Блок Лауренс. Пляска на бойне

   Мы с Элейн смотрели молча, руку с моей ноги она давно убрала. В этой сцене было что-то такое, от чего исчезало всякое желание ее комментировать, словно и нам заклеили рты белым пластырем.
   А мне это все больше и больше переставало нравиться.
   Мои опасения подтвердились, когда движения Кожаной Женщины, скакавшей на члене мальчика, ускорились.
   - Давай! - повелительно произнесла она, задыхаясь. - Займись его сосками.
   Резиновый Мужчина исчез из кадра, но тут же вернулся, держа что-то в руках, - сначала я не мог разглядеть что, а потом увидел, что это садовые ножницы, какими подстригают кусты роз.
   Все еще продолжая скакать на мальчике, женщина начала большим и указательным пальцами тянуть и крутить его сосок. Мужчина положил руку ему на лоб. Мальчик в исступлении вращал глазами. Рука мужчины мягко и нежно гладила его светло-каштановые волосы.
   Другой рукой он поднес ножницы вплотную к груди мальчика.
   - Давай! - приказала женщина, но он медлил, и ей пришлось повторить.
   И тогда, все еще гладя одной рукой лоб мальчика и его волосы, мужчина другой рукой стиснул ножницы и одним движением отхватил юноше сосок.
   Я нажал кнопку на пульте дистанционного управления, и изображение на экране исчезло. Элейн сидела, обхватив себя руками. Ее била дрожь.
   - Я думаю, тебе не стоит смотреть дальше, - сказал я.
   Она молча сидела на диване, тяжело дыша. Помедлив немного, она спросила:
   - Ведь это взаправду, да?
   - Боюсь, что да.
   - Они подстригли его, они - как это называется - сделали обрезку. Срезали сосок. Если сразу отвезти его в больницу, сосок можно было пришить на место. Кажется, у кого-то из "Метрополитенз"...
   - У Бобби Охеда. В прошлом году. Кончик пальца.
   - На подающей руке, да?
   - Да.
   - И его сразу же повезли в больницу. Не знаю только, можно ли это сделать с соском. - Она еще несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула. Боюсь, этого мальчика никто не отвез в больницу.
   - Думаю, что нет.
   - Кажется, я сейчас упаду в обморок, или меня стошнит, или что-нибудь в этом роде.
   - Нагнись и сунь голову между колен.
   - И что потом - поцеловать себя в задницу?
   - Когда тебе становится дурно...
   - Знаю - надо, чтобы кровь снова прилила к голове. Я просто пошутила. "Она вне опасности, сестра, раз может шутить". Да нет, ничего со мной не будет. Ты же меня знаешь, я получила хорошее воспитание. Когда меня приглашают пообедать, я все делаю, как надо. Не падаю в обморок, никогда не блюю и не заказываю омаров, Мэтт, ты знал, что так будет?
   - Представления не имел.
   - Щелк - и нет соска, только струйка крови по груди течет. Зигзагом, словно река на карте. Как это называют, когда река так извивается?
   - Не знаю.
   - Меандры, вот как. Кровавый меандр на груди. Ты собираешься смотреть дальше?
   - Думаю, надо смотреть.
   - Там будет еще похуже, да?
   - Наверно.
   - Он истечет кровью?
   - Ну, не от такой ранки.
   - А что бывает потом? Кровь просто свертывается?
   - Рано или поздно.
   - Если у него нет гемофилии. По-моему, я больше не могу это смотреть.
   - Я думаю, тебе и пробовать не стоит. Может, подождешь меня в спальне?
   - А ты скажешь, когда можно будет выйти?
   Я кивнул. Она встала, ее слегка шатнуло. Потом она взяла себя в руки и вышла. Я слышал, как закрылась дверь спальни, и посидел еще немного - мне и самому не так уж хотелось видеть, что там будет дальше. Но через минуту-две я нажал кнопку на пульте, и на экране снова появилось изображение.
   Я досмотрел все до самого конца. В какой-то момент, минут через десять после того, как Элейн вышла, я услышал, что дверь спальни открылась, но не мог отвести глаз от экрана. Элейн обошла меня сзади и снова заняла свое место на диване. Я не взглянул на нее и ничего не сказал, а только сидел и смотрел, стараясь ничего не упустить.
   Когда все кончилось, экран опустел, а потом мы неожиданно снова оказались в самой гуще событий, которые разворачивались в "Грязной дюжине". Набранная майором банда головорезов и маргиналов хозяйничала в каком-то французском замке, где отдыхали нацистские офицеры. Мы и это досмотрели до конца - видели, как Телли Савалас, выпучив глаза, изображал нервный припадок, как наши герои палили из пистолетов, швыряли гранаты и устраивали всеобщий переполох.
   Когда на экране прошли заключительные кадры, Элейн подошла к магнитофону и включила перемотку. Стоя ко мне спиной, она сказала:
   - Я, кажется, говорила тебе, сколько раз смотрела этот фильм? Пять или шесть? И каждый раз все надеюсь, что на этот раз будет по-другому, что Джона Кассаветеса не убьют в самом конце. Он скверный человек, но все равно сердце разрывается, когда его убивают, правда?
   - Да.
   - Потому что им все удалось и они уже вырвались на свободу, а тут неизвестно откуда прилетает эта последняя пуля - раз, и он убит. Джон Кассаветес тоже умер, да? Кажется, в прошлом году?
   - По-моему, да.
   - И Ли Марвин тоже, конечно, умер. Ли Марвин, и Джон Кассаветес, и Роберт Райан, и Роберт Уэббер. Кто еще?
   - Не знаю.
   Она стояла передо мной, глядя на меня сверху вниз.
   - Все умерли, - сердито сказала она. - Ты когда-нибудь это замечал? То и дело кто-нибудь умирает. Даже эта сволочь аятолла умер, тот сукин сын с тряпкой на голове, а мне казалось, что он будет жить вечно. Они убили этого мальчика, да?
   - Похоже на то.
   - Точно. Они мучили его, и трахались с ним, и снова мучили, и снова трахались, а потом убили. Мы это только что видели.
   - Да.
   - Что-то у меня в голове все перепуталось, - сказала она, отошла и плюхнулась в кресло. - В "Грязной дюжине" людей убивают направо и налево, всех этих немцев и кое-кого из наших, ну и что? Смотришь, и ничего особенного. Но этот фильм, эти двое психов и мальчишка...
   - Это было взаправду.
   - Как же можно делать такие вещи? Я сама не вчера родилась и не такая уж наивная. По крайней мере, мне так кажется. Может, я ошибаюсь?
   - Да нет, мне тоже всегда так казалось.
   - Господи, я нормальная женщина, много чего повидала на своем веку. Да чего там, давай говорить прямо - я шлюха.
   - Элейн...
   - Нет уж, дай договорить, мой милый. Это вовсе не самобичевание, а просто констатация факта. Я занимаюсь таким делом, что далеко не всегда вижу людей в самом лучшем свете. Я знаю, что мир полон извращенцев и психов. Прекрасно знаю. Знаю, что есть люди со странностями, которые любят всякие переодевания, любят наряжаться в кожу, резину или меха, и связывать друг друга, и играть в дурацкие игры, и все такое. И я знаю, что есть люди, которые не выдерживают, срываются с резьбы и делают ужасные вещи. Один такой меня чуть не убил, помнишь?
   - Как сейчас.
   - Я тоже. Ну, ладно. Прекрасно. Такова жизнь. Бывают дни, когда мне кажется, что пора бы кому-нибудь одним махом покончить со всем этим человечеством, но вообще-то пока что я еще могу терпеть. Только такое вот свинство у меня просто в голове не укладывается. Правда.
   - Понимаю.
   - Я как будто вся в дерьме, - сказала она. - Пойду приму душ.
   6
   Я бы позвонил Уиллу утром, как только встал, только не знал, где его искать. Я знал о нем много глубоко личных вещей. Знал, что он начал пить микстуру от кашля, когда ему было двенадцать, знал, что его невеста порвала с ним после того, как он в пьяном виде сцепился с ее отцом, знал, что его нынешняя семейная жизнь не ладится с тех пор, как он бросил пить. Не знал я только, как его фамилия и где он работает, поэтому надо было ждать собрания, которое начиналось в восемь тридцать.
   Он явился в церковь Святого Павла сразу после начала, а в перерыве кинулся ко мне и спросил, смогли я посмотреть фильм.
   - Конечно, - сказал я. - Всегда его любил. Особенно то место, где Дональд Сазерленд изображает генерала и устраивает смотр войскам.
   - Господи, - сказал он, - я просил вас посмотреть именно этот фильм тот, что на кассете, которую я дал вам вчера вечером. Разве я вам не сказал?
   - Я просто пошутил, - ответил я.
   - Ах, вот что.
   - Я все видел. Не скажу, что получил от этого удовольствие, но видел все, от начала до конца.
   - И?
   - И что?
   Я решил, что мы вполне можем пропустить вторую половину собрания. Я взял его под руку, мы вышли из зала, поднялись по лестнице и оказались на улице. На другой стороне Девятой авеню какой-то мужчина препирался с женщиной из-за денег, и их голоса далеко разносились в теплом вечернем воздухе. Я спросил Уилла, откуда у него эта кассета.
   - Вы же видели этикетку, - ответил он. - Из прокатного пункта рядом с моим домом, сразу за углом. Перекресток Шестьдесят Первой и Бродвея.
   - Вы взяли ее напрокат?
   - Да. Я уже смотрел этот фильм. Мы с Мими смотрели его несколько раз, но на прошлой неделе по телевизору показывали продолжение, и нам захотелось посмотреть самый первый вариант. А что мы увидели, вы знаете.
   - Знаю.
   - Какая мерзость. Черная порнуха - так это, кажется, называется?
   - По-моему, да.
   - Я еще ни разу такого не видел.
   - Я тоже.
   - Правда? Я думал, раз вы полицейский, и детектив, и все такое...
   - Никогда не видел. - Он вздохнул:
   - Ну и что нам теперь делать?
   - Что вы имеете в виду, Уилл?
   - Пойти в полицию? Не хочется впутываться в такие дела, но мне будет не по себе, если я просто закрою на это глаза. В общем, наверно, все сводится к тому, что я хочу попросить у вас совета, как мне быть.
   Скандал на той стороне улицы все продолжался. "Отвяжись от меня! - орал мужчина. - Отвяжись от меня, сука!"
   - Расскажите мне толком, как к вам попала эта кассета, - сказал я. - Вы вошли в прокатный пункт, взяли ее с полки...
   - Там кассеты с полок не берут.
   - Разве?
   Он объяснил, как это делается: у них выставлены картонные футляры от кассет, каждый выбирает футляр, отдает продавцу и обменивает на кассету, которая в нем была. Уилл состоял членом клуба при этом прокатном пункте, так что ему просто выдали кассету и взяли с него деньги за сутки проката. Что-то около двух долларов.
   - И это было на углу Бродвея и Шестьдесят Первой?
   Он кивнул:
   - Ни то вторая, не то третья дверь от угла. Рядом с баром "Мартин".
   Я знал этот бар - большой зал с окном, как в "Бларни Стоуне", дешевая выпивка и горячие закуски на мармите. Много лет назад у них в витрине красовалось объявление, что "счастливый час", когда выпивка отпускается за полцены, там с 8 до 10 утра. Ничего себе "счастливый час" - в восемь утра!
   - До которого часа они работают?
   - До одиннадцати, по-моему. А по выходным - до полуночи.
   - Пойду поговорю с ними, - сказал я.
   - Прямо сейчас?
   - А почему бы и нет?
   - Ну, не знаю. Вы хотите, чтобы я пошел с вами?
   - В этом нет необходимости.
   - Вы уверены? Потому что если так, то я, пожалуй, вернусь и посижу до конца собрания.
   - Конечно.
   Он двинулся было назад, но потом обернулся:
   - Да, Мэтт. Я должен был вернуть фильм вчера, так что они могут потребовать плату еще за один день. Сколько бы там ни было, дайте мне знать, и я вам верну.
   Я сказал, что об этом он может не беспокоиться.
   Прокатный пункт действительно оказался там, где говорил Уилл. Прежде чем идти туда, я заглянул к себе и захватил кассету. В зале находилось человек пять посетителей, которые просматривали каталоги, а за прилавком стояли мужчина и женщина. Обоим было за тридцать, лицо мужчины заросло двух-трех-дневной щетиной.
   Я решил, что главный тут он: если бы хозяйкой была женщина, то она, скорее всего, велела бы ему пойти домой и побриться.
   Я подошел к нему и сказал, что хотел бы поговорить с управляющим.
   - Я хозяин, - ответил он. - Это вас устроит?
   Я показал ему кассету:
   - Насколько я знаю, эту кассету взяли у вас.
   - Этикетка наша, значит, и кассета наша. "Грязную дюжину" все время спрашивают. Что-нибудь неладно? Вы уверены, что дело в кассете, - может, просто давно не чистили головки?
   - Один ваш постоянный клиент взял ее у вас два дня назад.
   - И вы возвращаете вместо него? Если это было два дня назад, придется доплатить. Давайте посмотрим. - Он подошел к компьютерному терминалу и набрал кодовый номер, который значился на этикетке. - Уильям Хейбермен. Тут говорится, что это было три дня назад, а не два, так что он должен нам четыре доллара и девяносто центов.
   Но вместо того чтобы полезть в бумажник, я спросил:
   - Вам знакома именно эта пленка? Не сам фильм, а вот эта кассета?
   - А она должна быть мне знакома?
   - Фильм наполовину стерт, и на это место записан другой.
   - Дайте-ка взглянуть, - сказал он. Взяв у меня кассету, он указал на ее угол: - Вот, видите? У чистой кассеты здесь перемычка. Если вы записываете что-то такое, что хотите сохранить, вы ее отламываете и тогда сделать по ошибке новую запись на эту кассету нельзя. Кассеты для коммерческого проката, вроде вот этой, выпускают сразу без перемычки, чтобы нельзя было их испортить, если нечаянно нажмешь на кнопку "запись", - клиенты это постоянно делают, такие уж они у нас умники. Но можно заклеить это место скотчем - и тогда пожалуйста. Вы уверены, что ваш приятель этого не делал?
   - Вполне.
   Он бросил на меня подозрительный взгляд, потом пожал плечами.
   - Значит, он хочет другой экземпляр "Дюжины", да? Никаких проблем, на этот фильм спрос большой, и у нас есть несколько копий. Ну, может, не дюжина, пусть даже грязная, но достаточно.
   Он потянулся за кассетой, но я остановил его руку.
   - Дело не в этом, - сказал я.
   - Да?
   - Кто-то стер середину "Грязной дюжины" и записал вместо нее порнографический фильм, - сказал я. - И не просто обычную порнуху, а особо жестокую, с садизмом и насилием над несовершеннолетним.
   - Не может быть.
   Я покачал головой.
   - Мне хотелось бы знать, как это туда попало.
   - Ну еще бы, конечно, - сказал он и протянул руку к кассете, но тут же отдернул ее, словно боялся обжечься. - Клянусь, я тут ни при чем. Мы порнографии не держим - ни "Глубоко в горле", ни "Дьявола, сидящего в мисс Джонс", никакой такой грязи. Обычно в прокатных пунктах есть хотя бы несколько таких кассет - многие женатые пары любят для начала посмотреть что-нибудь эдакое, даже если они не из тех, кто шляется по грязным забегаловкам на Таймс-сквер.* Но когда я открывал свое дело, то решил, что ничего подобного у меня не будет. Я не желаю держать у себя такие вещи. - Он еще раз взглянул на кассету, но даже не дотронулся до нее. - Значит, как это могло сюда попасть - вот в чем вопрос, верно?
   * Таймс-сквер - площадь на пересечении Бродвея и Седьмой авеню, центр зрелищных предприятий и увеселительных заведений.
   - Возможно, кто-то хотел переписать себе это с другой кассеты.
   - А чистой у него под рукой не оказалось, и пришлось взять эту. Но зачем писать на прокатной кассете, а на следующий день ее сдавать? Не вижу в этом никакого смысла.
   - Может, это сделали по ошибке, - предположил я. - Кто последний брал у вас кассету?
   - То есть перед Хейберменом? Сейчас посмотрим. - Он нажал несколько клавишей, посмотрел на экран и нахмурился. - Он был первый.
   - Это новая кассета?
   - Нет, конечно, нет. Разве она похожа на новую? Не знаю, мы все держим в компьютере, это очень удобно, только потом вдруг случаются вот такие штуки. А, погодите. Я знаю, откуда взялась эта кассета.
   Он объяснил, что какая-то женщина принесла ему целую сумку видеокассет, по большей части добротной классики.
   - Там были, представьте себе, все три версии "Мальтийского сокола". Одна тридцать шестого года, она называлась "Сатана встречает даму", с Бетт Дэвис и Уорреном Уильямсом. Артур Тричер там играет Джоула Кэйро, а роль Сиднея Гринстрита исполняет толстуха по имени Эдисон Скипуорт - хотите верьте, хотите нет. Потом самая первая - тридцать первого года, где Рикардо Кортес изображает Спейда настоящим подонком, а не героем, какого сделал из него Богарт в сороковом. Эта версия называлась "Мальтийский сокол", но после того, как вышел фильм Хастона, первую переименовали и назвали "Опасная женщина".
   Та женщина сказала ему, что сдает квартиры внаем. Один из жильцов умер, и она продает кое-какие его вещи, чтобы возместить его задолженность.
   - Я все и купил, - сказал он. - Не знаю, в самом деле он был ей что-то должен или она просто воспользовалась случаем заработать доллар-другой, только я не сомневался, что она не взломщица и эти кассеты не украла. И они были в хорошем состоянии - по крайней мере те, что я проверил. - Он горестно улыбнулся. - Все я не просматривал. А эту точно не видел.
   - Ну, это объясняет дело, - сказал я. - Если кассеты принадлежали ее жильцу, кто бы он там ни был...
   - И он хотел что-то переписать, и, может, дело было посреди ночи, так что он не мог выйти и купить чистую кассету... Конечно, в этом есть смысл. Записывать на прокатную кассету он бы не стал, но эта была не прокатная, пока я не купил ее у той женщины, а к тому времени он уже что-то на нее записал. - Он взглянул на меня. - Действительно порнуха с несовершеннолетними? Вы не преувеличиваете?
   Я ответил, что нет. Он сказал что-то насчет мира, в котором мы живем, а я спросил, как звали ту женщину.
   - Вряд ли я вспомню, - ответил он. - Если вообще знал, как ее зовут, что мало вероятно.
   - Разве вы не выписали ей чек?
   - Возможно, и нет. По-моему, она хотела получить наличными. Обычно так и бывает. А может, я и выписал чек. Хотите, посмотрю?
   - Буду благодарен.
   Он отошел, чтобы отпустить посетителя, потом вышел в заднюю комнату и через несколько минут появился снова.
   - Чека не было, - сказал он. - Так я и думал. Я нашел запись об этой покупке, хотя даже на это не рассчитывал. У нее была тридцать одна кассета, и я заплатил ей семьдесят пять долларов. Вроде бы немного, но ведь они были подержанные, мы на таких вещах и зарабатываем.
   - А там не записано, как ее звали?
   - Нет. Дата есть - четвертое июня, если это может вам помочь. И ни до, ни после того дня я эту женщину не видел. Скорее всего, она живет где-то поблизости, но больше я про нее ничего не знаю.
   Вот и все, что он мог мне сообщить, - расспрашивать его дальше было бессмысленно. Он сказал, что Уилл имеет право получить на один вечер нормальный экземпляр "Грязной дюжины" бесплатно.
   Вернувшись в отель, я разыскал телефон Уилла - теперь, когда я знал его фамилию, это было нетрудно. Я позвонил ему и сказал, что он может взять фильм бесплатно в любое время.
   - А что до той кассеты, - сказал я, - то ни вы, ни я тут ничего сделать не можем. Кто-то записал это на свою собственную кассету с "Грязной дюжиной", а потом ее продали. Человек, которому она принадлежала, умер, и невозможно даже выяснить, кто он был, не говоря уж о происхождении записи. Вообще такие вещи ходят по рукам, и те, кто ими интересуется, переписывают их друг у друга, потому что только так их и можно заполучить, в открытой продаже они не появляются.
   - И слава Богу, - сказал он. - Но разве мы можем вот так просто взять и забыть про это? Ведь мальчика-то убили.
   - Первоначальную запись могли сделать и десять лет назад, - сказал я. Где-нибудь в Бразилии. - Что было мало вероятно, поскольку все говорили по-английски с американским выговором, но он не обратил на это внимания. Это жуткая запись, и я был бы только счастлив и доволен, если бы никогда ее не видел, но, по-моему, тут ничего сделать нельзя. По городу ходят, наверно, сотни таких записей. Ну, уж десятки - во всяком случае. У этой только одно отличие - мы с вами ее видели.
   - А не стоит отнести ее в полицию?
   - По-моему, нет. Они ее конфискуют, ну и что дальше? Будет лежать где-нибудь на складе, а тем временем вам придется ответить на множество вопросов о том, как случилось, что она оказалась у вас.
   - Мне это ни к чему.
   - Конечно.
   - Что ж, - сказал он, - должно быть, придется об этом забыть.
   Только я забыть об этом не мог.
   То, что я видел, и то, при каких обстоятельствах я это видел, произвело на меня сильное впечатление. Я сказал Уиллу правду - мне еще не приходилось видеть черной порнухи. Время от времени до меня доходили разные слухи например, что одну такую пленку конфисковали в Чайнатауне,* а в 5-м участке поставили проектор и показали ее. Полицейский, от которого я это слышал, говорил, что тот полицейский, который ему об этом рассказал, не выдержал и вышел, когда у девушки в фильме отрубили руку. Возможно, так оно и было, но полицейские байки обычно изрядно приукрашиваются при передаче - так же, как в барах история про голову Пэдди Фарелли. Я знал, что такие фильмы существуют, знал, что есть люди, которые их снимают, и люди, которые их смотрят, но никогда еще не соприкасался с миром, в котором они живут.
   * Чайнатаун - район Нью-Йорка, заселенный в основном китайцами.
   Поэтому многое из виденного в фильме прочно врезалось мне в память. И при этом не то, чего можно было бы ожидать. Например, как спокойно вел себя мальчик в начале съемки - "Эта штука уже снимает? Эй, я должен что-нибудь говорить или что?". Как он удивился, когда дело стало принимать скверный оборот, и как долго не мог в это поверить.
   И все это время - мужская рука на голове мальчика, которая нежно, заботливо приглаживает ему волосы. Этот жест многократно повторялся на протяжении всего фильма - до самого последнего, самого страшного момента, после которого камера плавно наклонилась вниз и показала сточную решетку в полу, в нескольких метрах от ног мальчика. Она и раньше попадала в кадр, но теперь камера смотрела именно на нее - на черную металлическую решетку, вделанную в пол, выложенный в шахматном порядке черными и белыми плитками. Кровь, красная, как губная помада той женщины, как ее длинные ногти и кончики ее маленьких грудей, текла по этим черным и белым квадратам и стекала сквозь решетку.
   Это был заключительный кадр - ни одного человека, а только черно-белые плитки пола, решетка и стекающая сквозь нее кровь. Потом изображение на экране исчезло, и тут же снова появился Ли Марвин, спасающий мир для демократии.
   На протяжении нескольких дней, а может быть, даже целой недели я то и дело ловил себя на этих воспоминаниях. Однако я ничего не предпринял, потому что не мог ничего придумать. Кассету я спрятал в свой сейф и больше не смотрел - одного раза было вполне достаточно. Мне почему-то казалось, что нужно ее сберечь, - но что с ней делать? Ведь это просто видеопленка, где какие-то два человека, личность которых установить невозможно, имели половые сношения друг с другом и с третьим человеком, личность которого установить также невозможно и которого они подвергли истязаниям - надо полагать, против его воли - и в конце концов почти наверняка убили. Установить, кто они были, где и когда это произошло, не было никакой возможности.
   Однажды после дневного собрания я прошелся по Бродвею до Сорок Второй и час-другой бродил по гнусному кварталу, что между Бродвеем и Восьмой авеню, заглядывая в лавочки, где торговали порнухой. Сначала я стеснялся, но потом взял себя в руки и уже не спеша просматривал товар, выставленный в отделах "С и М" - садизма и мазохизма. В каждой лавке можно было найти что-нибудь в этом роде - жестокость, наказания, пытки, боль, - и на упаковке каждой кассеты была краткая аннотация и кадр из фильма для разжигания аппетита.
   Я не рассчитывал обнаружить в продаже наш вариант "Грязной дюжины". В лавках на Таймс-сквер не существует почти никакой цензуры, но порнография с участием несовершеннолетних и убийства все же находятся под запретом, а на той кассете, которую я видел, было и то и другое. Может быть, мальчик и сошел бы за совершеннолетнего, а самые страшные кадры редактор мог бы вырезать, но даже такой смягченный вариант вряд ли можно будет найти в открытой продаже.
   Правда, я не исключал, что Резиновый Мужчина и Кожаная Женщина снимали и другие фильмы - или каждый по отдельности, или оба вместе. Я не был уверен, что смогу их узнать, но мне казалось, что смогу, особенно если они будут одеты так же. Вот что я искал, если вообще что-то искал.
   На северной стороне Сорок Второй, домов за пять от Восьмой авеню, помещалась крохотная лавка, мало чем отличавшаяся от всех остальных, если не считать того, что она специализировалась на товарах для садистов и мазохистов. Прочей тематики там тоже, конечно, хватало, но отдел "С и М" был самым большим. Там торговали видеофильмами по цене от 19.98 до 100 долларов и фотожурналами с названиями вроде "Пытки для титьки".
   Я перебрал все видеокассеты, в том числе сделанные в Японии и Германии, а также примитивные любительские с грубыми этикетками, отпечатанными на принтере. Не дойдя и до половины, я уже почти забыл о Резиновом Мужчине и его бессердечной партнерше. Я больше никого не искал. Я просто впитывал в себя этот мир, с которым так неожиданно познакомился. Он всегда существовал здесь, меньше чем в полутора километрах от отеля, где я живу, и я всегда знал, что он есть, но никогда еще в него не погружался. Не было случая.
   В конце концов я выбрался на улицу. В лавке я провел, должно быть, почти час, просматривая все и не покупая ничего. Если это и раздражало продавца, то он не подавал вида. Это был смуглый молодой индиец с бесстрастным лицом, и он ни разу не произнес ни слова. В этой лавке никто ничего не говорил - ни он, ни я, ни другие покупатели. Все, кто рассматривал товар, кто что-то покупал или не покупал ничего, кто входил в лавку и выходил из нее, - все старались не встречаться друг с другом взглядом, делая вид, будто рядом никого нет. Время от времени открывалась и закрывалась дверь. Время от времени слышался звон монет, когда продавец отсчитывал кому-то сдачу: просмотр видеопленки в одной из будок в глубине лавки стоил четвертак. Но больше ничто не нарушало тишины.