Страница:
Она взаперти! И тут на Элеонору всей тяжестью обрушилось ощущение гнусности происшедшего. Она вскочила, дрожа всем телом, несмотря на жару, сцепила перед собой руки, потом обхватила себя за плечи. Подол ее юбок оставлял на полированном полу грязные следы, когда она принялась ходить взад-вперед по комнате. Она чувствовала слабость в коленях от голода, хотя сейчас ничего бы не смогла проглотить.
Он не мог так поступить! Не мог! Но подожди, что, собственно, произошло? Он ее поцеловал, против воли принес к себе в дом, запер в спальне. Все так. Однако в его поведении не было ничего чувственного, как будто он своими действиями закончил спор, на который она его спровоцировала. Ну и, возможно, захотел наказать ее за неповиновение. Если она проявит терпение, то днем он, успокоившись, скорее всего отпустит ее.
А если нет? Должен же быть кто-то, к кому она сможет обратиться? Не вправе же он содержать ее здесь как личного пленника?
Шли часы. В запертой комнате стало жарко. Она могла бы открыть двери на галерею, чтобы впустить воздух хотя бы сквозь решетку, но боялась — вдруг кто-то, проходя мимо, увидит ее. Она ощущала себя точно в клетке.
По этой причине Элеонора не раздевалась. Без одежды она станет более уязвима. К тому же это выглядело бы так, будто она смирилась с происшедшим. Но она не хотела сдаваться.
Застирав подол юбки, она вымыла лицо и шею. Когда подол высох в жарком воздухе, она легла прямо на покрывало. В доме стояла тишина. Элеонора почувствовала затхлость воздуха этой комнаты: похоже, ею пользовались нечасто. Кто владел этим домом до прихода Уокера и до того, как полковник Фаррелл поселился в нем? Кто та женщина в черном? Может, одна из бывших владельцев? Или экономка? А может, родственница полковника? Нет, вряд ли. Полковник Фаррелл походил на отшельника, точно никогда никаких родственников у него не было и он в них не нуждался. Он вообще ни в ком не нуждался.
Она не собиралась спать и пришла в замешательство, когда внезапно раздался громкий стук. Элеонора обнаружила, что в комнате темно, и она не могла понять, где находится. Губы ее пересохли, она облизнула их, прежде чем ответить:
— Да.
Послышался тонкий пронзительный голос, вполне соответствующий облику женщины, которой он принадлежал.
— Вернулся полковник. Он просит, чтобы вы приготовились к обеду.
К обеду? Неужели так поздно? Если полковник вернулся, где же он был? Без сомнения, в Доме правительства, разбирался с Карлосом.
Ее первым желанием было отказаться, сказать, что она не хочет есть, но это глупо. Ее положение и без того сложно, чтобы рисковать, раздражая пленителя. К тому же, если он захочет, ему ничего не стоит уморить ее голодом, чтобы подчинить себе. Нет, гораздо лучше пойти на обед с высоко поднятой головой, собрав все свое достоинство.
— Хорошо, спасибо, — ответила Элеонора, подумав, что если ей придется бежать, следует воспользоваться случаем, чтобы сделать это из другой комнаты.
Но как она должна приготовиться? У нее нет ни щетки, ни расчески. Не во что переодеться. Все, что на ней, грязное и мятое. И к тому же в комнате так темно, что нельзя разглядеть себя в кривом зеркале, что висело над умывальником. Она могла только вымыть руки, пригладить ладонями волосы, вот и все. Придется полковнику удовлетвориться этим.
В дверь постучали, и Элеонора двинулась к ней, собираясь выйти. Но вместо этого через широко открытую дверь вошла небольшая процессия. Двое мужчин — никарагуанские солдаты в красных рубашках — внесли маленький, но явно тяжелый столик. За ними вошел полковник с двумя стульями, а следом — женщина в черном и полненькая женщина в фартуке. Обе они несли подносы с едой и напитками. Последней впорхнула девочка лет семи-восьми, по всей вероятности, дочь женщины, которая, как потом выяснилось, служила поварихой. Девочка несла старинный деревянный подсвечник с тремя зажженными свечами. Очень осторожно, блестя глазами, она поставила его в центр стола, сделала книксен, улыбаясь с явным облегчением, и выбежала за дверь.
Элеонора смотрела, как накрывали на стол, раскладывали еду, ставили стулья. В последнюю очередь налили вина в тонкие венецианского стекла бокалы, потом худая женщина вслед за остальными покинула комнату. Элеонора осталась наедине с полковником Фарреллом. Разочарованная, что ей не удалось выйти из комнаты, она ощутила комок в горле. Усилием воли Элеонора попыталась сдержаться и поймала на себе напряженный изучающий взгляд полковника. По случаю обеда он побрился, но форму не надел. Он был в бриджах и белой батистовой рубашке с открытым воротом. Его кожа цвета красной меди резко контрастировала с белым цветом, особенно в мигающем пламени свечи. Свеча отбрасывала тени на его лицо, делая нос клювообразным, высокие скулы еще острее, и в какой-то момент Элеоноре показалось, что в нем есть что-то дикое и древнее, уже в самих чертах его лица. Но он сделал шаг, и это впечатление исчезло. А она все еще стояла, завороженная только что увиденным образом, когда он шагнул к двери на галерею и широко распахнул ее.
В комнату ворвалась ночная прохлада, неся с собой теплый аромат апельсиновых цветов и дикой гардении. Человек у окна положил руки на железную решетку, украшенную кованым прихотливым рисунком, и слегка покачал, ее. Цепи и замки держали крепко, лязгнув в ответ холодным металлическим звуком.
Увидев удовлетворенное выражение на его лице, Элеонора сжала пальцы в кулаки с такой силой, что ногти впились в ладони. Резким движением она засунула кулаки в складки юбок. Моментально насторожившись, он резко повернулся, но, увидев, что она спокойно стоит там, где стояла, расслабился и пододвинул ей стул. Невеселая улыбка скривила его губы. Усевшись, Элеонора бросила на него быстрый взгляд из-под ресниц. Сколько ему лет? Тридцать? Тридцать пять? От глаз веером разбегались морщины, глубокие складки у рта не красили его лицо, но оно запоминалось своей неповторимостью.
Еда была простая, но вкусная — неизменные бобы, мясо с острыми специями и кукурузные лепешки. Вино красное, с теплым сухим вкусом, с испанским ароматом. На десерт — салат из свежих фруктов со сливками и сыр на подносе. Раза два за время молчаливой трапезы Элеонору подмывало завести беседу, но она решительно подавила в себе это желание. Хозяином был полковник, и это его обязанность, так почему она должна помогать?
Но, даже если он чувствовал напряженность и необходимость заполнить разговором молчание, он не делал никаких попыток. Один раз она поймала на себе взгляд его прищуренных глаз. Он долго продержал ее в напряжении, рассматривая и изучая, и Элеонора почувствовала, что не может отвести взгляд, пока он сам не опустил глаза, наполняя вином бокал, который держал в руке и тут же осушил до дна. Затем он откинулся на спинку стула.
— Думаю, вы будете счастливы узнать, что тот человек, Карлос, напавший на вас утром, отпущен с выговором.
— Да? Спасибо.
— А за что вы меня благодарите? Уверяю вас, если бы он заслуживал расстрела, его бы расстреляли.
— Вероятно. Но у меня нет оснований верить в ваше чувство справедливости, — ответила Элеонора, имея в виду комнату, ставшую ее тюрьмой, но не желая провоцировать его.
К ее удивлению, он улыбнулся, потом улыбка исчезла, но он молчал.
Осмелев, Элеонора спросила:
— А теперь, когда вы удовлетворены результатом, могу я вернуться домой?
— Нет.
— Но почему? Я не понимаю.
— Не понимаете… Или не хотите? — спросил он холодно. — Это ваша комната. Я послал за вашими вещами, велел передать хозяйке, что вы не вернетесь.
— Вы не можете так поступить! — запротестовала Элеонора.
— Могу. Уже поступил.
Нет, нет, нет, билось в ее мозгу. Но усилием воли она держалась. Она никак не могла понять, действовал полковник как начальник военной полиции или как мужчина. Если первое — у нее были варианты для защиты. Если второе — она без всякого раскаяния могла испробовать любые методы, чтобы переиграть его.
— Насколько я знаю, — сказал он медленно, — у вас есть брат.
Она осторожно кивнула.
— Его командир говорит, что вы здесь сели на мель. Остались без цента, поскольку дело с земельным агентом провалилось.
Элеонора недоверчиво смотрела на него.
— Да, это правда.
— Элеонора Виллар, мне поручено предложить вам билет до Нового Орлеана и передать сожаления генерала Уокера по поводу вашего несчастья. По этой причине я и отправился утром за вами.
— О, — сказала Элеонора, растерявшись. Этого она никак не ожидала услышать.
А он продолжал без всякой остановки:
— Но я решил аннулировать это предложение.
— Вы… — Элеонора от смущения и охватившего ее волнения не могла найти слов. Пальцы ее дрожали. Она осторожно положила ложку и опустила руки на колени, сцепив пальцы так, что косточки побелели.
— Хотите знать — почему?
— Конечно, — ответила она коротко, подавляя желание съязвить.
— Потому что Дядя Билли взял себе любовницу.
Она ничего не понимала.
— Дядя Билли — это Уильям Уокер, так зовут его люди. У каждого из нас есть прозвище. Это знак нашего единства — тех, кто пришел сюда первыми.
— Бессмертные, — сказала она.
— Это пошло еще от костариканцев, с Риваса, а может, и раньше, с Соноры. Сейчас трудно сказать.
Задумчивость в его голосе подтолкнула ее к беседе.
— А вы, полковник? У вас есть прозвище?
Он встал как обычно резко, пересек комнату и, опершись на решетку, уставился в ночь.
— Вам это будет неинтересно. Меня зовут Грант, и вам лучше привыкнуть называть меня по имени.
— Да. — В горле у нее все пересохло. Умение контролировать себя полезно, но ей стало казаться, что толку от этого мало. — Я думаю, вы должны мне объяснить.
— Женщина, которую генерал взял под свое покровительство, — аристократка из благополучной семьи состоятельных испанцев, отсюда, из Никарагуа. Ее родители, уже покойные, были легитимистами, также, как и ее муж, пожилой мужчина, который истратил ее наследство, пытаясь возвратиться в Испанию как знатная особа. Там он и умер, даже не послав за своей никарагуанской женой, Ниньей Марией. Несмотря на сотрудничество сегодняшнего правительства с президентом-легитимистом во главе, аристократы не любят Уокера. Они негодуют из-за того, что Нинья Мария помогает ему, и за это они попросту отлучили ее от общества. — Он повернулся к Элеоноре. — Вы начинаете понимать?
Она не хотела прийти ему на помощь и покачала головой.
— Уокер назначил на сегодняшний вечер прием в честь американского министра Джона Уиллера. Все мужчины города придут: та казнь произвела впечатление. Но их высокомерные жены прислали отказ. Как будто эпидемия недомоганий поразила всех женщин Гранады одновременно. Тогда Уокер направил сигнал бедствия своим офицерам — привести на прием женщин. Он не хотел, чтобы его Нинья Мария ощутила неудобство. Но не так уж много женщин, которые даже по приказу способны украсить предстоящий прием. Что-то в вас напоминает мне Нинью Марию Ирисарри. По образу жизни, который вы вели, вы, должно быть, леди. Но на прием к генералу пойдете как моя любовница.
Кровь отхлынула от лица Элеоноры, а потом бросилась в голову с такой силой, что она едва не задохнулась.
— Нет! — сказала она и, вставая, повторила еще громче:
— Нет, не пойду! И вы, видимо, сумасшедший, если способны предложить мне подобное. Я скорее умру, чем предстану перед обществом как ваша женщина. Я ненавижу вас! Из-за вас я потеряла родину, свой дом и безопасность, свою одежду, памятные вещи и семейные реликвии. Из-за вас я опустилась до нищеты в стране, о которой еще месяц назад ничего не знала, в стране, которая разбила сердце и дух моего брата. Но несмотря на все это, полковник, я — действительно леди. Вы можете оскорбить меня, но этого вы не отнимете. Я вам не позволю. И я советую вам дважды подумать, прежде чем применять силу, добиваясь того, чего вы хотите. Мне нечего терять, и я могу сделать вас посмешищем Гранады на этом приеме.
Напоминание об утреннем событии задело полковника за живое. Он подошел к ней ближе и сказал:
— Я вижу, вы ничего не знаете о силе. Я могу заставить вас страдать гораздо сильнее, чем вы можете себе представить. И при этом не обязательно демонстрировать силу. Есть одна деталь, неизвестная вам. Вы знаете, например, где сейчас ваш брат?
— Что вы имеете в виду? — спросила она, и голос выдал ее волнение.
— Так я думаю, что вы не знаете. Жан-Поль Виллар в данный момент на гауптвахте по обвинению в пьянстве и сопротивлении военной полиции. И там он будет оставаться до тех пор, пока я его не освобожу. Может, я ошибаюсь, дорогая, — сказал он, вкладывая в ласковое обращение насмешку, — но, похоже, ваш брат послужит заложником вашего хорошего поведения. Он должен отсидеть десять дней, но выйдет ли он оттуда — зависит от вас. И от того, как вы угодите мне.
Глава 4
Он не мог так поступить! Не мог! Но подожди, что, собственно, произошло? Он ее поцеловал, против воли принес к себе в дом, запер в спальне. Все так. Однако в его поведении не было ничего чувственного, как будто он своими действиями закончил спор, на который она его спровоцировала. Ну и, возможно, захотел наказать ее за неповиновение. Если она проявит терпение, то днем он, успокоившись, скорее всего отпустит ее.
А если нет? Должен же быть кто-то, к кому она сможет обратиться? Не вправе же он содержать ее здесь как личного пленника?
Шли часы. В запертой комнате стало жарко. Она могла бы открыть двери на галерею, чтобы впустить воздух хотя бы сквозь решетку, но боялась — вдруг кто-то, проходя мимо, увидит ее. Она ощущала себя точно в клетке.
По этой причине Элеонора не раздевалась. Без одежды она станет более уязвима. К тому же это выглядело бы так, будто она смирилась с происшедшим. Но она не хотела сдаваться.
Застирав подол юбки, она вымыла лицо и шею. Когда подол высох в жарком воздухе, она легла прямо на покрывало. В доме стояла тишина. Элеонора почувствовала затхлость воздуха этой комнаты: похоже, ею пользовались нечасто. Кто владел этим домом до прихода Уокера и до того, как полковник Фаррелл поселился в нем? Кто та женщина в черном? Может, одна из бывших владельцев? Или экономка? А может, родственница полковника? Нет, вряд ли. Полковник Фаррелл походил на отшельника, точно никогда никаких родственников у него не было и он в них не нуждался. Он вообще ни в ком не нуждался.
Она не собиралась спать и пришла в замешательство, когда внезапно раздался громкий стук. Элеонора обнаружила, что в комнате темно, и она не могла понять, где находится. Губы ее пересохли, она облизнула их, прежде чем ответить:
— Да.
Послышался тонкий пронзительный голос, вполне соответствующий облику женщины, которой он принадлежал.
— Вернулся полковник. Он просит, чтобы вы приготовились к обеду.
К обеду? Неужели так поздно? Если полковник вернулся, где же он был? Без сомнения, в Доме правительства, разбирался с Карлосом.
Ее первым желанием было отказаться, сказать, что она не хочет есть, но это глупо. Ее положение и без того сложно, чтобы рисковать, раздражая пленителя. К тому же, если он захочет, ему ничего не стоит уморить ее голодом, чтобы подчинить себе. Нет, гораздо лучше пойти на обед с высоко поднятой головой, собрав все свое достоинство.
— Хорошо, спасибо, — ответила Элеонора, подумав, что если ей придется бежать, следует воспользоваться случаем, чтобы сделать это из другой комнаты.
Но как она должна приготовиться? У нее нет ни щетки, ни расчески. Не во что переодеться. Все, что на ней, грязное и мятое. И к тому же в комнате так темно, что нельзя разглядеть себя в кривом зеркале, что висело над умывальником. Она могла только вымыть руки, пригладить ладонями волосы, вот и все. Придется полковнику удовлетвориться этим.
В дверь постучали, и Элеонора двинулась к ней, собираясь выйти. Но вместо этого через широко открытую дверь вошла небольшая процессия. Двое мужчин — никарагуанские солдаты в красных рубашках — внесли маленький, но явно тяжелый столик. За ними вошел полковник с двумя стульями, а следом — женщина в черном и полненькая женщина в фартуке. Обе они несли подносы с едой и напитками. Последней впорхнула девочка лет семи-восьми, по всей вероятности, дочь женщины, которая, как потом выяснилось, служила поварихой. Девочка несла старинный деревянный подсвечник с тремя зажженными свечами. Очень осторожно, блестя глазами, она поставила его в центр стола, сделала книксен, улыбаясь с явным облегчением, и выбежала за дверь.
Элеонора смотрела, как накрывали на стол, раскладывали еду, ставили стулья. В последнюю очередь налили вина в тонкие венецианского стекла бокалы, потом худая женщина вслед за остальными покинула комнату. Элеонора осталась наедине с полковником Фарреллом. Разочарованная, что ей не удалось выйти из комнаты, она ощутила комок в горле. Усилием воли Элеонора попыталась сдержаться и поймала на себе напряженный изучающий взгляд полковника. По случаю обеда он побрился, но форму не надел. Он был в бриджах и белой батистовой рубашке с открытым воротом. Его кожа цвета красной меди резко контрастировала с белым цветом, особенно в мигающем пламени свечи. Свеча отбрасывала тени на его лицо, делая нос клювообразным, высокие скулы еще острее, и в какой-то момент Элеоноре показалось, что в нем есть что-то дикое и древнее, уже в самих чертах его лица. Но он сделал шаг, и это впечатление исчезло. А она все еще стояла, завороженная только что увиденным образом, когда он шагнул к двери на галерею и широко распахнул ее.
В комнату ворвалась ночная прохлада, неся с собой теплый аромат апельсиновых цветов и дикой гардении. Человек у окна положил руки на железную решетку, украшенную кованым прихотливым рисунком, и слегка покачал, ее. Цепи и замки держали крепко, лязгнув в ответ холодным металлическим звуком.
Увидев удовлетворенное выражение на его лице, Элеонора сжала пальцы в кулаки с такой силой, что ногти впились в ладони. Резким движением она засунула кулаки в складки юбок. Моментально насторожившись, он резко повернулся, но, увидев, что она спокойно стоит там, где стояла, расслабился и пододвинул ей стул. Невеселая улыбка скривила его губы. Усевшись, Элеонора бросила на него быстрый взгляд из-под ресниц. Сколько ему лет? Тридцать? Тридцать пять? От глаз веером разбегались морщины, глубокие складки у рта не красили его лицо, но оно запоминалось своей неповторимостью.
Еда была простая, но вкусная — неизменные бобы, мясо с острыми специями и кукурузные лепешки. Вино красное, с теплым сухим вкусом, с испанским ароматом. На десерт — салат из свежих фруктов со сливками и сыр на подносе. Раза два за время молчаливой трапезы Элеонору подмывало завести беседу, но она решительно подавила в себе это желание. Хозяином был полковник, и это его обязанность, так почему она должна помогать?
Но, даже если он чувствовал напряженность и необходимость заполнить разговором молчание, он не делал никаких попыток. Один раз она поймала на себе взгляд его прищуренных глаз. Он долго продержал ее в напряжении, рассматривая и изучая, и Элеонора почувствовала, что не может отвести взгляд, пока он сам не опустил глаза, наполняя вином бокал, который держал в руке и тут же осушил до дна. Затем он откинулся на спинку стула.
— Думаю, вы будете счастливы узнать, что тот человек, Карлос, напавший на вас утром, отпущен с выговором.
— Да? Спасибо.
— А за что вы меня благодарите? Уверяю вас, если бы он заслуживал расстрела, его бы расстреляли.
— Вероятно. Но у меня нет оснований верить в ваше чувство справедливости, — ответила Элеонора, имея в виду комнату, ставшую ее тюрьмой, но не желая провоцировать его.
К ее удивлению, он улыбнулся, потом улыбка исчезла, но он молчал.
Осмелев, Элеонора спросила:
— А теперь, когда вы удовлетворены результатом, могу я вернуться домой?
— Нет.
— Но почему? Я не понимаю.
— Не понимаете… Или не хотите? — спросил он холодно. — Это ваша комната. Я послал за вашими вещами, велел передать хозяйке, что вы не вернетесь.
— Вы не можете так поступить! — запротестовала Элеонора.
— Могу. Уже поступил.
Нет, нет, нет, билось в ее мозгу. Но усилием воли она держалась. Она никак не могла понять, действовал полковник как начальник военной полиции или как мужчина. Если первое — у нее были варианты для защиты. Если второе — она без всякого раскаяния могла испробовать любые методы, чтобы переиграть его.
— Насколько я знаю, — сказал он медленно, — у вас есть брат.
Она осторожно кивнула.
— Его командир говорит, что вы здесь сели на мель. Остались без цента, поскольку дело с земельным агентом провалилось.
Элеонора недоверчиво смотрела на него.
— Да, это правда.
— Элеонора Виллар, мне поручено предложить вам билет до Нового Орлеана и передать сожаления генерала Уокера по поводу вашего несчастья. По этой причине я и отправился утром за вами.
— О, — сказала Элеонора, растерявшись. Этого она никак не ожидала услышать.
А он продолжал без всякой остановки:
— Но я решил аннулировать это предложение.
— Вы… — Элеонора от смущения и охватившего ее волнения не могла найти слов. Пальцы ее дрожали. Она осторожно положила ложку и опустила руки на колени, сцепив пальцы так, что косточки побелели.
— Хотите знать — почему?
— Конечно, — ответила она коротко, подавляя желание съязвить.
— Потому что Дядя Билли взял себе любовницу.
Она ничего не понимала.
— Дядя Билли — это Уильям Уокер, так зовут его люди. У каждого из нас есть прозвище. Это знак нашего единства — тех, кто пришел сюда первыми.
— Бессмертные, — сказала она.
— Это пошло еще от костариканцев, с Риваса, а может, и раньше, с Соноры. Сейчас трудно сказать.
Задумчивость в его голосе подтолкнула ее к беседе.
— А вы, полковник? У вас есть прозвище?
Он встал как обычно резко, пересек комнату и, опершись на решетку, уставился в ночь.
— Вам это будет неинтересно. Меня зовут Грант, и вам лучше привыкнуть называть меня по имени.
— Да. — В горле у нее все пересохло. Умение контролировать себя полезно, но ей стало казаться, что толку от этого мало. — Я думаю, вы должны мне объяснить.
— Женщина, которую генерал взял под свое покровительство, — аристократка из благополучной семьи состоятельных испанцев, отсюда, из Никарагуа. Ее родители, уже покойные, были легитимистами, также, как и ее муж, пожилой мужчина, который истратил ее наследство, пытаясь возвратиться в Испанию как знатная особа. Там он и умер, даже не послав за своей никарагуанской женой, Ниньей Марией. Несмотря на сотрудничество сегодняшнего правительства с президентом-легитимистом во главе, аристократы не любят Уокера. Они негодуют из-за того, что Нинья Мария помогает ему, и за это они попросту отлучили ее от общества. — Он повернулся к Элеоноре. — Вы начинаете понимать?
Она не хотела прийти ему на помощь и покачала головой.
— Уокер назначил на сегодняшний вечер прием в честь американского министра Джона Уиллера. Все мужчины города придут: та казнь произвела впечатление. Но их высокомерные жены прислали отказ. Как будто эпидемия недомоганий поразила всех женщин Гранады одновременно. Тогда Уокер направил сигнал бедствия своим офицерам — привести на прием женщин. Он не хотел, чтобы его Нинья Мария ощутила неудобство. Но не так уж много женщин, которые даже по приказу способны украсить предстоящий прием. Что-то в вас напоминает мне Нинью Марию Ирисарри. По образу жизни, который вы вели, вы, должно быть, леди. Но на прием к генералу пойдете как моя любовница.
Кровь отхлынула от лица Элеоноры, а потом бросилась в голову с такой силой, что она едва не задохнулась.
— Нет! — сказала она и, вставая, повторила еще громче:
— Нет, не пойду! И вы, видимо, сумасшедший, если способны предложить мне подобное. Я скорее умру, чем предстану перед обществом как ваша женщина. Я ненавижу вас! Из-за вас я потеряла родину, свой дом и безопасность, свою одежду, памятные вещи и семейные реликвии. Из-за вас я опустилась до нищеты в стране, о которой еще месяц назад ничего не знала, в стране, которая разбила сердце и дух моего брата. Но несмотря на все это, полковник, я — действительно леди. Вы можете оскорбить меня, но этого вы не отнимете. Я вам не позволю. И я советую вам дважды подумать, прежде чем применять силу, добиваясь того, чего вы хотите. Мне нечего терять, и я могу сделать вас посмешищем Гранады на этом приеме.
Напоминание об утреннем событии задело полковника за живое. Он подошел к ней ближе и сказал:
— Я вижу, вы ничего не знаете о силе. Я могу заставить вас страдать гораздо сильнее, чем вы можете себе представить. И при этом не обязательно демонстрировать силу. Есть одна деталь, неизвестная вам. Вы знаете, например, где сейчас ваш брат?
— Что вы имеете в виду? — спросила она, и голос выдал ее волнение.
— Так я думаю, что вы не знаете. Жан-Поль Виллар в данный момент на гауптвахте по обвинению в пьянстве и сопротивлении военной полиции. И там он будет оставаться до тех пор, пока я его не освобожу. Может, я ошибаюсь, дорогая, — сказал он, вкладывая в ласковое обращение насмешку, — но, похоже, ваш брат послужит заложником вашего хорошего поведения. Он должен отсидеть десять дней, но выйдет ли он оттуда — зависит от вас. И от того, как вы угодите мне.
Глава 4
Элеонора уставилась на него. Ей хотелось защитить брата, отвести от него обвинения, но было похоже, что полковник говорит правду.
— Вы… Вы не можете поступить так.
— Не могу? А кто меня остановит? Вы спрашивали о моем прозвище. Меня называют — и это не комплимент — Железный Солдат. Потому что я всегда делаю только то, что следует делать. Под моим началом команда, которая расстреливает. Я отдаю приказы — кого наказать, кого заклеймить позором. Мне было приказано привести сегодня женщину, и я ее приведу, чего бы мне это ни стоило, какова бы ни была цена.
— Это хорошо, что вы заговорили о цене, — с горечью проговорила она.
— Не вам придется платить.
— Это как посмотреть. — Он подошел к двери и распахнул ее. — Сеньора! — крякнул он и, стоя в дверях, подбоченился, ожидая спешащую на крик худую испанку с морщинистым лицом. — Сеньора Паредес, молодая леди решила пойти на прием. Помогите ей одеться.
— Мне не нужна помощь, — объявила Элеонора. Но они оставили ее слова без внимания.
— Ее вещи прибыли, но из них мало что можно выбрать, — сказала испанка.
— Но должно же быть что-то еще, кроме того, что на ней, — нетерпеливо сказал полковник.
— Да, есть еще одно.
— Принесите.
Поджав губы, женщина сделала, как ей велели, и вернулась с корзиной из пальмовых волокон, в которой лежали вещи Элеоноры.
— Я бы хотела попросить воды помыться, — сказала Элеонора.
Она обратила внимание, как полковник Фаррелл и испанка внимательно взглянули на нее. На пароходе приходилось мыться только морской водой, в отеле «Аламбра» они с Мейзи доставляли себе удовольствие, отмокая от соли, проникшей во все поры. В доме вдовы подобных удобств не было.
Переглянувшись с худой женщиной, полковник кивнул.
— Но запомните, прием начнется через полтора часа. Генерал не любит, когда его заставляют ждать. И я тоже.
Когда шаги полковника стихли, Элеонора повернулась к пожилой женщине.
— Вам нет необходимости оставаться, — сказала она. — Я вполне справлюсь сама.
Сеньора отвела взгляд.
— Мне наказали.
— Понимаю. Вы хотите сказать, что вас приставили сторожить меня. А вас не волнует, что меня держат здесь против моей воли?
— Я ничего не знаю о причинах и не хочу знать, — отрезала она. — Я не вмешиваюсь в дела полковника.
— Вы его так боитесь?
— Он хорошо обошелся со мной, разрешив остаться в моем доме.
— Разрешив вам быть его служанкой?
— Я экономка. Да. Я делаю это за еду. Но это лучше, чем нищенствовать на улице, что ожидало бы меня и что может произойти, если я не угожу ему.
— Презренный варвар! — вспылила Элеонора, резко повернувшись, и, шурша юбками, пошла к открытому окну на галерее.
— Но он всегда справедлив.
— И вы еще защищаете его!
Пожилая женщина прошла мимо и закрыла стеклянные двери на галерею.
— Это нетрудно. Во-первых, потому что это правда. Во-вторых, я не хотела бы оскорбить полковника, обсуждая его за спиной. Тем более что он может услышать нас из своей спальни. — Взгляд, который женщина бросила через плечо, вызвал у Элеоноры дрожь опасения. Но она расправила плечи — почему ее должно заботить, что он почувствует? Он ведь не побеспокоился скрыть от нее все, что думает.
Лежа в теплой пенистой, пахнущей фиалками воде, Элеонора закрыла глаза. Оловянный бак был невелик, и колени упирались в подбородок. Но как хорошо, что никто не ждет своей очереди, не стоит над душой. Она удивилась — неужели еще что-то способно обрадовать ее, несмотря на то что впереди маячило тяжелое испытание, эта ужасная неясность?
А когда прием закончится, что потом? Необходимость в ней отпадет? Разрешат ли ей уехать с билетом в руке? Причины думать иначе у нее нет, однако ее губы помнили поцелуй Фаррелла, а на руках остались синяки от его пальцев. Она не могла обманывать себя, будто совершенно равнодушна к нему, нет, она явно неравнодушна. В этом и была ее слабость, и, поняв это, Элеонора ощутила, как внутри что-то дрогнуло.
Она стояла перед зеркалом в корсете и в нижней юбке, поправляя волосы, когда полковник вошел в комнату. Повернувшись, она обхватила себя руками, прикрывая грудь под тонкой батистовой рубашкой.
— Я еще не одета! — возмутилась она. Но он и не подумал уйти.
— Да, я вижу, — ответил он. — Поторопитесь.
Его форма была безукоризненна. Алый мундир, украшенный множеством наград, белые замшевые брюки, аккуратно заправленные в сапоги. Увидев на кровати ее платье, он сунул шляпу под мышку и подошел ближе.
Сеньора Паредес отступила в сторону.
— Я отгладила его.
— Хорошо.
Действительно, задача выполнена прекрасно. Платье из бледно-зеленого муслина являло собой ряды оборок, наплывающих один на другой и отделанных нежной вышивкой. Широкий вырез, обнажающий плечи, украшал широкий воротник из тонкого кружева. Кружева ниспадали до локтей и прикрывали руки вместо рукавов.
— Вы довольны? — спросила сеньора. Он неспешно кивнул.
— Я доверяю вашему вкусу.
— Спасибо, — ответила она с серьезной вежливостью и, подхватив свои обвисшие черные юбки, поспешила из комнаты.
Полковник Фаррелл повернулся к Элеоноре, не обращая внимания на искорки гнева в ее глазах.
— Вы всегда носите такую прическу?
— Всегда, — коротко ответила она, забросив длинную толстую косу за спину.
— Мне не нравится.
Резкость уже готова была сорваться с ее губ, но она увидела его ожидающий взгляд.
— А какую бы прическу вы хотели? — спросила она приторно сладким голосом.
— Что-то более мягкое, с локонами.
— Извините. Понятия не имею, как это делается. — Ее глаза смотрели ясно, она безмятежно улыбалась. Швырнув шляпу на кровать, он подошел к ней.
— Начните с того, что расплетите косу.
Элеонора было отшатнулась, но недостаточно проворно. Он схватил ее за локоть, резко повернул и принялся расплетать носу. Ее волосы, освободившись, рассыпались волнами по плечам, ниспадая ниже бедер. Полковник молча стоял за ее спиной, погрузив руки в теплые локоны. Элеонора резко отступила в сторону, желая отойти от него подальше. Но у него была молниеносная реакция. Одной рукой он схватил ее за волосы, а другой — за широкую бретельку сорочки. Раздался треск разрываемой старой материи. Медленно, но безжалостно он притянул ее к себе и, склонившись, прижался своим твердым ртом к мятному изгибу ее шеи.
— Не надо, — сказала она, задержав дыхание.
— Пожалуйста? — спросил он.
— Пожалуйста.
— Грант?
Она замялась, а потом, со слезами боли на глазах, смиренно повторила:
— Пожалуйста, Грант.
И не только из-за того, что он применил силу, она произнесла эти слова, но из-за какой-то особенной искры, которая проскочила между ними.
На пороге возникла сеньора с букетом белоснежных цветов в руке.
— Два цветка — в волосы, один — на корсаж. — Положив перед ними цветы, она стояла, переминаясь с ноги на ногу.
Грант Фаррелл не спеша отпустил Элеонору и, подойдя к кровати, взял шляпу.
— Хорошо. Я буду ждать внизу. Элеонора объяснит вам, что делать с ее волосами.
Самоуверенность, исходившая от всего его облика, заставила Элеонору стиснуть зубы. Не помня себя, она схватила оловянную коробку с иголками, в которой когда-то было миндальное драже, и со свистом запустила ее в Фаррелла, так что иголки посыпались стальным дождем. В цель она не попала, коробочка перелетела через перила галереи и с металлическим стуком ударилась о камни патио. Сеньора Паредес вздрогнула. Ее лицо побледнело и приобрело цвет дикой гардении, которую она держала в руках. Полковник остановился, медленно повернувшись и намеренно сдерживая движения. Глаза его стали холодными и пустыми, но потом в них появилось уже знакомое презрительное выражение.
— В следующий раз, — сказал он тихо, — цельтесь прямо в сердце и выбирайте более смертоносное оружие.
Элеонора ничего не ответила, но и не отвела взгляд. Последнее слово осталось за ним. Но она почувствовала удовлетворение, видя, как дрогнул Железный Солдат.
Когда она вышла и остановилась на верхней площадке лестницы, душистый аромат патио поднялся теплой волной, словно приветствуя ее. Увидев полковника, ожидавшего ее в тени апельсиновых деревьев, она приподняла обруч и стала спускаться с отчетливо сознаваемой грацией и мягким колыханием тонких прозрачных оборок.
— Красавица! Сияющая мечта! — донесся низкий голос со стороны входа в патио. Из темноты выступил мужчина и подошел к подножию лестницы, где замер в мерцающем свете лампы, укрепленной на железном кронштейне. Темные мягкие вьющиеся волосы, дерзкий нахальный взгляд, аккуратные испанские усики, никарагуанская униформа — полковник Луис де Ларедо, мужчина, увиденный ею в Новом Орлеане в Бэнк-Аркаде. Когда она спустилась, он отвесил ей глубокий почтительный поклон.
— Теперь я понимаю, почему луна сегодня спряталась за тучи. Из зависти к вам.
Улыбнувшись, Элеонора подала ему руку, благодаря за комплимент, что выглядело очень естественно.
— Спасибо, — тихо сказала она, хотя при виде приближающегося полковника Фаррелла ее снова охватило волнение.
— О, так это леди из Нового Орлеана, которая не назвала своего имени!
— не унимался офицер. — Другой такой и быть не может. Я думаю, это судьба, что мы снова встретились.
— А мы могли встретиться и раньше, — сказала Элеонора, убирая руку, — если бы вы не просидели всю дорогу в каюте.
— Так вы были на пароходе? Ох, эта моя распроклятая морская болезнь. На лошади я могу скакать несколько дней подряд, но при одном виде парохода… — Его передернуло. — А вы, похоже, выжили и в хорошей форме? Разве что стали чуть тоньше, чем когда я в последний раз держал вас в своих руках.
Если он хотел вогнать ее в краску, ему это удалось, тем более что она увидела, с каким цинизмом наблюдает полковник, как она краснеет. Разве тогда, в баре, он не видел, как она столкнулась с подполковником?
— Добрый вечер, Луис. Я вижу, ты уже знаком с мадемуазель Элеонорой Виллар.
— В каком-то смысле да, мой друг.
Полковник не отреагировал на двусмысленный ответ. Властным жестом он взял Элеонору под руку.
— Тогда пойдемте.
Луис продолжал стоять, не двигаясь с места. Оглянувшись, Элеонора увидела, как лицо его побледнело. Почувствовав ее колебания, полковник тоже обернулся.
— Ну так идем? — повторил он нетерпеливо.
— Я… Я как раз подумал, что мне кое-что еще надо сделать, — ответил Луис с непроницаемым лицом, выходя из света лампы. — Встретимся на приеме.
— Не опаздывай, — сухо предупредил полковник. — А то пропустишь главный выход.
— Да, это будет непростительно, — согласился Луис, но его явно что-то смущало.
Нинья Мария Ирисарри величаво вплыла в длинную, отделанную красным деревом комнату для приемов, опираясь на руку Уильяма Уокера, — прекрасное создание, затянутое в негнущуюся золотую парчу. Ее черные, как вороново крыло, волосы, зачесанные назад, спускались локонами и были покрыты жестко накрахмаленной черной мантильей. Несмотря на жару лиф был из черного облегающего бархата. От плеча спадали каскадами кружевные оборки, служившие рукавами. За женщиной шли два очень похожих друг на друга мальчика-индейца в национальных костюмах из сурового полотна — в рубахах с длинными рукавами и пестрых кюлотах чуть ниже колен. На плече у каждого восседали яркие желто-зеленые попугаи. Шествие замыкала крошечная девочка с веером из желтых перьев, таким большим, что ее едва было видно.
Когда Нинья Мария проходила мимо, Элеонора, стоявшая рядом с полковником Фарреллом, заметила, что та вовсе не так молода, как казалось на первый взгляд. На ее лице не было морщин, но она держалась слишком уверенно. Ей определенно было за тридцать.
Уокер, разглядывая преимущественно мужское сборище, с нескрываемым неудовольствием поймал взгляд полковника. Коротко кивнув, он усадил свою даму на стул с высокой спинкой в дальнем конце узкой комнаты. Над стулом не было балдахина, но с почетным эскортом из мальчиков с попугаями и девочки с опахалом Нинья Мария выглядела слишком уж похожей на королеву. Генерал Уокер наклонился к ней, что-то сказал, потом, выпрямившись, направился к полковнику.
Он не был крупным мужчиной и, встав рядом с Грантом Фарреллом, оказался на голову ниже его, тщедушного сложения, с маленькими руками и ногами; волосы цвета некрашеного льна лежали мягкими прямыми прядями на затылке, и почти всю кожу его покрывали веснушки, отчетливо проявившиеся под жарким солнцем. В уголке широкого рта, казалось, притаилась смешинка. Природа наградила его прямым патрицианским носом, а что касается глубоко посаженных глаз, то они притягивали к себе внимание, светясь чистым серым светом из-под тяжелых бровей, и обладали словно бы гипнотической цепкостью.
— Вы… Вы не можете поступить так.
— Не могу? А кто меня остановит? Вы спрашивали о моем прозвище. Меня называют — и это не комплимент — Железный Солдат. Потому что я всегда делаю только то, что следует делать. Под моим началом команда, которая расстреливает. Я отдаю приказы — кого наказать, кого заклеймить позором. Мне было приказано привести сегодня женщину, и я ее приведу, чего бы мне это ни стоило, какова бы ни была цена.
— Это хорошо, что вы заговорили о цене, — с горечью проговорила она.
— Не вам придется платить.
— Это как посмотреть. — Он подошел к двери и распахнул ее. — Сеньора! — крякнул он и, стоя в дверях, подбоченился, ожидая спешащую на крик худую испанку с морщинистым лицом. — Сеньора Паредес, молодая леди решила пойти на прием. Помогите ей одеться.
— Мне не нужна помощь, — объявила Элеонора. Но они оставили ее слова без внимания.
— Ее вещи прибыли, но из них мало что можно выбрать, — сказала испанка.
— Но должно же быть что-то еще, кроме того, что на ней, — нетерпеливо сказал полковник.
— Да, есть еще одно.
— Принесите.
Поджав губы, женщина сделала, как ей велели, и вернулась с корзиной из пальмовых волокон, в которой лежали вещи Элеоноры.
— Я бы хотела попросить воды помыться, — сказала Элеонора.
Она обратила внимание, как полковник Фаррелл и испанка внимательно взглянули на нее. На пароходе приходилось мыться только морской водой, в отеле «Аламбра» они с Мейзи доставляли себе удовольствие, отмокая от соли, проникшей во все поры. В доме вдовы подобных удобств не было.
Переглянувшись с худой женщиной, полковник кивнул.
— Но запомните, прием начнется через полтора часа. Генерал не любит, когда его заставляют ждать. И я тоже.
Когда шаги полковника стихли, Элеонора повернулась к пожилой женщине.
— Вам нет необходимости оставаться, — сказала она. — Я вполне справлюсь сама.
Сеньора отвела взгляд.
— Мне наказали.
— Понимаю. Вы хотите сказать, что вас приставили сторожить меня. А вас не волнует, что меня держат здесь против моей воли?
— Я ничего не знаю о причинах и не хочу знать, — отрезала она. — Я не вмешиваюсь в дела полковника.
— Вы его так боитесь?
— Он хорошо обошелся со мной, разрешив остаться в моем доме.
— Разрешив вам быть его служанкой?
— Я экономка. Да. Я делаю это за еду. Но это лучше, чем нищенствовать на улице, что ожидало бы меня и что может произойти, если я не угожу ему.
— Презренный варвар! — вспылила Элеонора, резко повернувшись, и, шурша юбками, пошла к открытому окну на галерее.
— Но он всегда справедлив.
— И вы еще защищаете его!
Пожилая женщина прошла мимо и закрыла стеклянные двери на галерею.
— Это нетрудно. Во-первых, потому что это правда. Во-вторых, я не хотела бы оскорбить полковника, обсуждая его за спиной. Тем более что он может услышать нас из своей спальни. — Взгляд, который женщина бросила через плечо, вызвал у Элеоноры дрожь опасения. Но она расправила плечи — почему ее должно заботить, что он почувствует? Он ведь не побеспокоился скрыть от нее все, что думает.
Лежа в теплой пенистой, пахнущей фиалками воде, Элеонора закрыла глаза. Оловянный бак был невелик, и колени упирались в подбородок. Но как хорошо, что никто не ждет своей очереди, не стоит над душой. Она удивилась — неужели еще что-то способно обрадовать ее, несмотря на то что впереди маячило тяжелое испытание, эта ужасная неясность?
А когда прием закончится, что потом? Необходимость в ней отпадет? Разрешат ли ей уехать с билетом в руке? Причины думать иначе у нее нет, однако ее губы помнили поцелуй Фаррелла, а на руках остались синяки от его пальцев. Она не могла обманывать себя, будто совершенно равнодушна к нему, нет, она явно неравнодушна. В этом и была ее слабость, и, поняв это, Элеонора ощутила, как внутри что-то дрогнуло.
Она стояла перед зеркалом в корсете и в нижней юбке, поправляя волосы, когда полковник вошел в комнату. Повернувшись, она обхватила себя руками, прикрывая грудь под тонкой батистовой рубашкой.
— Я еще не одета! — возмутилась она. Но он и не подумал уйти.
— Да, я вижу, — ответил он. — Поторопитесь.
Его форма была безукоризненна. Алый мундир, украшенный множеством наград, белые замшевые брюки, аккуратно заправленные в сапоги. Увидев на кровати ее платье, он сунул шляпу под мышку и подошел ближе.
Сеньора Паредес отступила в сторону.
— Я отгладила его.
— Хорошо.
Действительно, задача выполнена прекрасно. Платье из бледно-зеленого муслина являло собой ряды оборок, наплывающих один на другой и отделанных нежной вышивкой. Широкий вырез, обнажающий плечи, украшал широкий воротник из тонкого кружева. Кружева ниспадали до локтей и прикрывали руки вместо рукавов.
— Вы довольны? — спросила сеньора. Он неспешно кивнул.
— Я доверяю вашему вкусу.
— Спасибо, — ответила она с серьезной вежливостью и, подхватив свои обвисшие черные юбки, поспешила из комнаты.
Полковник Фаррелл повернулся к Элеоноре, не обращая внимания на искорки гнева в ее глазах.
— Вы всегда носите такую прическу?
— Всегда, — коротко ответила она, забросив длинную толстую косу за спину.
— Мне не нравится.
Резкость уже готова была сорваться с ее губ, но она увидела его ожидающий взгляд.
— А какую бы прическу вы хотели? — спросила она приторно сладким голосом.
— Что-то более мягкое, с локонами.
— Извините. Понятия не имею, как это делается. — Ее глаза смотрели ясно, она безмятежно улыбалась. Швырнув шляпу на кровать, он подошел к ней.
— Начните с того, что расплетите косу.
Элеонора было отшатнулась, но недостаточно проворно. Он схватил ее за локоть, резко повернул и принялся расплетать носу. Ее волосы, освободившись, рассыпались волнами по плечам, ниспадая ниже бедер. Полковник молча стоял за ее спиной, погрузив руки в теплые локоны. Элеонора резко отступила в сторону, желая отойти от него подальше. Но у него была молниеносная реакция. Одной рукой он схватил ее за волосы, а другой — за широкую бретельку сорочки. Раздался треск разрываемой старой материи. Медленно, но безжалостно он притянул ее к себе и, склонившись, прижался своим твердым ртом к мятному изгибу ее шеи.
— Не надо, — сказала она, задержав дыхание.
— Пожалуйста? — спросил он.
— Пожалуйста.
— Грант?
Она замялась, а потом, со слезами боли на глазах, смиренно повторила:
— Пожалуйста, Грант.
И не только из-за того, что он применил силу, она произнесла эти слова, но из-за какой-то особенной искры, которая проскочила между ними.
На пороге возникла сеньора с букетом белоснежных цветов в руке.
— Два цветка — в волосы, один — на корсаж. — Положив перед ними цветы, она стояла, переминаясь с ноги на ногу.
Грант Фаррелл не спеша отпустил Элеонору и, подойдя к кровати, взял шляпу.
— Хорошо. Я буду ждать внизу. Элеонора объяснит вам, что делать с ее волосами.
Самоуверенность, исходившая от всего его облика, заставила Элеонору стиснуть зубы. Не помня себя, она схватила оловянную коробку с иголками, в которой когда-то было миндальное драже, и со свистом запустила ее в Фаррелла, так что иголки посыпались стальным дождем. В цель она не попала, коробочка перелетела через перила галереи и с металлическим стуком ударилась о камни патио. Сеньора Паредес вздрогнула. Ее лицо побледнело и приобрело цвет дикой гардении, которую она держала в руках. Полковник остановился, медленно повернувшись и намеренно сдерживая движения. Глаза его стали холодными и пустыми, но потом в них появилось уже знакомое презрительное выражение.
— В следующий раз, — сказал он тихо, — цельтесь прямо в сердце и выбирайте более смертоносное оружие.
Элеонора ничего не ответила, но и не отвела взгляд. Последнее слово осталось за ним. Но она почувствовала удовлетворение, видя, как дрогнул Железный Солдат.
Когда она вышла и остановилась на верхней площадке лестницы, душистый аромат патио поднялся теплой волной, словно приветствуя ее. Увидев полковника, ожидавшего ее в тени апельсиновых деревьев, она приподняла обруч и стала спускаться с отчетливо сознаваемой грацией и мягким колыханием тонких прозрачных оборок.
— Красавица! Сияющая мечта! — донесся низкий голос со стороны входа в патио. Из темноты выступил мужчина и подошел к подножию лестницы, где замер в мерцающем свете лампы, укрепленной на железном кронштейне. Темные мягкие вьющиеся волосы, дерзкий нахальный взгляд, аккуратные испанские усики, никарагуанская униформа — полковник Луис де Ларедо, мужчина, увиденный ею в Новом Орлеане в Бэнк-Аркаде. Когда она спустилась, он отвесил ей глубокий почтительный поклон.
— Теперь я понимаю, почему луна сегодня спряталась за тучи. Из зависти к вам.
Улыбнувшись, Элеонора подала ему руку, благодаря за комплимент, что выглядело очень естественно.
— Спасибо, — тихо сказала она, хотя при виде приближающегося полковника Фаррелла ее снова охватило волнение.
— О, так это леди из Нового Орлеана, которая не назвала своего имени!
— не унимался офицер. — Другой такой и быть не может. Я думаю, это судьба, что мы снова встретились.
— А мы могли встретиться и раньше, — сказала Элеонора, убирая руку, — если бы вы не просидели всю дорогу в каюте.
— Так вы были на пароходе? Ох, эта моя распроклятая морская болезнь. На лошади я могу скакать несколько дней подряд, но при одном виде парохода… — Его передернуло. — А вы, похоже, выжили и в хорошей форме? Разве что стали чуть тоньше, чем когда я в последний раз держал вас в своих руках.
Если он хотел вогнать ее в краску, ему это удалось, тем более что она увидела, с каким цинизмом наблюдает полковник, как она краснеет. Разве тогда, в баре, он не видел, как она столкнулась с подполковником?
— Добрый вечер, Луис. Я вижу, ты уже знаком с мадемуазель Элеонорой Виллар.
— В каком-то смысле да, мой друг.
Полковник не отреагировал на двусмысленный ответ. Властным жестом он взял Элеонору под руку.
— Тогда пойдемте.
Луис продолжал стоять, не двигаясь с места. Оглянувшись, Элеонора увидела, как лицо его побледнело. Почувствовав ее колебания, полковник тоже обернулся.
— Ну так идем? — повторил он нетерпеливо.
— Я… Я как раз подумал, что мне кое-что еще надо сделать, — ответил Луис с непроницаемым лицом, выходя из света лампы. — Встретимся на приеме.
— Не опаздывай, — сухо предупредил полковник. — А то пропустишь главный выход.
— Да, это будет непростительно, — согласился Луис, но его явно что-то смущало.
Нинья Мария Ирисарри величаво вплыла в длинную, отделанную красным деревом комнату для приемов, опираясь на руку Уильяма Уокера, — прекрасное создание, затянутое в негнущуюся золотую парчу. Ее черные, как вороново крыло, волосы, зачесанные назад, спускались локонами и были покрыты жестко накрахмаленной черной мантильей. Несмотря на жару лиф был из черного облегающего бархата. От плеча спадали каскадами кружевные оборки, служившие рукавами. За женщиной шли два очень похожих друг на друга мальчика-индейца в национальных костюмах из сурового полотна — в рубахах с длинными рукавами и пестрых кюлотах чуть ниже колен. На плече у каждого восседали яркие желто-зеленые попугаи. Шествие замыкала крошечная девочка с веером из желтых перьев, таким большим, что ее едва было видно.
Когда Нинья Мария проходила мимо, Элеонора, стоявшая рядом с полковником Фарреллом, заметила, что та вовсе не так молода, как казалось на первый взгляд. На ее лице не было морщин, но она держалась слишком уверенно. Ей определенно было за тридцать.
Уокер, разглядывая преимущественно мужское сборище, с нескрываемым неудовольствием поймал взгляд полковника. Коротко кивнув, он усадил свою даму на стул с высокой спинкой в дальнем конце узкой комнаты. Над стулом не было балдахина, но с почетным эскортом из мальчиков с попугаями и девочки с опахалом Нинья Мария выглядела слишком уж похожей на королеву. Генерал Уокер наклонился к ней, что-то сказал, потом, выпрямившись, направился к полковнику.
Он не был крупным мужчиной и, встав рядом с Грантом Фарреллом, оказался на голову ниже его, тщедушного сложения, с маленькими руками и ногами; волосы цвета некрашеного льна лежали мягкими прямыми прядями на затылке, и почти всю кожу его покрывали веснушки, отчетливо проявившиеся под жарким солнцем. В уголке широкого рта, казалось, притаилась смешинка. Природа наградила его прямым патрицианским носом, а что касается глубоко посаженных глаз, то они притягивали к себе внимание, светясь чистым серым светом из-под тяжелых бровей, и обладали словно бы гипнотической цепкостью.