Страница:
С. К. Не совсем ловко отвечать, но придется. Он привел в журнал нашу провинциальную классику. Белова, Распутина... Следующий шаг - ставку на русскую национальную мысль - уже пришлось делать мне. А русская мысль была нам крайне нужна. Я решил резко расширить круг авторов. Ввести в журнал русское понимание исторических, политических, социальных процессов. Чтобы мы оказались во всеоружии перед страшными и роковыми временами. Я срочно ввел в редколлегию Игоря Шафаревича, Вадима Кожинова, Сергея Небольсина, Александра Михайлова - из Института мировой литературы. Мне нужны были новые идеологические силы. Среди авторов оказались Юрий Бородай, Сергей Кара-Мурза, мобилизовал старую гвардию - Сергея Семанова, Олега Михайлова. Привлек Александра Проханова, сначала как автора замечательных статей, а потом уже и как писателя... Вот и ты к нам приблизился уже в новый период, стал членом редколлегии. Когда я прочитал в "Москве" твои "Очерки литературных нравов", я понял, что ты наш автор... Обратились к литературе русской эмиграции. К Ивану Солоневичу, к наследию Столыпина, ко всей откровенно национальной линии русской эмиграции, которую Сергей Васильевич, естественно, не мог печатать. Этот идеологический блок, этот идеологический заряд действует до сегодняшнего дня. Это и есть абсолютно новый и неизбежный путь журнала.
Надо было искать новые имена в поэзии и прозе. Мы расширили традиционное понимание литературы "Нашего современника". У нас появился Юрий Кузнецов, ранее признававшийся чересчур сложным для журнала, чаще стал печататься Николай Тряпкин со своими стихами о коллективизации. В предыдущем "Нашем современнике" такие стихи были бы невозможны.
Я был свободен уже от цензурных и самоцензурных соображений, это давало большую свободу, но и ответственность. Я всегда был свободным человеком, свободным поэтом... Кроме четырех лет секретарской работы в Московском Союзе писателей, я все остальное время жил и развивался как трава. Я не был никому ничем обязан. У меня не было никаких шор: ни эстетических, ни идеологических, - кроме своего инстинкта. Эта широта помогла мне расширить диапазон талантливых авторов журнала. Я решил привлекать всех патриотов России, всех писателей, у кого есть хоть частица истинной русской боли за происходящее, будь они белые, будь они красные, будь они монархисты, будь они православные или коммунисты. Я почувствовал, что в грядущее, если не попытаться объединить все эти силы, мы не сумеем передать наши национальные идеи.
В. Б. Какой-то период эта твоя идея объединения всех литературных патриотических сил вокруг журнала блестяще удавалась. Я помню те годы, когда печатались рядом Юрий Бондарев и Александр Солженицын, Игорь Шафаревич и Владимир Бушин, Татьяна Глушкова и Владимир Солоухин, Эдуард Лимонов и Владимир Крупин, Александр Зиновьев и Александр Дугин, Леонид Бородин и Валентин Пруссаков, Леонид Леонов и Зинаида Шаховская... Объединить всех этих авторов могло только одно: идея сильной России, идея единого и неделимого государства. Но с неизбежностью вскоре началось отталкивание... Один за другим журнал покидают советские патриоты. Уходит из редколлегии Иван Васильев, уходит из редколлегии и начинает печататься в "Молодой гвардии" Юрий Бондарев. Начинает публиковать жесткие статьи, направленные против белого патриотизма, в той же "Молодой гвардии" Татьяна Глушкова. Забудем о личных симпатиях-антипатиях. У меня начало складываться убеждение, что была предпринята попытка объединить вокруг "Молодой гвардии" писателей советско-патриотического направления, в чем-то явно противостоящих более бело-национальному направлению "Нашего современника". Эта попытка создания из "Молодой гвардии" советско-патриотического журнала, к сожалению, полностью провалилась по вине самой редакции. Почему - к сожалению? Потому, что необходимость в таком журнале именно сегодня остро чувствуется.
И требуется в широком смысле государственно-национальный русский журнал, объединяющий авторов национального и постсоветского государственного направления. Таким и стремится стать, на мой взгляд, "Наш современник". Как ты думаешь, этот уход Ивана Васильева, Юрия Бондарева, или по-женски скандальный, но столь же объективный уход Татьяны Глушковой не прочерчивает ли он линию освобождения журнала от советского периода?
С. К. Да, ты сейчас задел как бы самое больное место, самую уязвимую позицию в "Нашем современнике". Я помню, как Юрий Васильевич Бондарев ушел из редколлегии, не простил нам публикации романа Александра Солженицына. Хотя я специально выбрал из многотомного художественного исследования Солженицына именно "Октябрь 1916 года", потому что там была глава "Ленин в Цюрихе", где с какой-то необыкновенной исторической глубиной Солженицын вскрыл эту масонско-революционную идею разрушения старой России, на которой смыкались вместе и Ленин и Парвус. Ради этого я решился опубликовать в журнале роман Солженицына. Думаю, что Юрий Васильевич тогда погорячился.
Все его друзья и все его единомышленники остались в числе наших авторов. Тот же Александр Солженицын, как к нему ни относись, в одном из интервью сказал, что деревенская проза - это мировая проза и написана самыми выдающимися писателями России. Это была наивысочайшая оценка и Белова, и Распутина, и Астафьева... Но такую же оценку им дает Юрий Бондарев. Значит, есть общие ориентиры. Я это понимал. Но, видимо, идеологическая судьба на время отвела Бондарева от нашего журнала. Так же и с Иваном Васильевым. Когда Иван Васильев почувствовал, что мы начинаем печатать идеологов белой идеи, какими бы патриотами России они ни были, он решил, что "Наш современник" пошел на окончательный разрыв с этапом советской истории. И вышел из редколлегии. Через два-три года, перед самой смертью, за две недели до кончины, он прислал свою рукопись. Тем самым как бы вернулся в "Наш современник". Это был как бы временный, а не стратегический разрыв. То же самое мне бы хотелось думать и о Викторе Астафьеве, замечательном нашем художнике слова...
В. Б. Виктор Астафьев предъявил к вам упреки с противоположной стороны, обвинив вас именно в остающейся советскости, в краснознаменности... Для одних наших уважаемых писателей журнал стал как бы чересчур "белым", для других, стремительно побелевших за годы перестройки, он остался чересчур "красным". В связи с этим еще один ряд бывших авторов, от Астафьева до Ворфоломеева, тоже отошел от журнала. Для третьего ряда авторов: таких, как Юрий Нагибин, Анатолий Алексин или Фазиль Искандер, вы стали чересчур русско-националистичны. Хотя знамя русскости, по-моему, журнал не выпускал ни на минуту в самые крутые сусловско-андроповские времена. Ушли так называемые "либеральные патриоты". Так кто же вы на самом деле, в чем правы ушедшие авторы?
С. К. Мы по-прежнему готовы сотрудничать со всеми талантливыми писателями России, кому дорога культура и история нашей страны, кому дорога русская государственность.
Мы печатаем талантливого прозаика Леонида Бородина, именно у нас вышла "Третья правда" - роман, принесший Бородину заслуженную славу. До нашей публикации он был известен только за рубежом и в диссидентских кругах как узник брежневских лагерей. Одновременно с Бородиным мы печатаем государственника Александра Проханова. Вот наша широта национального диапазона. Бородин не просто убежденный антикоммунист, но и прекрасный писатель, русский писатель по духу и направлению. Так же и Проханов - не просто державный идеолог, идейный вдохновитель двух попыток сохранения великой державы в августе 1991 года и в октябре 1993 года, но и великолепный прозаик, трагический романтик с ярким метафорическим языком. Бородин стремится возродить православный, национальный космос государства, а Проханов считает необходимым сохранить все ценное, что сделано за советское время. Я даю читателю возможность познакомиться и с тем, и с другим. Широта патриотического фронта нам нужна на самом деле чисто русская, то есть бескрайняя. Мы не будем делать журнал сектантским. Или только про-прохановским, или только пробородинским. Это непозволительно для русской культуры. Непозволительно для России в то время, когда мировое сообщество хочет смести Россию с лица земли.
Любое истинное патриотическое чувство для нас является непреходящей ценностью. В каких бы умах оно ни родилось. Мы будем стоять на этой позиции всегда. Нам надо добиться объединения советско-державной и русско-национальной идеи. В этом наше будущее.
В. Б. Я бы добавил следующее, уже как член редколлегии "Нашего современника". Формирование русской национальной идеологии в новой исторической эпохе, происходящее на страницах критического и публицистического отделов журнала, не должно мешать появлению на страницах отделов прозы и поэзии любого яркого национального таланта любого политического направления.
Ни пяди русской земли никому, но и ни одной талантливой строчки не отдадим хулителям России. Все, что талантливо написано русским пером, что не потворствует сатанизму, должно принадлежать России. Существует единая национальная русская культура, где есть место и Спиваку, и Георгию Свиридову, и Глазунову и Сергею Варламову, и Сергею Бондарчуку и Андрею Тарковскому, и Юрию Кузнецову и Олегу Чухонцеву. Все талантливые русские писатели должны стать активом "Нашего современника".
Сейчас же с помощью всей космополитической системы средств массовой информации "Наш современник" хотят загнать в некую резервацию, в отстойник для замшелых патриотов. А всей господствующей культуре навязать новое антинациональное, антигосударственное мышление. И надо сказать, что с помощью нынешних руководителей государства им эта антинациональная линия во многом удается. Все нынешние премии, от "Триумфов" до Букеров, никогда не будут предложены ни Владимиру Личутину, ни Александру Проханову, ни Леониду Бородину - трем ведущим прозаикам журнала "Наш современник". Скажем, я считаю лучшей публикацией 1996 года новую повесть Леонида Бородина "Царица смуты". Ни Пелевин со своим Чапаевым, ни Улицкая, ни тем более Виктор Ерофеев и рядом не стояли... Но сомневаюсь, чтобы хоть один из участников нынешних премиальных комитетов всерьез заинтересовался этой повестью, а тем более присудил ей премию. По мнению разных букеристов, все интересное в литературе творится якобы за пределами журнала "Наш современник". Пропагандируются лишь различные русскоязычные журналы типа "Знамени". Есть ли кризис в русской литературе на самом деле? Какие новые имена появились в "Нашем современнике"?
С. К. Здесь речь может идти и о новых именах в литературе, и о новых авторах для журнала. Не случайно одним из главных новых авторов и даже новым членом редколлегии стал популярный прозаик, ректор Литературного института Сергей Есин. Он - тонкий ироничный писатель интеллектуального склада. Пишет только об интеллигенции. Но каким-то инстинктом художника он почувствовал, что его идеи все-таки будут ближе читателю "Нашего современника". Его осмысление августовской революции, осмысление событий 1993 года заинтересовали самого широкого читателя. Если говорить о более молодых писателях, которых, кстати, наши оппоненты открывают сейчас пачками, но так же быстро и забывают о них, то нам такие открытия краткосрочные не нужны. Зато наиболее серьезные писатели нового поколения все чаще публикуются на наших страницах. Я знаю двух прозаиков, которые, на мой взгляд, наиболее талантливы из поколения новых сорокалетних. Это главная надежда нашей литературы. Прежде всего, это Юрий Козлов, чьим "Геополитическим романсом", опубликованным в нашем журнале, заинтересовались все любители литературы. Это настолько художественно значимая вещь, настолько стилистически отшлифована, что не заметить ее просто было невозможно. Назову и Александра Сегеня. Он работает в нашем журнале, но я его похвалю не за его работу в отделе прозы, а за его собственную прозу. Даже наши идейные противники сквозь зубы, но признают силу его последних романов. Есть уже такое крепкое имя в русской литературе - Александр Сегень. У него нет букеровских премий, но это неважно. Не премии определяют, особенно сегодня, истинную значимость писателя. У того же Личутина нет, по-моему, ни одной общероссийской премии. А кого рядом с ним поставить можно? Сейчас премии дает любой Газпром, любой заграничный банк. Естественно, нашим писателям, русским талантам, на эти премии рассчитывать нечего.
Главный наш прозаик в последние годы - это, конечно, Владимир Личутин. Роман "Раскол", в наше время исследующий противоречия в русском обществе, которые привели к религиозному и общественному расколу, анализирующий в образной форме судьбу России, - это большая удача и журнала, и автора. Это один из крупнейших писателей нашего времени. Так что, несмотря на все общественные кризисы, и сегодня русская литература является, на мой взгляд, лучшей в мире. Даже если совсем закроется наше машиностроение, наше самолетостроение, русская литература останется, потому что русский человек не творить не может. Западная интеллигенция давно лишена творческой энергии. Они приняли как аксиому, что история кончилась. А мы по-прежнему живем в истории и делаем ее. Мы поэтому и разбираемся в истории былой, чтобы понять новую историю.
В. Б. Станислав, хочу задать три вопроса, конкретных и по-своему острых для тебя.
Первое. Есть ли произведения, которые побывали в твоем журнале и были отклонены, о чем ты сейчас остро сожалеешь? Скажем, у нас в газете я бы назвал ряд интереснейших материалов, которые по тем или иным причинам не были у нас опубликованы и вышли в других изданиях. И я искренне переживаю, что не смог их напечатать. Есть ли у тебя такие сожаления - переживания? Случалось ли, что принес тебе роман или повесть Андрей Битов или Олег Павлов, Владимир Богомолов или Алексей Варламов, Георгий Владимов или Дмитрий Балашов и ты не смог опубликовать, а потом волосы на себе рвал?
С. К. Знаешь что, Володя, таких крупных, катастрофических ошибок за это время в редакции не было...
В. Б. А ты не обидишься, если я назову одну из них, на мой собственный взгляд, как члена редколлегии журнала. Помнишь, я пригласил в самом начале перестройки тебя на встречу с приехавшим в первый раз после эмиграции Владимиром Максимовым, а затем спустя какое-то время передал тебе рукопись его нового, только что законченного романа о Колчаке. Если бы мы опубликовали в журнале этот крепкий роман, даже если он и не стал бы явлением в литературе, то думаю и следующий, последний свой замечательный роман "Кочевание до смерти", - он бы тоже принес в "Наш современник". Лично я сожалел о такой потере для журнала...
С. К. Я, Володя, очень хорошо знал Максимова еще в шестидесятые-семидесятые годы. У нас были откровенные разговоры. И когда он уезжал, один из последних разговоров его был со мной. Когда я стал главным редактором и давал одно из первых интервью в "Литературной России", меня спросили о литературе русского Зарубежья. Я немножко самонадеянно сказал: "Ну, а кто там есть?.. Там почти никого нет, кроме Владимира Максимова". Никто из них не написал за рубежом ничего столь значимого, чтобы это было для нас интересно...
Через день Володя Максимов позвонил мне из Парижа, меня не было дома, и он просил передать: "Спасибо Стасику, что он вспомнил меня". Когда ты, Володя, принес рукопись максимовского романа о Колчаке, и я прочел его, то, честно говоря, почувствовал какую-то его схематичность. Не было в нем такого изумительного максимовского бытописания, как в "Семи днях творения". Тогда я его отстранил только потому, что у меня уже были запланированы "Побежденные" Римской-Корсаковой. На мой взгляд, этот роман о судьбе белой идеи, о судьбе дворян, выживающих при Советской власти, был гораздо более эпохальным, более серьезным, более художественно значимым, нежели роман Владимира Максимова, а печатать мне его нужно было целый год. Он так и остался сознательно незамеченным так называемой литературной общественностью. Вот цена их объективности. Я колебался: печатать или не печатать Максимова. Но два романа на близкую тему журнал бы не осилил. Только из этих соображений я не стал печатать Максимова. Я бы мог сказать, что, Володя, мол, через год напечатаем. Но он еще больше бы обиделся...
В. Б. Ну что ж поверим, что ничего художественно значимого ты не отклонил. Вот тебе второй вопрос. А сожалеешь ли ты о публикации каких-то произведений, абсолютно ненужных журналу? Были ли какие-то "обязаловки", за которые тебе потом было бы стыдно? Все ли ты сегодня способен перечитать в своем журнале и согласиться с необходимостью подобных публикаций?
С. К. Горько сожалею о том, что в какое-то время я чересчур рьяно приступил к пересмотру советской истории. Я бы и сейчас напечатал обязательно "Октябрь 1916 года" Александра Солженицына, но вот мы напечатали две статьи Солженицына: его "Слово о Твардовском" и "Письмо в Секретариат Союза писателей СССР". Сейчас перечитал и вижу, что это пропагандистские, поверхностные инвективы. Автор совершенно не предвидел того, чем окончится этот исторический период и какая разруха наступит в результате всех его усилий, которые Запад всемерно поддерживал. Сейчас бы я такие материалы, потрафляющие разрушительному процессу в России, печатать не стал. Жалею, что опубликовал очень средний и занявший много места второстепенный роман Валентина Пикуля "Сталинград". Он был не додуман, не дописан до конца. Магия имени меня завлекла. Ради подписки, ради популярности я пошел на эту публикацию и ошибся.
Жалею, что без серьезных комментариев напечатали речи Столыпина, письмо Ленина о русской церкви. Мы, как и все, в какой-то период увлеклись перестройкой всего и вся. Мы не понимали всей значительности того, что происходило с Россией, не понимали, к чему это все ведет и кто управляет процессом. Мы не понимали и значимости прошедшего советского времени. Масштабность этого всемирно исторического явления видна только сегодня. И то не всем. Мы тогда зациклились на одних теневых и негативных сторонах уходящей исторической эпохи. И совершенно не могли предположить, какая катастрофа ожидает в скором будущем всю нашу страну. Оголтелый антисталинизм - ему мы тоже отдали дань. Есть в антисталинской кампании и наш легкомысленный вклад. Теперь я вижу: дело не в Сталине, а в историческом развитии России.
В. Б. Третий вопрос на конкретную тему. А что бы ты хотел опубликовать? Давай абсолютно свободно помечтаем, какие бы имена тебя бы порадовали, если бы они вдруг появились в журнале? Кого бы ты мечтал пригласить в "Наш современник" из ранее недоступных авторов? Или из отошедших за последние годы? Кто бы не только не помешал, а наоборот, украсил бы страницы журнала?
С. К. Я сожалею, что мы опубликовали лишь в виде книги, но не на страницах журнала, "Историю масонства" в шести томах Бориса Башилова, одного из лучших историков второй волны эмиграции. Это потрясающая работа совершенно забытого русского писателя-эмигранта, умершего в Аргентине. Недавно ее перечитал Илья Глазунов, и он схватился за голову: "Как я этого не знал раньше?.. То, до чего я додумался только сегодня, Борис Башилов написал пятьдесят лет назад!" Очень бы хотелось, конечно, вернуть в наш журнал Петра Палиевского. Я очень бы хотел, чтобы он свою работу о Пушкине, которую сейчас пишет, опубликовал в нашем журнале... Очень бы хотелось, чтобы вернулся к нам и мемуарами и своими последними произведениями замечательный русский писатель Сергей Залыгин. Лучшую свою работу, роман "Комиссия", он опубликовал в "Нашем современнике". Я бы не возражал против публикации новых стихов Татьяны Глушковой. А куда без Виктора Астафьева? Куда ни повернешь, обязательно напорешься на эту глыбу. Мы бы с удовольствием опубликовали его новые произведения. И ему без нас, и нам без него - одинаково одиноко... Вот он сейчас прислал нам письмо для публикации к юбилею журнала. Хорошее и убедительное письмо. Может быть, пора нам сближаться?! И "Царь-рыба", и "Последний поклон", и "Пастух и пастушка" все самое лучшее печаталось в "Нашем современнике". У меня есть надежда, что, может быть, он вернется к нам, в наш журнал...
Русские люди вечно заблуждаются, заходят в тупики, в какие-то крайности, затягиваются в провокаторские ловушки, затягиваются в эмоции времен. Но есть же во всяком русском человеке, как сказано у Гоголя, что-то глубинно русское. И когда-то он опомнится, схватится за голову, выдерет кусок волос из своей шевелюры и все равно вспомнит, что он русский. И снова вернется туда, куда Бог ему велел... Да и кому, как не таким же горемыкам-русским он по-настоящему нужен? Остальные лишь играют им, перебрасывают друг другу...
Сейчас многие знаменитые деятели искусства подводят итоги своей жизни. Пишут мемуары, воспоминания. Сейчас мы печатаем Илью Глазунова, Татьяну Доронину... Но ведь Михаил Ульянов - тоже русский человек! Я не могу себе представить, чтобы он не подводил итоги своей жизни. Как бы он ни поступал в последнее смутное время, но за ним - такие мощные русские характеры. Мне бы очень хотелось увидеть его на наших страницах. Не вычеркнешь его образы в кино, в театре... Я не думаю, чтобы его сумятица продолжалась вечно. Может быть, пора протянуть руку дружбы.
Очень бы мне хотелось получить чистейшие, глубочайшие, удивительные мемуары, если бы их написал наш светлый гений, композитор Георгий Свиридов. Я много раз встречался с ним, мы с ним, если будет позволено сказать такое слово, дружим с середины восьмидесятых годов. Он мне рассказывал удивительные вещи. О тридцатых годах, о сороковых, о шестидесятых... Обо всех перипетиях, которые испытывали люди культуры в сталинские годы. Каждый раз он мне говорил: "Не надо записывать. Еще не время..." Вот если мне удастся такие мемуары получить, это было бы чудо. Это было бы великое событие в нашей культурной жизни...
Александр Исаевич сейчас молчит. Молчание его, как человека мыслящего, реактивного и всегда быстро откликавшегося на все события, не то чтобы странно, а загадочно... Я думаю, что он накапливает силы: духовные, интеллектуальные, - для какого-то нового осмысления того периода, в который он сам попал... Я думаю, что Александр Исаевич, если даст ему Господь, эти новые итоги подведет. Думаю, что там будут и новые прозрения, что там будет и какая-то доля раскаяния.
В. Б. Ну, и последнее. Мнение главного редактора журнала Станислава Куняева о роли "Нашего современника" в истории России?
С. К. Я думаю, "Наш современник" - это таинственное, магическое и в некоторой степени загадочное явление в истории России. "Наш современник" уже сорок лет изучает то, что называется русским человеком, а русский человек - загадка не только для Запада. Мы сами для себя - загадка. И наше творчество посвящено тому, чтобы разгадать загадку русского человека. Разгадать загадку самих себя.
В. Б. Не секрет, что "Наш современник" является пугалом для многих интеллигентов из-за того, что он якобы страдает ксенофобией, шовинизмом и так далее... Я на днях перечитывал репортажи о вашей поездке по Соединенным Штатам Америки, опубликованные в четырех номерах "Нового русского слова". Там все ваши ответы на вопросы, задаваемые на вечерах. Там вас назвали в газетах "десантом советских нацистов". Что удивительно, в вашей группе были все достаточно умеренные патриоты. По сути, не было ни одного из таких, кого мы сами называем "крутыми". Виктор Лихоносов, Леонид Бородин, Светлана Селиванова, Эрнст Сафонов, Олег Михайлов... За что же вас "нацистами" прозвали? В этот ряд спокойно можно было и Сергея Залыгина поставить, и Александра Солженицына. Читая ваши ответы, я удивился их оборонительности. Все вы достаточно робко оборонялись от активных и агрессивных резников и яновых... Вы постоянно оправдывались, старались обелить себя, уж не знаю от чего. Какой нацист из Эрика Сафонова? Что за нацистка Света Селиванова? Это и есть наша вина - нас загнали в угол, и мы лишь огрызаемся. Хватит обороняться! Пора четко сказать, что у нас есть национальная программа, что мы - патриоты России, мы не угрожаем ни Европе, ни Азии, но и нас задирать ни к чему. Пора в России научиться уважать русские национальные интересы. Хватит стыдиться звания "патриот".
С. К. Да, ты совершенно справедливо вспомнил эту поездку. Я о ней вспоминаю с чувством стыда. Мы, к сожалению, тогда еще (а это был 1990 год) были в Америке немножко запрограммированы на тот демократический искус, о котором мы мечтали у себя в России. Мы искали, как придти к демократии, опираясь на американский опыт. Это была такая приманка. Мы не понимали, куда мы приехали... В нашей поездке было и легкомыслие, и растерянность, и желание пристроиться к американской демократии. Иногда мы огрызались, но как-то чисто эмоционально, когда нас чересчур уж оскорбляли. На публике, на выступлениях, на встречах с прессой какая-то русская твердость не прозвучала. Мы были не готовы к этой поездке. Мы не могли предположить, что весь план разрушения России уже был готов и наша поездка входила в этот план. Они хотели посмотреть, есть ли у нас, русских, воля к сопротивлению. И вдруг они увидели, что у нас есть щенячье желание узнать, что такое Америка, а воли к сопротивлению нет... Я говорю обо всех, в том числе и о себе. Единственно, где мы отводили душу, это в семьях русских эмигрантов. На широких встречах мы так и не смогли смело заявить о себе. Все доказывали, что мы не хуже американцев, и оправдывались, что мы никому не угрожаем... Я недавно читал в "Знамени" воспоминания Михаила Козакова. Он пишет, как художник Збарский решил уехать то ли в Америку, то ли в Израиль. Его Козаков спрашивает, почему он уезжает. Тот отвечает: "Уезжаю потому, что у меня все есть. Я - модный художник. У меня есть квартира, машина, заказы... Но это кино мне надоело... Хочу посмотреть другое кино..."
Надо было искать новые имена в поэзии и прозе. Мы расширили традиционное понимание литературы "Нашего современника". У нас появился Юрий Кузнецов, ранее признававшийся чересчур сложным для журнала, чаще стал печататься Николай Тряпкин со своими стихами о коллективизации. В предыдущем "Нашем современнике" такие стихи были бы невозможны.
Я был свободен уже от цензурных и самоцензурных соображений, это давало большую свободу, но и ответственность. Я всегда был свободным человеком, свободным поэтом... Кроме четырех лет секретарской работы в Московском Союзе писателей, я все остальное время жил и развивался как трава. Я не был никому ничем обязан. У меня не было никаких шор: ни эстетических, ни идеологических, - кроме своего инстинкта. Эта широта помогла мне расширить диапазон талантливых авторов журнала. Я решил привлекать всех патриотов России, всех писателей, у кого есть хоть частица истинной русской боли за происходящее, будь они белые, будь они красные, будь они монархисты, будь они православные или коммунисты. Я почувствовал, что в грядущее, если не попытаться объединить все эти силы, мы не сумеем передать наши национальные идеи.
В. Б. Какой-то период эта твоя идея объединения всех литературных патриотических сил вокруг журнала блестяще удавалась. Я помню те годы, когда печатались рядом Юрий Бондарев и Александр Солженицын, Игорь Шафаревич и Владимир Бушин, Татьяна Глушкова и Владимир Солоухин, Эдуард Лимонов и Владимир Крупин, Александр Зиновьев и Александр Дугин, Леонид Бородин и Валентин Пруссаков, Леонид Леонов и Зинаида Шаховская... Объединить всех этих авторов могло только одно: идея сильной России, идея единого и неделимого государства. Но с неизбежностью вскоре началось отталкивание... Один за другим журнал покидают советские патриоты. Уходит из редколлегии Иван Васильев, уходит из редколлегии и начинает печататься в "Молодой гвардии" Юрий Бондарев. Начинает публиковать жесткие статьи, направленные против белого патриотизма, в той же "Молодой гвардии" Татьяна Глушкова. Забудем о личных симпатиях-антипатиях. У меня начало складываться убеждение, что была предпринята попытка объединить вокруг "Молодой гвардии" писателей советско-патриотического направления, в чем-то явно противостоящих более бело-национальному направлению "Нашего современника". Эта попытка создания из "Молодой гвардии" советско-патриотического журнала, к сожалению, полностью провалилась по вине самой редакции. Почему - к сожалению? Потому, что необходимость в таком журнале именно сегодня остро чувствуется.
И требуется в широком смысле государственно-национальный русский журнал, объединяющий авторов национального и постсоветского государственного направления. Таким и стремится стать, на мой взгляд, "Наш современник". Как ты думаешь, этот уход Ивана Васильева, Юрия Бондарева, или по-женски скандальный, но столь же объективный уход Татьяны Глушковой не прочерчивает ли он линию освобождения журнала от советского периода?
С. К. Да, ты сейчас задел как бы самое больное место, самую уязвимую позицию в "Нашем современнике". Я помню, как Юрий Васильевич Бондарев ушел из редколлегии, не простил нам публикации романа Александра Солженицына. Хотя я специально выбрал из многотомного художественного исследования Солженицына именно "Октябрь 1916 года", потому что там была глава "Ленин в Цюрихе", где с какой-то необыкновенной исторической глубиной Солженицын вскрыл эту масонско-революционную идею разрушения старой России, на которой смыкались вместе и Ленин и Парвус. Ради этого я решился опубликовать в журнале роман Солженицына. Думаю, что Юрий Васильевич тогда погорячился.
Все его друзья и все его единомышленники остались в числе наших авторов. Тот же Александр Солженицын, как к нему ни относись, в одном из интервью сказал, что деревенская проза - это мировая проза и написана самыми выдающимися писателями России. Это была наивысочайшая оценка и Белова, и Распутина, и Астафьева... Но такую же оценку им дает Юрий Бондарев. Значит, есть общие ориентиры. Я это понимал. Но, видимо, идеологическая судьба на время отвела Бондарева от нашего журнала. Так же и с Иваном Васильевым. Когда Иван Васильев почувствовал, что мы начинаем печатать идеологов белой идеи, какими бы патриотами России они ни были, он решил, что "Наш современник" пошел на окончательный разрыв с этапом советской истории. И вышел из редколлегии. Через два-три года, перед самой смертью, за две недели до кончины, он прислал свою рукопись. Тем самым как бы вернулся в "Наш современник". Это был как бы временный, а не стратегический разрыв. То же самое мне бы хотелось думать и о Викторе Астафьеве, замечательном нашем художнике слова...
В. Б. Виктор Астафьев предъявил к вам упреки с противоположной стороны, обвинив вас именно в остающейся советскости, в краснознаменности... Для одних наших уважаемых писателей журнал стал как бы чересчур "белым", для других, стремительно побелевших за годы перестройки, он остался чересчур "красным". В связи с этим еще один ряд бывших авторов, от Астафьева до Ворфоломеева, тоже отошел от журнала. Для третьего ряда авторов: таких, как Юрий Нагибин, Анатолий Алексин или Фазиль Искандер, вы стали чересчур русско-националистичны. Хотя знамя русскости, по-моему, журнал не выпускал ни на минуту в самые крутые сусловско-андроповские времена. Ушли так называемые "либеральные патриоты". Так кто же вы на самом деле, в чем правы ушедшие авторы?
С. К. Мы по-прежнему готовы сотрудничать со всеми талантливыми писателями России, кому дорога культура и история нашей страны, кому дорога русская государственность.
Мы печатаем талантливого прозаика Леонида Бородина, именно у нас вышла "Третья правда" - роман, принесший Бородину заслуженную славу. До нашей публикации он был известен только за рубежом и в диссидентских кругах как узник брежневских лагерей. Одновременно с Бородиным мы печатаем государственника Александра Проханова. Вот наша широта национального диапазона. Бородин не просто убежденный антикоммунист, но и прекрасный писатель, русский писатель по духу и направлению. Так же и Проханов - не просто державный идеолог, идейный вдохновитель двух попыток сохранения великой державы в августе 1991 года и в октябре 1993 года, но и великолепный прозаик, трагический романтик с ярким метафорическим языком. Бородин стремится возродить православный, национальный космос государства, а Проханов считает необходимым сохранить все ценное, что сделано за советское время. Я даю читателю возможность познакомиться и с тем, и с другим. Широта патриотического фронта нам нужна на самом деле чисто русская, то есть бескрайняя. Мы не будем делать журнал сектантским. Или только про-прохановским, или только пробородинским. Это непозволительно для русской культуры. Непозволительно для России в то время, когда мировое сообщество хочет смести Россию с лица земли.
Любое истинное патриотическое чувство для нас является непреходящей ценностью. В каких бы умах оно ни родилось. Мы будем стоять на этой позиции всегда. Нам надо добиться объединения советско-державной и русско-национальной идеи. В этом наше будущее.
В. Б. Я бы добавил следующее, уже как член редколлегии "Нашего современника". Формирование русской национальной идеологии в новой исторической эпохе, происходящее на страницах критического и публицистического отделов журнала, не должно мешать появлению на страницах отделов прозы и поэзии любого яркого национального таланта любого политического направления.
Ни пяди русской земли никому, но и ни одной талантливой строчки не отдадим хулителям России. Все, что талантливо написано русским пером, что не потворствует сатанизму, должно принадлежать России. Существует единая национальная русская культура, где есть место и Спиваку, и Георгию Свиридову, и Глазунову и Сергею Варламову, и Сергею Бондарчуку и Андрею Тарковскому, и Юрию Кузнецову и Олегу Чухонцеву. Все талантливые русские писатели должны стать активом "Нашего современника".
Сейчас же с помощью всей космополитической системы средств массовой информации "Наш современник" хотят загнать в некую резервацию, в отстойник для замшелых патриотов. А всей господствующей культуре навязать новое антинациональное, антигосударственное мышление. И надо сказать, что с помощью нынешних руководителей государства им эта антинациональная линия во многом удается. Все нынешние премии, от "Триумфов" до Букеров, никогда не будут предложены ни Владимиру Личутину, ни Александру Проханову, ни Леониду Бородину - трем ведущим прозаикам журнала "Наш современник". Скажем, я считаю лучшей публикацией 1996 года новую повесть Леонида Бородина "Царица смуты". Ни Пелевин со своим Чапаевым, ни Улицкая, ни тем более Виктор Ерофеев и рядом не стояли... Но сомневаюсь, чтобы хоть один из участников нынешних премиальных комитетов всерьез заинтересовался этой повестью, а тем более присудил ей премию. По мнению разных букеристов, все интересное в литературе творится якобы за пределами журнала "Наш современник". Пропагандируются лишь различные русскоязычные журналы типа "Знамени". Есть ли кризис в русской литературе на самом деле? Какие новые имена появились в "Нашем современнике"?
С. К. Здесь речь может идти и о новых именах в литературе, и о новых авторах для журнала. Не случайно одним из главных новых авторов и даже новым членом редколлегии стал популярный прозаик, ректор Литературного института Сергей Есин. Он - тонкий ироничный писатель интеллектуального склада. Пишет только об интеллигенции. Но каким-то инстинктом художника он почувствовал, что его идеи все-таки будут ближе читателю "Нашего современника". Его осмысление августовской революции, осмысление событий 1993 года заинтересовали самого широкого читателя. Если говорить о более молодых писателях, которых, кстати, наши оппоненты открывают сейчас пачками, но так же быстро и забывают о них, то нам такие открытия краткосрочные не нужны. Зато наиболее серьезные писатели нового поколения все чаще публикуются на наших страницах. Я знаю двух прозаиков, которые, на мой взгляд, наиболее талантливы из поколения новых сорокалетних. Это главная надежда нашей литературы. Прежде всего, это Юрий Козлов, чьим "Геополитическим романсом", опубликованным в нашем журнале, заинтересовались все любители литературы. Это настолько художественно значимая вещь, настолько стилистически отшлифована, что не заметить ее просто было невозможно. Назову и Александра Сегеня. Он работает в нашем журнале, но я его похвалю не за его работу в отделе прозы, а за его собственную прозу. Даже наши идейные противники сквозь зубы, но признают силу его последних романов. Есть уже такое крепкое имя в русской литературе - Александр Сегень. У него нет букеровских премий, но это неважно. Не премии определяют, особенно сегодня, истинную значимость писателя. У того же Личутина нет, по-моему, ни одной общероссийской премии. А кого рядом с ним поставить можно? Сейчас премии дает любой Газпром, любой заграничный банк. Естественно, нашим писателям, русским талантам, на эти премии рассчитывать нечего.
Главный наш прозаик в последние годы - это, конечно, Владимир Личутин. Роман "Раскол", в наше время исследующий противоречия в русском обществе, которые привели к религиозному и общественному расколу, анализирующий в образной форме судьбу России, - это большая удача и журнала, и автора. Это один из крупнейших писателей нашего времени. Так что, несмотря на все общественные кризисы, и сегодня русская литература является, на мой взгляд, лучшей в мире. Даже если совсем закроется наше машиностроение, наше самолетостроение, русская литература останется, потому что русский человек не творить не может. Западная интеллигенция давно лишена творческой энергии. Они приняли как аксиому, что история кончилась. А мы по-прежнему живем в истории и делаем ее. Мы поэтому и разбираемся в истории былой, чтобы понять новую историю.
В. Б. Станислав, хочу задать три вопроса, конкретных и по-своему острых для тебя.
Первое. Есть ли произведения, которые побывали в твоем журнале и были отклонены, о чем ты сейчас остро сожалеешь? Скажем, у нас в газете я бы назвал ряд интереснейших материалов, которые по тем или иным причинам не были у нас опубликованы и вышли в других изданиях. И я искренне переживаю, что не смог их напечатать. Есть ли у тебя такие сожаления - переживания? Случалось ли, что принес тебе роман или повесть Андрей Битов или Олег Павлов, Владимир Богомолов или Алексей Варламов, Георгий Владимов или Дмитрий Балашов и ты не смог опубликовать, а потом волосы на себе рвал?
С. К. Знаешь что, Володя, таких крупных, катастрофических ошибок за это время в редакции не было...
В. Б. А ты не обидишься, если я назову одну из них, на мой собственный взгляд, как члена редколлегии журнала. Помнишь, я пригласил в самом начале перестройки тебя на встречу с приехавшим в первый раз после эмиграции Владимиром Максимовым, а затем спустя какое-то время передал тебе рукопись его нового, только что законченного романа о Колчаке. Если бы мы опубликовали в журнале этот крепкий роман, даже если он и не стал бы явлением в литературе, то думаю и следующий, последний свой замечательный роман "Кочевание до смерти", - он бы тоже принес в "Наш современник". Лично я сожалел о такой потере для журнала...
С. К. Я, Володя, очень хорошо знал Максимова еще в шестидесятые-семидесятые годы. У нас были откровенные разговоры. И когда он уезжал, один из последних разговоров его был со мной. Когда я стал главным редактором и давал одно из первых интервью в "Литературной России", меня спросили о литературе русского Зарубежья. Я немножко самонадеянно сказал: "Ну, а кто там есть?.. Там почти никого нет, кроме Владимира Максимова". Никто из них не написал за рубежом ничего столь значимого, чтобы это было для нас интересно...
Через день Володя Максимов позвонил мне из Парижа, меня не было дома, и он просил передать: "Спасибо Стасику, что он вспомнил меня". Когда ты, Володя, принес рукопись максимовского романа о Колчаке, и я прочел его, то, честно говоря, почувствовал какую-то его схематичность. Не было в нем такого изумительного максимовского бытописания, как в "Семи днях творения". Тогда я его отстранил только потому, что у меня уже были запланированы "Побежденные" Римской-Корсаковой. На мой взгляд, этот роман о судьбе белой идеи, о судьбе дворян, выживающих при Советской власти, был гораздо более эпохальным, более серьезным, более художественно значимым, нежели роман Владимира Максимова, а печатать мне его нужно было целый год. Он так и остался сознательно незамеченным так называемой литературной общественностью. Вот цена их объективности. Я колебался: печатать или не печатать Максимова. Но два романа на близкую тему журнал бы не осилил. Только из этих соображений я не стал печатать Максимова. Я бы мог сказать, что, Володя, мол, через год напечатаем. Но он еще больше бы обиделся...
В. Б. Ну что ж поверим, что ничего художественно значимого ты не отклонил. Вот тебе второй вопрос. А сожалеешь ли ты о публикации каких-то произведений, абсолютно ненужных журналу? Были ли какие-то "обязаловки", за которые тебе потом было бы стыдно? Все ли ты сегодня способен перечитать в своем журнале и согласиться с необходимостью подобных публикаций?
С. К. Горько сожалею о том, что в какое-то время я чересчур рьяно приступил к пересмотру советской истории. Я бы и сейчас напечатал обязательно "Октябрь 1916 года" Александра Солженицына, но вот мы напечатали две статьи Солженицына: его "Слово о Твардовском" и "Письмо в Секретариат Союза писателей СССР". Сейчас перечитал и вижу, что это пропагандистские, поверхностные инвективы. Автор совершенно не предвидел того, чем окончится этот исторический период и какая разруха наступит в результате всех его усилий, которые Запад всемерно поддерживал. Сейчас бы я такие материалы, потрафляющие разрушительному процессу в России, печатать не стал. Жалею, что опубликовал очень средний и занявший много места второстепенный роман Валентина Пикуля "Сталинград". Он был не додуман, не дописан до конца. Магия имени меня завлекла. Ради подписки, ради популярности я пошел на эту публикацию и ошибся.
Жалею, что без серьезных комментариев напечатали речи Столыпина, письмо Ленина о русской церкви. Мы, как и все, в какой-то период увлеклись перестройкой всего и вся. Мы не понимали всей значительности того, что происходило с Россией, не понимали, к чему это все ведет и кто управляет процессом. Мы не понимали и значимости прошедшего советского времени. Масштабность этого всемирно исторического явления видна только сегодня. И то не всем. Мы тогда зациклились на одних теневых и негативных сторонах уходящей исторической эпохи. И совершенно не могли предположить, какая катастрофа ожидает в скором будущем всю нашу страну. Оголтелый антисталинизм - ему мы тоже отдали дань. Есть в антисталинской кампании и наш легкомысленный вклад. Теперь я вижу: дело не в Сталине, а в историческом развитии России.
В. Б. Третий вопрос на конкретную тему. А что бы ты хотел опубликовать? Давай абсолютно свободно помечтаем, какие бы имена тебя бы порадовали, если бы они вдруг появились в журнале? Кого бы ты мечтал пригласить в "Наш современник" из ранее недоступных авторов? Или из отошедших за последние годы? Кто бы не только не помешал, а наоборот, украсил бы страницы журнала?
С. К. Я сожалею, что мы опубликовали лишь в виде книги, но не на страницах журнала, "Историю масонства" в шести томах Бориса Башилова, одного из лучших историков второй волны эмиграции. Это потрясающая работа совершенно забытого русского писателя-эмигранта, умершего в Аргентине. Недавно ее перечитал Илья Глазунов, и он схватился за голову: "Как я этого не знал раньше?.. То, до чего я додумался только сегодня, Борис Башилов написал пятьдесят лет назад!" Очень бы хотелось, конечно, вернуть в наш журнал Петра Палиевского. Я очень бы хотел, чтобы он свою работу о Пушкине, которую сейчас пишет, опубликовал в нашем журнале... Очень бы хотелось, чтобы вернулся к нам и мемуарами и своими последними произведениями замечательный русский писатель Сергей Залыгин. Лучшую свою работу, роман "Комиссия", он опубликовал в "Нашем современнике". Я бы не возражал против публикации новых стихов Татьяны Глушковой. А куда без Виктора Астафьева? Куда ни повернешь, обязательно напорешься на эту глыбу. Мы бы с удовольствием опубликовали его новые произведения. И ему без нас, и нам без него - одинаково одиноко... Вот он сейчас прислал нам письмо для публикации к юбилею журнала. Хорошее и убедительное письмо. Может быть, пора нам сближаться?! И "Царь-рыба", и "Последний поклон", и "Пастух и пастушка" все самое лучшее печаталось в "Нашем современнике". У меня есть надежда, что, может быть, он вернется к нам, в наш журнал...
Русские люди вечно заблуждаются, заходят в тупики, в какие-то крайности, затягиваются в провокаторские ловушки, затягиваются в эмоции времен. Но есть же во всяком русском человеке, как сказано у Гоголя, что-то глубинно русское. И когда-то он опомнится, схватится за голову, выдерет кусок волос из своей шевелюры и все равно вспомнит, что он русский. И снова вернется туда, куда Бог ему велел... Да и кому, как не таким же горемыкам-русским он по-настоящему нужен? Остальные лишь играют им, перебрасывают друг другу...
Сейчас многие знаменитые деятели искусства подводят итоги своей жизни. Пишут мемуары, воспоминания. Сейчас мы печатаем Илью Глазунова, Татьяну Доронину... Но ведь Михаил Ульянов - тоже русский человек! Я не могу себе представить, чтобы он не подводил итоги своей жизни. Как бы он ни поступал в последнее смутное время, но за ним - такие мощные русские характеры. Мне бы очень хотелось увидеть его на наших страницах. Не вычеркнешь его образы в кино, в театре... Я не думаю, чтобы его сумятица продолжалась вечно. Может быть, пора протянуть руку дружбы.
Очень бы мне хотелось получить чистейшие, глубочайшие, удивительные мемуары, если бы их написал наш светлый гений, композитор Георгий Свиридов. Я много раз встречался с ним, мы с ним, если будет позволено сказать такое слово, дружим с середины восьмидесятых годов. Он мне рассказывал удивительные вещи. О тридцатых годах, о сороковых, о шестидесятых... Обо всех перипетиях, которые испытывали люди культуры в сталинские годы. Каждый раз он мне говорил: "Не надо записывать. Еще не время..." Вот если мне удастся такие мемуары получить, это было бы чудо. Это было бы великое событие в нашей культурной жизни...
Александр Исаевич сейчас молчит. Молчание его, как человека мыслящего, реактивного и всегда быстро откликавшегося на все события, не то чтобы странно, а загадочно... Я думаю, что он накапливает силы: духовные, интеллектуальные, - для какого-то нового осмысления того периода, в который он сам попал... Я думаю, что Александр Исаевич, если даст ему Господь, эти новые итоги подведет. Думаю, что там будут и новые прозрения, что там будет и какая-то доля раскаяния.
В. Б. Ну, и последнее. Мнение главного редактора журнала Станислава Куняева о роли "Нашего современника" в истории России?
С. К. Я думаю, "Наш современник" - это таинственное, магическое и в некоторой степени загадочное явление в истории России. "Наш современник" уже сорок лет изучает то, что называется русским человеком, а русский человек - загадка не только для Запада. Мы сами для себя - загадка. И наше творчество посвящено тому, чтобы разгадать загадку русского человека. Разгадать загадку самих себя.
В. Б. Не секрет, что "Наш современник" является пугалом для многих интеллигентов из-за того, что он якобы страдает ксенофобией, шовинизмом и так далее... Я на днях перечитывал репортажи о вашей поездке по Соединенным Штатам Америки, опубликованные в четырех номерах "Нового русского слова". Там все ваши ответы на вопросы, задаваемые на вечерах. Там вас назвали в газетах "десантом советских нацистов". Что удивительно, в вашей группе были все достаточно умеренные патриоты. По сути, не было ни одного из таких, кого мы сами называем "крутыми". Виктор Лихоносов, Леонид Бородин, Светлана Селиванова, Эрнст Сафонов, Олег Михайлов... За что же вас "нацистами" прозвали? В этот ряд спокойно можно было и Сергея Залыгина поставить, и Александра Солженицына. Читая ваши ответы, я удивился их оборонительности. Все вы достаточно робко оборонялись от активных и агрессивных резников и яновых... Вы постоянно оправдывались, старались обелить себя, уж не знаю от чего. Какой нацист из Эрика Сафонова? Что за нацистка Света Селиванова? Это и есть наша вина - нас загнали в угол, и мы лишь огрызаемся. Хватит обороняться! Пора четко сказать, что у нас есть национальная программа, что мы - патриоты России, мы не угрожаем ни Европе, ни Азии, но и нас задирать ни к чему. Пора в России научиться уважать русские национальные интересы. Хватит стыдиться звания "патриот".
С. К. Да, ты совершенно справедливо вспомнил эту поездку. Я о ней вспоминаю с чувством стыда. Мы, к сожалению, тогда еще (а это был 1990 год) были в Америке немножко запрограммированы на тот демократический искус, о котором мы мечтали у себя в России. Мы искали, как придти к демократии, опираясь на американский опыт. Это была такая приманка. Мы не понимали, куда мы приехали... В нашей поездке было и легкомыслие, и растерянность, и желание пристроиться к американской демократии. Иногда мы огрызались, но как-то чисто эмоционально, когда нас чересчур уж оскорбляли. На публике, на выступлениях, на встречах с прессой какая-то русская твердость не прозвучала. Мы были не готовы к этой поездке. Мы не могли предположить, что весь план разрушения России уже был готов и наша поездка входила в этот план. Они хотели посмотреть, есть ли у нас, русских, воля к сопротивлению. И вдруг они увидели, что у нас есть щенячье желание узнать, что такое Америка, а воли к сопротивлению нет... Я говорю обо всех, в том числе и о себе. Единственно, где мы отводили душу, это в семьях русских эмигрантов. На широких встречах мы так и не смогли смело заявить о себе. Все доказывали, что мы не хуже американцев, и оправдывались, что мы никому не угрожаем... Я недавно читал в "Знамени" воспоминания Михаила Козакова. Он пишет, как художник Збарский решил уехать то ли в Америку, то ли в Израиль. Его Козаков спрашивает, почему он уезжает. Тот отвечает: "Уезжаю потому, что у меня все есть. Я - модный художник. У меня есть квартира, машина, заказы... Но это кино мне надоело... Хочу посмотреть другое кино..."