Боуман Джон. Остров Демонов

   — Господи! — наконец воскликнула Бастин. — Остров выдерживает такой напор! Я бы никогда не поверила в такое, если бы не увидела сама!
   Позже Пьер и Маргерит спустились к южному побережью, посмотреть, как айсберги атакуют остров и уплывают в открытое море. Когда это ничем не угрожало, то производило прекрасное впечатление.
   Одна из льдин, проплывая над полузатопленной отмелью, раскололась пополам и со второй половины поднялось животное и тревожно огляделось вокруг. Это был огромный медведь, белый, как сам снег. Он встал на задние лапы, словно человек, вращая головой в поисках врагов или пищи.
   Пьер молча снял с плеча аркебузу и прицелился. Медведь не видел людей, пока не грянул выстрел, и на его белой шкуре не появилось красное пятно. Он зарычал от боли и ярости и опустился на все четыре лапы. Маргерит и Пьер стояли неподвижно. Она в тревожном ожидании закрыла рот рукой. Животное раздраженно помотало головой, потом нырнуло в воду и поплыло к берегу. Пьер быстро перезарядил аркебузу. Они с Маргерит молча отступили под прикрытие дюны.
   Медведь потерял их из виду, но его раздутые ноздри говорили о том, что он чувствовал их запах. Истекая кровью, медведь неуклюже выбрался на сушу. Снова вскинув аркебузу, Пьер приставил фитиль. Взвыв от боли, медведь встал на задние лапы. Еще одно красное пятно появилось на его шее. Он в бешенстве искал обидчика. Но вторая рана была смертельной. Медведь растянулся на песке.
   Они вернулись к хижине. Бастин пошла с ними. Пьер боялся рассказывать ей, но она сама все поняла.
   — Медвежье сало — отличная мазь, — коротко сказала она.
   Она не стала вспоминать свой страх перед омерзительными существами, а Пьер не хотел напоминать ей об этом. Но когда они растянули прекрасную мягкую шкуру на стене хижины, то все поняли, что там, где есть один медведь, появятся и остальные.

ГЛАВА 53

   В апреле 1542 года мессир де Роберваль снова отплыл из Ла-Рошели, чтобы стать наконец губернатором и привезти припасы генералу Картье, который уже основал первую французскую колонию в Новом Свете. Два корабля, с которыми вице-король отплыл в первый раз, вернулись во Францию, тщетно прождав его в Терр-Нев и не желая продолжать плавание без старшего рулевого, мэтра Альфонса. На них была прежняя команда, но на корабль вице-короля были набраны новые матросы. Кроме прежних потрепанных стихиями колонистов, Роберваль взял еще семьдесят пять человек, набранных из тюрем Франции.
   Два корабля из флотилии Картье приплыли в Сен-Мало почти вслед за Робервалем. Их привел племянник Картье, который поклялся, что Роберваль не прибыл к назначенному месту, и Картье самому пришлось основать колонию, хотя у него не хватало провизии и амуниции. Капитаны этих кораблей выразили неудовольствие дезертирством вице-короля и отказались плыть с ним в новую экспедицию.
   Король был склонен осудить Роберваля за то, что его корабль сбился с пути и не встретился ни с Картье, ни с другими своими кораблями, но до слуха Его Величества были доведены некоторые трагические обстоятельства, служившие некоторым объяснением случившегося, поэтому Франциск уступил.
   Никогда Роберваль не поднимался так высоко в глазах двора и своих собственных. Он относился к переменам в своей судьбе как к результату своей собственной гениальности, и даже мадам Роберваль смотрела на него с восхищением, во всем соглашаясь с ним.

ГЛАВА 54

   Пьер крепко держал в руках маленькие ладошки Маргерит. Пот катился по его лбу, разъедая глаза. Его зубы были сжаты, и с каждой конвульсией Маргерит он чувствовал боль в собственном теле.
   — Господи! Пресвятая Богородица! О, Господи, избавь ее от мук!
   В комнате было невероятно жарко. Бастин отрывалась лишь для того, чтобы отдать ему короткий приказ.
   — Подкинь дрова. Вода закипела?
   И Пьер отпускал руки Маргерит, выполнял приказ и снова возвращался туда, где она лежала на шкурах, с перетянутой веревкой талией.
   Как долго? Как долго это тянулось? Была ли это последняя ночь? Пока еще не стемнело. Ночь казалась длиннее зимы.
   — Еще, милая, еще раз. Во-от! Так хорошо. Кричи, кричи, милая. Нужно кричать.
   И Маргерит кричала так, что ее голос эхом отдавался внутри Пьера; его колени подогнулись, и он прислонился спиной к стене.
   Хуже, чем война! Хуже, чем смерть! Матерь божья, и ты тоже!
   В хижине воцарилась тишина, и Пьер открыл глаза. Бастин стояла с каким-то кровавым комком в руках. Она шлепнула его, и он закричал.
   — О! — с удовлетворением сказала няня. — Это девочка. Еще одна девочка появилась на свет, чтобы мучиться!
   Но она, казалось, была рождена для радости, эта малышка цвета слоновой кости и золота, выглядывавшая из кучи пеленок. Маргерит тоже была завернута в тугую фланель от грудей до колен.
   — Мне тяжело, няня. Я не могу терпеть.
   — Ты хочешь испортить фигуру? Хочешь быть широкобедрой, как крестьянка? Довольно того, что тебе придется самой кормить ребенка. Твоя грудь никогда не станет прежней.
   — Разве мы не можем?.. Разве Диоксена?.. — неуклюже спросил Пьер. Они выбрали себе другую корову и поставили ее рядом с Первухой, переставшей давать молоко.
   — Коровье молоко недостаточно жирное, — насмешливо сказала Бастин. Она снова приняла командование на себя. Что Пьер или Маргерит знали об акушерстве, детях или кормлении?
   Остров полыхал весной. Крики диких птиц заполнили воздух. Это были серые воробьи, утки, чайки и еще какие-то маленькие береговые птички. С озера раздавался призывный рев тюленей, у которых начался брачный период. Пьер выносил Маргерит на склон дюны, откуда она могла наблюдать за большими сонными самцами, бело-серыми детенышами и подвижными самками. Вокруг пруда расцветали кусты роз и ягодные кустарники, солнце начинало прогревать землю, хотя в тени еще было прохладно. Пьер приносил ребенка, завернутого в пеленки, и устраивал его рядом с Маргерит. Она обнажала грудь и давала ее малышке. Та сосала несколько минут, а потом устремляла голубые глазки в голубое небо и кривила губы в улыбке.
   — Она похожа на тебя, — сказал Пьер. — Может, назовем ее Марго?
   Маргерит покачала головой.
   — Мы назовем ее Жуаез — веселое дитя!

ГЛАВА 65

   После восьми месяцев плавания в пустом океане берега Терр-Нев выглядели такими же зелеными, как и берега Ирландии. Три больших судна во главе с кораблем вице-короля плыли в кильватер к бухте Святого Иоанна. Роберваль в великолепном голубом камзоле с серебряными пуговицами стоял на корме, широко расставив ноги, выпятив грудь и высоко подняв голову, чтобы достойно встретить своих первых подданных. Пассажиры и команда столпились на палубе, тревожно вглядываясь в зеленые берега.
   Это был цветущий рай, не безлюдный и не заселенный дикарями, как думали о новой земле, но окруженный знакомыми рыбацкими судами из Сен-Мало, Дьеппа, Ла-Рошели и Португалии. С 1504 года зеленые берега видели ежегодное паломничество бесстрашных моряков, которые искали в этих водах сокровища.
   Вице — король приказал выстрелить из пушки, и ему ответили выстрелы с берега и с тех кораблей, на которых были орудия. Это звучало как приглашение. Паруса были убраны, и все приготовлено к тому, чтобы бросить якорь.
   Потом с моря снова донесся пушечный выстрел. Корабль вице-короля накренился, когда все пассажиры бросились к борту. С берега прогремел ответный салют. Еще три корабля вошли в бухту Святого Иоанна.
   Это были французские корабли, которые Роберваль сразу же узнал. Последний раз он видел их отплывающими из Сен-Мало.
   — Альфонс! — крикнул он.
   Низкорослый рулевой ловко спустился по канату и оказался возле него.
   — Но это невероятно! — громко сказал он, как будто бы находился на другом конце корабля.
   — Что это значит? — спрашивал Роберваль. — Как он осмелился? Он что, оставил колонию?
   — А как иначе? — спросил Альфонс. — Он отплыл с пятью кораблями. Два вернулись во Францию. Три здесь. — Он проиллюстрировал свой счет, загибая пальцы на руках.
   — Предатель! Изменник! Каковы будут его оправдания?
   — Это будет интересный разговор. Я не сомневаюсь, что он будет удивлен этой встречей не меньше нас.
   Штандарт вице-короля был уже поднят, а штандарт генерала подняли, как только три корабля стали в ряд.
   — Просигналь, что я жду его на борту, — напряженно сказал Роберваль. Он выглядел смущенным. — Честность Картье всегда ставили в пример. Я бы не поверил, что он может предать.
   Альфонс повернулся к нему и спокойно сказал:
   — Когда кто-то встает на путь предательства, ему трудно поверить в верность других.
   Роберваль вспыхнул, но промолчал. Он понял, что это было сказано без осуждения, что Альфонс давал ему урок, который сам прошел давным-давно. Вице-король заметил, как с флагманского корабля генерала в шлюпку спускались люди.
   — Он должен объяснить мне все.
   Альфонс хихикнул.
   — Если вы будете требовать объяснений, он может вообще их не дать.
   Это напоминало театральную сцену. Рыбаки заняли удобные позы для наблюдения, люди на берегу спустились ближе к воде, на других кораблях все подняли головы, а пассажиры и команда корабля вице-короля стояли на палубе, глядя на приближающуюся шлюпку. Когда шлюпка Картье подплыла к борту, Роберваль спустился с верхней палубы.
   Люди в шлюпке были небриты, на них не было мехов и бархата. Картье, одетый в кожу и шерсть, носил бороду закрывавшую грудь. Его кожа покрылась пятнами в тех местах, где обморозилась зимой и снова загорела на июльском солнце. На Турноне были доспехи, свешивающиеся на грудь и горб, его белая борода резко контрастировала с рыжими волосами.
   Роберваль стоял, ожидая приказания, но Картье тоже ждал. Его голубые глаза буравили вице-короля, его ненависть была так сильна, что он не отважился заговорить.
   Взгляд Турнона блуждал по палубе, надстройкам и корме. Потом он посмотрел на Роберваля и сделал шаг вперед.
   — Что с ней случилось? — спросил он.
   Для нерешительности не было места. Роберваля начинало трясти. Только бы что-то сделать! Он привлек Турнона к себе и расцеловал в обе щеки. Потом отвернулся, махнув рукой Альфонсу
   — Расскажи ему все! — сказал он.
   Альфонс смотрел сразу на Картье и на Турнона.
   — Месье, это было ужасное время. Трагическое!
   — Трагическое! — повторил Картье сквозь зубы. — Вы вонючие, мерзкие суки! Трагическое! Спросите о трагедии меня!
   — Жак! — приказал Турнон. — Не сейчас! Я должен знать, что с ней случилось!
   — Ты одержимый! — проворчал Картье и отвернулся.
   Эта сцена была словно не замечена Робервалем.
   — Я не могу сказать тебе… здесь. Пойдем в мою каюту.
   — Где она? — снова спросил Турнон, но Роберваль уже повернул к трапу.
   В каюте, где были вино и еда, Роберваль направился было к столу, но Турнон развернул его еще в дверях.
   — Скажи мне, мерзавец, что ты с ней сделал?
   Роберваль протянул руки и поднял Турнона, как тряпичную куклу. Ноги горбуна беспомощно болтались в воздухе. Альфонс сжал руку Роберваля с удивительной силой.
   — Монсеньер! — пробормотал он. — Монсеньер!
   Взгляд Роберваля прояснился, он отпустил Турнона, подошел к столу и сделал глубокий глоток вина прямо из бутылки.
   — Прости, — сказал он. — Это так печально.
   Картье оттолкнул Турнона и направился к Робервалю, на ходу вытаскивая шпагу.
   — Что печально для тебя, то смертельно для маркиза. Рассказывай, пока я не перерезал тебе глотку!
   Роберваль едва взглянул на него и повернулся к Турнону.
   — Сядь, Шарль. Я прошу прощения. Сначала я должен тебе сказать, что она была шлюхой. — Он пытался опередить движение Турнона, но почувствовал руку Альфонса на своем плече. — У нее был любовник… племянник адмирала… она обманула нас обоих…
   Турнон сел, пытаясь сохранить хладнокровие, его кожа стала похожей на старый пергамент. Он потянулся к бутылке и залпом проглотил вино, капли которого текли по его бороде. Потом он поставил бутылку и взъерошил свои длинные волосы.
   — Я не думал, что она приедет ко мне, — сказал он. — Я знал… — он оборвал фразу. — Я хотел знать, что она здорова и в безопасности!
   — Она мертва. Они оба мертвы. От чумы.
   Воцарилось долгое молчание. Б глазах Турнона было понимание собственной вины, никаких слез, но он стал выглядеть намного старше.
   Наконец Картье заговорил.
   — Ты ответил маркизу. Может быть, теперь ответишь мне… об амуниции!
   Турнон поднял голову.
   — Да, давайте поговорим о Новом Свете.
   Оказалось, что этот Новый Свет был довольно мрачным местом. Вождь Агона, приветствовавший Картье, вежливо спросил об отсутствующем Доннаконе, которого Картье не привез из Франции, но остальные туземцы проявили большую надменность и негодование. Их сдерживал только страх перед ружьями, а у колонистов не хватало снаряжения. Они построили форт и стены, они вырыли ров и несли постоянную караульную службу. Они стали заключенными в своей собственной крепости. Картье послал два корабля домой — рассказать об их бедственном положении и доложить, что великий вице-король не приплыл. И каждый день, зимой и летом, он ждал паруса, который восстановил бы его как губернатора Канады и избавил от положения безвластного заключенного, которого можно было легко уничтожить. Зима принесла все ту же губительную чуму, с черной рвотой, как и прежде. Только теперь Картье знал о корнях дерева, служившего лекарством, и он спас двести шестьдесят два человека из трехсот двадцати и прожил с ними суровую зиму под постоянной угрозой резни со стороны индейцев. С первой оттепелью Картье тайно собрал колонистов и ночью спустился с ними по реке, оставляя форт краснокожим.
   Картье насмешливо слушал о превратностях судьбы Роберваля и Альфонса. Да, он привез золото. Он привез алмазы. Картье высыпал содержимое своего кожаного мешочка на стол, и вице-король призвал на помощь Всевышнего. Руда содержала золото, но его было трудно отделить. Дикари рассказывали Картье, что в устье великой реки были целые города из золота. Алмазы были сомнительной чистоты, но все же они куда-то годились и должны были быть оценены.
   — Я повезу это королю, — коротко сказал Картье. — Он может решить, стоит ли нам снова пытаться или нет.
   Лицо Роберваля было твердым.
   — Это уже решено.
   — И..?
   — Как только мы пополним запасы провизии и воды, мы поплывем…
   — В Шарлеруа? — Картье был полон презрения. — Ты думаешь, что сможешь добиться успеха там, где потерпели неудачу ветераны? Это ты-то со своими каторжниками сможешь подчинить дикарей и превратить лес в парк Фонтенбло? Кто покажет тебе чудесное дерево, когда твои колонисты будут умирать от чумы?
   — Ты!
   — О, нет!
   — Ты вернешься с нами.
   — Ты опоздал.
   — Если бы я был здесь год назад, я бы не испугался кучки голозадых язычников и не сбежал бы ночью из построенного форта.
   — Сбежал! — Картье повысил голос. — А чем бы ты защищал себя без пищи и снаряжения? Если бы ты приплыл в прошлом году, здесь еще до зимы не осталось бы ни одного колониста. Что касается моих людей, то они скорее предпочтут расстрел возвращению.
   — Но они поплывут, если ты им прикажешь.
   — Если я попрошу их, то поплывут, — гордо сказал Картье. Из малинового бархатного кармана Роберваль достал бумаги с печатью короля и Шабо. Он бросил их на стол перед Картье. Генерал не спеша поднял их и вскрыл печати своим кинжалом. Роберваль наблюдал за ним, пока он читал. Сам он видел эти бумаги, когда они были написаны. Они приветствовали Картье и желали ему здоровья и успеха. Они просили его следовать указаниям «нашего доброго друга»и «сделать все возможное для безопасности колонии и процветания Франции».
   Турнон прочел письма вслед за Картье.
   — Значит, вы хотите вернуться в колонию, которую мы оставили, чтобы построить там Новую Францию и заселить ее французами…
   — Мы будем выполнять поручение короля, — сонно пробормотал Роберваль, потягивая вино.
   По лицу Картье ничего нельзя было прочитать.
   — Слушаюсь! — сказал он, кладя бумаги в карман.
   — Теперь вы знаете, что делать…
   Картье поклонился.
   — Монсеньер… мэтр Альфонс… — он направился к двери и Турнон последовал за ним.
   Когда они вышли на палубу, Турнон поймал Картье за руку.
   — У нас есть амуниция, припасы, свежие колонисты. Теперь все будет по-другому.
   Картье посмотрел на свои три корабля, на которых явно ощущался недостаток команды.
   — Ты можешь просить их остаться еще не одну зиму… с ним во главе? — Турнон покачал головой. — А ты сам хочешь остаться? — спросил Картье.
   — Я привязался ко всему этому, — просто сказал Турнон.
   — Ты веришь ему… о его племяннице?
   Турнон невидящим взглядом посмотрел на берег, потом снова на Картье.
   — Он причастен к ее смерти. Я не знаю, как именно. Может быть, поэтому я и останусь с ним.
   Они молча стояли некоторое время, глядя друг на друга. Картье привлек Турнона к себе и поцеловал в щеку.
   — Друг мой, я сочувствую тебе.
   — Я тоже буду сочувствовать себе, если все удастся, а тебя с нами не будет.
   — Господь с тобою!
   — Господь с тобою!
   …Роберваля разбудил Альфонс.
   — Монсеньер, выйдите на палубу и посмотрите.
   Роберваль встал и вышел на палубу. В бледном свете раннего утра земля была черной, как мокрый бархат. Рыбачьи лодки уже поднимали паруса и направлялись к выходу из пролива, на который и показывал Альфонс. Роберваль не сразу сообразил, в чем дело. В заливе не было трех кораблей генерала.
   — Его нет! — хрипло сказал Роберваль.
   — Он уплыл, предоставив сцену героям, разве не так?
   Роберваль схватился за перила.
   — Это правда — то, что он сказал. Что мы будем делать без него?
   Какой-то шум заставил обоих обернуться. За их спинами стоял Турнон, завернутый в одеяло, и сухо кашлял.
   — Ты должен сделать все как надо. Это твое единственное спасение… когда король услышит рассказ Картье…
   Роберваля затрясло от страха и ярости.
   — Мерзавец! — заорал он. — Дезертир!
   — Я с тобой, дядя, — сказал Турнон.

ГЛАВА 56

   Маргерит встала на колени среди голубых лилий и посмотрела в пруд. Волнистая поверхность искажала ее отражение. Потом, когда вода успокоилась, она удивленно прикоснулась к потрескавшейся, огрубевшей коже в уголках глаз, где она морщилась, когда Маргерит, щурясь, смотрела на ослепительный снег и сверкающие море и песок. Она не нашла больше изменений в своей внешности, хотя в действительности никогда не обращала особого внимания на свою красоту. Это Бастин скорбно объявила, что зима украла у Маргерит самый драгоценный дар, которым только могла обладать женщина. Маргерит же много раз убеждалась, что не красота была самым драгоценным даром. А теперь, когда ее сокровищем стал Пьер, эта потеря ее вообще не волновала. Маменька права. Без зеркала невозможно заметить перемены, а глаза Пьера не давали верного отражения.
   Она улыбнулась, и отражение обрело знакомые черты.
   — Ты думаешь, Пьер заметил?
   — Это безумец! — Бастин была насмешлива. — С кем ему сравнивать тебя? Он всем доволен.
   — Адам любовался Евой даже тогда, когда она работала. Это утешает. — Маргерит подняла руку и осмотрела шершавую кожу и сломанные ногти. Откусила заусенец. — Наконец-то меня больше не стягивают эти тряпки.
   Она погладила рукой кожу в тех местах, где остались отметины от туго обернутой фланели, затем встала, распустила волосы и запрокинула назад голову, пока волосы не окунулись в воду. Немного погодя подняла ее и подставила Бастин. Няня разбила огромное яйцо татарки и размазала его содержимое по волосам Маргерит.
   Маргерит перекинула пряди на лицо. Бастин разбила еще одно яйцо и начала смазывать ее тело. Маргерит снова погрузилась в источник, позволив своим волосам образовать вокруг головы золотой ореол. Через некоторое время она поднялась и стала полоскаться, отмываясь.
   — А теперь сделай меня снова красивой.
   Но из высокой травы раздался плач. Бастин отложила яйцо, а Маргерит подошла к младенцу.
   — Она описалась. Позволь мне выкупать ее.
   — Здесь? — Бастин с таким видом посмотрела на пруд, словно там был яд.
   — Почему бы нет? Ты же моешь ее водой. Распеленай ее, няня. Солнце теплое.
   Солнце ярко освещало водоем, лилии, дикие розы и земляничные поляны, цветущие и плодоносящие. Оно подчеркивало все соблазнительные изгибы прекрасного тела Маргерит, обходя изъяны, так беспокоящие Бастин.
   — Дай мне ее, — приказала Маргерит. Она взяла Жуаез и начала разворачивать пеленки, так мешающие ребенку. Когда мать подняла брыкающуюся девочку, плач сменился веселыми возгласами. Маргерит нежно опустила дочку в воду, сначала ноги, а потом и все тело. Жуаез радостно закричала.
   — Пьеро совокупился с рыбой, прежде чем зачал этого ребенка!
   Маргарет осторожно вымыла Жуаез и вытащила ее из воды. Она потрогала песок, чтобы убедиться, что он теплый, и положила на него малышку.
   — Она здесь высохнет, няня.
   Но Бастин уже шла к хижине за новыми пеленками. Маргерит склонилась над дочуркой.
   — Ты, моя сладкая, моя милая, должна быть в пеленках. Но я нет. — Она глубоко вздохнула. — Я свободна от пеленок.
   Жуаез ответила знакомым воплем.
   — Господи, голодная, — запричитала Маргерит. Она взяла ребенка на руки, и девочка с аппетитом ухватилась губами за грудь.
   Бастин вернулась. Она остановилась, потом тихо подошла, чтобы не мешать ребенку.
   — Когда она заснет, мы запеленаем ее. Потом сможем использовать оставшиеся яйцо и молоко, — шепнула Маргарет.
   Бастин кивнула и так же тихо ответила:
   — Жаль, что она должна сосать груди. Они потеряют форму.
   Вздох Бастин был красноречивым.
   — Чью же грудь ей еще сосать? — поинтересовалась Маргерит.
   Бастин промолчала.
   Когда Жуаез запеленали и положили на траву, Бастин вытерла волосы Маргерит полотенцем и собрала их в длинный искрящийся пучок, пока Маргерит натирала руки. С помощью зубов и острой щепки она вычистила и обровняла ногти. Бастин разделила пряди ее волос на четыре части и намотала их на короткие палки, потом закрепила их шпильками на макушке. Маргерит встала и посмотрела на свое отражение в пруду.
   — Так лучше.
   Она вернулась и достала из шкатулки, лежащей рядом с Бастин, богатое ожерелье. С бриллиантовой цепочки свисала большая жемчужина. Маргерит вернулась к пруду и надела украшение на голову — так, чтобы жемчужина свисала на лоб: Она повернулась к Бастин.
   — Вот так, — сказала она.
   Осторожно держа голову, чтобы не испортить прическу, Маргерит легла на покрывало и позволила Бастин смазывать ее молоком и жиром до тех пор, пока даже ее пятки не размягчились. Няня ловко массировала ее живот и ягодицы.
   — Можешь благодарить меня за то, что твои бедра не расползлись вширь!
   — Спасибо, няня. — Маргерит встала и оделась, потом взяла корзинку. — Возьми Жуаез и пойдем примерим наряды.
   Они опустошили сундуки и выложили их содержимое на дворе. Наряды и украшения сверкали на солнце. Маргерит сразу узнала зеленое платье. Это был любимый цвет Турнона. Наконец она выбрала платье из кремовой тафты с нижней юбкой и рукавами из стеганого шелка цвета коралла. Бастин помогала ей, но платье натянулось без усилий.
   — Ты малость похудела, — заверила ее Бастин.
   Маргерит надела серьги и ожерелье из бирюзы и жемчуга. Потом она прошлась перед Бастин и присела в реверансе.
   — Ты, несомненно, очаровала бы короля.
   Маргерит опустила ресницы в притворной скромности.
   — Мадам, — сказала она с нежным упреком. — Я хочу нравиться только своему господину.
   Она пошла вокруг озера, придерживая подол юбки. Было прекрасно чувствовать себя свободной, ощущать тело податливым и гибким, ничем не обремененным и не связанным. Прошлую ночь они с Пьером провели вместе после нескольких месяцев вынужденного воздержания. Но утром она впервые ощутила чувство отвращения к себе. Она испытывала подавленность из-за грубых рубцов, оставленных фланелевыми повязками. Ей не хотелось смотреть на Пьера, поэтому она притворилась спящей, когда он завтракал и целовал ее в щеку перед уходом. Но теперь, с гладким и чистым телом под шуршащими шелками и сияющими драгоценностями, она страстно искала его. Она снова чувствовала себя девственницей, сгорающей от запретного желания.
   Но пройдя немного по берегу, Маргерит опустилась на песок. Ее тело ныло от боли, а платье давило. Так и подмывало заплакать от раздражения и разочарования. Женщину возмущало это раздражение, поднимавшееся изнутри. Она хотела найти Пьера, чтобы муж увидел ее в нынешнем обличье. Может быть, Бастин была права, когда говорила, что он ничего не замечает. А, может быть, и не так. Он всегда восхищался ею. Насмотрелся он, видно, на нее потолстевшую и неуклюжую до рождения Жуаез, и утомленную и тусклую после. Маргерит немного отдохнула на песке и встала.
   Лето на острове было отречением от суровости зимы. Пески отливали золотом и серебром, а озеро отражало первозданную синеву неба, с брызгами золота там, где солнце любовалось своим отражением. Длинная бледно-зеленая трава колыхалась на склонах дюн, а ярко-красная земляника проглядывала среди темных листьев. В небе над своими гнездами кружились чайки. Пьер однажды решил собрать их яйца, но птицы гневно атаковали его, задевая крыльями и пытаясь долбануть клювами. Он поспешил отступить, прикрывая голову руками, и с тех пор собирал только яйца татарок.