Бибби Джеймс. Спасение Ронана

Джеймс Бибби
Спасение Ронана

* * *

   Читателей, уже ознакомившихся с первым томом приключений Ронана, могут несколько удивить хвалебные пеаны, коими издатель открыл том второй. Для не столь легковерных мы приводим некоторые издательские цитаты в сопровождении их перевода, взятого из «Рангвальского словаря простого английского языка» (продается в фирменном скриптории издательства «Тарлтрад-Пресс» (Вельбуг), цена 8 таблонов).
   «Эпический…» 700страниц помпезной чешуи.
   «Тщательно выписанный…»Написанный очень медленно большим гусиным пером.
   «Конфронтационный…»Масса ругани.
   «…бьет точно в цель…»По пьяни автор вечно ко всем заводится.
   «…писатель не боится…» «…раздвинуть границы языка…»Не владеет орфографией. Акасается пунктуации…
   «…с академической ученостью…»Скука смертная.
   «По-прежнему продается во всех приличных книжных магазинах…»Потому что никто не покупает.
   «Замечательный шаг вперед в книгоиздании…»Такого бреда еще никто не публиковал.
   «Бурно одобрено критикой…»Не зря же подкармливаем.
   «… этот с нетерпением ожидавшийся второй том…»…из контракта сразу на две книги. Мы только и ждали, как бы поскорей от бездарного недоноска отделаться.
   «Выне будете разочарованы…» …то есть, если только книгу не купите.
   Итак, вы предупреждены.

ИЗОЛЯЦИЯ

   Климат города Забадая жаркий. Очень жаркий. То же самое в отношении всего остального – в особенности еды.
   Забадай славится такими блюдами, как мулампос. До невозможности острое и почти смертельное мясное варево, знаменитое по всему Среднеземью. Его плачевные побочные эффекты дали повод для множества шуток, например: «Какая разница между тем случаем, когда тебя бросает девушка, и тем, когда ты съедаешь тарелку мулампоса?»
   В первом случае из твоего мира выпадает задница. Во втором же – мир выпадает из твоей задницы.
   Постоянно будьте настороже. Некоторые забадайские заведения подают блюда еще более опасные. Так, «Потрошило», кафе-бар на Ножевой улице, славится своим похеросом, острейшим супом, столь едким, что оружейники используют его как чистящее средство. Он за считанные секунды растворяет и удаляет грязь, ржавчину, ярь-медянку, а также остатки трупа внутри комплекта доспехов. А в «Гриле Сатаны» при ресторане «Ин-Кубус», что на Приречной стороне, подают столь острый масукас, что, по слухам, он вызывал тяжелые ожоги горла и ротовой полости, в том числе и у взрослых драконов. Считается даже, что Великий забадайский пожар начался с того, что бесхозную тарелку масукаса нечаянно опрокинули на ресторанную занавеску…

«Примерная Хроника Идуина»

   Нуддо Болтливый глубоко воткнул меч в раскаленный песок. Вытирая вспотевший лоб специальной кожаной повязкой, обернутой вокруг мускулистого предплечья, он оперся о меч и оглядел ревущую людскую массу на забитых до отказа трибунах вместительного стадиона под названием Калазей. Солнечные лучи с силой кузнечного молота барабанили по земле, а беломраморные стены подиума мерцали в тепловой дымке.
   – Толпа сегодня что надо, – заметил Нуддо. – Особенно для четверга.
   Смертельно раненный гладиатор, распростершийся у его ног, негромко застонал, а потом, собирая последние остатки стремительно иссякающих сил, мучительно пополз к далеким воротам из железных прутьев – единственному выходу с арены. Из-за адской жары кровь из обширной раны в его животе оставляла заметно дымящийся красный след. Пока гладиатор сантиметр за сантиметром полз все дальше и дальше, его дыхание становилось все более отрывистым и хриплым.
   Нуддо какое-то время бесстрастно наблюдал за ним, после чего выдернул меч из песка и внимательно изучил запятнанный кровью кончик. Недовольно мотая головой, он нагнулся, взял пригоршню песка и начисто вытер клинок, а затем неспешно зашагал бок о бок со своей жертвой.
   – Нет, ты только их послушай, – продолжил он, указывая на воющих зрителей. – Убей, убей, убей! Только об этом и думают. Ни малейшего интереса к более тонким моментам поединка. Они только крови хотят. Порой я задумываюсь, чего ради мы, гладиаторы, вообще стараемся. Тренировки, работа с мечом… И сколько нам платят? Двадцать шаблонов в день плюс страховка. Уровень жизни ниже среднего, верно? Впрочем, не для тебя. Для тебя она так и так скоро кончится.
   Тут Нуддо сделал паузу и с участием взглянул на свою задыхающуюся жертву.
   – Надеюсь, ты застрахован? Мне бы очень не хотелось увидеть, как твою жену и детишек продают в рабство только потому, что ты свое получил, а страховку как следует не оформил. Лично я в Убалтае страхуюсь. В фирме ССУКИ. «Специальная Страховка Убийц-Контрактников Идуина». Знаешь их рекламу? «Мы ССУКИ и этим гордимся». Обхохочешься, верно? Живот можно надорвать. Особенно твой.
   Не в силах тащиться дальше, раненый гладиатор, задыхаясь, застыл на песке. Пошарив в маленькой сумочке у себя на поясе, он вытащил керамический брелок с маленьким портретиком молодой женщины и трех детишек. Пока его дыхание становилось все более хриплым и прерывистым, он лежал, сосредоточив затуманивающиеся глаза на портретике, а рев толпы все нарастал.
   Нуддо взглянул на ту часть подиума, где Миад Многоречивый, Глава Совета и Первый Козел Отпущения Забадая, только что поднялся из кресла и теперь близоруко озирался в попытке выяснить волю толпы.
   – Нет, ты только глянь на этого помпезного старикашку! Мы могли бы весь день здесь проторчать, дожидаясь, пока он с мыслями соберется. Вернее, я бы мог. Хотя и тут светлую сторону можно найти. По крайней мере, ты не услышишь очередную из его бесконечных речей. В жизни всегда надо искать светлые стороны, разве не так? – Нуддо улыбнулся умирающему гладиатору и почесал у себя в подмышке.
   – А теперь вот на это взгляни! – продолжил он, когда Миад к радости толпы указал большим пальцем вниз. – Просто безобразие, не иначе. А мне казалось, ты лучшего заслуживал. Да, кстати. Прошу прощения за тот маленький фокус с фальшивой рукой, но, как говаривал мой старый папаша, в любви и на войне все средства хороши. Порядочная он был скотина… Ладно, в следующем мире увидимся.
   Протянув руку, Нуддо запрокинул голову умирающему и одним быстрым взмахом меча начисто ее отсек. А затем он поднял отрубленную голову за волосы и с помпой пронес ее по краю арены, снисходительно принимая зрительские овации.
   Наверху, на подиуме, Миад Многоречивый с облегчением наблюдал за восторженной реакцией толпы. Вскоре наступит Неделя Возмездия, и он отчаянно нуждался в повышении своего рейтинга. Иначе Миад и все остальные члены Правящего Совета через неделю тоже могли оказаться на арене лицом к лицу с Нуддо.

* * *

   Система политического представительства Забадая, одного из четырех великих городов Идуина, составляла предмет зависти большинства других городов. Дело здесь в том, что все избранные представители элементарно привязывались к строгому моральному кодексу. Если политика ловили на лжи, ему отрезали язык. Если его ловили на взятках – отрубали руку. (Одним из следствий всего этого явилось то, что забадайские политики стали образцовыми семьянинами.) А измена предвыборному обещанию считалась преступлением, караемая смертной казнью.
   Данная система восходила ко временам Адриана Распущенного, в чье совершенно беспутное правление и был сооружен Калазей. Адриан приказал построить его в подражание Страходрому^[1] в Новоляе, надеясь, что регулярные спортивные состязания и всевозможные гонки окажут умиротворяющий эффект на население, которое буквально кипело недовольством. Однако прошло не так много времени, прежде чем испорченные нравы стали брать верх, и атлетические состязания, заодно со скачками на колесницах, заменили гладиаторские бои, схватки с дикими зверьми и публичные казни.
   Народ, понятное дело, все это кровопролитие просто обожал, однако это не удержало людей от того, чтобы поднять Великий бунт и бросить Адриана вместе с его советниками диким зверям. Зрелище того, как ненавистного правителя рвут на куски полуголодные ленкаты, так полюбилось жителям города, что когда годом позже был в свою очередь свергнут Первый Революционный Совет, его члены вдруг с ужасом обнаружили, что народные массы волокут их к Калазею. Людям страстно хотелось повторения приятного зрелища.
   Затем был избран Второй Революционный Совет, и его члены благотворно, хотя и несколько нервничая, правили Забадаем в течение года, после чего в свою очередь встретили мучительную смерть на жуткой арене Калазея. Теперь уже народ действительно начал входить во вкус. Членов Третьего Революционного Совета пришлось после выборов буквально втаскивать в здание Совета и принуждать к клятве на служение. В отчаянной попытке завоевать благосклонность электората следующий год они провели, прячась под столами и принимая довольно необычные законы вроде «Акта о бесплатных рабынях, с освобождением от всех налогов» или «Билля о неограниченных сексуальных правах для всех избирателей мужского пола». Они и впрямь оказались очень популярны среди электората (главным образом мужского), однако после Женского бунта их также бросили диким зверям вместе с жирными старыми комедиантами, несколькими особенно распутными мужьями и немалым количеством убежденных холостяков.
   Затем в течение нескольких лет правил Совет Женщин, и за это время в свод законов вписали немало новых интересных страниц. Преступления, наказуемые тюремным заключением, теперь включали в себя «Использование унитаза без должной аккуратности и внимания, с оставлением брызг по всему полу», «Намеренное оставление раковины, загаженной сотнями крошечных ошметков бороды после бритья», а также «Оставление крышки унитаза в вертикальном положении, когда сто раз просили так не делать».
   Однако в конце концов все устаканилось, и появилась подлинно интегрированная и демократическая система управления. Тем не менее, поведение членов забадайского Совета оставалось по-прежнему связано суровым кодексом законов, и в результате их правление было настолько милостивым, насколько это вообще возможно.

* * *

   Дневное представление в Калазее понемногу подходило к концу. Миад Многоречивый развалился в кресле, с очевидным облегчением наблюдая за смеющейся, восторженной толпой. Внизу, на арене, Нуддо уже закончил обходить круг почета и стоял у открытых ворот, ставя автографы на программках и бросая их зрителям. У него за спиной укротитель, готовя финальный номер, гнал на раскаленный песок весьма разношерстное стадо перепуганных баранов, козлов и ослов. Из запертых загонов под ареной слышалось нетерпеливое рычание злобных ленкатов. Они отлично знали, что им вот-вот предстоит кормежка.
   Нуддо раздраженно покачал головой. Ничто не возмущало его больше привычки цивилизованной толпы заканчивать дневное развлечение зрелищем того, как кучку перепуганных, беззащитных существ разорвут на части свирепые хищники. Он чувствовал, что это неким образом выбивается из величия и торжественности всего представления. На самом деле Нуддо очень нравилось все это гладиаторство, мужественность превосходного оружия и доспехов, низкопоклонство толпы, палящее солнце, обжигающее спину, пока он подступает к противнику, восторг толпы от всаженного куда надо меча, запах свежепролитой крови в полуденном зное…
   Но сейчас он с отвращением сморщился. Запах действительно был, но вовсе не крови. Кому-то непременно следовало полить из шланга этих клятских козлов. Они воняли еще хуже, чем спрятанные глубоко под землей ямы для рабов Калазея. Нуддо бросил гневный взгляд туда, где два осла одновременно ревели, опорожняя свои внутренности.
   – Как это замечательно! – пробормотал он себе под нос. – Как классно! Какой стильный способ завершить представление!
   Позади него один из ослов, бурый и низкорослый, задумчиво наблюдал, как остальные животные в панике топчутся на месте. Затем осел грустно покачал головой.
   – Это, конечно, только догадка, – заговорил серый, – но полагаю, если бы тебя собралась разорвать на куски стая голодных ленкатов, у тебя бы тоже наверняка разжижение внутренностей произошло. – Нуддо изумленно уставился на осла, а тот продолжал. – Но для вас, людей, все устроено в лучшем виде… Да-да. У вас есть меч и всего один противник. Вот вам бы туда выйти, когда у вас только зубы да копыта имеются. Вы понятия не имеете о том, что в такую минуту мы, копытные, отдали бы за то, чтобы в темпе отрастить большие пальцы.
   – Ты можешь говорить! – выдохнул Нуддо. Осел поднял голову и внимательно посмотрел на гладиатора.
   – Ну, особой пользы мне это не приносит, – пробормотал он. – Или у тебя есть предложения? Может, стоит попытаться отвлечь ленкатов парой забавных анекдотов? Я должен до смерти им надоесть? Или я должен их уговорить? Может, попробовать уговорить их стать вегетарианцами?
   Тут осел склонил голову набок и уставился на гладиатора примерно так же, как голодающий смотрит на целую тарелку кремовых кексов. По спине у Нуддо вдруг побежали мурашки. Он невольно подался назад.
   – Между прочим, – продолжил осел, – никаких хитромудрых комментариев по поводу моих несчастных собратьев я больше выслушивать не намерен. Много на себя не бери. Очень трудно будет держать в руке меч, когда у тебя совсем пальцев не останется. Компренэ?
   Затем осел повернулся и засеменил на арену. Нуддо Болтливый раскрыл было рот, но ни звука не издал. Впервые в жизни он не знал, что сказать.

* * *

   Взволнованный гул на трибунах достигал апогея, пока громадные металлические ворота закрывались за перепуганными животными, а массивная железная клетка медленно, но верно поднималась через потайной люк в противоположном конце арены. Внутри клетки шесть крупных ленкатов в лихорадочном возбуждении бросались на толстые прутья. Их гладкая маслянистая шерсть агрессивно топорщилась, а острые, как бритвы, клыки клацали от голода. Все звери носили узкие ошейники разных цветов.
   Зрители торопливо делали ставки на результат грядущей бойни. Неделю тому назад ленкаты установили новый рекорд, когда в течение трех минут разорвали и стрескали всю добычу. Сегодня немалые деньги ставились на то, что этот рекорд будет побит.
   – Пятьдесят шаблонов! – крикнул кто-то. – Пятьдесят шаблонов на то, что зеленый ошейник убьет первым!
   – Сотню! – крикнул кто-то еще. – Сотню на то, что красный убьет троих!
   – Восемьдесят на то, что они побьют рекорд! – выкрикнула хилая старушенция в переднем ряду. Пылая от возбуждения, она яростно махала в воздухе пачкой пяти-таблонных купюр.
   – Две сотни! – произнес четвертый голос. Хотя голос этот звучал невнятно от выпитого и не громче остальных, всем показалось, будто он как-то расплылся во влажном воздухе, достигая каждого уха. – Две сотни на то, что вон тот осел убьет ленката!
   На мгновение над стадионом повисла тишина, и все головы повернулись к жалкому шибздику, который предлагал столь смехотворное пари. Шибздик сидел в первых рядах и был изрядно пьян, однако в руках он сжимал толстенную пачку купюр. Прямо на глазах у всех он громко рыгнул, а затем любезная, хотя и сильно нетрезвая, улыбка расплылась по его физиономии.
   – Есть желающие? – поинтересовался он.
   «Две клятских сотни? – дружно подумала толпа. – На ОСЛА?! Что он убьет ЛЕНКАТА?! Клят, ну и мудак! Валяй, валяй!»
   Считанные секунды спустя шибздик оказался окружен плотной людской массой, которая размахивала деньгами, выкрикивала предложения о пари и толкалась как целый пчелиный рой, стремящийся добраться до одного и того же цветка. В жадном стремлении получить прибыль никто не заметил, что у насквозь пропитого парня оказалась замечательная способность быстро и точно считать деньги.
   С арены за всей этой суматохой со смутно удовлетворенным видом наблюдал низкорослый бурый осел. Он просеменил к задней части клетки с ленкатами, тогда как остальные бараны, козлы и ослы ревели от страха в другом конце арены, как можно дальше от клетки. Там, заслышав звуки стартового барабана, осел замер и буквально слился с песком.
   Толпа подалась вперед и внезапно затихла в ожидании, а затем барабанный бой достиг крещендо и резко оборвался. Дверца клетки распахнулась, и ленкаты мощным потоком вырвались на свободу. Однородная, коричневая как дерьмо, волна разрушения понеслась по песку.
   В одно мгновение дальний конец арены был полон перепуганных животных, а в следующее его уже усеивали дрожащие куски влажно поблескивающего мяса. Наконец пять ленкатов, утолив жажду убийства, стали насыщаться.
   Однако шестой, самый маленький, оказался слишком медлительным, чтобы застолбить за собой хоть один труп. Шныряя вокруг и рыча на остальных, он отчаянно нуждался в том, чтобы поохотиться на кого-то еще, нанести удары и услышать предсмертные вопли, вырвать жизнь из какого-нибудь несчастного существа, а потом насытиться его плотью. И в этот самый момент из-за клетки в другом конце арены как раз выступил низкорослый бурый осел.
   Ленкат так рванулся вперед, будто ему кто-то в задний проход пригоршню мулампоса сунул. Он пронесся по песку и вытянулся в длинном прыжке, завершение которого ожидалось на спине бурого осла… но в последний момент осел упал на землю и перекатился на спину, и когда ленкат над ним пролетал, он ударил копытами и щелкнул зубами. Ленкат зашипел от боли, когда острые зубы осла перерубили сухожилия на его левой задней ноге. Рухнув на землю в фонтане песка, он покатился по арене, а потом замер спутанной меховой грудой у подножия подиума. Там, взревев от боли и ярости, он с трудом встал и развернулся для новой атаки, но тут же, пораженный увиденным, опять застыл на месте. Осел неистово семенил ему навстречу, копытца вовсю взбивали песок, и прежде чем ленкат смог двинуться, травоядный ударил снова. Его зубы прорвали толстую шерсть и мускулистую плоть на шее хищника, перерубая артерии. Желтая кровь ударила фонтаном, широкой дугой расплескиваясь по беломраморному подиуму. Затем струя постепенно утихла, и ленкат замер безжизненной грудой меха у стены.
   Какое-то мгновение было слышно, как падает булавка. Причем даже не металлическая, а пластиковая булавка, которая падает на пуховую постель в камере с войлочными стенами в нескольких километрах от стадиона. А затем девяносто девять процентов публики Калазея взорвались диким восторгом, от всей души радуясь и вопя. Те же, кто не взорвался, в ужасе глазели на все еще подрагивающий труп ленката, прежде чем перевести взгляды на пьяного шибздика, который прыгал как мячик и выкрикивал радостные приветствия победоносному ослу. Что было весьма подозрительно. Похоже, они друг друга знали.
   – Ура, Котик! Ты молоток! – вопил шибздик, размахивая толстой пачкой купюр. – Просто класс! Только глянь, какой у нас навар! Здорово мы этих мудозвонов обчистили!
   Осел тем временем нервно поглядывал в другой конец арены, где пятерка ленкатов прожорливо подъедала оставшиеся кусочки мяса.
   – Гм, Тарл… пожалуй, неплохо бы свалить, – пробормотал он. – Прямо сейчас! Если тебе все равно, то давай.
   – Ага. Гм… да, конечно. – Пьяный шибздик по имени Тарл вдруг понял, что некоторые из «мудозвонов» смотрят на него с явным раздражением. От них уже слышался глухой ропот недовольства.
   – Это подстава! – проворчал кто-то.
   – Нас ограбили! – буркнул кто-то еще. Невысокий, но предельно мускулистый воин вытащил меч и дал Тарлу его понюхать.
   – Чуешь, чем пахнет? – прорычал он. – Верни мне деньги. Не то пожалеешь.
   Тарл бросил на него туманный взгляд, после чего быстро сунул пачку денег под куртку. Протянув руку вниз, он взял со скамьи полупустую бутылку красного вина, сделал большой глоток, а затем пьяно ухмыльнулся воину.
   – Клят тебе в ухо, сопля, – радостно ответил он.
   Лицо воина побагровело от гнева. Рыча, он замахнулся мечом для убийственного удара. Тарл на долю секунды как-то странно замерцал, а потом внезапно исчез, и на его месте оказалась большая и очень твердая железная наковальня. Меч с громким звоном от нее отскочил. Бешено матерясь, воин схватился за руку, которую только что словно бы ломовая лошадь лягнула.
   Внизу, на арене, осел плотно закрыл глаза, словно бы с нетерпением чего-то ожидая. Затем он приоткрыл один глаз, огляделся и был явно возмущен тем, что он все еще в Калазее.
   – Нечего сказать, славный побег, – пробормотал он себе под нос. – Вот ведь мудак! Мне следовало знать, что ты опять обосрешься!
   В дальнем конце арены пять ленкатов препирались над последним куском козлиного трупа. Когда этот кусок исчез в пасти самого крупного, остальные стали оглядываться по сторонам, выискивая, чем бы еще подкормиться. Все как один заметили осла и с дружным ревом бросились к нему.
   Осел застыл в стоическом ожидании. Он знал, что может справиться с одним ленкатом, но биться сразу с пятью было равносильно попытке остановить большую и очень мощную мясорубку, сунув туда голову. Впрочем, выбора у него не оставалось. Побег отпадал – бежать было просто некуда. Взлететь в небо или зарыться глубоко в песок было бы вполне возможно, имей он крылья или мощные лапы, и осел снова столкнулся лицом к лицу с тем извечным фактом, что в нормальной, повседневной жизни от копыт на самом-то деле почти что ни клята толку. А посему он просто стоял и ждал.
   Самый быстрый из ленкатов бросился на осла, его смертоносная пасть раскрылась… и вдруг осел исчез в раскаленном воздухе, словно кто-то взял и повернул выключатель. Рухнув на песок в сплетении лап, клыков и шерсти, ленкат замер у подиума совсем рядом с трупом его собрата. Четверо остальных, у которых так нагло и внезапно украли добычу, взвыли от ярости, а потом, не найдя ничего лучшего, принялись рвать на части труп товарища.
   Толпа совсем взбесилась. Наблюдать за тем, как стадо безобидных домашних животных рвут на части, было забавно, но чтобы одно из них вдруг оказало противодействие и убило ленката, а потом просто взяло и смылось… это уже было нечто совсем особенное. Полный восторг! Так что все топали, радовались и аплодировали, а развалившийся в кресле над подиумом Миад Многоречивый впервые со дня своего избрания улыбнулся. Только Нуддо Болтливый, стоя за воротами арены, гневно хмурился и на чем свет стоит проклинал укротителя. Впервые за многие годы его капитально обставили, причем сделал это даже не воин, а паршивый бурый осел!
   Нуддо Болтливый был не на шутку раздосадован.

* * *

   Зато клиенты заведения Крысодава на восточной стороне Забадая оказались вполне счастливы, поскольку был вторник, а как гласила корявая надпись над стойкой, «Ва фторник – щасливый вечер у Крысадава».
   Крысодав, полуорк с недюжинным деловым чутьем и похожей на больное легкое физиономией, придумал «Щасливый вечер», дабы противостоять тлетворному влиянию нового винного бара, который открылся по соседству. Главная идея заключалась в том, что ты платил полную цену за первую кружку, а затем за каждую последующую на десять процентов меньше, чем за предыдущую. Таким образом, если первая кружка стоила 100 бронзовых шаблонов, вторая стоила 90, третья – 81, четвертая – 73 и так далее. Все забадайцы любят покупать по дешевке, а посему каждый вторник у Крысодава было не протолкнуться. Каждый изо всех сил старался добраться до рекордного процента от полной цены. В результате все вусмерть нажирались и совершенно не замечали, что Крысодав их нагло обсчитывает.
   Каждый вторник Крысодав делал целое состояние.
   Клиенты у стойки так сосредоточились на выпивке, что никто не заметил, как Тарл внезапно материализовался на стуле в углу. В руке у него по-прежнему была бутылка вина, а на физиономии – та самая пьяная ухмылка, которой он одарил коренастого воина. Из-под его куртки торчала солидная пачка купюр.
   Оглядев знакомое окружение, Тарл перевел дух. Запахи скисшего пива, эльфийской травки и свежей блевотины создавали странный комфорт, и Тарл щелкнул пальцами официантке, заказывая кружку, но тут вдруг понял, что во всей этой сцене чего-то недостает. Вдоль стойки бара выстроилось множество людей, несколько полуэльфов и пара гномов. Там имелись столы, стулья и жуткое море выпивки. Но в этом заведении решительно недоставало ослов.
   Нижняя челюсть Тарла отвалилась, а на его лицо наползло выражение дикого ужаса. Торопливо, с запинками, он пробормотал заклинание, но ничего не произошло. Он попытался снова, глаза его закрылись, руки он вытянул перед собой. Жилы на тощей шее вздулись от напряжения. Обильный пот выступил у Тарла на лбу, а ладони сжались в уродливые клешни.
   Внезапно в воздухе раздался негромкий хлопок, и перед ним материализовался осел. Глаза его были плотно зажмурены, а все мышцы напряжены. Тарл испустил шумный вздох облегчения и повалился на спинку стула, а осел открыл один глаз и огляделся, прежде чем перевести обвиняющий взор на Тарла.
   – Это ты круто завернул, – проворчал он.
   – Я заклинания перепутал, – с жалким видом пробормотал Тарл. – И я не мог… то есть, слова просто не получались. – Тут он умолк и поднял руку. Она все еще заметно дрожала. – Наверное, я слишком много выпил или еще чего. Не знаю. Моя память уже не та… гм… – Он сделал паузу и попытался в точности вспомнить, какой раньше была его память, но безуспешно. Тогда, его ладонь, словно бы действуя независимо от остальных частей тела, медленно поползла к винной бутылке.