывает пальцем на саквояж.
– Дорогая вещичка, сэр.
– Чем больше платишь, тем больше удовольствия получаешь. Все списывается, знаете ли, на командировочные расходы.
***
Итак, в каком обличье должны мы вернуться в Новый Свет, чтобы выглядеть пришельцем из Старого Света (каковыми мы, в сущности, и являемся), поскольку следы исчезают у нас за спиной, словно отпечатки на сыпучем снегу или на наметенном песке.– Эти парни знают свое дело, – сказал ему Тони. – Любой паспорт, любая страна, какую только пожелаешь, старик…
Богатый путешественник неопределенной национальности… с лихтенштейнским паспортом.
Имя: Курт ван Вортен.
Профессия: Бизнесмен.
И каким же бизнесом занимается мистер ван Вортен? Трудно так сразу сказать. Но, когда он открывает свой портфель, несчастья сыплются из него одно за другим. Рынок обваливается, валюты падают, выстраиваются очереди за хлебом. Собираются тучи войны. Строгая визитная карточка с золотым обрезом и юридическим адресом в Вадуце…
Лицо на фотографии имеет типичное капризное выражение, свойственное людям богатым. Такое не подделаешь. Нужно постоянно смотреть на все, что видишь, с кислой капризной миной. При малейшей заминке начинать раздраженно вздыхать. Уместно время от времени урчать, словно недовольный кот. И иметь наготове носовой платок, пропитанный дезинфицирующим средством, чтобы прикладывать его к носу, если какое-нибудь быдло посмеет подойти к тебе слишком близко. И проводить долгие часы в шезлонге на палубе с черными очками на носу, запахнувшись в плед, выжидая, как акула. Поступайте так в течение достаточно долгого времени, и денежки сами к вам прибегут.
Холл допивает свой стакан и берет со стола другой конверт. Мистер ван Вортен будет нас слишком ко многому обязывать, понимает он, к тому же тайны высоких финансовых сфер не кажутся ему слишком увлекательными. Необходимо нечто более вульгарное, непочтенное, даже бесстыдное… Человеку также приятно вываляться в пороке, как собаке покататься по тухлятине, разве не так?
Уголовник, который называет себя полковником Паркером, с масляно-елейным самодовольным лицом человека, который только что всучил бедной вдове садовый участок, существующий только на бумаге. Его холодные глаза хищника изучают посетителей кают-компании из-за капитанского стола…
Обедневший польский интеллигент из третьего класса, пытающийся скрыть свой чахоточный кашель и душок холодных ночлежек, витающий вокруг него как дымка. Так и ждешь, что тифозная вошь выползет из-под его потертого грязного воротничка… Нет, слишком некомфортная роль…
Дверь в другое измерение может открыться, когда дистанция между тем, что ожидаешь почувствовать, и тем, что чувствуешь на самом деле, прорывает дыру в ткани реальности. Много лет назад я ехал по Прайс-роуд и думал о том, как ужасно сбить собаку или, упаси Бог, ребенка, а затем еще общаться с хозяином или с родителями и вымучивать из себя приличествующие случаю эмоции. И тут внезапно появилась фигура с телом мертвого ребенка под мышкой, окутанная плащом мрака, и швырнула трупик на крыльцо:
– Это ваш, дамочка?
И тут я захохотал. Эта фигура явилась из погруженных во мрак областей, где все, чему нас учили, все общеупотребительные эмоции, не имеют никакого значения. За отсутствием света их там просто не видно. Именно из этой черной дверцы является на свет Божий антигерой…
Уцелевший с «Титаника»… Вы знаете, о ком это я…
«Где-то в тени по палубе «Титаника» крадется шакал в человеческом образе. Он находит себя посреди толпы героев, которых легко узнать по паролю, звучащему из их уст на краю бездны:
– Женщин и детей вперед!
И что же он делает? Он прокрадывается на палубу первого класса, похищает там женскую юбку, шляпку и вуаль и, пробравшись через оцепление смельчаков, закрывающих путь к отступлению с гибнущего судна, занимает место в одной из спасательных шлюпок и тем самым спасает свою шкуру. Кто именно это был, неизвестно до сих пор. Этот человек все еще жив. Судя по всему, он родился на свет для того, чтобы дать мужчинам новый стандарт, которым можно измерять позор и бесчестие…»
Или уцелевший при катастрофе дирижабля «Гинденбург»; после чудесного спасения его и след простыл – больше его с тех пор никто не видел. По странной игре судьбы его фамилия была пропущена в списках пассажиров.. Он остался в истории как «Номер 23»…
Drang nach Westen. Поход на Запад. Когда Путешественник направляется на Запад, время перестает течь размеренно, превращаясь в ненасытную воронку, которая втягивает все в черную дыру. Даже световые волны не могут промчаться мимо этого сгустка гравитационного поля, время в котором имеет такую плотность, а реальность – такую концентрацию, что оно перестает быть временем, превращаясь в сингулярность, в которой перестают действовать любые физические законы. Из такого бардака уже не убежишь… направляясь на запад, обгоняя Гейгера на полкорпуса…