Страница:
– Тогда я понимал еще меньше, чем сейчас, – произнес Владислав тихо.
– Вы не понимаете! – крикнул Мартиков. – Вот я сейчас сижу перед вами! Да, я страшный, да, урод, хотя было время, когда на меня засматривались женщины! Но я человек! Я думаю, анализирую, чувствую!
– Тише, тише, мы, конечно, понимаем, но... – начал Дивер.
– Вы не понимаете!!! – рявкнул Мартиков, поднимаясь во весь свой немалый рост. Собеседники его тоже поднялись, Дивер протянул руку к оружию. – ВЫ НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЕТЕ! Вы не знаете, ЧТО значит терять себя! Вот я пока с вами, но скоро – слышите, скоро тут, – он прикоснулся к своей голове, – тут ничего не останется. Не будет Мартикова, ни будет никого – будет тупой лесной зверь, который знает, как задирать добычу, как пить из нее кровь. Это хищник... это... – он оглядел людей, которые сдвинулись друг к другу у самого окна и смотрели с откровенным страхом, – впрочем, вам все равно...
Они ведь боялись его. Боялись и не верили, что у такой жуткой твари может быть душа и сознание человека. Он напугал их, стоило повысить голос. Как справедливо выразился бывший вояка, они зацепились за камень на пути к смерти – просто рыбы, чудом минувшие хитроумной сети.
«Ошибка, снова ошибка!» – подумал про себя Мартиков.
Шанс еще был, можно попытаться прыгнуть сейчас вперед, в надежде, что они не успеют схватить оружие и клыки и когти помогут расправиться с этими хилыми выжившими. А потом пойти найти черную иномарку, рассказать...
Нет! Напасть сейчас – это значит снова предать самого себя. Больше он этого не допустит! Будет держаться до последнего, пусть зверь много сильнее его самого. А эти люди и так приговорены к смерти.
Павел Константинович повернулся и пошел прочь. Выход должен быть, как говорит популярное присловье: из каждой ситуации есть по крайней мере два выхода...
Но ведь он есть, так ведь? И лежит на поверхности. Мыло, пеньковая веревка или прыжок с пятнадцатиэтажки в центре, если пенька не сможет передавить мощные шейные мышцы. Есть еще Мелочевка с ее омутами и коварным течением подле моста.
И – никакого зверя, никакого Мартикова. Все. Смерть, Исход – называйте, как хотите.
– Постой! – окликнул его Сергеев.
Мартиков обернулся, стоя в дверях. Они больше не стояли в дальнем углу, как испуганные грозой овцы. Напротив – подошли ближе и смотрели на него, никто не тянулся к оружию.
– Мы действительно не знаем, как снять с тебя проклятье, – продолжил Владислав Сергеев. – Но, черт побери, ты же сам сказал, что в этом городе возможно все! А мы... мы не можем сейчас терять нужных людей.
Мартиков обернулся, ощущая, как деформированная его звериная пасть силится широко улыбнуться, обнажая блестящие пятисантиметровые клыки. Но никто из стоящих перед Павлом Константиновичем больше не вздрогнул. Даже Белоспицын.
10
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
1
– Вы не понимаете! – крикнул Мартиков. – Вот я сейчас сижу перед вами! Да, я страшный, да, урод, хотя было время, когда на меня засматривались женщины! Но я человек! Я думаю, анализирую, чувствую!
– Тише, тише, мы, конечно, понимаем, но... – начал Дивер.
– Вы не понимаете!!! – рявкнул Мартиков, поднимаясь во весь свой немалый рост. Собеседники его тоже поднялись, Дивер протянул руку к оружию. – ВЫ НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЕТЕ! Вы не знаете, ЧТО значит терять себя! Вот я пока с вами, но скоро – слышите, скоро тут, – он прикоснулся к своей голове, – тут ничего не останется. Не будет Мартикова, ни будет никого – будет тупой лесной зверь, который знает, как задирать добычу, как пить из нее кровь. Это хищник... это... – он оглядел людей, которые сдвинулись друг к другу у самого окна и смотрели с откровенным страхом, – впрочем, вам все равно...
Они ведь боялись его. Боялись и не верили, что у такой жуткой твари может быть душа и сознание человека. Он напугал их, стоило повысить голос. Как справедливо выразился бывший вояка, они зацепились за камень на пути к смерти – просто рыбы, чудом минувшие хитроумной сети.
«Ошибка, снова ошибка!» – подумал про себя Мартиков.
Шанс еще был, можно попытаться прыгнуть сейчас вперед, в надежде, что они не успеют схватить оружие и клыки и когти помогут расправиться с этими хилыми выжившими. А потом пойти найти черную иномарку, рассказать...
Нет! Напасть сейчас – это значит снова предать самого себя. Больше он этого не допустит! Будет держаться до последнего, пусть зверь много сильнее его самого. А эти люди и так приговорены к смерти.
Павел Константинович повернулся и пошел прочь. Выход должен быть, как говорит популярное присловье: из каждой ситуации есть по крайней мере два выхода...
Но ведь он есть, так ведь? И лежит на поверхности. Мыло, пеньковая веревка или прыжок с пятнадцатиэтажки в центре, если пенька не сможет передавить мощные шейные мышцы. Есть еще Мелочевка с ее омутами и коварным течением подле моста.
И – никакого зверя, никакого Мартикова. Все. Смерть, Исход – называйте, как хотите.
– Постой! – окликнул его Сергеев.
Мартиков обернулся, стоя в дверях. Они больше не стояли в дальнем углу, как испуганные грозой овцы. Напротив – подошли ближе и смотрели на него, никто не тянулся к оружию.
– Мы действительно не знаем, как снять с тебя проклятье, – продолжил Владислав Сергеев. – Но, черт побери, ты же сам сказал, что в этом городе возможно все! А мы... мы не можем сейчас терять нужных людей.
Мартиков обернулся, ощущая, как деформированная его звериная пасть силится широко улыбнуться, обнажая блестящие пятисантиметровые клыки. Но никто из стоящих перед Павлом Константиновичем больше не вздрогнул. Даже Белоспицын.
10
В единый миг долгий и изматывающий бег Василия Мельникова подошел к концу.
Пять пар глаз уставились на него в немом изумлении.
– О! – произнес хилый юнец. – Еще один. У нас тут прямо гостиница.
– Люди к нам тянутся, – в тон ему сказал массивный детина с военной выправкой.
А жуткий волосатый недочеловек, что сидел чуть в отдалении, ничего не сказал и лишь осклабился понимающе, отчего вид его потерял последнюю цивилизованность и стал чисто звериным. Василий содрогнулся, но отступать было некуда, последние мосты сожжены, за неимением Рубикона полсотни раз была перейдена Мелочевка.
– Я так понял, ты из знающих? – произнес еще один из обитателей этой квартиры, человек со смутно знакомым лицом. Где-то Васек его уже видел, причем, судя по всему, в очереди за водой.
– Знающих? – удивился Василий. – Это смотря, что знать. А знаю я, что у вас тут типа клуба, что ли. Тех, кто несет своего монстра, – при этом он неосознанно кивнул в сторону волосатого, подразумевая, что это и есть один из монстров.
Смутно знакомый повернулся к военному, спросил:
– Монстра? Несут?
– Первый раз слышу, – сказал волосатый, чем несказанно удивил Мельникова.
– Ну, монстры! Беглецы! Дичь! – добавил Василий, сомневаясь уже, что пришел по адресу. – Да меня Хоноров послал! Евлампий Хоноров.
– Опять этот шизофреник! – резко сказал военный. Он обратил взор на Мельникова, спросил: – Ну, а сам-то ты кто такой? В армии не служил?
Васек покачал головой.
– Странно. Глядя на тебя, я бы сказал, что ты служил в спецназе.
– Да что вы! – воскликнул Мельников. – Какой спецназ, бомж я, Васьком кличут!
И заморгал растерянно, потому что все уставились на него, дружно разинув рты. Первым опомнился юнец, который, видимо от удивления, выдал грубовато:
– Бомж? Да ты на себя посмотри, бомж. Я думал, с таким лицом только киллеры ходят.
– Ну, Саня, – наклонившись к нему, сказал военный, – тут ты загнул!
– А что... с моим лицом?
– Саня, – сказал смутно знакомый, – принеси человеку зеркало. Пусть посмотрит. Я, впрочем, ему верю, в этом тронутом городе и не такое бывает. Все ведь с ног на голову.
Сказанное слегка успокоило Василия, все-таки они понимают. Все понимают. Бледный юнец вернулся с небольшим зеркалом, все в брызгах мыльной пены – явно из ванной. Подсунул под нос Ваську, довольно невежливо, но тот совсем этого не заметил, был поглощен собственным отражением.
Когда он последний раз смотрелся в зеркало? Давно, очень давно, в те золотые времена, когда масса вещей, мелких бытовых радостей была доступна ему, как и всем нормальным людям. Чистая постель, теплая квартира, телевизор и радио, деньги не только на водку, и зеркало. Он постепенно утратил все это, жизнь стремительно сужала горизонты, в момент окончания школы казавшиеся неохватными, и, в конце концов, зациклилась на одной-двух интересующих его вещах. Сначала алкоголь, потом бег. Один его почти сгубил, а другой...
Кто был этот человек, что смотрел на него из зеркала – из безопасного портативного зеркальца, что не будет нападать на человека, а после поглощать его?
Василий себя не узнавал. Худое, скуластое лицо принадлежало явно не ему. Ну откуда, откуда у обрюзгшего пропойцы эти резкие, ястребиные черты? Куда подевались массивные уродливые мешки под глазами? Да и сами глаза... Бледно-голубые, они смотрели цепко и остро, словно беря на прицел каждого, кто попадал в поле их зрения. Где нездоровая желтизна и муть, сетка кровеносных сосудов на роговице? Ничего этого нет – и пристальный жестокий взгляд. К человеку с такими глазами Васек ни за что бы не рискнул подойти на улице, и эти глаза принадлежали ему! Прав был хилый – это глаза снайпера, наемного убийцы, воина со стажем.
Рот был плотно сжат, и подле него залегли глубокие тяжелые складки. В бороде было полно седины. Кто он теперь, бомж Василий? С этой бородой он похож на странствующего пророка, что пришел в веру прямиком из солдат удачи.
Васек отодвинул от себя зеркало. Он не верил, никак не мог поверить, хотя подлая мыслишка о том, что произошло, уже болталась где-то на краю сознания, настойчиво давала о себе знать.
Это что, бег? Это он сделал его таким? Когда Мельников последний раз смотрелся в зеркало много лет назад, в стекле отражался одутловатый стареющий мужик, с мутным взглядом и безвольно приоткрытым ртом. А ведь тогда Васек еще не достиг дна! Может ли дичь закалиться в бегу? Может ли она перестать быть дичью? Вечное преследование из слабых сделает сильных?
– Так... – неверяще помотал головой Васек, – так не бывает!
– Ну почему же, – возразил смутно знакомый. – Я уже говорил: в этом городе бывает все! Поверь, у тебя все еще не так плохо, а могло ведь стать, как с ним, – и он кивнул мохначу. – Кстати, меня зовут Влад, раз уж ты решил присоединиться к нашей компании. Мы ни от кого не бежим, но, похоже, все бегут к нам.
Васек кивнул. Сказал:
– Я, в общем-то, не просто так. Так получилось, что вы – моя последняя надежда. Я устал. Очень устал бежать.
– Ну что у тебя? – спросил военный. – Только не надо про магию и «сааб», тошнит уже, ей-богу!
– Не знаю никакого «сааба», – сказал Мельников. – У меня другое. Знаете, у меня был друг... Витек его звали, и он...
– Умер?
– Ну, в общем да, в некотором роде он умер. Его съели. Как в джунглях, только вместо хищника было зеркало!
– Час от часу не легче! – сказал юнец. – Теперь еще и зеркала на охоту отправились. Может, нам на улицу вовсе не выходить?
– А не загнул ты, друже? – спросил обретающийся на диване тип с неясным прошлым. – Чтоб зеркала кого-то жрали... это уж, брат, чересчур.
– Это не все. Оно, зеркало, осталось, и теперь в виде Витька идет за мной!
– Вот это я понимаю, крепкая дружба! – высказался военный. – Водой не разольешь. И что дальше?
– А я от него бежал... до сих пор бегу. Вот только он меня каждый раз находит. Мой монстр. Хоноров сказал, что у многих здесь есть свой монстр, страх, который предназначен только для него. Он человек и... зеркало одновременно!
– Стоп-стоп-стоп! – вмешался Влад. – Давай во избежание внесения в наши умы дальнейшей сумятицы помедленнее и поподробней.
Васек приземлился на табуретку у самой стены, открыл рот и рассказал свою историю, удивляясь параллельно, как дико она, история, звучит. В сущности, она казалась горячечным бредом постоянного клиента местной психиатрии, помешавшегося на собственном отражении.
– Вот так, – сказал Мельников, – я очень устал бегать, кроме того, я косвенно являюсь соучастником все этих убийств. Витек, зеркало, он убил уже многих в погоне за мной. Не знаю, зачем он это делает.
– Это все? – спросил военный, которого остальные звали непонятным именем Дивер.
– Да, – ответил Мельников, – вернее, нет. Витек всегда идет за мной, и не разу еще не ошибался. Он – как служебная собака, взявшая след, так что через некоторое время он, скорее всего, явится сюда...
Все так и подскочили, Дивер потянулся к оружейной пирамиде, юнец нервозно оглянулся, и вид его был такой, словно он с удовольствием выпорхнул бы отсюда через окно, надели его природа таким полезным свойством, как умение летать.
– Что?! – заорал Севрюк. – Ты, марафонец! Ты, что, притащил за собой еще и монстра?! Как его, зеркало твое?!
– Это не я! – попытался оправдаться Мельников. – Он сам...
– Как же, сам! Не приди ты сюда, и тварь твоя зеркальная следом бы не заявилась!
– Что делать-то будем? – резко спросил Влад.
– Вытолкать, пока не поздно!
– Поздно... – осипшим голосом выговорил Василий Мельников, – я и так слишком долго нахожусь с вами. Он убьет всех, а потом все равно пойдет по следу.
– Ах, урод! – простонал Дивер.
– Веселая неделька выдалась, а? – сказал Владислав.
– И похуже бывали, – сказал тот, что на диване.
– Шлепнуть его, может, гадина со следа сорвется! – кричал Севрюк. Саня Белоспицын уже вовсю балансировал на грани паники.
– Нет, – крикнул Сергеев, – никаких убийств! Он сам пришел, за помощью.
– Да он нас всех за собой утащить пришел!!! Камикадзе!
– Нет! – закричал Мельников, вставая. – Не хотел я, не хотел! Мне Хоноров сказал, вы поможете...
– ...твоего Хонорова!!! – отчетливо произнес Дивер.
– Хоноров! – крикнул Влад. – Давай, быстро повторяй то, что он тебе сказал. Как эту тварюгу завалить?!
– Нельзя... только я! Я не помню! – тут взгляд Василия упал на лежащее на стуле подле дивана зеркальце. Тип в Зазеркалье утратил большую часть своей мужественности и выглядел напуганным до крайности.
– Зеркало! – воскликнул Васек.
– Нашел время смотреться!!! – заорал Михаил Севрюк.
– Хоноров сказал, что победить своего монстра я смогу только, если вспомню, отчего он внушает мне такой страх. Я вспомнил... зеркала!
– Рожа твоя уродская такая страшная была?! – возмутился Севрюк. Посидельщики нервно и испуганно переглядывались и бросали косые взгляды на дверь.
А Мельников не ответил. Не чувствуя плотным маревом повисшее в комнате напряжение, он снова смотрел в зеркало – крохотный кусочек стекла, таящий в себе микровселенную и несколько граммов амальгамы. Сейчас зеркальце отражало самого Василия и дверь со стеклянными вставками позади, в которой отражалось само зеркало, которое отражало Василия и дверь, которые...
Вот теперь все встало на свои места. Словно память ждала, что он придет в подходящее место, чтобы разом вскрыть все потайные комнаты. Раз – и из смутных обрывков воспоминаний возник образ, четкий и ясный, как будто кто невидимый повернул ручку настройки.
Вот оно – тьма позади двери, слабенькое отражение, в котором все сидящие выглядят как призраки. Но стоит лишь поднести зеркальце к глазам, как все становится на свои места: возникает тоннель. Нет, тут он очень слабенький, но в итоге картина та же.
Знойный летний денек много-много лет назад, полдень. А Мельников, оказывается, неплохо помнит это время. Ему самому было тогда лет пять, и он ходил в коротких штанишках, которые современные дети сочли бы полным идиотизмом. Но тогда, почти пятьдесят лет назад, они были вполне нормальны. Как нормален был парк аттракционов, куда маленький Вася Мельников вместе с родителями, еще дружными, не ругающимися по пустякам, отправился субботним днем. Музыка из смешных доисторических репродукторов, немилосердно хрипевших, обшарпанные конструкции аттракционов, примитивные чудеса вроде комнаты смеха.
Василий шагал между родителями, разинув от удивления рот и впитывая каждый звук, каждый запах, каждую ноту этого чудесного дня. Маленьким детям немного нужно для счастья. Он засмотрелся на карусель, а его родители засмотрелись на что-то еще, поэтому не заметили, как их ребенок отстал. Пошли дальше сквозь сумятицу звуков и запахов, сквозь жаркий, погребенный ныне под спудом лет полдень.
Красивая карусель – вот ты садишься на крохотное, подвешенное на цепях сиденье и начинаешь кружиться, все быстрее и быстрее, так что, в конце концов, начинает казаться, что твои ноги смотрят куда-то в голубое безоблачное небо. Ветер шумит в ушах, голова кружится, ручонки судорожно хватаются за цепи – но все это здорово, так здорово!
А когда он отвернулся от карусели, то понял, что остался один. Не то чтобы он сразу испугался. Просто возникла в груди какая-то пустота, да мир вокруг вдруг тоже стал пустым, словно и не было сонмища веселящихся людей. Василий не заплакал, мать учила его не плакать. Он, насупив брови, медленно побрел куда-то вглубь ярмарки. Чудесный мир словно поблек, стал вульгарным, громким и угрожающим. Солнце немилосердно палило.
Спасаясь от него, Василий зашел в неработающий павильон – прохладный, утопающий в полутьме. Здесь было пыльно, но спокойно, именно то, что нужно потерявшемуся ребенку. Тут ничего не пугало, во всяком случае – на первых порах. Клочья древней, как мир, паутины в углах, битые бутылки, пыль на зеркалах.
Толстый Васька, большеголовый Васька, Васька с короткими ногами – для ребенка, незнакомого с телевизором и компьютером, чудеса просто удивительны! Разве такое бывает?
А потом простой трюк – два зеркала, поставленные друг напротив друга. Получается полутемный тоннель, уходящий в пыльную бесконечность.
Раз – он остановился, глядя в темное мутное стекло. Из-за стекла на него смотрел он сам, и еще один он сам, и еще... Бесконечная вереница его двойников вынырнула из пыльных глубин и уставилась на Мельникова.
Он испустил крик, попятился, в панике обернулся через плечо – и там тоже были они – такая же бесконечность маленьких мальчиков в стареньких шортах.
И тут Василий ощутил, что теряется. Словно растекается среди этих бесконечных двойников, без битвы отдает им право быть Василием Мельниковым. Он больше не был один – только ничего хорошего в этом уже не было.
Кто из них настоящий, кто всего лишь отражение? Захотелось уйти, закрыться от этих взглядов, его собственных взглядов, и он упал на колени и закрыл голову руками, и все равно чувствовал, как они смотрят-смотрят-смотрят – и нет им конца и края. Мельников всегда отличался впечатлительностью – до этого самого момента. А после – разительно изменился.
Сколько так продолжалось, это жуткое слияние бесконечных повторяющихся отражений? Он лежал на земле, плакал, но все равно то и дело смотрел в зеркальный тоннель. Он потерялся в этом тоннеле.
Васю нашли спустя два часа – свернувшись клубочком, он лежал между двумя старыми зеркалами и широко открытыми глазами смотрел сквозь стекло. Дома изнервничавшиеся родители задали ему взбучку, и прострация отступила, теперь он плакал и просил прощения. А уже через два дня это снова был жизнерадостный любознательный малыш. Вот только это был другой малыш. Прежний так и остался между зеркал, слившись воедино со своими двойниками. В детстве он не отдавал себе отчета в происшедшем, в юности задумывался и даже ощущал себя каким-то неполноценным, отчего стал прикладываться к спиртному, все глубже погружаясь в алкогольный угар. Иногда ночью ему снилось, что он идет сквозь бесконечный тоннель и пытается найти там себя, еще того, пятилетнего, но не может.
Со временем сны прекратились, и мутный поток повседневного быта вымыл остатки старой тайны, надолго похоронив под вязким илом ненужной памяти. И так получилось, что только бег смог поднять эти захороненные окаменелости. Как глупо, как примитивно, дурацкие детские страхи! Это ведь...
– Стекла! – крикнул Васек. – Я испугался дурацких стекол!
– Я понял, – сказал юнец, – он все-таки ненормальный. К нам никто не придет.
– Из-за двух дурацких зеркал весь этот кошмар! – почти крикнул Васек, не сознавая, что разговаривает с кем-то еще, море воспоминания поглотило его. – А как он отреагирует на свое отражение?!
– Ты что-то придумал? – воскликнул Влад. – Тогда давай исполняй.
В подъезде отчетливо грохнула стальная дверь. Затопали шаги – неторопливо, но неотвратимо. Кто-то поднимался по лестнице.
– Зеркало! – тоном опытного хирурга потребовал Мельников.
Народ в комнате засуетился. Массивное зеркало без оправы сдернули со стены, поднесли к Ваську. Тот скривился, путано стал объяснять, что с зеркалом делать. Вытащили из-под волосатого стул и установили на него стекло так, что в нем отражался темный вход.
– Закройте! – крикнул Васек, и Влад поспешно накинул сдернутое с дивана цветастое покрывало. Отошел полюбоваться своим творением: обстановка в комнате напоминала декорации дешевого фокусника.
По лестнице взбирались все выше, топая так, что стекла звенели. Васек направил указательный палец в сторону двери и молвил вполголоса:
– Он!
Дивер взвел автомат и сунул еще один в руки Степану. Белоспицын нервно улыбался. Все поспешно отступили от коридора.
– Ну, если только это все не сработает... – сказал Дивер тихо и направил ствол автомата на Мельникова.
– Кто-нибудь знает молитвы? – спросил Белоспицын.
С грохотом входная дверь отворилась и звучно шмякнула по косяку. Слабый дневной свет пал на фигуру Витька. Вид его вызвал у Василия Мельникова чувство, схожее с тошнотой.
Витек улыбался. Улыбался, как манекен, которому зачем-то растянули уголки рта. Глаза отражали комнату и собравшихся шестерых людей.
– А вот на!!! – заорал Дивер и открыл огонь с пяти метров, и что-то выкрикивающий Белоспицын присоединился к нему. Все остальные звуки мигом забил грохот автоматной стрельбы, сизый дым вознесся к потолкам и резал глаза. Осколки штукатурки с треском откалывались от стен и отправлялись в свободный полет. Васек что-то орал и махал руками, но этого никто не видел. Мохнач вжался в угол и прикрыл голову лапами.
А Витек стоял, ждал, когда им надоест. И не царапинки, не пылинки не слетело с его головы, и даже поношенная, грязная униформа бомжа вовсе не пострадала.
Первыми патроны закончились у Севрюка, а секунды две спустя у Сани Белоспицына. Финальным аккордом беспорядочной стрельбы стал мощный бросок бывшего спецназовца пустым автоматом в фигуру пришельца. Деревянный приклад АКА звучно врезал Витьку по белоснежным зубам, с хрустом выбив деревянную щепу, после чего оружие брякнулось на пол.
Витек улыбался.
После мгновения подавленной тишины Василий Мельников, бывший друг и соратник незваного гостя, с воплем «Да достал!!!» ринулся вперед и сорвал ткань с зеркала, явив Витьку его собственное отражение.
Витек уставился в зеркало. Зеркало отразило Витька, глаза Витька отразили зеркало, которое отразило Витька с его глазами, которые в свою очередь отражали все то же зеркало.
Зеркальный тоннель возник вновь, но не было никого, кого он мог испугать. Улыбка Витька поблекла, глаза выпучились, и, наверное, это выглядело потешно со стороны. А разрастающиеся глазницы все отражали и отражали. Отражали отражение.
Витек завыл. Он больше не улыбался, белые зубы утратили цвет, стали желтыми и подгнившими, половина их вовсе исчезла. Серебристые глазницы выпячивались вперед, но не могли больше отразить кого-то еще, кроме себя. На другом конце комнаты Василий, наблюдая эти метаморфозы, сжал кулаки и заорал бешено:
– Мерзко, да?! Да посмотри на себя, как я на тебя нагляделся!!!
Глаза-плошки лопнули с удивительно нежным, чарующе-мелодичным звоном. Так бьется дорогой хрусталь. С последним полувоем-полувсхлипом Витек воздел руки в нелепом патетическом жесте и рухнул лицом вперед, стремясь расколоть ненавистное стекло. Не долетел.
Звон повторился, только на этот раз он не был таким нежным – просто звон бьющегося стекла. Тяжело бухнула об пол витиеватая рама, острые осколки разлетелись по ковру живописным веером. Все еще сжимая кулаки, Васек рухнул на колени и стал стучать руками об пол, не зная, что еще сделать от охватившего его чувства победы. О! Оно было необъятным, это чувство!
Перед ним лежало старое пыльное зеркало, то самое, что подстерегало свои жертвы в мусоре на городской свалке. Но теперь оно было безвредным – слепым оком, без сверкающей роговицы стекла.
А подле зеркала лежало бездыханное человеческое тело. Васек заметил его, пересек комнату и наклонился над мертвецом. Оплывшее лицо покойника было густо покрыто засохшими кровоподтеками и искажено страхом и болью.
– Витек, – сказал Мельников, беря в ладони руку напарника, – оно все-таки отпустило тебя.
Потому что тот Витек, что лежал сейчас на ковре, был просто человеком, несчастной жертвой зеркала, и, в сущности, был ни в чем не виноват. Закрытые глаза, перекошенный беззубый рот – неужели и сам Василий раньше выглядел так же?
Все так же сжимая руку мертвого Витька, Василий закрыл глаза – на смену победному торжеству пришло чувство успокоения. Отдых, наконец-то отдых!
– Его надо похоронить, как человека, – сказал Василий, ни к кому не обращаясь.
– Не знаю, как у тебя это получилось, – сказал, Саня Белоспицын тонким дрожащим голосом, – но это было круто.
А Влад Сергеев ничего не сказал – он приходил в себя.
Пять пар глаз уставились на него в немом изумлении.
– О! – произнес хилый юнец. – Еще один. У нас тут прямо гостиница.
– Люди к нам тянутся, – в тон ему сказал массивный детина с военной выправкой.
А жуткий волосатый недочеловек, что сидел чуть в отдалении, ничего не сказал и лишь осклабился понимающе, отчего вид его потерял последнюю цивилизованность и стал чисто звериным. Василий содрогнулся, но отступать было некуда, последние мосты сожжены, за неимением Рубикона полсотни раз была перейдена Мелочевка.
– Я так понял, ты из знающих? – произнес еще один из обитателей этой квартиры, человек со смутно знакомым лицом. Где-то Васек его уже видел, причем, судя по всему, в очереди за водой.
– Знающих? – удивился Василий. – Это смотря, что знать. А знаю я, что у вас тут типа клуба, что ли. Тех, кто несет своего монстра, – при этом он неосознанно кивнул в сторону волосатого, подразумевая, что это и есть один из монстров.
Смутно знакомый повернулся к военному, спросил:
– Монстра? Несут?
– Первый раз слышу, – сказал волосатый, чем несказанно удивил Мельникова.
– Ну, монстры! Беглецы! Дичь! – добавил Василий, сомневаясь уже, что пришел по адресу. – Да меня Хоноров послал! Евлампий Хоноров.
– Опять этот шизофреник! – резко сказал военный. Он обратил взор на Мельникова, спросил: – Ну, а сам-то ты кто такой? В армии не служил?
Васек покачал головой.
– Странно. Глядя на тебя, я бы сказал, что ты служил в спецназе.
– Да что вы! – воскликнул Мельников. – Какой спецназ, бомж я, Васьком кличут!
И заморгал растерянно, потому что все уставились на него, дружно разинув рты. Первым опомнился юнец, который, видимо от удивления, выдал грубовато:
– Бомж? Да ты на себя посмотри, бомж. Я думал, с таким лицом только киллеры ходят.
– Ну, Саня, – наклонившись к нему, сказал военный, – тут ты загнул!
– А что... с моим лицом?
– Саня, – сказал смутно знакомый, – принеси человеку зеркало. Пусть посмотрит. Я, впрочем, ему верю, в этом тронутом городе и не такое бывает. Все ведь с ног на голову.
Сказанное слегка успокоило Василия, все-таки они понимают. Все понимают. Бледный юнец вернулся с небольшим зеркалом, все в брызгах мыльной пены – явно из ванной. Подсунул под нос Ваську, довольно невежливо, но тот совсем этого не заметил, был поглощен собственным отражением.
Когда он последний раз смотрелся в зеркало? Давно, очень давно, в те золотые времена, когда масса вещей, мелких бытовых радостей была доступна ему, как и всем нормальным людям. Чистая постель, теплая квартира, телевизор и радио, деньги не только на водку, и зеркало. Он постепенно утратил все это, жизнь стремительно сужала горизонты, в момент окончания школы казавшиеся неохватными, и, в конце концов, зациклилась на одной-двух интересующих его вещах. Сначала алкоголь, потом бег. Один его почти сгубил, а другой...
Кто был этот человек, что смотрел на него из зеркала – из безопасного портативного зеркальца, что не будет нападать на человека, а после поглощать его?
Василий себя не узнавал. Худое, скуластое лицо принадлежало явно не ему. Ну откуда, откуда у обрюзгшего пропойцы эти резкие, ястребиные черты? Куда подевались массивные уродливые мешки под глазами? Да и сами глаза... Бледно-голубые, они смотрели цепко и остро, словно беря на прицел каждого, кто попадал в поле их зрения. Где нездоровая желтизна и муть, сетка кровеносных сосудов на роговице? Ничего этого нет – и пристальный жестокий взгляд. К человеку с такими глазами Васек ни за что бы не рискнул подойти на улице, и эти глаза принадлежали ему! Прав был хилый – это глаза снайпера, наемного убийцы, воина со стажем.
Рот был плотно сжат, и подле него залегли глубокие тяжелые складки. В бороде было полно седины. Кто он теперь, бомж Василий? С этой бородой он похож на странствующего пророка, что пришел в веру прямиком из солдат удачи.
Васек отодвинул от себя зеркало. Он не верил, никак не мог поверить, хотя подлая мыслишка о том, что произошло, уже болталась где-то на краю сознания, настойчиво давала о себе знать.
Это что, бег? Это он сделал его таким? Когда Мельников последний раз смотрелся в зеркало много лет назад, в стекле отражался одутловатый стареющий мужик, с мутным взглядом и безвольно приоткрытым ртом. А ведь тогда Васек еще не достиг дна! Может ли дичь закалиться в бегу? Может ли она перестать быть дичью? Вечное преследование из слабых сделает сильных?
– Так... – неверяще помотал головой Васек, – так не бывает!
– Ну почему же, – возразил смутно знакомый. – Я уже говорил: в этом городе бывает все! Поверь, у тебя все еще не так плохо, а могло ведь стать, как с ним, – и он кивнул мохначу. – Кстати, меня зовут Влад, раз уж ты решил присоединиться к нашей компании. Мы ни от кого не бежим, но, похоже, все бегут к нам.
Васек кивнул. Сказал:
– Я, в общем-то, не просто так. Так получилось, что вы – моя последняя надежда. Я устал. Очень устал бежать.
– Ну что у тебя? – спросил военный. – Только не надо про магию и «сааб», тошнит уже, ей-богу!
– Не знаю никакого «сааба», – сказал Мельников. – У меня другое. Знаете, у меня был друг... Витек его звали, и он...
– Умер?
– Ну, в общем да, в некотором роде он умер. Его съели. Как в джунглях, только вместо хищника было зеркало!
– Час от часу не легче! – сказал юнец. – Теперь еще и зеркала на охоту отправились. Может, нам на улицу вовсе не выходить?
– А не загнул ты, друже? – спросил обретающийся на диване тип с неясным прошлым. – Чтоб зеркала кого-то жрали... это уж, брат, чересчур.
– Это не все. Оно, зеркало, осталось, и теперь в виде Витька идет за мной!
– Вот это я понимаю, крепкая дружба! – высказался военный. – Водой не разольешь. И что дальше?
– А я от него бежал... до сих пор бегу. Вот только он меня каждый раз находит. Мой монстр. Хоноров сказал, что у многих здесь есть свой монстр, страх, который предназначен только для него. Он человек и... зеркало одновременно!
– Стоп-стоп-стоп! – вмешался Влад. – Давай во избежание внесения в наши умы дальнейшей сумятицы помедленнее и поподробней.
Васек приземлился на табуретку у самой стены, открыл рот и рассказал свою историю, удивляясь параллельно, как дико она, история, звучит. В сущности, она казалась горячечным бредом постоянного клиента местной психиатрии, помешавшегося на собственном отражении.
– Вот так, – сказал Мельников, – я очень устал бегать, кроме того, я косвенно являюсь соучастником все этих убийств. Витек, зеркало, он убил уже многих в погоне за мной. Не знаю, зачем он это делает.
– Это все? – спросил военный, которого остальные звали непонятным именем Дивер.
– Да, – ответил Мельников, – вернее, нет. Витек всегда идет за мной, и не разу еще не ошибался. Он – как служебная собака, взявшая след, так что через некоторое время он, скорее всего, явится сюда...
Все так и подскочили, Дивер потянулся к оружейной пирамиде, юнец нервозно оглянулся, и вид его был такой, словно он с удовольствием выпорхнул бы отсюда через окно, надели его природа таким полезным свойством, как умение летать.
– Что?! – заорал Севрюк. – Ты, марафонец! Ты, что, притащил за собой еще и монстра?! Как его, зеркало твое?!
– Это не я! – попытался оправдаться Мельников. – Он сам...
– Как же, сам! Не приди ты сюда, и тварь твоя зеркальная следом бы не заявилась!
– Что делать-то будем? – резко спросил Влад.
– Вытолкать, пока не поздно!
– Поздно... – осипшим голосом выговорил Василий Мельников, – я и так слишком долго нахожусь с вами. Он убьет всех, а потом все равно пойдет по следу.
– Ах, урод! – простонал Дивер.
– Веселая неделька выдалась, а? – сказал Владислав.
– И похуже бывали, – сказал тот, что на диване.
– Шлепнуть его, может, гадина со следа сорвется! – кричал Севрюк. Саня Белоспицын уже вовсю балансировал на грани паники.
– Нет, – крикнул Сергеев, – никаких убийств! Он сам пришел, за помощью.
– Да он нас всех за собой утащить пришел!!! Камикадзе!
– Нет! – закричал Мельников, вставая. – Не хотел я, не хотел! Мне Хоноров сказал, вы поможете...
– ...твоего Хонорова!!! – отчетливо произнес Дивер.
– Хоноров! – крикнул Влад. – Давай, быстро повторяй то, что он тебе сказал. Как эту тварюгу завалить?!
– Нельзя... только я! Я не помню! – тут взгляд Василия упал на лежащее на стуле подле дивана зеркальце. Тип в Зазеркалье утратил большую часть своей мужественности и выглядел напуганным до крайности.
– Зеркало! – воскликнул Васек.
– Нашел время смотреться!!! – заорал Михаил Севрюк.
– Хоноров сказал, что победить своего монстра я смогу только, если вспомню, отчего он внушает мне такой страх. Я вспомнил... зеркала!
– Рожа твоя уродская такая страшная была?! – возмутился Севрюк. Посидельщики нервно и испуганно переглядывались и бросали косые взгляды на дверь.
А Мельников не ответил. Не чувствуя плотным маревом повисшее в комнате напряжение, он снова смотрел в зеркало – крохотный кусочек стекла, таящий в себе микровселенную и несколько граммов амальгамы. Сейчас зеркальце отражало самого Василия и дверь со стеклянными вставками позади, в которой отражалось само зеркало, которое отражало Василия и дверь, которые...
Вот теперь все встало на свои места. Словно память ждала, что он придет в подходящее место, чтобы разом вскрыть все потайные комнаты. Раз – и из смутных обрывков воспоминаний возник образ, четкий и ясный, как будто кто невидимый повернул ручку настройки.
Вот оно – тьма позади двери, слабенькое отражение, в котором все сидящие выглядят как призраки. Но стоит лишь поднести зеркальце к глазам, как все становится на свои места: возникает тоннель. Нет, тут он очень слабенький, но в итоге картина та же.
Знойный летний денек много-много лет назад, полдень. А Мельников, оказывается, неплохо помнит это время. Ему самому было тогда лет пять, и он ходил в коротких штанишках, которые современные дети сочли бы полным идиотизмом. Но тогда, почти пятьдесят лет назад, они были вполне нормальны. Как нормален был парк аттракционов, куда маленький Вася Мельников вместе с родителями, еще дружными, не ругающимися по пустякам, отправился субботним днем. Музыка из смешных доисторических репродукторов, немилосердно хрипевших, обшарпанные конструкции аттракционов, примитивные чудеса вроде комнаты смеха.
Василий шагал между родителями, разинув от удивления рот и впитывая каждый звук, каждый запах, каждую ноту этого чудесного дня. Маленьким детям немного нужно для счастья. Он засмотрелся на карусель, а его родители засмотрелись на что-то еще, поэтому не заметили, как их ребенок отстал. Пошли дальше сквозь сумятицу звуков и запахов, сквозь жаркий, погребенный ныне под спудом лет полдень.
Красивая карусель – вот ты садишься на крохотное, подвешенное на цепях сиденье и начинаешь кружиться, все быстрее и быстрее, так что, в конце концов, начинает казаться, что твои ноги смотрят куда-то в голубое безоблачное небо. Ветер шумит в ушах, голова кружится, ручонки судорожно хватаются за цепи – но все это здорово, так здорово!
А когда он отвернулся от карусели, то понял, что остался один. Не то чтобы он сразу испугался. Просто возникла в груди какая-то пустота, да мир вокруг вдруг тоже стал пустым, словно и не было сонмища веселящихся людей. Василий не заплакал, мать учила его не плакать. Он, насупив брови, медленно побрел куда-то вглубь ярмарки. Чудесный мир словно поблек, стал вульгарным, громким и угрожающим. Солнце немилосердно палило.
Спасаясь от него, Василий зашел в неработающий павильон – прохладный, утопающий в полутьме. Здесь было пыльно, но спокойно, именно то, что нужно потерявшемуся ребенку. Тут ничего не пугало, во всяком случае – на первых порах. Клочья древней, как мир, паутины в углах, битые бутылки, пыль на зеркалах.
Толстый Васька, большеголовый Васька, Васька с короткими ногами – для ребенка, незнакомого с телевизором и компьютером, чудеса просто удивительны! Разве такое бывает?
А потом простой трюк – два зеркала, поставленные друг напротив друга. Получается полутемный тоннель, уходящий в пыльную бесконечность.
Раз – он остановился, глядя в темное мутное стекло. Из-за стекла на него смотрел он сам, и еще один он сам, и еще... Бесконечная вереница его двойников вынырнула из пыльных глубин и уставилась на Мельникова.
Он испустил крик, попятился, в панике обернулся через плечо – и там тоже были они – такая же бесконечность маленьких мальчиков в стареньких шортах.
И тут Василий ощутил, что теряется. Словно растекается среди этих бесконечных двойников, без битвы отдает им право быть Василием Мельниковым. Он больше не был один – только ничего хорошего в этом уже не было.
Кто из них настоящий, кто всего лишь отражение? Захотелось уйти, закрыться от этих взглядов, его собственных взглядов, и он упал на колени и закрыл голову руками, и все равно чувствовал, как они смотрят-смотрят-смотрят – и нет им конца и края. Мельников всегда отличался впечатлительностью – до этого самого момента. А после – разительно изменился.
Сколько так продолжалось, это жуткое слияние бесконечных повторяющихся отражений? Он лежал на земле, плакал, но все равно то и дело смотрел в зеркальный тоннель. Он потерялся в этом тоннеле.
Васю нашли спустя два часа – свернувшись клубочком, он лежал между двумя старыми зеркалами и широко открытыми глазами смотрел сквозь стекло. Дома изнервничавшиеся родители задали ему взбучку, и прострация отступила, теперь он плакал и просил прощения. А уже через два дня это снова был жизнерадостный любознательный малыш. Вот только это был другой малыш. Прежний так и остался между зеркал, слившись воедино со своими двойниками. В детстве он не отдавал себе отчета в происшедшем, в юности задумывался и даже ощущал себя каким-то неполноценным, отчего стал прикладываться к спиртному, все глубже погружаясь в алкогольный угар. Иногда ночью ему снилось, что он идет сквозь бесконечный тоннель и пытается найти там себя, еще того, пятилетнего, но не может.
Со временем сны прекратились, и мутный поток повседневного быта вымыл остатки старой тайны, надолго похоронив под вязким илом ненужной памяти. И так получилось, что только бег смог поднять эти захороненные окаменелости. Как глупо, как примитивно, дурацкие детские страхи! Это ведь...
– Стекла! – крикнул Васек. – Я испугался дурацких стекол!
– Я понял, – сказал юнец, – он все-таки ненормальный. К нам никто не придет.
– Из-за двух дурацких зеркал весь этот кошмар! – почти крикнул Васек, не сознавая, что разговаривает с кем-то еще, море воспоминания поглотило его. – А как он отреагирует на свое отражение?!
– Ты что-то придумал? – воскликнул Влад. – Тогда давай исполняй.
В подъезде отчетливо грохнула стальная дверь. Затопали шаги – неторопливо, но неотвратимо. Кто-то поднимался по лестнице.
– Зеркало! – тоном опытного хирурга потребовал Мельников.
Народ в комнате засуетился. Массивное зеркало без оправы сдернули со стены, поднесли к Ваську. Тот скривился, путано стал объяснять, что с зеркалом делать. Вытащили из-под волосатого стул и установили на него стекло так, что в нем отражался темный вход.
– Закройте! – крикнул Васек, и Влад поспешно накинул сдернутое с дивана цветастое покрывало. Отошел полюбоваться своим творением: обстановка в комнате напоминала декорации дешевого фокусника.
По лестнице взбирались все выше, топая так, что стекла звенели. Васек направил указательный палец в сторону двери и молвил вполголоса:
– Он!
Дивер взвел автомат и сунул еще один в руки Степану. Белоспицын нервно улыбался. Все поспешно отступили от коридора.
– Ну, если только это все не сработает... – сказал Дивер тихо и направил ствол автомата на Мельникова.
– Кто-нибудь знает молитвы? – спросил Белоспицын.
С грохотом входная дверь отворилась и звучно шмякнула по косяку. Слабый дневной свет пал на фигуру Витька. Вид его вызвал у Василия Мельникова чувство, схожее с тошнотой.
Витек улыбался. Улыбался, как манекен, которому зачем-то растянули уголки рта. Глаза отражали комнату и собравшихся шестерых людей.
– А вот на!!! – заорал Дивер и открыл огонь с пяти метров, и что-то выкрикивающий Белоспицын присоединился к нему. Все остальные звуки мигом забил грохот автоматной стрельбы, сизый дым вознесся к потолкам и резал глаза. Осколки штукатурки с треском откалывались от стен и отправлялись в свободный полет. Васек что-то орал и махал руками, но этого никто не видел. Мохнач вжался в угол и прикрыл голову лапами.
А Витек стоял, ждал, когда им надоест. И не царапинки, не пылинки не слетело с его головы, и даже поношенная, грязная униформа бомжа вовсе не пострадала.
Первыми патроны закончились у Севрюка, а секунды две спустя у Сани Белоспицына. Финальным аккордом беспорядочной стрельбы стал мощный бросок бывшего спецназовца пустым автоматом в фигуру пришельца. Деревянный приклад АКА звучно врезал Витьку по белоснежным зубам, с хрустом выбив деревянную щепу, после чего оружие брякнулось на пол.
Витек улыбался.
После мгновения подавленной тишины Василий Мельников, бывший друг и соратник незваного гостя, с воплем «Да достал!!!» ринулся вперед и сорвал ткань с зеркала, явив Витьку его собственное отражение.
Витек уставился в зеркало. Зеркало отразило Витька, глаза Витька отразили зеркало, которое отразило Витька с его глазами, которые в свою очередь отражали все то же зеркало.
Зеркальный тоннель возник вновь, но не было никого, кого он мог испугать. Улыбка Витька поблекла, глаза выпучились, и, наверное, это выглядело потешно со стороны. А разрастающиеся глазницы все отражали и отражали. Отражали отражение.
Витек завыл. Он больше не улыбался, белые зубы утратили цвет, стали желтыми и подгнившими, половина их вовсе исчезла. Серебристые глазницы выпячивались вперед, но не могли больше отразить кого-то еще, кроме себя. На другом конце комнаты Василий, наблюдая эти метаморфозы, сжал кулаки и заорал бешено:
– Мерзко, да?! Да посмотри на себя, как я на тебя нагляделся!!!
Глаза-плошки лопнули с удивительно нежным, чарующе-мелодичным звоном. Так бьется дорогой хрусталь. С последним полувоем-полувсхлипом Витек воздел руки в нелепом патетическом жесте и рухнул лицом вперед, стремясь расколоть ненавистное стекло. Не долетел.
Звон повторился, только на этот раз он не был таким нежным – просто звон бьющегося стекла. Тяжело бухнула об пол витиеватая рама, острые осколки разлетелись по ковру живописным веером. Все еще сжимая кулаки, Васек рухнул на колени и стал стучать руками об пол, не зная, что еще сделать от охватившего его чувства победы. О! Оно было необъятным, это чувство!
Перед ним лежало старое пыльное зеркало, то самое, что подстерегало свои жертвы в мусоре на городской свалке. Но теперь оно было безвредным – слепым оком, без сверкающей роговицы стекла.
А подле зеркала лежало бездыханное человеческое тело. Васек заметил его, пересек комнату и наклонился над мертвецом. Оплывшее лицо покойника было густо покрыто засохшими кровоподтеками и искажено страхом и болью.
– Витек, – сказал Мельников, беря в ладони руку напарника, – оно все-таки отпустило тебя.
Потому что тот Витек, что лежал сейчас на ковре, был просто человеком, несчастной жертвой зеркала, и, в сущности, был ни в чем не виноват. Закрытые глаза, перекошенный беззубый рот – неужели и сам Василий раньше выглядел так же?
Все так же сжимая руку мертвого Витька, Василий закрыл глаза – на смену победному торжеству пришло чувство успокоения. Отдых, наконец-то отдых!
– Его надо похоронить, как человека, – сказал Василий, ни к кому не обращаясь.
– Не знаю, как у тебя это получилось, – сказал, Саня Белоспицын тонким дрожащим голосом, – но это было круто.
А Влад Сергеев ничего не сказал – он приходил в себя.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
1
– Ну, – спросил Дивер, – что скажешь хорошего?
– Ничего, – ответил Мельников, – хорошего – ничего. Разве что видел я его.
– Ты уверен? Тот самый, черный, лакированный?
– Он! На заднем стекле надпись.
Дивер согласно кивнул. На этот раз все собрались в квартире Сани Белоспицына. Большая комната здесь оправдывала свое название, к тому же при полном отсутствии мебели становилась чуть ли не залом. Четыре стула и неказистые кухонные табуретки казались на этом пыльном просторе произведением концепт-арта, сделанным художником с явным уклоном в сторону минимализма. Угрюмо поблескивающие стволы в углу завершали картину жирной вороненой точкой.
– И где же?
– Наткнулся возле самого завода. Дважды он въезжал на территорию и оставался там минут тридцать, не меньше. Третий раз выехал в город и, может быть, вернулся – мне досмотреть не удалось, курьеры подъехали.
– А он?
– Ну, он-то раньше уехал.
– Что он там забыл на этой свалке? – спросил Влад. – К чему они, эти заброшенные корпуса?
– А вы слышали байки про этот завод? – спросил Степан.
– Да кто их не слышал? Хлысты... Зэки... шантрапа. Там ведь уже с десяток лет ничего не работает.
– Зона, – сказал Степан со вкусом.
Дивер скривился, глянул на него с неодобрением.
Василий Мельников присел на оставшийся свободным табурет. Одежда его была заляпана грязью и кое-где зияла дырами. После зеркального эпизода Мельников стал безрассудно храбр, как бывает у зайцев, которым вдруг посчастливилось завалить волка, – так что неудивительно, что именно его послали в этот день на разведку.
Это была уже не первая вылазка в город. После бурной дискуссии стало ясно, что свобода действий у них колеблется между двумя пунктами: ничего не делать и, сложа ручки, ждать Исхода или попытаться что-то изменить. Как выяснилось в дальнейшем, единственное, до чего могли дотянуться руки, был черный «сааб» – колесный символ царящей в городе разрухи.
И тяготеющий к командованию Дивер в скором времени развернул настоящую полевую разведку с целью выследить скрывающийся автомобиль. Никого убеждать не пришлось – у всех были свои счеты с черной машиной, так что Севрюку, бывало, становилось слегка не по себе, когда он видел, с каким огнем в глазах вещает об объекте их охоты его собственная община. Особенно сильно он тушевался, когда видел в такие моменты Мартикова – бывший старший экономист, гуманитарий с двумя высшими образованиями, в гневе совершенно утрачивал человеческий облик, окончательно становясь похожим на зверя.
– Ничего, – ответил Мельников, – хорошего – ничего. Разве что видел я его.
– Ты уверен? Тот самый, черный, лакированный?
– Он! На заднем стекле надпись.
Дивер согласно кивнул. На этот раз все собрались в квартире Сани Белоспицына. Большая комната здесь оправдывала свое название, к тому же при полном отсутствии мебели становилась чуть ли не залом. Четыре стула и неказистые кухонные табуретки казались на этом пыльном просторе произведением концепт-арта, сделанным художником с явным уклоном в сторону минимализма. Угрюмо поблескивающие стволы в углу завершали картину жирной вороненой точкой.
– И где же?
– Наткнулся возле самого завода. Дважды он въезжал на территорию и оставался там минут тридцать, не меньше. Третий раз выехал в город и, может быть, вернулся – мне досмотреть не удалось, курьеры подъехали.
– А он?
– Ну, он-то раньше уехал.
– Что он там забыл на этой свалке? – спросил Влад. – К чему они, эти заброшенные корпуса?
– А вы слышали байки про этот завод? – спросил Степан.
– Да кто их не слышал? Хлысты... Зэки... шантрапа. Там ведь уже с десяток лет ничего не работает.
– Зона, – сказал Степан со вкусом.
Дивер скривился, глянул на него с неодобрением.
Василий Мельников присел на оставшийся свободным табурет. Одежда его была заляпана грязью и кое-где зияла дырами. После зеркального эпизода Мельников стал безрассудно храбр, как бывает у зайцев, которым вдруг посчастливилось завалить волка, – так что неудивительно, что именно его послали в этот день на разведку.
Это была уже не первая вылазка в город. После бурной дискуссии стало ясно, что свобода действий у них колеблется между двумя пунктами: ничего не делать и, сложа ручки, ждать Исхода или попытаться что-то изменить. Как выяснилось в дальнейшем, единственное, до чего могли дотянуться руки, был черный «сааб» – колесный символ царящей в городе разрухи.
И тяготеющий к командованию Дивер в скором времени развернул настоящую полевую разведку с целью выследить скрывающийся автомобиль. Никого убеждать не пришлось – у всех были свои счеты с черной машиной, так что Севрюку, бывало, становилось слегка не по себе, когда он видел, с каким огнем в глазах вещает об объекте их охоты его собственная община. Особенно сильно он тушевался, когда видел в такие моменты Мартикова – бывший старший экономист, гуманитарий с двумя высшими образованиями, в гневе совершенно утрачивал человеческий облик, окончательно становясь похожим на зверя.