Страница:
— Я не мог быть абсолютно уверен, что дела пойдут так, как мне хотелось бы. Нинья Мария оказалась предусмотрительнее, чем я ожидал.
— Нинья Мария? Вы думаете, это она?
— А кто же еще? У нее есть доступ к официальным документам и прекрасная возможность научиться подделывать подпись генерала. Она завидует вашей популярности сразу у обоих мужчин и в прессе. Так что вы сделали себя прекрасным козлом отпущения.
— Что вы имеете в виду?
Он помолчал.
— Кто-то поставлял сведения легитимистам в Коста-Рике. Хуанита? Сама Нинья Мария? Не знаю. Поскольку информация ушла в Центральную Америку, кого-то необходимо было обвинить в преступлении. Почему бы не убить двух птичек одним камнем? Таким образом, они могли избавиться от вас и одновременно отвести подозрения от себя. А если вас убрать с пути, у Хуаниты мог появиться шанс восстановить свое прежнее положение в особняке, и саботаж демократического режима происходил бы, как и планировалось вначале… Окажись Уокер немного удачливее.
— Откуда вы все это знаете?
— Я только подозреваю. Возможно, однако, наша пленница представляет интерес для них. Зная это, мы можем вернуться» в Гранаду, и все станет, как прежде.
Станет ли? Элеоноре с трудом верилось в это, как и во все остальное.
— А как Нинья Мария собиралась объяснить Уокеру мою смерть и смерть Жан-Поля?
— Если бы вдруг Уокер вернулся, к показаниям Хуаниты добавились бы показания, которые у вас с братом вырвали бы под пытками.
Внезапно почувствовав слабость, Элеонора отвела взгляд.
— Похоже, я вам очень обязана и так благодарна, что не могу найти слов, чтобы выразить это. И даже не знаю, чем смогу отплатить…
Он оборвал ее недовольным жестом.
— Давайте не будем говорить о расплате. Я сделал это для самого себя. Разве я смог бы жить, если бы убили мою душу?
Глава 14
— Нинья Мария? Вы думаете, это она?
— А кто же еще? У нее есть доступ к официальным документам и прекрасная возможность научиться подделывать подпись генерала. Она завидует вашей популярности сразу у обоих мужчин и в прессе. Так что вы сделали себя прекрасным козлом отпущения.
— Что вы имеете в виду?
Он помолчал.
— Кто-то поставлял сведения легитимистам в Коста-Рике. Хуанита? Сама Нинья Мария? Не знаю. Поскольку информация ушла в Центральную Америку, кого-то необходимо было обвинить в преступлении. Почему бы не убить двух птичек одним камнем? Таким образом, они могли избавиться от вас и одновременно отвести подозрения от себя. А если вас убрать с пути, у Хуаниты мог появиться шанс восстановить свое прежнее положение в особняке, и саботаж демократического режима происходил бы, как и планировалось вначале… Окажись Уокер немного удачливее.
— Откуда вы все это знаете?
— Я только подозреваю. Возможно, однако, наша пленница представляет интерес для них. Зная это, мы можем вернуться» в Гранаду, и все станет, как прежде.
Станет ли? Элеоноре с трудом верилось в это, как и во все остальное.
— А как Нинья Мария собиралась объяснить Уокеру мою смерть и смерть Жан-Поля?
— Если бы вдруг Уокер вернулся, к показаниям Хуаниты добавились бы показания, которые у вас с братом вырвали бы под пытками.
Внезапно почувствовав слабость, Элеонора отвела взгляд.
— Похоже, я вам очень обязана и так благодарна, что не могу найти слов, чтобы выразить это. И даже не знаю, чем смогу отплатить…
Он оборвал ее недовольным жестом.
— Давайте не будем говорить о расплате. Я сделал это для самого себя. Разве я смог бы жить, если бы убили мою душу?
Глава 14
Под обжигающими лучами полуденного солнца они пересекли узкую полосу воды между озерами Манагуа и Никарагуа. Пустили лошадей вплавь, чтобы те немного остыли, решив, что лучше переправиться именно в этом месте, а не выше по течению. Вскоре дорога пошла на подъем. Буйная растительность низины осталась позади, потянулись песчаники, сосновые леса и высокие деревья.
Элеонора ехала, стиснув зубы, спина болела так, будто между лопатками торчал нож. А впереди виднелись фигуры всадников, словно танцующие в дрожащем нагретом воздухе. Удивительное зрелище нарушило монотонность последних нескольких часов — дерево, называемое «пламя леса» — высокое, вечнозеленое, темное, в огромных оранжевых цветах-раструбах, спрятанных между листьями, похожими на кожаные. Но и это великолепие ненадолго отвлекло от мысли о том, сколь многим пожертвовал Луис ради нее. Элеоноре хотелось так же верить Уокеру, как Луису. Но она не находила в себе этой веры. Душа ее металась от надежды к отчаянию, от радости, что жива и свободна, к печали.
Так они ехали довольно долгое время, оставляя позади деревеньки с крохотными домишками, точно слепленными из грязи, в которых жили индейцы-фермеры. Коренные жители не проявляли ни малейшего интереса к всадникам. Колени у Элеоноры, упиравшиеся в изгиб седла, покрылись синяками, а нога так затекли, что она их уже не чувствовала. Солнце слепило глаза, и носовой платок, покрывавший волосы, не спасал — кожа на голове горела огнем. Лицо, руки, каждый дюйм незащищенной кожи были сожжены солнцем. К закату Элеонора уже перестала о чем-либо думать и замечать что-либо вокруг. Она, казалось, срослась со своей лошадью, — интересно, есть ли какое-то слово, обозначающее полуженщину-полулошадь? Мужской вариант — кентавр, но наверняка есть и женский…
Внезапно крик кагуара разорвал тишину. Лошадь вздыбилась, и только сильная рука, удержавшая поводья, помешала ей выбросить Элеонору из седла. Когда лошадь успокоилась, Элеонора увидела зверя, который промелькнул огненно-коричневой полосой и мгновенно исчез.
Она повернулась, чтобы улыбкой поблагодарить пруссака-солдата. Не поднимая глаз, она почувствовала, как он напряжен, и ощутила неловкость; ее кивок получился коротким, и в нем не было той искренности, которой она намеревалась выразить свою признательность. Ослабив поводья ее лошади, солдат тут же отступил назад, но с этого момента Элеонора все время ощущала его взгляд, до тех пор пока они не остановились и не разбили лагерь для ночлега.
Жан-Поль помог Элеоноре спешиться. Он взял на себя заботу о лошади, спутав ей ноги, чтобы она не ушла далеко, а Элеонора, прихрамывая, прошла под сень деревьев вдоль маленького ручья, где они решили сделать привал.
Когда она подошла, уже горел костер. Хуанита, за которой внимательно наблюдал худой человек с вытянутым лицом по имени Санчес, готовила ужин.
Ужин не обещал ничего неожиданного: продуктами впрок они не запаслись, хотя по дороге остановились и купили бобы, мясо и кукурузу. Купили даже две сковородки и кое-что еще из посуды у жены фермера. Женщина оказалась не промах, и им пришлось заплатить немало.
Элеонора подумала, что, может, следует предложить свою помощь, но черноволосая женщина у костра взглянула на нее с такой ненавистью и так демонстративно и презрительно сплюнула при этом, что Элеоноре ничего не оставалось, кроме как отвернуться и отойти в сторону, туда, где, прислонившись к камню и вытянув перед собой больную ногу, сидел Луис. И только сев рядом с подполковником, Элеонора поняла, как перенапряжены все ее чувства. Она ощутила облегчение, граничащее с благодарностью, что ей не надо, выбиваясь из сил, возиться у костра.
Была ли Хуанита хорошей кулинаркой, или пыталась умаслить своих похитителей, а может, они слишком проголодались, но ужин оказался удивительно вкусным. Мужчины, как волки, жадно набросились на бобы и лепешки, а затем потребовали добавки. Еды было много, Хуанита лепила лепешки с безразличным лицом, но Элеонора заметила ее кривую ухмылку и встревожилась.
Однако возникшее у нее слабое опасение, что они могут заболеть, вскоре бесследно исчезло. Костер погасили, и все легли вокруг тлеющих углей, прикурив от них по последней сигаре. Сгущались сумерки, становилось прохладно, одежда отсырела от росы. Призывно закричала какая-то одинокая ночная птица. Хуанита засуетилась, собрала грязные тарелки и пошла к ручью.
Санчес, расстегнув кобуру револьвера, отправился следом. Спустя минуту к ним присоединилась Элеонора.
Хуанита торопилась, и когда Элеонора приблизилась к полоске коричневато-зеленой воды, та уже чистила котелок песком. Элеонора опустилась на колени и взяла тарелку. Санчес, с зажатой в пальцах сигарой, прислонился к дереву. Взглянув на них краем глаза и хмыкнув, Хуанита отошла на несколько шагов дальше по ручью.
Тарелок было мало, Хуанита быстро управилась и, в последний раз ополоснув котелок, поднялась с подчеркнутой грациозностью. Она уронила тряпку, которой чистила посуду, искоса взглянув в их сторону, тряхнула гривой темных волос и медленно двинулась к зарослям молодых дубков и юным побегам каучукового дерева.
Сощурившись, Элеонора наблюдала за ней. Что-то в поведении никарагуанки насторожило ее. Слишком уж она бесстрастна, слишком безразлична к своей участи пленницы. От нее исходило такое же чувство покорности судьбе, как от Луиса, решившегося помочь бежать ей, Элеоноре.
С трудом встав на ноги, Элеонора пошла за Хуанитой. В воздухе резко пахло каучуковыми листьями. Элеонора нырнула под ветку, перешагивая через гнилые стволы упавших деревьев, кишащие термитами. Из-под ног выпорхнула испуганная птица, она ускорила шаг, нетерпеливо выдергивая юбку из цепких кустов шиповника, оплетенного вьюнками. Обойдя ствол большого розового дерева, она оглянулась, но Хуаниты нигде не было. Ни мелькания юбок, ни треска веток — все тихо.
Услышав сзади глубокий вздох, она повернулась, но было поздно — с силой опущенная ветка ударила по голове. Элеонора упала, почувствовав резкий запах прелых листьев.
С минуту она была без сознания. Три выстрела подряд, как сигнал о помощи, прорвались сквозь туман в голове. Сев, Элеонора указала Санчесу направление, в котором, как она думала, скрылась Хуанита.
Он не стал медлить, и еще до того, как стихли его шаги, подбежали другие и отправились следом. С ними не было только Луиса.
Элеонора осторожно нащупала пальцами шишку на голове и поняла, что крови нет только благодаря ее густым волосам, ведь силы у Хуаниты было предостаточно. Когда она провела рукой по волосам, на плечи посыпались кусочки коры. Смахнув их на землю, она выпрямилась, потом встала, пытаясь понять, может ли она держаться на ногах. Подождав, пока перед глазами прекратилась пляска деревьев, Элеонора осторожно ступила на тропинку в траве, ведущую в лагерь.
Услышав шум слева от себя, она испуганно вскинула голову, собираясь бежать, но увидела Курта, вышедшего из-за дубов прямо к ней.
— Я вернулся, чтобы присмотреть за вами, — сказал он, коснувшись полей шляпы. — Надеюсь, я вас не испугал? Вы были так бледны, так слабы. Я очень рад, что вы быстро пришли в себя.
— Я… Спасибо.
Он подошел ближе.
— Однако я не уверен, что вы хорошо себя чувствуете. Женщины вашего круга привыкли, чтобы о них заботились мужчины. Позвольте мне идти впереди и придерживать ветки.
— Спасибо, в этом нет нужды. Вам, наверное, лучше отправиться вместе со всеми на поиски.
Он обнажил зубы, изображая улыбку.
— Женщина убегает от них, как заяц от гончих, так что это дело времени. Кроме того, никарагуанцы больше подходят для охоты, чем я, тем более за такой добычей.
Элеонора не стала выяснять, что он имеет в виду. Глянув из-под ресниц на его скривившееся в усмешке лицо, она подобрала юбки и пошла дальше. Он не попытался остановить ее» пристроившись сбоку,
— Вам очень повезло, что у вас такой преданный кавалер, как подполковник, не правда ли? Очень жаль, что он ранен.
Элеонора мрачно согласилась.
Будто отводя в сторону ветку, Курт загородил ей дорогу вытянутой рукой.
— Но вы понимаете, что рана делает его как мужчину бесполезным?
— Я вас не понимаю, — ответила она, совершенно уверенная, что поняла его правильно, но не желая показывать этого.
— В том положении, в каком вы оказались, вам нужна сила, — объяснил он, напрягая мускулы руки и поигрывая ими. — Слабый мужчина — это бремя.
— Я считаю, что у Луиса достоинств в два раза больше, чем у большинства мужчин. И не важно, ранен он или нет. — Она напряглась и постаралась проскользнуть мимо него.
Курт удержал ее за локоть, не причиняя боли, но давая почувствовать силу.
— Раненые мужчины не всегда могут защищать то, что имеют, — сказал он, давая понять по голосу и по взгляду, направленному сквозь тонкую ткань ее блузки и сквозь волан красной юбки над бедром, на что намекает. Его пальцы дотронулись до нее в ожидании ответа. Элеонора понимала, что если сейчас она хоть на мгновение ослабит сопротивление, он притянет ее к себе.
— Иногда, — ответила она нарочито медленно, глядя на него своими зелеными глазами, — иногда нет необходимости защищать то, что имеешь.
— Это только в том случае, если рядом нет воров, — сказал он, расплываясь в улыбке от собственного остроумия, а шрам возле глаза сморщился при этом, как плохой шов.
Элеоноре не пришлось отвечать; прежде чем она открыла рот, из-за деревьев вышел Луис, помахивая револьвером.
— Я думаю, будет не лишним предупредить, — сказал он тихо, — что в моей команде наказание за воровство — смерть.
Взгляды мужчин скрестились. Голос Луиса звучал мягко, но Курт явно нервничал, бросая взгляды на револьвер.
Когда его пальцы разжались, Элеонора высвободила локоть и пошла навстречу Луису, улыбаясь и беря его под руку. Он прижал ее пальцы к себе, склонил голову в ироничном полупоклоне, двинулся вместе с ней к лагерю. Луис показал на одеяла, расстеленные на земле на довольно приличном расстоянии от других. Когда они добрались до них, он, чтобы удержаться, вынужден был опереться о плечо Элеоноры. Она помогла ему удобнее лечь, размышляя, куда девался Курт, который пошел за ними, и не обратила внимания, что ее одеяло лежит рядом с одеялом подполковника. Она отступила назад.
Потянувшись, чтобы закинуть руку на седло в головах вместо подушки, Луис жестом попросил ее сесть рядом. Его лицо было серьезным, и она насторожилась. Подчинившись без сопротивления, Элеонора села, поджав ноги и подоткнув с боков юбку.
Когда Луис убедился, что она успокоилась, он повернулся, расстегнул седельную сумку и вынул цепь около двух футов длиной с кольцами на концах. Встряхнув ее, он взял левую руку Элеоноры за запястье и, прежде чем она догадалась, что он намерен делать, защелкнул один из стальных браслетов. Другое кольцо он застегнул на своей правой руке. И только потом посмотрел ей в глаза.
— Извините меня, — сказал он, — но это единственный способ обеспечить вашу безопасность, пока мы не вернемся в Гранаду. Эти наручники дал мне Грант. Такими пользуются начальники военной полиции. А ключ от них я надежно спрятал.
— Но не думаете же вы, что мы будем носить их постоянно? — возмутилась Элеонора. Ее бросило в жар от обиды, лицо запылало — еще бы, ее насильно лишили элементарной возможности уединиться, это ее просто потрясло.
— Так надо.
— Почему? Я и сама могу защитить себя.
— Как только что? А что помешает Курту взять вас в любой момент в кустах?
— Он не мог бы…
— Не мог бы? Возможно… Пока. Но впереди у нас длинные мили и долгие дни пути. Мы все глубже уходим в джунгли, где горячее солнце выжигает холодные манеры джентльменов. И сильные набрасываются на слабых, которых они выбрали. Натура людей, идущих с нами, вполне соответствует законам джунглей.
— Мы должны идти?
— Возможно, что генерал смягчится. Если нет, станем пробираться через горы, через те места, где никогда не ступала нога белого человека. Мы пойдем к побережью Мексики, к Атлантическому океану. Это побережье охраняют англичане, считая район индейцев москито протекторатом Короны. И не хотят уступить эту территорию Уильяму Уоке-ру. Может быть, нас подберет там какой-нибудь корабль.
Элеонора молча размышляла. По руке, на которую она опиралась, полз муравей. Она хотела сбить его щелчком, но короткая цепь не дала. Она сжала пальцы в кулак и резко ударила себя по колену.
— Нет! — воскликнула она. — Я так не могу. Вы сами не понимаете, что придумали.
Не ответив, Луис снова лег на спину и заложил руки за голову. Цепь при этом дернулась так сильно, что если бы Элеонора не удержалась, то упала бы ему на грудь.
— Боюсь, — сказал он, улыбаясь, — что вам придется смириться.
— Ну пожалуйста, — начала она тихим слабым голосом.
— Вы что, попытаетесь меня переубедить? — спросил он. — Говорю вам откровенно — не выйдет.
Она посмотрела в его лицо, находившееся так близко от ее глаз, и заметила, какая красная у него кожа. От чего — от солнца или от температуры? Может быть, на самом деле ему хуже, чем он пытается показать? И, может, именно его состоянием объясняется столь отчаянная мера?
— Но это будет невыносимо. Вы должны понимать.
Лицо Луиса выглядело печальным.
— Я знаю, это нелегко. Но вы, дорогая, уже видели меня обнаженным. Так почему же я должен капризничать, если вам придется это повторить? Что касается вас, то мои чувства к вам останутся неизменными. Я не могу сказать, что спокойно переношу вашу близость, но в данный момент не в состоянии воспользоваться представившимися возможностями. Так что вам нечего бояться.
Элеонора молча выслушала его и, посмотрев ему в лицо, наконец спросила:
— А если бы смогли?
— Тысячу раз — да, моя душа! — ответил он весело. — Разве вы не знаете, что мужчина судит о других мужчинах по себе?
Наступила ночь, взошла луна, мужчины с Хуанитой все еще не вернулись. Элеонора слишком устала и более того — очень переживала из-за ограничения своей свободы, что не давало ей спокойно спать. Она просыпалась от каждого ночного шороха, крика и даже сквозь дремоту ощущала неудобства, чувствуя через одеяло каждую веточку и камешек на земле. Ей стало холодно, и она потянула край одеяла, чтобы прикрыть ноги.
Она проснулась от шума голосов. Ее бок, прижатый к Луису, согрелся. Он ли подвинулся к ней ночью, или она к нему — Элеонора не знала, но, проснувшись, отстранилась, стараясь не разбудить его. И лишь после этого повернула голову, прислушиваясь.
Двое мужчин, поддерживая ее брата под руки, вели его через поляну к месту, где он должен был спать. Жан-Поль спотыкался, голова упала на грудь, как у человека, слишком много выпившего. Они почти уронили его на одеяло, он перевернулся и закрыл глаза тыльной стороной руки.
Элеонора скинула одеяло, пытаясь встать, но Луис протянул руку, успокаивая. Она посмотрела на него, а потом проследила за его взглядом к опушке леса, где столпились мужчины.
Санчес, Молина и Гонзалес вышли на открытое место, волоча голую Хуаниту. В свете бледной луны ее тело светилось, как слоновая кость. Хотя глаза были плотно закрыты, Хуанита не казалась мертвой.
Элеонора видела, как Гонзалес, мужчина с брюшком и длинными усами, указав на одеяло, где лежал Жан-Поль, сделал рукой оскорбительный жест и засмеялся так, что его живот затрясся. Они бросили женщину рядом с Жан-Полем, закидав сверху одеждой. Хуанита лежала, как и упала, не шевелясь.
Гонзалес пошарил в кармане бриджей и вынул монету. Молина, самый молодой из никарагуанцев, широколицый, с примесью индейской крови, который сегодня днем был их проводником, проиграл жеребьевку. Он покорно пожал плечами и уселся дежурить неподалеку от лежавшей женщины.
Жан-Поль, похоже, не подозревал, что рядом с ним обнаженная женщина. Через какое-то время Хуанита открыла глаза и мрачно и зло уставилась в темноту. Поняв, что все улеглись, она: села и медленно натянула на себя блузку и юбку. Потом снова легла.
«Брат или пьян, или ранен», — подумала Элеонора. Может, он пытался помешать насилию над своей бывшей любовницей и встретил отпор? Или отгородился от всего бутылкой виски? Она не могла понять, но видела, что его грудь ровно вздымается и опускается. Если его побили, она мало что может сделать. А если пьян, то вообще ничего. Бывают случаи, когда лучше все оставить как есть.
На заре они снова продолжили путь. Молчаливая кавалькада безропотно двигалась вперед. Глаза Луиса лихорадочно блестели, он все время был кем-то недоволен, кроме Элеоноры. Чисто выбритый, хотя это было довольно трудно сделать охотничьим ножом и без мыла, он не выглядел так мерзко, как остальные. Жан-Поль, с фиолетовыми тесемками от шляпы, завязанными под подбородком, поросшим жидкой растительностью, выглядел просто ужасно. Он молчаливо тащился в конце процессии. Выбирая моменты, когда на него никто не смотрел, он впивался взглядом в Санчеса и женщину, сидевшую за ним, с привязанными к седлу руками. Губы и шея Хуаниты распухли от синяков, под ввалившимися глазами темнели круги, но она не опускала ресницы, когда встречала чей-нибудь взгляд.
Они взбирались все выше по неровным холмам, окутанным дымкой, стараясь двигаться к северо-востоку. Ястребы, черные грациозные птицы, назойливо кружили над ними в голубом небе, высоко над головой пролетали стаи уток и гусей с громкими криками. Ягуар-сеголеток плелся за ними несколько часов подряд, скорее из любопытства, нежели из желания напасть. Им часто попадались олени, а как-то раз выскочило большое дикое животное с клыками, как у кабана, мясо которых в Центральной Америке едят вместо свинины. Слим застрелил одного такого, срезал лучшие куски, а остальное бросил ястребам, чтобы зря не пропало.
Люди им не встречались. Индейские поселения, через которые они проходили, были пусты. Плетеные корзинки с зерном, оставленные в домах, пополняли их запасы. Особенно полезными оказались одеяла с отверстием для головы, прекрасно согревающие ночью. Луис, стараясь скрыть дрожь в руках, оставлял в домах мексиканские доллары, в знак символической платы за взятое. Оглянувшись, Элеонора увидела, как Гонзалес подбирает эти деньги, но, сдержавшись, ничего не сказала. Не время устраивать разборки, когда Луис в таком состоянии. Следовавший прямо за ней Курт тоже был обеспокоен происходящим, но Элеонора старалась избегать его неприятных и все понимающих глаз.
Последние лучи солнца все еще ярко освещали вершины гор, когда, следуя за Молиной, они вошли в сумеречную узкую долину. В маленьком тихом озере, в котором отражались пики гор, они напоили лошадей. Следы животных, как кружева, лежали у воды. Но следов человека видно не было, даже несмотря на крытую соломой хижину, прилепившуюся к утесу из песчаника. Провисшая изгородь окружала маленький двор, кто-то подпер ее испанским мечом, всаженным в землю. Двери не было и взору открывался темный четырехугольник проема; от навеса над крыльцом, держащегося на неотесанных грубых столбах, падала тень. Местами солома на крыше сбилась от ветра, и занесенные им же семена сорняков и диких цветов взошли и расцвели в соломе, пораженной плесенью.
Молина обратил свое юное взволнованное лицо к Луису, ожидая решения. Испанец медленно кивнул.
— Отдохнем здесь, — сказал он, и, казалось, его слабый голос подтверждал необходимость этого.
Хуаниту заставили слезть на землю и привязали к одному из столбов на крыльце. Она села, прямая, как шомпол, и, пока они возвышались над ней, сплевывала с вызывающим пренебрежением, но, когда все отошли, откинулась назад и закрыла глаза.
На этот раз Элеонора, которую сковывающая свободу цепь доводила почти до сумасшествия, пекла лепешки, разводя муку в воде, шлепая их на ладонях и поджаривая на сковороде. Гонзалес готовил куски мяса на углях, поскольку в домике ничего не нашлось из посуды.
Элеонора, видевшая, как убивали животное, думала, что не сможет проглотить ни кусочка, но, наблюдая, как Гонзалес переворачивает над огнем сочное, аппетитное жаркое, распространявшее восхитительный аромат, ощутила такой голод, что села с лепешкой в руке, нетерпеливо ожидая, когда мясо будет готово.
От долгой дороги она не только проголодалась. Когда на небе высыпали звезды, Элеонора почувствовала, что ее глаза, уставшие от солнца и от дыма костра, закрываются против ее воли. Луис, проявляя заботу о ней, отправил Молину за свежей травой для постели. На сей раз одеяла меньше пахли лошадьми, чем прошлой ночью. Перед Элеонорой внезапно возникло видение холодного чистого озера. Как бы сладко она спала в эту ночь, не будь на ее запястье цепи!
Элеонора вздохнула. Луис посмотрел на нее, поймал тоску в ее взгляде и едва не рассмеялся. Он встал, ожидая, когда поднимется она, взял одеяло, встряхнул его и направился в сторону от костра.
Шагая за ним, Элеонора спросила:
— Мы куда?
— Увидите. — Луис перекинул одеяло через плечо, точно мексиканскую шаль, и ступил в темноту.
Прохлада, спустившаяся с горных вершин, освежила ночной воздух. Легкий ветерок шевелил прядку волос, выбившуюся из прически Элеоноры, доносил острый запах сосны и горьковатый аромат полыни. В голосе ночной птицы слышалась полусонная меланхоличность. Трава колыхалась под ногами, как мягкий ворсистый ковер, принося успокоение. Шуршащий камыш нарушал идеальную гладь озера. Они подошли к самому краю воды. Луис стащил с плеча одеяло и растянул в руках на весу.
— Ваша раздевалка.
Элеонора не пошевельнулась.
— Что вы имеете в виду?
— Вы хотели искупаться? — Он указал на воду. Она уставилась на него.
— Как вы догадались?
— Я догадливый и наблюдательный. Насколько мне известно, в Европе на лошадях затаскивают в воду специальные фургоны, которые скрывают дам от посторонних глаз, пока они наслаждаются морем.
— Но одеяло намокнет, — предупредила Элеонора, хотя и была очень заинтригована.
— Неважно.
— А вы?
— А что мне от вас прятать? Ах, вы покраснели. С моей стороны, конечно, нехорошо так шутить. Давайте тогда скажем так: я верю, что вы не станете подсматривать. Хотя сам я бы не прочь. Но обещаю вознаградить ваше доверие.
Она пристально посмотрела на него, озабоченная слабостью его голоса, а не словами, в которые он вкладывал слишком много сил, чтобы придать им легкость. Собственно, зачем ей противиться? Разве они не останавливались днем в поисках густого подлеска, чтобы разойтись на всю длину натянутой цепи? У нее нет оснований сомневаться в нем.
— Неужели вы мне не верите? — спросил Луис с оттенком оскорбленной гордости, той самой, которая мешала ей расспросить о его истинном состоянии.
— Конечно, верю, — ответила Элеонора.
— Тогда что же вы стоите? — И он еще раз протянул ей одеяло.
С искусством акробата она разделась под этим укрытием. Элеонора догадывалась, что цепь причиняет ему больше неудобств, чем ей. У него ведь была скована правая рука. И услышав, как Луис тихо выругался, она поняла, что цепь раздражает и его.
Вода была холодная, как в горной реке, потому что не было солнца, которое могло ее согреть. Они пошли вперед, осторожно ощупывая ногами дно. Через несколько шагов Элеонора резко встала.
— А как ваша повязка? — спросила она, не поворачивая головы.
— Приклеилась, и ее надо оторвать, — ответил он.
— Но не так, — запротестовала она, но он, не обращая внимания, потащил ее дальше.
— А вдруг здесь акулы? Или аллигаторы? Как в озере Никарагуа?
— Нет, на этой высоте не бывает.
— Вы уверены?
— Нет, — ответил он. — Но я так же не уверен, что завтра взойдет солнце. Что, будете подчиняться своим страхам?
Элеонора ехала, стиснув зубы, спина болела так, будто между лопатками торчал нож. А впереди виднелись фигуры всадников, словно танцующие в дрожащем нагретом воздухе. Удивительное зрелище нарушило монотонность последних нескольких часов — дерево, называемое «пламя леса» — высокое, вечнозеленое, темное, в огромных оранжевых цветах-раструбах, спрятанных между листьями, похожими на кожаные. Но и это великолепие ненадолго отвлекло от мысли о том, сколь многим пожертвовал Луис ради нее. Элеоноре хотелось так же верить Уокеру, как Луису. Но она не находила в себе этой веры. Душа ее металась от надежды к отчаянию, от радости, что жива и свободна, к печали.
Так они ехали довольно долгое время, оставляя позади деревеньки с крохотными домишками, точно слепленными из грязи, в которых жили индейцы-фермеры. Коренные жители не проявляли ни малейшего интереса к всадникам. Колени у Элеоноры, упиравшиеся в изгиб седла, покрылись синяками, а нога так затекли, что она их уже не чувствовала. Солнце слепило глаза, и носовой платок, покрывавший волосы, не спасал — кожа на голове горела огнем. Лицо, руки, каждый дюйм незащищенной кожи были сожжены солнцем. К закату Элеонора уже перестала о чем-либо думать и замечать что-либо вокруг. Она, казалось, срослась со своей лошадью, — интересно, есть ли какое-то слово, обозначающее полуженщину-полулошадь? Мужской вариант — кентавр, но наверняка есть и женский…
Внезапно крик кагуара разорвал тишину. Лошадь вздыбилась, и только сильная рука, удержавшая поводья, помешала ей выбросить Элеонору из седла. Когда лошадь успокоилась, Элеонора увидела зверя, который промелькнул огненно-коричневой полосой и мгновенно исчез.
Она повернулась, чтобы улыбкой поблагодарить пруссака-солдата. Не поднимая глаз, она почувствовала, как он напряжен, и ощутила неловкость; ее кивок получился коротким, и в нем не было той искренности, которой она намеревалась выразить свою признательность. Ослабив поводья ее лошади, солдат тут же отступил назад, но с этого момента Элеонора все время ощущала его взгляд, до тех пор пока они не остановились и не разбили лагерь для ночлега.
Жан-Поль помог Элеоноре спешиться. Он взял на себя заботу о лошади, спутав ей ноги, чтобы она не ушла далеко, а Элеонора, прихрамывая, прошла под сень деревьев вдоль маленького ручья, где они решили сделать привал.
Когда она подошла, уже горел костер. Хуанита, за которой внимательно наблюдал худой человек с вытянутым лицом по имени Санчес, готовила ужин.
Ужин не обещал ничего неожиданного: продуктами впрок они не запаслись, хотя по дороге остановились и купили бобы, мясо и кукурузу. Купили даже две сковородки и кое-что еще из посуды у жены фермера. Женщина оказалась не промах, и им пришлось заплатить немало.
Элеонора подумала, что, может, следует предложить свою помощь, но черноволосая женщина у костра взглянула на нее с такой ненавистью и так демонстративно и презрительно сплюнула при этом, что Элеоноре ничего не оставалось, кроме как отвернуться и отойти в сторону, туда, где, прислонившись к камню и вытянув перед собой больную ногу, сидел Луис. И только сев рядом с подполковником, Элеонора поняла, как перенапряжены все ее чувства. Она ощутила облегчение, граничащее с благодарностью, что ей не надо, выбиваясь из сил, возиться у костра.
Была ли Хуанита хорошей кулинаркой, или пыталась умаслить своих похитителей, а может, они слишком проголодались, но ужин оказался удивительно вкусным. Мужчины, как волки, жадно набросились на бобы и лепешки, а затем потребовали добавки. Еды было много, Хуанита лепила лепешки с безразличным лицом, но Элеонора заметила ее кривую ухмылку и встревожилась.
Однако возникшее у нее слабое опасение, что они могут заболеть, вскоре бесследно исчезло. Костер погасили, и все легли вокруг тлеющих углей, прикурив от них по последней сигаре. Сгущались сумерки, становилось прохладно, одежда отсырела от росы. Призывно закричала какая-то одинокая ночная птица. Хуанита засуетилась, собрала грязные тарелки и пошла к ручью.
Санчес, расстегнув кобуру револьвера, отправился следом. Спустя минуту к ним присоединилась Элеонора.
Хуанита торопилась, и когда Элеонора приблизилась к полоске коричневато-зеленой воды, та уже чистила котелок песком. Элеонора опустилась на колени и взяла тарелку. Санчес, с зажатой в пальцах сигарой, прислонился к дереву. Взглянув на них краем глаза и хмыкнув, Хуанита отошла на несколько шагов дальше по ручью.
Тарелок было мало, Хуанита быстро управилась и, в последний раз ополоснув котелок, поднялась с подчеркнутой грациозностью. Она уронила тряпку, которой чистила посуду, искоса взглянув в их сторону, тряхнула гривой темных волос и медленно двинулась к зарослям молодых дубков и юным побегам каучукового дерева.
Сощурившись, Элеонора наблюдала за ней. Что-то в поведении никарагуанки насторожило ее. Слишком уж она бесстрастна, слишком безразлична к своей участи пленницы. От нее исходило такое же чувство покорности судьбе, как от Луиса, решившегося помочь бежать ей, Элеоноре.
С трудом встав на ноги, Элеонора пошла за Хуанитой. В воздухе резко пахло каучуковыми листьями. Элеонора нырнула под ветку, перешагивая через гнилые стволы упавших деревьев, кишащие термитами. Из-под ног выпорхнула испуганная птица, она ускорила шаг, нетерпеливо выдергивая юбку из цепких кустов шиповника, оплетенного вьюнками. Обойдя ствол большого розового дерева, она оглянулась, но Хуаниты нигде не было. Ни мелькания юбок, ни треска веток — все тихо.
Услышав сзади глубокий вздох, она повернулась, но было поздно — с силой опущенная ветка ударила по голове. Элеонора упала, почувствовав резкий запах прелых листьев.
С минуту она была без сознания. Три выстрела подряд, как сигнал о помощи, прорвались сквозь туман в голове. Сев, Элеонора указала Санчесу направление, в котором, как она думала, скрылась Хуанита.
Он не стал медлить, и еще до того, как стихли его шаги, подбежали другие и отправились следом. С ними не было только Луиса.
Элеонора осторожно нащупала пальцами шишку на голове и поняла, что крови нет только благодаря ее густым волосам, ведь силы у Хуаниты было предостаточно. Когда она провела рукой по волосам, на плечи посыпались кусочки коры. Смахнув их на землю, она выпрямилась, потом встала, пытаясь понять, может ли она держаться на ногах. Подождав, пока перед глазами прекратилась пляска деревьев, Элеонора осторожно ступила на тропинку в траве, ведущую в лагерь.
Услышав шум слева от себя, она испуганно вскинула голову, собираясь бежать, но увидела Курта, вышедшего из-за дубов прямо к ней.
— Я вернулся, чтобы присмотреть за вами, — сказал он, коснувшись полей шляпы. — Надеюсь, я вас не испугал? Вы были так бледны, так слабы. Я очень рад, что вы быстро пришли в себя.
— Я… Спасибо.
Он подошел ближе.
— Однако я не уверен, что вы хорошо себя чувствуете. Женщины вашего круга привыкли, чтобы о них заботились мужчины. Позвольте мне идти впереди и придерживать ветки.
— Спасибо, в этом нет нужды. Вам, наверное, лучше отправиться вместе со всеми на поиски.
Он обнажил зубы, изображая улыбку.
— Женщина убегает от них, как заяц от гончих, так что это дело времени. Кроме того, никарагуанцы больше подходят для охоты, чем я, тем более за такой добычей.
Элеонора не стала выяснять, что он имеет в виду. Глянув из-под ресниц на его скривившееся в усмешке лицо, она подобрала юбки и пошла дальше. Он не попытался остановить ее» пристроившись сбоку,
— Вам очень повезло, что у вас такой преданный кавалер, как подполковник, не правда ли? Очень жаль, что он ранен.
Элеонора мрачно согласилась.
Будто отводя в сторону ветку, Курт загородил ей дорогу вытянутой рукой.
— Но вы понимаете, что рана делает его как мужчину бесполезным?
— Я вас не понимаю, — ответила она, совершенно уверенная, что поняла его правильно, но не желая показывать этого.
— В том положении, в каком вы оказались, вам нужна сила, — объяснил он, напрягая мускулы руки и поигрывая ими. — Слабый мужчина — это бремя.
— Я считаю, что у Луиса достоинств в два раза больше, чем у большинства мужчин. И не важно, ранен он или нет. — Она напряглась и постаралась проскользнуть мимо него.
Курт удержал ее за локоть, не причиняя боли, но давая почувствовать силу.
— Раненые мужчины не всегда могут защищать то, что имеют, — сказал он, давая понять по голосу и по взгляду, направленному сквозь тонкую ткань ее блузки и сквозь волан красной юбки над бедром, на что намекает. Его пальцы дотронулись до нее в ожидании ответа. Элеонора понимала, что если сейчас она хоть на мгновение ослабит сопротивление, он притянет ее к себе.
— Иногда, — ответила она нарочито медленно, глядя на него своими зелеными глазами, — иногда нет необходимости защищать то, что имеешь.
— Это только в том случае, если рядом нет воров, — сказал он, расплываясь в улыбке от собственного остроумия, а шрам возле глаза сморщился при этом, как плохой шов.
Элеоноре не пришлось отвечать; прежде чем она открыла рот, из-за деревьев вышел Луис, помахивая револьвером.
— Я думаю, будет не лишним предупредить, — сказал он тихо, — что в моей команде наказание за воровство — смерть.
Взгляды мужчин скрестились. Голос Луиса звучал мягко, но Курт явно нервничал, бросая взгляды на револьвер.
Когда его пальцы разжались, Элеонора высвободила локоть и пошла навстречу Луису, улыбаясь и беря его под руку. Он прижал ее пальцы к себе, склонил голову в ироничном полупоклоне, двинулся вместе с ней к лагерю. Луис показал на одеяла, расстеленные на земле на довольно приличном расстоянии от других. Когда они добрались до них, он, чтобы удержаться, вынужден был опереться о плечо Элеоноры. Она помогла ему удобнее лечь, размышляя, куда девался Курт, который пошел за ними, и не обратила внимания, что ее одеяло лежит рядом с одеялом подполковника. Она отступила назад.
Потянувшись, чтобы закинуть руку на седло в головах вместо подушки, Луис жестом попросил ее сесть рядом. Его лицо было серьезным, и она насторожилась. Подчинившись без сопротивления, Элеонора села, поджав ноги и подоткнув с боков юбку.
Когда Луис убедился, что она успокоилась, он повернулся, расстегнул седельную сумку и вынул цепь около двух футов длиной с кольцами на концах. Встряхнув ее, он взял левую руку Элеоноры за запястье и, прежде чем она догадалась, что он намерен делать, защелкнул один из стальных браслетов. Другое кольцо он застегнул на своей правой руке. И только потом посмотрел ей в глаза.
— Извините меня, — сказал он, — но это единственный способ обеспечить вашу безопасность, пока мы не вернемся в Гранаду. Эти наручники дал мне Грант. Такими пользуются начальники военной полиции. А ключ от них я надежно спрятал.
— Но не думаете же вы, что мы будем носить их постоянно? — возмутилась Элеонора. Ее бросило в жар от обиды, лицо запылало — еще бы, ее насильно лишили элементарной возможности уединиться, это ее просто потрясло.
— Так надо.
— Почему? Я и сама могу защитить себя.
— Как только что? А что помешает Курту взять вас в любой момент в кустах?
— Он не мог бы…
— Не мог бы? Возможно… Пока. Но впереди у нас длинные мили и долгие дни пути. Мы все глубже уходим в джунгли, где горячее солнце выжигает холодные манеры джентльменов. И сильные набрасываются на слабых, которых они выбрали. Натура людей, идущих с нами, вполне соответствует законам джунглей.
— Мы должны идти?
— Возможно, что генерал смягчится. Если нет, станем пробираться через горы, через те места, где никогда не ступала нога белого человека. Мы пойдем к побережью Мексики, к Атлантическому океану. Это побережье охраняют англичане, считая район индейцев москито протекторатом Короны. И не хотят уступить эту территорию Уильяму Уоке-ру. Может быть, нас подберет там какой-нибудь корабль.
Элеонора молча размышляла. По руке, на которую она опиралась, полз муравей. Она хотела сбить его щелчком, но короткая цепь не дала. Она сжала пальцы в кулак и резко ударила себя по колену.
— Нет! — воскликнула она. — Я так не могу. Вы сами не понимаете, что придумали.
Не ответив, Луис снова лег на спину и заложил руки за голову. Цепь при этом дернулась так сильно, что если бы Элеонора не удержалась, то упала бы ему на грудь.
— Боюсь, — сказал он, улыбаясь, — что вам придется смириться.
— Ну пожалуйста, — начала она тихим слабым голосом.
— Вы что, попытаетесь меня переубедить? — спросил он. — Говорю вам откровенно — не выйдет.
Она посмотрела в его лицо, находившееся так близко от ее глаз, и заметила, какая красная у него кожа. От чего — от солнца или от температуры? Может быть, на самом деле ему хуже, чем он пытается показать? И, может, именно его состоянием объясняется столь отчаянная мера?
— Но это будет невыносимо. Вы должны понимать.
Лицо Луиса выглядело печальным.
— Я знаю, это нелегко. Но вы, дорогая, уже видели меня обнаженным. Так почему же я должен капризничать, если вам придется это повторить? Что касается вас, то мои чувства к вам останутся неизменными. Я не могу сказать, что спокойно переношу вашу близость, но в данный момент не в состоянии воспользоваться представившимися возможностями. Так что вам нечего бояться.
Элеонора молча выслушала его и, посмотрев ему в лицо, наконец спросила:
— А если бы смогли?
— Тысячу раз — да, моя душа! — ответил он весело. — Разве вы не знаете, что мужчина судит о других мужчинах по себе?
Наступила ночь, взошла луна, мужчины с Хуанитой все еще не вернулись. Элеонора слишком устала и более того — очень переживала из-за ограничения своей свободы, что не давало ей спокойно спать. Она просыпалась от каждого ночного шороха, крика и даже сквозь дремоту ощущала неудобства, чувствуя через одеяло каждую веточку и камешек на земле. Ей стало холодно, и она потянула край одеяла, чтобы прикрыть ноги.
Она проснулась от шума голосов. Ее бок, прижатый к Луису, согрелся. Он ли подвинулся к ней ночью, или она к нему — Элеонора не знала, но, проснувшись, отстранилась, стараясь не разбудить его. И лишь после этого повернула голову, прислушиваясь.
Двое мужчин, поддерживая ее брата под руки, вели его через поляну к месту, где он должен был спать. Жан-Поль спотыкался, голова упала на грудь, как у человека, слишком много выпившего. Они почти уронили его на одеяло, он перевернулся и закрыл глаза тыльной стороной руки.
Элеонора скинула одеяло, пытаясь встать, но Луис протянул руку, успокаивая. Она посмотрела на него, а потом проследила за его взглядом к опушке леса, где столпились мужчины.
Санчес, Молина и Гонзалес вышли на открытое место, волоча голую Хуаниту. В свете бледной луны ее тело светилось, как слоновая кость. Хотя глаза были плотно закрыты, Хуанита не казалась мертвой.
Элеонора видела, как Гонзалес, мужчина с брюшком и длинными усами, указав на одеяло, где лежал Жан-Поль, сделал рукой оскорбительный жест и засмеялся так, что его живот затрясся. Они бросили женщину рядом с Жан-Полем, закидав сверху одеждой. Хуанита лежала, как и упала, не шевелясь.
Гонзалес пошарил в кармане бриджей и вынул монету. Молина, самый молодой из никарагуанцев, широколицый, с примесью индейской крови, который сегодня днем был их проводником, проиграл жеребьевку. Он покорно пожал плечами и уселся дежурить неподалеку от лежавшей женщины.
Жан-Поль, похоже, не подозревал, что рядом с ним обнаженная женщина. Через какое-то время Хуанита открыла глаза и мрачно и зло уставилась в темноту. Поняв, что все улеглись, она: села и медленно натянула на себя блузку и юбку. Потом снова легла.
«Брат или пьян, или ранен», — подумала Элеонора. Может, он пытался помешать насилию над своей бывшей любовницей и встретил отпор? Или отгородился от всего бутылкой виски? Она не могла понять, но видела, что его грудь ровно вздымается и опускается. Если его побили, она мало что может сделать. А если пьян, то вообще ничего. Бывают случаи, когда лучше все оставить как есть.
На заре они снова продолжили путь. Молчаливая кавалькада безропотно двигалась вперед. Глаза Луиса лихорадочно блестели, он все время был кем-то недоволен, кроме Элеоноры. Чисто выбритый, хотя это было довольно трудно сделать охотничьим ножом и без мыла, он не выглядел так мерзко, как остальные. Жан-Поль, с фиолетовыми тесемками от шляпы, завязанными под подбородком, поросшим жидкой растительностью, выглядел просто ужасно. Он молчаливо тащился в конце процессии. Выбирая моменты, когда на него никто не смотрел, он впивался взглядом в Санчеса и женщину, сидевшую за ним, с привязанными к седлу руками. Губы и шея Хуаниты распухли от синяков, под ввалившимися глазами темнели круги, но она не опускала ресницы, когда встречала чей-нибудь взгляд.
Они взбирались все выше по неровным холмам, окутанным дымкой, стараясь двигаться к северо-востоку. Ястребы, черные грациозные птицы, назойливо кружили над ними в голубом небе, высоко над головой пролетали стаи уток и гусей с громкими криками. Ягуар-сеголеток плелся за ними несколько часов подряд, скорее из любопытства, нежели из желания напасть. Им часто попадались олени, а как-то раз выскочило большое дикое животное с клыками, как у кабана, мясо которых в Центральной Америке едят вместо свинины. Слим застрелил одного такого, срезал лучшие куски, а остальное бросил ястребам, чтобы зря не пропало.
Люди им не встречались. Индейские поселения, через которые они проходили, были пусты. Плетеные корзинки с зерном, оставленные в домах, пополняли их запасы. Особенно полезными оказались одеяла с отверстием для головы, прекрасно согревающие ночью. Луис, стараясь скрыть дрожь в руках, оставлял в домах мексиканские доллары, в знак символической платы за взятое. Оглянувшись, Элеонора увидела, как Гонзалес подбирает эти деньги, но, сдержавшись, ничего не сказала. Не время устраивать разборки, когда Луис в таком состоянии. Следовавший прямо за ней Курт тоже был обеспокоен происходящим, но Элеонора старалась избегать его неприятных и все понимающих глаз.
Последние лучи солнца все еще ярко освещали вершины гор, когда, следуя за Молиной, они вошли в сумеречную узкую долину. В маленьком тихом озере, в котором отражались пики гор, они напоили лошадей. Следы животных, как кружева, лежали у воды. Но следов человека видно не было, даже несмотря на крытую соломой хижину, прилепившуюся к утесу из песчаника. Провисшая изгородь окружала маленький двор, кто-то подпер ее испанским мечом, всаженным в землю. Двери не было и взору открывался темный четырехугольник проема; от навеса над крыльцом, держащегося на неотесанных грубых столбах, падала тень. Местами солома на крыше сбилась от ветра, и занесенные им же семена сорняков и диких цветов взошли и расцвели в соломе, пораженной плесенью.
Молина обратил свое юное взволнованное лицо к Луису, ожидая решения. Испанец медленно кивнул.
— Отдохнем здесь, — сказал он, и, казалось, его слабый голос подтверждал необходимость этого.
Хуаниту заставили слезть на землю и привязали к одному из столбов на крыльце. Она села, прямая, как шомпол, и, пока они возвышались над ней, сплевывала с вызывающим пренебрежением, но, когда все отошли, откинулась назад и закрыла глаза.
На этот раз Элеонора, которую сковывающая свободу цепь доводила почти до сумасшествия, пекла лепешки, разводя муку в воде, шлепая их на ладонях и поджаривая на сковороде. Гонзалес готовил куски мяса на углях, поскольку в домике ничего не нашлось из посуды.
Элеонора, видевшая, как убивали животное, думала, что не сможет проглотить ни кусочка, но, наблюдая, как Гонзалес переворачивает над огнем сочное, аппетитное жаркое, распространявшее восхитительный аромат, ощутила такой голод, что села с лепешкой в руке, нетерпеливо ожидая, когда мясо будет готово.
От долгой дороги она не только проголодалась. Когда на небе высыпали звезды, Элеонора почувствовала, что ее глаза, уставшие от солнца и от дыма костра, закрываются против ее воли. Луис, проявляя заботу о ней, отправил Молину за свежей травой для постели. На сей раз одеяла меньше пахли лошадьми, чем прошлой ночью. Перед Элеонорой внезапно возникло видение холодного чистого озера. Как бы сладко она спала в эту ночь, не будь на ее запястье цепи!
Элеонора вздохнула. Луис посмотрел на нее, поймал тоску в ее взгляде и едва не рассмеялся. Он встал, ожидая, когда поднимется она, взял одеяло, встряхнул его и направился в сторону от костра.
Шагая за ним, Элеонора спросила:
— Мы куда?
— Увидите. — Луис перекинул одеяло через плечо, точно мексиканскую шаль, и ступил в темноту.
Прохлада, спустившаяся с горных вершин, освежила ночной воздух. Легкий ветерок шевелил прядку волос, выбившуюся из прически Элеоноры, доносил острый запах сосны и горьковатый аромат полыни. В голосе ночной птицы слышалась полусонная меланхоличность. Трава колыхалась под ногами, как мягкий ворсистый ковер, принося успокоение. Шуршащий камыш нарушал идеальную гладь озера. Они подошли к самому краю воды. Луис стащил с плеча одеяло и растянул в руках на весу.
— Ваша раздевалка.
Элеонора не пошевельнулась.
— Что вы имеете в виду?
— Вы хотели искупаться? — Он указал на воду. Она уставилась на него.
— Как вы догадались?
— Я догадливый и наблюдательный. Насколько мне известно, в Европе на лошадях затаскивают в воду специальные фургоны, которые скрывают дам от посторонних глаз, пока они наслаждаются морем.
— Но одеяло намокнет, — предупредила Элеонора, хотя и была очень заинтригована.
— Неважно.
— А вы?
— А что мне от вас прятать? Ах, вы покраснели. С моей стороны, конечно, нехорошо так шутить. Давайте тогда скажем так: я верю, что вы не станете подсматривать. Хотя сам я бы не прочь. Но обещаю вознаградить ваше доверие.
Она пристально посмотрела на него, озабоченная слабостью его голоса, а не словами, в которые он вкладывал слишком много сил, чтобы придать им легкость. Собственно, зачем ей противиться? Разве они не останавливались днем в поисках густого подлеска, чтобы разойтись на всю длину натянутой цепи? У нее нет оснований сомневаться в нем.
— Неужели вы мне не верите? — спросил Луис с оттенком оскорбленной гордости, той самой, которая мешала ей расспросить о его истинном состоянии.
— Конечно, верю, — ответила Элеонора.
— Тогда что же вы стоите? — И он еще раз протянул ей одеяло.
С искусством акробата она разделась под этим укрытием. Элеонора догадывалась, что цепь причиняет ему больше неудобств, чем ей. У него ведь была скована правая рука. И услышав, как Луис тихо выругался, она поняла, что цепь раздражает и его.
Вода была холодная, как в горной реке, потому что не было солнца, которое могло ее согреть. Они пошли вперед, осторожно ощупывая ногами дно. Через несколько шагов Элеонора резко встала.
— А как ваша повязка? — спросила она, не поворачивая головы.
— Приклеилась, и ее надо оторвать, — ответил он.
— Но не так, — запротестовала она, но он, не обращая внимания, потащил ее дальше.
— А вдруг здесь акулы? Или аллигаторы? Как в озере Никарагуа?
— Нет, на этой высоте не бывает.
— Вы уверены?
— Нет, — ответил он. — Но я так же не уверен, что завтра взойдет солнце. Что, будете подчиняться своим страхам?