без автора. Тысяча и одна ночь

И был я свободен прежде, вовсе любви не знал,

Теперь же влюбился я, и сердце полно любви.

Я повесть свою довёл до вас, и вам сетую

На страсть и любовь мою, чтобы сжалились надо мной.

Её начертал слезами глаз я – ведь, может быть,

О том, что вы сделали со мной, она скажет вам.

Аллах, сохрани лицо, красою одетое.

Луна – его раб, а звезды – слуги покорные.

При всей красоте её, подобной которой нет —

И ветви все учатся у ней её гибкости, —

Прошу вас, коль не возложит то на вас трудности,

Меня посетите вы – ведь близость мне ценна так.

Я душу вам подарил – быть может, вы примете;

Сближенье для меня – рай, разлука-геенна мне».

Потом он свернул письмо и поцеловал его и отдал женщине и сказал: «О няня, смягчи душу твоей госпожи». И та ответила: «Слушаю и повинуюсь».

И она взяла у него письмо и вернулась к своей госпоже и отдала ей бумажку, и аль-Вард-фи-ль-Акмам поцеловала её и подняла над головой, а затем она развернула письмо и прочла его и поняла его смысл и написала внизу такие стихи:

«О ты, чьё сердце любовью к нам охвачено, —

Потерпи, быть может в любви и будешь счастлив ты.

Как узнаем мы, что искренна любовь твоя,

И в душе твоей то же самое, что у нас в душе, —

Мы дадим тебе, свыше близости, близость равную,

Но препятствуют ведь сближению наши стражники.

Когда спустится над землёю ночь, от большой любви

Загорится пламя огней её в душе у нас.

И ложе наше прогонит сон, и, может быть,

Измучат муки жестокие все тело нам.

По закону страсти обязанность – таить любовь,

Опущенной завесы не вздымайте вы.

Моя внутренность уж полна, любви к газеленочку;

О, если бы не скрылся он из наших мест».

А окончив свои стихи, она свернула бумажку и отдала няньке, и та взяла её и вышла от аль-Вард-фи-льАкмам, дочери везиря. И её встретил царедворец и спросил: «Куда идёшь?» И старуха ответила: «В баню». А она испугалась его, и бумажка у неё выпала, когда она выходила из дверей, и смутилась.

Вот что было с нею; что же касается бумажки, то один евнух увидел её на дороге и поднял. А потом везирь вышел из гарема и сел на своё ложе. А евнух, который подобрал бумажку, направился к нему, и, когда везирь сидел на ложе, вдруг подошёл к нему этот евнух с бумажкой в руке и сказал ему: «О господин, я нашёл эту бумажку, обронённую в доме, и взял её».

И везирь взял бумажку у него из рук (а она была свёрнута), и развернул её, и увидел, что на ней написаны стихи, о которых было упомянуто раньше, и стал читать и понял их смысл, а потом он посмотрел, как они написаны, и увидел, что это почерк его дочери. И тогда он вошёл к её матери, так сильно плача, что увлажнил себе бороду, и его жена спросила его: «Отчего ты плачешь, о господин мой?» И везирь ответил: «Возьми эту бумажку и посмотри, что в ней». И жена везиря взяла бумажку и прочитала её и увидела, что бумажка содержит послание от её дочери аль-Вард-фи-ль-Акмам к Унс-альВуджуду. И тогда к ней пришёл плач, но она поборола себя и удержала слезы и сказала везирю: «О господин, от плача нет пользы, и правильное решение в том, чтобы нам придумать какое-нибудь дело для защиты твоей чести и сокрытия обстоятельств твоей дочери».

И она стала утешать его и облегчать его печаль, и везирь сказал ей: «Я боюсь для моей дочери любви. Разве ты не знаешь, что султан любит Унс-аль-Вуджуда великой любовью, и моему страху в этом деле есть две причины. Первая – из-за меня самого, так как это моя дочь, а вторая – из-за султана, так как Унс-аль-Вуджуд-любимец султана, и, быть может, из-за этого произойдёт великое дело. Каково твоё мнение об этом?..»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Триста семьдесят третья ночь

Когда же настала триста семьдесят третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда везирь рассказал жене о деле своей дочери и спросил её: „Каково твоё мнение об этом?“ – она сказала: „Подожди, пока я совершу молитву о совете“[395]. А потом она совершила молитву в два раката, как установлено для молитвы о совете, и, окончив молитву, сказала своему мужу: «Посреди Моря Сокровищ есть гора, называемая „Гора лишившейся ребёнка“ (а причина, по которой её так назвали, ещё придёт), и никто не может добраться до этой горы без труда. Устрой же там для пашей дочери жилище».

И везирь сказал своей жене, что он построит на этой горе неприступный дворец и в нем будет жить его дочь. И к ней будут доставлять припасы ежегодно, из года в год, и поместят с ней людей, которые будут её развлекать и служить ей. И потом он собрал плотников и строителей и измерителей и послал их на ту гору, и они выстроили для девушки неприступную крепость, – подобной ей не видали видящие. А затем везирь приготовил припасы и верблюдов и вошёл к своей дочери ночью и приказал ей собираться в дорогу. И сердце её почуяло разлуку. И когда девушка вышла и увидала людей в обличье путешественников, она заплакала сильным плачем и стала писать на дверях, оповещая Унс-аль-Вуджуда, какое она испытала волнение, – от него дыбом встают волосы на коже и тают крепкие камни и текут слезы. А написала она такие стихи:

«Аллахом прошу, о дом, любимый когда пройдёт,

Под утро, приветствуя словами влюблённых,

Привет передай от нас ему благовонный ты,

Теперь ведь не знаем мы, где вечером будем,

Не знаю, куда сейчас меня увезти хотят, —

Со мною уехали поспешно, украдкой,

Во мраке ночном и птицы, сидя в ветвях густых,

Оплакивали меня и горько стенали.

И молвил язык судьбы за них: «О погибель нам,

Когда разлучили вдруг влюблённых и верных».

Увидев, что чаша дали снова наполнена

И чистым питьё её рок пить заставляет,

К нему подмешала я терпенье прекрасное,

Но вас мае терпение забыть не поможет».

А окончив свои стихи, она села и поехала вместе со своими людьми, пересекая степи, пустыни, равнины и кручи, пока не достигла Моря Сокровищ. И разбили палатки на берегу моря и построили для девушки большой корабль, и посадили её туда вместе с её женщинами. И везирь приказал, чтобы, после того как они достигнут горы и отведут девушку и её женщин во дворец, люди возвратились бы на корабле назад, а сойдя с корабля, сломали бы его. И они уехали и сделали все, что приказал везирь, и вернулись, плача о том, что случилось.

Вот что было с ними. Что же касается Унс-аль-Вуджуда, то он поднялся после сна и совершил утреннюю молитву, а затем сел на коня и отправился служить султану. И, как всегда, он проезжал мимо ворот везиря, надеясь, что, может быть, увидит кого-нибудь из приближённых везиря, которых он обычно встречал, и посмотрел на ворота и увидал, что на них написано стихотворение, ранее упомянутое.

И когда Унс-аль-Вуджуд увидел это стихотворение, мир исчез для него, и огонь загорелся в его груди, и он возвратился к себе домой, и не стало для него покоя, и его охватило нетерпение, и он тревожился и волновался, пока не пришла ночь. И Унс-аль-Вуджуд никому ничего не сказал и, перерядившись, вышел в темноту ночи и блуждал без дороги, не зная куда идёт. И он шёл всю ночь и следующий день, пока не усилился жар солнца и не запылали горы, и не почувствовал он сильную жажду. И увидел он дерево, и заметил подле него ручей с текучей водой, и направился к этому дереву, и сел на берегу ручья. И он хотел напиться, но вода не имела вкуса у него во рту, и цвет его лица изменился, и оно пожелтело, и ноги его распухли от ходьбы и утомления, и он горько заплакал и пролил слезы и произнёс такие стихи:

«Опьянён к любимым страстью любящий,

Чем сильней влюблён, приятней тем ему.

И блуждает от любви и бродит он,

Не нужна ему ни пища, ни приют.

Как же будет жизнь приятна любящим,

Что покинули любимых, я дивлюсь?

Я ведь таю, когда страсть во мне горит,

И текут обильно слезы по щекам.

Их увижу ль, иль увижу в стане их

Человека, что излечит сердце мне?»

А окончив свои стихи, он так заплакал, что увлажнил землю, а затем, в тот же час и минуту, поднялся и пошёл бродить. И когда он шёл по степям и пустыням, вдруг вышел лев, шею которого душили волосы, и голова его была величиной с купол, и пасть шире, чем ворота, а клыки, точно бивня слона. И при виде льва Унс-альВуджуд убедился, что умрёт и, обернувшись лицом к кыбле, произнёс исповедание веры и приготовился к смерти. А он знал из книг, что если смириться перед львом, то и лев перед тобой смирится, так как его укрощают хорошие слова и он делается гордым от похвал. И он начал говорить льву: «О лев из чащи, о храбрец пустыни, о витязь, о отец молодцов, о султан зверей, – я тоскующий влюблённый, и погубили меня любовь и разлука, и, расставшись с любимыми, я потерял верный путь. Выслушай же мои слова и сжалься над моей любовью и страстью».

И лев, услышав его слова, отошёл назад и сел, опершись на хвост, и поднял к нему голову и стал играть хвостом и передними лапами. И когда Унс-аль-Вуджуд увидал эти движения, он произнёс такие стихи:

«Лев пустыни, умертвишь ли ты меня,

Прежде чем я встречу тех, чьим стал рабом?

Я не дичь, о нет, и жира нет на мне —

Потеряв любимых, я недужен стал.

С милыми расставшись, сердцем я устал

И подобен телу в саване теперь.

Абу-ль-Харис[396], лев в бою, не дай же ты

Радости хулителям в тоске моей.

Я влюблённый, утопившийся в слезах,

И разлукой с милыми встревожен я.

И во мраке ночи ими занят я,

И любовь из бытия взяла меня».

А когда он окончил свои стихи, лев поднялся и пошёл к нему…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Триста семьдесят четвёртая ночь

Когда же настала триста семьдесят четвёртая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Унс-аль-Вуджуд окончил свои стихи, лев поднялся и пошёл к с ласковым видом, и глаза его были полны слез, а подойдя к нему, он лизнул его языком и пошёл впереди него, сделав ему знак: „Следуй за мной!“

И Унс-аль-Вуджуд последовал за ним, и так они шли, пока лев не поднялся с ним на гору. А потом лев спустился с этой горы, и юноша увидал следы прошедших в пустыне и понял, что это следы тех, кто шёл с альВард-фи-ль-Акмам. И он пошёл по следам. И когда лев увидел, что юноша пошёл по следам и понял, что это след людей, прошедших с его возлюбленной, он повернул назад и ушёл своей дорогой.

Что же касается Унс-аль-Вуджуда, то он шёл последу в течение дней и ночей, пока не пришёл к ревущему морю, где бились волны, и здесь след оборвался. И понял Унс-аль-Вуджуд, что дальше их путь пролегал по морю, и оборвались тут его надежды, и он пролил слезы и произнёс такие стихи:

«Далеко стремлений цель, и стойкость мала моя,

И как я найду их в пучине морской теперь?

И как буду стоек я, погибла когда душа —

От страсти к ним я со сном покончил для бдения,

С тех пор, как места родные бросив, ушли они, —

И сердце огнём горит моё, да и как горит!

Сейхуя и Джейхун[397] ток слез моих, или сам Евфрат,

Превысит теченье их потоп или дождь с небес,

И веки болят мои от слез, что текут из них,

А сердце спалил огонь и искры летучие,

Любви и страстей войска на сердце накинулись,

А войско терпения разбито и вспять бежит,

Я душу свою подверг опасности, их любя,

И душу считал из них легчайшей я жертвою.

Аллах, не взыщи с тех глаз, что в стаде смотреть могли

На прелесть, которая светлее луны была!

И ныне повергнут я глазами огромными,

Чьи стрелы без тетивы вонзаются в сердце мне.

Обманут я мягкостью был членов, что нежны так,

Как нежна на дереве ветвь ивы зелёная.

Желал я сближенья с ними, чтобы помочь себе

В печальных делах любви, в заботе и горести.

По стал я, как прежде был, печален и горестен,

И все, что со мной случилось, – глаз искушение».

А окончив свои стихи, он так заплакал, что упал, покрытый беспамятством, и провёл в бесчувствии долгий срок, а потом очнулся и повернулся направо и налево, но никого не увидал в пустыне.

И Унс-аль-Вуджуд испугался диких зверей и поднялся на высокую гору, и когда он стоял на этой горе, он вдруг услышал голос – человека, который говорил в пещере. И Унс-аль-Вуджуд прислушался, и вдруг оказалось, что это богомолец, который оставил мир и углубился в благочестие, и юноша постучался к нему в пещеру три раза, но богомолец не ответил ему и не вышел. И тогда Унсаль-Вуджуд стал испускать вздохи и произнёс такие стихи:

«Достигну каким путём того, что желаю я,

И брошу заботы все и горе и тягости?

Все страхи и ужасы седым меня сделали,

И сердце и голова – седые в дни юности.

Помощника не нашёл себе я в любви моей

И друга, чтоб облегчить тоску и труды мои.

И сколько в любви моей боролся со страстью я,

Но, мнится, судьба моя идёт на меня теперь.

О, сжальтесь над любящим, влюблённым, встревоженным,

Покинутым, что разлуки чашу до дна испил!

Огонь и в душе моей и в сердце погас уже,

И разум мой похищен разлукой и горестью.

И не было дня страшней, чем тот, когда я пришёл

В жилище их и увидел надпись на их дверях.

Так плакал я, что вспоил я землю волнением,

Но тайну свою сокрыл от ближних и дальних я.

Молящийся, что в пещере скрылся, как будто бы

Вкус страсти попробовал и ею был похищен, —

Коль после всего того, что ныне я испытал,

Достигну я цели, нет ни горя ни устали»

А когда он окончил свои стихи, дверь пещеры вдруг открылась, и Унс-аль-Вуджуд услышал, кто-то говорит: «О милость!» И он вошёл в дверь и приветствовал богомольца, и тот ответил на его приветствие и спросил: «Как твоё имя?» – «Моё имя – Унс-аль-Вуджуд», – ответил юноша. И богомолец опросил: «А почему ты пришёл сюда?» И Унс-аль-Вуджуд рассказал ему свою историю с начала до конца и поведал ему обо всем, что с ним случилось, и богомолец заплакал и сказал ему: «О Унсаль-Вуджуд, я провёл в этом месте двадцать лет и не видел здесь никого до вчерашнего дня, а вчера я услышал плач и шум, и, посмотрев в сторону звуков, я увидел множество людей и палатки, расставленные на берегу моря, и люди построили корабль, и на него село несколько человек, и они поплыли по морю. А потом корабль вернулся с некоторыми из тех, кто сел на него, и они сломали корабль и ушли своей дорогой. И я думаю, что люди, которые уехали морем и не вернулись, и есть те, кого ты ищешь, о Унс-аль-Вуджуд. И забота твоя тогда велика, и беспокойство тебе простительно. Но не найдётся любящего, который не испытал бы печалей».

И затем богомолец произнёс такие стихи:

«Ты думал, Уис-аль-Вуджуд, что духом свободен я,

А страсть и любовь меня то скрутит, то пустит вновь.

Я страсть и любовь позвал давно уже, с малых лет,

Когда я ребёнком был, ещё молоко сосал.

Любовью я занят был срок долгий, узнал её:

Коль спросишь ты обо мне, так знает меня любовь.

И выпил я чашу страсти, горя и худобы,

И стад как бы стёртым я, так мягок я телом был.

Имел прежде силу я, но стойкость ушла моя,

И войско терпения разбито мечами глаз.

Сближенья нельзя желать в любви без жестокости,

Ведь крайности сходятся, ты знаешь, с начала дней,

Свершила любовь свой суд над всеми влюблёнными,

Забвенье запретно нам, как ересь мятежная».

А окончив говорить своё стихотворение, богомолец подошёл к Унс-альВуджуду и обнял его…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Триста семьдесят пятая ночь

Когда же настала триста семьдесят пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что богомолец, окончив говорить своё стихотворение, подошёл к Унс-аль-Вуджуду и обнял его, и они так плакали, что горы загудели от их плача. И плакали они до тех пор, пока не упали, покрытые беспамятством. А очнувшись, они дали друг другу обет быть братьями ради Аллаха великого. И затем богомолец сказал Унс-аль-Вуджуду: „Сегодня ночью я помолюсь и спрошу для тебя у Аллаха совета“. И Унс-альВуджуд отвечал ему: „Внимание и повиновение!“

Вот что было с Унс-аль-Вуджудом. Что же касается аль-Вард-фи-ль-Акмам, то её привезли к горе и привели во дворец, и, взглянув на него, она увидала, как он устроен, и заплакала и сказала: «Клянусь Аллахом, это прекрасное место, но как недостаёт здесь любимого!»

И она увидела на острове птиц и велела одному из своих приближённых поставить силки и изловить нескольких, и всякий раз, как поймает, сажать птиц в клетки во дворце, и слуга сделал так, как она велела.

И аль-Вард-фи-ль-Акмам села у окна и стала вспоминать, что с ней случилось, и усилились её любовь, страсть и волненье, и она пролила слезы и сказала такое стихотворенье:

«О, кому же посетую на любовь я,

На разлуку о возлюбленным и печали

И на пламя внутри меня? Но все это

Я не выдам, – боюсь доносчиков злобных,

Зубочистке подобна я ныне стала

От разлуки и пламени и рыданий,

Где любимый, чтоб глазом мог он увидеть,

Что лишённым ума теперь я подобна?

Заточили они меня не по праву

В таком месте, что милому не добраться.

Прошу солнце я тысячу пожеланий

Передать, как взойдёт оно или сядет,

Дорогому, что лик луны затмевает

Красотою, а тонкостью – ветку ивы»

Если роза напомнит мне его щеки,

«Нет, – скажу я, – коль не моя, не похожа».

Его губы слюны ручей источают,

И несёт он в огне горящему влагу.

Как забуду, когда он дух мой и сердце,

Хворь, недуги несёт, и врач, и любимый?»

А когда спустился на землю мрак, её страсть усилилась, и она вспомнила о том, что прошло, и произнесла такие стихи:

«Спустился на землю мрак, и боль взволновала страсть,

Тоска растревожила во мне все страдания,

Разлуки волнение в душе поселилось,

И мысли повергнули меня в небытие опять.

Любовью взволнована, тоской сожжена я вся,

И слезы открыли тайну, мною сокрытую.

И – нет положения, которое знала б я —

Так кости тонки мои, больна и слаба я так.

И сердца моего ад огнями горит давно,

И зной его пламени мне печень терзает, жжёт.

Проститься я не имела власти с любимыми,

Покинув их, о печаль моя и страдания!

О нет, кто им передаст о том, что со мной теперь —

Готова я выдержать все то, что начертано!

Аллахом клянусь, в любви я век не забуду их,

Ведь клятва людей любви есть клятва достойная!

О ночь! – передай привет любимым ты от меня

И, зная, свидетельствуй, что я не спала совсем!»

Вот что было с аль-Вард-фи-ль-Акмам. Что же касается Унс-аль-Вуджуда, то богомолец сказал ему: «Спустись в долину и принеси мне лыка с пальм». И Унсаль-Вуджуд спустился и принёс лыка. Богомолец взял лыко и свил из него сеть, как для соломы, а потом сказал: «О Унс-аль-Вуджуд, в глубине долины есть кусты, которые растут и сохнут на корнях, – спустись туда и наполни эту сеть; завяжи её и брось в море, а сам сядь на неё и выезжай на простор моря, – быть может, ты достигнешь своей цели. Тот, кто не подвергает себя опасности, не достигнет того, к чему стремится».

И Унс-аль-Вуджуд отвечал: «Слушаю и повинуюсь!» А затем он простился с богомольцем и ушёл от него и приступил к исполнению того, что он приказал, испросив благословение старца.

И Унс-аль-Вуджуд пошёл в глубь долины и сделал так, как велел ему богомолец. А когда он доплыл на сети до середины моря, подул ветер и погнал его далеко, так что он скрылся из глаз богомольца. И он не переставая плыл по морской пучине, то поднимаемый одной волной, то опускаемый другой, и видел, какие в море диковины и ужасы, пока не выбросили его судьбы через три дня к Горе лишившейся ребёнка. И он вышел на сушу, точно оглушённый цыплёнок, страдая от голода и жажды, и увидал бегущие потоки, и птиц, чирикающих на ветвях, и плодоносные деревья, росшие парами и отдельно. И он поел плодов, и напился из потоков, и пошёл бродить, и увидел вдали что-то белое, и пошёл по направлению к нему. И, подойдя ближе, Унс-аль-Вуджуд увидел, что это дворец, неприступный и укреплённый. И он подошёл к воротам и увидел, что они заперты, и просидел возле них три дня, и, когда он сидел, вдруг ворота дворца открылись и оттуда вышел евнух. И он увидел Унс-альВуджуда и спросил его: «Откуда ты и что тебя сюда привело?» И Унс-аль-Вуджуд ответил: «Я из Испахана. Я плыл по морю с товаром, и корабль, на котором я был, разбился, и волны выбросили меня на этот остров». И евнух заплакал и обнял юношу и сказал: «Да продлит Аллах твою жизнь, о лик любимых! Испахан – моя страна, и у меня там есть двоюродная сестра, которую я любил, когда был молод, и я сильно был влюблён в неё. И на нас напали люди сильнее нас и захватили меня вместе с прочей добычей (а я был маленький) и оскопили меня, а потом меня продали в евнухи, и вот я в таком положении…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Триста семьдесят шестая ночь

Когда же настала триста семьдесят шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что евнух, который вышел из дворца аль-Вард-фи-ль-Акмам, рассказал Унс-аль-Вуджуду обо всем, что случилось с ним, и сказал: „Люди, которые меня захватили, оскопили меня, и продали в евнухи, и вот я в таком положении“.

И после того как евнух приветствовал Унс-аль-Вуджуда и пожелал ему долгой жизни, он ввёл его во двор дворца. Унс-аль-Вуджуд увидел там большой пруд, окружённый деревьями и кустами, и во дворе были птицы в серебряных клетках с золотыми дверцами, и клетки эти были повешены на ветвях, и птицы в них щебетали, прославляя владыку судящего. И Унсаль-Вуджуд подошёл к первой птице и вгляделся в неё, и вдруг это оказалась горлинка. И когда птица увидела юношу, она возвысила голос и сказала: «О благой!»

И Унс-аль-Вуджуда покрыло беспамятство. А очнувшись от беспамятства, он стал испускать вздохи и произнёс такие стихи:

«Горлинка, безумна ль тоже ты, как я?

Так спроси владыку и скажи: «Благой!»

Если б знать, – твой возглас от восторга ли,

Или же от страсти, что в душе живёт?

Ты поешь ли с горя, потеряв друзей,

Иль забыта ими и болеешь ты?

Или потеряла милых ты, как я?

Ведь жестокость-признак, что была любовь

Тех, кто вправду любит, охрани Аллах!

Их я не забуду, хоть бы я истлел»

А окончив свои стихи, он так заплакал, что упал, покрытый беспамятством, а опомнившись, он шёл, пока не дошёл до второй клетки, и там он увидел вяхиря. И когда вяхирь увидел его, он проворковал: «О вечный, благодарю тебя!» И Унс-аль-Вуджуд стал испускать вздохи и произнёс такие стихи:

«О вяхирь, что промолвил, воркуя, мне:

«О вечный, благодарен я в горести!»

Возможно, что Аллах своей милостью

Сведёт меня с любимым в пути моем.

Бывал со мной медовых властитель уст,

И страсть мою ещё сильней делал он.

И молвил я (а в сердце горел уже

Огонь любви, и душу он жёг мою,

И токи слез как кровь лились из очей,

И по щекам текли они струями):

«Нет тварей здесь» не знающих горестей,

Но все терпеть в беде моей буду я,

Когда Аллах – клянусь его силою! —

Сведёт меня с владыками, в светлый день,

Я все отдам, чтоб угостить любящих, —

Обычай их тадсов, каков обычай мой,

И выпущу из их темниц птичек я,

И горести докину для радости!».

А окончив свои стихи, он подошёл к третьей клетке и нашёл там соловья. И соловей защебетал при виде юноши, и тот, услышав его, произнёс такие стихи:

«Мне нравится соловьиный голое, – так нежен он,

Как голос влюблённого, от страсти погибшего.

О, сжальтесь над любящими! Сколько ночей они

От страсти волнуются и горя и напастей,

Как будто бы из любви великой сотворены, —

Ни утра, ни сна им дет, от страсти и горести.

Когда потерял я ум, влюбившись, прикован был

К любимому страстью я, когда ж я прикован был,

Ток слез полился, как цепь, и молвил я: «Цепи слез

Длинней теперь сделались, и ими прикован я.

Далеко они, и грусть все больше, и нет уже

Сокровищ терпения; тоскою встревожен я.

Коль будет рок справедлив и снова сведёт меня

С любимым, и вновь покров Аллаха покроет нас.

Одежду свою сниму я, милый чтоб видеть мог,

Как тело изнурено разлукой моей вдали».

А окончив свои стихи, он подошёл к четвёртой клетке и увидел в ней соловья другой породы, и соловей застонал и защебетал при вида Унс-аль-Вуджуда, а тот, услышав его щебетанье, пролил слезы и произнёс такие стихи:

«Соловья прекрасный голос на заре

Любящих забыть заставит прелесть струп.

На любовь Унс-аль-Вуджуд вам сетует

И на страсть, что стёрла след его совсем.

Часто слышали мы песни, что могли

От восторга сталь и камень размягчить,

И под утро ветерок вам весть давал

О садах, где расцвели уже цветы.

И вдыхать и слышать рады были мы

Ветерок и птичек пенье на заре.

Но мы вспомнили покинувших друзей

И пролили слез потоки, точно дождь.

И в душе зарделись пламя и огонь,

Загорелись, как искры уголёк.

Помешал Аллах влюблённым получить

От любимых или близость, или взгляд.

У влюблённых, право, оправданья есть,

Проницательный один лишь знает их».

А окончив свои стихи, он прошёл немного и увидел прекрасную клетку, – не было клетки лучше её – и, приблизившись, он нашёл в ней лесного голубя (а это вяхирь, известный среди птиц), и голубь щебетал от страсти, а на шее у него было ожерелье из драгоценных камней, редкостно красивое. И Унс-аль-Вуджуд всмотрелся в голубя и увидел, что он сидит в клетке, потеряв разум и ошеломлённый, и, увидав его в таком состоянии, юноша пролил слезы и произнёс вот эти стихи: