Думать хотя бы одно мгновение, что какой-либо из этих пап, кардиналов и других высоких сановников «не был осведомлен» с начала до конца о внешнем значении своих символов значило бы не воздать должного их большой учености и их духу Макиавелизма. Это значило бы забыть, что эмиссары Рима никогда не остановятся перед каким угодно затруднением, которое можно обойти применением иезуитской хитрости. Политика услужливого приспособления никогда не была проведена в такой степени, как это сделали миссионеры в Цейлоне, которые, по словам аббата Дюбуа – несомненно, ученого и компетентного авторитета, – «возили изображения Девы и Спасителя на триумфальных колесницах, подделанных под оргии Джагарнатха, и ввели в церковный церемониал танцовщиц от брахманистских ритуалов».[104] Давайте, по крайней мере, поблагодарим политиканов в черных ризах за их последовательность в применении колесницы Джагарнатха, на которой «нечестивые язычники» возят лингам Шивы. Использование этой колесницы, чтобы, в свою очередь, возить в ней римскую представительницу женского начала в природе, показывает понимание и основательное знание старейших мифологических концепций. Они слили два божества и таким образом в христианской религиозной процессии представили «языческого» Брахму или Нара (отца), Нари (мать) и Вираджа (сына).
Ману говорит:
...«Верховный Владыка, который существует через себя, делит свое тело на две половины, мужскую и женскую, и из союза этих двух начал рождается Вирадж, Сын».[105]
Среди христианских Отцов не было таких, которые могли бы не знать этих символов в их физическом значении, так как в этом последнем значении они были предоставлены невежественной черни. Кроме того, у всех них было достаточно причин, чтобы подозревать оккультный символизм, содержащийся в этих изображениях; хотя, так как ни один из них – за исключением Павла, вероятно – не был посвящен, они не могли что-либо знать о сущности заключительных ритуалов. Любой человек, открывший другим эти тайны, предавался смерти, не взирая ни на пол, ни на национальность, ни на верование. И христианский отец не был бы более защищенным против несчастного случая, нежели языческий Миста или ??????.
Если в течение Аппорреты или предварительных испытаний имелись некоторые сцены, которые могли бы шокировать скромность христианского обращенца – хотя мы сомневаемся в искренности таких заявлений – то их мистический символизм был достаточен, чтобы снять с этих представлений всякое обвинение в безнравственности. Даже эпизод с матроной Баубо – чей довольно чудаковатый способ утешения был обессмертен в меньших мистериях – объясняется беспристрастными мистагогами вполне естественно. Церера-Деметра и ее земные скитания в поисках своей дочери являются эвгемеризованными описаниями одной из наиболее метафизико-психологических проблем, какими когда-либо занимался человеческий ум. Это маска для трансцендентального повествования посвященных провидцев; небесное видение свободной души посвященного о последнем часе, описывающее процесс, посредством которого душа, которая еще не была воплощена, впервые спускается в материю;
...«Благословен тот, кто видел общую суету подземелья; он знает как конец жизни, так и ее божественное происхождение от Юпитера», – говорит Пиндар. Тэйлор доказывает, основываясь на утверждениях не только одного посвященного, что: «драматические представления меньших мистерий были предназначены их основателями для того, чтобы указать оккультно на состояние неочищенной души, снабженной земным телом, окутанной в материальную и физическую природу… и что эта душа, действительно, пока не очищена философией, испытывает смерть через свои союз с телом».
Тело есть гробница, темница души, и многие христианские Отцы считали вместе с Платоном, что душа несет наказание через свой союз с телом. Таково основное учение буддистов и также многих брахманов. Когда Плотин говорит, что
...«когда душа спускается в зарождение (из своего полубожественного состояния), она принимает участие во зле, и ее относит далеко в состояние, противоположное ее первичной чистоте и целостности; окончательно погрузиться в это равносильно падению в темную трясину»,[106]
– он только повторяет учения Гаутамы Будды. Если мы вообще верим древним посвященным, то мы должны принять их толкование своих символов. И если, кроме того, мы найдем, что они совершенно совпадают с учениями величайших философов, и те, которые мы знаем, имеют то же самое значение в современных мистериях Востока, то мы должны верить, что они правильны.
Если Деметра рассматривалась, как интеллектуальная душа или, скорее, как астральная душа, наполовину эманация от духа и наполовину окрашенная материей вследствие ряда последовательных духовных эволюции, то мы легко можем понять, что подразумевалось под личиной матроны Баубо, Очаровательницы, которая до того, как ей удается примирить душу – Деметру с ее новым положением, считает себя обязанной принять сексуальные формы младенца. Баубо есть материя, физическое тело; и интеллектуальную и все еще чистую астральную душу можно заманить в ее новую земную темницу только путем показа невинного младенчества. До тех пор, обреченная на свою участь, Деметра или Magna-Mater, Душа, скитается, колеблется и страдает; но однажды отведав магического напитка, приготовленного Баубо, она забывает свои печали; на некоторое время она расстается с тем сознанием высшего интеллекта, которым она владела до того, как вошла в тело младенца. Начиная с этого времени она должна стремиться вновь соединиться с ним; и когда для ребенка настанет возраст разума, то борьба – забытая в течение нескольких лет младенчества – начинается опять. Астральная душа помещена между материей (телом) и высшим разумом (ее бессмертным духом или ноусом). Который из этих двух победит? Результат этой жизненной битвы решается в этой триаде. Это вопрос нескольких лет физических наслаждений на земле и – если они породили злоупотребления – разложения земного тела, после чего следует смерть астрального тела, которое таким образом лишается возможности соединиться с высшим духом триады, который один только дарует нам индивидуальное бессмертие; или, с другой стороны, человек может стать бессмертным миста, посвященным до смерти тела, в божественные истины потусторонней жизни. Полубоги внизу, и БОГИ вверху.
Такова была главная цель мистерий, которые изображаются теологией, как дьявольские, и высмеиваются современными символогами. Не верить, что в человеке существуют некие сокровенные силы, которые путем изучения психологии он может развить в себе до высшей степени, стать иерофантом, и затем передавать другим при тех же условиях дисциплины земной жизни, – значит бросить обвинения в обмане и сумасшествии на ряд самых лучших, самых чистых и наиболее ученых людей древности и средних веков. Что было иерофанту позволено увидеть в последний час, на это они едва лишь намекают. И все же Пифагор, Платон, Плотин, Ямвлих, Прокл и многие другие знали и подтверждали их реальность.
Во «внутреннем храме» или через изучение теургии, осуществляемое частным образом, или единым напряжением целой жизни духовного труда, они все получили практические доказательства таких божественных возможностей для человека, ведущего свою битву с жизнью на земле, чтобы завоевать жизнь в вечности. Что представляла собою последняя эпоптейя, – на это Платон намекает в «Федре» (64):
...«…будучи посвященными в эти мистерии, которые с полным правом можно назвать самыми благословенными изо всех мистерий… мы были освобождены от приставания зол, которые в противном случае подстерегают нас в каком-то будущем периоде времени. Также вследствие этого божественного посвящения мы стали зрителями цельных, простых, стойких и благословенных видений, пребывающих в чистом свете».
Это высказывание показывает, что они видели видения, богов, духов. Как правильно заметил Тэйлор, со всех таких отрывков из трудов посвященных можно прийти к выводу, «что наиболее возвышенная часть эпоптейи… заключалась в лицезрении самих богов, облеченных в сияющий свет», или высших планетарных духов. Высказывание Прокла по этому поводу недвусмысленно:
...«Во всех посвящениях и мистериях боги проявляют многие свои формы и появляются в различных видах; а иногда, действительно, от них видим бесформенный свет; иногда этот свет соответствует человеческой форме, а иногда он проявляется в другом виде».[107]
Чтобы ни было на земле, все есть подобие и ТЕНЬ чего-то, пребывающего в сфере, пока это сияющее явление (прототип души-духа) остается в неизменном состоянии, то же самое происходит с его тенью. Но когда этот сияющий отдаляется далеко от своей тени, жизнь удаляется от последней на некоторое расстояние. И все же тот же самый свет представляет собою тень чего-то еще более сияющего, чем он сам». Так говорит «Десатир», персидская «Книга Шет» [Стихи, 33-41], тем показывая тождественность своих эзотерических доктрин с доктринами греческих философов.
Второе сообщение Платона подтверждает нашу веру в то, что мистерии древних были тождественны с посвящениями в том виде, как они теперь практикуются среди буддистов и индусских адептов. Высшие видения, наиболее правдивые, осуществляются не через прирожденных экстатиков или «медиумов», как это иногда ошибочно утверждают, но путем регулярной дисциплины постепенных посвящений и развития психических сил. Мисты приводились в тесное единение с теми, кого Прокл называет «мистическими сущностями», «сияющими богами», потому что, как говорит Платон, «мы сами были чистыми и беспорочными, будучи освобождены от этого облекающего нас одеяния, которое мы называем телом и к которому мы теперь прикреплены, как устрица к ее раковине» [31, с. 64].
Таким образом, доктрина о планетарных и земных питри целиком раскрывалась в древней Индии, так же как и теперь, только в самый последний момент посвящения, и адептам высших степеней. Много факиров, которые, хотя и чисты, честны и преданы, все же никогда иначе не видели астрального образа чисто человеческого питара (предка, или отца), как только в торжественный момент своего первого и последнего посвящения. В присутствии своего наставника, гуру, и как раз перед тем, как ватоу-факир будет отправлен в мир живых людей вместе со своим семиузловым бамбуковым жезлом для всякого рода защиты, – его внезапно ставят лицом к лицу с неизвестным ПРИСУТСТВИЕМ. Он видит его и падает, распростершись у ног быстроисчезающей формы, но ему не доверяют великого секрета, как ее вызвать, ибо это составляет высшую тайну священного слога. АУМ содержит вызывание ведической триады, Тримурти – Брахма, Вишну, Шива, – говорят востоковеды;[108] он содержит вызывание чего-то более реального и объективного, чем эта триединая абстракция, – говорим мы, почтительно возражая выдающимся ученым. Это троица самого человека, на его пути к бессмертию через торжественное слияние своего внутреннего триединого Я – наружное грубоматериальное тело, шелуха, даже совсем не принимается во внимание в этой человеческой троице.[109] Именно, когда эта троица, в предвидении конечного ликующего воссоединения за вратами телесной смерти, становится на несколько секунд ЕДИНИЦЕЙ, тогда кандидату в момент посвящения позволяется взглянуть на свое будущее я. Так мы читаем в персидском «Десатире» о «Сияющем», у греческих философов-посвященных об Аугоэйде – самосветящемся, «благословенном видении, пребывающем в чистом свете»; у Порфирия – что Плотин в течение своей жизни шесть раз соединялся со своим «богом», и так далее.
«В древней Индии тайна триады, известная только посвященным, под страхом смерти не могла быть открыта непосвященным», – говорит Врихаспати.
Также не могла она быть открыта в древних греческих и самофракийских мистериях. Также не может она быть открыта и теперь. Она в руках адептов и должна оставаться тайной для мира до тех пор, пока материалистический ученый будет считать ее недоказанным заблуждением, нездоровой галлюцинацией, а догматические богословы – сатанинской ловушкой.
Субъективное общение с человеческими, богоподобными духами тех. кто прежде нас ушли в молчаливую страну блаженства, в Индии делится на три категории. Под духовным руководством гуру или санньяси ватоу (ученик или неофит) начинает чувствовать их. Если бы он не находился под непосредственным руководством адепта, он попал бы во власть невидимых существ и целиком зависел бы от их милости, так как среди этих субъективных влияний он не в состоянии отличить хорошего от плохого. Счастлив тот сенситив, который уверен в чистоте своей духовной атмосферы!
К этой субъективной сознательности, которая представляет первую степень, после некоторого времени добавляется яснослышание. Это вторая степень или стадия развития. Сенситив, когда он не выработался естественно посредством психологической тренировки – теперь слышит внятно, но все еще не в состоянии распознавать; он не в состоянии проверить свои впечатления, и такого беззащитного хитрые силы воздуха очень часто вводят в заблуждение сходством голосов и речи. Но влияние гуру приходит на помощь; это самый крепкий щит против вторжений бхутна в атмосферу ватоу, посвятившего себя чистым, человеческим и небесным питри.
Третьей степенью является та, на которой факир или какой-нибудь другой кандидат и чувствует и слышит и видит, и когда он может по собственному желанию воспроизводить отражения питри в зеркале астрального света. Все зависит от его психологических и месмерических сил, которые всегда пропорциональны интенсивности его воли. Но факир никогда не будет управлять Акашей, духовным жизнепринципом, всемогущим посредником каждого феномена, в такой же степени, как адепт третьего и высшего посвящения. А феномены, производимые волею последнего, обычно не совершаются на базарах для удовлетворения исследователей с раскрытыми ртами.
Единство Бога, бессмертие духа, вера в спасение только через наши труды, заслуга и наказание, – таковы основные пункты веры религии мудрости, и основы ведантизма, буддизма, парсизма; и мы находим, что таковыми были даже основы древнего Озиризма, когда мы, предоставив популярного солнечного бога материализму черни, сосредоточиваем наше внимание на Книгах Гермеса Трижды Великого.
......«МЫСЛЬ сокрыта, мир пока еще в молчании и тьме… Тогда Господь, который существует через Самого Себя и который не должен быть раскрыт внешним чувствам человека; рассеял тьму и проявил воспринимаемый мир».
«Он, кто может быть ощутим только духом, который неуловим органами чувств, кто не имеет зримых частей, вечен, душа всех существ, которого никто не может постичь, – проявил Свое собственное великолепие» [ «Законы Ману», кн. I, шл. 6-7].
Таково идеальное представление о Высочайшем в уме каждого индусского философа.
...«Изо всех обязанностей самая главная – приобрести познание верховной души (духа); это первая изо всех наук, ибо только она одна дает человеку бессмертие» [ «Законы Ману», кн. XII, шл. 85].
А наши ученые говорят о нирване Будды и мокше Брахмы как о полном уничтожении! Именно так нижеследующий стих истолковывается некоторыми материалистами:
...«Человек, который осознает Верховную Душу в своей собственной душе, так же как и в душах всех тварей, и который равно справедлив ко всем (будь то люди или животные), получает самую счастливую изо всех судеб, а именно – быть окончательно абсорбированным в лоно Брахмы» [«Законы Ману», кн. XII, шл. 125].
Доктрины о мокше и нирване, в таком виде, как их понимает школа Макса Мюллера, никогда не могут быть сопоставлены с многочисленными текстами, которые можно найти, если потребуется, в качестве окончательного опровержения. Во многих пагодах существуют скульптуры, которые явно противоречат такому обвинению. Попросите брахмана объяснить мокшу, обратитесь к образованному буддисту и попросите его, чтобы он определил вам значение нирваны. Оба ответят вам, что в каждой из этих религий нирвана представляет догмат бессмертия духа. Что достигнуть нирваны означает абсорбцию в великую мировую душу, причем последняя представляет собою состояние, а не индивидуальное существо или антропоморфического бога, как некоторые понимают это великое существование. Что дух, достигший этого состояния, становится частью цельного всего, но несмотря на это, никогда не теряет своей индивидуальности. С этого времени дух живет духовно, не боясь дальнейших изменений формы, ибо форма принадлежит материи, а состояние нирваны подразумевает полное очищение или окончательное избавление даже от самой возвышенной частицы материи.
Это слово, абсорбирован, после того как доказано, что индусы и буддисты верят в бессмертие духа, обязательно должно иметь значение тесного соединения, а не уничтожения. Пусть христиане называют их идолопоклонниками, если они еще осмеливаются это делать перед лицом науки и последних переводов священных санскритских книг; они не имеют никакого права представлять умозрительную философию древних мудрецов, как несостоятельность, и самих философов, как лишенных логики глупцов. С гораздо большим основанием мы можем обвинить древних евреев в крайнем нигилизме. В книгах Моисея – а также пророков – нет ни одного слова, если взять его в буквальном значении, которое говорило бы о бессмертии духа. Все же любой набожный еврей также надеется, что он будет «вобран в лоно А-Брахама».
Иерофантов и некоторых брахманов обвиняют в том, что они дают своим эпоптам крепкие напитки и наркотики, чтобы вызвать видения, которые принимаются последними за реальность. Они, действительно, употребляли и употребляют священные напитки, которые, подобно напитку Сома, обладают способностью освобождать астральную форму от пут материи; но в тех видениях столько же мало можно приписать галлюцинациям, сколько в том, что видит ученый с помощью микроскопа в микромире. Человек не может ни ощутить, ни прикасаться, ни беседовать с чистым духом с помощью какого-либо из телесных чувств. Только дух один может разговаривать с духом и видеть духа; и даже наша астральная душа, Doppelganger, слишком груба, еще слишком запятнана земной материей, чтобы всецело доверять ее восприятиям и нашептываниям.
Насколько опасным часто может стать необученный медиумизм, и как хорошо это понимали древние мудрецы, которые принимали против него меры, – прекрасный пример дает нам случай с Сократом. Старый греческий философ был «медиум», вследствие чего никогда не был посвящен в мистериях, ибо таков был суровый закон. Но у него был свой «знакомый дух», его daimonion, как его тогда называли; и этот невидимый советник стал причиною его смерти. Общепринято думать, что если он не был посвящен в мистерии, то это потому, что сам не стремился к этому. Но «Сокровенные Летописи» указывают нам, что это было потому, что его не могли допустить к священным ритуалам, и именно, как и мы утверждаем, по причине его медиумизма. Существовал закон, недопускающий к мистериям не только тех, кто были осуждены за умышленное колдовство,[110] но даже тех, про кого было известно, что у них есть «знакомый дух». Закон был справедлив и логичен, так как настоящий медиум более или менее безответственен; и этим в некоторой степени объясняются эксцентричности Сократа. Медиум должен быть пассивен, и если он крепко верит своему «духу-руководителю», – он позволит управлять собой последнему, но не правилам святилища. Медиум древности, подобно современному «медиуму», мог быть погружен в транс по воле и желанию той «силы», которая управляла им; поэтому ему нельзя было доверить страшные тайны окончательного посвящения, «которые нельзя было раскрывать под угрозой смертной казни». Старый мудрец в беззащитные моменты «духовного вдохновения» раскрыл то, чему он сам никогда не учился, и поэтому был казнен как атеист.
Имея такой пример, как Сократа, как быть в отношении видений и духовных чудес эпоптов Внутреннего Храма – может ли кто-нибудь утверждать, что эти провидцы, теурги и тауматурги все были «духовными медиумами»? Ни Пифагор, ни Платон и никто из позднейших более значительных неоплатоников; ни Ямвлих, ни Лонгин, ни Прокл, ни Аполлоний Тианский не были медиумами; ибо в противном случае их совсем не допустили бы к мистериям. Как доказывает Тэйлор: «Это утверждение о божественных видениях в мистериях ясно подтверждено Плотином. И короче говоря, что магические вызывания составляли часть священнического служения в них и что в это всеобще верила вся древность задолго до времен позднейших платоников», это доказывает, что кроме естественного «медиумизма», с начала времен существовала таинственная наука, обсуждаемая многими, но известная немногим.
Полезное применение ее есть стремление к нашему единственно истинному и родному дому – к послежизни, и желание более тесного сближения с нашим духом-породителем; злоупотребление ею есть колдовство, черная магия. Между этими двумя находится природный «медиумизм», это душа, облаченная в несовершенную материю, готовый посредник как для одного, так и для другого и полностью зависящий от своего жизненного окружения, наследственности – физической так же, как и ментальной – и также от природы тех «духов», которых он привлекает в свое окружение. Благословение или проклятие, как решит судьба, если этот медиум не очистится от земного шлака.
Причина, по которой во всех веках так мало было известно о тайнах посвящения – двойная. Первая уже неоднократно была объяснена несколькими авторами и заключалась в ужасном наказании, навлекаемом каждым проговорившимся. Вторая заключалась в сверхчеловеческих трудностях и даже опасностях, с которыми отважный кандидат в старину должен был встретиться и или их победить или умереть, если, что еще хуже, он не сходил с ума. Для человека, чей ум был полностью одухотворен и поэтому подготовлен для любого страшного зрелища, – никакой реальной опасности не было. Тому, кто полностью осознал силу своего бессмертного духа и ни на мгновение не сомневался в его всемогущей защите, бояться было нечего. Но горе тому кандидату, в котором малейший физический страх – больное дитя материи – затмевал зрение и лишал веры в свою собственную неуязвимость. Тот, кто не был вполне уверен в своей моральной пригодности принять бремя этих потрясающих тайн, – был обречен.
В «Талмуде» дано повествование о четырех танаимах, которым позволили, в аллегорических выражениях, войти в сад наслаждений, т. е. быть посвященными в оккультную и окончательную науку.
...«Согласно учению наших святых учителей, имена тех четырех, которые вошли в сад наслаждений суть: Бен Асаи, Бен Зома, Ахер и раввин Акиба…
Бен Асаи посмотрел и – ослеп.
Бен Зома посмотрел и – сошел с ума.Ахер ограбил наслаждения (все спутал и потерпел неудачу). Но Акиба, который вошел с миром, также с миром и вышел, ибо святой, будь благословенно его имя, сказал: «Этот старик достоин того, чтобы служить нам со славою»».
«Ученые комментаторы «Талмуда», раввины синагоги, объясняют, что сад наслаждений, куда эти четыре персонажа вошли, есть не что иное как та таинственная наука, наиболее страшная для слабых умов, которых она прямо приводит к сумасшествию», – говорит А. Франк в своей «Каббале».
Не тот должен бояться, кто сердцем чист и учится лишь с целью самоусовершенствования и более легкого приобретения обещанного бессмертия; но скорее тот, кто делает из этой науки наук грешный предлог для мирских целей. Последний никогда не выдержит каббалистических вызываний высшего посвящения.
Безнравственные представления тысячи и одной секты раннего христианства могут также быть раскритикованы пристрастными комментаторами, как и древние элевсинские и другие ритуалы. Но почему они должны навлекать на себя упреки богословов, когда их собственные «мистерии» «божественного воплощения у Иосифа и Марии и ангела» в одной священной трилогии инсценировались не только в одной стране и были весьма знамениты в одно время в Испании и Южной Франции? Впоследствии, подобно многим когда-то тайным обрядам они целиком перешли в руки населения. Еще лишь несколько лет тому назад в течение каждой Рождественской недели в Польше и Южной России устраивались представления «вертепов», в которых показывались вышеназванные персонажи, причем младенца Иисуса показывали в яслях. Это называлось «колядовки»; правильное этимологическое происхождение этого слова мы не в состоянии дать, если только оно не произошло от глагола «колядовать», это слово мы охотно предоставляем филологам. В детстве мы видели эти представления. Нам запомнились три царя-волхва, представленные тремя куклами в напудренных париках и цветных трико; и из-за воспоминания глубокого чувства почтительности и уважения на набожных лицах присутствующей публики нам еще легче оценить честное и справедливое замечание, сделанное издателем во введении к «Элевсинским мистериям»; он говорит: