Страница:
– Он ушел, да? Монстр ушел? Да снимите вы с меня эту повязку.
– Спокойно! – крикнул Дивер. – Спокойно, Евлампий, все по порядку.
– Он был очень хорошим! – дрогнувшим голосом сказал Стрый подошедшим. – Его все считали жестоким. Даже дали дурацкое прозвище, да. А он притворялся, понимаете, он просто притворялся!
– Эй, а где еще один? – вдруг удивился Влад. – Мы же четверых застрелили. А здесь только трое...
От него отмахнулись. Было не до того.
Любопытные глядели сверху на три трупа, на сидящего на асфальте плачущего человека, на подходящих победителей, на одинокого слепца, который, расставив руки, что-то спрашивал тонким, вздрагивающим от ужасной догадки голосом. И, насмотревшись, отворачивались от окна с философским замечанием: чего только в жизни не бывает!
Маленькая локальная трагедия, бесплатный театр для окружающих, воспоминания о котором будут уже послезавтра смыты потоком серого быта.
Но, возвращаясь домой в этот странный и страшный день, Влад Сергеев вдруг подумал: некоторые люди прилагают усилия, чтобы вырваться из дурманящего плена серого быта. А он, наверное, будет первым человеком, который столь же страстно хотел бы в него вернуться. И не он один.
Перееханный локомотивом чудес, маленький отряд многое бы отдал, чтобы нырнуть в этот приземленный быт с головой.
5
6
– Спокойно! – крикнул Дивер. – Спокойно, Евлампий, все по порядку.
– Он был очень хорошим! – дрогнувшим голосом сказал Стрый подошедшим. – Его все считали жестоким. Даже дали дурацкое прозвище, да. А он притворялся, понимаете, он просто притворялся!
– Эй, а где еще один? – вдруг удивился Влад. – Мы же четверых застрелили. А здесь только трое...
От него отмахнулись. Было не до того.
Любопытные глядели сверху на три трупа, на сидящего на асфальте плачущего человека, на подходящих победителей, на одинокого слепца, который, расставив руки, что-то спрашивал тонким, вздрагивающим от ужасной догадки голосом. И, насмотревшись, отворачивались от окна с философским замечанием: чего только в жизни не бывает!
Маленькая локальная трагедия, бесплатный театр для окружающих, воспоминания о котором будут уже послезавтра смыты потоком серого быта.
Но, возвращаясь домой в этот странный и страшный день, Влад Сергеев вдруг подумал: некоторые люди прилагают усилия, чтобы вырваться из дурманящего плена серого быта. А он, наверное, будет первым человеком, который столь же страстно хотел бы в него вернуться. И не он один.
Перееханный локомотивом чудес, маленький отряд многое бы отдал, чтобы нырнуть в этот приземленный быт с головой.
5
– Бред! – сказал Мартиков три дня спустя.
– Колдовство! – сказал Белоспицын. А Никита Трифонов грустно кивнул, соглашаясь и с тем и другим. Странным он был ребенком – мрачным, неулыбчивым, не по-детски вдумчивым, но верящим всему, что попадалось ему на глаза. Влад сказал, что его поведение – следствие психической травмы, случившейся при Исходе матери, и хорошо, что это вообще не закончилось полным аутизмом. Трифонов периодически удивлял взрослых своими странными откровениями и вопросами, на которые у остальных не находилось ответа, даже у эрудированного Влада.
Однако поймать волков предложил именно Никита.
– Да откуда ты знаешь, что они еще в городе? – спросил Влад.
– Они не могут уйти. Они ждут, как и мы.
– Выходит, и тварь бессловесная тоже мучается, – произнес Степан Приходских, – хотя они-то за что?
В этот день с утра прошел первый снег. Кружился, падал мелкими колкими снежинками на притихшую землю. Покрыл улицы тонким белесым налетом, и вот уже время к трем дня, а он все не собирался таять. И это – в конце сентября. Ломающий голову над капризами погоды Владислав, в конце концов, не выдержал и обратился к Никите, ощущая при этом жуткое смущение: это ведь Трифонову полагается спрашивать, почему вода мокрая, а снег холодный, а не ему – окончившему с красным дипломом солидный институт в далекой Москве. Но когда логика пасует, начинаются суеверия и фантазии, и страшные сны пятилетнего ребенка кажутся полными мрачных и неопровержимых пророчеств.
– Они любят тепло, – просто сказал Никита.
– Тепло? Какое же тепло – снег вон сыпет?
– Они любят тепло и поэтому утянули его к себе. Теперь у них весна, а у нас холод.
– Да кто Они?
Но Никита только покачал головой. Короткий и ясный ответ крутился на языке, но сказать он его не мог: мать говорила, что никто не поверит вычитанным из детской книжки глупым страхам.
На следующий день после очередного побоища на Школьной улице Павел Константинович Мартиков очнулся, стоя посередине пустой комнаты в квартире Александра Белоспицына с широко разведенными руками и скрюченными в суставах пальцами. Пока сквозь царивший в голове разброд он пытался понять, что происходит, глаза уже фиксировали окружающее. От стены к стене ходил, совершая в воздухе руками круговые пассы, ослепший Евлампий Хоноров, испуганно выкрикивая что-то вроде: «Что случилось? Что происходит?», а остальные сгрудились в дверях и с откровенным страхом смотрели на Мартикова. Дивер сжимал автомат, дуло которого смотрело прямо в лицо бывшему старшему экономисту. Позади через окно пялилась мутная луна, бросая мертвенный световой квадрат на стену.
– Что?! – выдохнул Мартиков, но тут Евлампий шагнул вперед, наткнулся на стену и загремел на пол. Белоспицын поспешно подскочил к нему, поддерживая под локоть, помог подняться.
– Он успокоился? – спросил кто-то из стоящих с сомнением.
– Что произошло? – спросил Павел Константинович, и очнувшаяся память услужливо подкинула ему воспоминание: он один в пустой, освещенный чарующим лунным светом комнате, а из соседней пахнет духом человеческих тел – сонная беззащитная добыча. Куски мяса.
– Он больше не будет? – направив лицо к луне, вопросил Хоноров. – Скажите, чтобы он перестал. Я же не вижу...
– Угомоните его кто-нибудь! – нервно сказал Владислав. – В два часа ночи такой бедлам! А ты, Мартиков, сейчас в себе?
– В себе...
– Что с ним делать? – вопросил Дивер. – Это уже... да, это третий уже случай. Он нас сожрет когда-нибудь.
– Что я сделал?!
– Успокойся, – сказал Мельников, – порычал и немного погонялся за Хоноровым... чуть не догнал...
Они переглянулись. Сейчас в них совесть боролась с инстинктом самосохранения. Все-таки жить вместе с Мартиковым – все равно что содержать в домашней квартире любовно выращенного тигра.
Мартиков и сам понимал это, понимал, отчего на него бросают косые настороженные взгляды, когда время начинает клониться к вечеру, а луна все прибывает и прибывает, медленно полнея на один бок.
Никита Трифонов, у которого сна не было ни в одном глазу, протиснулся сквозь плотный строй взрослых и подошел к Павлу Константиновичу. Осторожно коснулся длинной звериной шерсти.
– Волчок... – тихо сказал он, – но ему скучно одному...
– Уберите этого юного прорицателя! – взорвался Дивер. – С глаз моих долой. Ночь же, черт!
Трифонова увели, а ночью так никто и не спал, зато наутро Влад выдал безумную идею, отдающую суевериями и просто безумием, но в нынешней обстановке смахивающую на вполне действенную. Мартиков увидел собаку, там, возле реки, и его лицо переменилось, явив на свет сразу обе полярные сущности. И та, звериная, дикоглазая, потянулась к собрату по виду. Да, правильно – это ведь не собака была, а волк – один из тех, что сбежал когда-то из зверинца.
– Может быть, волчья половина хочет быть с кем-то еще, кроме нашего собрата по несчастью? – спросил Влад.
– Только волка придется удержать, – сказал Белоспицын.
– И он что, потянется к ним и выйдет из нашего мохнача? – притопнул ногой Севрюк. – Это безумие!
– Как раз достаточно безумное, чтобы стать истиной, – произнес Влад и поставил в дискуссии точку.
Днем искали волков. Затея эта была бы обречена на очевидную неудачу, если бы не Никита Трифонов. Ведомый непонятным чутьем, он твердо заявил, что зверей можно найти подле завода, с территории которого они иногда выходят в город.
– Опять завод, – удивился Сергеев, – везде он, этот завод!
– Просто там вход, – доверительно сказал ему Трифонов, но наотрез отказался объяснять куда, только скривился болезненно да пустил слезу из края глаза.
Отправились на завод и целый день прокараулили с рыболовной сетью в руках, которую стащили с лодочной станции. К вечеру начали угрюмо переругиваться, потому что волки не шли. Мартиков мечтательно засматривался на всходящую луну, и пришлось его одернуть, а после и вовсе под конвоем отправить домой.
Один раз мимо ворот пронеслись курьеры, сигналя во всю мочь, а потом из ворот выскочили две тени: почти одинаковые, серые в вечерних сумерках, одна чуть меньше другой. Блеснул на свету зеленый диковатый глаз, и тут очнувшиеся от навалившейся в результате долгого ожидания сонливости ловцы накинули сверху сеть.
Волки сопротивлялись, они били лапами, вопили, визжали, как десять разъяренных фурий, клацали клыками и пускали белую пену. Они узнали, что такое свобода, и не собирались так просто от нее отказываться. И спеленатых, как новорожденных младенцев, животных осторожно и с опаской дотащили до улицы Школьной, а от нее непосредственно до городской средней школы, которая ныне, как и два частных элитных колледжа в Верхнем городе, прекратила свое существование, вместе с последним жаждущим знаний школяром. Запыленная и заброшенная спортивная площадка должна была служить полигоном для новоявленных магических испытаний, в которые не верил даже Дивер-Севрюк.
В начале этого лета школа выпустила последний свой старший класс, и первого сентября некому было вновь наполнить опустевшие комнаты, в которых неожиданно, всего за одну ночь, исчезли все до единой парты. Опустев, дом ссутулился еще больше и окончательно приобрел вид классического «дурного места», так что немногочисленные городские жители предпочитали обходить его стороной. Мест таких становилось все больше и больше, так что впору уже было составлять справочник-сопроводитель «по темным и опасным местам города», с обязательным посещением кладбища, завода, полной мертвых бомжей лежки и прочих достопримечательностей.
Сюда, в облупившийся от времени нарисованный белой краской круг, обозначающий центр поля, и принесли волков. К этому времени окончательно стемнело, но луна спасла положение – крутобокая ночная царица то и дело прорывалась сквозь густые облака и роняла свой серебристый, так завораживающий адептов Лунного культа свет.
От мешка с волками протянулась длинная тень, самый край которой робко лизнул покосившееся деревянное ограждение площадки.
– Все! – сказал громко Дивер и взмахнул перебинтованной рукой. – На месте!
Через пять минут привели Мартикова. Он плохо себя чувствовал и вяло отталкивал держащих его Мельникова и Стрыя.
– В районе Стачникова курьеры подрались. Зрелище – во! Пол-улицы собралось – аж человек пять!
Молчаливый и собранный, подошел Никита Трифонов, занял позицию в стороне от всех. Оглянулся на школу, в которую ему уже не суждено пойти.
– Все готовы? – спросил Севрюк.
– Да, давай уж... – махнул рукой Влад. Поддерживаемый с двух сторон Мартиков медленно побрел к сети с волками. Те, почуяв его, утробно и тоскливо завыли. На полпути Мартиков уперся, но объединенными усилиями Мельникова, Степана и Дивера его удалось подтолкнуть ближе, после чего последний быстро отскочил, тряся в воздухе поврежденной рукой.
– Когтями не маши! – заорал он.
Но Мартиков уже не услышал. Глаза его стали приобретать подозрительно желтый оттенок. Волки дико забились в своей сети, и сумей они преодолеть земное притяжение своей волей, уже наверняка летели бы отсюда на всех парах.
Павел Константинович плотоядно клацнул челюстями. Луна глядела ему в глаза – такая же желтая, дикая. Силуэт его еще больше сгорбился, шерсть вроде бы стала гуще. Волки орали так, словно пришел их последний час. Дивер отослал двоих к выходу из спортплощадки – на случай, если на вой кто-нибудь явится.
Потом полуволк сделал шаг вперед и внезапно согнулся, словно его ударили в живот, выдавив при этом невнятный утробный звук. Приходских и Мельников поспешно отошли. Влад нервно притоптывал ногой. Волки замолкли.
В наступившей тишине полуволк звучно вздохнул и вскинул лицо к луне. Вернее, два лица. Волчья морда была полна дикой необузданной силы, человеческое лицо – напротив, слабо и запугано. Выглядело это так странно, что даже Трифонов поспешил отступить на пару шагов.
Гротескная фигура изогнулась, резко качнула головой, как это делает человек, которого вдруг одолел богатырский чих, только на этот раз все происходило беззвучно. Волки молчали, во все глаза наблюдая за творящимся.
Мартиков снова дернулся и снова качнул головой, при этом чуть не упав. Человеческое лицо исказилось от боли, сжало зубы. А волчья морда выдалась вперед, стала видна толстая, покрытая шерстью шея. Нос зверя напряженно принюхивался. Впереди были сородичи – такие же серые и мохнатые, как и он, полюбившие свободу. Зверь дернулся и еще сантиметров на двадцать вышел из дергающейся своей жертвы. Тут Мартиков заорал и скрюченными пальцами попытался запихать звериную морду обратно, но пальцы его прошли насквозь, не встретив никакого сопротивления.
– Помогите! – глухо сказал полуволк и упал на колени.
Присутствующие переглянулись. Зверь дергался и извивался, но, судя по всему, он застрял, выйдя наполовину из своего хозяина. Мартиков глухо стонал и раскачивался из стороны в сторону. Выглядело это настолько неприятно, что Саня Белоспицын закрыл лицо руками.
Это была пародия на рождение, болезненный выход звериной сущности. И, судя по всему, проходил он совсем не гладко. Полуволк стонал и выл, стоя на коленях посреди своего круга, а люди вокруг замерли от страха, не зная, что предпринять.
– Больно! – звонко выкрикнул Мартиков, и мохнатая волчья морда, вырастающая у него из плечей, тошнотворно качнулась.
Белоспицын почувствовал, что близок к обмороку. Трифонов тоже не выдержал и отвернулся.
Зверь снова рванулся и вышел еще на пять сантиметров, вызвав очередные муки Мартикова. Волчьи клыки влажно блестели. И снова застрял.
– Я так не могу! – внятно вымолвил полуволк. – Я так не могу долго, я... – изо рта человеческой головы потекла кровь, красные капли срывались и с кончиков пальцев.
– Да он же помирает! – крикнул Степан, но ему никто не ответил. Все боролись с желанием бежать прочь.
Волчица заскулила призывно. Она смотрела прямо на зверя, уже без страха. Оранжевые злые глаза нашарили ее взгляд, зеленоватый и бессмысленный, и животное рванулись сильнее, еще сильнее, на свет явились мощные лапы с загнутыми агатовыми когтями. Мартиков болезненно орал, кровь капала на холодную землю площадки. Последовал еще рывок – и тело Павла Константиновича рухнуло на землю лицом вниз, щедро разливая кровь. Белоспицын согнулся, и его вырвало. Остальные в шоке глядели на лежащее тело и серебристый мощный силуэт, что неторопливо шел к сети с волками. Это тоже был волк – очень большой, с длинной, замечательной, отдающей серебром шерстью. Он двигался мягко, чуть стелясь над землей. Вот только избитый асфальт был виден сквозь него – создание было полупрозрачным.
Зверь подошел к сетке, наклонился, мощные челюсти сомкнулись, раз, два, а потом из нее поднялась волчица. Грациозно выгнулась, разминая затекшие лапы. Поднялся и волк, сразу глянул в сторону людей и грозно оскалил клыки. Перекушенная сеть осталась лежать, как рваная паутина паука-неудачника.
Призрачный волк оглянулся на миг, блеснул желтым глазом, может – прощался? А потом неторопливо затрусил к загородке. Волки последовали за ним, как члены стаи за своим вожаком. Легкими высокими прыжками стая перемахнула через забор и скрылась из виду.
А в середине площадки с трудом поднимался совершенно незнакомый человек, вида весьма представительного, который не портили даже разодранные лохмотья одежды. Человек обернул свое измазанное кровью лицо и, широко улыбнувшись, сказал приятным, звучным голосом:
– Ну, что встали! Это я! Малец, ты гений! Вундеркинд! Я – снова я! Больше никаких волос и снов про кровь!!! Ради этого стоит жить!
– Ты правильно говорил, Никита, – сказал Владислав, – зверю действительно комфортнее находиться среди своих.
– Нет, это не зверю, – ответил Трифонов, вяло улыбаясь идущему к ним Мартикову. – Это ему. Им не повезло, они в нем ошиблись. Он оказался для них слишком добрый. И у них получился никудышный зверь.
– Ты опять говоришь загадками. Кто Они? Те, из «сааба»?
– И они тоже, – вздохнул Никита.
А Павел Константинович Мартиков, шагающий к своим собратьям по виду, впервые в жизни был полностью и безоговорочно счастлив, и старая, черно-белая жизнь сползала с него, как отслужившая свое ненужная шелуха.
– Я человек, – крикнул Мартиков в ночь, – и я живу!!!
А откуда-то издалека ему откликнулся волчий вой, напоминавший: у каждого свое счастье.
Так закончилась эпопея со звериным проклятьем, и сгинувшие без следа чародеи из «сааба» могли признать свое поражение: вместо того чтобы стать одержимым злобой чудовищем, Мартиков остался человеком, к тому же полностью изменившим взгляды на жизнь.
– Колдовство! – сказал Белоспицын. А Никита Трифонов грустно кивнул, соглашаясь и с тем и другим. Странным он был ребенком – мрачным, неулыбчивым, не по-детски вдумчивым, но верящим всему, что попадалось ему на глаза. Влад сказал, что его поведение – следствие психической травмы, случившейся при Исходе матери, и хорошо, что это вообще не закончилось полным аутизмом. Трифонов периодически удивлял взрослых своими странными откровениями и вопросами, на которые у остальных не находилось ответа, даже у эрудированного Влада.
Однако поймать волков предложил именно Никита.
– Да откуда ты знаешь, что они еще в городе? – спросил Влад.
– Они не могут уйти. Они ждут, как и мы.
– Выходит, и тварь бессловесная тоже мучается, – произнес Степан Приходских, – хотя они-то за что?
В этот день с утра прошел первый снег. Кружился, падал мелкими колкими снежинками на притихшую землю. Покрыл улицы тонким белесым налетом, и вот уже время к трем дня, а он все не собирался таять. И это – в конце сентября. Ломающий голову над капризами погоды Владислав, в конце концов, не выдержал и обратился к Никите, ощущая при этом жуткое смущение: это ведь Трифонову полагается спрашивать, почему вода мокрая, а снег холодный, а не ему – окончившему с красным дипломом солидный институт в далекой Москве. Но когда логика пасует, начинаются суеверия и фантазии, и страшные сны пятилетнего ребенка кажутся полными мрачных и неопровержимых пророчеств.
– Они любят тепло, – просто сказал Никита.
– Тепло? Какое же тепло – снег вон сыпет?
– Они любят тепло и поэтому утянули его к себе. Теперь у них весна, а у нас холод.
– Да кто Они?
Но Никита только покачал головой. Короткий и ясный ответ крутился на языке, но сказать он его не мог: мать говорила, что никто не поверит вычитанным из детской книжки глупым страхам.
На следующий день после очередного побоища на Школьной улице Павел Константинович Мартиков очнулся, стоя посередине пустой комнаты в квартире Александра Белоспицына с широко разведенными руками и скрюченными в суставах пальцами. Пока сквозь царивший в голове разброд он пытался понять, что происходит, глаза уже фиксировали окружающее. От стены к стене ходил, совершая в воздухе руками круговые пассы, ослепший Евлампий Хоноров, испуганно выкрикивая что-то вроде: «Что случилось? Что происходит?», а остальные сгрудились в дверях и с откровенным страхом смотрели на Мартикова. Дивер сжимал автомат, дуло которого смотрело прямо в лицо бывшему старшему экономисту. Позади через окно пялилась мутная луна, бросая мертвенный световой квадрат на стену.
– Что?! – выдохнул Мартиков, но тут Евлампий шагнул вперед, наткнулся на стену и загремел на пол. Белоспицын поспешно подскочил к нему, поддерживая под локоть, помог подняться.
– Он успокоился? – спросил кто-то из стоящих с сомнением.
– Что произошло? – спросил Павел Константинович, и очнувшаяся память услужливо подкинула ему воспоминание: он один в пустой, освещенный чарующим лунным светом комнате, а из соседней пахнет духом человеческих тел – сонная беззащитная добыча. Куски мяса.
– Он больше не будет? – направив лицо к луне, вопросил Хоноров. – Скажите, чтобы он перестал. Я же не вижу...
– Угомоните его кто-нибудь! – нервно сказал Владислав. – В два часа ночи такой бедлам! А ты, Мартиков, сейчас в себе?
– В себе...
– Что с ним делать? – вопросил Дивер. – Это уже... да, это третий уже случай. Он нас сожрет когда-нибудь.
– Что я сделал?!
– Успокойся, – сказал Мельников, – порычал и немного погонялся за Хоноровым... чуть не догнал...
Они переглянулись. Сейчас в них совесть боролась с инстинктом самосохранения. Все-таки жить вместе с Мартиковым – все равно что содержать в домашней квартире любовно выращенного тигра.
Мартиков и сам понимал это, понимал, отчего на него бросают косые настороженные взгляды, когда время начинает клониться к вечеру, а луна все прибывает и прибывает, медленно полнея на один бок.
Никита Трифонов, у которого сна не было ни в одном глазу, протиснулся сквозь плотный строй взрослых и подошел к Павлу Константиновичу. Осторожно коснулся длинной звериной шерсти.
– Волчок... – тихо сказал он, – но ему скучно одному...
– Уберите этого юного прорицателя! – взорвался Дивер. – С глаз моих долой. Ночь же, черт!
Трифонова увели, а ночью так никто и не спал, зато наутро Влад выдал безумную идею, отдающую суевериями и просто безумием, но в нынешней обстановке смахивающую на вполне действенную. Мартиков увидел собаку, там, возле реки, и его лицо переменилось, явив на свет сразу обе полярные сущности. И та, звериная, дикоглазая, потянулась к собрату по виду. Да, правильно – это ведь не собака была, а волк – один из тех, что сбежал когда-то из зверинца.
– Может быть, волчья половина хочет быть с кем-то еще, кроме нашего собрата по несчастью? – спросил Влад.
– Только волка придется удержать, – сказал Белоспицын.
– И он что, потянется к ним и выйдет из нашего мохнача? – притопнул ногой Севрюк. – Это безумие!
– Как раз достаточно безумное, чтобы стать истиной, – произнес Влад и поставил в дискуссии точку.
Днем искали волков. Затея эта была бы обречена на очевидную неудачу, если бы не Никита Трифонов. Ведомый непонятным чутьем, он твердо заявил, что зверей можно найти подле завода, с территории которого они иногда выходят в город.
– Опять завод, – удивился Сергеев, – везде он, этот завод!
– Просто там вход, – доверительно сказал ему Трифонов, но наотрез отказался объяснять куда, только скривился болезненно да пустил слезу из края глаза.
Отправились на завод и целый день прокараулили с рыболовной сетью в руках, которую стащили с лодочной станции. К вечеру начали угрюмо переругиваться, потому что волки не шли. Мартиков мечтательно засматривался на всходящую луну, и пришлось его одернуть, а после и вовсе под конвоем отправить домой.
Один раз мимо ворот пронеслись курьеры, сигналя во всю мочь, а потом из ворот выскочили две тени: почти одинаковые, серые в вечерних сумерках, одна чуть меньше другой. Блеснул на свету зеленый диковатый глаз, и тут очнувшиеся от навалившейся в результате долгого ожидания сонливости ловцы накинули сверху сеть.
Волки сопротивлялись, они били лапами, вопили, визжали, как десять разъяренных фурий, клацали клыками и пускали белую пену. Они узнали, что такое свобода, и не собирались так просто от нее отказываться. И спеленатых, как новорожденных младенцев, животных осторожно и с опаской дотащили до улицы Школьной, а от нее непосредственно до городской средней школы, которая ныне, как и два частных элитных колледжа в Верхнем городе, прекратила свое существование, вместе с последним жаждущим знаний школяром. Запыленная и заброшенная спортивная площадка должна была служить полигоном для новоявленных магических испытаний, в которые не верил даже Дивер-Севрюк.
В начале этого лета школа выпустила последний свой старший класс, и первого сентября некому было вновь наполнить опустевшие комнаты, в которых неожиданно, всего за одну ночь, исчезли все до единой парты. Опустев, дом ссутулился еще больше и окончательно приобрел вид классического «дурного места», так что немногочисленные городские жители предпочитали обходить его стороной. Мест таких становилось все больше и больше, так что впору уже было составлять справочник-сопроводитель «по темным и опасным местам города», с обязательным посещением кладбища, завода, полной мертвых бомжей лежки и прочих достопримечательностей.
Сюда, в облупившийся от времени нарисованный белой краской круг, обозначающий центр поля, и принесли волков. К этому времени окончательно стемнело, но луна спасла положение – крутобокая ночная царица то и дело прорывалась сквозь густые облака и роняла свой серебристый, так завораживающий адептов Лунного культа свет.
От мешка с волками протянулась длинная тень, самый край которой робко лизнул покосившееся деревянное ограждение площадки.
– Все! – сказал громко Дивер и взмахнул перебинтованной рукой. – На месте!
Через пять минут привели Мартикова. Он плохо себя чувствовал и вяло отталкивал держащих его Мельникова и Стрыя.
– В районе Стачникова курьеры подрались. Зрелище – во! Пол-улицы собралось – аж человек пять!
Молчаливый и собранный, подошел Никита Трифонов, занял позицию в стороне от всех. Оглянулся на школу, в которую ему уже не суждено пойти.
– Все готовы? – спросил Севрюк.
– Да, давай уж... – махнул рукой Влад. Поддерживаемый с двух сторон Мартиков медленно побрел к сети с волками. Те, почуяв его, утробно и тоскливо завыли. На полпути Мартиков уперся, но объединенными усилиями Мельникова, Степана и Дивера его удалось подтолкнуть ближе, после чего последний быстро отскочил, тряся в воздухе поврежденной рукой.
– Когтями не маши! – заорал он.
Но Мартиков уже не услышал. Глаза его стали приобретать подозрительно желтый оттенок. Волки дико забились в своей сети, и сумей они преодолеть земное притяжение своей волей, уже наверняка летели бы отсюда на всех парах.
Павел Константинович плотоядно клацнул челюстями. Луна глядела ему в глаза – такая же желтая, дикая. Силуэт его еще больше сгорбился, шерсть вроде бы стала гуще. Волки орали так, словно пришел их последний час. Дивер отослал двоих к выходу из спортплощадки – на случай, если на вой кто-нибудь явится.
Потом полуволк сделал шаг вперед и внезапно согнулся, словно его ударили в живот, выдавив при этом невнятный утробный звук. Приходских и Мельников поспешно отошли. Влад нервно притоптывал ногой. Волки замолкли.
В наступившей тишине полуволк звучно вздохнул и вскинул лицо к луне. Вернее, два лица. Волчья морда была полна дикой необузданной силы, человеческое лицо – напротив, слабо и запугано. Выглядело это так странно, что даже Трифонов поспешил отступить на пару шагов.
Гротескная фигура изогнулась, резко качнула головой, как это делает человек, которого вдруг одолел богатырский чих, только на этот раз все происходило беззвучно. Волки молчали, во все глаза наблюдая за творящимся.
Мартиков снова дернулся и снова качнул головой, при этом чуть не упав. Человеческое лицо исказилось от боли, сжало зубы. А волчья морда выдалась вперед, стала видна толстая, покрытая шерстью шея. Нос зверя напряженно принюхивался. Впереди были сородичи – такие же серые и мохнатые, как и он, полюбившие свободу. Зверь дернулся и еще сантиметров на двадцать вышел из дергающейся своей жертвы. Тут Мартиков заорал и скрюченными пальцами попытался запихать звериную морду обратно, но пальцы его прошли насквозь, не встретив никакого сопротивления.
– Помогите! – глухо сказал полуволк и упал на колени.
Присутствующие переглянулись. Зверь дергался и извивался, но, судя по всему, он застрял, выйдя наполовину из своего хозяина. Мартиков глухо стонал и раскачивался из стороны в сторону. Выглядело это настолько неприятно, что Саня Белоспицын закрыл лицо руками.
Это была пародия на рождение, болезненный выход звериной сущности. И, судя по всему, проходил он совсем не гладко. Полуволк стонал и выл, стоя на коленях посреди своего круга, а люди вокруг замерли от страха, не зная, что предпринять.
– Больно! – звонко выкрикнул Мартиков, и мохнатая волчья морда, вырастающая у него из плечей, тошнотворно качнулась.
Белоспицын почувствовал, что близок к обмороку. Трифонов тоже не выдержал и отвернулся.
Зверь снова рванулся и вышел еще на пять сантиметров, вызвав очередные муки Мартикова. Волчьи клыки влажно блестели. И снова застрял.
– Я так не могу! – внятно вымолвил полуволк. – Я так не могу долго, я... – изо рта человеческой головы потекла кровь, красные капли срывались и с кончиков пальцев.
– Да он же помирает! – крикнул Степан, но ему никто не ответил. Все боролись с желанием бежать прочь.
Волчица заскулила призывно. Она смотрела прямо на зверя, уже без страха. Оранжевые злые глаза нашарили ее взгляд, зеленоватый и бессмысленный, и животное рванулись сильнее, еще сильнее, на свет явились мощные лапы с загнутыми агатовыми когтями. Мартиков болезненно орал, кровь капала на холодную землю площадки. Последовал еще рывок – и тело Павла Константиновича рухнуло на землю лицом вниз, щедро разливая кровь. Белоспицын согнулся, и его вырвало. Остальные в шоке глядели на лежащее тело и серебристый мощный силуэт, что неторопливо шел к сети с волками. Это тоже был волк – очень большой, с длинной, замечательной, отдающей серебром шерстью. Он двигался мягко, чуть стелясь над землей. Вот только избитый асфальт был виден сквозь него – создание было полупрозрачным.
Зверь подошел к сетке, наклонился, мощные челюсти сомкнулись, раз, два, а потом из нее поднялась волчица. Грациозно выгнулась, разминая затекшие лапы. Поднялся и волк, сразу глянул в сторону людей и грозно оскалил клыки. Перекушенная сеть осталась лежать, как рваная паутина паука-неудачника.
Призрачный волк оглянулся на миг, блеснул желтым глазом, может – прощался? А потом неторопливо затрусил к загородке. Волки последовали за ним, как члены стаи за своим вожаком. Легкими высокими прыжками стая перемахнула через забор и скрылась из виду.
А в середине площадки с трудом поднимался совершенно незнакомый человек, вида весьма представительного, который не портили даже разодранные лохмотья одежды. Человек обернул свое измазанное кровью лицо и, широко улыбнувшись, сказал приятным, звучным голосом:
– Ну, что встали! Это я! Малец, ты гений! Вундеркинд! Я – снова я! Больше никаких волос и снов про кровь!!! Ради этого стоит жить!
– Ты правильно говорил, Никита, – сказал Владислав, – зверю действительно комфортнее находиться среди своих.
– Нет, это не зверю, – ответил Трифонов, вяло улыбаясь идущему к ним Мартикову. – Это ему. Им не повезло, они в нем ошиблись. Он оказался для них слишком добрый. И у них получился никудышный зверь.
– Ты опять говоришь загадками. Кто Они? Те, из «сааба»?
– И они тоже, – вздохнул Никита.
А Павел Константинович Мартиков, шагающий к своим собратьям по виду, впервые в жизни был полностью и безоговорочно счастлив, и старая, черно-белая жизнь сползала с него, как отслужившая свое ненужная шелуха.
– Я человек, – крикнул Мартиков в ночь, – и я живу!!!
А откуда-то издалека ему откликнулся волчий вой, напоминавший: у каждого свое счастье.
Так закончилась эпопея со звериным проклятьем, и сгинувшие без следа чародеи из «сааба» могли признать свое поражение: вместо того чтобы стать одержимым злобой чудовищем, Мартиков остался человеком, к тому же полностью изменившим взгляды на жизнь.
6
– Это здесь, – сказал Стрый.
– Ты уверен? – спросил Владислав, глядя на скособоченное приземистое здание крайне захудалого вида.
– Уверен. Оружие брали здесь.
Снежок сверху сыпал прямо новогодний. Нежный, таинственно посверкивающий, разливающий по округе смутное белое сияние и настраивающий на умиротворенно-радостный лад. Трупы на улицах не валялись, но знание об истинной судьбе почти всех жителей поселения действовало на нервы сильнее мертвых тел.
Был поздний вечер в конце сентября.
Закутанный в чужой длиннополый бушлат, Никита Трифонов стоял в отдалении и отвлеченно смотрел на падающие снежинки. Потом высунул язык и поймал одну, после чего светло, совсем по-детски улыбнулся.
Луна подсвечивала холодный ландшафт, а выдыхаемый пар искрился, как стайка сверкающих крошечных брильянтов.
Со дня побоища прошла неделя. Может быть – больше. Владислав Сергеев всматривался в настенный свой календарь с изображением зимнего Старого моста, морщил лоб, пытаясь вычислить, какое сегодня число. Не получалось, сбился со счета он уже довольно давно.
Брезжущий серый рассвет вяло тонул в синих зимних сумерках, и в шесть часов вечера уже открывали внимательные серебристые глаза первые звезды. А потом часы встали, словно разладившись, и, сколько Сергеев ни пытался их завести, сколько ни тряс в надежде оживить, уже никуда не пошли.
Казалось – само время остановилось.
Стрый долго не хотел идти с ними, а Дивер не хотел брать его с собой, аргументируя, что агента Плащевика надо поскорее шлепнуть, чтобы гадостей не наделал.
Влад возразил, сказав, что этот «агент» пребывает в состоянии глубочайшей депрессии, и вообще, возможно – ему просто заморочили голову, наставив на путь зла. Кроме того, сказал Влад, рассудительный и логичный, есть такое понятие – «язык». Раз уж «сааб» оказался пустым, а все его воины безнадежно мертвыми, глупо не воспользоваться знаниями этого впавшего в горестный ступор исхудавшего парня.
Известие о гибели Плащевика Стрый воспринял спокойно, сказав, что он предчувствовал нечто подобное. Зато остальные с интересом выслушали его похождения к непонятной твари из плененного «сааба».
– Что-то у него не вышло, – сказал Мартиков, – его армию разбили, он сам покинул город.
– Он сильно рассчитывал на тебя, – произнес Стрый.
Мартиков только качнул головой. О буре, творящейся у него в душе, он никому не рассказывал. Ни к чему им знать, как легко потерять человечность.
Когда уже окончательно стемнело и наступила ночь – темная и морозная, а в печурке-буржуйке растопили огонь, Дивер принес найденные в «саабе» вещи и показал их Стрыю.
– Я знаю, – сказал Стрый, – откуда это.
Нож он взял, немного подержал в руках, поднес к дверце печурки, чтобы на лезвии заиграли багровые блики. Тени прыгали по металлу, руны извивались, словно дюжина крошечных змей.
– Это наше табельное оружие, – произнес Малахов, – но не только. Еще это символ. Когти.
– Когти? Но зачем? – спросил Влад.
Стрый качнул головой, пожал плечами, а из дальнего угла пустой комнаты ответил Никита, который до этого времени пребывал в некотором подобии транса:
– У них когти. Значит, и у их слуг тоже должны быть когти.
Влад глянул на нож неприязненно, как на мертвую змею, что уже не может укусить, но гадостна одним своим видом.
– А это... – Стрый покачал ключами с химерой. – Это ключи от одного из складов Босха. Это в районе Покаянной... мы там брали оружие. А на этой бумажке шифр от кодового замка.
– А что на складе?
– Оружие, броники, дизтопливо, да там много чего есть...
– Ясно, – сказал Дивер, – завтра идем. Все пожали плечами – завтра так завтра.
Всю ночь Владу снился Евлампий Хоноров, запертый в вечной тьме и отчаянно пытающийся найти оттуда дорогу в цветущий, играющий красками мир.
Назавтра похода не получилось, потому что той же ночью началась история с Мартиковым, за решением которой и прошли два последующих дня. В результате город обзавелся еще одним волком, от призрачного вида которого шарахались даже бывалые, закаленные в боях курьеры, а Влад и спутники получили нового Мартикова, который во всех отношениях был лучше, чем прежний. Павел Константинович и сам почувствовал перемену – больше от него никто не шарахался, и лунными ночами никто не нес безмолвную вахту над его постелью, готовый при малейшем всхрипе бежать бить тревогу.
На третий день пошел снег и словно отмерил начало новой эпохи. Народ с улиц пропал совсем, и даже отверженные забились в какие-то свои норы. Город впал в спячку, которую некоторые могли назвать комой. Жизнь наверху замерла.
Укутавшись в зимнюю тяжелую одежду, побрели через полгорода к Покаянной, где с трудом отыскали упомянутый склад. Собранный из жестяных листов склад напомнил Ваську давнишнюю лежку Жорика. Если бы складское помещение стало вдруг лежкой, то это была бы, несомненно, королева всех лежек – просторная, теплая и с неизгладимой печатью профнепригодности ее строивших.
Малахов возился с замком, пока остальная группа нервно озиралась по сторонам, как шайка несовершеннолетних взломщиков. Дважды щелкнул ключ. Стрый ругнулся сквозь зубы – металл замка покрылся инеем и слегка замерз. Открыл крышку справа от двери и отстучал код. Глухо загудело, и дверь с чуть слышным щелчком подалась вперед.
– Босх не дурак был, – произнес Стрый, жестом прося передать ему лампу, – дверной замок на автономное питание поставил.
Ухватил сваренную из арматуры дверную ручку, с натугой потянул на себя, сминая образовавшийся за день слой снега. Поднял лампу. По стенам запрыгали причудливые тени. Малахов вошел внутрь, а следом за ним Дивер и Степан, оба с фонарями. Из тьмы выделились пыльные углы помещения, отблески запрыгали-заиграли на черном металле.
– Ого... – сказал Белоспицын.
– Много нагреб, да? – с усмешкой бросил Стрый, ставя фонарь на верхушку сбитого из неошкуренных досок ящика. Позади заходили в помещение остальные. Влад недоуменно оглядывался, Мартиков был жизнерадостен, а Никита, напротив, мрачен. Рядом они составляли почти комическую пару.
Оружия тут и вправду было много, даже чересчур. Пирамидки в центре, частокол у стен, целый лес на стенах. Создавалось ощущение, что Босх хотел вооружить целую маленькую армию – все стволы были новыми, с армейскими клеймами. Автоматы, пулеметы, гранатометы подствольные и обычные, гранаты.
– Постой, – сказал вдруг Дивер, продвигаясь вперед и отодвигая Стрыя.
Еще одно полотнище брезента обреталось в середине помещения, накрывая собой что-то очень массивное и высотой почти до низкого, нависающего потолка.
– Что у них там, танк, что ли? – произнес Белоспицын.
– С него станется... нет, ну сейчас по городу лучшее средство передвижения, без дураков! – Степан подтолкнул ногой аккуратно прислоненные к стене огнестрелы.
– Нет, – медленно произнес Севрюк, – не танк...
Потянул брезент на себя, и полотнище сползло на грязный, истоптанный чужими ногами пол. Очередной набор ящиков никому ничего не говорил, за исключением самого Дивера. А он, вскрыв один, отступил на шаг и оглядел пирамиду в целом.
– Пластид, – произнес он.
– Что? – не понял Белоспицын.
– Пластид. Пластиковая взрывчатка. С детонаторами.
– Да ты что... – Влад подошел, глянул на темные, похожие на некачественное мыло бруски. Они выглядели так... безобидно.
– Куда мощнее тротила, – сказал Дивер, – и их тут до черта. Полтонны, не меньше!
– Да этим же можно полгорода подкинуть! – сказал Степан уважительно.
Дивер наклонился, взял сталкера за плечи, сказал доверительно:
– Не пол... Весь город.
– Вот Босх! Да зачем ему столько?! – сказал Владислав, ощутив вдруг, что близость такого количества взрывчатки его нервирует. – Что он собирался взрывать?!
– Это неважно! – сказал Дивер с каким-то непонятным воодушевлением, снова подходя к полной взрывчатки пирамиде. – Босх мертв. Так что теперь это наше.
– Михаил, ты чего? – спросил Сергеев. – Целая куча взрывчатки, что ты с ней будешь делать?
Севрюк помотал головой, медленно, словно во сне.
– И вправду, Севрюк, к чему тебе этот пластид? Жрать его все равно нельзя. Тут другое, – качнул головой Степан.
– Нет, – сказал Дивер, – не другое. Экая здесь силища! Только и ждет, чтобы ее применили. Босх психопат, а какое сокровище припас. Взорву я этот город, ясно, взорву!
– Ну и куда это сокровище заложишь? На Арену в центр? В КПЗ по старой памяти или на Степину набережную за собачку отомстить? – ядовито спросил Влад. – Чтобы еще и Мелочевка из берегов вышла. Большой бум, да?
– Я знаю куда... – вдруг сказал Никита Трифонов.
Все повернулись к нему.
– Изрек... наш маленький оракул, – пробормотал Мельников, а Дивер уставился на Трифонова с немой надеждой. В глазах Севрюка прыгали нехорошие искры.
– Пироман... – вполголоса шепнул Влад.
– Все это надо вниз, – продолжил Никита, казавшийся совсем маленьким возле смертоносной пирамиды, – там пещеры, много пещер. Вся земля изъедена пещерами, как сыр! Все источилось и упадет, если сделать большой взрыв! Тут, – он погладил один из ящиков, – много. А под пещерами живут они. Если взорвет, то... и они пропадут!
– Ты уверен? – спросил Владислав, глядя на скособоченное приземистое здание крайне захудалого вида.
– Уверен. Оружие брали здесь.
Снежок сверху сыпал прямо новогодний. Нежный, таинственно посверкивающий, разливающий по округе смутное белое сияние и настраивающий на умиротворенно-радостный лад. Трупы на улицах не валялись, но знание об истинной судьбе почти всех жителей поселения действовало на нервы сильнее мертвых тел.
Был поздний вечер в конце сентября.
Закутанный в чужой длиннополый бушлат, Никита Трифонов стоял в отдалении и отвлеченно смотрел на падающие снежинки. Потом высунул язык и поймал одну, после чего светло, совсем по-детски улыбнулся.
Луна подсвечивала холодный ландшафт, а выдыхаемый пар искрился, как стайка сверкающих крошечных брильянтов.
Со дня побоища прошла неделя. Может быть – больше. Владислав Сергеев всматривался в настенный свой календарь с изображением зимнего Старого моста, морщил лоб, пытаясь вычислить, какое сегодня число. Не получалось, сбился со счета он уже довольно давно.
Брезжущий серый рассвет вяло тонул в синих зимних сумерках, и в шесть часов вечера уже открывали внимательные серебристые глаза первые звезды. А потом часы встали, словно разладившись, и, сколько Сергеев ни пытался их завести, сколько ни тряс в надежде оживить, уже никуда не пошли.
Казалось – само время остановилось.
Стрый долго не хотел идти с ними, а Дивер не хотел брать его с собой, аргументируя, что агента Плащевика надо поскорее шлепнуть, чтобы гадостей не наделал.
Влад возразил, сказав, что этот «агент» пребывает в состоянии глубочайшей депрессии, и вообще, возможно – ему просто заморочили голову, наставив на путь зла. Кроме того, сказал Влад, рассудительный и логичный, есть такое понятие – «язык». Раз уж «сааб» оказался пустым, а все его воины безнадежно мертвыми, глупо не воспользоваться знаниями этого впавшего в горестный ступор исхудавшего парня.
Известие о гибели Плащевика Стрый воспринял спокойно, сказав, что он предчувствовал нечто подобное. Зато остальные с интересом выслушали его похождения к непонятной твари из плененного «сааба».
– Что-то у него не вышло, – сказал Мартиков, – его армию разбили, он сам покинул город.
– Он сильно рассчитывал на тебя, – произнес Стрый.
Мартиков только качнул головой. О буре, творящейся у него в душе, он никому не рассказывал. Ни к чему им знать, как легко потерять человечность.
Когда уже окончательно стемнело и наступила ночь – темная и морозная, а в печурке-буржуйке растопили огонь, Дивер принес найденные в «саабе» вещи и показал их Стрыю.
– Я знаю, – сказал Стрый, – откуда это.
Нож он взял, немного подержал в руках, поднес к дверце печурки, чтобы на лезвии заиграли багровые блики. Тени прыгали по металлу, руны извивались, словно дюжина крошечных змей.
– Это наше табельное оружие, – произнес Малахов, – но не только. Еще это символ. Когти.
– Когти? Но зачем? – спросил Влад.
Стрый качнул головой, пожал плечами, а из дальнего угла пустой комнаты ответил Никита, который до этого времени пребывал в некотором подобии транса:
– У них когти. Значит, и у их слуг тоже должны быть когти.
Влад глянул на нож неприязненно, как на мертвую змею, что уже не может укусить, но гадостна одним своим видом.
– А это... – Стрый покачал ключами с химерой. – Это ключи от одного из складов Босха. Это в районе Покаянной... мы там брали оружие. А на этой бумажке шифр от кодового замка.
– А что на складе?
– Оружие, броники, дизтопливо, да там много чего есть...
– Ясно, – сказал Дивер, – завтра идем. Все пожали плечами – завтра так завтра.
Всю ночь Владу снился Евлампий Хоноров, запертый в вечной тьме и отчаянно пытающийся найти оттуда дорогу в цветущий, играющий красками мир.
Назавтра похода не получилось, потому что той же ночью началась история с Мартиковым, за решением которой и прошли два последующих дня. В результате город обзавелся еще одним волком, от призрачного вида которого шарахались даже бывалые, закаленные в боях курьеры, а Влад и спутники получили нового Мартикова, который во всех отношениях был лучше, чем прежний. Павел Константинович и сам почувствовал перемену – больше от него никто не шарахался, и лунными ночами никто не нес безмолвную вахту над его постелью, готовый при малейшем всхрипе бежать бить тревогу.
На третий день пошел снег и словно отмерил начало новой эпохи. Народ с улиц пропал совсем, и даже отверженные забились в какие-то свои норы. Город впал в спячку, которую некоторые могли назвать комой. Жизнь наверху замерла.
Укутавшись в зимнюю тяжелую одежду, побрели через полгорода к Покаянной, где с трудом отыскали упомянутый склад. Собранный из жестяных листов склад напомнил Ваську давнишнюю лежку Жорика. Если бы складское помещение стало вдруг лежкой, то это была бы, несомненно, королева всех лежек – просторная, теплая и с неизгладимой печатью профнепригодности ее строивших.
Малахов возился с замком, пока остальная группа нервно озиралась по сторонам, как шайка несовершеннолетних взломщиков. Дважды щелкнул ключ. Стрый ругнулся сквозь зубы – металл замка покрылся инеем и слегка замерз. Открыл крышку справа от двери и отстучал код. Глухо загудело, и дверь с чуть слышным щелчком подалась вперед.
– Босх не дурак был, – произнес Стрый, жестом прося передать ему лампу, – дверной замок на автономное питание поставил.
Ухватил сваренную из арматуры дверную ручку, с натугой потянул на себя, сминая образовавшийся за день слой снега. Поднял лампу. По стенам запрыгали причудливые тени. Малахов вошел внутрь, а следом за ним Дивер и Степан, оба с фонарями. Из тьмы выделились пыльные углы помещения, отблески запрыгали-заиграли на черном металле.
– Ого... – сказал Белоспицын.
– Много нагреб, да? – с усмешкой бросил Стрый, ставя фонарь на верхушку сбитого из неошкуренных досок ящика. Позади заходили в помещение остальные. Влад недоуменно оглядывался, Мартиков был жизнерадостен, а Никита, напротив, мрачен. Рядом они составляли почти комическую пару.
Оружия тут и вправду было много, даже чересчур. Пирамидки в центре, частокол у стен, целый лес на стенах. Создавалось ощущение, что Босх хотел вооружить целую маленькую армию – все стволы были новыми, с армейскими клеймами. Автоматы, пулеметы, гранатометы подствольные и обычные, гранаты.
– Постой, – сказал вдруг Дивер, продвигаясь вперед и отодвигая Стрыя.
Еще одно полотнище брезента обреталось в середине помещения, накрывая собой что-то очень массивное и высотой почти до низкого, нависающего потолка.
– Что у них там, танк, что ли? – произнес Белоспицын.
– С него станется... нет, ну сейчас по городу лучшее средство передвижения, без дураков! – Степан подтолкнул ногой аккуратно прислоненные к стене огнестрелы.
– Нет, – медленно произнес Севрюк, – не танк...
Потянул брезент на себя, и полотнище сползло на грязный, истоптанный чужими ногами пол. Очередной набор ящиков никому ничего не говорил, за исключением самого Дивера. А он, вскрыв один, отступил на шаг и оглядел пирамиду в целом.
– Пластид, – произнес он.
– Что? – не понял Белоспицын.
– Пластид. Пластиковая взрывчатка. С детонаторами.
– Да ты что... – Влад подошел, глянул на темные, похожие на некачественное мыло бруски. Они выглядели так... безобидно.
– Куда мощнее тротила, – сказал Дивер, – и их тут до черта. Полтонны, не меньше!
– Да этим же можно полгорода подкинуть! – сказал Степан уважительно.
Дивер наклонился, взял сталкера за плечи, сказал доверительно:
– Не пол... Весь город.
– Вот Босх! Да зачем ему столько?! – сказал Владислав, ощутив вдруг, что близость такого количества взрывчатки его нервирует. – Что он собирался взрывать?!
– Это неважно! – сказал Дивер с каким-то непонятным воодушевлением, снова подходя к полной взрывчатки пирамиде. – Босх мертв. Так что теперь это наше.
– Михаил, ты чего? – спросил Сергеев. – Целая куча взрывчатки, что ты с ней будешь делать?
Севрюк помотал головой, медленно, словно во сне.
– И вправду, Севрюк, к чему тебе этот пластид? Жрать его все равно нельзя. Тут другое, – качнул головой Степан.
– Нет, – сказал Дивер, – не другое. Экая здесь силища! Только и ждет, чтобы ее применили. Босх психопат, а какое сокровище припас. Взорву я этот город, ясно, взорву!
– Ну и куда это сокровище заложишь? На Арену в центр? В КПЗ по старой памяти или на Степину набережную за собачку отомстить? – ядовито спросил Влад. – Чтобы еще и Мелочевка из берегов вышла. Большой бум, да?
– Я знаю куда... – вдруг сказал Никита Трифонов.
Все повернулись к нему.
– Изрек... наш маленький оракул, – пробормотал Мельников, а Дивер уставился на Трифонова с немой надеждой. В глазах Севрюка прыгали нехорошие искры.
– Пироман... – вполголоса шепнул Влад.
– Все это надо вниз, – продолжил Никита, казавшийся совсем маленьким возле смертоносной пирамиды, – там пещеры, много пещер. Вся земля изъедена пещерами, как сыр! Все источилось и упадет, если сделать большой взрыв! Тут, – он погладил один из ящиков, – много. А под пещерами живут они. Если взорвет, то... и они пропадут!