Бок Ханнес. Черное колесо

   Он гневно произнёс:
   – Ну, если захотите, я вам понравлюсь, Пен!
   Её смех, как хлыст, ударил даже меня:
   – Вы думаете… что можете… разбудить меня?
   – Если, конечно, этого уже не сделал Мактиг! – насмешливо ответил он.
   Она с ледяным спокойствием заявила:
   – Очень грубо. Он этого не делал и никогда не сделает. Я не люблю его. Да, я часто о нём думаю, потому что он так не похож на вас. Но договор есть договор, и он остаётся в силе. Если вы не получите меня, никто не получит. Помните – я недосягаема.
   И резко:
   – Нет, Чед! Уходите!
   Ещё резче:
   – Чед! Я сказала: уходите!
   Он что-то произнёс, было слышно, что он направился к двери. Я торопливо отошёл, размышляя, что же это могло быть такое, за что Пен готова отдать не только себя и все деньги Бенсона, но и всякую надежду на будущее счастье.
   Немного погодя я вернулся. Она плакала. Я постоял, потом пошёл к себе. И если сны об Ирсули беспокоили других, мне они казались приятным сновидением по сравнению с рыданиями, которые преследовали меня во сне.

16. ИРСУЛИ И УРСУЛА

   Весь следующий день Пен сторонилась меня; я чувствовал свою вину, но надеялся, что она не догадается. За завтраком и ленчем я пытался вовлечь её в разговор, но она упорно не обращала на меня внимания.
   Во второй половине дня Флора Сватлов пришла ко мне и попросила несколько таблеток снотворного – она плохо спит из-за кошмаров. В них она не она, а… – я уже догадался, – чёрная жрица Кумби-Кумби из Ганы. Её рассказ полностью совпадал с рассказом леди Фитц, но в нём были некоторые дополнительные подробности относительно туземного напитка сангари или кровной клятвы, которую дали призраки на колесе. Каждый из давших клятву отведал крови остальных.
   Она рассказала, каким образом на колесе оказались вырезаны руки старого капитана – невероятнее происшествие!
   – Я никогда не могла забыть ощущения этих рук, их прикосновения ко мне; они потопили наш корабль, они обрекли меня на бесконечное ожидание! Когда тела стали нам бесполезны из-за солёной воды, мы переселились в колесо, на котором в знак нашей клятвы были вырезаны наши руки. Оно не могло сгнить, потому что наши бессмертные души давали ему жизнь. Пока жили мы, жило и колесо. И так как я помнила руки капитана, их очертания тоже появились на колесе.
   Но, будучи слепой, она не больше леди Фитц могла знать, кому принадлежат эти руки. Она сказала:
   – Иногда я слышу голос, это мой собственный голос, голос Ирсули, и он произносит такие слова: «Им нужно заплатить за то, что они отдали нам свои тела. Даже если их ждёт смерть, пока они служат нам, они вознесутся к чёрному блаженству».
   – Да, да, – устало согласился я, довольный уже тем, что Флора считает своё видение сном, а не посланием с неба или воспоминанием призрачного гостя. – Вы рассказывали кому-нибудь о своих кошмарах, кроме меня?
   Она вяло изогнулась, и я подумал, что сейчас последует какое-то признание.
   – После моего нелепого выступления за обедом три дня назад я не считала это разумным, но Чед проявил такую заботливость, что я немного рассказала ему. И я видела колесо, – добавила она. – Я вошла в каюту капитана Бенсона – в своём красном платье, – торжественно закончила она, и я понял, что в красном она неотразима.
   – Ваши кошмары начались до того, как вы увидели колесо, или после этого?
   – Одни до, другие после. Но я не так глупа, как все думают. – Она надула губы, и её нижняя губа превратилась в искушающий маленький плод. – Я всё обдумала. Меня обидели, и при этом упоминалось чёрное колесо, поэтому оно мне и приснилось.
   Это что-то новое – слушать, как мне объясняют сон: мне уже наскучило повторяться.
   – Руки на колесе появились во сне после того, как я их увидела, так что и это объяснимо.
   – А как же имена? Ирсули и Рафферти?
   – Брат подшучивал надо мной, что мы тут застряли навсегда. Он надеялся, что наш корабль не будет похож на лодку святой Урсулы.
   – А кто это?
   – Она была девственницей и вместе с десятью тысячами других девственниц бежала, чтобы избежать притязаний языческого принца. Она три года провела в море.
   – А Рафферти?
   Она задумалась, одобрительно поглядывая на изгиб своего бедра.
   – Не могу вспомнить. Но ведь это был только сон. Совершенно неважно. – И сразу проницательно: – Или всё-таки важно?
   Я торопливо заверил её, что, конечно, нет.
   – А ваш брат видел колесо?
   – Конечно! Он тоже был в каюте капитана Бенсона, когда я пришла туда. Капитан пригласил его, потому что мой брат знает все о таких вещах.
   – Преподобный – антиквар?
   – Боже, конечно, нет! Это область леди Фитц. Капитана Бенсона интересовала резьба на колесе. Мой брат в своих теологических исследованиях многое узнал о символических украшениях, вот и все.
   Я сказал нарочито игриво:
   – Надеюсь, у него от колеса не начались кошмары?
   Она хитро улыбнулась.
   – Гарольду всегда снятся кошмары; без них он чувствует себя несчастным. О, я знаю, у него репутация светского человека, но есть в нём что-то от святого Антония, знаете, того самого, что отправился в пустыню, где его преследовали искушения. Гарольд всегда совершенствуется после хорошего ночного кошмара: он сокращает количество сигарет и целую неделю не дотрагивается до выпивки. Он обычно рассказывал мне свои сны, но они так нелепы, особенно когда он пытается объяснить, что хотел этим сказать Господь, что я не могла удержаться от смеха. С тех пор он держит их при себе. Бедный Гарольд, – с сочувствующей улыбкой добавила она, – он сам не знает, чёрный он или белый.
   И продолжала в припадке откровенности:
   – Вы не только врач, но и психолог. Вы, вероятно, уже догадались, зачем Гарольд взял меня сюда. Бедный путаник не доверяет Господу, считает, что Бог не сможет меня удержать. И мне кажется, – задумчиво добавила она, – он делает ту же ошибку, что и я в своём сне – ставит себя выше Господа.
   Она вздрогнула.
   – Надеюсь, он не заплатит за это, как я в своём сне!
   И продолжала:
   – Он упросил Бенсона взять меня, чтобы я вращалась в высшем обществе и нашла себе подходящую пару. Такое отношение не назовёшь религиозным, а Гарольд религиозен – ну, иногда. А мне это не нравится, – откровенно сказала она. – То, что он раболепствует перед Бенсоном. Я не такая, как считает Гарольд. Я равнодушна к деньгам…
   Почти не слушая её, я размышлял. Преподобный Гарольд может разделять всеобщее «заражение» личностью Ирсули, а может и нет. Придётся это выяснить.
   Вполне возможно, что рисунок на колесе оказывает гипнотическое воздействие и может, как приборы в клиниках Бернхейма и Шарко, вызывать состояние умственного подчинения, сна воли. Под гипнозом человек может видеть себя переживающим самые невероятные события, но все это диктуется ему гипнотизёром.
   Но у колеса нет мозга, нет губ, которые могли бы внушить нужные мысли пленённому сознанию. Кто же мог воспользоваться этим положением? Кто иной, кроме хранителя колеса, который всегда ревниво находится рядом с ним?
   Бенсон!
   Туманная мысль, которая давно формировалась у меня в сознании, вдруг приобрела резкость, она теперь напоминала не клочья тумана, а чёткие очертания грозовой тучи.
   Я вспомнил, как при первом же прикосновении к колесу почувствовал тревогу. Мне уже тогда следовало понять, какое воздействие оно оказывает на сознание. Я вспомнил также тот момент, когда вчера Бенсон спросил меня, что я вижу в колесе, и его разочарование, когда я ответил, что ничего, кроме прекрасной резьбы. Я вспомнил его обвинения, что я, как и остальные на судне, шпион.
   Я пытался припомнить всё, о чём мы с Бенсоном говорили.
   Вспомнил я и то, что у него существует какой-то план, для него очень важный, и чтобы осуществить его, он готов задержать здесь нас всех.
   Я не хотел соглашаться с этим подозрением. Зачем Бенсону внушать историю Ирсули леди Фитц и остальным? То, что он может гипнотически воздействовать, вполне вероятно, иначе он никогда бы не приобрёл своей репутации в юридических кругах. Успех в суде зависит во многом от того, насколько адвокат сумеет повлиять психологически на жюри, загипнотизировать присяжных, чтобы они встали на его точку зрения.
   Возможно, леди Фитц не так далека от истины, когда заявляет, что Бенсон одержим злым духом. Теперь я понял, почему Кертсон так хотел, чтобы я принял участие в этом плавании. Сам он не мог плыть, и я стал его заместителем. И Бенсон был прав, назвав меня шпионом. Но почему Бенсон так же назвал и всех остальных? Чьи интересы они представляют?
   Я невольно застонал. Флора тут же рассмеялась, напомнив о себе.
   – Я знала, что вы консервативны, доктор. Это удивительно, учитывая ваше медицинское образование. Но я не думала, что шокирую вас.
   И сказала, что, недооценив меня, опять повела себя глупо. При этом она хлопала ресницами.
   Я успокаивающе ответил, что мысли мои ушли в сторону, потом понял, что такое признание в её обществе неразумно, и попытался загладить ошибку, восхищаясь её красотой. Она ушла в хорошем настроении; у меня же оно было плохим.
   Теперь ещё важнее стало поговорить с Пен.

17. ЕЩЁ РАЗ О ДУХАХ

   Но Пен так же отчаянно старалась держаться подальше от меня, как я хотел с ней встретиться. Я не мог представить, почему она меня избегает. Она не из тех, кто реагирует на воображаемое оскорбление. Более того, она сказала, что доверяет мне. Может, она каким-то образом узнала, что я подслушал её разговор с Чедвиком?
   Правда, я виделся с ней за столом, но там же присутствовал и Бенсон, а я не хотел, чтобы он заподозрил, что я хочу что-то выведать у его дочери. Он был удивительно жизнерадостен. В нём преобладало влияние старого капитана, и он относился ко всем покровительственно – хозяин, снисходящий до своих подчинённых. Не знаю, что больше раздражало Пен: он или мои настойчивые попытки. Во всяком случае, стоило мне оказаться на расстоянии вытянутой руки от неё, как она грациозно исчезала. Я постучал в её дверь, но не получил ответа.
   На следующий день я выследил её. Остальные организовали экспедицию для дальнейшего исследования острова. Когда я узнал, что Пен будет среди них, я тоже решил участвовать, в надежде выкроить несколько мгновений наедине с ней. Но когда шлюпка направилась к берегу, Пен на ней не было. Мне сказали, что, к сожалению, она изменила своё намерение. Я тут же вспомнил, что меня в лаборатории ждёт важный эксперимент, и пошёл назад.
   Палуба кишела рабочими и была завалена инструментами и материалами. Бенсон бродил, следя за ходом работ и поправляя работников; он всё время переходил от грубовато-добродушной сердечности Большого Джима к придирчивости старого капитана – переходил легко, как кузнечик перепрыгивает со стебля на стебель.
   Рабочие встречали его слова скрытыми насмешками и раздражением, которое не предвещало добра. Я подумал, что если Бенсон и дальше будет вести себя, как старый капитан, нас ждут неприятности. Небольшая порция придирчивости забавляет моряков, пока не начинает причинять им неудобства. Немного больше – и они начнут возмущаться, озлобленность будет возрастать, и в конце концов все выльется на козла отпущения, на того, кого обвинят во всех грехах и неудачах. Именно так рождались самые кровавые революции.
   Пен уединилась в кресле на передней палубе и, подперев рукой подбородок, напряжённо смотрела на узкий пролив. Я подошёл незаметно, отрезав ей все пути к отступлению.
   Она не взглянула на меня. Без всякого выражения сказала:
   – Уходите, Росс. Оставьте меня одну.
   Меня подбодрило то, что она назвала меня по имени, а не просто «доктор», поэтому я не послушался.
   – Мисс Бенсон, мне очень важно поговорить с вами.
   Она беспокойно шевельнулась.
   – Для меня так же важно, чтобы этого не было. Пожалуйста, уходите. – И так как я не двинулся с места, добавила: – Если не уйдёте вы, уйду я.
   Я быстро сказал:
   – Нет, подождите, пожалуйста! – И ещё быстрее, так как она начала вставать: – Не знаю, что вас рассердило, но что бы это ни было – простите.
   Беспомощно подняв руку, она села. Уголок её рта дёрнулся, точно она хотела улыбнуться, но подавила улыбку:
   – Вы ничего не сделали.
   – Ну, значит, что-то должен был сделать. Не похоже это на вас – обижаться без причины.
   Она откинулась и равнодушно посмотрела на меня:
   – А откуда вы знаете, на кого я похожа?
   Откуда я знаю! Я не мог сформулировать ответ в нескольких словах.
   Она сама ответила на свой вопрос:
   – Вы не знаете. Никто не знает.
   И неожиданно гневно:
   – О, ради Бога, уходите и дайте мне несколько минут покоя!
   Я сказал:
   – Если бы речь шла обо мне, поверьте, я бы ушёл. Но есть нечто, что я должен узнать ради безопасности остальных. И мне нужна ваша помощь.
   Она смотрела на танец отблесков на воде, переплетение сине-стальных нитей в гигантском ткацком станке. Потом с надеждой сказала:
   – Вы ведь меня не знаете, и я вас не знаю.
   И казалось, она этому рада.
   Потом она осмотрела меня с ног до головы, сузив глаза, как покупатель, оценивающий качество товара. Приняла решение и неожиданно встала.
   – Лучше побыстрее покончить с этим, – как бы про себя сказала она. И мне: – Пойдёмте туда, где нам не помешают. Но не в мою каюту.
   Я предложил свою лабораторию. По пути она держалась чуть поодаль, стараясь не прикасаться ко мне, и я чувствовал себя нечистым.
   Как кошка осматривает незнакомое место, так и она осмотрелась, прежде чем сесть на стул. Она подозревала, что кто-то может нас подслушать, и это предположение мне не понравилось – и не только потому, что свидетельствовало об утрате доверия ко мне.
   Она печально сказала:
   – Если бы у меня был здравый смысл, я бы ушла отсюда до того, как станет слишком поздно.
   И посмотрела на меня, словно я могу прочесть её мысли и ответить. Я сказал:
   – Мисс Бенсон, есть нечто такое, чего я не знаю, но должен: знать. А именно: что стало с первой «Сьюзан Энн» и её владельцем?
   Она казалась одновременно заинтересованной и озадаченной.
   – И из-за этого вы хотели меня видеть? – Она хрипло рассмеялась. – Доктор, вы и правда меня не знаете. А по тем мыслям, что вы вызвали во мне, я, пожалуй, и сама себя не знаю.
   Я хотел заговорить, но она подняла руку:
   – Нет, Росс, дайте мне закончить. Я… я ведь нравлюсь вам, не так ли?
   Голос её звучал задумчиво и печально.
   Не следовало говорить, как она мне нравится. Я кивнул, не доверяя словам, иначе они могли бы выдать глубину моего отношения к ней. Если бы только она не была так богата…
   – Тогда вы не хотите, чтобы мне было больно. А мне будет очень больно, если я не изложу свою позицию вполне ясно.
   Она стала ещё более печальной.
   – Росс, вы что-то сделали со мной. О, не намеренно, но все равно сделали. Поэтому я вас и избегала. – И гневно, заметив, что я не понял: – И поэтому продолжаю избегать вас.
   Я верю вам, Боже, да! Но не поэтому собираюсь кое-что вам рассказать. Нет, недавно ночью произошло нечто ужасное… что-то такое, что открыло мне…
   На мгновение меня охватил ужас – неужели Бенсон и её заразил этой Ирсули? Но потом я кое-что вспомнил.
   – Если вы имеете в виду то, что произошло между вами и Чедом… – Глаза её широко раскрылись. – Я стоял за вашей дверью.
   – Да? – Это прозвучало гневно, но она тут же успокоилась. – Но зачем, Росс, почему?
   – Я хотел поговорить с вами о старом капитане.
   Она сжала кулаки.
   – Доктор, – сердито сказала она, – иногда мне кажется, что, несмотря на все прочитанные вами книги, вы ужасно глупы!
   Я беспомощно ждал. Она постепенно успокаивалась, вздохнула.
   – Ну, ладно… Росс, я хочу вам сказать кое-что, чего не знает даже Кертсон. Даже сам отец этого не знает. Я никому об этом не говорила, потому что боялась. Но случившееся той ночью послужило последней соломинкой. Я по-прежнему боюсь, и у меня для этого теперь больше оснований. Настолько боюсь, что рада возможности поделиться этим с вами.
   Итак, вас интересует, что стало с первой «Сьюзан Энн»… и как встретил свой конец мой прапрадед! Я слышала, что старый капитан умер от сердечного приступа у себя дома, потом его торговая фирма была распущена, «Сьюзан Энн» продали, и семья переехала в Филадельфию. Но это вымысел, придуманный, чтобы прикрыть пятно на семейной репутации. Если то, что мы с Чедом обнаружили, правда. И, очевидно, это правда. А если это так…
   Глаза её, устремлённые на меня, были нежны, как лепестки, чей цвет они хранили.
   – Вы должны это узнать – и потом оставить меня одну!
   Она гневно воскликнула:
   – О, я ненавижу Чеда, никого никогда так не ненавидела! Если бы не он, всё было бы по-другому! И я не влюблена в Майка, как он считает. Нет, Майк для меня как брат – если бы у меня был брат. Отец всегда полагался на Майка, словно это его сын. Но отец на это смотрит по-другому. Даже будь Майк на самом деле его сыном, он не считал бы его родным.
   – Мактиг любит вас, – ревниво сказал я.
   Она пожала плечами.
   – Ну, ему не следует этого делать. Не очень это… правильно. Я слишком хорошо его знаю, чтобы любить. Мы не росли вместе, но у меня такое ощущение, словно росли. Он… не затрагивает меня. Чед меня любит, насколько вообще он способен любить… Он любит главным образом то, что я представляю – то есть деньги отца и его влияние, и что я могу для него сделать. Но я не могу любить их обоих: Мактига и Чеда. Они так отличаются от того, что мне нужно. Они настолько… самостоятельны! Они такие… взрослые. Я слишком долго заботилась об отце, вот что нехорошо. Человек, которого я полюблю должен быть похож на моего отца – такой же честный, упрямый и… всегда в глубине души – мальчишка.
   Если Майк влюблён в меня, он никогда мне об этом не говорил. Если бы и сказал, я быстро привела бы его в чувство. С Чедом я пыталась обойтись помягче. Я была добра с ним, – Росс, никогда не совершайте этой ошибки! Это не доброта – поступать с кем-нибудь вопреки себе, обманывать его…
   – Я это поняла, – продолжала она. – Если кто-то вас любит, а вы к нему равнодушны, он это как-нибудь переживёт. Оттягивание разрыва, попытка уберечь от боли означает проявление какого-то чувства с вашей стороны, и со временем это приведёт к худшему. Во всяком случае, это удерживает человека от увлечения кем-то другим. Росс, – сказала она, – если с вами когда-нибудь это случится, не совершайте подобной ошибки!
   Я была добра к Чеду. Думала, что если он заинтересуется кем-то помимо меня, он меня забудет. Поэтому я позволила ему участвовать в любимом занятии отца – поиске потомков первого экипажа «Сьюзан Энн». Он надеялся собрать их и отправиться в плавание, которое во всём будет похоже на прежние дни. Это и есть наше плавание, – добавила она.
   – Вы понимаете, Росс? Маленький мальчик хочет настоящий меч вместо деревянного. У отца достаточно денег, чтобы купить настоящий меч, – и теперь он может порезаться, если не будет осторожен.
   В большинстве семей, которые мы отыскали, и не слыхали о Бенсоне – забыли. Но одна старуха спросила, не говорим ли мы о сумасшедшем капитане Бенсоне. Я подумала, что речь идёт о каких-либо эксцентричных поступках, и спросила в присутствии Чеда о подробностях. Какая я была дура!
   Женщина повторила то, что слышала от деда, отец которого был членом экипажа. На обратном пути от Америки «Сьюзан Энн» встретила попавший в беду корабль в районе коралловых островов Флориды. На нём двигались какие-то фигуры, но мачты были сломаны, а такелаж сорван.
   Капитан подплыл в шлюпке и обнаружил на корабле несколько больных негров, вероятно, беглых рабов. Он послал за своим цветным коком – первым Слимом Бэнгом, – который знал африканские диалекты. Но болезнь так ослабила негров, что они не могли говорить.
   Вот она, пятая версия истории Ирсули, возможно, первоисточник всех остальных!
   – Капитан решил, что милосердно будет прекратить их страдания. Он потопил их вместе с заражённым кораблём. И почти тут же пожалел об этом. «Сьюзан Энн» поплыла дальше, но капитан всю ночь расхаживал по палубе. А утром приказал повернуть назад, туда, где затонул корабль.
   Конечно, от него не осталось и следа, но капитан приказал кружить на месте и ждать. Он сказал, что корабль появится, но тот не появился. Вероятно, капитан надеялся, что на деле не стал убийцей. Ведь то, что он сделал, он сделал по доброте. Он был религиозен и, вероятно, понял, что святотатственно возлагать на себя прерогативы Господа; посылая смерть, он посягнул на божественную власть и согрешил.
   Плавание было долгим. Экипажу хотелось побыстрее домой. Кончались пища и вода. И хоть моряки восхищались своим капитаном, они не понимали, чем вызвана эта задержка. Он упрямо противился всем их разумным доводам, заявив, что они не уйдут отсюда, пока корабль не покажется на поверхности, потому что, сказал он им, часть его самого утонула вместе с тем кораблём. Он, конечно, имел в виду свою совесть. Но он сказал им слишком много или слишком мало. Они не поняли.
   Нельзя их винить в том, что они взяли дело в свои руки. Капитана они заперли в его каюте. Он пришёл в ярость, когда они повернули домой, угрожая им, нападал, когда к нему заходили. Несмотря на всю свою грубость, он был очень чувствителен, и, вероятно, то, что все обратились против него, страшно его расстроило. К тому временя, когда они достигли порта, он потерял рассудок. Часами сидел неподвижно, сложив руки, и бормотал что-то нечленораздельное.
   Таким он был долгие годы. Бенсоны держали его взаперти, но иногда в его состоянии наступали улучшения. Тогда он прокрадывался в порт, обходил корабли один за другим, просил взять его на борт, предлагал большие деньги, чтобы его отвезли в район коралловых островов. Он стал посмешищем всего города, а вместе с ним вся его гордая семья. Поэтому они продали фирму и «Сьюзан Энн» и переехали, и больше о старом капитане ничего не известно.
   Конечно, я посмеялась над этой историей. Чед тоже. Старуха рассердилась, что мы усомнились в правдивости её деда, и выгнала нас. Но мы с Чедом осторожно и постепенно стали проверять истории всех семейств, которые десятилетиями не слышали друг о друге. Не во всех помнили спятившего капитана. Но кое-где нам рассказали то же самое.
   Я тогда испугалась. Если это безумие, то оно может передаваться по наследству. И тогда игра моего отца – вовсе не игра, а первый признак душевной болезни. Множество мелочей, которые я считала просто идиосинкразией, теперь становились показателями растущего психического расстройства.
   Я пришла в ужас – и не только из-за отца, а и из-за себя самой, так как я находилась в его тени. Я не могла надеяться на любовь, на брак – на детей! Но он не должен узнать! Если он узнает то, что узнала я, шок может ускорить развитие болезни. Я пыталась отговорить его от поиска потомков первоначального экипажа. Не зная причины, он, естественно, отказался. Он слишком глубоко погрузился в привычки старого капитана, чтобы отказаться от них. Мечта стала его жизнью, и если бы я отняла её у него, я стала бы убийцей.
   Я возразил:
   – Большинство форм психических отклонений не передаются по наследству.
   Она мрачно ответила:
   – В нашем случае могут и передаваться. Все наше имущество вложено в инвестиции. Удивительные инвестиции, иногда они кажутся безумными, но на самом деле они сделаны очень проницательно. И можете быть уверены, что отец их делал в роли старого капитана. Ему нравится быть хозяином, сознавать, что одно движение его пальца способно создать состояние, что от него может зависеть даже жизнь других людей. Он играл не только своей жизнью, но и жизнью тех, с кем вступал в контакт. Ну, а власть – это обязанность, а не игрушка. Мы, Бенсоны, кажется, никогда этого не понимали.
   Она торопливо добавила:
   – Поймите, ничего бесчестного в деяниях моего отца не было. Но некоторые его поступки были… странными.
   Есть много недовольных, которые с радостью встретили бы сообщение о том, что мой отец безумен. Они подхватили бы этот слух, укрепили его, смогли бы порвать контракты с моим отцом и его агентами, к вящей своей выгоде. Поодиночке они беспомощны – вместе они непобедимы. А что касается меня, то я была бы уничтожена. Вы знаете, что могут сделать слухи. Никто не стал бы разговаривать со мной, даже если я предъявила бы миллион справок о своём здоровье.
   Чед выказал свою подлинную сущность. Он поклялся, что любит меня настолько, что готов смириться с этим пятном. Он обещал никому об этом не говорить, не только посторонним, но и самому Большому Джиму – если я выйду за него замуж.
   Если я откажу – что ж, он молод и честолюбив, и жизнь без моей любви мало что значит для него. Так он сказал. Но не настолько мало, чтобы он упустил такую блестящую возможность из-за каких-то угрызений совести. Что же мне оставалось, кроме как согласиться выйти за него замуж – и как можно дольше оттягивать брак, надеясь на чудо!
   Я горячо воскликнул:
   – Вы могли бы повидаться с Кертсоном!
   – Я боялась, что если Кертсон попытается определить психическое состояние моего отца, тот заподозрит причину. И если он безумен, все может сорваться безвозвратно. А если нет – что ж, мы ведь не знаем, насколько близка его одержимость старым капитаном к безумию. Старый капитан стал слишком важной его частью, чтобы он легко от него отказался. Отказ от части самого себя, даже если бы он сумел это сделать, сделал бы его старым, разбитым и опустошённым, у него не оставалось бы цели, для чего жить. Я люблю своего отца, Росс! Я не могла рисковать этим!