Изучающий труды Лепсия, Шампольона и других египтологов быстро опознает Изиду в качестве «жены с ребенком», «одетую в Солнце и с Луною под ногами», которую «великий огненный Дракон» преследовал, и которой «были даны два крыла Великого Орла, чтобы она могла улететь в пустыню». Тифон был краснокожий [333].
Два Брата, представляющие Доброе и Злое Начала, появляются в мифах Библии, так же как и мифах неевреев – Каин и Авель, Тифон и Озирис, Исав и Иаков, Аполлон и Пифон и т. д. Исав или Осу описан, после рождения, как «весь красный как меховое одеяние». Он есть Тифон или Сатана, противоположение своему брату.
Со времен отдаленнейшей древности все народы относились к змию с глубочайшим почтением, как к воплощению божественной мудрости и символу духа, и мы узнаем от Санхуниафона, что именно Гермес или Тот был первым, кто рассматривал змия, как «наиболее духоподобного изо всех пресмыкающихся»; и гностический змий с семью гласными над головою есть только копия Ананты, семиглавого змия, на котором покоится бог Вишну.
Мы испытали немалое удивление, обнаружив после прочтения новейших европейских трактатов о культе змия, что их авторы признают, что публика «все еще находится в почти полном неведении о происхождении суеверия, о котором идет речь». Стейнлэнд Уэйк, цитату из которого мы приводим, говорит:
...«Изучающий мифологию знает, что некоторые идеи у народов древности связывались со змием, и что он является их излюбленным символом для определенных божеств; но почему именно это животное, а не какое-либо другое было избрано для этой цели, – это пока-что неизвестно» [608].
Джеймс Фергюссон, член Королевского Общества, который собрал такой обильный материал по этому древнему культу, кажется, не обладает большим прозрением истины, чем остальные [609].
Наше объяснение этого мифа может быть малоценным для изучающих символогию, но все же мы верим, что истолкование первоначального культа змия, в таком виде, как оно дано посвященными, правильно. В томе I мы приводили цитату из Змеиной Мантры в «Айтарейя-брахмане», отрывок, где говорится о земле, как о «Сарпа Раджни», Царице Змей и «матери всего, что двигается». Эти выражения относятся к тому факту, что прежде чем наша планета стала яйцеобразной или круглой, она представляла собою длинный след из космической пыли или огненного тумана, двигающегося и извивающегося подобно змею. Это, сказано в объяснениях, был Дух Божий, двигавшийся по хаосу до тех пор, пока его дыхание не высидело космическую материю и не заставило ее принять кольцеобразную форму змея с хвостом во рту – эмблемы вечности в ее духовном, и нашего мира – в ее физическом смысле. По понятиям древнейших философов, как мы показали в предыдущей главе, земля, подобно змею, сбрасывает свою кожу и является после каждой из малых пралай обновленной, а после великой пралайи воскресает или снова выявляется из своего-субъективного состояния в объективное. Подобно змею, она не только «сбрасывает свою старость», – говорит Санхуниафон, – «но увеличивается в размере и силе». Вот почему не только Серапис, а позднее и Иисус изображались в виде большого змея, но даже в нашем нынешнем веке большие змеи со священной заботой содержатся в мусульманских мечетях; например, в мечети Каира. Говорят, что в Верхнем Египте один знаменитый святой появлялся в виде большого змея, а в Индии в некоторых детских колыбелях вместе с ребенком воспитывают по паре змей, самца и самочку, и также часто держат змей в домах, так как считают, что они приносят (магнетическую ауру) мудрости, здоровья и удачи. Они – потомство Сарпа Раджни, земли, и наделены всеми ее свойствами.
В индусской мифологии Васаки, Великий Дракон изверг на Дургу из своего рта ядовитую жидкость, которая растекалась по земле, но ее супруг Шива заставил землю раскрыть свой рот и проглотить ее.
Таким образом, мистическая драма небесной девы, преследуемой драконом, стремящимся пожрать ее дитя, была не только изображена созвездиями неба, как об этом упоминалось, но была также представлена в секретном культе храмов. Это была мистерия бога Сол, и вырезана на одном черном изображении Изиды.[573] Божественного Мальчика преследовал жестокий Тифон.[574] В одной египетской легенде говорится о Драконе, преследующем Сизиду (Изиду), когда та силится защитить своего сына [333]. Овидий описывает Диону (супругу первоначального пелазгийского Зевса и мать Венеры) как убегающую от Тифона на Евфрат [349, II, 451], таким образом устанавливая, что этот миф принадлежит всем тем странам, где праздновались мистерии. Виргилий воспевает победу:
«Привет, возлюбленное дитя богов, благородный сын Юпитера!
Прими великие почести; настало время;
Змий умрет!» [613, IV]
Альберт Магнус, сам будучи алхимиком и исследователем оккультных наук, так же как и епископом римско-католической церкви, в своем энтузиазме к астрологии заявил, что зодиакальный знак Небесной Девы поднимается на горизонте двадцать пятого декабря, в момент, которому церковь приписывает рождение Спасителя [614].
Этот знак и миф о матери и ребенке были известны за тысячелетия до христианской эры. Драма мистерий Деметры представляет Персефону, ее дочь, унесенной Плутоном или Гадесом в мир мертвых; и когда мать наконец находит ее там, она оказывается королевой царства Тьмы. Этот миф церковь превратила в легенду о Св. Анне,[575] разыскивающей свою дочь Марию, которая была увезена Иосифом в Египет. Персефона изображается в двумя колосьями пшеницы в руке; точно так же и Мария на старинных картинах; таковою же была Небесная Дева Созвездия. Альбумазар Аравийский указывает на тождественность этих нескольких мифов следующими словами:
...«В первом декане Девы встает девица, по-арабски называемая Адереноса [Адха-нари?], то есть чистая беспорочная дева,[576] прекрасная собою, с очаровательным лицом, скромными привычками, с распущенными волосами, держащая в руках два пшеничных колоса, сидящая на разукрашенном троне, нянчащая мальчика и прямо кормящая его в месте, называемом Иудея; мальчика, я говорю, некоторыми народами называемого Иисусом, что значит Исса, кого они также называют Христом по-гречески» [615, III, 5].
В то время греческие, азиатские и египетские идеи подверглись значительному преобразованию. Мистерии Диониса-Сабезия были заменены обрядами Митры, чьи «пещеры» вытеснили святилища прежнего бога от Вавилонии до Британии. Серапис или Сри-Апа из Понта узурпировал место Озириса. Царь Восточного Индустана, Ашока, принял религию Сиддхаратхи и посылал миссионеров в Грецию, Азию, Сирию и Египет провозглашать евангелие мудрости. Ессеи Иудеи и Аравии, терапевты[577] Египта, пифагорейцы[578] Греции и Magna Graecia были, очевидно, приверженцами новой веры. Легенды о Гаутаме вытеснили мифы о Горе, Анубисе, Адонисе, Атисе и Вакхе. Те снова были вплетены в мистерии и в Евангелия, и им мы обязаны той литературой, которая известна как литература евангелистов и «Апокрифический Новый Завет». Они хранились эбионитами, назареями и другими сектами, как священные книги, которые они могли «показывать только мудрым», и так они просуществовали до тех пор, пока растущее влияние римской церковной власти не стало способным вырвать их у тех, кто их хранил.
В то время, когда верховный жрец Хилкия якобы нашел «Книгу Закона», индусские «Пураны» (священные писания) уже были известны ассирийцам. Последние в течение многих веков властвовали от Геллеспонта до Инда и, вероятно, вытеснили арийцев из Бактрии в Пенджаб.
«Книга Закона», похоже, была одной из «пуран». «Ученые брахманы», – говорит сэр Уильям Джонс, – «утверждают, что пять условии необходимы, чтобы создать действительную „пурану“:
1. Анализ сотворения материи в целом.
2. Анализ сотворения или производства второстепенных материальных и духовных существ.
3. Краткое хронологическое изложение великих периодов времени.
4. Краткое генеалогическое изложение главных семейств, царствовавших над страной.
5. Наконец, жизнеописание какого-либо великого человека в отдельности».
Достаточно очевидно то, что кто бы ни написал Пятикнижие, он имел перед собой этот план, также и писавшие Новый Завет были очень хорошо знакомы с буддийским ритуальным культом, легендами и доктринами через буддийских миссионеров, которых в те дни много было в Палестине и в Греции.
Но «нет Дьявола, нет и Христа». Это основная догма церкви. Мы должны пристально изучить их обоих нераздельно. Существует таинственная связь между этими двумя, более тесная, чем, возможно, об этом подозревают, доходящая до тождественности. Если мы соберем вместе мифических сынов Божиих, которые все рассматривались как «первородные», то обнаружится, что все они совпадают и сливаются воедино в этом двойственном характере. Адам Кадмон раздваивается, превращаясь из духовной идейной мудрости в творящую, которая выявляет материю. Адам из праха является и сыном Бога и Сатаной, а последний, согласно «Иову», также является сыном Бога.[579]
Геркулес также был «Первородным». Он также является Бэлом, Ваалом и Балом, и поэтому Шивой Разрушителем. Еврипид величает Вакха «Вакхом, сыном Божиим». Как ребенка, Вакха, подобно Иисусу «Апокрифических Евангелий», очень боялись. Он описан как благожелательный к человечеству; однако он был безжалостен в наказывании каждого, кто не отдавал должного уважения его культу. Пентей, сын Кадма и Гермионы. Он казнен за отсутствие благочестия, подобно сыну раввина Ханнона.
Аллегория о Иове, которую мы уже приводили, если ее правильно понять, даст ключ ко всему этому вопросу о Дьяволе, его природе, назначении, а также подтвердит наши утверждения. Пусть ни один набожный человек не возражает на это обозначение – аллегория. Миф является излюбленным и всемирным методом наставления во времена глубокой древности. Павел, обращаясь к коринфянам, заявил, что все повествование о Моисее и израильтянах было символическим,[580] в своем «Послании к Галатам» утверждал, что все повествование о Аврааме, его двух женах и их сыновьях – аллегория.[581] В самом деле, это есть теория, переходящая в несомненность, что исторические книги Ветхого Завета того же характера. Мы не совершаем какой-либо недопустимой вольности с «Книгой Иова», когда даем ей то же самое название, какое Павел дал повествованиям об Аврааме и Моисее.
Но нам, может быть, следует объяснить древнее пользование аллегорией и символизмом. Истина, заключающаяся в первой, должна была достигаться путем выводов; символ выражал какое-то абстрактное качество божества, которое миряне легко могли понять. Его высшему значению здесь ставился предел, и с этих пор впредь массы пользовались им как образом в идолопоклоннических обрядах. Но аллегорию приберегали для внутреннего святилища, когда допускались только избранные. Отсюда и ответ Иисуса, когда ученики спросили его, почему он говорит толпе притчами.
«Вам», – сказал он, – «дано знать тайны Царствия Небесного, а им не дано. Ибо, кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то что он имеет».
В малых мистериях обмывали свинью, символизируя этим очищение неофита; а ее возвращение в грязную лужу указывало на поверхностный характер проделанной работы.
...«Миф есть нераскрытая мысль души. Характерной чертой мифа является превращение размышления в историю (в историческую форму). Как в эпосе, так и в мифе исторический элемент преобладает. Основу мифа часто составляют факты (внешние события), и с ними переплетаются религиозные идеи».
Вся аллегория об Иове является открытой книгой тому, кто понимает пиктографический язык Египта, как он запечатлен в «Книге Мертвых». В сцене Суда Озирис изображен сидящим на своем троне и держащим в одной руке символ жизни, «крюк влечений», а в другой – мистический вакхический веер. Перед ним находятся сыны Бога – сорок два судьи мертвого. Алтарь находится непосредственно перед троном, уставленный приношениями и увенчанный священным цветком лотоса, на котором стоят четыре духа. У входа стоит душа, которую будут судить и которую Тмей, гений Истины, приглашает на этот заключительный акт испытания. Тот, держа в руке камышовую палочку, заносит происходящее в Книгу Жизни. Гор и Анубис, стоящие у весов, проверяют вес, который определяет, уравновешивает ли сердце умершего символ истины, или же последний перетягивает. На пьедестале сидит волчица – символ Обвинителя.
Посвящение в мистерии, как известно всем интеллигентным людям, было театральным представлением сцен в подземном мире. Такова была и аллегория о Иове.
Несколько критиков приписали авторство этой книги Моисею. Но она старше, чем Пятикнижие. В самой этой поэме Иегова не упоминается, и если это имя встречается в прологе, то этот факт следует приписать или ошибке переводчиков, или преднамеренному умыслу, вызванному более поздней необходимостью преобразить политеизм в монотеистическую религию. Применяемый для этого план был очень простой: многие имена элохимов (богов) нужно было приписать единому богу. Так в одном из старейших еврейских текстов «Книги Иова» [XII, 9] стоит имя Иегова, тогда как во всех других рукописях стоит «Адонай». Но в первоначальной поэме Иегова отсутствует. Вместо этого имени мы находим Ал, Алейм, Але, Шаддай, Адонай и т. д. Поэтому мы должны придти к выводу, что или пролог и эпилог были добавлены в более поздний период, что недопустимо по многим причинам, или же что они были переделаны как и остальные рукописи. Затем, мы находим, что в этой архаической поэме нигде не упоминается субботнее установление, но много ссылок на священное число семь, о чем мы будем говорить в дальнейшем, и непосредственная дискуссия по Сабеизму, поклонению небесным телам, которое в те дни преобладало в Аравии. Сатана в этой книге назван «сыном Божиим»; он один из советников, явившийся перед Богом, и он побуждает Бога на испытание верности Иова. В этой поэме яснее и проще чем где-либо еще, мы обнаруживаем значение слова «Сатана». Это термин для обязанности или роли общественного обвинителя. Сатана – это тот же Тифон египтян, дающий свои обвинения в Аменти; эта должность настолько же уважаемая, как должность государственного прокурора в нашем веке; и если через невежество первых христиан его впоследствии отождествляли с Дьяволом, то сам он тут ни при чем.
«Книга Иова» – это полное описание древнего посвящения и испытаний, которые обычно предшествуют этой величайшей изо всех церемоний. Неофит находит себя лишенным всего, что ему было дорого, и заболевшим скверной болезнью. Его жена уговаривает его помолиться Богу и умереть – нет никакой надежды для него. Три друга по взаимному соглашению появляются на сцене: Элифаз, ученый феманитянин, полный знаний, «которые мудрецы унаследовали от своих отцов, которым единственным была отдана земля»; Билдад, консерватор, принимающий все, как есть, и осуждающий Иова, что у него имеются недобрые поступки, раз он заболел; и Софар, умный и искусный по «общеизвестным истинам», но не обладающий внутренней мудростью. Иов смело отвечает:
...«Если я совершил ошибки – это дело мое. Вы возвеличиваете себя и выступаете против меня с упреками; но то был Бог, кто поразил меня. Почему вы преследуете меня и не удовлетворитесь тем, что моя плоть разрушается? Но я знаю, что жив мой Заступник, и в один из грядущих дней он станет на земле на защиту меня; и хотя вместе с моей кожей уничтожится и то, что под нею, все же, даже без плоти я увижу Бога… Вы скажете: „Почему мы досаждаем ему?“ Ибо корень всего этого во мне!»
Этот отрывок, подобно всем другим, в которых имелся хотя бы малейший намек на «Заступника», «Избавителя» или «Оправдателя», был истолкован, как имеющий непосредственное отношение к Мессии; это кроме того факта, что в «Септуагинте» этот стих был переведен следующим образом:
«Ибо я знаю, что Он вечен,
Кто постоянно возвращает меня на землю,
Восстанавливая мою бренную оболочку,
Которая безропотно выносит такое», и т. д.
В варианте царя Иакова его перевод не имеет никакого сходства с оригиналом.[582] Хитрые переводчики изложили это место так: «Я знаю, что мой Избавитель жив», и т. д. И все же «Септуагинта», «Вульгата» и еврейский оригинал – все должны считаться вдохновенным Словом Божьим. Иов же обращается к своему собственному бессмертному духу, который вечен и который, когда придет смерть, освободит его от гнилого земного тела и облечет в новую духовную оболочку. В «Элевзинских мистериях», в египетской «Книге мертвых» и во всех других трудах на тему посвящения, это «вечное существо» имеет название. У неоплатоников это был Ноус, Аугоэйд, у буддистов – Аггра; у персов – Феруэр. Все они называются «Избавителями», «Заступниками», «Метатронами», и т. п. На Митраических скульптурах Персии феруэр представлен в виде крылатой фигуры, реющей в воздухе над своим «объектом» или телом.[583] Это есть сияющее Я – Атман индусов, наш бессмертный дух, кто единственный может спасти нашу душу и спасет ее, если мы последуем за ним, вместо того, чтобы позволить нашему телу увлекать нас вниз. Поэтому в халдейских текстах вышеупомянутое читается так: «Мой избавитель, мой возобновитель», т. е. Дух, который возобновит сгнившее тело человека и преобразует его в одеяние из эфира. И именно этого Ноуса, Аугоэйда, Феруэра, Аггра, Духа его самого, и увидит восторжествовавший Иов, утеряв свою плоть, т. е. когда он освободится от своего телесного плена, Духа, которого переводчики именуют «Богом».
В поэме о Иове не только нет ни малейших намеков на Христа, но и в настоящее время вполне доказано, что все те варианты различных переводчиков, которые совпадают с переводом царя Иакова, были написаны, основываясь на авторитете Иеронима, который позволил себе странные вольности в своей «Вульгате». Он был первым, втиснувшим в этот текст нижеследующий стих своего собственного сочинения:
«Я знаю, что мой избавитель жив,
И в день последний я восстану из земли,
И снова буду окружен телесной оболочкой,
И во плоти предстану перед Богом моим».
Все это могло бы послужить хорошей причиной для него самого поверить в это, ибо он знал это, но для других, кто не знали и кто, более того, нашли в этом тексте совершенно другую идею, это только доказывает, что Иероним решил посредством еще одной вставки навязать догму о воскресении «в день последний», и притом в той же коже и плоти, какими мы пользовались на земле. Это, действительно, прекрасная перспектива «восстановления». Почему бы еще не восстановить и то белье, в котором телу пришлось умереть?
И как мог автор «Книги Иова» что-нибудь знать о Новом Завете, когда очевидно, что он даже о Ветхом Завете ничего не знал? В ней мы видим полное отсутствие намеков на какого-либо патриарха, и настолько очевидно, что она труд посвященного, что одна из трех дочерей Иова даже названа несомненно «языческим» мифологическим именем. Имя Каренхапух разнообразно переводится многими переводчиками. В «Вульгате» – «рог сурьмы», в Септуагинте – «рог Амалфеи», няни Юпитера, и одного созвездия, символ «рога изобилия». Присутствие в Септуагинте этой героини языческого сказания доказывает, что переписчики не ведали его значения, так же как и эзотерический источник «Книги Иова».
Вместо того, чтобы утешать, три друга страдающего Иова стараются убедить его, что его несчастье нашло на него в наказание за какие-то великие прегрешения с его стороны. Швырнув обратно им их обвинения, Иов клянется, что до тех пор пока он дышит, он будет защищать свое дело. Он оглядывается на период своего преуспеяния, «когда тайна Бога пребывала над его святилищем», и он был судьею, «восседавшим высоко и пребывавшим, как царь в армии, или тем, кто утешал оплакивающих», и сравнивает с этим нынешнее время – когда кочующие бедуины надсмехались над ним, люди «грязнее земли», когда он был повержен несчастьем и отвратительной болезнью. Затем он заявляет о своем сострадании к несчастным, своей чистоте, честности, неподкупности, своем строгом правосудии, своей благотворительности, скромности, непричастности к распространенному поклонению солнцу, своей кротости по отношению к врагам, гостеприимстве к странникам, своем открытом сердце, своей смелой защите правого, хотя он наталкивался на толпы и осуждение семейств; и он взывает к Всемогущему, чтобы тот ответил ему, и требует от противников, чтобы те написали, в чем он виноват.
На это не было и не могло быть какого-либо ответа. Те трое стремились сокрушить Иова мольбой и обычными аргументами, но он потребовал, чтобы каждый его поступок рассматривался в отдельности. Затем появился четвертый: Элиху, сын Барахиля Бузита, из кровных родственников Рама.[584]
Элиху – иерофант; он начинает с выговора, и софизмы притворных друзей Иова сметаются подобно вольному песку под дуновением западного ветра.
...«И Элиху, сын Барахиля, заговорил и сказал: «Великие люди не всегда бывают мудрыми… в человеке есть дух; дух во мне вынуждает меня… Бог говорит раз, даже два, все же человек, его не слышит. Во сне, в ночном видении, когда сон находит на человека во время дремоты на ложе; тогда он открывает ухо человека и запечатлевает в нем свои наставления. О, Иов, слушай меня, храни свое спокойствие, и я научу тебя МУДРОСТИ».»
И Иов, который на догматические нелепости своих трех друзей в горечи своего сердца перед тем восклицал:
...«Несомненно, только вы люди, и с вами умрет мудрость… Плохие утешители вы все… Верно, я хотел бы говорить со Всемогущим, я хочу спорить с Богом… Но вы – кователи лжи, вы врачи никуда негодные!»
Отягощенный бедствиями, страдающий Иов, который перед лицом официального духовенства вместо надежды предлагает неизбежность проклятия, – в отчаянии чуть было не заколебался в своей все переносящей вере, ответил:
...«То, что вы знаете, я тоже знаю; я не ниже вас… Человек появляется, как цветок, и его срывают; он так же проносится, как тень и нет его больше… Человек умирает и распадается, да, он испускает дух, и где он?.. когда человек умрет, будет ли он опять жить?.. Когда пройдет несколько лет, тогда я уйду туда, откуда не вернусь… О, если бы человек мог просить за человека у Бога, как человек просит за своего соседа!»
Иов находит человека, который отвечает на крик его муки. Он слушает МУДРОСТЬ Элиху, иерофанта, совершенного учителя и вдохновенного философа. Из его суровых уст исходит справедливый упрек за его непочтительность, выразившуюся в том, что он за человеческое зло обвинил ВЕРХОВНОЕ Существо.
«Бог», – говорит Элиху, – «велик силою, справедливостью и полнотою правосудия; ОН не причиняет страданий».
До тех пор, пока неофит был удовлетворен своею собственной мирской мудростью и непочтительной оценкой Бога и Его целей, до тех пор, пока он прислушивался к пагубной софистике своих советчиков, – до тех пор иерофант молчал. Но когда этот любознательный ум был готов к совету и наставлению – его голос слышен, и он говорит с авторитетностью Духа Божия, который «вынуждает» его.
...«Несомненно, Бог не услышит тщеславие, также Всемогущий не будет внимать ему… Он не обращает внимание ни на кого, кто мудр в сердце».
Где найти лучший комментарий, чем этот, на модного проповедника, который «умножает слова без знания»! Эта замечательная пророческая сатира могла быть написана в предвидении того духа, который теперь преобладает во всех христианских вероисповеданиях.
Иов внимает словам мудрости, и затем «Господь» отвечает Иову «из бури» природы, Божьего первого зримого проявления:
...«Стой молча, о Иов, стой молча! и размышляй о чудесных трудах Бога, ибо только по ним можешь ты познать Бога. «Вот, Бог велик, и мы не можем познать его»; Его, кто «собирает капли воды; но они во множестве изливаются дождем» [ИовXXXVI, 24-27]; не по божественной прихоти, но по навсегда установленным нерушимым законам. Каковой закон «передвигает горы, и не узнают их; Он превращает их в гневе своем; сдвигает землю с места ее, и столбы ее дрожат; скажет солнцу, – и не взойдет; и на звезды налагает печать… делает великое, неисследимое и чудное без числа! Вот, он пройдет предо мною, и не увижу Его; пронесется и не замечу Его!» [Иов, IX, 5-11]
Затем,
...«Кто сей, омрачающий Провидение словами без смысла?» [Иов, XXXVIII, 2, и далее] – говорит глас Божий через своего выразителя – природу. – «Где был ты, когда Я полагал основания земли? скажи, если знаешь. Кто положил меру ей, если знаешь?.. При общем ликовании утренних звезд, когда все сыны Божии восклицали от радости?.. Присутствовал ли ты, когда я приказал морям: доселе дойдешь и не перейдешь, и здесь предел надменным волнам твоим?.. Знаешь ли ты, кто заставил дождь лить на землю безлюдную, на пустыню, где нет человека… Можешь ли ты связать узел Ориона и разрешить узы Плеяд?.. Можешь ли посылать молнии. и пойдут ли они и скажут ли тебе: вот мы?» [Иов, XXXVIII, 35]