Блок Лауренс. Пляска на бойне

   - Пошли. Надо выбираться отсюда.
   Стряхнув охватившее меня оцепенение, я очнулся. Пока Мик очищал сейф, швыряя пачки денег в пару брезентовых мешков, я стер все отпечатки пальцев. Потом вынул кассету из видеомагнитофона, спрятал ее в карман плаща и перебросил плащ через руку. "Смит-и-вессон" я снова сунул за пояс, а "зауэр" Мика положил в карман. Захватив кейс, я вслед за Миком прошел по коридору и поднялся по лестнице.
   Том сидел у самой двери, прислонясь к стене. В лице у него не было ни кровинки, но оно всегда отличалось бледностью. Мик положил мешки с деньгами на пол, взял Тома на руки и отнес к машине. Энди распахнул дверцу, и Мик уложил Тома на заднее сиденье.
   Потом Мик пошел за деньгами, а Энди открыл багажник. Я швырнул туда все, что принес с собой, а вернувшийся Мик положил мешки и захлопнул крышку. Я пошел обратно в спортзал и еще раз осмотрел комнату, где мы их убили. Как будто ничего не упустил. На верхней площадке лестницы я увидел двоих охранников - оба тоже были мертвы. Я обтер то место, где сидел Том, на случай, если он оставил там свои отпечатки, и выковырял почти всю жвачку из замка, чтобы он мог закрываться. Замок и те части двери, до которых мы могли дотронуться, я тоже обтер.
   Из машины мне махали рукой, чтобы я поторопился. Я огляделся. Вокруг по-прежнему было пустынно. Я бегом пересек тротуар. Передняя дверца "форда" была открыта, правое сиденье свободно. Мик сидел сзади с Томом, что-то тихо ему говоря и прижимая к его раненому плечу скомканную тряпку. Кровотечение у него, кажется, прекратилось, но я не знал, сколько крови он успел потерять.
   Я сел и захлопнул дверцу. Мотор уже работал, и Энди мягко тронулся с места. Мик сказал:
   - Ты знаешь, куда ехать, Энди.
   - Знаю, Мик.
   - Видит Бог, нам ни к чему, чтобы нас остановили, так что смотри не превышай скорость, но жми, как только можешь.
   У Мика была ферма в округе Ольстер, поблизости от Элленвилла. За домом ухаживала одна супружеская пара из округа Уэстмис, некие мистер и миссис О'Мара, и ферма была записана на их имя. Туда мы и отправились и приехали на место где-то между тремя и половиной четвертого. Энди хотя и ехал с включенным антирадаром, но почти не превышал скорость.
   Мы внесли Тома в дом и уложили его на кушетку на закрытой веранде. Мик с Энди съездили за знакомым врачом и подняли его на ноги. Это был маленький человечек с сердитым лицом и коричневыми старческими пятнами на тыльной стороне рук. Он провозился с Томом почти час, а выйдя от него, долго мыл руки над кухонным рукомойником.
   - Обойдется, - объявил он. - Крутой парень, а? "Я уже был ранен", говорит он. "Так пора бы уже научиться увертываться", - говорю я. Правда, заставить его улыбнуться мне так и не удалось, но, судя по его лицу, он вряд ли много улыбается. В общем, он поправится и сможет снова подставлять себя под пули. Если вы в хороших отношениях с Создателем, можете поблагодарить его за то, что он создал пенициллин. Раньше такая рана нагноилась бы и прикончила человека через неделю, самое большее дней через десять. Теперь такого не случается. Правда, странно, что мы все еще живем не вечно?
   Пока врач был у Тома, мы все сидели на кухне за столом. Мик открыл бутылку виски, и к тому времени, когда Энди повез врача домой, в ней мало что осталось. Энди понемногу тянул из банки пиво, а когда допил, достал еще одну. А я обнаружил в дальнем углу холодильника бутылку имбирного и пил его. Мы сидели там и почти не разговаривали.
   Отвезя врача и вернувшись за нами, Энди остановился около дома и погудел. Мик сел впереди, а я сзади. Том остался на ферме: доктор велел ему провести несколько дней в постели и собирался зайти еще раз после выходных или раньше, если у него поднимется температура. Ухаживать за ним должна была миссис О'Мара. Насколько я понял, ей это было не впервой.
   Энди выехал на автостраду и вернулся тем же путем. В конце концов мы остановились перед входом в бар "Гроган". Была половина седьмого утра, но ни малейшего желания спать я не чувствовал. Мы внесли внутрь мешки с деньгами, и Мик запер их в сейф. Пистолеты, из которых мы стреляли, мы отдали Энди он должен был выбросить их в реку по пути домой.
   - Я с тобой расплачусь через день-два, - сказал ему Мик. - Когда все пересчитаю и поделю на доли. Получится не так уж мало за одну ночь работы.
   - Я не беспокоюсь, - ответил Энди.
   - Поезжай домой, - сказал Мик. - Передай привет своей матушке, она прекрасная женщина. А ты замечательный водитель, Энди. Лучше тебя никого нет.
   Мы снова уселись за тот же столик. Дверь была заперта, и комнату освещал только предутренний свет из окна. Перед Миком стояла бутылка и стопка, но пил он немного. Я налил себе кока-колы и разыскал ломтик лимона, чтобы хоть немного перебить сладость. Получилось почти то, что надо, и, убедившись в этом, больше я к этой дряни не притронулся.
   Целый час мы не проронили ни слова. Когда в половине восьмого Мик поднялся, я тоже встал и пошел с ним. Мне не нужно было спрашивать, куда мы идем, а ему не нужно было заходить в кабинет, чтобы надеть фартук, фартук так и оставался на нем.
   Мы сели в его "кадиллак" и молча поехали по Девятой авеню. Поставив машину перед гаражом Туми, мы поднялись по ступенькам и вошли в церковь Святого Бернарда. Оставалось еще несколько минут до начала, когда мы уселись в заднем ряду маленькой комнаты, где служили мессу мясников.
   В этот день служил молодой священник с гладким розовым лицом - у него был такой вид, словно ему еще ни разу не приходилось бриться. Говорил он с сильным западно-ирландским акцентом и, вероятно, только недавно переехал сюда. Однако перед маленькой кучкой монахинь и мясников он держался довольно уверенно.
   Подробностей службы я не помню - как будто был там и в то же время не был. Когда другие вставали, я вставал, когда они садились - садился, когда преклоняли колени - преклонял колени сам и делал все нужные движения. Но все это время я ощущал запах крови и пороха, перед глазами у меня стоял топор, который опускался, описывая зловещую дугу в воздухе, я видел, как брызнула кровь, и чувствовал, как у меня в руке подпрыгивает от выстрелов револьвер.
   А потом случилось что-то странное.
   Когда все выстроились в очередь за причастием, мы с Миком остались сидеть на месте. Но когда очередь начала двигаться и каждый один за другим произносил "Аминь" и получал облатку, что-то подняло меня на ноги и заставило встать в конец очереди. По ладоням у меня бегали мурашки, сердце билось как будто под самым горлом.
   Очередь двигалась медленно. "Примите тело Христово", - снова и снова повторял священник.
   "Аминь", - снова и снова отзывался каждый. Очередь двигалась, и вот я оказался перед священником, а Баллу - за мной.
   - Примите тело Христово, - сказал священник.
   - Аминь, - сказал я и положил облатку на язык.
   24
   На улице ярко светило солнце, воздух был свеж и прохладен. Я спустился до половины лестницы, когда Мик догнал меня и схватил за руку. На лице его была свирепая улыбка.
   - Ну, теперь нам уж точно гореть в аду, - сказал он. - Это же надо принять Причастие Господне, когда у тебя руки в крови! Если и есть способ вернее попасть в преисподнюю, то я такого не знаю. Я не исповедовался в грехах лет тридцать, фартук у меня весь мокрый от крови этого подонка, а я лезу в алтарь, словно чист перед Господом. - Он озадаченно вздохнул. - А ты? Ну хорошо, ты не католик, а вообще-то хоть крещеный?
   - Не думаю.
   - Господи милостивый, и этот поганый язычник лезет к алтарю, а я за ним, как барашек за Мэри! Что это тебе в голову взбрело?
   - Не знаю.
   - Прошлой ночью я сказал, что с тобой не соскучишься. Господи Боже, да я и половины тогда не знал. Пошли.
   - Куда?
   - Я хочу выпить. И вместе с тобой.
   Мы пошли в бар рубщиков мяса на углу Тринадцатой и Вашингтон-авеню. Мы с ним уже не раз здесь бывали. Пол в баре был посыпан опилками, а в воздухе стоял густой дым от сигары, которую курил бармен. Мы взяли виски для Мика, крепкого черного кофе для меня и уселись за столик.
   - Ну и зачем ты это сделал? - спросил он.
   Я подумал и покачал головой.
   - Не знаю. Я ничего такого не собирался делать. Просто что-то заставило меня подняться с колен и пойти к алтарю.
   - Я не о том.
   - А о чем?
   - Зачем ты сегодня ездил с нами? Что понесло тебя в Маспет с пушкой за поясом?
   - Ах, вот ты о чем.
   - Ну?
   Я подул на кофе, чтобы остудить его.
   - Хороший вопрос, - сказал я.
   - Только не говори мне, что из-за денег. Ты получил бы пятьдесят тысяч, если бы отдал ему пленку. Не знаю еще, какие получатся доли, но по пятьдесят тысяч там не будет. Зачем идти на двойной риск ради меньшей добычи?
   - Дело тут не только в деньгах.
   - Дело тут вообще не в деньгах, - сказал он. - Разве тебя когда-нибудь интересовали деньги? Да тебе всегда было на них наплевать. - Он отпил глоток. - Я открою тебе один секрет. Мне на них тоже наплевать. Они мне все время нужны позарез, но на самом деле мне на них наплевать.
   - Знаю.
   - Ты не хотел продавать им эту пленку, да?
   - Не хотел, - сказал я. - Я хотел увидеть их мертвыми.
   Он кивнул:
   - Ты знаешь, о ком я вспомнил прошлой ночью? О том полицейском, про которого ты мне рассказывал, - о старом ирландце, к которому ты попал в напарники, когда стал патрульным.
   - Мэхаффи.
   - Вот-вот. Я вспомнил о Мэхаффи.
   - Я понимаю почему.
   - Я вспомнил, что он тебе тогда сказал. "Никогда не делай ничего сам, если можешь устроить так, чтобы кто-то сделал это за тебя". Так, кажется, он сказал?
   - Примерно так.
   - И я подумал, что в этом нет ничего плохого. Пусть убивают те, у которых весь фартук в крови, верно? Но потом ты сказал, что денег за наводку тебе мало, и я подумал, что неправильно тебя понял.
   - Знаю. И это не давало тебе покоя.
   - Не давало, потому что я считал, что ты не так уж любишь деньги. Это означало бы, что ты не тот человек, за какого я тебя принимал, и это не давало мне покоя. Но то, что ты сказал потом, меня успокоило. Ты сказал, что хочешь заработать полную долю, пойти на дело с пушкой.
   - Да.
   - Почему?
   - Мне казалось, так будет проще. Ждали-то они меня и впустили бы только меня.
   - Не поэтому.
   - Нет, не поэтому. Наверное, я решил, что Мэхаффи не прав. Или что его совет не подходит к этому случаю. Я подумал, что будет неправильно предоставить всю грязную работу кому-то еще. Если я могу приговорить их к смерти, то по меньшей мере должен присутствовать, когда их будут вешать.
   Он отпил глоток и скривился.
   - Знаешь, что я тебе скажу? У меня в баре подают виски получше.
   - Так не пей, если не нравится.
   Он попробовал еще раз.
   - Не могу сказать, что оно плохое, - сказал он. - Знаешь, я не большой любитель пива или вина, но и того, и другого вылил на своем веку немало, и мне доводилось пить пиво, которое было жиже воды, и вино, которое было больше похоже на уксус. И гнилое мясо мне попадалось, и тухлые яйца, и скверная еда, недоваренная, невкусная и испорченная. Но ни разу в жизни мне не попадалось плохое виски.
   - Мне тоже, - сказал я.
   - И как ты себя чувствуешь теперь, Мэтт?
   - Как я себя чувствую? Не знаю, как я себя чувствую. Я же алкоголик, я никогда не знаю, как я себя чувствую.
   - Ах, вот оно что.
   - Я чувствую себя трезвым. Вот как я себя чувствую.
   - Еще бы. - Он взглянул на меня через край своего стакана. - Знаешь, что я тебе скажу? Они заслужили, чтобы их убили.
   - Ты так думаешь?
   - Если уж кто-то и заслужил, так это они.
   - Я думаю, все мы это заслужили, - сказал я. - Может быть, поэтому отсюда никто живым и не уходит. Неизвестно, до чего можно дойти, если взяться решать, кто заслужил, чтобы его убили, а кто - нет. Мы оставили там четырех покойников, и двоих из них я никогда в жизни не видел. Они тоже заслужили, чтобы их убили?
   - У них в руках были пушки. На эту войну их никто насильно не призывал.
   - Но разве они это заслужили? Если бы каждый из нас получил то, что заслужил...
   - Ох, не дай Господь! - сказал он. - Мэтт, вот о чем я хочу тебя спросить. Почему ты убил ту женщину?
   - Кто-то должен был это сделать.
   - Но необязательно ты.
   - Нет. - Я немного подумал и сказал: - Не знаю. Мне только одно приходит в голову.
   - Ну, говори.
   - Я толком не знаю, - сказал я. - Но может, я хотел, чтобы и у меня на фартуке тоже было немного крови.
   В воскресенье я обедал с Джимом Фейбером. Я рассказал ему всю эту историю от начала и до конца, и на собрание мы в тот день так и не пошли. Мы все еще сидели в китайском ресторане, когда там уже читали заключительную молитву.
   - Ничего себе история, - сказал он. - Наверное, можно считать, что она хорошо кончилась, хотя бы потому, что ты не начал пить и не сядешь в тюрьму. Или это все-таки может случиться?
   - Нет.
   - Наверное, интересное ощущение - чувствовать себя сразу и судьей, и присяжными и решать, кому оставаться в живых, а кто заслуживает смерти. Можно сказать, чувствовать себя вроде как Господом Богом.
   - Можно сказать и так.
   - Ты не думаешь, что это войдет у тебя в привычку?
   Я покачал головой:
   - Не думаю, что я когда-нибудь еще сделаю такое. Но я и до сих пор не думал, что могу такое сделать.
   Хоть много лет делал всякие веши, которые делать не положено, - и когда служил в полиции, и потом. Организовывал липовые показания, подправлял факты.
   - Все-таки есть разница.
   - Большая разница. Понимаешь, я посмотрел ту пленку еще летом, и с тех пор она все время сидела у меня в голове. А потом я по чистой случайности вышел на этого сукина сына и узнал его по тому жесту, когда он гладил мальчика по голове. Может, и его собственный отец так его гладил.
   - Почему ты это сказал?
   - Потому что должна быть какая-то причина, из-за которой он стал чудовищем. Может, отец жестоко с ним обращался, может, его в детстве изнасиловали. Иногда это случается. Тогда Стетнера было бы не так уж трудно понять. И даже посочувствовать ему.
   - Это я заметил, - сказал он. - Когда ты о нем рассказывал. У меня ни разу не появилось ощущения, что ты его ненавидишь.
   - А почему я должен его ненавидеть? Он был очень обаятельный человек. Прекрасно держался, любил пошутить, был не лишен чувства юмора. Если обязательно нужно делить мир на хороших и плохих людей, он был, конечно, из плохих. Только не знаю, можно ли их так делить. Раньше я мог. А теперь мне это стало труднее.
   Я наклонился к нему через стол.
   - Понимаешь, они бы ни за что не остановились. Они убивали ради приятного времяпрепровождения, ради собственного удовольствия. Это доставляло им наслаждение. Я не могу этого понять, но очень много людей не может понять, как это я получаю удовольствие, когда смотрю бокс. Может быть, за то, что людям нравится, а что нет, тоже нельзя их судить. Но вот что самое главное. Они творили Бог знает что, и это сходило им с рук, а я вышел на них, и мне повезло - я выяснил, что они делали, и как делали, и с кем, и оказалось, что цена всему этому грош. Ни обвинения, ни ареста, ни суда, ни даже расследования. Одного очень неплохого полицейского вся эта история довела до того, что он напился чуть ли не до потери сознания. А я напиваться не собирался.
   - Ну, тут ты был прав, - сказал он. - И ты решил, что просто не можешь себе позволить оставить все как есть. Господь Бог окажется по горло в дерьме, сказал ты себе, если я ему тут не подсоблю.
   - Господь Бог? - переспросил я.
   - Ну, можешь называть это, как тебе больше нравится. Высшей Силой, или Творческим Началом Вселенной, или Великим Может Быть. Ты решил, что Великому Может Быть это дело не по зубам, так что придется тебе заняться им самому.
   - Нет, - сказал я. - Все было не так.
   - Ну, скажи как.
   - Я подумал, что могу махнуть на все это рукой и оставить их в покое рано или поздно все как-нибудь образуется. Потому что рано или поздно этим всегда кончается. Я знаю это в те дни, когда, как мне кажется, верю в Великое Может Быть, и точно так же знаю в те, когда эта моя Высшая Сила называется Великим Может Быть. Нет. И я всегда точно знаю одно - есть Бог или нет, но я не Бог.
   - Тогда почему ты это сделал?
   - Просто мне очень хотелось видеть их мертвыми, - сказал я. - И мне чертовски хотелось оказаться тем самым сукиным сыном, кто это им устроит. Нет, больше я такого никогда не сделаю.
   - Ты взял деньги.
   - Да.
   - Тридцать пять тысяч, ты говорил?
   - По тридцать пять на каждого. Мик взял примерно четверть миллиона. Конечно, там было много иностранной валюты. Не знаю, сколько получится в конце концов, когда он ее сбудет.
   - Ему досталась львиная доля.
   - Да.
   - А что ты сделаешь со своей?
   - Не знаю. Пока что она в банковском сейфе вместе стой кассетой, с которой все началось. Возможно, отдам десятую часть Дому Завета. По-моему, правильно будет пожертвовать эти деньги им.
   - Ты мог бы все отдать Дому Завета.
   - Мог бы, - согласился я. - Но не думаю, что я это сделаю. Думаю, что девять десятых оставлю себе. Какого черта, ведь я их заработал.
   - Пожалуй, что да.
   - И мне нужно иметь немного денег, если я женюсь на Элейн.
   - Ты собираешься жениться на Элейн?
   - Откуда, к дьяволу, я могу знать?
   - Угу. А зачем ты пошел к мессе?
   - Я и раньше туда ходил с Баллу. По-моему, это называется "мужская дружба". Я знаю одно - это очень важная часть наших отношений.
   - А зачем принял причастие?
   - Не знаю.
   - Но хоть какое-то представление ты должен иметь.
   - Нет, - сказал я. - Правда не знаю. Я делаю множество вещей, не зная, за каким дьяволом я их делаю.
   Если уж на то пошло, то сейчас я не знаю, почему не пью, а раньше, когда пил, никогда не знал, зачем пью.
   - Угу. Ну а что будет дальше?
   - Увидишь, - сказал я. - Смотрите наши дальнейшие передачи.