Страница:
На выходе он не удержался и, обойдя дом, заглянул на АТС, вдруг и там пусто? Но на телефонной станции было людно, в темных закоулках горели лампы дневного света, а в машинном зале, как целая стая сорок, трещали безостановочно реле – станция была старая и обслуживала город с незапамятных времен.
Владу ничего не оставалось, как отправиться обратно домой и там попытаться реанимировать старенький черно-белый принтер, которому теперь предстояло много работы.
У одного из кафе, снимающего полуподвальное помещение рядом с обменной кассой, сегодня было совсем тихо. Обычно здесь людно – народ идет обменивать кровно заработанные рубли на валюту и неминуемо наталкивается на деляг, что снуют в этой толпе, как акулы в косяке трески, и выискивают себе жертву, предлагая обмен на лучших, чем в кассе, условиях. Но эту ловушку знает весь город, и потому на удочку ловятся лишь приезжие, обычно остающиеся с пачкой фальшивых долларов на руках.
Сегодня касса была закрыта, а на том месте, где ошивались ловцы удачи, сейчас стоял черный лакированный «Сааб 9-5», показавшийся Владу смутно знакомым. Пассажирское окошко машины было приоткрыто, и над ним склонился выглядящий потасканным человек в старом плаще. Он внимательно слушал то, что ему говорили из «сааба», и временами истово кивал.
На последней фразе из салона авто внимательный слушатель снова кивнул, с видом величайшей муки. Скосил глаза куда-то в сторону и, Влад мог поклясться, пустил скорбную слезу. Мотор машины взревел, с визгом покрышек она выехала на улицу и влилась в вялый поток автотранспорта. А Влад мрачно отправился дальше. Необъяснимая тревога давала о себе знать, так и не оформившись во что-то узнаваемое.
Дня через два позвонил Дивер. До этого звонка жизнь текла вяло и была заполнена мелочными назойливыми делами – отрадой материалиста, который хочет спрятаться от выпавших на голову неприятностей. Статья, книжки, статья, поход за водой и вечерняя ругань в очереди, статья, поход за едой, очередь у прилавка. Упитанные люди со страхом голода в глазах, статья.
Потом звонок телефона – и Дивер на проводе. – Что? – спросил Влад.
– Да я же хотел позвонить, – произнес Дивер, – рассказать. Ты готов слушать?
– Это мне одному так кажется, или в городе действительно что-то изменилось?
– Изменилось, – бесстрастно сказал Дивер.
– Тревога, да?
– И она тоже. И люди ведут себя странно. Не замечал ничего такого?
– Замечал, – сказал Влад, ему вдруг стало холодно.
– Бойня на дискотеке – это первая ласточка. Теперь все только хуже, – Дивер помолчал, а потом спросил резко: – Скажи, Влад, ты действительно веришь в то, что я обладаю... ммм... некими способностями?
– Не знаю, Михаил, – честно ответил Сергеев, – наверное, не верил... раньше.
– Раньше все было по-другому, – произнес Дивер, и от этой фразы Владу стало не по себе. Ну, просто, неделя нехороших предчувствий, да и только. – Слушай меня внимательно. Когда мы шли к площади, вокруг была такая мрачная тяжелая атмосфера – ну просто тоска зеленая! Это влияло на настроение. А после... после того случая перед домом культуры вышло солнце, и все ожили и защебетали.
– Да, это было.
– На площади у меня случилось видение. Одно, Влад, из первых настоящих видений, так что, считая меня шарлатаном, ты был прав процентов на восемьдесят. Я помню, что упал, ударился головой, а потом как бы воспарил и...
– Увидел себя со стороны, – сказал Сергеев, – да?
– Влад, не смейся. Мне виделось, что я птица, и весь город, и Верхний и Нижний, со всеми его закоулками – подо мной. – Голос Дивера вдруг утратил обычно свойственные низкие интонации, стал почти мечтательным: – Он такой красивый, наш город, никогда не видел его сверху. Полный жизни, полный судеб людей – красивейший из муравейников! Но он был в дымке, такой плотной серо-черной завесе. Это как дым сотни костров, в котором горит человеческая плоть! Она была плотная, эта завеса. Это была Вуаль – черная вуаль, которая не пропускала солнечный свет. И люди, слышишь, Влад, люди ходили под ней, они чувствовали ее, но не могли увидеть. И с их лиц сходили, сходили улыбки, а дети начинали плакать. Они глотали этот дым, понимаешь, глотали, и он исчезал у них внутри, он каким-то образом... усваивался! Слышишь, Влад, это как невидимый яд!
Сергеев молчал. Откровения «просвященного» Дивера походили на полный бред, но... все бы хорошо, если бы Владислав так ясно не помнил то ощущение навалившейся тоски и черно-белого мира, которое испытал тогда на площади.
– А еще я видел, – голосом безумного пророка продолжил Севрюк, – как дымка сгущается, становится фигурами. Не всегда человеческими, и фигуры эти бродили по улицам, а потом, находя определенных людей, набрасывались на них со спины и намертво вцеплялись в плоть. А их жертвы, они не видели своих мучителей, только начинали чахнуть день ото дня, а иные – наоборот, преисполнялись злобы и ненависти к самым близким своим людям.
– Зачем ты мне это рассказываешь? – спросил Влад.
– Просто, чтобы ты знал, – сказал спокойно Дивер, – теперь ты будешь думать над этим и больше обращать внимание на мелочи. Внимание к мелочам – это главное.
– Я понял тебя.
– И знаешь, что еще, – помедлив, произнес Михаил Севрюк, – если вдруг почувствуешь, что становится хуже, – уезжай из города. Бросай все и уезжай.
А если захочешь остаться и разобраться в том, что тебя гнетет, – мой телефон ты знаешь.
«Сплошные предупреждения. Люди оставляют мне свои телефоны. Они что, надеются на меня?» – подумал Влад.
А потом Влад вспомнил, что помимо квартиры на улице Школьной у него есть еще крохотная однокомнатная квартирка в одном из спальных районов Москвы. И он педантично вносил за нее плату. А в Ярославской области построен бревенчатый деревенский дом, где сейчас живут его, Влада, родители.
«Тебе есть, куда отступать, – подумал он, – так, может быть...»
– Хорошо, если запахнет жареным, я уеду, – сказал Влад.
– Только не пропусти, – напутствовал Дивер, – и вот еще, Влад...
–Ну?
– Те крики, что мы слышали на Звоннической, – это была та самая драка. Это были звуки почти недельной давности.
Огорошив напоследок Владислава, Дивер распрощался и положил трубку, оставив Сергеева в растерянности. Он не знал, что и думать, и рациональная часть его боролась в смертном бою с частью другой, темной и мистической, и отзвуки этой эпической битвы отзывались в голове легкой мигренью.
Конца ей пока не предвиделось, и поэтому Влад приземлился на просиженный диван, прикрытый клетчатым пледом, и стал ждать.
В конечном итоге, ничего другого он сейчас делать просто не мог.
7
8
Владу ничего не оставалось, как отправиться обратно домой и там попытаться реанимировать старенький черно-белый принтер, которому теперь предстояло много работы.
У одного из кафе, снимающего полуподвальное помещение рядом с обменной кассой, сегодня было совсем тихо. Обычно здесь людно – народ идет обменивать кровно заработанные рубли на валюту и неминуемо наталкивается на деляг, что снуют в этой толпе, как акулы в косяке трески, и выискивают себе жертву, предлагая обмен на лучших, чем в кассе, условиях. Но эту ловушку знает весь город, и потому на удочку ловятся лишь приезжие, обычно остающиеся с пачкой фальшивых долларов на руках.
Сегодня касса была закрыта, а на том месте, где ошивались ловцы удачи, сейчас стоял черный лакированный «Сааб 9-5», показавшийся Владу смутно знакомым. Пассажирское окошко машины было приоткрыто, и над ним склонился выглядящий потасканным человек в старом плаще. Он внимательно слушал то, что ему говорили из «сааба», и временами истово кивал.
На последней фразе из салона авто внимательный слушатель снова кивнул, с видом величайшей муки. Скосил глаза куда-то в сторону и, Влад мог поклясться, пустил скорбную слезу. Мотор машины взревел, с визгом покрышек она выехала на улицу и влилась в вялый поток автотранспорта. А Влад мрачно отправился дальше. Необъяснимая тревога давала о себе знать, так и не оформившись во что-то узнаваемое.
Дня через два позвонил Дивер. До этого звонка жизнь текла вяло и была заполнена мелочными назойливыми делами – отрадой материалиста, который хочет спрятаться от выпавших на голову неприятностей. Статья, книжки, статья, поход за водой и вечерняя ругань в очереди, статья, поход за едой, очередь у прилавка. Упитанные люди со страхом голода в глазах, статья.
Потом звонок телефона – и Дивер на проводе. – Что? – спросил Влад.
– Да я же хотел позвонить, – произнес Дивер, – рассказать. Ты готов слушать?
– Это мне одному так кажется, или в городе действительно что-то изменилось?
– Изменилось, – бесстрастно сказал Дивер.
– Тревога, да?
– И она тоже. И люди ведут себя странно. Не замечал ничего такого?
– Замечал, – сказал Влад, ему вдруг стало холодно.
– Бойня на дискотеке – это первая ласточка. Теперь все только хуже, – Дивер помолчал, а потом спросил резко: – Скажи, Влад, ты действительно веришь в то, что я обладаю... ммм... некими способностями?
– Не знаю, Михаил, – честно ответил Сергеев, – наверное, не верил... раньше.
– Раньше все было по-другому, – произнес Дивер, и от этой фразы Владу стало не по себе. Ну, просто, неделя нехороших предчувствий, да и только. – Слушай меня внимательно. Когда мы шли к площади, вокруг была такая мрачная тяжелая атмосфера – ну просто тоска зеленая! Это влияло на настроение. А после... после того случая перед домом культуры вышло солнце, и все ожили и защебетали.
– Да, это было.
– На площади у меня случилось видение. Одно, Влад, из первых настоящих видений, так что, считая меня шарлатаном, ты был прав процентов на восемьдесят. Я помню, что упал, ударился головой, а потом как бы воспарил и...
– Увидел себя со стороны, – сказал Сергеев, – да?
– Влад, не смейся. Мне виделось, что я птица, и весь город, и Верхний и Нижний, со всеми его закоулками – подо мной. – Голос Дивера вдруг утратил обычно свойственные низкие интонации, стал почти мечтательным: – Он такой красивый, наш город, никогда не видел его сверху. Полный жизни, полный судеб людей – красивейший из муравейников! Но он был в дымке, такой плотной серо-черной завесе. Это как дым сотни костров, в котором горит человеческая плоть! Она была плотная, эта завеса. Это была Вуаль – черная вуаль, которая не пропускала солнечный свет. И люди, слышишь, Влад, люди ходили под ней, они чувствовали ее, но не могли увидеть. И с их лиц сходили, сходили улыбки, а дети начинали плакать. Они глотали этот дым, понимаешь, глотали, и он исчезал у них внутри, он каким-то образом... усваивался! Слышишь, Влад, это как невидимый яд!
Сергеев молчал. Откровения «просвященного» Дивера походили на полный бред, но... все бы хорошо, если бы Владислав так ясно не помнил то ощущение навалившейся тоски и черно-белого мира, которое испытал тогда на площади.
– А еще я видел, – голосом безумного пророка продолжил Севрюк, – как дымка сгущается, становится фигурами. Не всегда человеческими, и фигуры эти бродили по улицам, а потом, находя определенных людей, набрасывались на них со спины и намертво вцеплялись в плоть. А их жертвы, они не видели своих мучителей, только начинали чахнуть день ото дня, а иные – наоборот, преисполнялись злобы и ненависти к самым близким своим людям.
– Зачем ты мне это рассказываешь? – спросил Влад.
– Просто, чтобы ты знал, – сказал спокойно Дивер, – теперь ты будешь думать над этим и больше обращать внимание на мелочи. Внимание к мелочам – это главное.
– Я понял тебя.
– И знаешь, что еще, – помедлив, произнес Михаил Севрюк, – если вдруг почувствуешь, что становится хуже, – уезжай из города. Бросай все и уезжай.
А если захочешь остаться и разобраться в том, что тебя гнетет, – мой телефон ты знаешь.
«Сплошные предупреждения. Люди оставляют мне свои телефоны. Они что, надеются на меня?» – подумал Влад.
А потом Влад вспомнил, что помимо квартиры на улице Школьной у него есть еще крохотная однокомнатная квартирка в одном из спальных районов Москвы. И он педантично вносил за нее плату. А в Ярославской области построен бревенчатый деревенский дом, где сейчас живут его, Влада, родители.
«Тебе есть, куда отступать, – подумал он, – так, может быть...»
– Хорошо, если запахнет жареным, я уеду, – сказал Влад.
– Только не пропусти, – напутствовал Дивер, – и вот еще, Влад...
–Ну?
– Те крики, что мы слышали на Звоннической, – это была та самая драка. Это были звуки почти недельной давности.
Огорошив напоследок Владислава, Дивер распрощался и положил трубку, оставив Сергеева в растерянности. Он не знал, что и думать, и рациональная часть его боролась в смертном бою с частью другой, темной и мистической, и отзвуки этой эпической битвы отзывались в голове легкой мигренью.
Конца ей пока не предвиделось, и поэтому Влад приземлился на просиженный диван, прикрытый клетчатым пледом, и стал ждать.
В конечном итоге, ничего другого он сейчас делать просто не мог.
7
Ворон поступил просто. Он не стал ругаться и призывать на голову нерадивого своего слуги громы и молнии. Он просто лишил его своего покровительства. И это было ужасно! Рамена чувствовал себя таким забытым, таким беспомощным, таким маленьким!
Охватившая его депрессия была глубока, как Марианская впадина, и черна, как недавно разлитый вар. Она казалась липкой, эта тоска. Брошенный вороном, он мог только сидеть в уголочке своей пустой квартиры да пускать слезу за слезой. Если все прочие чувства давно оставили его, уступив место лишь логической холодности, то всякое нарушение отношений со своим благодетелем – Вороном тьмы – легко исторгало из окаменевшего сердца Рамены бурю эмоций.
К окружающим осталась лишь ненависть, и с каждым новым провалом она становилась все сильнее.
– Прости, – шептал Рамена в полумраке своего убежища, – из меня получился плохой убийца, такой плохой...
Но Ворон не отвечал. Может быть, он покинул его насовсем? Когда пришла эта мысль, Дмитрий тихонько завыл. Только не насовсем, нет, не может птица тьмы бросить верного своего слугу среди тупых и обреченных на закланье людей! Только не сейчас!
Еще он посылал проклятья судьбе, что с упорством дегенерата ставила на его пути препоны. О, если бы он мог добраться до нее, до этой мистической пряхи. О, с каким бы удовольствием он вырвал бы у нее нить своей жизни и задушил бы стерву-судьбу, несколько раз обмотав нить вокруг ее шеи!
Рамена плакал. Черный экспресс безумия следовал без остановок и уносил его все дальше в серые пределы.
В конце концов, Ворон вернулся. Но не просто так, а с новым заданием. Все-таки последняя неудача разозлила его, потому что, мягко паря за окном Дмитриевой квартиры, он сильно утратил четкие птичьи очертания, временами вовсе превращаясь в колышущийся сгусток мрака. Одни только глаза горели как прежде. Темную фигуру словно трепал дикий безумный вихрь, хотя – Рамена мог в этом поклясться – за окном стояло почти полное безветрие.
– Следующая цель будет легче, – сказал Ворон. – Так что даже ты сможешь добраться до нее без проблем. Этот человек, он отвержен всеми, и даже человеческое глупое стадо изгнало его из своих рядов. У него нет дома, нет семьи и друзей. Когда он умрет, о нем никто не вспомнит.
Рамена кивнул, соглашаясь, – такое его устраивало. Надо сказать, это куда лучше, чем отлавливать по детским садам детей.
И он вышел на очередное задание.
Жертва была стреляным воробьем. Никогда не ночевала на одном месте, все время перемещалась и была на взводе. Видимо, кто-то уже успел пощипать этому человеку перышки, а заодно раз и навсегда приучил к бдительности. Ворон дал направление – пяток мест, где на дичь можно наткнуться скорее всего. Одно, старый облупленный дом за рекой, Рамена уже посетил. В подъезде строения пахло, как в общественном сортире, в котором об уборке забыли лет пять назад. Лестница была залита непонятной жидкостью и испещрена следами. Но тут спали – Рамена нашел на самой верхней площадке ворох старой одежды и мятые газеты. Спали в эту или прошлую ночь. Поворошив носком ботинка это подобие кровати, Дмитрий скривился от омерзения. От тряпья пер мощный животный запах, словно здесь ночевал не одинокий, пусть и не мывшийся давно человек, а прайд африканских львов.
Неожиданно в гулкой тишине подъезда заскрежетал замок, и на площадке чуть ниже приоткрылась одна из дверей – еще старая, картонная, тоскливого коричневого цвета. Пожилая женщина с некоторой опаской глянула на Рамену:
– Вам что-нибудь тут нужно, молодой человек? «Следят, – подумал Рамена. – Боятся...»
– Нужно, – сказал он вслух. – Я из дератификационной службы, мы тут выясняем очаги антисанитарии.
– Из дератифа... это что? – сказала тетка, убавив, однако, свой напор.
– Крыс выводим, – любезно просветил Рамена, – а они, знаете ли, любят вот такие скопления мусора. – Он сделал паузу и спросил, как бы, между прочим: – Вы случаем не видели, кто спал в этом тряпье?
– Бомж, кто же еще, – презрительно сказала тетка, отразив на грубоватом своем лице, сколь омерзительны ей эти отбросы общества.
Дмитрий покивал сочувственно, внимательно разглядывая груду тряпья, спросил:
– А когда?
– Вчера, – отрезала тетка, – я еще к Виталию Степановичу ходила на третий этаж. Виталий Степанович бывший штангист, он у нас за порядком следит. Хотела ему сказать, чтобы он прогнал... этого, но он, как назло, в тот вечер с температурой слег. А сама я подойти сказать побоялась.
– Почему? – удивился Рамена.
– Так это, – сказала домохозяйка, – он страшный был такой. Огромный, метра под два, волосатый, как горилла, я думала – люди вообще такими не бывают!
Вот это уже Рамену удивило. Судя по описаниям Ворона, клиент хоть и был человеком опустившимся и заросшим, но габаритами особыми не отличался. Да и шерсти на нем вроде особой не было.
– Да вы понюхайте, как пахнет-то, а?! Чисто зверь какой лежал! Вы уж доложите своему начальству, чтобы таких отлавливали и в отстойник местный свозили! Ну, житья же нет!
– Не он, – сказал Рамена-нулла.
– Что?! – спросила домохозяйка все еще на повышенных тонах, но слуга Ворона уже почти бегом спускался по лестнице. Странно, Птица тьмы говорила, что в городе остался всего один бездомный.
Пономаренко особо над этим не раздумывал. Задача усложнилась, но все еще была выполнимой. Он посетил еще пару ухоронок своего беглеца, обе в разных краях города. Одна, в парующей и туберкулезной канализации – была давно оставлена, хотя по некоторым признакам можно было определить, что там жили около месяца назад, а вторая – в заброшенном корпусе бывшей городской больницы – была обитаема. Но мощный, выворачивающий наизнанку запах ясно указывал на волосатого, да и обретающийся возле алкаш с кривой улыбкой рассказал Рамене, что сюда почти каждую ночь заходит снежный человек.
– Йееттиии... – смачно и с явным удовольствием произнес он и обрисовал руками корявый силуэт, якобы видимый им ночью.
На лежке нового, покрытого шерстью пришельца было удивительно неопрятно, и, слегка скривившись от отвращения, Дмитрий нашел в темном углу кучку изжеванных до состояния фарша костей с остатками мяса, которое, судя по всему, было слегка протухшим еще в начале трапезы. Крысы тут тоже были – висели себе в ряд за хвостики на тонкой рыболовной леске.
Ищущий общения ханурик, который увязался за Раменой, ткнул в висящих корявым пятнистым пальцем и заплетающимся языком вымолвил:
– Вот тебе противно, а некоторые их на закуску едят.
Содрогаясь от омерзения и стыда за весь человеческий род, брат Рамена поспешно покинул это место.
Потом он все-таки нашел, что искал, – сначала в крошечной хибарке на насосной станции обнаружилась лежка, не принадлежащая волосатому, еще совсем теплая. Клиент успел уйти минут за тридцать до того, как сюда заявился брат Рамена. Здесь же обнаружилась упаковка супа быстрого приготовления и дымящееся кострище. Сосуд, в котором готовили суп, видимо, уволокли с собой.
И на подходе к следующему указанному месту Пономаренко уже чувствовал – жертва прячется там.
Надо сказать, беглец был умен и потому устроил сегодняшнюю ночевку очень мудрым образом, обосновавшись на пустующей лодочной станции. В свое время на этом земляном пятачке левого берега было людно. Горожане воскресным днем приходили сюда, чтобы взять одну из цветастых ярко-синих лодок, лежащих перевернутыми на земле, как выкинутые на сушу дельфины, и прокатиться по Мелочевке, неторопливо осматривая пологие берега и взмахивая рукой в ответ на крики купающихся. Приходили всей семьей, некоторые вместо лодок брали гидроциклы с желтыми поплавками и отчаливали на них. Тогда вода в реке была еще чистой, и из неторопливо плывущей вниз по течению лодки можно было увидеть морщинистое песчаное дно, да стайку серебристых рыбок в толще воды.
Теперь станция захирела. Кто знает, почему? Сказался ли недостаток финансирования, или облезлые спины изношенных лодок уже не привлекали внимания? Вытоптанная земля у реки заросла буйной травой, в которой утопала хибара сторожа, дырявые остатки лодок печально высовывали свои облезлые костяки из сарая, и ветер, проносясь сквозь них, завывал дико и печально. Тут и там валялся гнилой брезент, и весла были выставлены под рахитичный навес, как частокол ружей. Их никто не брал – за все время исчезло только два или три.
Главное – не вспугнуть. Растерявший июльское тепло ветер лихо вился среди остовов лодок, свистел и скрипел в них на все лады. Рамена поднял голову, на поблекшем до белесо-серебристого оттенка небе быстро неслись черные лохматые облака, каждое из которых напоминало сорвавшегося с поводка черного терьера, вот только не обладало весельем, свойственным этой породе.
Сбоку виднелась хибарка сторожа, дверь ее была закрыта висячим замком, толстый слой грязи на котором указывал на то, что не открывали его довольно давно. Однако местные маргиналы нашли обходной путь – окна домика зияли пустыми рамами, без единого стекла. Не было стекол и на земле перед избушкой, а плотно утоптанная тропинка указывала на то, что незваные гости появляются тут достаточно регулярно. От сторожки к границе свинцово-серой воды спускалась узкая каменная лесенка. На последней ступеньке, куда с монотонной регулярностью ударялась низкая рябь, валялась расколотая на две одинаковые части бутылка «Пьяной лавочки», своей аляповатой этикеткой глядя прямо в небо. Ветер трепал ее и пытался оторвать, но труд его был далек от завершения.
Рамена сделал шаг вперед, бесшумно, как призрак, казалось – даже одежда его не колышется. И остановился от неприятного ощущения.
На него кто-то смотрел, смотрел с ненавистью и, возможно, жаждал крови. Взгляд этот слизняком ползал по спине, буравил, словно хотел прожечь тонкую нежную кожу и добраться до внутренностей, до костяка.
Секунду назад его не было, в этом Пономаренко мог поклясться. Только ветер, тучи, унылый берег да он – Рамена, в ожидании жертвы. Слуга Ворона замер неподвижно и сделал вид, что любуется рекой. Было чем любоваться, по ней как раз плыл живописный плот, состоящий из густо облепленной ряской шины с яркой надписью «goodyear», двух похожих на замороженных червей коряг да солдатского кирзового сапога в белесой плесени. Капитаном этой речной «Куин Мэри» была мелкая речная чайка, что с королевским величием восседала поверх плывущего мусора.
Медленно скользя взглядом по речной глади, Дмитрий стал поворачивать голову, так, словно, между прочим, чтобы этот непонятный тип со взглядом снайпера не понял, что его засекли. Да, Рамена уже знал, где тот находится – в хибарке сторожа. Спрятался там, боец-невидимка. Рамена ухмыльнулся криво и не торопясь пошел в сторону берега, поднимаясь выше по пляжу. Прогуливающаяся по набережной немолодая пара без интереса скользнула по нему взглядом и пошла себе дальше.
Когда Рамена достиг точки, которую из домика увидеть было нельзя, он сбросил деланную сонливость и стремительно переместился к сторожке, остановившись у стены, справа от окна. Чтобы его рассмотреть, любителю поглазеть придется высунуть голову из окна. Он замер и прислушался, одновременно непроизвольно следя за Чайкиным кораблем – единственным объектом, нарушающим ровную водную гладь.
В доме царила тишина. Выл ветер, потрескивали, качаясь, мертвые остатки лодок. Затаился?
«Ладно, – сказал про себя Рамена, – что ты запоешь, когда я сам войду к тебе?»
Достал нож и повернул его, ловя солнечные блики. Но бликов сегодня не было из-за пасмурной погоды, что не очень огорчило Рамену. Блеск стали его завораживал всегда. Пришло детское воспоминание – он в отцовской мастерской точит пластину автомобильной рессоры. Кто-то сказал ему, что в рессоре сталь не хуже, чем была в средневековых мечах, и Дмитрий сразу загорелся идеей выточить себе настоящий двуручный кладенец. Полностью, конечно, не получилось, ему надоело, когда он остро заточил сантиметров тридцать матовой стальной поверхности. Но как они блестели – эти без малого полметра! От его, Дмитрия, меча по всей комнате прыгали солнечные зайчики, стоило поймать солнечный луч заточенным лезвием!
Смотря, как мягко ходит остро наточенная часть его ножа, Рамена нахмурился. Потом с этим мечом случилась неприятность, так? Он играл с соседским парнишкой, своим ровесником. Как его звали? Егор, вот как. Они дрались на мечах, он на своем, а Егор на деревянном, который он выточил из прямой сосновой ветки. Помнится, Дмитрию очень нравилась фехтование – еще бы, почти как в фильмах. Он увлекся, слишком сильный замах – и забыл, что в руках не игрушка. Меч, сверкающий кладенец, перерубил деревянного соперника и распорол Егору рубашку и полсантиметра плоти под ней. Было море крови и море плача, а он, Рамена, две кошмарные секунды чувствовал себя убийцей. Странное ощущение – чувство, что сделал что-то непоправимое.
Рамена опустил нож и, ухватившись левой рукой за нижнюю часть рамы, одним прыжком вознес себя на подоконник. Замер, стальной клык в его руке настороженно уставился в полутьму помещения. Он убийца? Да, он сломал эти барьеры, не погубив не единой души, он освободился, потому что первым и единственным мертвецом стал он сам, вернее, тот, кто раньше был им. И пусть это убийство никто не заметил, и было оно нематериальным – след остался, и странная свобода осталась тоже.
Он был готов встретить внутри домика игравшего в гляделки незнакомца, испуганного и изумленного тем, что его увидели. Он даже готов был к тому, что незнакомец не испугается, а напротив – кинется на него. Но пустая комната – нет, к этому он был не готов.
А между тем крошечное помещение, не имеющее окон, кроме того, в которое влез Рамена, было пустым.
Все пространство пола крохотного домика занимала большая плоскодонная лодка, лежащая вверх днищем. Свет падал на нее через окно, высвечивал каждую потемневшую доску на ней, тщательно заделанные дырки от сучков. Лежа в окружении узкого канцелярского столика с одной стороны и такой же узкой, накрытой тряпьем лежанки, лодка неприятным образом смахивала на огромный гроб. Пахло пылью и увядшими цветами.
Рамена настороженно огляделся. Быть того не может, что в этом скворешнике никого нет. Слуга Ворона спустился с подоконника и внимательно осмотрел комнату: лежанка, столик, лодка – некуда спрятаться, негде укрыться.
Рамена с досады двинул несчастное корыто ногой, и то отозвалось глухим стуком, не сдвинувшись с места. Нервы, это все нервы, чувство приближающегося конца. Это оно играет злые свои шутки. Ну, естественно – здесь никого не было, шестое чувство тоже, бывает, обманывает.
Не стоило даже отвлекаться, сейчас еще выяснится, что жертва насторожилась и сбежала. Дмитрий поспешно покинул дом, мягко приземлившись у окна.
Но нет, никуда беглец не ушел, все еще тут. Больше не медля, Рамена проскользнул через территорию лодочной базы и аккуратно заглянул в сарай со стороны берега – так не было шансов на то, что жертва увидит его голову на светлом фоне реки. Здесь же была полутьма, и потому все внутренности сарая было видны как на ладони. Все правильно, костер чуть дымится, а на нем отдыхает закопченный до полной потери оригинального цвета чайник. В одной из стоящих более или менее прямо лодок, на груде натасканного тряпья – неясная фигура. Спит, не слышит.
Тихо, как тень, Рамена проник внутрь сарая. Его слух уловил громкий стук где-то неподалеку, словно уронили тяжелую дубовую лавку. Может быть, одна из лодок упала? Плевать. Слуга Ворона преодолел оставшиеся до жертвы шаги и, взяв властно за плечо, ударил ножом. Раз, другой – хорошо заточенное лезвие пронзало плоть удивительно легко.
Слишком легко.
Скованный мгновенным страхом, Рамена отдернул залатанный капюшон своей так и не проронившей ни звука жертвы. Пустые голубые глаза глянули на него, сонно моргнули, качнувшись на бледно-розовом лице. Чуть выше начиналась обширная лысина. Голова куклы.
Рамена понял все и начал оборачиваться к фигуре, что выросла неожиданно за ним.
Поздно – он ощутил сильный удар в плечо – тупой, но с серебряными осколками боли в глубине, которая в следующий момент пронизала его с такой силой, что Рамена выпустил из руки нож и, так и держа голову дурацкой куклы, повалился на пол. Время замерло, а потом продолжило путь, конвульсивно содрогаясь, вот только Рамена видел лишь обширную лужу собственной крови, как он до сих пор помнил – третьей группы, резус-фактор положительный.
Охватившая его депрессия была глубока, как Марианская впадина, и черна, как недавно разлитый вар. Она казалась липкой, эта тоска. Брошенный вороном, он мог только сидеть в уголочке своей пустой квартиры да пускать слезу за слезой. Если все прочие чувства давно оставили его, уступив место лишь логической холодности, то всякое нарушение отношений со своим благодетелем – Вороном тьмы – легко исторгало из окаменевшего сердца Рамены бурю эмоций.
К окружающим осталась лишь ненависть, и с каждым новым провалом она становилась все сильнее.
– Прости, – шептал Рамена в полумраке своего убежища, – из меня получился плохой убийца, такой плохой...
Но Ворон не отвечал. Может быть, он покинул его насовсем? Когда пришла эта мысль, Дмитрий тихонько завыл. Только не насовсем, нет, не может птица тьмы бросить верного своего слугу среди тупых и обреченных на закланье людей! Только не сейчас!
Еще он посылал проклятья судьбе, что с упорством дегенерата ставила на его пути препоны. О, если бы он мог добраться до нее, до этой мистической пряхи. О, с каким бы удовольствием он вырвал бы у нее нить своей жизни и задушил бы стерву-судьбу, несколько раз обмотав нить вокруг ее шеи!
Рамена плакал. Черный экспресс безумия следовал без остановок и уносил его все дальше в серые пределы.
В конце концов, Ворон вернулся. Но не просто так, а с новым заданием. Все-таки последняя неудача разозлила его, потому что, мягко паря за окном Дмитриевой квартиры, он сильно утратил четкие птичьи очертания, временами вовсе превращаясь в колышущийся сгусток мрака. Одни только глаза горели как прежде. Темную фигуру словно трепал дикий безумный вихрь, хотя – Рамена мог в этом поклясться – за окном стояло почти полное безветрие.
– Следующая цель будет легче, – сказал Ворон. – Так что даже ты сможешь добраться до нее без проблем. Этот человек, он отвержен всеми, и даже человеческое глупое стадо изгнало его из своих рядов. У него нет дома, нет семьи и друзей. Когда он умрет, о нем никто не вспомнит.
Рамена кивнул, соглашаясь, – такое его устраивало. Надо сказать, это куда лучше, чем отлавливать по детским садам детей.
И он вышел на очередное задание.
Жертва была стреляным воробьем. Никогда не ночевала на одном месте, все время перемещалась и была на взводе. Видимо, кто-то уже успел пощипать этому человеку перышки, а заодно раз и навсегда приучил к бдительности. Ворон дал направление – пяток мест, где на дичь можно наткнуться скорее всего. Одно, старый облупленный дом за рекой, Рамена уже посетил. В подъезде строения пахло, как в общественном сортире, в котором об уборке забыли лет пять назад. Лестница была залита непонятной жидкостью и испещрена следами. Но тут спали – Рамена нашел на самой верхней площадке ворох старой одежды и мятые газеты. Спали в эту или прошлую ночь. Поворошив носком ботинка это подобие кровати, Дмитрий скривился от омерзения. От тряпья пер мощный животный запах, словно здесь ночевал не одинокий, пусть и не мывшийся давно человек, а прайд африканских львов.
Неожиданно в гулкой тишине подъезда заскрежетал замок, и на площадке чуть ниже приоткрылась одна из дверей – еще старая, картонная, тоскливого коричневого цвета. Пожилая женщина с некоторой опаской глянула на Рамену:
– Вам что-нибудь тут нужно, молодой человек? «Следят, – подумал Рамена. – Боятся...»
– Нужно, – сказал он вслух. – Я из дератификационной службы, мы тут выясняем очаги антисанитарии.
– Из дератифа... это что? – сказала тетка, убавив, однако, свой напор.
– Крыс выводим, – любезно просветил Рамена, – а они, знаете ли, любят вот такие скопления мусора. – Он сделал паузу и спросил, как бы, между прочим: – Вы случаем не видели, кто спал в этом тряпье?
– Бомж, кто же еще, – презрительно сказала тетка, отразив на грубоватом своем лице, сколь омерзительны ей эти отбросы общества.
Дмитрий покивал сочувственно, внимательно разглядывая груду тряпья, спросил:
– А когда?
– Вчера, – отрезала тетка, – я еще к Виталию Степановичу ходила на третий этаж. Виталий Степанович бывший штангист, он у нас за порядком следит. Хотела ему сказать, чтобы он прогнал... этого, но он, как назло, в тот вечер с температурой слег. А сама я подойти сказать побоялась.
– Почему? – удивился Рамена.
– Так это, – сказала домохозяйка, – он страшный был такой. Огромный, метра под два, волосатый, как горилла, я думала – люди вообще такими не бывают!
Вот это уже Рамену удивило. Судя по описаниям Ворона, клиент хоть и был человеком опустившимся и заросшим, но габаритами особыми не отличался. Да и шерсти на нем вроде особой не было.
– Да вы понюхайте, как пахнет-то, а?! Чисто зверь какой лежал! Вы уж доложите своему начальству, чтобы таких отлавливали и в отстойник местный свозили! Ну, житья же нет!
– Не он, – сказал Рамена-нулла.
– Что?! – спросила домохозяйка все еще на повышенных тонах, но слуга Ворона уже почти бегом спускался по лестнице. Странно, Птица тьмы говорила, что в городе остался всего один бездомный.
Пономаренко особо над этим не раздумывал. Задача усложнилась, но все еще была выполнимой. Он посетил еще пару ухоронок своего беглеца, обе в разных краях города. Одна, в парующей и туберкулезной канализации – была давно оставлена, хотя по некоторым признакам можно было определить, что там жили около месяца назад, а вторая – в заброшенном корпусе бывшей городской больницы – была обитаема. Но мощный, выворачивающий наизнанку запах ясно указывал на волосатого, да и обретающийся возле алкаш с кривой улыбкой рассказал Рамене, что сюда почти каждую ночь заходит снежный человек.
– Йееттиии... – смачно и с явным удовольствием произнес он и обрисовал руками корявый силуэт, якобы видимый им ночью.
На лежке нового, покрытого шерстью пришельца было удивительно неопрятно, и, слегка скривившись от отвращения, Дмитрий нашел в темном углу кучку изжеванных до состояния фарша костей с остатками мяса, которое, судя по всему, было слегка протухшим еще в начале трапезы. Крысы тут тоже были – висели себе в ряд за хвостики на тонкой рыболовной леске.
Ищущий общения ханурик, который увязался за Раменой, ткнул в висящих корявым пятнистым пальцем и заплетающимся языком вымолвил:
– Вот тебе противно, а некоторые их на закуску едят.
Содрогаясь от омерзения и стыда за весь человеческий род, брат Рамена поспешно покинул это место.
Потом он все-таки нашел, что искал, – сначала в крошечной хибарке на насосной станции обнаружилась лежка, не принадлежащая волосатому, еще совсем теплая. Клиент успел уйти минут за тридцать до того, как сюда заявился брат Рамена. Здесь же обнаружилась упаковка супа быстрого приготовления и дымящееся кострище. Сосуд, в котором готовили суп, видимо, уволокли с собой.
И на подходе к следующему указанному месту Пономаренко уже чувствовал – жертва прячется там.
Надо сказать, беглец был умен и потому устроил сегодняшнюю ночевку очень мудрым образом, обосновавшись на пустующей лодочной станции. В свое время на этом земляном пятачке левого берега было людно. Горожане воскресным днем приходили сюда, чтобы взять одну из цветастых ярко-синих лодок, лежащих перевернутыми на земле, как выкинутые на сушу дельфины, и прокатиться по Мелочевке, неторопливо осматривая пологие берега и взмахивая рукой в ответ на крики купающихся. Приходили всей семьей, некоторые вместо лодок брали гидроциклы с желтыми поплавками и отчаливали на них. Тогда вода в реке была еще чистой, и из неторопливо плывущей вниз по течению лодки можно было увидеть морщинистое песчаное дно, да стайку серебристых рыбок в толще воды.
Теперь станция захирела. Кто знает, почему? Сказался ли недостаток финансирования, или облезлые спины изношенных лодок уже не привлекали внимания? Вытоптанная земля у реки заросла буйной травой, в которой утопала хибара сторожа, дырявые остатки лодок печально высовывали свои облезлые костяки из сарая, и ветер, проносясь сквозь них, завывал дико и печально. Тут и там валялся гнилой брезент, и весла были выставлены под рахитичный навес, как частокол ружей. Их никто не брал – за все время исчезло только два или три.
Главное – не вспугнуть. Растерявший июльское тепло ветер лихо вился среди остовов лодок, свистел и скрипел в них на все лады. Рамена поднял голову, на поблекшем до белесо-серебристого оттенка небе быстро неслись черные лохматые облака, каждое из которых напоминало сорвавшегося с поводка черного терьера, вот только не обладало весельем, свойственным этой породе.
Сбоку виднелась хибарка сторожа, дверь ее была закрыта висячим замком, толстый слой грязи на котором указывал на то, что не открывали его довольно давно. Однако местные маргиналы нашли обходной путь – окна домика зияли пустыми рамами, без единого стекла. Не было стекол и на земле перед избушкой, а плотно утоптанная тропинка указывала на то, что незваные гости появляются тут достаточно регулярно. От сторожки к границе свинцово-серой воды спускалась узкая каменная лесенка. На последней ступеньке, куда с монотонной регулярностью ударялась низкая рябь, валялась расколотая на две одинаковые части бутылка «Пьяной лавочки», своей аляповатой этикеткой глядя прямо в небо. Ветер трепал ее и пытался оторвать, но труд его был далек от завершения.
Рамена сделал шаг вперед, бесшумно, как призрак, казалось – даже одежда его не колышется. И остановился от неприятного ощущения.
На него кто-то смотрел, смотрел с ненавистью и, возможно, жаждал крови. Взгляд этот слизняком ползал по спине, буравил, словно хотел прожечь тонкую нежную кожу и добраться до внутренностей, до костяка.
Секунду назад его не было, в этом Пономаренко мог поклясться. Только ветер, тучи, унылый берег да он – Рамена, в ожидании жертвы. Слуга Ворона замер неподвижно и сделал вид, что любуется рекой. Было чем любоваться, по ней как раз плыл живописный плот, состоящий из густо облепленной ряской шины с яркой надписью «goodyear», двух похожих на замороженных червей коряг да солдатского кирзового сапога в белесой плесени. Капитаном этой речной «Куин Мэри» была мелкая речная чайка, что с королевским величием восседала поверх плывущего мусора.
Медленно скользя взглядом по речной глади, Дмитрий стал поворачивать голову, так, словно, между прочим, чтобы этот непонятный тип со взглядом снайпера не понял, что его засекли. Да, Рамена уже знал, где тот находится – в хибарке сторожа. Спрятался там, боец-невидимка. Рамена ухмыльнулся криво и не торопясь пошел в сторону берега, поднимаясь выше по пляжу. Прогуливающаяся по набережной немолодая пара без интереса скользнула по нему взглядом и пошла себе дальше.
Когда Рамена достиг точки, которую из домика увидеть было нельзя, он сбросил деланную сонливость и стремительно переместился к сторожке, остановившись у стены, справа от окна. Чтобы его рассмотреть, любителю поглазеть придется высунуть голову из окна. Он замер и прислушался, одновременно непроизвольно следя за Чайкиным кораблем – единственным объектом, нарушающим ровную водную гладь.
В доме царила тишина. Выл ветер, потрескивали, качаясь, мертвые остатки лодок. Затаился?
«Ладно, – сказал про себя Рамена, – что ты запоешь, когда я сам войду к тебе?»
Достал нож и повернул его, ловя солнечные блики. Но бликов сегодня не было из-за пасмурной погоды, что не очень огорчило Рамену. Блеск стали его завораживал всегда. Пришло детское воспоминание – он в отцовской мастерской точит пластину автомобильной рессоры. Кто-то сказал ему, что в рессоре сталь не хуже, чем была в средневековых мечах, и Дмитрий сразу загорелся идеей выточить себе настоящий двуручный кладенец. Полностью, конечно, не получилось, ему надоело, когда он остро заточил сантиметров тридцать матовой стальной поверхности. Но как они блестели – эти без малого полметра! От его, Дмитрия, меча по всей комнате прыгали солнечные зайчики, стоило поймать солнечный луч заточенным лезвием!
Смотря, как мягко ходит остро наточенная часть его ножа, Рамена нахмурился. Потом с этим мечом случилась неприятность, так? Он играл с соседским парнишкой, своим ровесником. Как его звали? Егор, вот как. Они дрались на мечах, он на своем, а Егор на деревянном, который он выточил из прямой сосновой ветки. Помнится, Дмитрию очень нравилась фехтование – еще бы, почти как в фильмах. Он увлекся, слишком сильный замах – и забыл, что в руках не игрушка. Меч, сверкающий кладенец, перерубил деревянного соперника и распорол Егору рубашку и полсантиметра плоти под ней. Было море крови и море плача, а он, Рамена, две кошмарные секунды чувствовал себя убийцей. Странное ощущение – чувство, что сделал что-то непоправимое.
Рамена опустил нож и, ухватившись левой рукой за нижнюю часть рамы, одним прыжком вознес себя на подоконник. Замер, стальной клык в его руке настороженно уставился в полутьму помещения. Он убийца? Да, он сломал эти барьеры, не погубив не единой души, он освободился, потому что первым и единственным мертвецом стал он сам, вернее, тот, кто раньше был им. И пусть это убийство никто не заметил, и было оно нематериальным – след остался, и странная свобода осталась тоже.
Он был готов встретить внутри домика игравшего в гляделки незнакомца, испуганного и изумленного тем, что его увидели. Он даже готов был к тому, что незнакомец не испугается, а напротив – кинется на него. Но пустая комната – нет, к этому он был не готов.
А между тем крошечное помещение, не имеющее окон, кроме того, в которое влез Рамена, было пустым.
Все пространство пола крохотного домика занимала большая плоскодонная лодка, лежащая вверх днищем. Свет падал на нее через окно, высвечивал каждую потемневшую доску на ней, тщательно заделанные дырки от сучков. Лежа в окружении узкого канцелярского столика с одной стороны и такой же узкой, накрытой тряпьем лежанки, лодка неприятным образом смахивала на огромный гроб. Пахло пылью и увядшими цветами.
Рамена настороженно огляделся. Быть того не может, что в этом скворешнике никого нет. Слуга Ворона спустился с подоконника и внимательно осмотрел комнату: лежанка, столик, лодка – некуда спрятаться, негде укрыться.
Рамена с досады двинул несчастное корыто ногой, и то отозвалось глухим стуком, не сдвинувшись с места. Нервы, это все нервы, чувство приближающегося конца. Это оно играет злые свои шутки. Ну, естественно – здесь никого не было, шестое чувство тоже, бывает, обманывает.
Не стоило даже отвлекаться, сейчас еще выяснится, что жертва насторожилась и сбежала. Дмитрий поспешно покинул дом, мягко приземлившись у окна.
Но нет, никуда беглец не ушел, все еще тут. Больше не медля, Рамена проскользнул через территорию лодочной базы и аккуратно заглянул в сарай со стороны берега – так не было шансов на то, что жертва увидит его голову на светлом фоне реки. Здесь же была полутьма, и потому все внутренности сарая было видны как на ладони. Все правильно, костер чуть дымится, а на нем отдыхает закопченный до полной потери оригинального цвета чайник. В одной из стоящих более или менее прямо лодок, на груде натасканного тряпья – неясная фигура. Спит, не слышит.
Тихо, как тень, Рамена проник внутрь сарая. Его слух уловил громкий стук где-то неподалеку, словно уронили тяжелую дубовую лавку. Может быть, одна из лодок упала? Плевать. Слуга Ворона преодолел оставшиеся до жертвы шаги и, взяв властно за плечо, ударил ножом. Раз, другой – хорошо заточенное лезвие пронзало плоть удивительно легко.
Слишком легко.
Скованный мгновенным страхом, Рамена отдернул залатанный капюшон своей так и не проронившей ни звука жертвы. Пустые голубые глаза глянули на него, сонно моргнули, качнувшись на бледно-розовом лице. Чуть выше начиналась обширная лысина. Голова куклы.
Рамена понял все и начал оборачиваться к фигуре, что выросла неожиданно за ним.
Поздно – он ощутил сильный удар в плечо – тупой, но с серебряными осколками боли в глубине, которая в следующий момент пронизала его с такой силой, что Рамена выпустил из руки нож и, так и держа голову дурацкой куклы, повалился на пол. Время замерло, а потом продолжило путь, конвульсивно содрогаясь, вот только Рамена видел лишь обширную лужу собственной крови, как он до сих пор помнил – третьей группы, резус-фактор положительный.
8
Много раз Мартиков спрашивал себя – как он дошел до жизни такой? Ответ был один – и эта была одна из немногих мыслей, что никуда не девалась с переменами в его сознании. Он так опустился, почти в прямом смысле опустился на несколько ступенек по лестнице эволюции из-за того, что отказал тем страшным людям в «саабе».
О том, что им тогда руководила гордость и так называемая цивилизованность, он уже почти не помнил. Да и цивилизованности в нем уже не осталось. Сейчас самый грязный и тупой бомж из тех, что околачиваются на городском вокзале, показался бы по сравнению с Павлом Константиновичем гигантом мысли с тремя нобелевскими премиями.
Неторопливо он спускался по лестнице эволюции – уродливое скрюченное существо, придерживающееся за стенку узловатыми подобиями пальцев. И больше всего Мартиков сейчас боялся, что, в конце концов, он оступится и рухнет вниз, покатится по этой лестнице в темноту, в дикость, и огонек сознания, что еще мерцает в нем, потухнет, как трепетное пламя одинокой свечи на сквозняке.
Он покинул квартиру, в которой жил, после того как плечистый активист из квартиры на втором этаже очень вежливо сказал ему, что таким отбросам в их подъезде не место. Мартиков очень разозлился, и когда-то толстый, а теперь на три четвертых перетертый канат, связывающий его с человеческой личностью, туго натянулся. Но он обуздал естество и покинул дом. Впрочем, дом ему был уже не слишком нужен, куда больше подошла бы нора.
Вольный ветер улиц был для Павла Константиновича куда приятней затхлой квартиры. Ночевал Мартиков на улице, будь то заброшенный корпус завода или теплая и приятная канализация с сотней будоражащих запахов, а в последнее время нашел в лесу один из незасыпанных входов в пещеры под городом и с удовольствием отсыпался на твердом камне. Здесь было уютно, и очень хотелось пойти дальше в глубину.
Собаки его ненавидели и при каждой встрече заходились в хриплом истерическом лае. Но и Мартиков стал ненавидеть собак, и лишь усилием воли удерживался он от того, чтобы пасть на четвереньки и кинуться на мохнатых тварей. О, кровь из их рассеченных артерий показалась бы ему божественно вкусной.
О том, что им тогда руководила гордость и так называемая цивилизованность, он уже почти не помнил. Да и цивилизованности в нем уже не осталось. Сейчас самый грязный и тупой бомж из тех, что околачиваются на городском вокзале, показался бы по сравнению с Павлом Константиновичем гигантом мысли с тремя нобелевскими премиями.
Неторопливо он спускался по лестнице эволюции – уродливое скрюченное существо, придерживающееся за стенку узловатыми подобиями пальцев. И больше всего Мартиков сейчас боялся, что, в конце концов, он оступится и рухнет вниз, покатится по этой лестнице в темноту, в дикость, и огонек сознания, что еще мерцает в нем, потухнет, как трепетное пламя одинокой свечи на сквозняке.
Он покинул квартиру, в которой жил, после того как плечистый активист из квартиры на втором этаже очень вежливо сказал ему, что таким отбросам в их подъезде не место. Мартиков очень разозлился, и когда-то толстый, а теперь на три четвертых перетертый канат, связывающий его с человеческой личностью, туго натянулся. Но он обуздал естество и покинул дом. Впрочем, дом ему был уже не слишком нужен, куда больше подошла бы нора.
Вольный ветер улиц был для Павла Константиновича куда приятней затхлой квартиры. Ночевал Мартиков на улице, будь то заброшенный корпус завода или теплая и приятная канализация с сотней будоражащих запахов, а в последнее время нашел в лесу один из незасыпанных входов в пещеры под городом и с удовольствием отсыпался на твердом камне. Здесь было уютно, и очень хотелось пойти дальше в глубину.
Собаки его ненавидели и при каждой встрече заходились в хриплом истерическом лае. Но и Мартиков стал ненавидеть собак, и лишь усилием воли удерживался он от того, чтобы пасть на четвереньки и кинуться на мохнатых тварей. О, кровь из их рассеченных артерий показалась бы ему божественно вкусной.