Страница:
В этом отношении историко-публицистическое сказание вполне достоверно. Когда это сочинение создавалось, после поставления московским патриархом Иова, — не было никакой необходимости придумывать события 1586 года, зато можно было описать их с должной похвалой царю Федору Иоанновичу, отметив благочестивые роли царицы Ирины и Бориса Годунова. Несколько неосторожной выглядит звучащая рефреном мысль о необходимости получить благословение всех властей православного Востока — однако, учитывая, что Иов в конце концов такое благословение получил, здесь трудно найти крамолу.
А в 1586 году требовать немедленного поставления московского патриарха было неразумно — ведь митрополитом был Дионисий. Годунов не пошел даже на то, чтобы официально обратиться к восточным патриархам, — поэтому упоминания о желании иметь в Москве патриарха и нет в статейном списке. Посольский приказ контролировался после смерти Грозного могущественным административным дельцом А. Я. Щелкаловым — земским дьяком, который вместе с Н. Р. Юрьевым в 1584 году «считал себя царями», ибо «по смерти царя захватили главное управление».
Годунов имел основания предполагать, что принадлежащий к земщине, но немало лет подряд обделывавший грязные делишки Ивана Грозного дьяк со временем станет его союзником. «Человек необыкновенно пронырливый, умный и злой», «отъявленный негодяй… тонкая и двуличная лиса… хитрейший скиф, который когда-либо жил на свете», как отзывались о Щелкалове иноземцы, со временем стал верным псом Бориса Годунова (и, разумеется, предал своего покровителя). Но зять Малюты пока еще не имел оснований петь дьяку дифирамбы типа: «Я не слыхал о таком человеке, я полагаю, что весь мир был бы для него мал. Этому человеку было бы прилично служить Александру Македонскому!»
Любимчики Грозного царя — опричник Годунов и земец Щелкалов — были еще противниками. В начале июля 1586 года, в разгар переговоров с антиохийским патриархом, Борис Федорович даже получил в пожалование обширную и доходную волость Вага, управляющуюся до того Щелкаловым. Неудивительно, что в статейном списке Посольского приказа со всеми подробностями было описано унижение креатуры Годунова в Успенском соборе!
Борис Годунов не ошибся, предпочтя действовать на православном Востоке через патриарха Иоакима, с которым установил взаимовыгодные отношения, а не через Посольский приказ. К тому же следовало учитывать, что широко объявленное в ходе борьбы с митрополитом Дионисием желание учредить в Москве патриаршество не могло быть осуществлено прежде, чем удастся избавиться от самого Дионисия. Слишком скорый положительный ответ с Востока мог бы поставить Бориса и Ирину Федоровну в весьма щекотливое положение.
Иоаким, по-видимому, точно выполнил инструкции Годунова. Ровно через год изумленный Щелкалов услышал на допросе в Посольском приказе буквально следующие слова прибывшего из-за границы через Чернигов грека Николая: «Отпустили его из Цареграда патриархи Цареградский и Антиохийский, а с ним послали к государю граматы об нем, бить челом государю о милостыне. Да наказали с ним словом (так!) патриархи Цареградский и Антиохийский: что приказывал им государь, чтоб патриарха учинить на Руси — и они, Цареградский и Антиохийский патриархи, соборовав, послали по Иерусалимскаго и по Александрийскаго патриархов, и велели им быть в Цареград, и о том деле соборовать хотят, что государь приказывал, и с собора хотят послать (в Москву. — А Б.) патриарха Иерусалимскаго и с ним о том наказав, как соборовать и учинить патриарха».
К этому времени А. Я. Щелкалов был уже неопасен Борису Годунову, одержавшему решительную победу в борьбе за власть. Осенью 1586 года были сведены со своих престолов митрополит Дионисий и епископ Варлаам; их сторонники среди духовенства также не избежали опалы. Московским митрополитом стал Иона, которого вскоре (в последних числах года) сменил близкий к Годунову Иов.
Опалы на бояр начались с Ф. В. Шереметева, владения которого были конфискованы. Не случайно приехавшего в Москву Иоакима поместили в бывшем доме Шереметева, определенно показывая, чьей козырной картой был антиохийский патриарх! Один за другим были обвинены и сосланы Шуйские. Годунов не спешил с окончательным расчетом, но, казалось, помнил предсказание казненного им купца. 16 ноября 1588 года Иван Петрович Шуйский был в ссылке задушен дымом; в 1589 году был убит боярин и воевода Андрей Иванович Шуйский.
За Шуйскими последовало множество их сторонников: начиная с бояр, окольничих и думных дворян — кончая детьми боярскими и купцами. Борис Годунов действовал решительно и безжалостно. По обвинению «в неправдах многих перед государем» подозрительных правителю «царских дворян, и служилых людей, и приказных, и гостей, и воинских людей… разослаша в Поморские городы, и в Сибирь, и на Волгу, и на Терек, и в Пермь Великую, в темницы и в пустые места».
Вспыхнувшие было по разным городам волнения были подавлены. Удовлетворенное политикой Годунова дворянство поддерживало правителя. Придворные спешили перейти на его сторону. С реализацией замысла иметь в Москве патриарха можно было не торопиться, но Годунов не оставил совсем эту мысль, пришедшую в пылу борьбы за власть.
3. Престол для Иова
4. Цена политики
А в 1586 году требовать немедленного поставления московского патриарха было неразумно — ведь митрополитом был Дионисий. Годунов не пошел даже на то, чтобы официально обратиться к восточным патриархам, — поэтому упоминания о желании иметь в Москве патриарха и нет в статейном списке. Посольский приказ контролировался после смерти Грозного могущественным административным дельцом А. Я. Щелкаловым — земским дьяком, который вместе с Н. Р. Юрьевым в 1584 году «считал себя царями», ибо «по смерти царя захватили главное управление».
Годунов имел основания предполагать, что принадлежащий к земщине, но немало лет подряд обделывавший грязные делишки Ивана Грозного дьяк со временем станет его союзником. «Человек необыкновенно пронырливый, умный и злой», «отъявленный негодяй… тонкая и двуличная лиса… хитрейший скиф, который когда-либо жил на свете», как отзывались о Щелкалове иноземцы, со временем стал верным псом Бориса Годунова (и, разумеется, предал своего покровителя). Но зять Малюты пока еще не имел оснований петь дьяку дифирамбы типа: «Я не слыхал о таком человеке, я полагаю, что весь мир был бы для него мал. Этому человеку было бы прилично служить Александру Македонскому!»
Любимчики Грозного царя — опричник Годунов и земец Щелкалов — были еще противниками. В начале июля 1586 года, в разгар переговоров с антиохийским патриархом, Борис Федорович даже получил в пожалование обширную и доходную волость Вага, управляющуюся до того Щелкаловым. Неудивительно, что в статейном списке Посольского приказа со всеми подробностями было описано унижение креатуры Годунова в Успенском соборе!
Борис Годунов не ошибся, предпочтя действовать на православном Востоке через патриарха Иоакима, с которым установил взаимовыгодные отношения, а не через Посольский приказ. К тому же следовало учитывать, что широко объявленное в ходе борьбы с митрополитом Дионисием желание учредить в Москве патриаршество не могло быть осуществлено прежде, чем удастся избавиться от самого Дионисия. Слишком скорый положительный ответ с Востока мог бы поставить Бориса и Ирину Федоровну в весьма щекотливое положение.
Иоаким, по-видимому, точно выполнил инструкции Годунова. Ровно через год изумленный Щелкалов услышал на допросе в Посольском приказе буквально следующие слова прибывшего из-за границы через Чернигов грека Николая: «Отпустили его из Цареграда патриархи Цареградский и Антиохийский, а с ним послали к государю граматы об нем, бить челом государю о милостыне. Да наказали с ним словом (так!) патриархи Цареградский и Антиохийский: что приказывал им государь, чтоб патриарха учинить на Руси — и они, Цареградский и Антиохийский патриархи, соборовав, послали по Иерусалимскаго и по Александрийскаго патриархов, и велели им быть в Цареград, и о том деле соборовать хотят, что государь приказывал, и с собора хотят послать (в Москву. — А Б.) патриарха Иерусалимскаго и с ним о том наказав, как соборовать и учинить патриарха».
К этому времени А. Я. Щелкалов был уже неопасен Борису Годунову, одержавшему решительную победу в борьбе за власть. Осенью 1586 года были сведены со своих престолов митрополит Дионисий и епископ Варлаам; их сторонники среди духовенства также не избежали опалы. Московским митрополитом стал Иона, которого вскоре (в последних числах года) сменил близкий к Годунову Иов.
Опалы на бояр начались с Ф. В. Шереметева, владения которого были конфискованы. Не случайно приехавшего в Москву Иоакима поместили в бывшем доме Шереметева, определенно показывая, чьей козырной картой был антиохийский патриарх! Один за другим были обвинены и сосланы Шуйские. Годунов не спешил с окончательным расчетом, но, казалось, помнил предсказание казненного им купца. 16 ноября 1588 года Иван Петрович Шуйский был в ссылке задушен дымом; в 1589 году был убит боярин и воевода Андрей Иванович Шуйский.
За Шуйскими последовало множество их сторонников: начиная с бояр, окольничих и думных дворян — кончая детьми боярскими и купцами. Борис Годунов действовал решительно и безжалостно. По обвинению «в неправдах многих перед государем» подозрительных правителю «царских дворян, и служилых людей, и приказных, и гостей, и воинских людей… разослаша в Поморские городы, и в Сибирь, и на Волгу, и на Терек, и в Пермь Великую, в темницы и в пустые места».
Вспыхнувшие было по разным городам волнения были подавлены. Удовлетворенное политикой Годунова дворянство поддерживало правителя. Придворные спешили перейти на его сторону. С реализацией замысла иметь в Москве патриарха можно было не торопиться, но Годунов не оставил совсем эту мысль, пришедшую в пылу борьбы за власть.
3. Престол для Иова
События, связанные с поставлением первого Московского и всея Руси патриарха Иова, нашли отражение во множестве официальных и неофициальных источников, как русских, так и «греческих», то есть принадлежащих перу православных восточных архиереев. И хотя в каждом из сочинений и документов имеется определенная недосказанность и тенденциозность, вместе они позволяют рассказать о происходившем достаточно полно и достоверно.
Известие, полученное в столице от смоленского воеводы в июне 1588 года, было неожиданно для московского правительства. Сам константинопольский патриарх Иеремия II вместе со своим другом, митрополитом Монемвасийским Иерофеем (известным историком), архиепископом Елассонским Арсением и значительной свитой прибыл в российские пределы и просил у государя позволения ехать в Москву. Легко представить себе, сколько вопросов возникло у Бориса Годунова и уже союзного ему посольского дьяка Андрея Щелкалова, знавших константинопольского патриарха Феолипта и затруднявшихся определить, кем, собственно, является Иеремия.
К чести московского правительства нужно отметить, что оно быстро и верно отреагировало на полученные известия. Иеремия получил царское приглашение посетить Москву. Смоленскому воеводе было велено принимать приезжего «честно, точно так же, как митрополита нашего». Приставу Семену Пушечникову, который должен был сопровождать Иеремию со спутниками до столицы, приказывалось «честь к патриарху держать великую, такую же, как к нашему митрополиту».
В то же время пристав обязывался «разведать, каким обычаем патриарх к государю приехал, и ныне патриаршество Цареградское держит ли, и нет ли кого другого на этом месте?». Борис Годунов желал знать, «где Феолипт, бывший прежде патриархом? Кто из них двоих, по возвращении Иеремии, будет патриаршествовать? И кроме его нужды, что едет за милостынею (о чем сообщалось в патриаршей грамоте царю Федору Иоанновичу. — А. Б.), есть ли с ним от всех патриархов, с соборного приговора, к государю приказ?» — решение о благословении создания Московской патриархии.
Властям на местах, которыми проезжал константинопольский патриарх, дозволялось проявлять приличествующий случаю энтузиазм (что они и делали), но правительство встречало Иеремию прохладнее, чем Иоакима. Во-первых, его положение в Православной Церкви оставалось не вполне ясным. Во-вторых, Годунову не было нужды торжественными церемониями приема колоть глаза московскому первосвященнику — своему сотоварищу Иову.
После многолюдной встречи у ворот столицы Иеремия со спутниками был препровожден на подворье рязанского архиепископа и устроен на житье со всеми почестями под крепкой стражей. Вновь отдадим должное Годунову, который, несмотря на недостаток информации, как бы предвидел дальнейшее развитие событий. Похоже, что в голове бывшего опричника и будущего царя немедленно созрела вся будущая непростая комбинация.
Сразу по приезде Иеремия со спутниками были плотно изолированы. Никому не дозволялось ни приходить на рязанское подворье, ни выходить из него без специального разрешения — ни русским, ни иноземцам, включая живших в Москве православных с Востока. «И когда даже монахи патриаршие ходили на базар, — пишет митрополит Иерофей Монемвасийский, — то их сопровождали царские люди и стерегли их, пока те не возвращались домой». Приезжие были окружены доверенными людьми Годунова; охранявших подворье детей боярских правитель приказал подобрать «покрепче».
Через неделю после прибытия патриарха в столицу ему была дана краткая аудиенция у государя, причем Федор Иоаннович на этот раз переступил навстречу приезжему всего на полсажени. Сразу за обменом дарами посольский дьяк А. Я. Щелкалов объявил, что по просьбе патриарха государь дозволяет ему переговорить с Борисом Федоровичем Годуновым.
Московский правитель бесцеремонно выдворил из Малой ответной палаты всех спутников Иеремии и прямо спросил патриарха: зачем он приехал в Москву, кто, собственно, ведает Константинопольской патриархией, где старый патриарх Феолипт и что сам Иеремия хочет сообщить государю? При разговоре присутствовали Щелкалов, дьяк Дружина Петелин и подьячий, который вел запись.
Очень скоро выяснилось, что Иеремии и в голову не приходило заботиться об учреждении патриаршего престола в Москве. Он много рассказывал о себе: как управлял Константинопольской патриархией, как был оклеветан перед султаном, как к тому же Феолипт подкупил турецких пашей, обещая давать султану на две тысячи золотых в год больше. В результате султан велел быть патриархом Феолипту, а Иеремию сослал на Родос. Однако честолюбивый Феолипт переоценил возможности пополнения патриаршей казны. На пятый год патриаршества Феолипт был отставлен султаном, турки разграбили патриарший двор, а из церкви сделали мечеть. Иеремия был возвращен из ссылки и получил распоряжение султана строить патриарший двор и церковь в другом месте Константинополя. Денег не было — и патриарх с разрешения султана отправился за подаянием.
В этой ли беседе или сопоставив донесения приставленных к грекам осведомителей, но Борис Годунов со Щелкаловым уловили упорное нежелание Иеремии способствовать учреждению патриаршего престола в Москве — нежелание, свойственное вообще восточному духовенству, утратившему былое богатство и влияние и потому особенно рьяно отстаивавшему свое номинальное первенство в церковной иерархии.
Годунов не стал действовать в лоб. Укрепивший свое положение правитель располагал временем и средствами, чтобы провести осаду Иеремии, запертого на подворье и окруженного доверенными людьми Бориса Федоровича. Иеремия, поддержанный своими спутниками, и особенно Иерофеем Монемвасийским, продержался полгода. Возможно, он сопротивлялся бы и дольше, если бы не был побежден хитростью: на уловки Годунов и Щелкалов были великие мастера!
Недели шли за неделями, московское правительство не обращало на константинопольского патриарха никакого внимания, приставленные к Иеремии люди вели с ним ничего не значащие беседы. Между прочим, кто-то из них неофициально выразил пожелание, чтобы гость поставил на Москве патриарха. Иеремия отказал наотрез: самое большее в России можно поставить «архиепископа, какой в Ахриде. Да и от этого его отговорили спутники, указав, что автокефальная Ахридская архиепископия была учреждена Пятым Вселенским Собором и не одному патриарху, да еще приехавшему за милостыней, учреждать подобную в России.
Милостыню следовало еще получить — без нее было невозможно возвращаться в Константинополь, к разоренной Церкви и жадным турецким начальникам. Задерживаясь в России, Иеремия легко мог потерять патриарший престол, на который хватало претендентов. Он не жаловался на жизнь в Москве, роскошную для бедных греков, но все с большим сомнением смотрел в будущее. Его спутник, архиепископ Арсений Елассонский, решил остаться в России. Как-то и Иеремия сказал Иерофею Монемвасийскому, что остался бы здесь патриархом, если бы русские захотели.
Иерофей отговаривал приятеля, но люди Годунова уже доложили о словах патриарха. И вот, пишет Иерофей, «русские придумали хитрую уловку и говорят: владыко, если бы ты захотел и остался здесь, мы имели бы тебя патриархом. И эти слова не царь сказал им и не кто-либо из бояр, а только те, которые стерегли их. И Иеремия неосмотрительно и неблагоразумно, ни с кем не посоветовавшись, отвечал: остаюсь! Такой имел нрав, что никогда не слушал ни от кого совета, даже от преданных ему людей, вследствие чего и сам терпел много, и Церковь в его дни», — грустно заключает Иерофей.
Митрополит Монемвасийский напрасно обвиняет в данном случае патриарха Константинопольского: Иеремия попался на крючок вовсе не по излишней доверчивости. Для всех было очевидно, сколь выгодно Российскому государству переманить к себе первого по значению вселенского патриарха, перенести в Москву его престол. Даже в том случае, если бы в Константинополе на место Иеремии поставили другого патриарха, русская патриархия, опираясь на идею «пренесения» к ней всех святынь с Востока, могла бы претендовать на главное место во Вселенской Православной Церкви, соответствующее силе и славе Москвы.
Для внешней политики государства переход в Москву константинопольского патриарха имел бы колоссальное значение. Не только Греция и Балканы, но православные Белоруссия и Украина подчинялись тогда константинопольскому святителю: понадобилось еще сто лет, чтобы митрополит Киевский принял благословение от патриарха Московского. Но разоренная Грозным страна уже не имела сил для наступления на мусульман и освобождения своих братьев православных; ее правители помышляли о собственной корысти, а не о защите православия от католической реакции, о надвигавшейся с Запада волне унии.
Изолированные от внешнего мира греки не могли понять мотивов Годунова и предугадать его поведение. Между тем события развивались стремительно. После полугодового перерыва в статейном списке Посольского приказа появилась запись, что царь Федор Иоаннович, посоветовавшись с супругой и поговоря с боярами, объявил о необходимости учреждения в России патриаршества, но так, чтобы константинопольский патриарх Иеремия не стал патриархом Московским!
«И мы о том, прося у Бога милости, помыслили, — говорилось от царского имени, — чтобы в нашем государстве учинити патриарха, кого Господь Бог благоволит: буде похочет быти в нашем государстве цареградский патриарх Иеремия — и ему быти патриархом в начальном месте Владимире, а на Москве митрополиту по-прежнему; а не похочет цареградский патриарх быти во Владимире — ино бы на Москве учинити патриарха из московскаго собору, кого Господь Бог благоволит».
Далее в статейном списке отмечено, что об учреждении патриаршего престола в Москве Борис Годунов говорил еще с патриархом Иоакимом, причем говорил «тайно». Сейчас же Годунову поручено «тайно» переговорить с Иеремией. И потому в статейном списке речи Годунова к патриарху нет.
Зато она передана в историко-публицистическом сказании, составленном явно не без участия Бориса Федоровича. Годунов подчеркивал, что грекам было дано задание решить вопрос о патриаршем престоле в России соборно, и предлагал Иеремии «быти на патриаршестве в нашем государстве на престоле Владимирском и всея Великия России». Ответ Иеремии, зафиксированный и в статейном списке, и в сказании, свидетельствовал о том, что он очень хотел стать патриархом на Руси; он даже принял довод Годунова, что султан все равно уже разорил Константинопольское патриаршество. От имени Иеремии было записано, что он якобы советовался с патриархами Сильвестром Александрийским, Нифонтом Иерусалимским и Иоакимом Антиохийским и со всем Освященным Собором: «И советовав приговорили, что пригоже на Российском царстве патриаршеству быти и патриарха учинити». Эта явная ложь могла быть приписана Иеремии московскими властями, тем более что на самом деле патриарха Иерусалимского звали Софроний (1579 — 1608).
Однако то, что Иеремия согласился патриаршествовать в России и отказался ехать во Владимир, известно достоверно. «Мне во Владимире быть невозможно, потому что патриарх при государе всегда», — заявил Иеремия, никогда не состоявший «при государе». Дело в том, что (по воспоминаниям Иерофея Монемвасийского), «предупрежденный некоторыми христианами», Иеремия считал город Владимир страшной дырой, местом ссылки, хуже печально известного ему Кукоса. Поскольку, кроме приставленных Годуновым людей, патриарх ни с кем общаться не мог, очевидно, что именно Годунов не желал перенесения константинопольского престола в Россию.
Годунову нужен был свой патриарх, для собственных целей. Им должен был стать митрополит Иов. Сразу же после ответа Иеремии от царского имени об этом было четко и определенно заявлено боярам:
Для приличия русские источники указывают, что Годунов «многажды» уговаривал Иеремию патриаршествовать во Владимире — но конечно же не уговорил. 13 января 1589 года Годунов со Щелкаловым навестили Иеремию на подворье и объявили, что, по воле царя, хотят «посоветоваться» о поставлении русского патриарха. О том, как выглядел этот «совет», пишет Иерофей Монемвасийский:
Добившись своего, Годунов желал, чтобы все было организовано самым благопристойным образом. 17 января состоялось заседание царя Федора Иоанновича с Освященным Собором, на котором духовенство во главе с Иовом формально одобрило замысел государя и «положилось на его волю». 19 января царь, митрополит и Освященный Собор приговорили направить делегацию церковных иерархов к патриарху Иеремии для «совета» о предстоящих церемониях.
Много раздумывать духовным лицам не пришлось: Щелкалов представил им готовый и утвержденный царем план мероприятий. В четверг 23 января русские архиереи, за исключением митрополита Иова (оставшегося на своем дворе), должны были собраться в Успенском соборе и направить делегацию за патриархом Иеремией. После торжественной встречи у собора Иеремия со свитой греков занимал отведенное ему место и «тайно» советовался с присутствующими об избрании патриарха, а также двух новых митрополитов — Новгородского и Ростовского.
Затем митрополит Иерофей Монемвасийский, архиепископы Тихон Казанский и Арсений Елассонский, епископы Иов Суздальский, Сильвестр Смоленский, Митрофан Рязанский, Захария Тверской, Иосиф Коломенский и Геласий Крутицкий удалялись в придел Похвалы Богородицы и избирали по три кандидатуры на патриаршество и обе митрополии.
В патриархи, заявил Щелкалов на совещании 19 января, будут рекомендованы митрополит Иов, архиепископ Александр Новгородский и Варлаам Ростовский; на Новгородскую митрополию будут предложены архиепископ Александр Новгородский, архимандриты Киприан Троицкий и Иона Рождественский; на Ростовскую — архиепископ Варлаам Ростовский, архимандриты Сергий Новоспасский и Феодосии Чудовский.
После того как архиереи изберут кандидатов и подпишут соответствующие акты, продолжал инструктаж Щелкалов, документы передаются патриарху Иеремии, который отнесет их к государю Федору Иоанновичу в Золотую палату. Здесь в окружении бояр и всех архиереев царь изберет из предложенных кандидатур патриарха и двух митрополитов. Кто будет избран — было очевидно. Тут же Иеремия и наречет митрополита Московского патриархом, а архиепископов Новгородского и Ростовского — митрополитами.
Торжественное поставление Иова в патриархи было назначено на 26 января 1589 года. На заседании 19 января Щелкалов в общих чертах познакомил Иеремию с планом предстоящей церемонии, весь ход которой был уже подробно расписан: участники должны были иметь время, чтобы старательно запомнить свои обязанности. Пиршества у царя и патриарха были тщательно распланированы и на следующие дни, вплоть до 30 января, когда Иов должен был рукоположить митрополита Новгородского (митрополит Ростовский был поставлен несколько дней спустя).
Мнением патриарха Иеремии интересовались мало, спрашивали о нем чисто риторически. Так, наречение патриарха и митрополитов Иеремия думал провести в церкви, но оно состоялось в Золотой палате, как пожелали хозяева положения. Номинально занимая первое место, константинопольский патриарх был подавлен и отведенной ему ролью, и невиданной роскошью церемоний, и богатством даров, вручавшихся ему и остальным архиереям.
На приеме в палатах Иова 27 января Иеремия устремился даже первым просить благословения у Иова, заявив, что «во всей подсолнечной один благочестивый царь, а впредь что Бог изволит; здесь (в Москве. — А. Б.) подобает быть вселенскому патриарху, а в старом Цареграде, за наше согрешение, вера христианская изгоняется от неверных турок».
Известие, полученное в столице от смоленского воеводы в июне 1588 года, было неожиданно для московского правительства. Сам константинопольский патриарх Иеремия II вместе со своим другом, митрополитом Монемвасийским Иерофеем (известным историком), архиепископом Елассонским Арсением и значительной свитой прибыл в российские пределы и просил у государя позволения ехать в Москву. Легко представить себе, сколько вопросов возникло у Бориса Годунова и уже союзного ему посольского дьяка Андрея Щелкалова, знавших константинопольского патриарха Феолипта и затруднявшихся определить, кем, собственно, является Иеремия.
К чести московского правительства нужно отметить, что оно быстро и верно отреагировало на полученные известия. Иеремия получил царское приглашение посетить Москву. Смоленскому воеводе было велено принимать приезжего «честно, точно так же, как митрополита нашего». Приставу Семену Пушечникову, который должен был сопровождать Иеремию со спутниками до столицы, приказывалось «честь к патриарху держать великую, такую же, как к нашему митрополиту».
В то же время пристав обязывался «разведать, каким обычаем патриарх к государю приехал, и ныне патриаршество Цареградское держит ли, и нет ли кого другого на этом месте?». Борис Годунов желал знать, «где Феолипт, бывший прежде патриархом? Кто из них двоих, по возвращении Иеремии, будет патриаршествовать? И кроме его нужды, что едет за милостынею (о чем сообщалось в патриаршей грамоте царю Федору Иоанновичу. — А. Б.), есть ли с ним от всех патриархов, с соборного приговора, к государю приказ?» — решение о благословении создания Московской патриархии.
Властям на местах, которыми проезжал константинопольский патриарх, дозволялось проявлять приличествующий случаю энтузиазм (что они и делали), но правительство встречало Иеремию прохладнее, чем Иоакима. Во-первых, его положение в Православной Церкви оставалось не вполне ясным. Во-вторых, Годунову не было нужды торжественными церемониями приема колоть глаза московскому первосвященнику — своему сотоварищу Иову.
После многолюдной встречи у ворот столицы Иеремия со спутниками был препровожден на подворье рязанского архиепископа и устроен на житье со всеми почестями под крепкой стражей. Вновь отдадим должное Годунову, который, несмотря на недостаток информации, как бы предвидел дальнейшее развитие событий. Похоже, что в голове бывшего опричника и будущего царя немедленно созрела вся будущая непростая комбинация.
Сразу по приезде Иеремия со спутниками были плотно изолированы. Никому не дозволялось ни приходить на рязанское подворье, ни выходить из него без специального разрешения — ни русским, ни иноземцам, включая живших в Москве православных с Востока. «И когда даже монахи патриаршие ходили на базар, — пишет митрополит Иерофей Монемвасийский, — то их сопровождали царские люди и стерегли их, пока те не возвращались домой». Приезжие были окружены доверенными людьми Годунова; охранявших подворье детей боярских правитель приказал подобрать «покрепче».
Через неделю после прибытия патриарха в столицу ему была дана краткая аудиенция у государя, причем Федор Иоаннович на этот раз переступил навстречу приезжему всего на полсажени. Сразу за обменом дарами посольский дьяк А. Я. Щелкалов объявил, что по просьбе патриарха государь дозволяет ему переговорить с Борисом Федоровичем Годуновым.
Московский правитель бесцеремонно выдворил из Малой ответной палаты всех спутников Иеремии и прямо спросил патриарха: зачем он приехал в Москву, кто, собственно, ведает Константинопольской патриархией, где старый патриарх Феолипт и что сам Иеремия хочет сообщить государю? При разговоре присутствовали Щелкалов, дьяк Дружина Петелин и подьячий, который вел запись.
Очень скоро выяснилось, что Иеремии и в голову не приходило заботиться об учреждении патриаршего престола в Москве. Он много рассказывал о себе: как управлял Константинопольской патриархией, как был оклеветан перед султаном, как к тому же Феолипт подкупил турецких пашей, обещая давать султану на две тысячи золотых в год больше. В результате султан велел быть патриархом Феолипту, а Иеремию сослал на Родос. Однако честолюбивый Феолипт переоценил возможности пополнения патриаршей казны. На пятый год патриаршества Феолипт был отставлен султаном, турки разграбили патриарший двор, а из церкви сделали мечеть. Иеремия был возвращен из ссылки и получил распоряжение султана строить патриарший двор и церковь в другом месте Константинополя. Денег не было — и патриарх с разрешения султана отправился за подаянием.
В этой ли беседе или сопоставив донесения приставленных к грекам осведомителей, но Борис Годунов со Щелкаловым уловили упорное нежелание Иеремии способствовать учреждению патриаршего престола в Москве — нежелание, свойственное вообще восточному духовенству, утратившему былое богатство и влияние и потому особенно рьяно отстаивавшему свое номинальное первенство в церковной иерархии.
Годунов не стал действовать в лоб. Укрепивший свое положение правитель располагал временем и средствами, чтобы провести осаду Иеремии, запертого на подворье и окруженного доверенными людьми Бориса Федоровича. Иеремия, поддержанный своими спутниками, и особенно Иерофеем Монемвасийским, продержался полгода. Возможно, он сопротивлялся бы и дольше, если бы не был побежден хитростью: на уловки Годунов и Щелкалов были великие мастера!
Недели шли за неделями, московское правительство не обращало на константинопольского патриарха никакого внимания, приставленные к Иеремии люди вели с ним ничего не значащие беседы. Между прочим, кто-то из них неофициально выразил пожелание, чтобы гость поставил на Москве патриарха. Иеремия отказал наотрез: самое большее в России можно поставить «архиепископа, какой в Ахриде. Да и от этого его отговорили спутники, указав, что автокефальная Ахридская архиепископия была учреждена Пятым Вселенским Собором и не одному патриарху, да еще приехавшему за милостыней, учреждать подобную в России.
Милостыню следовало еще получить — без нее было невозможно возвращаться в Константинополь, к разоренной Церкви и жадным турецким начальникам. Задерживаясь в России, Иеремия легко мог потерять патриарший престол, на который хватало претендентов. Он не жаловался на жизнь в Москве, роскошную для бедных греков, но все с большим сомнением смотрел в будущее. Его спутник, архиепископ Арсений Елассонский, решил остаться в России. Как-то и Иеремия сказал Иерофею Монемвасийскому, что остался бы здесь патриархом, если бы русские захотели.
Иерофей отговаривал приятеля, но люди Годунова уже доложили о словах патриарха. И вот, пишет Иерофей, «русские придумали хитрую уловку и говорят: владыко, если бы ты захотел и остался здесь, мы имели бы тебя патриархом. И эти слова не царь сказал им и не кто-либо из бояр, а только те, которые стерегли их. И Иеремия неосмотрительно и неблагоразумно, ни с кем не посоветовавшись, отвечал: остаюсь! Такой имел нрав, что никогда не слушал ни от кого совета, даже от преданных ему людей, вследствие чего и сам терпел много, и Церковь в его дни», — грустно заключает Иерофей.
Митрополит Монемвасийский напрасно обвиняет в данном случае патриарха Константинопольского: Иеремия попался на крючок вовсе не по излишней доверчивости. Для всех было очевидно, сколь выгодно Российскому государству переманить к себе первого по значению вселенского патриарха, перенести в Москву его престол. Даже в том случае, если бы в Константинополе на место Иеремии поставили другого патриарха, русская патриархия, опираясь на идею «пренесения» к ней всех святынь с Востока, могла бы претендовать на главное место во Вселенской Православной Церкви, соответствующее силе и славе Москвы.
Для внешней политики государства переход в Москву константинопольского патриарха имел бы колоссальное значение. Не только Греция и Балканы, но православные Белоруссия и Украина подчинялись тогда константинопольскому святителю: понадобилось еще сто лет, чтобы митрополит Киевский принял благословение от патриарха Московского. Но разоренная Грозным страна уже не имела сил для наступления на мусульман и освобождения своих братьев православных; ее правители помышляли о собственной корысти, а не о защите православия от католической реакции, о надвигавшейся с Запада волне унии.
Изолированные от внешнего мира греки не могли понять мотивов Годунова и предугадать его поведение. Между тем события развивались стремительно. После полугодового перерыва в статейном списке Посольского приказа появилась запись, что царь Федор Иоаннович, посоветовавшись с супругой и поговоря с боярами, объявил о необходимости учреждения в России патриаршества, но так, чтобы константинопольский патриарх Иеремия не стал патриархом Московским!
«И мы о том, прося у Бога милости, помыслили, — говорилось от царского имени, — чтобы в нашем государстве учинити патриарха, кого Господь Бог благоволит: буде похочет быти в нашем государстве цареградский патриарх Иеремия — и ему быти патриархом в начальном месте Владимире, а на Москве митрополиту по-прежнему; а не похочет цареградский патриарх быти во Владимире — ино бы на Москве учинити патриарха из московскаго собору, кого Господь Бог благоволит».
Далее в статейном списке отмечено, что об учреждении патриаршего престола в Москве Борис Годунов говорил еще с патриархом Иоакимом, причем говорил «тайно». Сейчас же Годунову поручено «тайно» переговорить с Иеремией. И потому в статейном списке речи Годунова к патриарху нет.
Зато она передана в историко-публицистическом сказании, составленном явно не без участия Бориса Федоровича. Годунов подчеркивал, что грекам было дано задание решить вопрос о патриаршем престоле в России соборно, и предлагал Иеремии «быти на патриаршестве в нашем государстве на престоле Владимирском и всея Великия России». Ответ Иеремии, зафиксированный и в статейном списке, и в сказании, свидетельствовал о том, что он очень хотел стать патриархом на Руси; он даже принял довод Годунова, что султан все равно уже разорил Константинопольское патриаршество. От имени Иеремии было записано, что он якобы советовался с патриархами Сильвестром Александрийским, Нифонтом Иерусалимским и Иоакимом Антиохийским и со всем Освященным Собором: «И советовав приговорили, что пригоже на Российском царстве патриаршеству быти и патриарха учинити». Эта явная ложь могла быть приписана Иеремии московскими властями, тем более что на самом деле патриарха Иерусалимского звали Софроний (1579 — 1608).
Однако то, что Иеремия согласился патриаршествовать в России и отказался ехать во Владимир, известно достоверно. «Мне во Владимире быть невозможно, потому что патриарх при государе всегда», — заявил Иеремия, никогда не состоявший «при государе». Дело в том, что (по воспоминаниям Иерофея Монемвасийского), «предупрежденный некоторыми христианами», Иеремия считал город Владимир страшной дырой, местом ссылки, хуже печально известного ему Кукоса. Поскольку, кроме приставленных Годуновым людей, патриарх ни с кем общаться не мог, очевидно, что именно Годунов не желал перенесения константинопольского престола в Россию.
Годунову нужен был свой патриарх, для собственных целей. Им должен был стать митрополит Иов. Сразу же после ответа Иеремии от царского имени об этом было четко и определенно заявлено боярам:
«Мы помыслили было, чтобы святейшему Иеремии быть в нашем государстве на патриаршестве Владимирском и всея России, а в царствующем граде Москве быть по-прежнему отцу нашему и богомольцу митрополиту Иову. Но святейший Иеремия на владимирском патриаршестве быть не хочет, а соглашается исполнить нашу волю, если позволим ему быть на патриаршестве в Москве, где ныне отец наш митрополит Иов.
И мы помыслили, что то дело не статочное: как нам такого сопрестольника великих чудотворцев Петра, и Алексия, и Ионы, и мужа достохвальнаго жития, святаго и преподобнаго отца нашего и богомольца митрополита Иова изгнать от Пречистыя Богородицы и от великих чудотворцев и учинить греческаго закона патриарха?! А он здешняго обычая и русскаго языка не знает, и ни о каких делах духовных нам нельзя будет советоваться без толмача.
И ныне, — объявлялось царское решение, — еще бы посоветоваться с патриархом о том, чтобы он благословил и поставил на патриаршество Владимирское и Московское из российскаго собора отца нашего и богомольца Иова-митрополита по тому чину, как поставляет патриарха Александрийскаго, Антиохийскаго и Иерусалимскаго.
И чин поставления патриаршескаго у него, Иеремии, взять бы, чтобы впредь поставляться патриархам в Российском царстве от митрополитов, архиепископов и епископов. А митрополиты бы, и архиепископы, и епископы поставлялись от патриарха в Российском царстве — а для того бы учинить митрополитов и прибавить архиепископов и епископов, в каких городах пригоже».
Для приличия русские источники указывают, что Годунов «многажды» уговаривал Иеремию патриаршествовать во Владимире — но конечно же не уговорил. 13 января 1589 года Годунов со Щелкаловым навестили Иеремию на подворье и объявили, что, по воле царя, хотят «посоветоваться» о поставлении русского патриарха. О том, как выглядел этот «совет», пишет Иерофей Монемвасийский:
«Тогда говорят ему: решение царя то, чтобы ты поставил патриарха. И Иеремия говорил другое, что он не уполномочен епископами и что это было бы беззаконно. Но наконец, и не хотя, рукоположил России патриарха».Неизвестно, какие «аргументы» привели бывшие подручные Иоанна Грозного, чтобы сломить битого жизнью старенького грека. Иеремия полностью находился в их руках и, кроме того, своим согласием занять московский престол фактически признал, что Россия достойна иметь патриарха. Он был не подготовлен к рукоположению патриарха и по требованию Щелкалова смог представить только кратенький конспект этого действа. Но дьяк не растерялся и нашел подробности церемонии в «чине» поставления русского митрополита; внеся туда небольшие изменения, он вскоре составил для участников мероприятия детальный «чин и устав».
Добившись своего, Годунов желал, чтобы все было организовано самым благопристойным образом. 17 января состоялось заседание царя Федора Иоанновича с Освященным Собором, на котором духовенство во главе с Иовом формально одобрило замысел государя и «положилось на его волю». 19 января царь, митрополит и Освященный Собор приговорили направить делегацию церковных иерархов к патриарху Иеремии для «совета» о предстоящих церемониях.
Много раздумывать духовным лицам не пришлось: Щелкалов представил им готовый и утвержденный царем план мероприятий. В четверг 23 января русские архиереи, за исключением митрополита Иова (оставшегося на своем дворе), должны были собраться в Успенском соборе и направить делегацию за патриархом Иеремией. После торжественной встречи у собора Иеремия со свитой греков занимал отведенное ему место и «тайно» советовался с присутствующими об избрании патриарха, а также двух новых митрополитов — Новгородского и Ростовского.
Затем митрополит Иерофей Монемвасийский, архиепископы Тихон Казанский и Арсений Елассонский, епископы Иов Суздальский, Сильвестр Смоленский, Митрофан Рязанский, Захария Тверской, Иосиф Коломенский и Геласий Крутицкий удалялись в придел Похвалы Богородицы и избирали по три кандидатуры на патриаршество и обе митрополии.
В патриархи, заявил Щелкалов на совещании 19 января, будут рекомендованы митрополит Иов, архиепископ Александр Новгородский и Варлаам Ростовский; на Новгородскую митрополию будут предложены архиепископ Александр Новгородский, архимандриты Киприан Троицкий и Иона Рождественский; на Ростовскую — архиепископ Варлаам Ростовский, архимандриты Сергий Новоспасский и Феодосии Чудовский.
После того как архиереи изберут кандидатов и подпишут соответствующие акты, продолжал инструктаж Щелкалов, документы передаются патриарху Иеремии, который отнесет их к государю Федору Иоанновичу в Золотую палату. Здесь в окружении бояр и всех архиереев царь изберет из предложенных кандидатур патриарха и двух митрополитов. Кто будет избран — было очевидно. Тут же Иеремия и наречет митрополита Московского патриархом, а архиепископов Новгородского и Ростовского — митрополитами.
Торжественное поставление Иова в патриархи было назначено на 26 января 1589 года. На заседании 19 января Щелкалов в общих чертах познакомил Иеремию с планом предстоящей церемонии, весь ход которой был уже подробно расписан: участники должны были иметь время, чтобы старательно запомнить свои обязанности. Пиршества у царя и патриарха были тщательно распланированы и на следующие дни, вплоть до 30 января, когда Иов должен был рукоположить митрополита Новгородского (митрополит Ростовский был поставлен несколько дней спустя).
Мнением патриарха Иеремии интересовались мало, спрашивали о нем чисто риторически. Так, наречение патриарха и митрополитов Иеремия думал провести в церкви, но оно состоялось в Золотой палате, как пожелали хозяева положения. Номинально занимая первое место, константинопольский патриарх был подавлен и отведенной ему ролью, и невиданной роскошью церемоний, и богатством даров, вручавшихся ему и остальным архиереям.
На приеме в палатах Иова 27 января Иеремия устремился даже первым просить благословения у Иова, заявив, что «во всей подсолнечной один благочестивый царь, а впредь что Бог изволит; здесь (в Москве. — А. Б.) подобает быть вселенскому патриарху, а в старом Цареграде, за наше согрешение, вера христианская изгоняется от неверных турок».
4. Цена политики
Организовав поставление в патриархи Иова, Борис Годунов мог подумать и о последствиях этого шага. Когда Иеремия стал проситься на родину, правитель лично уговорил его задержаться. Только к маю была составлена Уложенная грамота, утверждающая новый статус Русской Православной Церкви (она публикуется в этой книге). К этому времени было решено, что великому господину патриарху Московскому и всея Руси должны подчиняться не два, а четыре митрополита. Ими стали: Александр Новгородский и Великолуцкий, Гермоген Казанский и Астраханский, Варлаам Ростовский и Ярославский, Геласий Сарский и Подонский (Крутицкий).
Величию московского патриарха должны были соответствовать шесть новых архиепископий: Вологодская и Великопермская, Суздальская и Тарусская, Нижегородская, Смоленская и Дорогобужская, Рязанская и Муромская, Тверская и Старицкая. Все они были преобразованы из епископий и к моменту составления грамоты имели своих пастырей (кроме Нижегородской).
Из восьми утвержденных в грамоте епископий семь (за исключением Коломенской) были новообразованными. В шести из них пастыри еще не были поставлены, что не помешало отметить их в Уложенной грамоте в качестве участников Освященного Собора, оставив пробелы для вписывания имен. Впрочем, не все лица, обозначенные в грамоте по именам, реально присутствовали в Москве в то время, когда она обсуждалась и утверждалась, и потому не смогли ее подписать. С этой манерой Иова и Годунова вносить в список участников мероприятия «мертвые души» мы еще встретимся.
Московский патриарх скромно писался в грамоте после Иеремии Константинопольского, но это не значило, что он считал себя вторым во Вселенской Церкви. От имени Иеремии заявлялось, что два Рима — Рим и его преемник Константинополь — пали, и «Великое Российское царствие, Третей Рим, благочестием всех превзыде». Соответственно митрополит Монемвасийский Иерофей был поставлен в списке участников Освященного Собора после трех русских митрополитов, а архиепископа Арсения Елассонского вообще забыли упомянуть (хотя он подписал грамоту последним из архиепископов), греческих архимандритов и игуменов записали также далеко не на первых местах.
Величию московского патриарха должны были соответствовать шесть новых архиепископий: Вологодская и Великопермская, Суздальская и Тарусская, Нижегородская, Смоленская и Дорогобужская, Рязанская и Муромская, Тверская и Старицкая. Все они были преобразованы из епископий и к моменту составления грамоты имели своих пастырей (кроме Нижегородской).
Из восьми утвержденных в грамоте епископий семь (за исключением Коломенской) были новообразованными. В шести из них пастыри еще не были поставлены, что не помешало отметить их в Уложенной грамоте в качестве участников Освященного Собора, оставив пробелы для вписывания имен. Впрочем, не все лица, обозначенные в грамоте по именам, реально присутствовали в Москве в то время, когда она обсуждалась и утверждалась, и потому не смогли ее подписать. С этой манерой Иова и Годунова вносить в список участников мероприятия «мертвые души» мы еще встретимся.
Московский патриарх скромно писался в грамоте после Иеремии Константинопольского, но это не значило, что он считал себя вторым во Вселенской Церкви. От имени Иеремии заявлялось, что два Рима — Рим и его преемник Константинополь — пали, и «Великое Российское царствие, Третей Рим, благочестием всех превзыде». Соответственно митрополит Монемвасийский Иерофей был поставлен в списке участников Освященного Собора после трех русских митрополитов, а архиепископа Арсения Елассонского вообще забыли упомянуть (хотя он подписал грамоту последним из архиепископов), греческих архимандритов и игуменов записали также далеко не на первых местах.