Страница:
— Будь ты проклят, Фаррелл!
Его пуля взметнула пыль за спиной Гранта. Тот же попал ему в другое бедро, заставив пошатнуться и несколько отступить.
Бесстрастным голосом Грант сказал:
— За Уокера и твою попытку посягнуть на его жизнь.
— Ублюдок! — воскликнул Невилл. Рефлекторно предприняв еще одну попытку убить противника, его пальцы спустили курок.
— А вот это, — снова поднимая револьвер, сказал Грант, — за попытку продать право рождения моего сына!
Невилл выронил револьвер. Последняя пуля пробила его правую руку, и он упал, растянувшись на зеленой дорожке, поросшей клевером. Грант мрачно посмотрел на него, медленно повернулся и пошел.
Но человек на земле был жив и метался от боли. Доктор с побелевшим лицом двинулся к нему, сделав знак рукой двум другим, приглашая их помочь внести Невилла в дом. Потом кто-то закричал:
— Смотрите! Он стреляет!
Невилл, корчась на земле, дотянулся до пистолета и, держа его обеими руками, наставил на широкую спину Гранта. Полковник Генри, который шел вместе с Грантом, оттолкнул его и выхватил револьвер. Солдат-ветеран выстрелил первым, зрители бросились в разные стороны, не понимая в суматохе, кто стреляет и куда. Когда Элеонора опомнилась, Невилл лежал без движения на земле. Револьвер выпал из его ослабевших пальцев, глаза широко открылись, в услугах доктора он больше не нуждался.
Элеонора сидела в своей затемненной спальне. Последние лучи заходящего солнца проникали во дворик, но не могли попасть в комнату. Так ей хотелось. Когда она вернулась, ребенок плакал. Теперь он, успокоившись, спал у ее груди, а она сидела в кресле-качалке с высокой спинкой, которое выписала из Бостона для этой цели. Ей надо было положить Майкла в кроватку и одеться к обеду, но она не могла заставить себя пошевелиться.
Так приятно было сидеть, прислонившись к головке Майкла, и не думать. Ни о чем не думать.
Она не хотела вспоминать, как Грант стоял, явно не обращая внимания на выстрелы Невилла и посылая свои меткие пули. Не хотела вспоминать слова, которые он сказал о сыне, или те мучительные моменты, когда она опасалась за его жизнь. Элеонора не помнила, как оказалась дома, только потом всплыл в памяти экипаж, к которому ее, видимо, подвел кучер. Она не жалела, что пошла туда, — сидеть дома и ждать было бы невыносимо. Но если бы она не знала, как близко Грант находился от смерти, она не дрожала бы так и ее глаза не покраснели бы от еле сдерживаемых слез.
Движение во дворике привлекло ее внимание. «Может, коты проникли на кухню?» — подумала Элеонора. Но при звуке шагов — по лестнице явно шел не один человек — она посмотрела на дверь с раздражением, не ожидая никого в такое время. Затем, выделив голос няни из общего гула голосов, она забеспокоилась.
— Вам сюда нельзя, мсье, — говорила старая женщина.
Дверь спальни распахнулась, и вошел Грант. За ним толпились дворецкий, хватающий его за рукав рубашки, кучер, посудомойка и няня.
— Извините, мадам, — сказала старая женщина, обращаясь от имени всех.
— Этот человек воспользовался черной лестницей. Мы не могли его остановить. Может, послать за жандармами?
— Нет, нет, благодарю, — сказала Элеонора, обретая дар речи. — Все в порядке. Можете идти.
Прислуге это не понравилось, а няня, имевшая больше прав, чем остальные, замешкалась.
— Он язычник, мадам. Я останусь, пока он не уйдет.
— Нет необходимости, — сказала Элеонора. — Видишь ли, этот человек — отец Майкла.
Старая женщина, принимавшая роды у Элеоноры и бывшая рядом с ней долгие месяцы беременности и после, не могла понять, что творится с ее хозяйкой. Теперь ей все стало ясно.
— Извините, мадам, — сказала она и удалилась, осторожно прикрыв за собой дверь.
Конечно, какие-то основания думать, что Грант — язычник, у няни имелись, подумала Элеонора, оглядывая его. Он был без формы, в бриджах из оленьей кожи, в кожаной рубашке с бахромой по швам, а на шляпе вместо обычного ремешка была полоска кожи гремучей змеи. Револьвер висел в кобуре на поясе, а в руке он держал ружье.
— Я не хотел тебе помешать, — сказал Грант, стоя на пороге. — Я подумал, что проскользну, пока ты обедаешь. Я понимаю, что должен был войти через главный вход. Тебя хорошо защищают.
— Да. Ты не против… Ты… может, зажжешь лампу? — спросила она, сердясь на себя за нервную дрожь в голосе.
Лампа, едва заметная в полутьме, стояла на туалетном столике. Он пересек комнату, прислонил к кровати ружье, потом снял шляпу и повесил на ствол. Грант отрегулировал пламя, спокойно оглядел комнату, заметил большую кровать с покрывалом цвета морской волны и бледно-зеленой москитной сеткой, умывальник из розового дерева, туалетный столик с зеркалами и мягкий восточный ковер на полу.
— Совсем не так, как в Никарагуа, — сказал он, насмешливо улыбнувшись.
— Да, — кивнула Элеонора и добавила:
— Если ты не хотел меня видеть, зачем пришел?
— Не по той причине, о которой ты думаешь. — Он посмотрел на ее руки, державшие спящего мальчика. — Я пришел сказать «до свидания» своему сыну.
— До свидания? А куда ты теперь отправляешься?
— В Техас. В долине Рио-Гранаде у меня небольшое имение. Оно было куплено на деньги моей матери с тем, что все это перейдет ее детям, то есть мне, когда человек, за которым она была замужем, умрет. Сегодня я узнал о его смерти. Эта новость поджидала меня, когда я утром приехал в Новый Орлеан. Так что меня здесь больше ничто не держит и я возвращаюсь туда,
— Даже Уильям Уокер? — спросила она тихо. Грант покачал головой.
— Дядя Билли потерял мое доверие уже год назад. Я думаю, ты понимаешь, почему. Этот последний год я служил только из чувства долга, а мои иллюзии рассеялись. Никарагуа мы потеряли. Время начинать жизнь заново. Уокер не соглашается с этим. Он никогда не согласится, пока его не поставишь на колени перед расстрельным взводом. В нем слишком крепко сидят прежние идеи.
— Очень жалею, что я не смогла быть там до конца, — сказала Элеонора, опустив взгляд.
— А я нет, — ответил он хрипло. — Я не знал, где ты, но это было в тысячу раз лучше, чем беспокоиться, что тебя настигнет пуля в Гранаде или тебе придется работать с больными и ранеными в блокаду. Ты же слышала о Мейзи…
Она кивнула. И тут же, потершись щекой о волосики на макушке Майкла, спросила:
— А для тебя бы что-то значило, если бы на месте Мейзи оказалась я?
— Значило? — спросил он странным голосом, остановив взгляд на розовом румянце ее щек. — Это значило бы потерять сердце и душу. Ты — в моей крови, ты — воздух, которым я дышу, самая великая сила и самая страшная моя слабость. Единственная радость, которую я могу получить, и единственная боль. Я люблю тебя, Элеонора.
Она оставила Гранта много месяцев назад из-за гордости, страха и стыда. Теперь ей не важна гордость, раз он ее любит. Элеонора опасалась, что его любовь может перерасти в ненависть из-за того, что ему придется выбирать между нею и преданностью Уокеру и фаланге. Сейчас эта опасность миновала. За стыд предательства она заплатила тем, что оставила любимого человека и в одиночестве, без него выносила ребенка, ожидая каждый день, что Гранта могут убить в жестокой жаркой стране, которую она покинула. Но достаточно ли этого? В ее зеленых глазах зажглись изумрудные искорки, когда она подняла их на Гранта.
— А ты не хочешь взять меня и Майкла с собой?
— Взять тебя с собой? А все это? — спросил он медленно, обводя руками вокруг. — Дом, мебель, эти проклятые деньги, оставленные Луисом?
— Дом я хотела бы сохранить, чтобы мы могли приезжать, когда нам захочется цивилизации. Слуги — свободные люди, нанятые за жалованье, кроме няни Майкла, которая, я думаю, поедет с нами.
— Взять вас троих?
Она кивнула.
— Что же касается денег, я достаточно много растратила их попусту.
— Не думай, что можешь меня обмануть, — он поднял бровь. — Генри рассказывал, что ты делала с этими деньгами для людей, приехавших из Никарагуа.
— Они были такие голодные…
— Я знаю, — коротко ответил он. — Так ты уверена, что больше никаких раненых, несчастных или, например… Черт с ним, с Генри! Он может найти себе другую няньку. Или другой бивуак, в крайнем случае.
— О, Грант, — сказала Элеонора, и слезы заполнили ее глаза.
Он опустился перед ней на одно колено.
— Если это так много для тебя значит, Генри тоже может поехать с нами.
— Дело не в этом, — сказала она улыбаясь. — Просто я так давно тебя люблю и так боялась…
— Чего? — спросил он, мягким движением смахивая слезы, дрожавшие, как драгоценные камешки, на ее щеках.
— Боялась, что ты не захочешь меня и не поверишь, что мой ребенок — это твой сын.
— Я всегда буду хотеть тебя, — сказал он, и его глаза твердо посмотрели на нее. — Я буду с тобой до конца своей жизни, если ты только позволишь, если согласна обвенчаться с человеком индейской крови.
— Ни о чем другом я не могу и мечтать, — ответила она совершенно искренне.
Его глаза были теплыми и ласковыми, когда он взглянул на Майкла, разбуженного их голосами и смотревшего на Гранта с торжественной серьезностью. Просунув свой указательный палец в маленький кулачок ребенка, он сказал:
— Это мой ребенок. Ты никогда не имела чести встретиться с вождем апачей — Бегущей Дикой Лошадью. А если бы встретилась, то знала, что я ни за что не смогу отказаться от его правнука.
Ребенок, на которого никакого впечатления не произвел его знаменитый предок, уверенно потащил отцовский палец в рот. Почувствовав на пальце соленые материнские слезы, он принялся жадно грызть его двумя недавно прорезавшимися зубами.
Грант не отнимал палец. Взглянув на Элеонору, он улыбнулся:
— Для такого яростного маленького воина единственное подходящее место — Техас.
Послесловие
Его пуля взметнула пыль за спиной Гранта. Тот же попал ему в другое бедро, заставив пошатнуться и несколько отступить.
Бесстрастным голосом Грант сказал:
— За Уокера и твою попытку посягнуть на его жизнь.
— Ублюдок! — воскликнул Невилл. Рефлекторно предприняв еще одну попытку убить противника, его пальцы спустили курок.
— А вот это, — снова поднимая револьвер, сказал Грант, — за попытку продать право рождения моего сына!
Невилл выронил револьвер. Последняя пуля пробила его правую руку, и он упал, растянувшись на зеленой дорожке, поросшей клевером. Грант мрачно посмотрел на него, медленно повернулся и пошел.
Но человек на земле был жив и метался от боли. Доктор с побелевшим лицом двинулся к нему, сделав знак рукой двум другим, приглашая их помочь внести Невилла в дом. Потом кто-то закричал:
— Смотрите! Он стреляет!
Невилл, корчась на земле, дотянулся до пистолета и, держа его обеими руками, наставил на широкую спину Гранта. Полковник Генри, который шел вместе с Грантом, оттолкнул его и выхватил револьвер. Солдат-ветеран выстрелил первым, зрители бросились в разные стороны, не понимая в суматохе, кто стреляет и куда. Когда Элеонора опомнилась, Невилл лежал без движения на земле. Револьвер выпал из его ослабевших пальцев, глаза широко открылись, в услугах доктора он больше не нуждался.
Элеонора сидела в своей затемненной спальне. Последние лучи заходящего солнца проникали во дворик, но не могли попасть в комнату. Так ей хотелось. Когда она вернулась, ребенок плакал. Теперь он, успокоившись, спал у ее груди, а она сидела в кресле-качалке с высокой спинкой, которое выписала из Бостона для этой цели. Ей надо было положить Майкла в кроватку и одеться к обеду, но она не могла заставить себя пошевелиться.
Так приятно было сидеть, прислонившись к головке Майкла, и не думать. Ни о чем не думать.
Она не хотела вспоминать, как Грант стоял, явно не обращая внимания на выстрелы Невилла и посылая свои меткие пули. Не хотела вспоминать слова, которые он сказал о сыне, или те мучительные моменты, когда она опасалась за его жизнь. Элеонора не помнила, как оказалась дома, только потом всплыл в памяти экипаж, к которому ее, видимо, подвел кучер. Она не жалела, что пошла туда, — сидеть дома и ждать было бы невыносимо. Но если бы она не знала, как близко Грант находился от смерти, она не дрожала бы так и ее глаза не покраснели бы от еле сдерживаемых слез.
Движение во дворике привлекло ее внимание. «Может, коты проникли на кухню?» — подумала Элеонора. Но при звуке шагов — по лестнице явно шел не один человек — она посмотрела на дверь с раздражением, не ожидая никого в такое время. Затем, выделив голос няни из общего гула голосов, она забеспокоилась.
— Вам сюда нельзя, мсье, — говорила старая женщина.
Дверь спальни распахнулась, и вошел Грант. За ним толпились дворецкий, хватающий его за рукав рубашки, кучер, посудомойка и няня.
— Извините, мадам, — сказала старая женщина, обращаясь от имени всех.
— Этот человек воспользовался черной лестницей. Мы не могли его остановить. Может, послать за жандармами?
— Нет, нет, благодарю, — сказала Элеонора, обретая дар речи. — Все в порядке. Можете идти.
Прислуге это не понравилось, а няня, имевшая больше прав, чем остальные, замешкалась.
— Он язычник, мадам. Я останусь, пока он не уйдет.
— Нет необходимости, — сказала Элеонора. — Видишь ли, этот человек — отец Майкла.
Старая женщина, принимавшая роды у Элеоноры и бывшая рядом с ней долгие месяцы беременности и после, не могла понять, что творится с ее хозяйкой. Теперь ей все стало ясно.
— Извините, мадам, — сказала она и удалилась, осторожно прикрыв за собой дверь.
Конечно, какие-то основания думать, что Грант — язычник, у няни имелись, подумала Элеонора, оглядывая его. Он был без формы, в бриджах из оленьей кожи, в кожаной рубашке с бахромой по швам, а на шляпе вместо обычного ремешка была полоска кожи гремучей змеи. Револьвер висел в кобуре на поясе, а в руке он держал ружье.
— Я не хотел тебе помешать, — сказал Грант, стоя на пороге. — Я подумал, что проскользну, пока ты обедаешь. Я понимаю, что должен был войти через главный вход. Тебя хорошо защищают.
— Да. Ты не против… Ты… может, зажжешь лампу? — спросила она, сердясь на себя за нервную дрожь в голосе.
Лампа, едва заметная в полутьме, стояла на туалетном столике. Он пересек комнату, прислонил к кровати ружье, потом снял шляпу и повесил на ствол. Грант отрегулировал пламя, спокойно оглядел комнату, заметил большую кровать с покрывалом цвета морской волны и бледно-зеленой москитной сеткой, умывальник из розового дерева, туалетный столик с зеркалами и мягкий восточный ковер на полу.
— Совсем не так, как в Никарагуа, — сказал он, насмешливо улыбнувшись.
— Да, — кивнула Элеонора и добавила:
— Если ты не хотел меня видеть, зачем пришел?
— Не по той причине, о которой ты думаешь. — Он посмотрел на ее руки, державшие спящего мальчика. — Я пришел сказать «до свидания» своему сыну.
— До свидания? А куда ты теперь отправляешься?
— В Техас. В долине Рио-Гранаде у меня небольшое имение. Оно было куплено на деньги моей матери с тем, что все это перейдет ее детям, то есть мне, когда человек, за которым она была замужем, умрет. Сегодня я узнал о его смерти. Эта новость поджидала меня, когда я утром приехал в Новый Орлеан. Так что меня здесь больше ничто не держит и я возвращаюсь туда,
— Даже Уильям Уокер? — спросила она тихо. Грант покачал головой.
— Дядя Билли потерял мое доверие уже год назад. Я думаю, ты понимаешь, почему. Этот последний год я служил только из чувства долга, а мои иллюзии рассеялись. Никарагуа мы потеряли. Время начинать жизнь заново. Уокер не соглашается с этим. Он никогда не согласится, пока его не поставишь на колени перед расстрельным взводом. В нем слишком крепко сидят прежние идеи.
— Очень жалею, что я не смогла быть там до конца, — сказала Элеонора, опустив взгляд.
— А я нет, — ответил он хрипло. — Я не знал, где ты, но это было в тысячу раз лучше, чем беспокоиться, что тебя настигнет пуля в Гранаде или тебе придется работать с больными и ранеными в блокаду. Ты же слышала о Мейзи…
Она кивнула. И тут же, потершись щекой о волосики на макушке Майкла, спросила:
— А для тебя бы что-то значило, если бы на месте Мейзи оказалась я?
— Значило? — спросил он странным голосом, остановив взгляд на розовом румянце ее щек. — Это значило бы потерять сердце и душу. Ты — в моей крови, ты — воздух, которым я дышу, самая великая сила и самая страшная моя слабость. Единственная радость, которую я могу получить, и единственная боль. Я люблю тебя, Элеонора.
Она оставила Гранта много месяцев назад из-за гордости, страха и стыда. Теперь ей не важна гордость, раз он ее любит. Элеонора опасалась, что его любовь может перерасти в ненависть из-за того, что ему придется выбирать между нею и преданностью Уокеру и фаланге. Сейчас эта опасность миновала. За стыд предательства она заплатила тем, что оставила любимого человека и в одиночестве, без него выносила ребенка, ожидая каждый день, что Гранта могут убить в жестокой жаркой стране, которую она покинула. Но достаточно ли этого? В ее зеленых глазах зажглись изумрудные искорки, когда она подняла их на Гранта.
— А ты не хочешь взять меня и Майкла с собой?
— Взять тебя с собой? А все это? — спросил он медленно, обводя руками вокруг. — Дом, мебель, эти проклятые деньги, оставленные Луисом?
— Дом я хотела бы сохранить, чтобы мы могли приезжать, когда нам захочется цивилизации. Слуги — свободные люди, нанятые за жалованье, кроме няни Майкла, которая, я думаю, поедет с нами.
— Взять вас троих?
Она кивнула.
— Что же касается денег, я достаточно много растратила их попусту.
— Не думай, что можешь меня обмануть, — он поднял бровь. — Генри рассказывал, что ты делала с этими деньгами для людей, приехавших из Никарагуа.
— Они были такие голодные…
— Я знаю, — коротко ответил он. — Так ты уверена, что больше никаких раненых, несчастных или, например… Черт с ним, с Генри! Он может найти себе другую няньку. Или другой бивуак, в крайнем случае.
— О, Грант, — сказала Элеонора, и слезы заполнили ее глаза.
Он опустился перед ней на одно колено.
— Если это так много для тебя значит, Генри тоже может поехать с нами.
— Дело не в этом, — сказала она улыбаясь. — Просто я так давно тебя люблю и так боялась…
— Чего? — спросил он, мягким движением смахивая слезы, дрожавшие, как драгоценные камешки, на ее щеках.
— Боялась, что ты не захочешь меня и не поверишь, что мой ребенок — это твой сын.
— Я всегда буду хотеть тебя, — сказал он, и его глаза твердо посмотрели на нее. — Я буду с тобой до конца своей жизни, если ты только позволишь, если согласна обвенчаться с человеком индейской крови.
— Ни о чем другом я не могу и мечтать, — ответила она совершенно искренне.
Его глаза были теплыми и ласковыми, когда он взглянул на Майкла, разбуженного их голосами и смотревшего на Гранта с торжественной серьезностью. Просунув свой указательный палец в маленький кулачок ребенка, он сказал:
— Это мой ребенок. Ты никогда не имела чести встретиться с вождем апачей — Бегущей Дикой Лошадью. А если бы встретилась, то знала, что я ни за что не смогу отказаться от его правнука.
Ребенок, на которого никакого впечатления не произвел его знаменитый предок, уверенно потащил отцовский палец в рот. Почувствовав на пальце соленые материнские слезы, он принялся жадно грызть его двумя недавно прорезавшимися зубами.
Грант не отнимал палец. Взглянув на Элеонору, он улыбнулся:
— Для такого яростного маленького воина единственное подходящее место — Техас.
Послесловие
Хотя «Уставший ангел» — художественное произведение, Уильям Уокер был реальным историческим лицом, одним из самых удивительных, хотя и малоизвестных в эпоху, в которую он хил. Его поход на Никарагуа в ранний период его жизни, его попытка аннексировать Нижнюю Калифорнию по сути происходили так, как описано в романе. Решимость Уокера выполнить то, что, как он полагал, было его судьбой в Никарагуа, не пропала с его первым поражением от объединенных сил Центральной Америки. Он предпринял четыре дополнительные экспедиции в Никарагуа между 1857 — 1860 годами. При второй попытке Уокер был остановлен Хирамом Полдингом, командиром американского фрегата «Уабам», который действовал по приказу президента Бучанана. При третьей и четвертой попытках Уокер потерпел неудачу, высадившись на берег из-за шторма и других обстоятельств. Пятая попытка произошла в августе 1860 года и оказалась успешнее. Он высадился в Гондурасе, продвинулся и захватил крепость Трухильо — первый шаг на пути плана сделать гондурасский остров Роатан базой, с которой можно начать атаки на Никарагуа. И это была ошибка. Крепость Трухильо, заложенная британскому правительству в счет долга, уже перешла под протекторат Великобритании. 19 августа военный британский шлюп «Икарус» под командованием Норвела Салмона вошел в гавань. Нацелив корабельные орудия на крепость, командир Салмон приказал Уокеру капитулировать.
Пытаясь выиграть время, Уокер тянул с ответом до ночи, а под прикрытием темноты покинул порт, оставив раненых, в том числе полковника Томаса Генри, умершего через несколько дней от ран. Уокер отправился сухопутным путем, оторвался от гондурасских преследователей, а затем повернул к берегу. Его бегство остановили у Рио-Негро моряки с «Икаруса» и двести пятьдесят солдат с гондурасской шхуны. Перед лицом превосходящих сил Уокер сдался еще раз, уверенный в собственной безопасности и в безопасности своих людей. Они вернулись в Трухильо, где командир Салмон, нарушив обещание, сдал Уокера в руки гондурасцев. После проигрыша в суде, состоявшемся 11 сентября 1860 года, он был приговорен к расстрелу. Приговор привели в исполнение на рассвете следующего дня.
В течение десяти лет после смерти Уокера никарагуанская транзитная линия попадала во владение разных компаний. Продолжающиеся политические перевороты в стране сделали невозможным по-лучать какую-то прибыль от линии. И линия, как единственное пенное имущество в стране, была закрыта и перепродана очередному правительству. Из-за ненадежности она не смогла выдержать конкуренции с Панамским путем. Завершение строительства трансконтинентальной железной дороги, которая обеспечивала перевозку от Атлантики к берегу Тихого океана, подписало приговор Никарагуанской транзитной линии, и она прекратила свое существование в 1868 году. Пятьдесят лет спустя к этой дороге возник интерес во время обсуждения выбора идеального места для строительства канала. В конце концов предпочли Панаму, а Никарагуанский путь предали забвению.
Для тех, кто интересуется, какие реальные личности явились прообразами героев романа, могу сказать, что это новоорлеанский агент по набору рекрутов Томас Фишер, полковник Томас Генри, его противник на дуэли в Новом Орлеане майор Джо Хауэл (брат Варины Хауэл Дэвис, второй жены Джеферсона Дэвиса). И, конечно, Корнелиус Вандербильд. Остальные действующие лица вымышлены. Образы Мейзи Брентвуд и в какой-то мере Элеоноры построены на обрывках воспоминаний, найденных во время исторических изысканий, истинной героини никарагуанской кампании миссис Эдвард Бингем. Жена актера-инвалида приехала со своим мужем и детьми, чтобы получить земельный надел. Уокер раздавал их американским поселенцам. Она заслужила глубокое уважение солдат фаланги за самотверженную работу в военном госпитале Гранады и в церкви, где, во время ее блокады, ухаживала за больными и ранеными до тех пор, пока сама, ослабевшая и уставшая, не умерла от холеры.
Потрисия Максвелл
Пытаясь выиграть время, Уокер тянул с ответом до ночи, а под прикрытием темноты покинул порт, оставив раненых, в том числе полковника Томаса Генри, умершего через несколько дней от ран. Уокер отправился сухопутным путем, оторвался от гондурасских преследователей, а затем повернул к берегу. Его бегство остановили у Рио-Негро моряки с «Икаруса» и двести пятьдесят солдат с гондурасской шхуны. Перед лицом превосходящих сил Уокер сдался еще раз, уверенный в собственной безопасности и в безопасности своих людей. Они вернулись в Трухильо, где командир Салмон, нарушив обещание, сдал Уокера в руки гондурасцев. После проигрыша в суде, состоявшемся 11 сентября 1860 года, он был приговорен к расстрелу. Приговор привели в исполнение на рассвете следующего дня.
В течение десяти лет после смерти Уокера никарагуанская транзитная линия попадала во владение разных компаний. Продолжающиеся политические перевороты в стране сделали невозможным по-лучать какую-то прибыль от линии. И линия, как единственное пенное имущество в стране, была закрыта и перепродана очередному правительству. Из-за ненадежности она не смогла выдержать конкуренции с Панамским путем. Завершение строительства трансконтинентальной железной дороги, которая обеспечивала перевозку от Атлантики к берегу Тихого океана, подписало приговор Никарагуанской транзитной линии, и она прекратила свое существование в 1868 году. Пятьдесят лет спустя к этой дороге возник интерес во время обсуждения выбора идеального места для строительства канала. В конце концов предпочли Панаму, а Никарагуанский путь предали забвению.
Для тех, кто интересуется, какие реальные личности явились прообразами героев романа, могу сказать, что это новоорлеанский агент по набору рекрутов Томас Фишер, полковник Томас Генри, его противник на дуэли в Новом Орлеане майор Джо Хауэл (брат Варины Хауэл Дэвис, второй жены Джеферсона Дэвиса). И, конечно, Корнелиус Вандербильд. Остальные действующие лица вымышлены. Образы Мейзи Брентвуд и в какой-то мере Элеоноры построены на обрывках воспоминаний, найденных во время исторических изысканий, истинной героини никарагуанской кампании миссис Эдвард Бингем. Жена актера-инвалида приехала со своим мужем и детьми, чтобы получить земельный надел. Уокер раздавал их американским поселенцам. Она заслужила глубокое уважение солдат фаланги за самотверженную работу в военном госпитале Гранады и в церкви, где, во время ее блокады, ухаживала за больными и ранеными до тех пор, пока сама, ослабевшая и уставшая, не умерла от холеры.
Потрисия Максвелл