Страница:
Андрей Богданов
Тайны Московской Патриархии
ВЕКОВЫЕ ТАЙНЫ МОСКОВСКОГО ПАТРИАРШЕГО ПРЕСТОЛА
ОТ АВТОРА
Каждая Поместная Церковь имеет свою священную историю. Как замечают богословы, в этой истории есть не только свои Благовещения, но и свои Гефсиманские сады и Голгофы…
Установление Московского и всея Руси Патриархата произошло в относительно спокойное и благополучное царствование Федора Иоанновича. К тому времени уже полтора века Русская Церковь была фактически самоуправляемой (автокефальной) и уже столетие московские государи титуловали себя царями. И кажется вполне естественным, что русская митрополия (номинально — одна из епархий Константинопольской церкви) получила наконец соответствующий ее истинному значению и достоинству статус. Хотя и странно — что не обрела его ранее. Но почему это событие не произошло при столь знаменитых самовластцах, какими были Иван III и Иван IV? Ведь они так заботились о блеске своего царствования. И не позднее — при правлении искушенного политика Бориса Годунова, с его авторитетом в тогдашнем мире?
Это — изначальная тайна Московской патриархии, в которой мы постараемся разобраться.
Но так или иначе — Русская Церковь и ее архипастыри получили более высокий политический статус, и тут же история предъявила к ним спрос по самой высокой мерке — Россия была ввергнута в Смутное время и патриархи оказались одними из тех, кто решал судьбу Государства Российского.
Каждый из первых патриархов московских шел своим крестным путем. И каждый делал выбор — с кем и за что выступить. Написано о первых патриархах немало. Но в силу сложности эпохи и церковные и светские историки, выносившие о них суждения, чаще опирались больше на легенды или на сложившиеся в свое время однозначные оценки, чем на достоверные источники. В этом я убедился, работая в российских архивах. Некоторые документы, факты были недостаточно исследованы, а что-то лежало на поверхности, но этого никто не замечал. А главное — фигуры, архипастырей Православной Церкви виделись последующими историками словно бы только на фоне эпохи, а не в реальной исторической среде, в которой выросли и которую определяли в силу своих возможностей и своего положения. Пристальный и объективный взгляд на вещи неизбежно вел меня к переоценке личностей и фактов.
Первый патриарх — Иов (1589 — 1605). Была какая-то мистика в том, что происходило с ним. Он блистал многими талантами, был глубоко образован, обладал удивительным даром слова. Но все, кого он любил, — гибли, созидаемое им — разорялось, запрещаемое — совершалось со умножением; все, от чего предостерегал архипастырь, — воплощалось в жизнь с жестокой последовательностью.
Патриарха Игнатия (1605 — 1606), второго по счету, часто вовсе не включают в перечень русских патриархов. Названный простым пособником интервентов, Игнатий почти не удостаивался внимания к своей личности. Представленные в книге материалы дают возможность читателю судить о делах и мотивах этого вычеркнутого из истории архипастыря.
Мученический венец принял несомненный патриот России патриарх Гермоген (1606 — 1612). Но именно этот яркий ореол мученика мешал многим поколениям исследователей разобраться в том, что именно и почему делал Гермоген, к чему именно и когда призывал.
Образы первых патриархов историку приходится извлекать буквально из-под завала предубеждений и слухов, сообщений более оценочных, чем информативных, — такими характерно всякое смутное время… Исследователь здесь работает на пределе возможного, и единственное, что может оправдать этот труд, — надежда, что будущий читатель пойдет вслед за ним.
АНДРЕЙ БОГДАНОВ, доктор исторических наук
Установление Московского и всея Руси Патриархата произошло в относительно спокойное и благополучное царствование Федора Иоанновича. К тому времени уже полтора века Русская Церковь была фактически самоуправляемой (автокефальной) и уже столетие московские государи титуловали себя царями. И кажется вполне естественным, что русская митрополия (номинально — одна из епархий Константинопольской церкви) получила наконец соответствующий ее истинному значению и достоинству статус. Хотя и странно — что не обрела его ранее. Но почему это событие не произошло при столь знаменитых самовластцах, какими были Иван III и Иван IV? Ведь они так заботились о блеске своего царствования. И не позднее — при правлении искушенного политика Бориса Годунова, с его авторитетом в тогдашнем мире?
Это — изначальная тайна Московской патриархии, в которой мы постараемся разобраться.
Но так или иначе — Русская Церковь и ее архипастыри получили более высокий политический статус, и тут же история предъявила к ним спрос по самой высокой мерке — Россия была ввергнута в Смутное время и патриархи оказались одними из тех, кто решал судьбу Государства Российского.
Каждый из первых патриархов московских шел своим крестным путем. И каждый делал выбор — с кем и за что выступить. Написано о первых патриархах немало. Но в силу сложности эпохи и церковные и светские историки, выносившие о них суждения, чаще опирались больше на легенды или на сложившиеся в свое время однозначные оценки, чем на достоверные источники. В этом я убедился, работая в российских архивах. Некоторые документы, факты были недостаточно исследованы, а что-то лежало на поверхности, но этого никто не замечал. А главное — фигуры, архипастырей Православной Церкви виделись последующими историками словно бы только на фоне эпохи, а не в реальной исторической среде, в которой выросли и которую определяли в силу своих возможностей и своего положения. Пристальный и объективный взгляд на вещи неизбежно вел меня к переоценке личностей и фактов.
Первый патриарх — Иов (1589 — 1605). Была какая-то мистика в том, что происходило с ним. Он блистал многими талантами, был глубоко образован, обладал удивительным даром слова. Но все, кого он любил, — гибли, созидаемое им — разорялось, запрещаемое — совершалось со умножением; все, от чего предостерегал архипастырь, — воплощалось в жизнь с жестокой последовательностью.
Патриарха Игнатия (1605 — 1606), второго по счету, часто вовсе не включают в перечень русских патриархов. Названный простым пособником интервентов, Игнатий почти не удостаивался внимания к своей личности. Представленные в книге материалы дают возможность читателю судить о делах и мотивах этого вычеркнутого из истории архипастыря.
Мученический венец принял несомненный патриот России патриарх Гермоген (1606 — 1612). Но именно этот яркий ореол мученика мешал многим поколениям исследователей разобраться в том, что именно и почему делал Гермоген, к чему именно и когда призывал.
Образы первых патриархов историку приходится извлекать буквально из-под завала предубеждений и слухов, сообщений более оценочных, чем информативных, — такими характерно всякое смутное время… Исследователь здесь работает на пределе возможного, и единственное, что может оправдать этот труд, — надежда, что будущий читатель пойдет вслед за ним.
АНДРЕЙ БОГДАНОВ, доктор исторических наук
Часть первая
ПЕРВЫЙ ПАТРИАРХ
Глава первая
УЧРЕЖДЕНИЕ ПАТРИАРШЕГО ПРЕСТОЛА
1. Рождение идеи
31 мая 1584 года на московский престол был венчан Федор Иоаннович. На помин души царя-кровопийцы Иоанна Васильевича Грозного константинопольскому патриарху было отправлено 1000 рублей милостыни. Богатые дары были посланы и главам других православных церквей, греческих и славянских, по старшинству: иерусалимскому патриарху 900 рублей поминальных и 82 рубля за здравие нового царя и царицы и т. д. Не обошло московское правительство своей милостыней и знаменитые православные монастыри. Но при встречах с православными иерархами посланники ни разу ни словом не обмолвились о желании Москвы устроить свой патриарший престол. И вдруг в 1586 году оказалось, что мысль об учреждении в России патриаршества чрезвычайно занимает московские власти, светские и церковные, начиная с царя Федора Иоанновича и митрополита Дионисия.
О происшедших событиях историки узнали из двух источников: статейного списка Посольского приказа, в котором документально фиксировалось происходившее в 1586 году, и историко-публицистического сказания, составленного уже после учреждения в России патриаршества, в условиях безраздельного правления Бориса Годунова.
Статейный список повествует, что патриарх Антиохийский Иоаким, прошествовав через Галицию и устроив там церковное братство, явился на западном рубеже России, в Смоленске, и обратился к государю Федору Иоанновичу с просьбой посетить Москву. Это был первый патриарх, навещающий Россию, хотя после падения Константинополя сюда во множестве приезжали за милостыней восточные митрополиты, архиепископы и иные духовные лица. Неудивительно, что московское правительство назначило Иоакиму целых три почетные встречи: в Можайске, в селе Мамонове под Москвой и на Даргомилове — при въезде в столицу.
Патриарха и его свиту поселили (как увидим, не случайно) в обширном доме боярина Ф. В. Шереметева на Никольском перекрестке, снабдили всем необходимым и, что особенно заметно, очень быстро предоставили аудиенцию у самого государя. 17 июня Иоаким въехал в Москву, а 25-го всесильный посольский дьяк Андрей Яковлевич Щелкалов уже ждал на крыльце царских палат митрополичий возок, доставивший патриарха в Кремль.
Торжественно встреченный придворными Иоаким был проведен в Золотую палату и предстал перед троном московского государя, окруженного блестящей свитой бояр и окольничих. Федор Иоаннович в полном царском облачении сошел с трона навстречу гостю на целую сажень [1], принял от него благословение и спросил о здоровье, затем взял верительную грамоту от имени константинопольского патриарха Феолипта (которой Иоаким предусмотрительно запасся) и дары — частицы святых мощей. Федор Иоаннович пригласил гостя на обед, но прежде послал его в Успенский собор, где собирался служить литургию Дионисий, митрополит Московский и всея Руси. Заметим, что патриарх Иоаким встретился прежде с царем, нежели с московским митрополитом.
Патриарх прошествовал в собор через южные двери, встреченный митрополичьим боярином, дворецким и ключарем. Митрополит недвижимо стоял посреди собора на своем специально устроенном месте, окруженный пышной свитой российского духовенства в жемчужных ризах. Контраст между роскошными одеяниями россиян и облачениями оскудевших греков был разителен.
Когда Иоаким приложился к иконам и направился к митрополичьему месту, Дионисий вышел навстречу ему на одну сажень — не более, чем государь, — и первым (!) благословил патриарха. Иоаким было «поговорил слегка, что пригоже было митрополиту от него благословение принять наперед, да и перестал о том», сломленный очевидным неравенством богатства и могущества московского первосвятителя и восточного искателя милостыни. Уже безропотно антиохийский патриарх занял отведенное ему место в соборе по правую сторону, у заднего столпа, и простоял там всю литургию, которую служил митрополит Дионисий.
Демонстрация российского духовенства толкуется всеми историками в том смысле, что Дионисий и его приближенные (то ли по своей воле, как считает С. М. Соловьев, то ли «по соизволению государя и его советников», как думает известный церковный историк митрополит Макарий) решили подчеркнуть несообразность действительного и номинального значений московского митрополита и восточных патриархов. В свою очередь, у царя Федора Иоанновича незамедлительно возникла мысль учредить патриаршество Московское: «помысля» об этом со своей супругой царицей Ириной, посоветовавшись с боярами, государь дал соответствующее поручение патриарху Иоакиму.
Излагая все описанные выше события, исследователи обычно оставляют без внимания тот факт, что о демонстрации митрополита Дионисия и предложении царя Федора рассказывают разные источники. Статейный список, зафиксировавший казус в Успенском соборе, ни словом не упоминает о стремлении светских властей иметь в Москве патриарха. В документе отмечено, что 1 июля Иоаким испросил у государя (так!) разрешение посетить Чудов монастырь в Кремле (резиденцию митрополита) и Троице-Сергиев монастырь; 4 и 8 июля патриарх был с честью принят в каждом и получил подарки от монастырских властей.
17 июля Иоаким удостоился прощальной аудиенции у Федора Иоанновича, принял богатые дары и 11 августа выехал из Москвы в Чернигов, а оттуда за границу. Щедрая милостыня была отправлена вместе с ним и другим патриархам. Сопровождавший этот груз подьячий Михаил Огарков имел с собой грамоты к константинопольскому патриарху Феолипту и александрийскому Сильвестру, тексты которых приведены в статейном списке; в них также ничего не говорится об идее учреждения Московской патриархии.
Со временем мы разрешим эту загадку, а пока обратимся к историко-публицистическому сказанию, не упоминающему о митрополите Дионисии, зато красочно описывающему «помысел», царя Федора Иоанновича. Это весьма серьезное официозное сочинение, автор которого пользовался документами Посольского приказа (в частности, статейными списками) и, что особенно важно, поддержкой властей (если не прямыми указаниями Годунова). Вполне возможно и даже вероятно, что сказание восходит к канцелярии первого русского патриарха Иова, ибо автор приводит сведения и характеристики, недоступные и недопустимые для простого смертного.
Согласно сказанию, царь Федор Иоаннович поведал Боярской думе пришедший ему в голову и уже обсужденный с царицей Ириной замысел устроить в Москве патриарший престол. Ложная деликатность не позволила историкам усомниться в том, что хорошо разработанный замысел принадлежал слабоумному монарху, и задаться вопросом о его истинном авторе. Впрочем, упоминание о совете с Ириной Федоровной, всегда (а в тот момент — в особенности) склонной следовать указаниям своего брата Бориса Годунова, отвечает на этот не заданный своевременно вопрос достаточно ясно.
Вполне возможно, что от Федора Иоанновича требовалось только согласие с основной мыслью, а доклад от его лица в Боярской думе делало доверенное лицо: такое случалось настолько часто, что вошло в традицию. Это тем более вероятно, что «царская речь» была замечательно красноречива: это в высшей мере отличало Годунова и было совершенно несвойственно его зятю. Конечно, риторические красоты могли быть привнесены автором сказания, но логика речи, как увидим, соответствует действительным обстоятельствам. Автором замысла был, несомненно, Борис Годунов. Мы беремся не только предположить, но и доказать это.
Что же услышали бояре, окольничие, думные дворяне и дьяки, церковные иерархи на заседании Думы в конце июня — начале июля 1586 года? Что первоначально митрополиты киевские, владимирские, московские и всея Руси поставлялись
Отметим, что оратор отнюдь не предполагал просить Иоакима немедля благословить патриарха Московского. Конюший боярин Борис Федорович Годунов, тотчас посланный на подворье антиохийского патриарха и, как отмечено в сказании, слово в слово передавший ему «царскую речь», ни в коем случае не торопил Иоакима.
С этим ответом Борис Годунов вернулся к государю, который получил от Боярской думы полное одобрение «своего» замысла — с единственной оговоркой: устраивать в Москве патриарший престол следует с согласия всей Восточной церкви, «да не скажут пишущие на святую нашу веру латыны и прочие еретики, что в Москве патриарший престол устроился одною царскою властию».
С. М. Соловьев утверждает, «что именно прибытие патриарха Иоакима в Москву и столкновение его (в Успенском соборе. — А.Б.) с митрополитом Дионисием… и побудили к решительному шагу» царя Федора Иоанновича. Возможно, это и так. Но если речь шла, как считает выдающийся историк, о демонстрации «несообразности отношений московского митрополита к патриархам», то русские светские и духовные власти, движимые одним «побуждением», должны были бы действовать заодно.
Между тем, согласно обоим нашим источникам, митрополит Дионисий не принимает никакого участия в решении вопроса об учреждении Московской патриархии. Согласно сказанию, царь советуется в таком важном вопросе не с митрополитом, а с супругой, замысел обсуждается боярами в отсутствие Дионисия. И не духовные лица, а Борис Годунов ведет переговоры с Иоакимом. При этом все участники обсуждения настойчиво подчеркивают необходимость перенести окончательное решение вопроса на будущее, когда устройство патриаршего престола в Москве получит одобрение православного Востока.
Через два года, когда Дионисия уже не будет на митрополии, об этой необходимости (по крайней мере, в официальных кругах) никто и не вспомнит. Первого патриарха Московского и всея Руси благословит один-единственный восточный патриарх. А в 1586 году события идут мимо Дионисия и явно не в его пользу, да и сам митрополит Московский отнюдь не проявляет стремления получить благословение от заезжего грека, с которым ведет переговоры лично Борис Федорович Годунов.
О происшедших событиях историки узнали из двух источников: статейного списка Посольского приказа, в котором документально фиксировалось происходившее в 1586 году, и историко-публицистического сказания, составленного уже после учреждения в России патриаршества, в условиях безраздельного правления Бориса Годунова.
Статейный список повествует, что патриарх Антиохийский Иоаким, прошествовав через Галицию и устроив там церковное братство, явился на западном рубеже России, в Смоленске, и обратился к государю Федору Иоанновичу с просьбой посетить Москву. Это был первый патриарх, навещающий Россию, хотя после падения Константинополя сюда во множестве приезжали за милостыней восточные митрополиты, архиепископы и иные духовные лица. Неудивительно, что московское правительство назначило Иоакиму целых три почетные встречи: в Можайске, в селе Мамонове под Москвой и на Даргомилове — при въезде в столицу.
Патриарха и его свиту поселили (как увидим, не случайно) в обширном доме боярина Ф. В. Шереметева на Никольском перекрестке, снабдили всем необходимым и, что особенно заметно, очень быстро предоставили аудиенцию у самого государя. 17 июня Иоаким въехал в Москву, а 25-го всесильный посольский дьяк Андрей Яковлевич Щелкалов уже ждал на крыльце царских палат митрополичий возок, доставивший патриарха в Кремль.
Торжественно встреченный придворными Иоаким был проведен в Золотую палату и предстал перед троном московского государя, окруженного блестящей свитой бояр и окольничих. Федор Иоаннович в полном царском облачении сошел с трона навстречу гостю на целую сажень [1], принял от него благословение и спросил о здоровье, затем взял верительную грамоту от имени константинопольского патриарха Феолипта (которой Иоаким предусмотрительно запасся) и дары — частицы святых мощей. Федор Иоаннович пригласил гостя на обед, но прежде послал его в Успенский собор, где собирался служить литургию Дионисий, митрополит Московский и всея Руси. Заметим, что патриарх Иоаким встретился прежде с царем, нежели с московским митрополитом.
Патриарх прошествовал в собор через южные двери, встреченный митрополичьим боярином, дворецким и ключарем. Митрополит недвижимо стоял посреди собора на своем специально устроенном месте, окруженный пышной свитой российского духовенства в жемчужных ризах. Контраст между роскошными одеяниями россиян и облачениями оскудевших греков был разителен.
Когда Иоаким приложился к иконам и направился к митрополичьему месту, Дионисий вышел навстречу ему на одну сажень — не более, чем государь, — и первым (!) благословил патриарха. Иоаким было «поговорил слегка, что пригоже было митрополиту от него благословение принять наперед, да и перестал о том», сломленный очевидным неравенством богатства и могущества московского первосвятителя и восточного искателя милостыни. Уже безропотно антиохийский патриарх занял отведенное ему место в соборе по правую сторону, у заднего столпа, и простоял там всю литургию, которую служил митрополит Дионисий.
Демонстрация российского духовенства толкуется всеми историками в том смысле, что Дионисий и его приближенные (то ли по своей воле, как считает С. М. Соловьев, то ли «по соизволению государя и его советников», как думает известный церковный историк митрополит Макарий) решили подчеркнуть несообразность действительного и номинального значений московского митрополита и восточных патриархов. В свою очередь, у царя Федора Иоанновича незамедлительно возникла мысль учредить патриаршество Московское: «помысля» об этом со своей супругой царицей Ириной, посоветовавшись с боярами, государь дал соответствующее поручение патриарху Иоакиму.
Излагая все описанные выше события, исследователи обычно оставляют без внимания тот факт, что о демонстрации митрополита Дионисия и предложении царя Федора рассказывают разные источники. Статейный список, зафиксировавший казус в Успенском соборе, ни словом не упоминает о стремлении светских властей иметь в Москве патриарха. В документе отмечено, что 1 июля Иоаким испросил у государя (так!) разрешение посетить Чудов монастырь в Кремле (резиденцию митрополита) и Троице-Сергиев монастырь; 4 и 8 июля патриарх был с честью принят в каждом и получил подарки от монастырских властей.
17 июля Иоаким удостоился прощальной аудиенции у Федора Иоанновича, принял богатые дары и 11 августа выехал из Москвы в Чернигов, а оттуда за границу. Щедрая милостыня была отправлена вместе с ним и другим патриархам. Сопровождавший этот груз подьячий Михаил Огарков имел с собой грамоты к константинопольскому патриарху Феолипту и александрийскому Сильвестру, тексты которых приведены в статейном списке; в них также ничего не говорится об идее учреждения Московской патриархии.
Со временем мы разрешим эту загадку, а пока обратимся к историко-публицистическому сказанию, не упоминающему о митрополите Дионисии, зато красочно описывающему «помысел», царя Федора Иоанновича. Это весьма серьезное официозное сочинение, автор которого пользовался документами Посольского приказа (в частности, статейными списками) и, что особенно важно, поддержкой властей (если не прямыми указаниями Годунова). Вполне возможно и даже вероятно, что сказание восходит к канцелярии первого русского патриарха Иова, ибо автор приводит сведения и характеристики, недоступные и недопустимые для простого смертного.
Согласно сказанию, царь Федор Иоаннович поведал Боярской думе пришедший ему в голову и уже обсужденный с царицей Ириной замысел устроить в Москве патриарший престол. Ложная деликатность не позволила историкам усомниться в том, что хорошо разработанный замысел принадлежал слабоумному монарху, и задаться вопросом о его истинном авторе. Впрочем, упоминание о совете с Ириной Федоровной, всегда (а в тот момент — в особенности) склонной следовать указаниям своего брата Бориса Годунова, отвечает на этот не заданный своевременно вопрос достаточно ясно.
Вполне возможно, что от Федора Иоанновича требовалось только согласие с основной мыслью, а доклад от его лица в Боярской думе делало доверенное лицо: такое случалось настолько часто, что вошло в традицию. Это тем более вероятно, что «царская речь» была замечательно красноречива: это в высшей мере отличало Годунова и было совершенно несвойственно его зятю. Конечно, риторические красоты могли быть привнесены автором сказания, но логика речи, как увидим, соответствует действительным обстоятельствам. Автором замысла был, несомненно, Борис Годунов. Мы беремся не только предположить, но и доказать это.
Что же услышали бояре, окольничие, думные дворяне и дьяки, церковные иерархи на заседании Думы в конце июня — начале июля 1586 года? Что первоначально митрополиты киевские, владимирские, московские и всея Руси поставлялись
«от патриархов цареградских и вселенских. Потом… начали поставляться особо митрополиты в Московском государстве, по приговору и по избранию прародителей наших и всего Освященного Собора, от архиепископов и епископов Российскаго царства, даже и до нашего царствия». То есть изменения на протяжении столетий происходили в пользу самостоятельности Русской Православной Церкви. Восточные патриархии между тем приходили в запустение. К настоящему времени «по воле Божией, в наказание наше, восточные патриархи и прочие святители только имя святителей носят, власти же едва ли не всякой лишены; наша же страна, благодатию Божиею, во многорасширение приходит».
«Ныне, — продолжал оратор, — по великой и неизреченной своей милости, Бог даровал нам видеть пришествие к себе великаго патриарха Антиохийскаго: и мы возсылаем за сие славу Господу. А нам бы испросить еще у Него милости, дабы устроил в нашем государстве Московском российскаго патриарха, и посоветовать бы о том с святейшим патриархом Иоакимом, и приказать бы с ним о благословении патриаршества Московскаго ко всем патриархам».
Отметим, что оратор отнюдь не предполагал просить Иоакима немедля благословить патриарха Московского. Конюший боярин Борис Федорович Годунов, тотчас посланный на подворье антиохийского патриарха и, как отмечено в сказании, слово в слово передавший ему «царскую речь», ни в коем случае не торопил Иоакима.
«Ты бы о том посоветовал с святейшим вселенским патриархом (Константинопольским. — А. Б.), а пресвятейший бы патриарх посоветовал о таком великом деле со всеми вами, патриархи… и со архиепископы, и епископы, и со архимандриты, и со игумены, и со всем Освященные Собором; да и во Святую бы гору (на Афон. — А.Б.) и в Синайскую о том обослалися, чтобы дал Бог, такое великое дело в нашем Российском государстве устроилося, — а помысля бы о том, нам объявили, как тому делу пригоже состояться».Как повествует сказание, патриарх Иоаким придерживался точно такой же позиции — в Москве «пригоже» быть патриарху, однако столь великого дела невозможно совершить без совещания с другими вселенскими патриархами и властями Восточной церкви. Гость обещал, что вскоре организует такие совещания.
С этим ответом Борис Годунов вернулся к государю, который получил от Боярской думы полное одобрение «своего» замысла — с единственной оговоркой: устраивать в Москве патриарший престол следует с согласия всей Восточной церкви, «да не скажут пишущие на святую нашу веру латыны и прочие еретики, что в Москве патриарший престол устроился одною царскою властию».
«Все это происходило, — пишет митрополит Макарий, — во дни митрополита Дионисия, когда Иов был только архиепископом Ростовским; следовательно, совершенно произвольно известное мнение, будто собственно Борис Годунов задумал учредить патриаршество в России, чтобы возвесть в этот сан своего любимца, митрополита Иова, и тем еще более привлечь его к себе для своих честолюбивых целей».Но какую роль играл в описанных событиях митрополит Дионисий? Согласно статейному списку, он занял по отношению к прибывшему в Москву патриарху Иоакиму жестко-конфликтную позицию. Отказался от приема гостя, даже когда того принял царь Федор Иоаннович. Попытка свести двух иерархов в Успенском соборе, где Дионисий должен был служить литургию, привела к жестокому унижению Иоакима. Даже Чудов монастырь патриарх посетил с разрешения государя, а не по приглашению митрополита, демонстративно уклонившегося от встречи Иоакима в своей резиденции!
С. М. Соловьев утверждает, «что именно прибытие патриарха Иоакима в Москву и столкновение его (в Успенском соборе. — А.Б.) с митрополитом Дионисием… и побудили к решительному шагу» царя Федора Иоанновича. Возможно, это и так. Но если речь шла, как считает выдающийся историк, о демонстрации «несообразности отношений московского митрополита к патриархам», то русские светские и духовные власти, движимые одним «побуждением», должны были бы действовать заодно.
Между тем, согласно обоим нашим источникам, митрополит Дионисий не принимает никакого участия в решении вопроса об учреждении Московской патриархии. Согласно сказанию, царь советуется в таком важном вопросе не с митрополитом, а с супругой, замысел обсуждается боярами в отсутствие Дионисия. И не духовные лица, а Борис Годунов ведет переговоры с Иоакимом. При этом все участники обсуждения настойчиво подчеркивают необходимость перенести окончательное решение вопроса на будущее, когда устройство патриаршего престола в Москве получит одобрение православного Востока.
Через два года, когда Дионисия уже не будет на митрополии, об этой необходимости (по крайней мере, в официальных кругах) никто и не вспомнит. Первого патриарха Московского и всея Руси благословит один-единственный восточный патриарх. А в 1586 году события идут мимо Дионисия и явно не в его пользу, да и сам митрополит Московский отнюдь не проявляет стремления получить благословение от заезжего грека, с которым ведет переговоры лично Борис Федорович Годунов.
2. Дворцовая смута
Подоплеку этих странных событий понять несложно. Именно в это время происходит ожесточенная борьба за власть, замечательно показанная А. К. Толстым в драме «Царь Федор Иоаннович». Противостоящий Годуновым могущественный клан Шуйских при поддержке митрополита Дионисия и епископа Крутицкого Варлаама, а также верхов московского посада обращается к царю Федору Иоанновичу с челобитьем о разводе с бездетной царицей Ириной и новом браке «чадородия ради».
Речь идет о продолжении династии Рюриковичей, но вместе с тем и о власти Бориса Годунова во дворце. Прецедент был: еще живы свидетели развода великого князя Василия III с бездетной Соломонией Сабуровой, состоявшей в родстве с Годуновыми. Разумеется, хитроумный потомок ордынского мурзы, выросший при дворе кровожадного и подозрительного царя, опричник Годунов основывал свое влияние не только на власти сестры Ирины над слабовольным и слабоумным царем Федором Иоанновичем. Царский шурин уже успел присвоить себе ликвидированное некогда Грозным звание конюшего боярина — старшего в Думе. Из 13 человек, пожалованных новым царем в бояре, 8 принадлежали к годуновской группировке. За Бориса были и сохранившиеся кадры сформированного в опричнине дворцового аппарата. Нельзя сбрасывать со счетов и невероятную изворотливость этого человека, сумевшего выжить среди резни и пробиться наверх, оставаясь в тени, а также его умение находить неожиданных союзников. Но и аристократы Шуйские имели мощную позицию в Думе, а главное — могли использовать глубочайшую ненависть народа к наследию опричнины.
После того как 23 апреля 1586 года скончался наиболее влиятельный в правительстве и популярный в народе земский боярин Никита Романович Юрьев, смертельная схватка между Годуновыми и Шуйскими стала неизбежной. Нанося удар по царице Ирине Федоровне, бояре, митрополит и их союзники были готовы на все, чтобы одновременно устранить от власти и царского шурина, и его родственников.
Дворцовые покои сохранили в тайне обстоятельства того, как Годунов с сестрой и сторонниками отражали натиск Шуйских и Дионисия с их духовными и светскими товарищами на царя Федора Иоанновича. Известно, что острый конфликт возник уже в начале мая. Около 14 мая борьба выплеснулась на московские улицы. Горожане во главе с богатейшими купцами — гостями — буквально осадили Кремль, требуя развода государя с женой. Исход этого народного возмущения хорошо известен.
Бояре, возможно не без участия митрополита Дионисия, неожиданно помирились. Герой псковской обороны Иван Петрович Шуйский сам вышел в Грановитую палату, где ожидали ответа на свое челобитье «торговые многие люди», объявил об отсутствии гнева на Годунова и предложил народу разойтись. Тогда, по словам «Нового летописца», двое из купцов с горечью заявили:
Но в чем же причины столь странного развития событий? Почему возмущенный народ безропотно оставил осаду Кремля и разошелся по домам, в которые уже ночью ворвались слуги царя? О чем договорились Шуйские с Годуновыми, какое соглашение благословил митрополит Дионисий, если все они не могли не понимать неизбежность окончательного расчета? Существует мнение, что бояре испугались размаха народного движения, перед лицом которого забыли свои распри. То есть Шуйские и их сторонники испугались движения, которое сами вызвали, которое, судя по поведению москвичей, находилось под их контролем, — и сдали свои позиции, ничего не получив от Годунова взамен?
Между тем подобный «испуг» уже случился в 1584 году, когда вскоре после смерти Ивана Грозного москвичи восстали против опричного наследия, надеясь на земских бояр. В условиях гораздо менее управляемого народного волнения земская знать действительно пошла на мир с Борисом Годуновым. Но это случилось лишь после того, как он отступился от своего старого союзника, виднейшего опричника, оружничего Богдана Якозлевича Вельского (отправленного в ссылку), и пошел на ликвидацию остатков обособленного дворцового управления, которое могло стать рычагом для возможного восстановления опричных порядков.
Так на чем же могло быть основано «примирение» во дворце в мае 1586 года? Многочисленные источники упоминают о двух требованиях Шуйских, митрополита Дионисия, «вельмож царевой палаты, и гостей московских, и всех купецких людей»: царь Федор Иоаннович должен развестись с царицей Ириной и убрать Годуновых. Очевидно, что-то было обещано недовольным, если представители «верхов» пошли на перемирие, а народ разошелся по домам. Весь опыт народных движений свидетельствует, что, если граждане столицы не терпели военного поражения, они всегда добивались незамедлительного наказания вызвавших их недовольство временщиков. В лучшем для «верхов» случае удавалось смягчить требуемую народом кару (например, заменить смертную казнь ссылкой или пострижением в монастырь). В данном случае и Борис Годунов, и все его родственники и сторонники остались на своих местах. Так, может быть, обещан был развод с царицею? А это дело не быстрое, интимное…
Предположив, что Борис Годунов что-то пообещал — и вероятнее всего, — не препятствовать новой женитьбе государя «царского ради чадородия», — посмотрим, как развивались события. С июня Борис Федорович стал неразлучен с представителями сильной и сплоченной романовской группы земских бояр: сыновей и родичей умершего Никиты Романовича Юрьева; на царских приемах он всегда появляется в их сопровождении. Попробуй упрекни его симпатией к бывшим опричникам! Солидно укрепив свои позиции в Боярской думе, Борис Федорович не забыл и Церковь.
Приезд в Россию патриарха Иоакима был для Годунова подарком. Как бы ни вел себя митрополит Дионисий, светские власти чествовали Иоакима — высшего церковного иерарха. Хотя патриарх Антиохийский и прибыл за милостыней (а учитывая активность агентов Годунова за границей, возможно, был приглашен) [2], важно, что его номинальный авторитет был выше, чем у нижестоящего по церковно-иерархической лестнице митрополита.
В этой связи следует вспомнить сообщение шведского агента в России Петра Петрея, что, когда «московские власти и простой народ и приняли намерение отправить в монастырь великую княгиню», и даже выбрали на ее место определенную девицу (родственницу одного из знатнейших бояр, Ф. И. Мстиславского), Борис Годунов уговорил «патриарха» — и тот не разрешил царю Федору Иоанновичу развод [3].
Кого имел в виду Петрей, говоря о «патриархе»? Если митрополита Дионисия, то, по справедливому замечанию выдающегося советского историка А. А. Зимина, «позиция митрополита, очевидно, изложена неверно», хотя «основа рассказа весьма правдоподобна». Если же речь идет о патриархе Иоакиме, то внимание царя Федора Иоанновича и Бориса Годунова к его личности получает весьма убедительное объяснение.
В любом случае приезд патриарха помогал поставить Дионисия «на место». Поскольку митрополит Московский уклонялся от прямой встречи с антиохийским патриархом, Иоакима послали в Успенский собор прямо с царской аудиенции. Вышел, как мы помним, конфуз: пользуясь распространенными в русском обществе еще со времен падения Константинополя представлениями, что «греки» потеряли истинное благочестие, тогда как русское благочестие есть высшее и совершеннейшее в целом мире, Дионисий публично выразил свое пренебрежение к патриарху и превосходство первосвятителя Московского.
Следующий ход светских властей был достоин Годунова. Предложение об учреждении в Москве патриархии ясно и определенно свидетельствовало, что именно с саном патриарха связан высший авторитет в Православной Церкви. Неудивительно, что именно царица Ирина Федоровна принимает участие в замысле основать в Москве патриарший престол, что привязанный к ней царь Федор Иоаннович поддерживает «помысел», а Борис Годунов энергично проводит переговоры с Иоакимом.
Речь идет о продолжении династии Рюриковичей, но вместе с тем и о власти Бориса Годунова во дворце. Прецедент был: еще живы свидетели развода великого князя Василия III с бездетной Соломонией Сабуровой, состоявшей в родстве с Годуновыми. Разумеется, хитроумный потомок ордынского мурзы, выросший при дворе кровожадного и подозрительного царя, опричник Годунов основывал свое влияние не только на власти сестры Ирины над слабовольным и слабоумным царем Федором Иоанновичем. Царский шурин уже успел присвоить себе ликвидированное некогда Грозным звание конюшего боярина — старшего в Думе. Из 13 человек, пожалованных новым царем в бояре, 8 принадлежали к годуновской группировке. За Бориса были и сохранившиеся кадры сформированного в опричнине дворцового аппарата. Нельзя сбрасывать со счетов и невероятную изворотливость этого человека, сумевшего выжить среди резни и пробиться наверх, оставаясь в тени, а также его умение находить неожиданных союзников. Но и аристократы Шуйские имели мощную позицию в Думе, а главное — могли использовать глубочайшую ненависть народа к наследию опричнины.
После того как 23 апреля 1586 года скончался наиболее влиятельный в правительстве и популярный в народе земский боярин Никита Романович Юрьев, смертельная схватка между Годуновыми и Шуйскими стала неизбежной. Нанося удар по царице Ирине Федоровне, бояре, митрополит и их союзники были готовы на все, чтобы одновременно устранить от власти и царского шурина, и его родственников.
Дворцовые покои сохранили в тайне обстоятельства того, как Годунов с сестрой и сторонниками отражали натиск Шуйских и Дионисия с их духовными и светскими товарищами на царя Федора Иоанновича. Известно, что острый конфликт возник уже в начале мая. Около 14 мая борьба выплеснулась на московские улицы. Горожане во главе с богатейшими купцами — гостями — буквально осадили Кремль, требуя развода государя с женой. Исход этого народного возмущения хорошо известен.
Бояре, возможно не без участия митрополита Дионисия, неожиданно помирились. Герой псковской обороны Иван Петрович Шуйский сам вышел в Грановитую палату, где ожидали ответа на свое челобитье «торговые многие люди», объявил об отсутствии гнева на Годунова и предложил народу разойтись. Тогда, по словам «Нового летописца», двое из купцов с горечью заявили:
«Помирилися вы есте нашими головами, а вам, князь Иван Петрович, от Бориса пропасть, да и нам погинуть».Это мрачное пророчество исполнилось. Уже ночью купцы были схвачены. После страшных пыток семеро гостей были казнены в Москве на Пожаре, многие горожане отправлены в тюрьмы и ссылки. (Опричного опыта у Годунова и его подручных хватало!) «Пропали» и Иван Петрович Шуйский, и его сторонники «в верхах», хотя далеко не сразу. Этот исторический эпизод также замечательно использован А. К. Толстым в его пьесе.
Но в чем же причины столь странного развития событий? Почему возмущенный народ безропотно оставил осаду Кремля и разошелся по домам, в которые уже ночью ворвались слуги царя? О чем договорились Шуйские с Годуновыми, какое соглашение благословил митрополит Дионисий, если все они не могли не понимать неизбежность окончательного расчета? Существует мнение, что бояре испугались размаха народного движения, перед лицом которого забыли свои распри. То есть Шуйские и их сторонники испугались движения, которое сами вызвали, которое, судя по поведению москвичей, находилось под их контролем, — и сдали свои позиции, ничего не получив от Годунова взамен?
Между тем подобный «испуг» уже случился в 1584 году, когда вскоре после смерти Ивана Грозного москвичи восстали против опричного наследия, надеясь на земских бояр. В условиях гораздо менее управляемого народного волнения земская знать действительно пошла на мир с Борисом Годуновым. Но это случилось лишь после того, как он отступился от своего старого союзника, виднейшего опричника, оружничего Богдана Якозлевича Вельского (отправленного в ссылку), и пошел на ликвидацию остатков обособленного дворцового управления, которое могло стать рычагом для возможного восстановления опричных порядков.
Так на чем же могло быть основано «примирение» во дворце в мае 1586 года? Многочисленные источники упоминают о двух требованиях Шуйских, митрополита Дионисия, «вельмож царевой палаты, и гостей московских, и всех купецких людей»: царь Федор Иоаннович должен развестись с царицей Ириной и убрать Годуновых. Очевидно, что-то было обещано недовольным, если представители «верхов» пошли на перемирие, а народ разошелся по домам. Весь опыт народных движений свидетельствует, что, если граждане столицы не терпели военного поражения, они всегда добивались незамедлительного наказания вызвавших их недовольство временщиков. В лучшем для «верхов» случае удавалось смягчить требуемую народом кару (например, заменить смертную казнь ссылкой или пострижением в монастырь). В данном случае и Борис Годунов, и все его родственники и сторонники остались на своих местах. Так, может быть, обещан был развод с царицею? А это дело не быстрое, интимное…
Предположив, что Борис Годунов что-то пообещал — и вероятнее всего, — не препятствовать новой женитьбе государя «царского ради чадородия», — посмотрим, как развивались события. С июня Борис Федорович стал неразлучен с представителями сильной и сплоченной романовской группы земских бояр: сыновей и родичей умершего Никиты Романовича Юрьева; на царских приемах он всегда появляется в их сопровождении. Попробуй упрекни его симпатией к бывшим опричникам! Солидно укрепив свои позиции в Боярской думе, Борис Федорович не забыл и Церковь.
Приезд в Россию патриарха Иоакима был для Годунова подарком. Как бы ни вел себя митрополит Дионисий, светские власти чествовали Иоакима — высшего церковного иерарха. Хотя патриарх Антиохийский и прибыл за милостыней (а учитывая активность агентов Годунова за границей, возможно, был приглашен) [2], важно, что его номинальный авторитет был выше, чем у нижестоящего по церковно-иерархической лестнице митрополита.
В этой связи следует вспомнить сообщение шведского агента в России Петра Петрея, что, когда «московские власти и простой народ и приняли намерение отправить в монастырь великую княгиню», и даже выбрали на ее место определенную девицу (родственницу одного из знатнейших бояр, Ф. И. Мстиславского), Борис Годунов уговорил «патриарха» — и тот не разрешил царю Федору Иоанновичу развод [3].
Кого имел в виду Петрей, говоря о «патриархе»? Если митрополита Дионисия, то, по справедливому замечанию выдающегося советского историка А. А. Зимина, «позиция митрополита, очевидно, изложена неверно», хотя «основа рассказа весьма правдоподобна». Если же речь идет о патриархе Иоакиме, то внимание царя Федора Иоанновича и Бориса Годунова к его личности получает весьма убедительное объяснение.
В любом случае приезд патриарха помогал поставить Дионисия «на место». Поскольку митрополит Московский уклонялся от прямой встречи с антиохийским патриархом, Иоакима послали в Успенский собор прямо с царской аудиенции. Вышел, как мы помним, конфуз: пользуясь распространенными в русском обществе еще со времен падения Константинополя представлениями, что «греки» потеряли истинное благочестие, тогда как русское благочестие есть высшее и совершеннейшее в целом мире, Дионисий публично выразил свое пренебрежение к патриарху и превосходство первосвятителя Московского.
Следующий ход светских властей был достоин Годунова. Предложение об учреждении в Москве патриархии ясно и определенно свидетельствовало, что именно с саном патриарха связан высший авторитет в Православной Церкви. Неудивительно, что именно царица Ирина Федоровна принимает участие в замысле основать в Москве патриарший престол, что привязанный к ней царь Федор Иоаннович поддерживает «помысел», а Борис Годунов энергично проводит переговоры с Иоакимом.