Безуглов Анатолий Алексеевич. Записки прокурора

   Я на всякий случай позвонил в общество охотников. Но никто не ответил. Телефонистка с коммутатора сказала, что после совещания вряд ли можно кого-нибудь там застать.
   Задержанный снова стал требовать, чтобы его отпустили, утверждая, что ни в чем не виноват.
   Я прямо не знал что делать. Задерживать невиновного человека противозаконно, за это могут крепко наказать. И все же я решил вызвать Кривеля, Самыкина, Щетинина и Белошапко, чтобы произвести опознание.
   Первым пришел Кривель. Он был встревожен вызовом, но когда узнал, зачем его пригласили, успокоился. Борис Кривель задержанного не опознал. И, когда мы уже прощались, признался:
   - А знаете, товарищ Измайлов, Самыкин со мной до сих пор не разговаривает. Мы с Зоей ходили к нему, просили прощения. Он просто выставил нас за дверь.
   - Ну а как бы вы чувствовали себя на его месте? - спросил я. - Сказали бы сразу правду, не навлекли бы на него подозрение. Да и на себя тоже.
   Кривель вздохнул и ничего не ответил.
   Самыкин тоже не опознал Жука. Вся надежда была на Щетинина и Белошапко. Но Олег, к сожалению, не пришел из-за болезни. Так что все зависело только от Сони.
   Она пришла в прокуратуру и снова забросала меня вопросами. А когда вошла в комнату, где находились задержанный и еще двое мужчин, сразу показала на Жука.
   - Конечно, вот он.
   - А вы не могли ошибиться? - спросил я.
   - Нет-нет, что вы! - заверила меня девушка.
   - Тогда, Соня, расскажите, пожалуйста, еще раз, где, когда и при каких обстоятельствах вы видели этого человека. И по каким приметам вы его опознали.
   Когда Белошапко закончила свой рассказ, Жук возмущенно крикнул:
   - Чушь! Ерунда! Девчонке все это приснилось!
   - И она, увидев во сне ваше лицо, запомнила его и нарисовала? - сказал я.
   В полученной по почте характеристике на Жука, подписанной председателем и секретарем парторганизации колхоза "Большевик", говорилось, что Жук прекрасный счетовод, честный, отзывчивый товарищ, хороший общественник.
   Прочитав ее, я тут же пошел к прокурору Рудневу.
   - Ты вот что, - сказал он, - поезжай-ка в колхоз. Я думаю, на месте легче будет разобраться во всем...
   До колхоза "Большевик" сто двадцать километров по проселочной дороге. "Оппель", который выпросил для этого в милиции Руднев, нырял из одной рытвины в другую.
   Правление колхоза помещалось в деревянном доме.
   Я зашел в комнату председателя. Его секретарша сказала, что Власенко уехал в Ростов заключать договор со строителями. Тогда я спросил ее, с кем бы мне поговорить насчет колхозного счетовода.
   - Да вы с самим Петром Христофоровичем побеседуйте, - сказала она. Как? - удивился я. - Где?
   - А вон он, - показала она в окно на мужчину в синем плаще и шляпе, разговаривающего с двумя женщинами.
   - Извините, - только успел бросить я и выбежал.
   Узнав, что я следователь, Жук обрадованно спросил:
   - Что, нашли мои документы? Понимаете, был в Ростове в командировке, вчера вернулся. А там в автобусе у меня бумажник украли...
   Женщины, услышав наш разговор, предупредительно отошли.
   - А что было в бумажнике? - спросил я.
   - Справка, командировочное удостоверение, вызов на совещание охотников, немного денег. Но самое главное - там было письмо от одной девушки... - Он смутился, видимо, подумав, стоит ли об этом рассказывать, но решил продолжать. - Понимаете, на этом письме был адрес, который у меня больше нигде не записан...
   - Вы могли бы поехать со мной? - спросил я.
   - Могу, - охотно согласился счетовод. - Только предупрежу товарищей.
   Через полчаса мы уже сидели в "оппеле", и Жук сокрушался по поводу пропажи письма.
   - Видите ли, - смущенно объяснял он, - в августе я был в Крыму, познакомился с одной девушкой. Она в Москве учится, в Тимирязевке. Кончает агрономический. А нашему колхозу позарез нужен агроном. Целую неделю уговаривал ее приехать к нам на работу...
   Я улыбнулся. Наверное, дело не только в работе.
   - Не огорчайтесь, она вам еще напишет.
   - Нет, - грустно сказал он. - Катя человек самолюбивый. Пока моего письма не получит, не напишет...
   Когда в кабинет ввели задержанного, тот бросил настороженный взгляд на сидящего рядом со мной счетовода.
   - Познакомьтесь, - сказал я. - Петр Христофорович Жук. А вас, простите, как? - обратился я к горбоносому, не сдержав иронии.
   Задержанный молчал.
   - Так это именно тот гражданин, который крутился возле меня в автобусе, - простодушно признался Жук. - Он, наверное, и позаимствовал мой бумажник...
   - Вы сами его выронили, - поспешно сказал горбоносый. - Я еще кричал вам вдогонку, а вы даже не обернулись...
   - Послушайте, - не выдержал я, - сколько можно водить нас за нос? В вашем положении лучше рассказать все честно.
   - А, ладно, - махнул он вдруг рукой, - расскажу всю правду. Моя настоящая фамилия Чурсин. А зовут Геннадием Антоновичем. Живу в Красноярске. Сюда приехал к знакомым погостить... И надо же случиться такому - потерял паспорт. А когда этот гражданин, - он кивнул на Жука, - обронил свой бумажник, черт меня дернул, дай, думаю, воспользуюсь. Мало ли чего, проверка какая... А у колхозников, как вы знаете, справки вместо паспорта. И без фотографии. Так что сойдет... Хотел по возвращении домой обязательно отослать товарищу Жуку его документы и заодно извиниться...
   - А письмо, письмо где? - перебил его Петр Христофорович.
   Горбоносый вытащил из кармана помятый конверт и протянул счетоводу.
   Ответ из Красноярска гласил: "Чурсин Геннадий Антонович не проживает и никогда не проживал в Красноярском крае".
   Я показал его задержанному, но он продолжал настаивать на том, что это его настоящая фамилия. И тогда я решил испробовать еще одно средство для установления личности - дактилоскопию.
   Вскоре пришел ошеломляющий ответ: "Отпечатки пальцев принадлежат Коробову Ивану Леонтьевичу, скрывавшемуся под фамилиями Леонтьев Игорь Вениаминович, Ливанов Сергей Сергеевич..." Далее следовало еще пять фамилий.
   Оказалось, что Коробов Иван Леонтьевич был судим первый раз в 1933 году за ограбление и приговорен к семи годам лишения свободы. В 1935 году он совершил побег, но через два месяца был задержан работниками милиции. В 1946 году его привлекли к суду за хищение государственного имущества и приговорили к четырем годам лишения свободы. Полгода назад Коробов вышел из места заключения, отбыв наказание.
   - Чем занимались все это время? - спросил я у него на очередном допросе.
   - Ездил по стране.
   - А чем жили?
   - Мелкими заработками. - При слове "мелкими" Коробов усмехнулся.
   - Как, например, кража драпа?
   - И такими тоже...
   Прокурор района Руднев утвердил обвинительное заключение без всяких замечаний. Признаться, в его составлении мне немного помог Бекетин, который к тому времени уже вышел из больницы.
   Но за рамками сухого изложения дела на двух страницах обвинительного заключения остались многие мысли и сомнения, которыми я жил, пока велось следствие.
   Это дело помогло мне понять, во-первых, что нельзя судить о человеке по внешности (я имею в виду Самыкина), а во-вторых, такие добровольные помощники, как Щетинин, Белошапко и Григорьев, могут сделать очень много для раскрытия преступления, и обращение к ним отнюдь не значит для следователя признания своей слабости, скорее, наоборот. И видимо, не случайно в новом Уголовно-процессуальном кодексе РСФСР, который был утвержден Верховным Советом РСФСР в 1960 году и действует сейчас, в статье 128 записано: "Производя расследование, следователь должен широко использовать помощь общественности для раскрытия преступлений и для розыска лиц, их совершивших, а также для выявления и устранения причин и условий, способствующих совершению преступлений". Нет, не случайно. И при всяком удобном случае я стараюсь напомнить об этой норме закона молодым начинающим следователям да и самой общественности, перед которой мне часто приходится выступать с устным или печатным словом.
   ЧЕРЕЗ ШЕСТЬ ЛЕТ
   Это случилось в 1953 году, в Ростове-на-Дону. После звонка из милиции прокурор вызвал меня и предложил срочно выехать на место происшествия. Речь шла о возможном убийстве. А следствие по таким делам должны вести только следователи прокуратуры. Но за каждым раскрытым делом об убийстве - труд следователя прокуратуры, работников органов милиции, экспертов-медиков, химиков, физиков, биологов... О них можно написать не одну книгу...
   ...Возле трехэтажного дома меня встретили сотрудники милиции и юркий худощавый старичок, назвавшийся Спиридоном Никитовичем Дятловым.
   Мы поднялись на чердак. Там было темно, пришлось освещать себе путь фонариком.
   - Понимаете, товарищ следователь, - возбужденно объяснял Дятлов, потолок у меня совсем прохудился. Щель возле печи - руку просунуть можно. Сколько раз я просил управдома заняться ремонтом. А потом плюнул и решил сам. Полез осматривать и...
   - Это здесь, - перебил старичка милиционер.
   Светлый круг от фонаря замер. В его свете между балками лежал скелет человека...
   Акт судебно-медицинской экспертизы гласил: "Кости черепа имеют коричневый оттенок, в некоторых местах источены грызунами. Пучок светло-русых волос, найденный рядом, принадлежит женщине. Представленные на исследование кости являются частями скелета женщины в возрасте двадцати двадцати четырех лет. Со времени ее смерти прошло пять-шесть лет".
   Целых шесть лет! Сколько воды утекло!
   А в моем распоряжении только скелет, несколько истлевших тряпок да куски рогожи, которой, видимо, был прикрыт труп. Что и говорить, улик негусто.
   В доме, где были найдены останки, никто за это время не пропадал. И значит, умершая или убитая в нем не жила.
   Начал я с того, что просмотрел все заявления, которые поступали от граждан города за последние шесть лет, об исчезновении родственников или знакомых. Слава богу, большинство из тех, кто пропадал, или сами объявились, или их находили органы милиции.
   И вот, когда уже казалось, что эта затея ничего не даст, я наткнулся на бумагу, написанную очень неразборчиво. С большим трудом я прочитал: "В 1947 году от меня ушла дочь Клинова Маргарита Матвеевна. Прошу сообщить мне, где она прописалась". Дальше шла подпись заявителя и его адрес.
   По справке сотрудника милиции, предпринятые в свое время меры по розыску Маргариты Клиновой положительных результатов не принесли. Неужели она?
   Я срочно вызвал заявителя.
   Матвей Михайлович Клинов работал механиком мелькомбината. Он поведал горестную историю своей дочери.
   - Как-то раз прибегает соседка и говорит: "Риту в милицию забрали". Уж и не помню, как я до отделения добрался. И вот в кабинете у начальника я, солдат трех войн, сижу и, как малый ребенок, плачу. А ей хоть бы что. "Никакого Жоры Тарзана, - говорит, - в американской курточке не знаю и с Галей Бакуновой не водилась". Ну, отпустили ее. Пришли мы домой. Я, конечно, стал ей выговаривать. А она в ответ: "Не ваше дело!" - Матвей Михайлович перевел дух, вытащил из кармана большой клетчатый платок и, вытерев мокрый лоб, продолжал: - Ну, признаться, не вытерпел я тут и крикнул: "Дело не мое, а чей хлеб ешь?" Она только хихикнула. "С такими глазами, как у меня, милый папочка, я и без вашего хлеба проживу, - говорит. - Пирожные буду кушать". И, стыдно сказать, я ее - за косу. И по щеке. Вырвалась она и уже с порога крикнула: "Счастье ваше, что вы меня на свет породили! Не то бы завтра по вас панихиду справляли!.."
   - И больше вы не имели от нее никаких известий? - спросил я.
   - Никаких.
   Я позвал понятых и вынул из ящика три одинаковых коробки с волосами. В одной из них были волосы, найденные на чердаке.
   - Попробуйте, Матвей Михайлович, опознать волосы вашей дочери...
   Старик побледнел, заплакал и указал на ту коробку, где были волосы с чердака.
   Итак, убийство. Но кем совершено? Почему?
   Я довольно отчетливо представил себе картину: девушка, связавшаяся с уголовным миром, парень по кличке Тарзан (в то время все смотрели заграничные фильмы), ревность или еще что, и в ход пошел нож...
   Найти бывшую подругу Клиновой Галю Бакунову удалось быстро. Теперь это была полная блондинка с ярко накрашенными губами, в модном наряде.
   - Ничего не помню, - твердила она.
   - Но ведь речь идет о вашей подруге, - настаивал я.
   - Господи, мало ли чего бывает в молодости! А теперь я замужем, у меня дети...
   Да, свое прошлое она явно хотела забыть.
   - Неужели вы не помните ребят, которые ухаживали за вами?
   - Мой муж и тот меня об этом не спрашивает, - кокетливо заметила она.
   - Ну, хорошо... А Жора Тарзан?
   При этом имени она невольно смешалась. Но замешательство это длилось мгновение.
   - А при чем тут я? - удивилась Бакунова. - Жора ухлестывал за Маргошей Клиновой. Если хотите знать, за мной тогда ухаживал Василий Васильевич Пулгеров - начальник отдела кадров типографии.
   - Ну вот видите, - улыбнулся я, - оказывается, начальника отдела кадров вы запомнили.
   - Еще бы, - с гордостью произнесла Бакунова, - он каждый день дарил такие букеты... А Жора, хотя и вор был, тоже Не оставлял Маргошу без внимания. В рестораны приглашал и все такое прочее...
   - Как вы узнали, что Жора был вором?
   - Когда его осудили за ограбление магазина и избиение сторожа.
   - А раньше вы знали об этом?
   - Нет, нет, что вы! - сказала она, но я почувствовал в ее тоне фальшь. - Ревнивый он был. Прямо до ужаса. Чуть что - угрожал Марго финкой...
   - Откуда вам известно, что он угрожал Клиновой финкой?
   - Как откуда? Сама Марго рассказывала, что Жора грозился ее убить. И при этом говорила, что ей нравится его сильный характер. В то время мы ведь были зелеными девчонками, нам нравились такие...
   - Может, он и в самом деле убил Маргариту?
   - Этого я не знаю, - испуганно сказала она. - И говорю вам только то, что мне известно. Что он нож ей показывал и угрожал, так это я и сама раза два видела. Могут подтвердить это же и Пулгеров, и Тоня Архипова... Однажды, когда Маргоша была у меня, он стал ломиться в дверь, а потом ножом бить. До сих пор зарубки остались, можете посмотреть... Но насчет убийства я ничего не знаю. Помню, Жора говорил, что она уехала...
   - Куда?
   - Он не сказал куда. Взяла и уехала. Даже не зашла ко мне попрощаться... Встретила я раз Жору, хотела расспросить подробнее, но он, увидев меня, перешел на другую сторону улицы. А через неделю его забрали. С тех пор я его так и не видела...
   Георгий Ерыгин был высокий и длинноволосый. За это, наверное, его и прозвали Тарзаном.
   - Хотите верьте, хотите нет, - сказал он на допросе, - а не убивал я ее, и все!
   - Свидетели Бакунова и Архипова показали, что вы неоднократно угрожали Клиновой расправой. Вскоре же после ее исчезновения вы были с Пулгеровым в кафе и на вопрос, как поживает ваша возлюбленная, ответили: "Спроси у чертей на том свете".
   - Так это же я просто так сказал. Для авторитета...
   - Допустим. Но при вашем аресте, спустя две недели после отъезда Клиновой, у вас был обнаружен френч со следами крови на правом рукаве. Не помните, как вы объяснили ее появление на первом допросе?
   - А чего же тут не помнить. Подумаешь, шесть лет прошло! Сказал, что курицу резал, вот и кровь...
   - Но вам ведь известно заключение экспертизы, что обнаруженная кровь человеческая, второй группы... Чья она?
   - Моя! - выпалил вдруг Ерыгин.
   - Но тогда вы объяснили иначе. Я могу вам напомнить.
   - Не трудитесь. Что было, то сплыло. Теперь я говорю правду: моя кровь на френче.
   - Что же это вы, зарезаться хотели?
   - Не знаю, чего я хотел. Только когда Марго шла к вокзалу, встретил я ее и сказал: пойдешь за меня - пить брошу и со шпаной завяжу, а не пойдешь на глазах у тебя зарежусь. Она засмеялась и говорит: "Попробуй". Ну, я и попробовал: полоснул себя ножом в грудь... Могу шрам показать.
   - На нем не написано, когда, кто и при каких обстоятельствах вас ранил.
   - Не верите и не надо! Только я свое отсидел. Живу теперь честно, работаю... Придраться не к чему, так вы старое дело пришиваете?
   - Куда же все-таки уехала Клинова? - настаивал я.
   - Я вам сто первый раз повторяю: не знаю...
   Но я был доволен: по моему убеждению, круг, так сказать, почти замкнулся. Во-первых, Клинов опознал волосы дочери, во-вторых, Ерыгин был знаком с ней и постоянно грозил убить, что подтверждалось показаниями Бакуновой, Архиповой и Пулгерова. И в-третьих, человеческая кровь на френче, отобранном у Жоры Тарзана через две недели после исчезновения Маргариты. Все это приводило к единственному выводу - Маргариту Клинову убил Ерыгин.
   Правда, сразу же после обнаружения скелета я послал в Москву череп на исследование известному антропологу профессору Герасимову с просьбой восстановить черты лица убитой. Однако ответ из Москвы задерживался, а время шло. Ерыгин оставался на свободе. Где гарантия, что он не скроется? А если сбежит, сам себе не прощу, да и начальство по голове не погладит. И я принял решение: срочно предъявить Ерыгину обвинение в совершении умышленного убийства, а затем сразу воспользоваться предоставленным следователю правом применить в отношении обвиняемого меру пресечения. И конечно же, не подписку о невыезде, а заключение под стражу. Но если подписку о невыезде я как следователь мог избрать самостоятельно, то с арестом дело обстояло сложнее: по закону требовалась санкция прокурора. А Николай Варламович Хохлов, прокурор нашего района, как об этом хорошо знали работники милиции и прокуратуры, обычно не спешил давать такую санкцию. От тщательно изучал дело, анализировал вместе со следователем все доводы "за" и "против" ареста, а затем обязательно самолично допрашивал обвиняемого...
   На этот раз я был уверен, что прокурор согласится взять Ерыгина под стражу. Во-первых, обвиняется он в тяжком преступлении, во-вторых, в прошлом дважды судим, да и сейчас характеризуется не лучшим образом, а в-третьих, мне казалось, что доказательств, уличающих его, собрано вполне достаточно. Но, увы...
   По мере того как Хохлов листал дело, лицо его хмурилось все больше и больше.
   "Неужели ему не ясно? Или просто перестраховывается? - думал я, не спуская взгляда с прокурора. - Ну и ну! Ожидал поздравлений с успешным раскрытием такого необычного дела, а тут..."
   Не успел я закончить свою мысль, как Николай Варламович, перевернув последний лист дела, поднял на меня глаза и в упор спросил:
   - А вы уверены, что скелет принадлежит Маргарите Клиновой?
   - Да, конечно, - ответил я и в подтверждение сослался на показания отца погибшей, на волосы, которые он опознал, на свидетелей.
   Прокурор слушал внимательно, потом перечитывал какие-то протоколы допросов, снова задавал мне вопросы, по характеру которых нетрудно было догадаться, что он не разделяет моего оптимизма.
   Хохлов считал, что само местопребывание трупа кажется подозрительным. Зачем надо было Ерыгину выбирать для убийства такой отдаленный район (они с Клиновой жили на другом конце города), да еще прятать тело на чердаке многолюдного дома. Я в свою очередь как раз это обстоятельство пытался повернуть в сторону своих выводов. Еще я напирал на личность Ерыгина: все-таки имеет две судимости. На это Хохлов возразил, что, мол, Жора был вором, а не убийцей, и, судя по всему, действительно любил Маргариту Клинову, а поэтому не мог так просто решиться на убийство.
   Вышел я от прокурора совершенно подавленный. Разумеется; ни о каком аресте Ерыгина не могло быть и речи.
   На следующий день, как только я пришел на работу, ко мне заглянула секретарь прокуратуры.
   - Захар Петрович, вам пакет из Москвы.
   Волнуясь, я стал искать, чем бы вскрыть толстый пакет, и, ничего не найдя, оторвал край рукой.
   Лицо Клиновой я знал наизусть - в деле было несколько ее прижизненных фотографий. Не стану описывать то состояние, в котором я взял фотографию рисунка головы, присланного профессором Герасимовым, одно замечу: руки мои дрожали.
   И что же вы думаете: вместо худощавого продолговатого лица Маргариты на меня глянула широкоскулая девушка с монгольскими глазами...
   Позже, анализируя, почему я уверовал в то, что убийцей является Ерыгин, я понял: все началось с разговора со стариком Клиновым, когда он упомянул Жору Тарзана. Крепко ухватился за первую удобную версию. А дальше - как снежный ком. На допросе Бакуновой я, выходит, не столько старался выяснить обстоятельства дела, сколько сам толкал ее (конечно, непроизвольно) к тому, чтобы она помогла мне обосновать мою версию. То же было и с Архиповой, и с Пулгеровым.
   Идти объясняться с Хохловым было для меня мучительно. Кому приятно признаваться в собственном заблуждении. Я ждал разноса, но прокурор выслушал меня спокойно.
   - Ну что же, Захар Петрович, - сказал он, - хорошо, что все понял сам... А ведь дело действительно сложное. Тут можно и ошибиться...
   Я облегченно вздохнул и, желая как-то закрепить позицию Николая Варламовича в сложившейся ситуации, в знак согласия с ним закивал головой, бормоча что-то нечленораздельное: "Да... Мы... Я... Конечно..."
   Но в это время прокурор встал, подошел ко мне вплотную, положил руку мне на плечо и, значительно глядя мне прямо в глаза, сказал то, что я не дал ему договорить:
   - Понимаешь, можно ошибиться. Мы ведь люди... Но не должно! Не имеем мы права ошибаться, когда речь идет об аресте... Знаешь, человек сам по себе крепкий, а вот судьба у него хрупкая. Сломать ее нетрудно, особенно тому, у кого власть... А у нас с тобой не просто власть, а большая...
   С того разговора прошло вот уже скоро тридцать лет, а я не могу забыть его. И не хочу. Вспоминаю о нем каждый раз, когда приходится решать один из труднейших вопросов - о взятии под стражу. Теперь-то я отлично понимаю, что Николай Варламович Хохлов не был перестраховщиком...
   В тот день мы с прокурором просидели часа два, не меньше. Прикидывали, как и что по этому делу предпринимать дальше. Даже вместе составили план следственных действий. А когда я выходил от него, услышал возмущенный голос.
   - Сколько же можно ждать? - обращался к секретарю старичок, которого я сразу узнал.
   Увидев меня, старичок бросился ко мне, схватил за руку:
   - Что же это получается, Захар Петрович? Я первым нашел скелет, а вы меня совсем забыли! Всего один раз допросили и больше не вызываете...
   Я пригласил Дятлова (а это был он) к себе в кабинет. Мне уже было известно, что все жильцы дома называют Дятлова не иначе, как Шерлоком Холмсом за его пристрастие к расследованию замысловатых и запутанных домашних историй. Титул этот закрепился за ним после одного случая. Года два назад женщины третьей квартиры стали получать анонимные письма, порочащие их мужей. Поднялся невероятный шум. Жена одного инженера стала ежедневно устраивать такие скандалы, что даже обитатели соседних домов плотно закрывали окна. Все женщины квартиры подозревали друг друга, и страсти разгорались с каждым днем. Кто-то из мужей обратился за помощью к Спиридону Никитовичу, и тот охотно принял на себя миссию сыщика. Он прежде всего собрал все письма и установил, что они написаны одним и тем же детским почерком. Появилось предположение, что кто-то из мамаш с целью конспирации пользуется услугами своего ребенка-школьника. А так как в квартире оказалось шестеро школьников, Дятлову пришлось с каждым из них завести дружбу. Никто не знал, какими таинственными путями шел Спиридон Никитович в поисках истины, но только через два месяца народный суд осудил виновницу междоусобной войны. Свидетелем обвинения против склочницы выступал ее собственный сын...
   - Видите ли, какое дело получается, Захар Петрович, - заговорил Дятлов, плотно прикрывая за собой дверь. - По-новому кое-что нужно повернуть. Выходит, что мы с вами неправильно чердак рисовали, а значит, неправильно и думали.
   - О чем вы, Спиридон, Никитич? Мы с вами все правильно нарисовали.
   - А вот и не все! Мы чердак-то новый нарисовали, а надо было изобразить его по-старому. Вы же сами сказали, что убийство произошло шесть лет назад! - горячился Дятлов.
   - Сядьте и расскажите все по порядку, - указал я на стул.
   - Наш дом, то есть номер двадцать первый, соединяется с домом двадцать три. Оба дома под одной крышей, но их чердаки разделяются перегородкой, что мы с вами и нарисовали. А теперь вот, оказывается, эта самая перегородка поставлена всего три года назад, а раньше чердак общий был. Ясно?
   Так, выходит, труп могли занести из того дома.
   Сообщение Дятлова давало действительно новые возможности или, как теперь говорят, информацию для размышления.
   До этого нас мало интересовали жильцы дома No 23, когда-то имевшего общий чердак с домом No 21. Другое дело теперь...
   В ходе проверки, которую по моей просьбе тщательно проводили сотрудники уголовного розыска, нас заинтересовала некая Лабецкая Елена Ивановна, лет сорока, медсестра. Последние пять лет она нигде не работала, но жила на широкую ногу. Возможным источником дохода были поклонники, которых, кстати сказать, она часто меняла. Но выяснилось, что это было не так. Напротив, как правило, она сама их щедро угощала, а некоторым даже делала солидные подарки. Кому новую рубашку, кому - брюки, а одному мужчине даже новый шевиотовый костюм купила. Инспектор уголовного розыска сообщил, что прежде Лабецкая работала в родильном доме, где якобы помогала врачу делать аборты, которые в то время были законом запрещены.
   Я разыскал уголовное дело, по которому действительно был осужден врач. Судя по материалам этого дела, врач всю вину взял на себя: мол, медсестра Лабецкая не знала, что он брал с пациенток деньги, и была убеждена, что аборты производились лишь тем, кому они разрешались по медицинским показателям. Короче, из этой истории Лабецкая вышла сухой, но работу вскоре оставила "по собственному желанию".