Страница:
В своих педофильских приёмах и выдумках Ж. невероятно изобретателен. Однажды, например, съев с девочкой куски торта, он сказал ей, что“к её пипиське прилипли вкусные крошки, и под предлогом слизывания их, стал манипулировать языком в области клитора”.
В детстве Ж. наряду с обычными играми практиковал и особые забавы. По ходу одной из них он изображал корову: мальчик стоял на четвереньках обнажённым, а 5-летняя сверстница “доила” его за половой член в ведёрко, в которое он по условиям игры должен был помочиться. Практиковалась и игра “в доктора”, которая сопровождалась яркими эротическими эмоциями, особенно когда он делал “уколы” в обнажённые ягодицы лежащей девочки. С 7 лет Ж. начал онанировать, представляя себе эпизоды своих игр.
К моменту начала лечения он был женат (Ж. совершил свой первый половой акт в 23 года именно с женой). Что же касается развратных действий с детьми, то у него было более 40 эпизодов с разными девочками, причём ни по одному из них не было возбуждено уголовного дела. По-видимому, ни одна из его жертв ничего не рассказала своим родителям о встрече с ласковым педофилом.
Сами по себе забавы, практиковавшиеся Ж. в раннем детстве, не слишком отличались от типичных детских игр. Однако, в отличие от обычных детей, удовлетворяющих таким образом своё любопытство, Ж. испытывал необычно яркие эротические эмоции. Эти впечатления запечатлелись на всю жизнь.
Если для большинства мужчин эротическими раздражителями являются половые признаки, свойственные зрелой женщине (грудные железы, характерное распределение жировой клетчатки, причёска, типичные манеры повеления и т. д.), то Ж. возбуждала гормональная и психологическая незрелость девочек. Всё это было приобретено им в детских сексуальных играх в силу особых свойств его нервной системы.
Очень раннее начало онанизма (7 лет); характер фантазий, которыми он сопровождался; лёгкость вызывания семяизвержения даже по достижении Ж. взрослого возраста (эпизод с девочкой, приведенный в цитате из Старовича), – всё это свидетельство того, что, во-первых, у него имеет место синдром низкого порога сексуальной возбудимости, и, во-вторых, что его перверсия возникла по механизму импринтинга.
Характерно свойственное ему сочетание двух, казалось бы, несовместимых качеств: слабости половой конституции и раннего пробуждения сексуального чувства (основного свойства лиц, страдающих синдромом низкого порога сексуальной возбудимости). Подобное противоречие – нередкое явление для педофилов. Поэтому его педофильное влечение отчасти подпитывалось чувством собственной неполноценности, связанным у Ж. с осознанием слабости его половой конституции. Следует сказать, что сказанное относится и к Гибаряну из “Соляриса”, и к Г. Г. Впрочем, для Г. Г. это справедливо лишь отчасти: герою набоковского романа жаловаться на природу не пристало; он был наделён достаточно сильной половой конституцией.
Совращение малолетних
Психологические особенности Лолиты
Семейные беды педофила
В детстве Ж. наряду с обычными играми практиковал и особые забавы. По ходу одной из них он изображал корову: мальчик стоял на четвереньках обнажённым, а 5-летняя сверстница “доила” его за половой член в ведёрко, в которое он по условиям игры должен был помочиться. Практиковалась и игра “в доктора”, которая сопровождалась яркими эротическими эмоциями, особенно когда он делал “уколы” в обнажённые ягодицы лежащей девочки. С 7 лет Ж. начал онанировать, представляя себе эпизоды своих игр.
К моменту начала лечения он был женат (Ж. совершил свой первый половой акт в 23 года именно с женой). Что же касается развратных действий с детьми, то у него было более 40 эпизодов с разными девочками, причём ни по одному из них не было возбуждено уголовного дела. По-видимому, ни одна из его жертв ничего не рассказала своим родителям о встрече с ласковым педофилом.
Сами по себе забавы, практиковавшиеся Ж. в раннем детстве, не слишком отличались от типичных детских игр. Однако, в отличие от обычных детей, удовлетворяющих таким образом своё любопытство, Ж. испытывал необычно яркие эротические эмоции. Эти впечатления запечатлелись на всю жизнь.
Если для большинства мужчин эротическими раздражителями являются половые признаки, свойственные зрелой женщине (грудные железы, характерное распределение жировой клетчатки, причёска, типичные манеры повеления и т. д.), то Ж. возбуждала гормональная и психологическая незрелость девочек. Всё это было приобретено им в детских сексуальных играх в силу особых свойств его нервной системы.
Очень раннее начало онанизма (7 лет); характер фантазий, которыми он сопровождался; лёгкость вызывания семяизвержения даже по достижении Ж. взрослого возраста (эпизод с девочкой, приведенный в цитате из Старовича), – всё это свидетельство того, что, во-первых, у него имеет место синдром низкого порога сексуальной возбудимости, и, во-вторых, что его перверсия возникла по механизму импринтинга.
Характерно свойственное ему сочетание двух, казалось бы, несовместимых качеств: слабости половой конституции и раннего пробуждения сексуального чувства (основного свойства лиц, страдающих синдромом низкого порога сексуальной возбудимости). Подобное противоречие – нередкое явление для педофилов. Поэтому его педофильное влечение отчасти подпитывалось чувством собственной неполноценности, связанным у Ж. с осознанием слабости его половой конституции. Следует сказать, что сказанное относится и к Гибаряну из “Соляриса”, и к Г. Г. Впрочем, для Г. Г. это справедливо лишь отчасти: герою набоковского романа жаловаться на природу не пристало; он был наделён достаточно сильной половой конституцией.
Совращение малолетних
Сексуальные проблемы у детей, подобных Мише, возникают порой уже с самых ранних лет. Они чаще других становятся объектами развратных действий или изнасилования, так как льнут к взрослым, демонстрируют им своё удовольствие, когда те тискают и ласкают их. Мальчики не скрывают своей эрекции, тем самым провоцируя старших на предосудительные, а иногда и на преступные поступки. Возможно, что стройбатовцы (заметим, что они – “нормальные” гетеросексуалы, недаром же оба называли Мишу женскими именами!) были отчасти спровоцированы на преступление чересчур ласковым ребёнком.
По механизму импринтинга ребёнок запомнил всё: погоны и солдатское обмундирование своих “партнёров”; их грубость и запах немытых тел; запах и вкус собственных фекалий; боль, чувство беспомощности и страха, которые неожиданно приобрели сладострастный оттенок. Очень скоро он научился доводить себя до оргазма сам (разумеется, ещё без эякуляции), сопровождая мастурбацию фантазиями, в которых фигурировали его растлители. С 8 лет мальчик вступает в половые контакты со старшими ребятами, а с 11 лет – с взрослыми, всё полнее воссоздавая ситуацию, напоминающую ему его первый сексуальный опыт.
В казарме автобата Миша свёл воедино основные сигналы–раздражители, закреплённые импринтингом: солдатскую форму, запах немытых гениталий и солярки (всё это заменяет ему запах собственных фекалий, запечатлевшийся в тот злосчастный день), грубость и агрессивность партнёров, состояние собственной беспомощности, унижения, страха. Характерна наблюдательность Миши: он замечает, что наиболее агрессивно к нему относятся те, кого больше всех возбуждает садистский характер “массового минета”. Именно они пользуются его сексуальными услугами повторно.
Счастлив ли Миша? И да, и нет. Ведь его ежедневная унизительная каторга не даёт ему того удовлетворения, которым сопровождается самая обычная половая близость. Однако, выполнение навязчивого ритуала, сходного с действиями заводной куклы (то что сексологи называют аддиктивностью поведения и его ритуализацией), приносит Мише своеобразное облегчение, словно он выполняет кем-то заданную программу.
Если жертвой педофилов становится обычный здоровый ребёнок, то вред, наносимый совращением, не слишком велик. Именно так, без особых последствий для их дальнейшей жизни, воспринимало большинство девочек развратные действия Ж.
Достаточно нейтральными могут быть эмоции и мальчика, ставшего жертвой совращения. Таковы воспоминания одного подростка из романа американского писателя Майкла Тёрнера. В возрасте шести лет его совратил их сосед Биллингтон. “Мистер Биллингтон просовывает руку через щель в заборе. В руке – корневище лакрицы; Биллингтон покачивает им как маятником. Я спрашиваю его, можно ли мне взять корень, и он отвечает, что да. Я протягиваю руку, но он с коротким смешком быстро его убирает и говорит, что я должен сначала помочь ему кое-что выяснить. Я спрашиваю, что именно. Он говорит, что у одного его знакомого мальчика проблемы с попкой и что он, мистер Биллингтон, читал в газете, что лакрица очень помогает в таких случаях. Это для меня новость. Кроме того, у меня никогда не было проблем с попкой. О чём я и говорю ему. Он отвечает, что рад слышать это и даст мне лакрицу, если я покажу ему, как выглядит здоровая попа. Потому что когда он увидит, как выглядит здоровая мальчишеская попа, он сможет помочь тому мальчику. Я спрашиваю, почему этот мальчик не сходит к доктору, чтобы его вылечили. Биллингтон объясняет, что семья мальчика слишком бедна и не может себе позволить визит к доктору. Я думаю про себя, что это звучит разумно, и, поскольку очень люблю лакрицу, спрашиваю мистера Биллингтона, что именно от меня требуется. Всё, что я должен сделать, отвечает он, – повернуться к забору спиной и спустить штанишки. Он говорит, что это очень просто. Так я и делаю: поворачиваюсь задницей к забору и спускаю штаны.
Мне нравится прикосновения его рук, как они щекочут мою попу, потом спускаются вниз и играют моим пенисом. Мне нравится, как они трогают мой анус. Потом мистер Биллингтон говорит мне, что собирается смочить палец и ввести его внутрь, чтобы почувствовать, какова здоровая попа изнутри. Это тоже оказывается приятно. Потом он предлагает мне повернуться и просунуть руку через изгородь. Я просовываю руку и прикасаюсь к чему-то живому, очень приятному на ощупь. Я спрашиваю, что это, и мистер Биллингтон говорит, что это животное, которое он выписал из Австралии. Когда оно просыпается, говорит он, оно становится похоже на сосиску. Я говорю, что хочу посмотреть на него. Он отвечает, что сейчас неподходящее время, но если я буду себя хорошо вести, он как-нибудь покажет мне его изображение, а потом, если оно мне понравится, то, может быть, он позволит мне взглянуть на него и даже поцеловать”.
Из романа известно, что это детское приключение не сказалось каким-то роковым образом на дальнейшей жизни его героя. Не исключено, что писатель просто-напросто придумал всю эту историю. Но она, как и история с Ж., удивительно точно отражает реальность, высвечивая два существенных аспекта педофилии: во-первых, великолепное знание детской психологии педофилами, а, во-вторых, тот факт, что совращение не воспринимается обычными детьми как серьёзное психотравмирующее событие.
Последнее особенно характерно для мальчиков. Врачи, принимающие участие в судебно-медицинской экспертизе подобных преступлений, порой поражаются, насколько полно и быстро потерпевшие, если они не достигли подросткового возраста, вытесняют из своего сознания воспоминания о случившейся с ними беде, даже если имело место прямое насилие. Важным условием при этом, является однократность преступления; если оно принимает систематический характер, невротическое развитие ребёнка почти неизбежно.
С подростками дело обстоит по-разному: всё зависит от характера насилия, числа участников преступления, выраженности садистского компонента в сценарии полового контакта, наличия или отсутствия гомосексуальной ориентации потерпевшего и т. д. Но общая закономерность сохраняется и для них: мальчики реагируют на изнасилование гораздо меньшими переживаниями, чем девочки. Девочки-подростки, как правило, воспринимают его как очень тяжёлую психическую травму. Вину за происшедшее они приписывают самим себе, ошибочно считая, что сами вызвали беду своими скрытыми желаниями и эротическими фантазиями. Поэтому изнасилование приводит к развитию у них невротической (чаще всего депрессивной) реакции.
Девочки же, страдающие, подобно Аннабелле, повышенной нервной возбудимостью, реагируют на совращение взрослыми, а тем более на изнасилование, часто парадоксально. Подобно Мише, они могут испытывать влечение и даже благодарность к своему совратителю. Вместе с тем, всё происшедшее с ними отразиться на их судьбе особенно болезненно: их сексуальность отныне приобретает девиантный и притом аддиктивный (навязчивый) характер. Высокой готовностью к сексуальной разрядке обладает, по-видимому, и та девочка, о которой с восторгом рассказал Ж. Для неё эпизод совращения вряд ли пройдёт бесследно; возможно, у неё сформируется влечение к пожилым мужчинам (девиация по типу геронтофилии).
Очевидно, что дети обоих полов, страдающие синдромом низкого порога сексуальной возбудимости, вне зависимости от их сексуальной ориентации, больше всех других нуждаются в защите от растлевающего влияния старших детей и тем более взрослых.
С учётом всего сказанного, легче понять особенности героев набоковского романа, Г. Г. и Лолиты, а также характер их переживаний.
По механизму импринтинга ребёнок запомнил всё: погоны и солдатское обмундирование своих “партнёров”; их грубость и запах немытых тел; запах и вкус собственных фекалий; боль, чувство беспомощности и страха, которые неожиданно приобрели сладострастный оттенок. Очень скоро он научился доводить себя до оргазма сам (разумеется, ещё без эякуляции), сопровождая мастурбацию фантазиями, в которых фигурировали его растлители. С 8 лет мальчик вступает в половые контакты со старшими ребятами, а с 11 лет – с взрослыми, всё полнее воссоздавая ситуацию, напоминающую ему его первый сексуальный опыт.
В казарме автобата Миша свёл воедино основные сигналы–раздражители, закреплённые импринтингом: солдатскую форму, запах немытых гениталий и солярки (всё это заменяет ему запах собственных фекалий, запечатлевшийся в тот злосчастный день), грубость и агрессивность партнёров, состояние собственной беспомощности, унижения, страха. Характерна наблюдательность Миши: он замечает, что наиболее агрессивно к нему относятся те, кого больше всех возбуждает садистский характер “массового минета”. Именно они пользуются его сексуальными услугами повторно.
Счастлив ли Миша? И да, и нет. Ведь его ежедневная унизительная каторга не даёт ему того удовлетворения, которым сопровождается самая обычная половая близость. Однако, выполнение навязчивого ритуала, сходного с действиями заводной куклы (то что сексологи называют аддиктивностью поведения и его ритуализацией), приносит Мише своеобразное облегчение, словно он выполняет кем-то заданную программу.
Если жертвой педофилов становится обычный здоровый ребёнок, то вред, наносимый совращением, не слишком велик. Именно так, без особых последствий для их дальнейшей жизни, воспринимало большинство девочек развратные действия Ж.
Достаточно нейтральными могут быть эмоции и мальчика, ставшего жертвой совращения. Таковы воспоминания одного подростка из романа американского писателя Майкла Тёрнера. В возрасте шести лет его совратил их сосед Биллингтон. “Мистер Биллингтон просовывает руку через щель в заборе. В руке – корневище лакрицы; Биллингтон покачивает им как маятником. Я спрашиваю его, можно ли мне взять корень, и он отвечает, что да. Я протягиваю руку, но он с коротким смешком быстро его убирает и говорит, что я должен сначала помочь ему кое-что выяснить. Я спрашиваю, что именно. Он говорит, что у одного его знакомого мальчика проблемы с попкой и что он, мистер Биллингтон, читал в газете, что лакрица очень помогает в таких случаях. Это для меня новость. Кроме того, у меня никогда не было проблем с попкой. О чём я и говорю ему. Он отвечает, что рад слышать это и даст мне лакрицу, если я покажу ему, как выглядит здоровая попа. Потому что когда он увидит, как выглядит здоровая мальчишеская попа, он сможет помочь тому мальчику. Я спрашиваю, почему этот мальчик не сходит к доктору, чтобы его вылечили. Биллингтон объясняет, что семья мальчика слишком бедна и не может себе позволить визит к доктору. Я думаю про себя, что это звучит разумно, и, поскольку очень люблю лакрицу, спрашиваю мистера Биллингтона, что именно от меня требуется. Всё, что я должен сделать, отвечает он, – повернуться к забору спиной и спустить штанишки. Он говорит, что это очень просто. Так я и делаю: поворачиваюсь задницей к забору и спускаю штаны.
Мне нравится прикосновения его рук, как они щекочут мою попу, потом спускаются вниз и играют моим пенисом. Мне нравится, как они трогают мой анус. Потом мистер Биллингтон говорит мне, что собирается смочить палец и ввести его внутрь, чтобы почувствовать, какова здоровая попа изнутри. Это тоже оказывается приятно. Потом он предлагает мне повернуться и просунуть руку через изгородь. Я просовываю руку и прикасаюсь к чему-то живому, очень приятному на ощупь. Я спрашиваю, что это, и мистер Биллингтон говорит, что это животное, которое он выписал из Австралии. Когда оно просыпается, говорит он, оно становится похоже на сосиску. Я говорю, что хочу посмотреть на него. Он отвечает, что сейчас неподходящее время, но если я буду себя хорошо вести, он как-нибудь покажет мне его изображение, а потом, если оно мне понравится, то, может быть, он позволит мне взглянуть на него и даже поцеловать”.
Из романа известно, что это детское приключение не сказалось каким-то роковым образом на дальнейшей жизни его героя. Не исключено, что писатель просто-напросто придумал всю эту историю. Но она, как и история с Ж., удивительно точно отражает реальность, высвечивая два существенных аспекта педофилии: во-первых, великолепное знание детской психологии педофилами, а, во-вторых, тот факт, что совращение не воспринимается обычными детьми как серьёзное психотравмирующее событие.
Последнее особенно характерно для мальчиков. Врачи, принимающие участие в судебно-медицинской экспертизе подобных преступлений, порой поражаются, насколько полно и быстро потерпевшие, если они не достигли подросткового возраста, вытесняют из своего сознания воспоминания о случившейся с ними беде, даже если имело место прямое насилие. Важным условием при этом, является однократность преступления; если оно принимает систематический характер, невротическое развитие ребёнка почти неизбежно.
С подростками дело обстоит по-разному: всё зависит от характера насилия, числа участников преступления, выраженности садистского компонента в сценарии полового контакта, наличия или отсутствия гомосексуальной ориентации потерпевшего и т. д. Но общая закономерность сохраняется и для них: мальчики реагируют на изнасилование гораздо меньшими переживаниями, чем девочки. Девочки-подростки, как правило, воспринимают его как очень тяжёлую психическую травму. Вину за происшедшее они приписывают самим себе, ошибочно считая, что сами вызвали беду своими скрытыми желаниями и эротическими фантазиями. Поэтому изнасилование приводит к развитию у них невротической (чаще всего депрессивной) реакции.
Девочки же, страдающие, подобно Аннабелле, повышенной нервной возбудимостью, реагируют на совращение взрослыми, а тем более на изнасилование, часто парадоксально. Подобно Мише, они могут испытывать влечение и даже благодарность к своему совратителю. Вместе с тем, всё происшедшее с ними отразиться на их судьбе особенно болезненно: их сексуальность отныне приобретает девиантный и притом аддиктивный (навязчивый) характер. Высокой готовностью к сексуальной разрядке обладает, по-видимому, и та девочка, о которой с восторгом рассказал Ж. Для неё эпизод совращения вряд ли пройдёт бесследно; возможно, у неё сформируется влечение к пожилым мужчинам (девиация по типу геронтофилии).
Очевидно, что дети обоих полов, страдающие синдромом низкого порога сексуальной возбудимости, вне зависимости от их сексуальной ориентации, больше всех других нуждаются в защите от растлевающего влияния старших детей и тем более взрослых.
С учётом всего сказанного, легче понять особенности героев набоковского романа, Г. Г. и Лолиты, а также характер их переживаний.
Психологические особенности Лолиты
В отличие от любовной пары, Г. Г. и Аннабеллы, Лолита была вполне нормальной, хотя и педагогически запущенной девочкой. Её бедой с раннего детства была ненависть матери, удивившая и возмутившая Г. Г. Девочка, лишённая любви, искала её у взрослых мужчин, способных заменить ей покойного отца. К этому чувству примешивался и протест против матери по типу комплекса Электры. На первых порах это способствовало её сближению с Г. Г. и даже спровоцировало её на эротические игры с ним.
И раннее начало половой жизни с Чарли, и бесшабашное поведение в постели с отчимом – всё это проявления реакции протеста, менее всего продиктованные сексуальными потребностями самой Лолиты. Надо учесть, что роман Набокова относится ко временам, далёким от сексуальной революции. Даже сейчас в возрасте двенадцати лет половой опыт получают менее 5 % девочек, да и то, почти исключительно под давлением гораздо более старших партнёров.
Когда роман увидел свет, поведение его героини казалось психопатическим почти всем читателям. Но, разумеется, ни о каком уродстве характера Лолиты речь не идёт. От природы она была разумной, покладистой, даже одарённой девочкой. Она не сразу распознала принудительный характер секса, навязанного ей отчимом, но, как только это произошло, наступил полный крах авторитета Г. Г. Его любовь, воспринимаемая Лолитой как сексуальное принуждение, лишь усиливала её негативизм. Психотравма, полученная ею, имела затяжной характер и привела к невротическому развитию девочки, тормозя её психологическое и сексуальное становление.
И раннее начало половой жизни с Чарли, и бесшабашное поведение в постели с отчимом – всё это проявления реакции протеста, менее всего продиктованные сексуальными потребностями самой Лолиты. Надо учесть, что роман Набокова относится ко временам, далёким от сексуальной революции. Даже сейчас в возрасте двенадцати лет половой опыт получают менее 5 % девочек, да и то, почти исключительно под давлением гораздо более старших партнёров.
Когда роман увидел свет, поведение его героини казалось психопатическим почти всем читателям. Но, разумеется, ни о каком уродстве характера Лолиты речь не идёт. От природы она была разумной, покладистой, даже одарённой девочкой. Она не сразу распознала принудительный характер секса, навязанного ей отчимом, но, как только это произошло, наступил полный крах авторитета Г. Г. Его любовь, воспринимаемая Лолитой как сексуальное принуждение, лишь усиливала её негативизм. Психотравма, полученная ею, имела затяжной характер и привела к невротическому развитию девочки, тормозя её психологическое и сексуальное становление.
Семейные беды педофила
В своей реакции протеста Лолита отвергала все психосексуальные и душевные ценности Г. Г. Нежность она считала фальшью и глупостью. “Никогда не вибрировала она под моими перстами и визгливый окрик (“что ты, собственно говоря, делаешь?”) был мне единственной наградой за все старания её растормошить. Чудесному миру, предлагаемому ей, моя дурочка предпочитала пошлейший фильм, приторнейший сироп. Подумать только, что выбирая между сосиской и Гумбертом – она неизменно и беспощадно брала в рот первое”, – жалуется её любовник. Все попытки привить ей интерес к литературе, встречали упорное сопротивление. “Мне удавалось заставить её оказывать мне столько сладких услуг – перечень их привёл бы в величайшее изумление педагога-теоретика; но ни угрозами, ни мольбами я не мог убедить её прочитать что-либо иное, чем так называемые книги комиксов или рассказы в журнальчиках для американского прекрасного пола. Любая литература рангом повыше отзывалась для неё гимназией” , – сокрушался наивный Г. Г. Он не понимал, что именно её вынужденная уступчивость в оказании “сладостных услуг” , сводила на нет все его педагогические усилия в области литературы.
Своими успехами Лолита была обязана кому угодно, но только не Г. Г. – теннису её обучил специально нанятый тренер; удачи в актёрском мастерстве пришли к ней с работой над пьесой Куильти. Скитальческая жизнь вызывала у неё тоску и упрёки в адрес своего “папаши” (“…она спросила меня, сколько ещё времени я собираюсь останавливаться с нею в душных домиках, занимаясь гадостями и никогда не живя как нормальные люди” ). Ей, познавшей самые скрытые стороны взрослой жизни, вскоре стала ненавистной школа. Оседлое существование с Г. Г. также уже не привлекало девочку. “Уехать и никогда не вернуться, – потребовала она у отчима.– Найдём другую школу. Мы уедем завтра же. Мы опять проделаем длинную прогулку. Только на этот раз мы поедем куда я хочу, хорошо?” За этим “куда я хочу ” скрывался план измены и побега; но её доверчивый любовник пока ещё ничего не подозревал.
Как им всё-таки удалось прожить вместе два года? Жизнь с Лолитой сделала влюблённого Г. Г. изобретательным и терпеливым, способным в какой-то мере ослабить реакцию протеста его малолетней любовницы. “Ежеутренней моей задачей в течение целого года странствий было изобретение какой-нибудь предстоявшей ей приманки – определённой цели во времени и пространстве – которую она могла бы предвкушать, дабы дожить до ночи. Иначе костяк её дня, лишённый формирующего и поддерживающего назначения, оседал и разваливался. Поставленная цель могла быть чем угодно – маяком в Виргинии, пещерой в Арканзасе – всё равно чем, но эта цель должна была стоять перед нами, как неподвижная звезда, даже если я и знал наперёд, что когда мы доберёмся до неё, Лолита притворится, что её сейчас вырвет от отвращения”.
Ещё более действенной была система взяток и подарков. Г. Г. не скупился в своих тратах на гардероб девочки. Это действовало безотказно. Самому Набокову нравился эпизод романа, в котором Лолита принимала от любовника купленную ей одежду. “Она направилась к раскрытому чемодану, как будто в замедленном кино, вглядываясь в эту далёкую сокровищницу на багажных козлах. Она подступала к ней, высоко поднимая ноги на довольно высоких каблуках и сгибая очаровательно мальчишеские колени так медленно, в расширившемся пространстве, словно шла под водой или как в тех снах, когда видишь себя невесомым; затем она подняла за рукавчики красивую, очень дорогую, медного шёлка, кофточку, всё так же медленно, всё так же молча, расправив её перед собой, как если бы была оцепеневшим ловцом, у которого занялось дыхание от вида невероятной птицы, растянутой им за концы пламенных крыльев. Затем стала вытаскивать (пока я стоял и ждал её) медленную змею блестящего пояска и попробовала на себе.
Затем она вкралась в ожидавшие её объятия, сияющая, размякшая, ласкающая меня взглядом нежных, таинственных, порочных, равнодушных, сумеречных глаз – ни дать, ни взять банальнейшая шлюшка. Ибо вот кому подражают нимфетки – пока мы стонем и умираем”.
Увы, дело не ограничивалось скрытыми взятками в виде одежды (их Г. Г. дарил от души, вкладывая в них много любви, нежности и эротических переживаний). “Хорошо учитывая магию и могущество своего мягкого рта, она ухитрялась – за один учебный год! – увеличить премию за эту определённую услугу до трёх и даже четырёх долларов! О читатель! Не смейся, воображая меня, на дыбе крайнего наслаждения, звонко выделяющим гривенники, четвертаки и даже крупные серебряные доллары, как некая изрыгающая богатство, судорожно-звякающая и совершенно обезумевшая машина; а меж тем, склонённая над эпилептиком, равнодушная виновница его неистового припадка крепко сжимала горсть монет в кулачке, – который я потом всё равно разжимал сильными ногтями, если, однако, она не успевала удрать и где-нибудь спрятать награбленное. Раз я нашёл восемь долларов в одной из её книг (с подходящим названием “Остров сокровищ”), а в другой раз дыра в стене за репродукцией оказалась набитой деньгами – я насчитал двадцать четыре доллара и мелочь – скажем всего двадцать шесть долларов, – которые я преспокойно убрал к себе, ничего ей не сказав. Впоследствии она подтвердила величину своего интеллектуального коэффициента тем, что нашла более верное хранилище, которого я так никогда и не отыскал…”.
Трагикомические денежные сделки и операции по изъятию “награбленного” свидетельствуют не о жадности семейной пары, а о том, что деньги в их отношениях приобрели характер своеобразного символа. Требуя их, Лолита демонстрировала “папаше”, что их секс не имеет ничего общего с любовью; отбирая их, Г. Г., напротив, отчаянно сопротивлялся порочной системе купли-продажи. Кроме того, деньги олицетворяли надежду Лолиты на освобождение из-под тягостной опеки отчима-любовника, что сам он хорошо понимал: “Я больше всего боялся не того, что она меня разорит, а того, что она наберёт достаточно много денег, чтобы убежать. Мне думается, что эта бедная девочка со злыми глазами считала, что с какими-то пятьюдесятью долларами в сумке ей удастся каким-нибудь способом добраться до Бродвея или Голливуда”.
Пока же Лолиту удерживало сознание безвыходности её положения. Донеся в полицию на своего сожителя, она обрекла бы его на десятилетнее тюремное заключение, однако и сама девочка тут же очутилась бы в сиротском приюте. Там, как пугал её Г. Г., у неё “отберут наряды и косметику, заставят вязать всякие вещи, распевать религиозные гимны ив качестве лакомства по праздникам будут кормить оладьями, сделанными на прогорклом масле” . Опекун настойчиво внушал своей малолетней возлюбленной, склоняя её к сексу: “Никаких больше гулянок! Ты будешь жить (поди сюда мой загорелый розан…) с тридцатью девятью другими дурочками в грязном дортуаре (нет, пожалуйста, позволь мне…), под надзором уродливых ведьм. Не находишь ли ты, что при данных обстоятельствах, Долорес должна оставаться верной своему старому папану?”
Как бы то ни было, девиантный семейный союз пока сохранялся, причём Г. Г. слепо не замечал невротического развития Лолиты и считал себя вполне счастливым человеком: “странник, обладающий нимфеткой, очарованный и порабощённый ею, находится как бы за пределом счастья! Ибо нет на земле второго такого блаженства, как блаженство нежить нимфетку. Оно вне конкурса, это блаженство, оно принадлежит к другому классу, к другому порядку чувств. Да, мы ссорились, да, она чинила мне всякие препятствия, но, не взирая на её гримасы, не взирая на грубость жизни, опасность, ужасную безнадёжность, я всё-таки жил на самой глубине избранного мною рая – рая, небеса которого рдели как адское пламя, – но всё-таки рая”.
Г. Г. даже умудрялся строить фантастические кровосмесительно-педофильные планы на необозримое будущее: “я переходил в течение одного дня от одного полюса сумасшествия к другому – от мысли, что через несколько лет мне придётся тем или иным способом отделаться от трудного подростка, чьё волшебное нимфетство к этому времени испарится, – к мысли, что при некотором прилежании и везении мне, может быть, удастся в недалёком будущем заставить её произвести изящную нимфетку с моей кровью в жилах, Лолиту Вторую, которой было бы восемь или девять лет в 1960-ом году…”.
Между тем, если бы бедный Г. Г. мог предвидеть самое ближайшее будущее, он сказал бы словами Арсения Тарковского о своей слепоте накануне катастрофы:
Когда судьба по следу шла за нами,
Как сумасшедший с бритвою в руке.
Г. Г. начал, было, подозревать что-то неладное. Его встревожили вести о неведомо откуда всплывшем Клэре Куильти, давнем знакомом Лолиты. Она подняла ревнивца на смех: «“Что?”, возразила Лолита, напряжённо гримасничая; “Ты меня, верно, путаешь с какой-нибудь другой лёгкой на передок штучкой”».
Началась фантасмагория ухода от преследования какого-то странного автомобиля, поведение Лолиты стало вконец строптивым и, вот свершилось худшее для Г. Г.: её похитили. Это произошло, когда оба свалились с тяжёлым гриппом – сначала она, и её пришлось уложить в больницу, а потом и он. Когда герой романа оклемался от болезни, оказалось, что некто (оставшийся для бедного Гумберта инкогнито), будучи в сговоре с Лолитой, выдал себя за её дядю и увёз из больницы.
Впоследствии, отметая упрёки Г. Г. в том, что она его предала, Лолита приписывала заговору, приведшему к её побегу, шутливый характер. Но их разлад был далеко не шуточным. С её губ непрестанно срывались выражения: “Грубый скот!”, “Ты просто отвратительно туп!” и т. д. Бедный “папочка” лепетал заискивающие, глуповатые, жалкие и беспомощные фразы, резавшие слух его строптивой падчерицы: “Ах, прости меня, моя душка – моя ультрафиолетовая (проще говоря, загорелая – М. Б.)душка! ”.
Хорошо подготовленный побег Лолиты был не столько предательством, сколько проявлением реакции эмансипации. Психиатр Андрей Личко, знаток подростковой психологии, пишет: “…эта реакция проявляется стремлением освободиться из-под опеки, контроля, покровительства старших – родных, воспитателей, наставников, старшего поколения вообще. Реакция может распространяться на установленные старшими порядки, правила, законы, стандарты их поведения и духовные ценности. Потребность высвободиться связана с борьбой за самостоятельность, за самоутверждение личности”.
План побега Лолиты был изначально ущербным. Освобождение от одного педофила с помощью другого грозило тем, что девочка попадёт из огня в полымя. Так оно и получилось.
Обманутый Гумберт бросился в погоню за беглянкой и за своим самозваным “братцем”, заранее приговорённым им к смертной казни. Напряжённые поиски в течение трёх лет оказались бесплодными. Не помог даже нанятый частный детектив. Своё горькое раскаянье и упрёки, адресованные “нимфетке”, Г. Г. высказал в печальных стихах:
… – bien fol est qui s’y fie! <…>
Lolita, qu’ai-je fait de ta vie?
(… – безумен тот, кто поверил ей!
Лолита, что сделал я с жизнью твоей?).
Очень нескоро пришло письмо от падчерицы с просьбой о материальной помощи. Г. Г. наконец-то заполучил её координаты, попутно узнав о замужестве беглянки.
Лолита, представшая перед ним, “была откровенно и неимоверно брюхата. Любопытно: хотя в сущности её красота увяла, мне стало ясно только теперь – в этот безнадёжно поздний час жизненного дня – как она похожа – как всегда была похожа – на рыжеватую Венеру Боттичелли – то же мягкий нос, та же дымчатая прелесть. <…> “Дик, это мой папа!” крикнула Долли звонким, напряжённым голосом, показавшимся мне совершенно диким, и новым, и радостным, и старым и грустным, ибо молодой человек, ветеран войны, был совершенно глух. Морского цвета глаза, чёрный ёжик, румяные щёки, небритый подбородок”.
Билл, общий друг молодых супругов, оказался одноруким калекой; тем не менее, хвастая тем, как ловко владеет единственной рукой, он открыл банку пива, но при этом порезался, так что Лолите пришлось его врачевать.
Когда бывшие любовники вновь остались одни, Г. Г. узнал, наконец, имя похитителя своей Лолиты; им оказался драматург Клэр Куильти.
“Он, оказывается,был единственным мужчиной, которого она любила. Позволь – а Дик? Ах, Дик – чудный, полное супружеское счастье, и всё такое, но она не это имела в виду. А я – я был, конечно, не в счёт?
Своими успехами Лолита была обязана кому угодно, но только не Г. Г. – теннису её обучил специально нанятый тренер; удачи в актёрском мастерстве пришли к ней с работой над пьесой Куильти. Скитальческая жизнь вызывала у неё тоску и упрёки в адрес своего “папаши” (“…она спросила меня, сколько ещё времени я собираюсь останавливаться с нею в душных домиках, занимаясь гадостями и никогда не живя как нормальные люди” ). Ей, познавшей самые скрытые стороны взрослой жизни, вскоре стала ненавистной школа. Оседлое существование с Г. Г. также уже не привлекало девочку. “Уехать и никогда не вернуться, – потребовала она у отчима.– Найдём другую школу. Мы уедем завтра же. Мы опять проделаем длинную прогулку. Только на этот раз мы поедем куда я хочу, хорошо?” За этим “куда я хочу ” скрывался план измены и побега; но её доверчивый любовник пока ещё ничего не подозревал.
Как им всё-таки удалось прожить вместе два года? Жизнь с Лолитой сделала влюблённого Г. Г. изобретательным и терпеливым, способным в какой-то мере ослабить реакцию протеста его малолетней любовницы. “Ежеутренней моей задачей в течение целого года странствий было изобретение какой-нибудь предстоявшей ей приманки – определённой цели во времени и пространстве – которую она могла бы предвкушать, дабы дожить до ночи. Иначе костяк её дня, лишённый формирующего и поддерживающего назначения, оседал и разваливался. Поставленная цель могла быть чем угодно – маяком в Виргинии, пещерой в Арканзасе – всё равно чем, но эта цель должна была стоять перед нами, как неподвижная звезда, даже если я и знал наперёд, что когда мы доберёмся до неё, Лолита притворится, что её сейчас вырвет от отвращения”.
Ещё более действенной была система взяток и подарков. Г. Г. не скупился в своих тратах на гардероб девочки. Это действовало безотказно. Самому Набокову нравился эпизод романа, в котором Лолита принимала от любовника купленную ей одежду. “Она направилась к раскрытому чемодану, как будто в замедленном кино, вглядываясь в эту далёкую сокровищницу на багажных козлах. Она подступала к ней, высоко поднимая ноги на довольно высоких каблуках и сгибая очаровательно мальчишеские колени так медленно, в расширившемся пространстве, словно шла под водой или как в тех снах, когда видишь себя невесомым; затем она подняла за рукавчики красивую, очень дорогую, медного шёлка, кофточку, всё так же медленно, всё так же молча, расправив её перед собой, как если бы была оцепеневшим ловцом, у которого занялось дыхание от вида невероятной птицы, растянутой им за концы пламенных крыльев. Затем стала вытаскивать (пока я стоял и ждал её) медленную змею блестящего пояска и попробовала на себе.
Затем она вкралась в ожидавшие её объятия, сияющая, размякшая, ласкающая меня взглядом нежных, таинственных, порочных, равнодушных, сумеречных глаз – ни дать, ни взять банальнейшая шлюшка. Ибо вот кому подражают нимфетки – пока мы стонем и умираем”.
Увы, дело не ограничивалось скрытыми взятками в виде одежды (их Г. Г. дарил от души, вкладывая в них много любви, нежности и эротических переживаний). “Хорошо учитывая магию и могущество своего мягкого рта, она ухитрялась – за один учебный год! – увеличить премию за эту определённую услугу до трёх и даже четырёх долларов! О читатель! Не смейся, воображая меня, на дыбе крайнего наслаждения, звонко выделяющим гривенники, четвертаки и даже крупные серебряные доллары, как некая изрыгающая богатство, судорожно-звякающая и совершенно обезумевшая машина; а меж тем, склонённая над эпилептиком, равнодушная виновница его неистового припадка крепко сжимала горсть монет в кулачке, – который я потом всё равно разжимал сильными ногтями, если, однако, она не успевала удрать и где-нибудь спрятать награбленное. Раз я нашёл восемь долларов в одной из её книг (с подходящим названием “Остров сокровищ”), а в другой раз дыра в стене за репродукцией оказалась набитой деньгами – я насчитал двадцать четыре доллара и мелочь – скажем всего двадцать шесть долларов, – которые я преспокойно убрал к себе, ничего ей не сказав. Впоследствии она подтвердила величину своего интеллектуального коэффициента тем, что нашла более верное хранилище, которого я так никогда и не отыскал…”.
Трагикомические денежные сделки и операции по изъятию “награбленного” свидетельствуют не о жадности семейной пары, а о том, что деньги в их отношениях приобрели характер своеобразного символа. Требуя их, Лолита демонстрировала “папаше”, что их секс не имеет ничего общего с любовью; отбирая их, Г. Г., напротив, отчаянно сопротивлялся порочной системе купли-продажи. Кроме того, деньги олицетворяли надежду Лолиты на освобождение из-под тягостной опеки отчима-любовника, что сам он хорошо понимал: “Я больше всего боялся не того, что она меня разорит, а того, что она наберёт достаточно много денег, чтобы убежать. Мне думается, что эта бедная девочка со злыми глазами считала, что с какими-то пятьюдесятью долларами в сумке ей удастся каким-нибудь способом добраться до Бродвея или Голливуда”.
Пока же Лолиту удерживало сознание безвыходности её положения. Донеся в полицию на своего сожителя, она обрекла бы его на десятилетнее тюремное заключение, однако и сама девочка тут же очутилась бы в сиротском приюте. Там, как пугал её Г. Г., у неё “отберут наряды и косметику, заставят вязать всякие вещи, распевать религиозные гимны ив качестве лакомства по праздникам будут кормить оладьями, сделанными на прогорклом масле” . Опекун настойчиво внушал своей малолетней возлюбленной, склоняя её к сексу: “Никаких больше гулянок! Ты будешь жить (поди сюда мой загорелый розан…) с тридцатью девятью другими дурочками в грязном дортуаре (нет, пожалуйста, позволь мне…), под надзором уродливых ведьм. Не находишь ли ты, что при данных обстоятельствах, Долорес должна оставаться верной своему старому папану?”
Как бы то ни было, девиантный семейный союз пока сохранялся, причём Г. Г. слепо не замечал невротического развития Лолиты и считал себя вполне счастливым человеком: “странник, обладающий нимфеткой, очарованный и порабощённый ею, находится как бы за пределом счастья! Ибо нет на земле второго такого блаженства, как блаженство нежить нимфетку. Оно вне конкурса, это блаженство, оно принадлежит к другому классу, к другому порядку чувств. Да, мы ссорились, да, она чинила мне всякие препятствия, но, не взирая на её гримасы, не взирая на грубость жизни, опасность, ужасную безнадёжность, я всё-таки жил на самой глубине избранного мною рая – рая, небеса которого рдели как адское пламя, – но всё-таки рая”.
Г. Г. даже умудрялся строить фантастические кровосмесительно-педофильные планы на необозримое будущее: “я переходил в течение одного дня от одного полюса сумасшествия к другому – от мысли, что через несколько лет мне придётся тем или иным способом отделаться от трудного подростка, чьё волшебное нимфетство к этому времени испарится, – к мысли, что при некотором прилежании и везении мне, может быть, удастся в недалёком будущем заставить её произвести изящную нимфетку с моей кровью в жилах, Лолиту Вторую, которой было бы восемь или девять лет в 1960-ом году…”.
Между тем, если бы бедный Г. Г. мог предвидеть самое ближайшее будущее, он сказал бы словами Арсения Тарковского о своей слепоте накануне катастрофы:
Когда судьба по следу шла за нами,
Как сумасшедший с бритвою в руке.
Г. Г. начал, было, подозревать что-то неладное. Его встревожили вести о неведомо откуда всплывшем Клэре Куильти, давнем знакомом Лолиты. Она подняла ревнивца на смех: «“Что?”, возразила Лолита, напряжённо гримасничая; “Ты меня, верно, путаешь с какой-нибудь другой лёгкой на передок штучкой”».
Началась фантасмагория ухода от преследования какого-то странного автомобиля, поведение Лолиты стало вконец строптивым и, вот свершилось худшее для Г. Г.: её похитили. Это произошло, когда оба свалились с тяжёлым гриппом – сначала она, и её пришлось уложить в больницу, а потом и он. Когда герой романа оклемался от болезни, оказалось, что некто (оставшийся для бедного Гумберта инкогнито), будучи в сговоре с Лолитой, выдал себя за её дядю и увёз из больницы.
Впоследствии, отметая упрёки Г. Г. в том, что она его предала, Лолита приписывала заговору, приведшему к её побегу, шутливый характер. Но их разлад был далеко не шуточным. С её губ непрестанно срывались выражения: “Грубый скот!”, “Ты просто отвратительно туп!” и т. д. Бедный “папочка” лепетал заискивающие, глуповатые, жалкие и беспомощные фразы, резавшие слух его строптивой падчерицы: “Ах, прости меня, моя душка – моя ультрафиолетовая (проще говоря, загорелая – М. Б.)душка! ”.
Хорошо подготовленный побег Лолиты был не столько предательством, сколько проявлением реакции эмансипации. Психиатр Андрей Личко, знаток подростковой психологии, пишет: “…эта реакция проявляется стремлением освободиться из-под опеки, контроля, покровительства старших – родных, воспитателей, наставников, старшего поколения вообще. Реакция может распространяться на установленные старшими порядки, правила, законы, стандарты их поведения и духовные ценности. Потребность высвободиться связана с борьбой за самостоятельность, за самоутверждение личности”.
План побега Лолиты был изначально ущербным. Освобождение от одного педофила с помощью другого грозило тем, что девочка попадёт из огня в полымя. Так оно и получилось.
Обманутый Гумберт бросился в погоню за беглянкой и за своим самозваным “братцем”, заранее приговорённым им к смертной казни. Напряжённые поиски в течение трёх лет оказались бесплодными. Не помог даже нанятый частный детектив. Своё горькое раскаянье и упрёки, адресованные “нимфетке”, Г. Г. высказал в печальных стихах:
… – bien fol est qui s’y fie! <…>
Lolita, qu’ai-je fait de ta vie?
(… – безумен тот, кто поверил ей!
Лолита, что сделал я с жизнью твоей?).
Очень нескоро пришло письмо от падчерицы с просьбой о материальной помощи. Г. Г. наконец-то заполучил её координаты, попутно узнав о замужестве беглянки.
Лолита, представшая перед ним, “была откровенно и неимоверно брюхата. Любопытно: хотя в сущности её красота увяла, мне стало ясно только теперь – в этот безнадёжно поздний час жизненного дня – как она похожа – как всегда была похожа – на рыжеватую Венеру Боттичелли – то же мягкий нос, та же дымчатая прелесть. <…> “Дик, это мой папа!” крикнула Долли звонким, напряжённым голосом, показавшимся мне совершенно диким, и новым, и радостным, и старым и грустным, ибо молодой человек, ветеран войны, был совершенно глух. Морского цвета глаза, чёрный ёжик, румяные щёки, небритый подбородок”.
Билл, общий друг молодых супругов, оказался одноруким калекой; тем не менее, хвастая тем, как ловко владеет единственной рукой, он открыл банку пива, но при этом порезался, так что Лолите пришлось его врачевать.
Когда бывшие любовники вновь остались одни, Г. Г. узнал, наконец, имя похитителя своей Лолиты; им оказался драматург Клэр Куильти.
“Он, оказывается,был единственным мужчиной, которого она любила. Позволь – а Дик? Ах, Дик – чудный, полное супружеское счастье, и всё такое, но она не это имела в виду. А я – я был, конечно, не в счёт?