без автора. Тысяча и одна ночь

«Посмотрим, удастся ли сойтись после дали —

На страсть я вам жалуюсь, и вам говорю я:

«Тогда вы мне вспомнились, когда беззаботна ночь,

И отняли сон вы мой, а люди все спали».

А окончив свои стихи, он разразился сильным плачем, и Азиз заплакал вместе с ним, вспоминая дочь своею дяди, и они продолжали так плакать, пока не настало утро. А потом Тадж-аль-Мулук поднялся и пошёл к своей матери, одетый в дорожные одежды. И мать спросила его, что с ним, и когда он повторил ей весь рассказ, она дала ему пятьдесят тысяч динаров и простилась с ним, и он ушёл от неё, после того как она пожелала ему благополучия и встречи с любимыми. А затем Тадж-альМулук вошёл к своему отцу и попросил разрешения выезжать, и отец его позволил и дал ему пятьдесят тысяч динаров, и царевич приказал поставить себе шатёр за городом, и ему поставили шатёр, где он пробыл два дня, а потом уехал.

И Тадж-аль-Мулук подружился с Азизом и говорил ему: «О брат мой, я не могу больше расстаться с тобою». И Азиз отвечал: «И я также, и я хотел бы умереть у твоих ног, но только, о брат мой, моё сердце занято мыслью о матери». – «Когда мы достигнем желаемого, будет одно лишь добро», – ответил Тадж-аль-Мулук. И они поехали, и везирь наставлял Тадж-аль-Мулука быть стойким, а Азиз развлекал его сказками, говорил стихи и рассказывал летописи и истории, и они шли быстрым ходом ночью и днём в течение двух полных месяцев. И путь показался Тадж-аль-Мулуку долгим, и огни разгорелись в нем сильнее, и он произнёс:

«Путь долог, и велики волненья и горести,

И в сердце моем любовь великим огнём горит.

Клянусь, о мечта моя, желаний предел моих,

Клянусь сотворившим нас из крови сгустившейся,

Я бремя любви к тебе несу, о желанная,

И горы высокие снести не могли б его,

О жизни владычица, убила любовь меня,

И мёртвым я сделался – дыханья уж нет во мне.

Когда б не влекла меня надежда познать тебя,

Не мог бы спешить теперь в пути я, стремясь к тебе».

А окончив свои стихи, Тажд-аль-Мулук заплакал, и Азиз заплакал вместе с ним, так как у него было ранено сердце, и сердце везиря размягчилось из-за их плача. «О господин, – сказал он, – успокой свою душу и прохлади глаза – будет тебе только одно добро». А Тадж-альМулук воскликнул: «О везирь, время пути продлилось! Скажи мне, сколько между нами и городом?»

«Осталось лишь немного», – сказал Азиз. И они ехали, пересекая долины и кручи, степи и пустыни. И вот в одну из ночей Тадж-аль-Мулук спал и увидел во сне, что его любимая с ним, и он обнимает её и прижимает к груди, и он проснулся испуганный и устрашённый, с улетевшим умом, и произнёс:

«О други, блуждает ум, и слезы текут струёй,

И страсть велика моя, и вечно со мной любовь.

Я плачу теперь, как мать, дитя потерявшая;

Когда наступает ночь, стенаю как голубь я.

И если подует ветр с земель, где живёте вы,

Прохладу я чувствую, до нас доходящую.

Привет вам я буду слать, пока летит горлинка

И дует восточный ветр и голубя слышен стон».

И когда Тадж-аль-Мулук окончил говорить стихи, к нему пошёл везирь и сказал: «Радуйся – это хороший знак! Успокой своё сердце и прохлади глаза – ты обязательно достигнешь своей цели».

И Азиз тоже подошёл к нему и стал уговаривать его потерпеть, и развлекал его, разговаривая и рассказывая ему сказки, и они спешили в пути и продолжали ехать в течение дней и ночей, пока не прошло ещё два месяца.

И вот в какой-то день солнце засияло над ними, И им блеснуло вдали что-то белое. Тадж-аль-Мулук спросил Азиза: «Что это там белое?» И Азиз отвечал ему: «О владыка, это белая крепость, а вон город, к которому ты направляешься». И Тадж-аль-Мулук обрадовался, и они ехали до тех пор, пока не приблизились к городу, а когда они подъехали ближе, Тадж-аль-Мулук возвеселился до крайности, и прошли его горести и печали. А затем они вошли в город, будучи в обличий купцов (а царевич был одет как знатный купец), и пришли в одно место, которое называлось жилище купцов, – а это был большой хан. «Здесь помещение купцов?» – спросил Тадж-аль-Мулук Азиза, и тот ответил: «Да, это тот хан, где я стоял», – и они остановились там и, поставив своих животных на колени, сняли с них поклажу и сложили свои пожитки в кладовые. Они провели там четыре дня, чтобы отдохнуть, а потом везирь посоветовал им нанять большой дом, и они согласились на это и сняли себе просторно построенный дом, предназначенный для развлечений. И они поселились там, и везирь с Азизом стали придумывать какой-нибудь способ для Тадж-аль-Мулука, а Тадж-аль-Мулук был растерян и не знал, что делать. И везирь нашёл такой способ, чтобы Тадж-аль-Мулук стал купцом на рынке материй.

И, обратившись к Тадж-аль-Мулуку и Азизу, он сказал: «Знайте, что если мы будем так сидеть здесь, мы не достигнем желаемого и не исполним того, что нам нужно. Мне пришло на ум нечто, и в этом, если захочет Аллах, будет благо». – «Делай, что тебе вздумается, – ответили ему Тадж-аль-Мулук и Азиз, – на старцах лежит благословение, а ты к тому же совершал всякие дела. Скажи же нам, что пришло тебе на ум». И везирь сказал Тадж-аль-Мулуку: «Нам следует нанять для тебя лавку на рынке материй, где ты будешь сидеть и торговать, ибо всякому – и знатному и простому – нужна ткань и кусок материи. Ты будешь находиться в этой лавке и сидеть там, и твоё дело устроится, если захочет великий Аллах, тем более что внешность твоя красива. Но только сделай Азиза у себя приказчиком и посади его с собою в лавке, чтобы он подавал тебе отрезки материи». Услышав эти слова, Тадж-аль-Мулук воскликнул: «Поистине, это правильный и хороший план!» И затем он вынул дорогую купеческую одежду, надел её и пошёл, а слуги его шли сзади, и одному из них он дал с собою тысячу динаров, чтобы устроить все нужное в лавке. И они шли до тех пор, пока не достигли рынка материй.

И когда купцы увидали Тадж-аль-Мулука, посмотрели на его красоту и прелесть, они пришли в недоумение и говорили: «Подлинно, Ридван[186] открыл врата рая и забыл об этом, и этот редкостно красивый юноша вышел оттуда». А другие говорили: «Может быть, он из ангелов». И, подойдя к купцам, они спросили, где лавка старосты, и им указали, и они шли, пока не пришли к старосте, к приветствовали его, и староста и те из купцов, кто был с ним, встали и посадили их и оказали им почтение из-за везиря: они увидели, что это человек пожилой и уважаемый, и с ним юный Тадж-аль-Мулук и Азиз. И купцы говорили друг другу: «Этот старик несомненно отец двух этих юношей». – «Кто из вас староста рынка?» – спросил их везирь. И купцы ответили: «Вот он». И тут староста подошёл, и везирь, посмотрев на него, увидел что это великий старец, достойный и степенный, обладатель слуг и рабов, белых и чёрных.

И староста приветствовал их, как приветствуют любимых, и усердно выказывал им уважение, и, посадив их с собою рядом, спросил: «Есть ли у вас нужда, которую мы были бы счастливы исполнить?» – «Да, – отвечал везирь, – я человек старый, далеко зашедший в годах, и со мной вот эти два юноши. Я путешествовал с ними по всем областям и странам. Вступив в какой-нибудь город, я всегда остаюсь в нем целый год, чтобы они могли осмотреть его и узнать его обитателей. Я прибыл в ваш город и избрал его местопребыванием, и я хочу получить от тебя лавку, и пусть это будет лавка хорошая, из лучших помещений, где я бы мог посадить их, чтобы они поторговали, осмотрели бы этот город, усвоили бы нравы его жителей и научились бы продавать и покупать, брать и отдавать».

И староста отвечал: «В этом нет беды!» А староста посмотрел на юношей и возрадовался им и полюбил их великой любовью: этот староста увлекался смертоносными взорами, и любовь к сынам превосходила в нем любовь к дочерям, и он был склонён к мужеложству. «Вот прекрасная дичь! Слава тому, кто сотворил их из ничтожной капли и придал им образ!» – подумал он и встал перед ними, прислуживая им, как слуга. А затем он приготовил им лавку, которая находилась посреди крытой галереи, и не было у них на рынке лавки лучше и виднее, так как это была давка разубранная и просторная с полками из слоновой кости и чёрного дерева. А потом староста отдал ключи везирю, бывшему в обличье старого купца, и сказал ему: «Бери, господин! Да сделает её Аллах жилищем благословенным для твоих детей!» И везирь взял у него ключи. А затем они отправились в хан, где были сложены их пожитки, и приказали слугам перенести все бывшие у них товары и материи в ту лавку…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сто тридцать вторая ночь

Когда же настала сто тридцать вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, взяв ключи от лавки, везирь, и вместе с ним Тадж-аль-Мулук и Азиз, отправились в хан и приказали слугам перенести бывшие у них товары, материи и редкости – а их было много и стоили они целой казны; и все это перенесли, а потом они пошли в лавку, сложили там свои пожитки и проспали эту ночь. Когда же настало утро, везирь взял обоих юношей и свёл их в баню, и они искупались и вымылись, надели роскошные одежды, надушились, и насладились баней до конца. А каждый из юношей был блестяще красив и, будучи в бане, оправдывал слова поэта:

О радость прислужнику, чьи руки касаются

Их тела, рождённого меж влагой и светом.

Всегда в ремесле своём искусство являет он,

Когда даже с камфары срывает он мускус[187],

И потом они вышли из бани.

А староста, услышав, что они пошли в баню, сел и стал ожидать их, и вдруг они подошли, подобные газелям: их щеки зарделись, и глаза почернели, а лица их сверкали, и были они, словно пара сияющих лун или две плодоносные ветви. И, увидев их, староста поднялся на ноги и воскликнул: «О дети мои, да будет баня вам всегда приятна!» И Тадж-аль-Мулук ответил ему нежнейшим голосом: «Пошли тебе Аллах приятное, о родитель мой! Почему ты не пришёл к нам и не выкупался вместе с нами?» И потом оба склонились к руке старосты и поцеловали её и шли впереди него, пока не пришли к лавке, из чинности и уважения к нему, так как он был начальником купцов рынка и раньше оказал им милость, отдав им лавку. И когда староста увидел их подрагивающие бедра, в нем поднялась великая страсть, и он стал пыхтеть и храпеть и не мог больше терпеть, и вперил в них глаза и произнёс такое двустишие:

«Читает душа главу о боге едином в них[188],

И негде прочесть ей тут о многих богах главу.

Не диво, что, тяжкие, дрожат на ходу они, —

Ведь сколько движения в том своде вертящемся».

И ещё он сказал:

«Увидел мой глаз – идут по земле они.

О, пусть бы прошли они вдвоём по глазам моим!»

Услыхав это, юноши стали заклинать его, чтобы он пошёл с ними в баню во второй раз, и староста, едва поверив этому, поспешил в баню, и они вошли с ним, а везирь ещё не выходил из бани. И, услышав голос старосты, он вышел и встретил его посреди бани и пригласил его, но староста отказался, и тогда Тадж-аль-Мулук схватил его за руку с одной стороны, а Азиз взял его за руку с другой стороны, и они ввели его в другую комнату. И этот скверный старик подчинился им, и его безумие ещё увеличилось, и Тадж-аль-Мулук поклялся, что никто другой не вымоет его, а Азиз поклялся, что никто, кроме пего, не будет поливать его водой.

И старик отказывался, а сам желал этого, и везирь сказал ему: «Они твои дети, дай им тебя вымыть и выкупать». – «Да сохранит их тебе Аллах! – воскликнул староста, – клянусь Аллахом, благословение и счастье поселились и нашем городе, когда пришли вы и те, кто с вами!»

И он произнёс такие два стиха:

«Явился ты – и вся земля в зелени,

Цветут цветы перед взором смотрящего.

Кричит земля и все её жители:

«Приют тебе и радость, пришедший к нам!»

И его поблагодарили за это, и Тадж-аль-Мулук все время мыл его, а Азиз поливал его водой. И староста думал, что душа его в раю. А когда они кончили ему прислуживать, он призвал на них благословение и сел рядом с везирем, как будто для того, чтобы поговорить с ним, а сам смотрел на Тадж-аль-Мулука и Азиза. А потом слуги принесли им полотенца, и они вытерлись, надели своё платье и вышли из бани, и тогда везирь обратился к старосте и сказал ему: «О господин, поистине баня – благо жизни!» – «Да сделает её Аллах здоровой для тебя и для твоих детей и да избавит их от дурного глаза! – воскликнул староста. – Помните ли вы что-нибудь из того, что сказали про баню красноречивые?» – «Я скажу тебе два стиха, – ответил Тадж-аль-Мулук и произнёс: – Жизнь в хаммаме[189] поистине всех приятней, Только места немного в нем, к сожалению, Райский сад там, где долго быть неприятно, И геенна, войти куда – наслажденье».

А когда Тадж-аль-Мулук окончил свои стихи, Азиз сказал: «Я тоже помню о бане два стиха». – «Скажи их мне», – молвил старик. И Азиз произнёс:

«О дом, где цветы цветут из скал твердокаменных!

Красив он, когда, светясь, огни вкруг него горят.

Геенной сочтёшь его, хоть райский он, вправду, сад.

И часто встречаются там солнца и луны».

Когда Азиз окончил свои стихи, староста, которому понравилось то, что он сказал, посмотрел на их красоту и красноречие и воскликнул: «Клянусь Аллахом, вы обладаете всей прелестью и красноречием, но послушайте вы меня!» И он затянул напев и произнёс такие стихи:

«Как прекрасно пламя, и пытка им услаждает нас,

И живит она и тела и души людям!

Подивись же дому, где счастья цвет всегда цветёт,

Хоть огонь под ним, пламенея ярко, пышет.

Кто придёт туда, в полной радости будет жить всегда,

И пролились в нем водоёмов полных слезы».

И потом он пустил взоры своих глаз пастись на лугах их красоты и произнёс такие два стиха:

«Я пришёл к жилищу, и вижу я: все привратники

Мне идут навстречу, и лица их улыбаются.

И вошёл я в рай, и геенну я посетил потом,

И Ридвану я благодарен был и Малику»[190].

Услышав это, все удивились таким стихам, а потом староста пригласил их, но они отказались и пошли к себе домой, чтобы отдохнуть от сильной жары в бане. Они отдохнули, поели и выпили и провели всю ночь в своём жилище, как только возможно счастливые и радостные. А когда настало утро, они встали от сна, совершили омовение, сотворили положенные молитвы и выпили утренний кубок. Когда же взошло солнце и открылись лавки и рынки, они поднялись, вышли из дому и, придя на рынок, открыли лавку. А слуги уже убрали её наилучшим образом: они устлали её подушками и шёлковыми коврами и поставили там две скамеечки, каждая ценою в сто динаров, и накрыли их царским ковром, обшитым кругом золотою каймой, а посреди лавки были превосходные ковры, подходящие для такого места. И Тадж-аль-Мулук сел на одну скамеечку, а Азиз на другую, а везирь сел посреди лавки, и слуги стояли пред ними. И жители города прослышали про них и столпились возле них, и они продали часть товаров и материй, и в городе распространилась молва о Тадж-аль-Мулуке и его красоте и прелести.

И они провели так несколько дней, и каждый день люди приходили все в большем количестве и спешили к ним. И везирь обратился к Тадж-аль-Мулуку, советуя ему скрывать свою тайну, и поручил его Азизу, и ушёл домой, чтобы остаться с собою наедине и придумать дело, которое бы обернулось им на пользу; а Тадж-аль-Мулук с Азизом стали разговаривать, и царевич говорил Азизу: «Может быть, кто-нибудь придёт от Ситт Дунья».

И Тадж-аль-Мулук проводил так дни и ночи, с беспокойной душой, не зная ни сна, ни покоя, и страсть овладела им, и усилились его любовь и безумие, так что он лишился сна и отказался от питья и пищи, а был он как луна в ночь полнолуния. И вот однажды Тадж-альМулук сидит, и вдруг появляется перед ним женщинастаруха…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сто тридцать третья ночь

Когда же настала сто тридцать третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что везирь Дандан говорил Дау-аль-Макану: «И вот однажды Тадж-аль-Мулук сидит, и вдруг появляется перед ним старуха.

Она приблизилась (а за нею шли две невольницы) и шла до тех пор, пока не остановилась у лавки Тадж-альМулука, и, увидав, как он строен станом, прелестен и красив, она изумилась его красоте и налила себе в шальвары. «Слава тому, кто сотворил тебя из ничтожной капли и сделал тебя искушением для смотрящих!» – воскликнула она. А потом, вглядевшись в юношу, сказала: «Это не человек, это не кто иной, как вышний ангел!»

И она подошла ближе и поздоровалась с Тадж-альМулуком, а он ответил на её приветствие и встал на ноги, улыбаясь ей в лицо, и все это он сделал по указанию Азиза. Потом он посадил старуху с собою рядом и стал овевать её опахалом, пока она не отошла и не отдохнула, и тогда старуха обратилась к Тадж-аль-Мулуку и спросила: «О дитя моё, о совершённый по свойствам и качествам, из здешних ли ты земель?» – «Клянусь Аллахом, госпожа, – ответил Тадж-аль-Мулук ясным, нежным и прекрасным голосом, – я в жизни не вступал в эти края прежде этого раза и остался здесь только для развлечения». – «Да будет тебе почёт среди прибывших! Простор и уют тебе! – воскликнула старуха. – А какие ты привёз с собою материи? Покажи мне что-нибудь красивое; прекрасные ведь привозят только прекрасное». Когда Тадж-аль-Мулук услышал эти слова, его сердце затрепетало, и он не понял смысла её речей, но Азиз подмигнул ему и сделал знак, и Тадж-аль-Мулук сказал: «У меня все, что ты захочешь, и со мною есть все материи, подходящие только царям и царским дочерям. Расскажи мне, для кого то, что ты хочешь, чтобы я мог показать тебе материи, подходящие для тех, кто будет владеть ими (а говоря это, он хотел понять смысл речей старухи).

«Я хочу материю для Ситт Дунья, дочери царя Шахрамана», – сказала она. И, услышав имя своей любимой, Тадж-аль-Мулук сильно обрадовался и приказал Азизу: «Принеси мне такую-то кипу!» И когда тот принёс кипу и развязал её перед ним, Тадж-аль-Мулук сказал старухе: «Выбери то, что ей годится, таких тканей не найти её у других купцов». И старуха выбрала материй на тысячу динаров и спросила: «Почём это?» (а она разговаривала с юношей и чесала ладонью между бёдрами), и Таджаль-Мулук сказал ей: «Разве буду я с тобой торговаться об этой ничтожной цене! Слава Аллаху, который дал мне узнать тебя!» – «Имя Аллаха на тебе! – воскликнула старуха. – Прибегаю к господину небосвода от твоего прекрасного лица! Лицо прекрасно и слово ясно! На здоровье той, кто будет спать в твоих объятиях и сжимать твой стан и насладится твоей юностью – особенно если она красива и прелестна, как ты».

И Тадж-аль-Мулук так засмеялся, что упал навзничь и воскликнул: «О, исполняющий нужды через развратных старух! Это они исполняют нужды!» – «О дитя моё, как тебя зовут?» – спросила старуха. «Меня зовут Тадж-аль-Мулук», – отвечал юноша. «Это имя царей и царских детей, а ты в одежде купцов», – сказала она. И Азиз молвил: «Его родители и близкие так любили его и так дорожили им, что назвали его этим именем!» – «Ты прав! – воскликнула старуха, – да избавит вас Аллах от дурного глаза и от зла врагов и завистников, хотя бы красота ваша пронзала сердца!» И потом она взяла материи и пошла, ошеломлённая его красотой и прелестью и стройностью его стана.

И она ушла и пришла к Ситт Дунья и сказала ей: «О госпожа, я принесла тебе красивую материю». – «Покажи её мне», – сказала царевна, и старуха молвила: «О госпожа, вот она, пощупай её, глаз мой, и посмотри на неё». И когда Ситт Дунья увидела материю, она изумилась ей и воскликнула: «О нянюшка, это прекрасная материя! Я не видела такой в нашем городе». – «О госпожа, – ответила старуха, – продавец её ещё лучше. Кажется, Ридван открыл ворота рая и забылся и оттуда вышел прекрасный юноша, тот, что продаёт эти материи. Я хочу, чтобы он сегодня ночью проспал около тебя и был бы между твоих грудей. Он привёз в наш город дорогие материи, чтобы повеселиться, и он искушение для тех, кто видит его».

И Ситт Дунья засмеялась словам старухи и воскликнула: «Да посрамит тебя Аллах, скверная старуха! Ты заговариваешься, и у тебя не осталось больше ума. Дай мне материю, я посмотрю на неё хорошенько», – сказала она потом, и старуха дала ей материю, и, посмотрев на неё второй раз, царевна увидела, что её мало, а цена её велика, и материя ей понравилась, так как она в жизни такой не видала. «Клянусь Аллахом, это прекрасная материя!» – воскликнула она, и старуха сказала: «О госпожа, если бы ты видела её обладателя, ты наверное узнала бы, что он красивей всех на лице земли». – «Ты спрашивала его, нет ли у него нужды? Пусть он осведомит нас о ней, и мы её исполним», – сказала царевна. И старуха ответила, покачивая головой: «Аллах да сохранит твою проницательность! Клянусь Аллахом, у него поистине есть нужда! Да не потеряешь ты своего знания! А есть ли кто-нибудь, кто свободен и избавлен от нужды!» – «Пойди к нему, – сказала ей Ситт Дунья, – передай ему привет и скажи: „Ты почтил своим приходом нашу землю и наш город, и какие у тебя есть нужды, мы их исполним. На голове и на глазах!“

И старуха вернулась к Тадж-аль-Мулуку в тот же час, и, когда он увидал её, его сердце улетело от радости и веселья, и он поднялся ей навстречу и, взяв старуху за руки, посадил её с собою рядом. И старуха присела и, отдохнув, рассказала ему, что ей говорила Ситт Дунья. И, услышав это, Тадж-аль-Мулук обрадовался до крайней степени, и его грудь расширилась и расправилась, и веселье вошло в его сердце. «Моя нужда исполнена!» – подумал он и сказал старухе: «Может быть, ты возьмёшь от меня письмо к ней и принесёшь мне ответ». – «Слушаю и повинуюсь», – ответила старуха. И тут царевич приказал Азизу: «Подай мне чернильницу и бумагу и медный калам!» И когда Азиз принёс ему эти принадлежности, он взял калам в руки и написал такие стихи:

«Пишу я тебе, надежда моя, посланье

О том, как страдать в разлуке с тобою я должен,

И в первой строке: огонь разгорелся в сердце.

Вторая строка: о страсти моей и чувстве.

А в третьей строке: я жизнь потерял и стойкость,

В четвёртой строке: а страсть целиком осталась.

А в пятой строке: когда вас увидит глаз мой?

В шестой же строке: когда же придёт день встречи?»

А под этим он подписал: «Это письмо от пленён и в тюрьме томления заточён, быть из неё освобождён, если встречи и дит он, после того как в разлуке был разлукою с милыми терзаем и пыткою любви пытаем».

И он пролил слезы из глаз и написал такие два стиха:

«Пишу я тебе, и слезы мои струятся,

И нету конца слезам моих глаз вовеки,

На милость творца надежду пока храню я —

Быть может, с тобой и встретимся мы однажды».

Потом он свернул письмо и, запечатав его, отдал старухе и сказал ей: «Доставь его Ситт Дунья!» И она отвечала: «Слушаю и повинуюсь!» А затем Тадж-аль-Мулук дал ей тысячу динаров и сказал: «О матушка, прими это от меня в подарок, в знак любви», – и она взяла их от него и призвала на него милость и ушла. И она шла до тех пор, пока не пришла к Ситт Дунья, и та, увидав её, спросила: «О нянюшка, о каких нуждах он просит, мы исполним их». – «О госпожа, – ответила старуха, – он прислал со мною это письмо, и я не знаю, что в нем». И царевна взяла письмо, прочитала его и, поняв его смысл, воскликнула: «Откуда это и до чего я дошла, если этот купец посылает мне письма и просит встречи со мною!» И она стала бить себя по лицу и воскликнула: «Откуда мы явились, что дошли до торговцев! Ах, ах! Клянусь Аллахом, – воскликнула она, – если бы я не боялась Аллаха, я бы наверное убила его и распяла бы на дверях его лавки».

«А что такого в этом письме, что оно так встревожило тебе сердце и расстроило твой ум? – спросила старуха. – Глянь-ка, жалобы ли там на обиду или требование платы за материю?» – «Горе тебе, там не то: там только слова любви и страсти! – воскликнула царевна. – Все это из-за тебя, а иначе откуда этот сатана узнал бы меня». – «О госпожа, – ответила старуха, – ты сидишь в своём высоком дворце, и не достигнет тебя никто, даже летящая птица. Да будешь ты невредима, и да будет твоя юность свободна от упрёков и укоризны. Что тебе от лая собак, когда ты госпожа, дочь господина? Не взыщи же с меня за то, что я принесла тебе её письмо, не зная, что есть в нем. Тебе лучше будет, однако, дать ему ответ и пригрозить ему убийством. Запрети ему так болтать – он с этим покончит и не вернётся ни к чему подобному». – «Я боюсь, что, если я напишу ему, он позарится на меня», – сказала Ситт Дунья. По старуха молвила: «Когда он услышит угрозы и застращивание, он отступится от того, что начал». – «Подать чернильницу, бумагу и медный калам!» – крикнула тогда царевна, и, когда ей подали эти принадлежности, она написала такие стихи:

«О ты, утверждающий, что любишь и сна лишён

И муки любви узнал и думы тяжёлые

Ты просишь, обманутый, сближенья у месяца;

Добьётся ли кто-нибудь желанного с месяцем?

Тебе я ответ даю о том, чего ищешь ты.