Болотников Сергей. Город призраков

   – Что-то будет, – шепнул он Стрыю.
   Стрый изобразил пальцами идущего человечка, намекал на то, что, возможно, стоит отсюда уйти. Пиночет мотнул головой, его разбирал интерес.
   Плотный, неприятного вида тип бодро вбежал по ступенькам и так же заторможенно замер у распахнутой двери.
   – Это че?! – вопросил он, но тут на пороге появился Кобольд и, чуть ли не расстилаясь перед ним по полу, пригласил в комнату. Николай стал медленно спускаться вниз по ступеням и поспел как раз вовремя, когда мелкий торгаш прикрывал дверь. Аккуратно подставленная на край порожка нога – и вот дверь прикрылась, а замок не щелкнул. Детские игры для того, кому не раз и не два приходилось обчищать чужие квартиры, чтобы наскрести денег на очередной улет.
   Поманил Стрыя, а потом медленно приоткрыл дверь. В появившуюся щель видно было немного, но зато поле зрения охватывало самый центр большой комнаты, сейчас залитой сероватым дневным светом. На лестнице же царила полутьма, так что находившиеся в светлой квартире не видели, что дверь их открыта.
   У них, впрочем, были дела поважнее, потому что с каждой минутой среди присутствующих разрастался и наливался черной буйной силой зародившийся с первой секунды прихода второго ходока конфликт.
   – Кто это? – спросил пришедший грубо. Без сомнения – имелся в виду охранник.
   – Ты от Босха? – спросил адепт неприязненно.
   – Тут не должны быть посторонние... – гнул посетитель свою линию.
   – Я спросил! – повторил посланник Ангелайи. – А ты должен знать, что когда я и мои братья спрашивают, то любой должен отвечать. Включая самого Босха, тебе ясно?
   – Зарываешься... – с угрозой сказал плотный. Кобольд встрял в разговор, разбавив черную жижу неприязни патокой медоточивых увещеваний. Плотный что-то буркнул. Адепт громко потребовал повторить.
   – От Босха... – рыкнул пришедший не хуже волкоподобного охранника.
   – Доверенное лицо своего погрязшего в мерзости шефа, да?! – спросил адепт.
   – Говори дело! – рявкнул ходок от Босха.
   – И скажу, скажу... – пропел сектант, – скажу, что довольно вам топтать светлую землю нашего города, довольно ходить некоронованными королями и совращать горожан, сиречь смиренных овец наших, с пути истинного!
   – Что лопочешь?! – спросил пришедший грозно, но с нотками неуверенности в голосе.
   – А то! – жестко произнес посланник Ангелайи. – Ваше последнее деяние разрушило все договоры, все бывшие компромиссы. Отныне никаких правил, понял – ты, тупое бревно! Это война! Ты понял?! Вызов! Мы будем преследовать вас везде, до тех пор, пока никого из вашей поганой банды не останется в этом городе и вообще в этом мире!!
   – Стой, стой... – ошеломленно сказал подручный Босха, – ты че, какая война, вы там охренели совсем, что ли?!
   Напористый его голос вдруг разом поблек, позорно повысился и стал напоминать Кобольдов – визгливо-панический. Плотный понял, что дело пахнет керосином. Нет, не ожидал он, что ему вот так в лоб объявят о начале безжалостной войны на уничтожение.
   – Нам может, это... миром? – говорил посланец Босха.
   – Не будет вам мира! Никогда не будет мира!! До последнего!!!
   – Да вы что?! Что?! – закричал Кобольд. – Это что же творится?!
   Глухо бухнуло – это мелкокостный драгдилер полетел на роскошный многоцветный ковер, устилающий пол его квартиры. В поле зрения появилась голова Кобольда с расквашенными губами. По закону подлости кровь капала на лоскут нежно голубого цвета, хотя совсем рядом был темно-багровый.
   – Так и передашь своему Босху! – буркнул адепт. – И знай, ходок, ты уходишь отсюда живым только потому, что должен донести до него эту весть.
   Плотный промолчал, не знал, видно, что сказать. Кобольд поднимался с ковра, тупо глядел на красно-голубую расцветку. Ходок от Босха покидать квартиру не спешил, что-то думал.
   Тишину нарушил охранник, на которого по ходу гневной перепалки совсем перестали обращать внимание. Тяжелой походкой он появился в поле зрения Стрыя и Пиночета и принялся рыться в пакете из небесно-голубого пластика, что стоял на низеньком, поблескивающим полированной крышкой столике.
   – Да здесь это, здесь, – сказал ему Кобольд, наверное, просто затем, чтобы заглушить тишину.
   Охранник заглянул в пакет, а потом, довольно сопя, запихнул туда корявую волосатую лапу и стал шуровать на дне, что-то отыскивая. И нашел, потому что неожиданно дернулся и завыл. Рука его оставалась в пакете, и он силился оттуда ее вытащить. Глаза постепенно вытаращивались, буквально вылезали из орбит, и вопил охранник как оглашенный, как сирена «скорой помощи». Со стороны это выглядело так, словно на дне пластикового пакета скрывалась заряженная мышеловка, которая и поймала лапу полуволка в свой стальной прикус.
   Плотный испуганно уставился на орущего оборотня. Кобольд пятился к двери, уверовав, что только таким способом он спасет свою шкуру.
   – Ай! – четко выдал охранник и все же выдернул руку из пакета. С указательного пальца капала темная кровь и падала как раз на пятно, оставленное Кобольдом. А на самом пальце... На нем болталось что-то похожее на кошмарный гибрид жабы с раком, шевелило множественными члениками и хищно выгибало украшенный иззубренным жалом хвост. Жвалами оно держалось за конечность охранника и, как натасканный бульдог, перебирало ими, потихоньку карабкаясь все выше и выше.
   Всхлипывающий полуволк шатнулся назад и исчез из вида. Оружие плотного бессмысленно шарило по комнате, находя ему одному видимые цели.
   – НЕТ! – визгливо крикнул сектант. – УБЕРИ ЕГО, УБЕРИ!!!
   Задыхающийся от ужаса драгдилер добрался до коридора и на выходе попался в цепкие руки своих бывших клиентов.
   – Тс-с-с... – пригрозил Николай, – с тобой потом. В квартире загромыхали выстрелы, охранник взвыл громче. Пушка плотного, наконец, перестала качаться и нашла себе мишень. Грохнул выстрел – мощно, словно из дробовика, комната затуманилась пороховым дымом. Посланец Босха ругнулся и выстрелил еще раз и, стоя вполоборота к двери, успел еще довольно улыбнуться, прежде чем ответный выстрел пробил ему шею. Пистолет выпал из разжавшихся пальцев и брякнулся на пол. Плотный тяжело заваливался на спину, уперся в дверной косяк и медленно сползал по нему. Пальцами одной руки он щупал себе под подбородком, хмуро и сосредоточенно, как больной ангиной в начальной стадии проверяет, не опухли ли гланды. Вторая рука пыталась дотянуться до пистолета, но попытка эта была обречена на явную неудачу. Из глубины комнаты больше не стреляли, и царила там кладбищенская тишь. Рука плотного отпустила горло и, как дохлый краб, шлепнулась на ковер, открыв взору зрителей кошмарного вида дыру.
   – Все, – сказал Стрый, – отстрелялись.
   – Пойти посмотреть? Стрый мотнул головой.
   – Да мертвы там уже все! – сказал Николай. – А, впрочем... Кобольд, пошел туда!
   Тот замотал головой, точь-в-точь как Стрый. Васютко вынул нож и показал его Кобольду. Диковатые руны на лезвии страшно мерцали. Драгдилер сглотнул и на подгибающихся ногах зашагал вглубь собственного дома, который, как известно, крепость. Только в данном случае эта крепость была захвачена врагом. На пороге большой комнаты Кобольд остановился и жалобно оглянулся на напарников. Лицо его было белее мела, и выглядел он до того жалко, что напомнил Николаю начинающего детсадовца, брошенного родителями в коридоре садика.
   – Иди-иди! – сказал Стрый.
   И Кобольд вошел. Лицо его, обращенное в комнату, было лицом человека, решившегося на единственный и последний в своей жизни геройский поступок. С таким лицом закрывают собой амбразуры и кидаются под танки. Постояв, он решил, что, наверное, все же лучше быть живой дворняжкой, чем мертвым львом, и махнул рукой – заходите, мол.
   В квартире находилось три трупа. Сектант полусидел, привалившись к двери в соседнюю комнату. Пистолет он держал в одной руке, а другую, с виду нежно, держал охранник, скорчившийся рядом. В голове полуволка имелись три дырки, которые начисто стерли с лица убитого всякое выражение. Правая лапа охранника цеплялась за спинку кожаного кресла и была наполовину отъедена. Ковер почти полностью утратил жизнерадостную голубизну и теперь представлял собой фантазию в багровых тонах. Николай осмотрел руку, спросил Кобольда:
   – Где... это?
   Тот пожал плечами – откуда, мол, знаю.
   – А что это за тварь, вообще?
   – Да не знаю я! Откуда! В димедроле завелась, жрала его, росла на глазах. Я ее уж выкинуть собрался, но тут этого нелегкая принесла, – Кобольд покосился на полуволка.
   Николай поднял пистолет плотного – длинный, блестящий, судя по всему – «Дезерт игл», ничего удивительного, что так громыхал. Стрый взял оружие сектанта – обычный ПМ. Пороховая гарь потихоньку выметалась сквозняком в коридор. Внутреннее стекло в окне было расколото, и осколки его слюдянистыми лужицами лежали на ковре. Посвистывал неприятный ветерок.
   Кобольд стоял в стороне, косился то на трупы, то на стоящих рядом напарников. Ругал себя за то, что не сообразил сразу взять пистолет – против огнестрела что бы они поделали?
   – Что же получается? – спросил Стрый. – И вправду – сектанты на бандитов накинутся? Так это ж бойня будет!
   – Не наше дело... – откликнулся Николай, – все равно, скоро Исход. Просто они раньше других покинут этот мир.
   – Ты думаешь?.. – ужаснулся Стрый. – Но Плащевик же сказал...
   – Ты, Стрый, Апокалипсис не читал по тупости своей.
   – Будто ты читал!
   – Я, по крайней мере, знаю, что там. Будет Исход, будет. Для всего города, а уж кто там дальше спасется – кто знает? Может, и никто.
   Стрый ошеломленно покачал головой. Не эта ли мысль много раз приходила ему в голову, являлась бессонными ночами, теребила, наводила тоску.
   – Как же так?! – спросил он тихо.
   – А никак. С Кобольдом что делать будем?
   – С Кобольдом?! Скольким он еще зелье толкнул? Скольких довел до... исхода? Агитировал, тварь! А сам-то хоть знал, на что толкает молодежь зеленую? Осведомителей навел, каждому из старых клиентов условия ставил, чтобы его, Кобольда, отраву рекламировали перед новичками.
   Кобольд пал на колени, да так истово, словно занимался этим двадцать лет кряду. Лицо его снова побелело, челюсть отвисла. Драгдилер дорожил своей жизнью, ох как дорожил!
   – Ребята! – проникновенно сказал он, и у Николая мелькнула безумная мысль, что толкач сейчас добавит «Давайте жить дружно», но тот ограничился другой банальностью: – Ребята, не губите!
   – Вот ведь! – молвил Васютко, глядя на просветленное раскаянием лицо коленопреклоненного. – Не зря его Кобольдом прозвали! Как есть, кобольд... Грохнем его, а, Стрый?
   Лицо драгдилера выразило почти высшую степень раскаяния, которая сделала бы честь драматическому актеру Большого театра. Именно с таким лицом выходят из тюрьмы закоренелые маньяки, на которых висит три десятка убиенных душ. Выходят, чтобы продолжить прерванную свою кровавую жатву.
   Николай глядел на коленопреклоненного Кобольда с омерзением и брезгливостью. Начал оттягивать затвор пистолета, но, передумав, сказал Стрыю:
   – Патрона жалко на тварь. Ты его ножичком ковырни... Хороший ножичек.
   Кобольд вскочил и, как безумный, понесся к окну.
   – ДЕРЖИ!!! – заорал Пиночет.
   Стрый кинулся следом, на ходу выдирая из кармана ПМ, но Кобольд уже достиг окна. Не останавливаясь, он кинулся головой вперед в оставшееся стекло, прикрывшись для надежности руками, рассудив, наверное, что если он убьется там внизу, то это будет куда менее позорным, чем если его прирежут два озлобленных бывших клиента.
   С тонким поросячьим визгом он пробил непрочную преграду и полетел вниз. Как только Малахов достиг подоконника, снизу донесся треск сучьев и глухой удар. Визг прекратился.
   Николай тоже подскочил к разбитому окну, и мощный порыв ветра дунул ему в лицо, подхватил злополучный синий пакет и понес его прочь.
   Кобольд выжил. Изломанные растрепанные ветви ближнего дерева отмечали его путь. Часть из них лежала внизу на газоне вместе с виновником разрушений. На глазах напарников беспомощно барахтающийся на месте драгдилер, шатаясь, поднялся и, причитая в голос, поковылял прочь. Одна нога его волочилась, и он не сколько шел, сколько прыгал. Правую руку он бережно придерживал левой. Но как быстро он скрылся из виду! Словно и вправду у него были предки из жестокого звериного народца, нежити, что, как известно, нечеловечески вынослива.
   – Ушел... – сказал Стрый, – наверное, стрелять надо было...
   – Ладно, все одно он свое получит. Шлепнут его – не мы, так сектанты или сам Босх. А выживет – все одно спасения нет – скоро Исход.
   – Исход... – повторил Стрый, – он как волна. Вот ты был, а вот покинул город.
   – Надейся, Стрый, – произнес Николай. – Плащевик сказал... что избранные спасутся. Ищи в этом хорошие стороны – смотри, какие теперь у нас пистолеты.
   Стрый благодарно кивнул. Он с Пиночетом, и он всей душой за Плащевика. Вот только почему в последнее время так хочется бросить все и бежать, бежать, бежать?

5

   Никите Трифонову снились сны. Сны были очень яркими, контрастными. Они приходили с неприятным пугающим постоянством, и та суетливая, бьющая потоком жизнь в них, казалось, действительно где-то существует.
   Сниться все это начало довольно давно. Никита уже забыл когда – даты плоховато держались в его полной детских фантазий голове. Что он помнил хорошо – началось все после того, как мать прочитала ему сказку про троллей. Он и сказку хорошо помнил, больно уж страшная! Зрелище широкой уродливой хари в окне избушки преследовало его еще долгие недели, являясь по ночам во всей своей полной угрозы красе. А после того как страшный черный незнакомец попытался увести Никиту из детского сада, страхи эти как ножом отрезало. Странно, но никаких неврозов после встречи с убийцей пятилетний Трифонов не нажил, словно и не было ничего. И маме ни слова не сказал, хотя отлично помнил темные расплывчатые крылья, колыхающиеся за плечами похитителя. Никита и в момент похищения ощущал лишь вялую слепую покорность – как овца на бойне. И мысли у него были в тот момент странные. Зачем бороться, зачем убегать, если скоро...
   – Исход... – шепнул он в тот день за ужином, меланхолично размазывая по тарелке картофельное пюре. В результате получался замысловатый желтый ландшафт, странным образом похожий на картину из снов.
   – Что? – спросила мать. – Какой исход?
   – Не исход, – поправил Никита. – Исход. Скоро! Я не хочу есть. Я пойду.
   И под удивленным взглядом матери сполз с табуретки и пошел в свою комнату.
   Угрюмый сине-зеленый ландшафт, не имеющая ни конца ни края земля являлась почти каждую ночь. Страна эта была густо заселена, и множество видов животных водилось в ней, странных и непохожих на обычных живых зверей. Были там и люди. Они словно появлялись откуда-то из дальних стран, останавливались здесь, между крутобоких, заросших лесом, холмов и принимались строить жилье. Люди эти выглядели веселыми и мужественными, как покорители Дикого Запада. Они были сильными и не отступали ни от опасностей, ни от тягот лишенной удобств жизни. Они были жестокими людьми с бледной кожей и тонкими изнеженными руками. И улыбка их почти никогда не касалась глаз. Никита редко видел поселенцев вблизи. Прихотливое сновидение всегда заставляло его наблюдать за жизнью крошечных лесных созданий – мелких хищников и травоядных. Он был не против – это было даже интереснее, чем наблюдать за людьми. И звери были добрей, ведь они не пришли завоевывать эту землю, они просто здесь жили.
   Кроме людей был кто-то еще. Тот, кого Трифонов не видел, но чувствовал. Как чувствовал крышу за зеленоватыми туманными облаками. Но этот кто-то показываться не собирался.
   Иногда здесь лили дожди, а иногда разражались грозы, и красноватые молнии били в острые верхушки холмов. А туман спускался совсем низко, клубился и что-то бормотал на понятном только ему языке. Тени метались там, как будто молнии притягивали их с неодолимой силой, и, казалось, эти неясные призраки вот-вот покинут свое туманное обиталище и спустятся вниз, покажут свое истинное обличье. Но такого ни разу не случалось.
   Прозрачные, полные вкусной железистой воды ручьи спускались по склонам холмов, образовывали веселые бойкие речушки, что, попетляв у подножий, пару раз проскочив звенящей стремниной, вдруг скрывались в темных пещерах. Куда они стремились и где завершался их звонкий путь? Никита надеялся, что когда-нибудь он узнает.
   А какого цвета радуги висели здесь над крошечными, пенными водопадиками! Фиолет, ультрамарин – синеватые смещенные оттенки – любой физик сказал бы, что такого просто не может быть. Но Трифонов просто по-детски радовался всему, что здесь видит.
   Красивая в этих снах была земля. И все же что-то с ней было не так. Что-то пришло, непонятное, чуждое, и... испоганило эту землю, подмяв ее под себя и перестроив. Неясная сила вписывалась в чудный туманный мир так же изящно, как тракторная, выпирающая мокрой глиной колея в цветущий васильково-клеверный луг.
   И это давило куда сильнее невидимой крыши над головой.
   Вот что снилось Никите Трифонову – пятилетнему сыну своей матери. И даже ей не мог он поведать о том, что его гнетет. Мог лишь плакать по ночам и просить не выключать лампу. Только она – трепещущая бабочка, совсем слабая – защищала его от окружающей тьмы.
   Тот, похититель, был посланец захватившей мир туманной незримой силы. Никита был в этом уверен и больше всего на свете боялся, что сила эта каким-то образом сумеет прорваться сюда, в город. И вот тогда наступит Исход.
   Тогда никто не спасется.

6

   Васек набрал воздуха в грудь и заорал: – Доберусь до тебя!!!
   Нервное эхо пугливо шарахнулось на тот берег и обратно, округа взвыла:
   – Тебя... тебя... тебя... – словно это до него, Васька, она должна теперь добраться.
   Мельников помолчал, потом рявкнул:
   – И убью! Слышь! Совсем убью!!!
   – Ую... ую... – ответили с реки.
   Сама же Мелочевка, равнодушная к крикам, лениво текла под мостом. По ней плыл мусор – отбросы, гости с дальних стран. Хлам-путешественник. Он вплыл в поселение, пересек городскую черту, и также выплывет, если повезет ему не застрять у плотины.
   Васек был не гордый, уподобился бы и мусору, лишь бы удалось сбежать из города. Да вот не получалось. Речка сегодня была темная, мрачная, даже на взгляд очень холодная. Воды ее были темно-свинцовые, отбивавшие всякое желание искупаться.
   Начинало смеркаться – сумерки наступали все раньше и раньше, по мере того как август, не слишком побаловавший горожан теплом, увядал. Скоро осень, говорило все вокруг, и лето дышит на ладан.
   С реки дул резкий порывистый ветер, что делало мелкий дождь еще более противным. Васек промозг и тщетно кутался в изодранный ватник.
   – Я ведь знаю, ты где-то здесь, тварь!!! – крикнул он. – Хватит прятаться, ты же хищник!
   Хищник молчал. Он, как и положено хищникам, никак не проявлял себя. Как лев, вскакивающий из высокой травы совсем рядом с беспечной антилопой. А Мельников все бросал свои проклятия в сырой вечер. Река принимала их и уносила вниз по течению. Ветер стремился забраться под куртку, высосать скопившееся там тепло так, чтобы это буйное, кричащее существо уравнялось с окружающими предметами – холодными мокрыми деревьями, холодной мокрой мостовой и низким сизым небом.
   В конце концов, Василий охрип и понуро побрел прочь с моста. Преследователь всегда оказывался выносливее и спокойней своей издерганной жертвы. Он давал время покричать, побегать, давал время на постройку грандиозных планов. А потом приходил, когда Мельников, усталый от долгого бега, валился с ног, и с легкостью сводил эти планы к нулю. Может быть, у нее было своеобразное чувство юмора, у этой зеркальной твари?
   Так или иначе, Витек появился из-за густых прибрежных зарослей, стоило Мельникову сойти с моста на мокрую городскую землю. Василий почувствовал его приближение и обернулся. С ненавистью вгляделся в это ставшее почти родным лицо, в широкую безмятежную улыбку и ослепительные, словно из рекламы зубной пасты, зубы. Витек не смотрел на свою жертву, он вообще ни на что не смотрел – в его глазах отражался сумрачный вечерний мир. Отражался и Мельников – два Мельникова с одинаковой отчаянной яростью на лицах.
   Василий не думал. Из внутреннего кармана он извлек нож, не тот, что был на лодочной станции, – тот так и пропал вместе с нечаянной свой жертвой. Но и этот, найденный в одном из подъездов, тоже был не плох. Пятнадцатисантиметровое серебристое лезвие было отточено до остроты бритвы. Сжав нож в руке, Мельников кинулся навстречу вечному своему врагу и, в три шага покрыв расстояние между ними, с размаху вонзил лезвие ему в живот. А потом еще раз и еще.
   Мгновение сладкой мести было недолгим. На четвертом ударе Васек понял, что не видит ни крови, ни вообще никаких следов повреждений. Не последовало реакции и со стороны Витька.
   Заорав как бешеный, Василий ударил снова, он бил еще раз и еще, со всей силой всаживая нож в плоть своего монстра.
   Но уже понимал, что из этого не выйдет ровным счетом ничего. Наши страхи не убить простым оружием, и лишь остро отточенное мышление может вспороть живот ночному кошмару.
   Лезвие свирепо свистело, но, по сути, было беззубым и неспособным причинить вред существу, плоть которого оно пыталось кромсать. Рожденный человеком Витек теперь был недоступен для физического воздействия, словно состоял из сгущенного тумана или был хитрой голограммой – дитя пропущенного через линзы света.
   Отражения Мельникова, маленькие его двойники бесились в глазах человека-зеркала, превращая яростную гримасу уставшей от бегства жертвы в потешное кривляние изнывающей от бездействия обезьяны.
   Поняв, что ничего не добьется, Василий со сдавленным криком швырнул нож в отмеченное печатью отстраненности лицо Витька. Лезвие ударилось в него и отскочило, звонко цокнув по одному из белых крупных зубов. Потом ножик брякнулся в грязь у ног Васька. Тот на миг замер, яростно глядя на своих крошечных двойников.
   Да, он знал, что из этой затеи ничего не выйдет. Подсознательно чувствовал, хотя и не находил сил себе в этом признаться. Возможно, предыдущая заточка и смогла бы чем-то помочь – неведомый ее создатель наделил свое оружие какой-то силой. Но – увы и ах! Она сгинула вместе с тем, подвернувшимся так не вовремя, человеком.
   Но так ли уж не вовремя? Как раз вовремя, очень вовремя, чтобы принять в себя лезвие, предназначающееся для Витька. Разрядить опасную ситуацию и дать возможность человеку-зеркалу продолжать играть свою роль в этом творящемся вокруг театре абсурда. Ложная мишень, как солдатская каска на дуле ружья, поднимающаяся из окопа, отвлекающий маневр!
   И впервые за время его долгого, кажется – уже бесконечно долгого бега, Ваську пришла в голову мысль, что, возможно, за зеркальным монстром стоит кто-то еще. Грозная и могучая сила, а Витек – лишь ее орудие. От мысли этой Мельникову стало нехорошо. Мнился ему многоглазый и многолапый черный спрут, щупальца которого тянулись на бесконечную длину, и каждое из этих бесчисленных щупалец цеплялось за чью-то жизнь, за чью-то судьбу. И, как верную собачку на поводке, вело за собой сонм чудовищ и химер.
   Такого не победить обычным оружием! Надо вспомнить, только вспомнить!
   Зеркала. Что-то связанное с зеркалами!
   Двойники из глаз Витька смотрят выжидающе, похожие друг на друга как две капли воды. Зеркала и двойники. Он был не один, впервые был не один, так ведь?!
   Он не помнил. Воспоминания серым туманом клубились где-то на задворках сознания, на свалке старых и не имеющих ценности знаний.
   Хотелось плакать от тоски. Хотелось злиться на себя из-за слабой, прореженной годами потребления спиртного памяти. Но сейчас было не до того – надо было убегать. Человек-зеркало сделал шаг вперед и широко распахнул руки, словно собирался обнять Мельникова, как обнимают ближайшего и нежно любимого родственника. Но они ведь и были родственниками, разве не так?
   И Василий Мельников убежал. Как убегал два дня назад, и еще день назад, и так бесчисленное количество раз.
   А Витек продолжил преследование – неторопливо и с педантичной неумолимостью часового механизма. Ему спешить было некуда – жертва попадет к нему в руки, когда придет срок. А раньше это случится или позже, Витька не волновало. Марионетка, одна из многих, прицепленных к щупальцу черного спрута, лишь выполняла то, что ей велят.
   Ночью Мельников думал. Поворачивал так и сяк разрозненные воспоминания, пытаясь сложить из них более целостную картину.
   Был какой-то тоннель. Страшный, потому что бесконечный. И такой тоннель был позади, и было бы очень страшно здесь находиться, если бы не...
   А днем он встретил сумасшедшего старика, последователя Евлампия Хонорова, за которым волочилось только ему одному доставшееся чудовище. После долгих расспросов о том, есть ли в городе клуб, в котором собираются бегущие жертвы, старый маразматик выдал информацию о чем-то подобном в Школьном микрорайоне, и даже назвал дом. Присовокупив, правда, что сам там никогда не был, но слухи, мол, идут. После чего доверительно подмигнул Василию и резво поплелся вдоль улицы. Мельников лишь проводил его взглядом.
   А ночью он опять бежал от Витька. Как бывалый солдат, он теперь моментально переходил из состояния сна в состояние бодрствования.