Бейлькин Михаил Меерович. Секс в кино и литературе

   Промышляя контрабандой, грабежами и убийствами, бандиты не трудились скрывать свои низкие нравы. Однажды, например, они столкнулись в горах с жандармами. Один из контрабандистов, красивый юноша, был ранен. Хосе, ещё сохранивший человечность, бросил свой тюк с контрабандными чулками, чтобы нести раненного товарища.
   “– Дурак, – крикнул мне Гарсия. – На что нам падаль?Прикончи его и не растеряйчулки.
   – Брось его, брось его! – кричала мне Кармен.
   От усталости мне пришлось положить его на минутку подскалой. Гарсия подошёл и выпалил ему в голову из мушкетона.
   – Пусть теперь попробуют его узнать, – сказал он, глядяна его лицо, искромсанное двенадцатьюпулями”.
   В этом поступке спрессовалось многое: чёрная зависть безобразного Кривого к красоте юноши, вероломство и предательство, подлость и корыстолюбие.
   Во взаимоотношениях Кармен и Гарсии выявилась основная слабость хитроумной цыганки, её Ахиллесова пята: при всём своём остром и независимом уме, она слепо подчинялась законам цыганского сообщества. Мозгом банды была, конечно, она, но при этом ей надо было считаться замужней. Освободив Гарсию из заключения, Кармен следовала цыганским традициям. Однако неглупый и критически настроенный муж был для неё опасной помехой. Тотчас созрел план замены супруга.
   К тому времени Кармен нашла очередного паильо . Так назывались простаки, которых следовало обворовывать, грабить и убивать без колебаний и угрызений совести. Именно в этом, по понятиям Кармен, заключались высшее достоинство и профессионализм цыгана. В современном русском воровском арго термину паильо соответствуют клички фраер или лох . На сей раз смертельный жребий пал на богатого англичанина, который поселил Кармен у себя в доме в качестве любовницы. В его присутствии она дала Хосе указания как погубить доверчивого рака (прозвище англичан, связанное с красным цветом их тогдашних мундиров). При этом коварная цыганка, наслаждаясь собственной игрой, перемежала издевательским хохотом фразы, произносимые по-баскски:
   “– Видишь перстень у него на пальце? Если хочешь, я тебе его подарю. Я прошу его съездить со мной в Ронду, где у меня сестра в монастыре. (Здесь опять хохот).Мы проезжаем местом, которое я тебе укажу. Вына него нападаете; грабите дочиста. Лучше всего было бы егоукокошить; но только, – продолжала она с дьявольскойулыбкой, – знаешь ли, что следовало бысделать? Надо, чтобы Кривой выскочил первым. Вы держитесьнемного позади, рак бесстрашен и ловок; у него отличныепистолеты… Понимаешь?
   Она снова разразилась хохотом, от которого я вздрогнул.
   – Нет, – сказал я ей, – я ненавижу Гарсию, но он мойтоварищ. Быть может, когда-нибудь я тебя от него избавлю,но мы сведём счёты по обычаю моей страны. Я только случайноцыган; а кое в чем я всегда останусь, как говорится, честнымнаваррцем.
   Она продолжала:
   – Ты дурак, безмозглый человек, настоящий паильо. Ты каккарлик, который считает, что он высокий, когда ему удалосьдалеко плюнуть. Ты меня не любишь, уходи”.
   Прямодушный Хосе всё-таки поступил по-своему: он убил Гарсию в честной драке на ножах, едва избежав смерти сам. На следующий день сообщники Кармен напали на англичанина и его слуг. По свидетельству Хосе: “Англичанин оказался храбр.Не толкни его Кармен подруку, он бы меня убил. Словом, в этот день я отвоевалКармен и с первого же слова сообщил ей, что она вдова.Когда она узнала, как это произошло:
   – Ты всегда будешь дураком! – сказала она мне. – Гарсия наверное бы тебя убил. Твой наваррский приём –просто глупость, а он отправлял на тот свет и не таких, какты. Но видно, пришёл его час. Придёт и твой.
   – И твой, – ответил я, – если ты не будешь мне настоящейроми.
   – Ну что ж! – сказала она. – Я не раз видела в кофейнойгуще, что мы кончим вместе. Ладно! Будь что будет”.
   После того, как Хосе стал полноправным ромом Кармен, дела в банде пошли ещё успешнее, но это не прибавило ему счастья. Его супруга не желала, чтобы ею командовали. “Чего я хочу, – говорила она, – так это быть свободной и делать, что мне вздумается. Смотри не выводи меня из терпения. Если ты мне надоешь, я сыщу какого-нибудь молодчика, который поступит с тобой так же, как ты поступил с Кривым” . Впрочем, и сам Хосе не уступал в угрозах своей подруге: “Мне надоело убивать твоих любовников, – заявил он,– я убью тебя”.
   Хосе был вне закона; за его голову власти назначили награду. Между тем, у криминальной парочки скопилось немало золота: в укромном месте они зарыли сто двадцать унций. Хосе умолял подругу начать с ним новую честную жизнь за океаном. Кармен подняла его на смех.
   – Мы не созданы сажать капусту, – сказала она, – наш удел – жить за счёт паильо .
   Чашу терпения баска переполнила очередная любовная история. Новым избранником цыганки стал тореадор Лукас. Оба, Хосе и Кармен, понимали неизбежность близкой кровавой развязки.
   “– Ты хочешь меня убить, я это знаю, – сказала она. – Такова судьба, но я не уступлю.
   – Я тебя прошу, – сказал я ей, – образумься. Послушай!Все прошлое позабыто. А между тем ты же знаешь, это ты меняпогубила; ради тебя я стал вором и убийцей. Кармен! МояКармен! Дай мне спасти тебя и самому спастись с тобой.
   – Хосе, – отвечала она, – ты требуешь от меняневозможного. Я тебя больше не люблю; а ты меня ещё любишьи поэтому хочешь убить меня. Я бы могла опять солгать тебе;но мне лень это делать. Между нами всё кончено. Как мойром, ты вправе убить свою роми; но Кармен будет всегдасвободна. Кальи она родилась и кальи умрёт.
   – Так ты любишь Лукаса? – спросил я ее.
   – Да, я его любила, как и тебя, одну минуту; быть может,меньше, чем тебя. Теперь я никого больше не люблю иненавижу себя за то, что любила тебя.
   Я упал к её ногам, я взял её за руки, я орошал их слезами. Я говорил ей о всех тех счастливых минутах, что мыпрожили вместе. Я предлагал ей, что останусь разбойником,если она этого хочет. Всё, сеньор, всё, я предлагал ей всё,лишь бы она меня ещё любила!Она мне сказала:
   – Ещё любить тебя – я не могу. Жить с тобой – я не хочу.
   Ярость обуяла меня. Я выхватил нож. Мне хотелось, чтобыона испугалась и просила пощады, но эта женщина была демон.
   – В последний раз, – крикнул я, – останешься ты со мной?
   – Нет! Нет! Нет! – сказала она, топая ногой, сняла с пальца кольцо, которое я ей подарил, и швырнула его в кусты.
   Я ударил её два раза. Это был нож Кривого, который явзял себе, сломав свой. От второго удара она упала, некрикнув. Я как сейчас вижу её большой чёрный глаз,уставившийся на меня; потом он помутнел и закрылся. Я целыйчас просидел над этим трупом, уничтоженный. Потом явспомнил, как Кармен мне говорила не раз, что хотела бы бытьпохороненной в лесу. Я вырыл ей могилу ножом и опустил еётуда. Я долго искал её кольцо и, наконец, нашёл. Я положилего в могилу рядом с ней, вместе с маленьким крестиком.Может быть, этого не следовало делать” .
   После убийства цыганки Хосе явился с повинной в жандармерию и вскоре был казнён. За свои прегрешения он, дезертир, бандит и убийца, был удавлен гарротой, металлическим ошейником со штырём, обращённым вовнутрь. При закручивании винтов, гаррота плотно стягивает шею, ломая позвоночник и разрывая спинной мозг. Такая смерть гораздо медленнее и мучительнее, чем при повешении.
   В основу новеллы положена подлинная история, рассказанная автору его знакомой, испанской графиней. “Сухость” повествования, раздражавшая литературного критика Шарля Сент-Бёва, на взгляд сексолога, не недостаток, а достоинство произведения Мериме. Нарочитая документальность новеллы подчёркивает тот факт, что в основе поступков и судеб её героев лежат психологические законы, а не романтический произвол писателя.
   Кармен – психопатическая личность; от природы цыганка была наделена недюжинным интеллектом и целым рядом талантов, но её одарённость сочеталась с крайней агрессивностью, корыстолюбием, бессердечием и беспощадностью к окружающим. Асоциальность Кармен неразрывно сопряжена с узостью её кругозора, ограниченного законами цыганского воровского сообщества. Чтобы эти рассуждения кому-то не показались морализаторскими или, тем более, расистскими, сошлюсь на собственный жизненный опыт. Моей первой школьной учительницей была цыганка Нина Анжеловна (её фамилии не помню), человек острого ума, большого благородства и широкой образованности. Задним числом я понимаю, что свой самый трудный и мужественный шаг она совершила в юности, порвав с табором. Такое удаётся немногим, ведь цыганская община – устойчивая и цепкая авторитарная система. С приобщением к современной культуре у сильных духом выходцев из табора появились шансы самореализоваться; многие из них достигли видных социальных высот. Учительница была человеком прямым, честным и справедливым. Она умела любить по-настоящему; мы, первоклашки, это чувствовали. Нина Анжеловна осталась без мужа, убитого на войне с фашистами, зато вырастила замечательного сына.
   Разумеется, некорректно проводить параллели между Испанией позапрошлого века и Россией эпохи строительства социализма. Как бы там ни было, Кармен не мыслила себя вне криминальной цыганской банды-общины и порывать с ней не собиралась. Что же касается любовных увлечений, то они складывались из нескольких составляющих – подчинения мужчины своей воле, превращения его в послушную марионетку, а затем его использования в корыстных целях в интересах банды. Так Кармен получала возможность ощутить свою власть над мужчинами и убедиться в умении манипулировать людьми, столь ценном в её глазах. Что же касается эротической мотивации её любовных побед, то она стояла далеко не на первом месте, причём интерес к очередному любовнику быстро угасал, как только он подчинялся роковой красотке.
   Хосе переживал свою зависимость от Кармен по-мазохистски, одновременно наслаждаясь и тяготясь ею. Он не мог жить без неё, так как связь с Кармен приобрела аддиктивный характер: возникшая зависимость напоминала пристрастие к наркотикам. Планы на счастливую жизнь в Америке были пустой мечтой, ведь в Новом Свете каждый из них остался бы самим собой. А живя в Испании, Хосе обрекал себя на гибель от руки очередного любовника жены. К моменту убийства Кармен они попали в патовое положение (используя шахматную терминологию): оба были обречены. На стороне супруга была основная слабость цыганки – её зависимость от национальных традиций; она признавала праворома убить свою роми и покорно подчинялась этому закону.
   В то же время, в садомазохистском соперничестве супругов это убийство приобретало особый смысл. Видеть валяющегося в её ногах Хосе, слышать его униженные мольбы – всё это доставляло Кармен острое наслаждение. В глазах психопатки её смерть оборачивалась блестящей победой, актом самоутверждения, полным триумфом, хотя и оплаченным ценой собственной жизни. Потому-то она жёстко и целенаправленно провоцирует супруга. В прошлом её талант режиссёра ограничивался постановкой остросюжетных криминальных драм (чего стоит сцена в доме англичанина, а затем его убийство из засады бандитами!). Свою же собственную смерть Кармен сумела облечь в рамки трагедии, поставленной в мистическом ключе (с гаданием, предсказавшим неотвратимость её гибели) с непременным апофеозом в финале. Неважно, что зрителей было всего двое: она сама и Хосе! Постановка была сделана по всем правилам драматического искусства и окончательно деморализовала бедного партнёра. Он переживал убийство Кармен как своё поражение в их бесконечной пробе сил, ошибочно расцениваемых им как любовь. К тому же, как уже говорилось, Хосе не мог жить без удовлетворения мазохистской зависимости от Кармен. В этом безвыходном положении её убийство было тождественно его собственному самоубийству. Добровольная сдача властям и стала замаскированной реализацией суицида.
   Итак, история Кармен и Хосе – пример садомазохистской зависимости, не имеющей ничего общего с любовью. Следовательно, она не может пролить свет на проблему возможного сочетания убийства и подлинной любви.
   Попробуем продолжить поиски решения этой загадки, перенесясь из Испании XIX столетия в Россию начала XX века, охваченную революцией и гражданской войной. Наша основная цель – анализ повести Бориса Лавренёва “Сорок первый”. Но прежде полезно вчувствоваться в духовную атмосферу той эпохи, очень точно переданную Исааком Бабелем и Ефимом Зозулей.

Сашка Христос: мечты и кровь революции

   Пронзительная мечта о любви и человеческом счастье – главный нерв рассказов Исаака Бабеля. Вот один из них – “Песня”. Повествование ведётся от лица интеллигента, сражающегося на гражданской войне в рядах красных казаков. Он донельзя оголодал и потому не на шутку ожесточился, подзабыв свои гуманные убеждения и принципы. В селе, занятом конармией, его определили на постой к нищей вдове. Ему чудится съестное в её избе. Это лишь галлюцинации голодающего, но рассказчик верит в их реальность.
   «Мне оставалось исхитриться, и вот однажды, вернувшись рано домой, до сумерек, я увидел, как хозяйка приставляла заслонку к ещё не остывшей печи. В хате пахло щами, и, может быть, в этих щах было мясо. Я услышал мясо в её щах и положил револьвер на стол, но старуха отпиралась, у неё показались судороги в лице и в чёрных пальцах, она темнела и смотрела на меня с испугом и удивительной ненавистью. Но ничто не спасло бы её, я донял бы её револьвером, кабы мне не помешал в этом Сашка Коняев, или, иначе, Сашка Христос.
   Он вошёл в избу с гармоникой под мышкой, прекрасные его ноги болтались в растоптанных сапогах.
   – Поиграем песни, – сказал он и поднял на меня глаза, заваленные синими сонными льдами. – Поиграем песни, – сказал Сашка, присаживаясь на лавочку, и проиграл вступление.
   Задумчивое это вступление шло как бы издалека, казак оборвал его и заскучал синими глазами. Он отвернулся и, зная, чем угодить мне, начал кубанскую песню.
   “Звезда полей, – запел он, – звезда полей над отчим домом, и матери моей печальная рука…”
   Я любил эту песню. Сашка знал об этом <…> потому что песни его были нужны нам: никто не видел тогда конца войне, и один Сашка устилал звоном и слезой утомительные наши пути. Кровавый след шёл по этому пути. Песня летела над нашим следом <…> и Сашка Христос, эскадронный певец, не дозрел ещё, чтобы умереть…
   Вот и в этот вечер, когда я обманулся в хозяйских щах, Сашка смирил меня полузадушенным и качающимся своим голосом.
   “Звезда полей, – пел он, – звезда полей над отчим домом, и матери моей печальная рука…”
   И я слушал его, растянувшись в углу на прелой подстилке. Мечта ломала мне кости, мечта трясла подо мной истлевшее сено, сквозь горячий её ливень я едва различал старуху, подпёршую рукой увядшую щёку. Уронив искусанную голову, она стояла у стены не шевелясь и не тронулась с места после того, как Сашка кончил играть. Сашка кончил и отложил гармонику в сторону, он зевнул и засмеялся, как после долгого сна, и потом, видя запустение вдовьей нашей хижины, смахнул сор с лавки и притащил ведро воды в хату
   – Видишь, сердце моё, – сказала ему хозяйка, поскреблась спиной у двери и показала на меня, – вот начальник твой пришёл давеча, накричал на меня, натопал, отнял замки у моего хозяйства и оружию мне выложил… Это грех от Бога – мне оружию выкладывать: ведь я женщина…
   Она снова поскреблась о дверь и стала набрасывать кожухи на сына. Сын её храпел под иконой на большой кровати, засыпанной тряпьем. Он был немой мальчик с оплывшей, раздувшейся белой головой и с гигантскими ступнями, как у взрослого мужика. Мать вытерла ему нечистый нос и вернулась к столу.
   – Хозяюшка, – сказал ей тогда Сашка и тронул её за локоть, – ежели желаете, я вам внимание окажу…
   Но бабка как будто не слыхала его слов.
   – Никаких щей я не видала, – сказала она, подпирая щёку, – ушли они, мои щи; мне люди одну оружию показывают, а и попадётся хороший человек и посластиться бы с ним в пору, да вот такая я тошная стала, что и греху не обрадуюсь…
   Она тянула унылые свои жалобы и, бормоча, отодвинула к стене немого мальчика. Сашка лёг с ней на тряпичную постель, а я попытался заснуть и стал придумывать себе сны, чтобы мне заснуть с хорошими мыслями».
   В коротком шедевре Бабеля отразилась целая эпоха послереволюционной России; в нём запечатлены беды, надежды, душевные переживания и мысли людей, вовлечённых в гражданскую войну. Все устали от её зверств и тягот, но её гуманные цели не вызывают у рассказчика ни малейших сомнений. Он любит красивого и талантливого Сашку Христа. Дело не столько в певческом даре молодого казака, сколько в его особой душевной тонкости. Сашка наделён талантом эмпатии: он мгновенно настраивается на чувства окружающих людей, и, в отличие от Кармен, делает всё возможное и невозможное, чтобы утешить их, настроить на добрый лад, доставить им радость. Недаром его чуточку иронично (казаки не слишком-то жалуют миролюбцев и святых) прозвали Христом. С его приходом в нищую избу тут же оборвалась безобразная ссора её обитателей.
   Красота этого человека, духовная и физическая, контрастирует с дикостью и убожеством окружающего мира, чьей жертвой он и сам стал с раннего детства. Рождённый чтобы любить, он разменивает свой редкостный талант на то, чтобы хоть как-то утешить людей, не брезгуя самыми отверженными из них. Но те, кто, подобно несчастной матери уродца, получают царственные дары Сашки Христа, возможно, обретают и его проклятие: ещё мальчишкой он заразился сифилисом.
   До войны Сашка пас скот. Это занятие своей близостью к природе и отсутствием мирской суеты было ему по душе. “Все святители вышли из пастухов”, – утверждал он.«“Сашка – святитель, – смеялся его отчим, – у богородицы сифилис захватил”. <…> Старые мужики, какие поплоше, приходили к нему на выгон чесать языки, бабы прибегали к Сашке опоминаться от безумных мужичьих повадок и не сердились на Сашку за его любовь и его болезнь» .
   Рассказчику бесконечно дороги врождённая интеллигентность и благородство его полуграмотного друга. Ему очевидно, что получи Сашка образование и живи он в цивилизованной и социально обустроенной стране, его душевная красота и таланты приобрели бы ослепительный блеск. Он вполне мог бы стать и знаменитым, а уж счастливым был бы наверняка.
   Мечта об этом “горячим ливнем” согревала рассказчика, “ломала кости” и сотрясала его тело на истлевшем сене. Социальная справедливость, наконец, восторжествует в России, и тогда все будут счастливы, и Сашка Христос, и безвременно состарившаяся женщина, и красноармейцы, что гибнут сейчас в боях с контрреволюцией и поляками, и сам рассказчик. Застарелый сифилис Сашки; гидроцефалия, паралич и немота сына хозяйки; её завшивленность – символы темноты, бесправия и нищеты народа. Но в стране победившей революции уже организована замечательная система всеобщего бесплатного здравоохранения, осуществляется цепь профилактических мер, охватывающих большую часть населения. Жизнь теперь станет краше и здоровее. Вырастут новые счастливые поколения, которые никогда не столкнуться со скудостью, жестокостью и темнотой прежней России. Именно об этом горячечно грезит рассказчик, слушая казачью песню, за всё это сражаются красноармейцы, Сашка Христос, он сам.
   Одна беда: пролетарии в борьбе за всеобщее счастье и справедливость не щадят своих лютых врагов – буржуев, дворян и белогвардейцев, а те, в свою очередь, истребляют и истязают ненавистных “товарищей”. За годы гражданской войны человеческая жизнь обесценилась. Психопаты и душегубы, особенно если они искусные демагоги, пользуются полной поддержкой окружающих. Их жертвы – не столько вооружённые белые солдаты и офицеры, воюющие с большевиками, сколько обычные сограждане, те же пролетарии.
   Никита Балмашёв из знаменитого рассказа Бабеля “Соль”, поведал об одном железнодорожном происшествии. Поскольку поезда ходили плохо, появилась масса мешочников, перевозящих соль для торговли. Конармейцы, ехавшие на фронт, навели порядок в вагонах: спекулянтов–мешочников повыгоняли, а что касается женщин, едущих по своим неотложным делам, то с ними поступили по-разному. С вечера в теплушке второго взвода конармии оказались две девушки и женщина с ребёнком, завёрнутым в пелёнки.
   Утром Балмашёв обратился к казакам с пламенной речью:
   “ – Низко кланяюсь вам, бойцы, и прошу маленького прощения, но только дозвольте мне переговорить с этой гражданкой пару слов…
   И, задрожав всем корпусом, <…> подхожу до неё, и беру у неё с рук дитё, и рву с него пелёнки и тряпьё, и вижу по-за пелёнками добрый пудовик соли.
   – Вот антиресное дитё, товарищи, которое титек не просит, на подол не мочится и людей со сна не беспокоит…
   – Простите, любезные казачки, – встревает женщина в наш разговор очень хладнокровно, – не я обманула, лихо моё обмануло…
   – Балмашёв простит твоему лиху, – отвечаю я женщине, – Балмашёву оно не много стоит. Балмашёв за что купил, за то и продаст. Но оборотитесь к казакам, женщина, которые тебя возвысили как трудящуюся мать в республике. Оборотитесь на этих двух девиц, которые плачут в настоящее время, как пострадавшие от нас этой ночью. <…> А тебя не трогали, хотя тебя, непотребную только и трогать. <…> Вы, гнусная гражданка, есть более контрреволюционерка, чем тот белый генерал, который с вострой шашкой грозится на своём тысячном коне… Его видать, того генерала, со всех дорог, и трудящийся имеет свою думку-мечту его порезать, а вас, нечестная гражданка, с вашими антиресными детками, которые хлеба не просют и до ветра не бегают, – вас не видать, как блоху, и вы точите, точите, точите…
   И я действительно признаю, что выбросил эту гражданку на ходу под откос, но она, как очень грубая, посидела, махнула юбками и пошла своей подлой дорожкой. И увидев эту невредимую женщину, и несказанную Расею вокруг неё, и крестьянские поля без колоса, и поруганных девиц, и товарищей, которые много ездют на фронт, но мало возвращаются, я захотел спрыгнуть с вагона и себя кончать или её кончать. Но казаки имели ко мне сожаление и сказали:
   – Ударь её из винта.
   И сняв со стенки верного винта, я смыл этот позор с лица трудовой земли и республики”.
   Женщины в своём озверении не уступали мужчинам. В рассказе Ефима Зозули речь идёт о времени, когда людям “окончательно надоело ненавидеть и резаться и душа, ожесточённая войнами, революциями, погромами и побоищами, окончательно взалкала мира” . Для их срочного переучивания и очеловечивания создали “Студию любви к человеку” с практическими занятиями “по технике доброты, уважения, жалости, а также технике искренности” .
   В ходе общей беседы кто-то сказал, что в очередной вооруженной стычке одному из студийцев “вывинтили” глаз. Молодая ученица твёрдо поправила говорившего. Она заметила, что выражение “вывинтили глаз” стилистически неверно. “Вывинчивать можно ножки из письменных столов, винты из машин и так далее, но глаз человеческий выбивают, выкалывают, вырезывают, и это большое несчастье, по поводу которого не допустимы неправильные выражения” . Все нашли замечание крайне уместным, но поинтересовались, зачем столь гуманной девушке понадобилось учиться в “Студии любви к человеку”?
   “– Ведь вы так молоды, гуманны и изящны! Ваше лицо говорит о бесконечной любви к людям и жизни.
   – Внешность часто бывает обманчива, – ответила она зардевшись. – Кто не знает этого? Мне всего двадцать пять лет, но я как следует узнала мир и неизлечима больна злобой и отвращением к людям. Я дочь помещика. Восемь лет назад во время последней революции крестьяне сожгли нашу усадьбу, зарезали моего папашу, на моих глазах убили брата, а мамашу и меня зверски изнасиловали. С большим трудом мне удалось оправиться, и только год спустя с помощью одного кавалерийского генерала, за которого я вышла замуж, мне удалось усмирить деревню и вырезать и перевешать всех злодеев. Но – что всего печальнее – и кавалерийский генерал оказался негодяем, и мне пришлось зарезать и его. (Пауза.) Три года я провела в тюрьме и только благодаря последней амнистии освободилась. Поймите, что представляет собой моя душа. Я хочу выйти замуж, но со мною страшно ночевать в одной комнате. Это чаще других говорил покойный кавалерийский генерал”.
   Подобно нахождению оптического фокуса, гениальная проза Исаака Бабеля и печальный юмор Ефима Зозули помогут читателю адаптироваться после “Кармен” к повести Бориса Лавренёва “Сорок первый”.

Расстрелянная любовь