Боуман Джон. Остров Демонов

   — Она стояла на стене, — начала мадам, — и угрожала прыгнуть вниз. Она готова умереть, лишь бы не выходить замуж за маркиза.
   Турнон посмотрел на нее, и она вернула ему полный ненависти взгляд.
   — Так всегда с девушками, — снисходительно сказал Роберваль. — Конечно, она должна быть послушной…
   Турнон выпрямился и, казалось, сбросил свои меха, свой плащ и даже свой горб, прекратив, наконец, притворство. В его голосе больше не было иронии.
   — Мы дурачили друг друга, Роберваль, — сказал он. — Мы использовали друг друга. Но я не буду использовать эту девушку. Между мной и тобой было так много всего… а между мной и Маргерит ничего не было. Завтра я отправлюсь за ней. Если она согласится ехать, я привезу ее в Париж так, как должна приехать невеста. Мы будем бросать монеты и слушать восхищенные крики толпы. Если она откажется… — он сделал паузу, чтобы дать Робервалю прочувствовать его слова, — … тогда я обращусь к королю с просьбой защитить ее… от вас.
   Он смотрел на них, переводя взгляд с Роберваля на его жену и обратно.
   — Вы оба отвратительны, — молвил напоследок маркиз и вышел из комнаты.
   Они не шевелились, только в камине потрескивали тлеющие угольки. Неожиданно Роберваль схватил жену за руку и бросил на колени.
   — Ты все испортила! — взревел он. — Ты! Ты!
   И занес руку для удара.

ГЛАВА 27

   В Шимбери Пьер убедился, что его преследуют. Двое стражников вышли с постоялого двора вслед за ним, и с тех пор вдалеке он мог различить топот копыт, где бы ни остановился. В Ланлебурге, у подножия Больших Альп он уже не заметил их, хотя был настороже. Должно быть, он ошибался относительно их намерений, и они свернули на юг, к Бриансону. Пьер купил тяжелую крестьянскую накидку с капюшоном и начал свое опасное восхождение по обледеневшей горной дороге.
   Но посмотрев назад с возвышения, он увидел их далеко позади — и подстегнул Баярда. Стиснув зубы, они продолжали свой бег против обжигающего ветра.
   Почему они не арестовали его в Чимбери? Несомненно, у них был приказ. Или им было приказано следить за ним и арестовать лишь после того, как бумаги будут у него в руках? Но отклоняться с дороги было слишком поздно. Он должен использовать время и хитрость вместо оружия, а если это не поможет, то доказать Монморанси, что один воин адмирала лучше двоих солдат коннетабля.
   От города Суза шла ровная и прямая дорога через богатый Пьемонт. Пьер снял грубую накидку и бросил ее на обочину дороги. Он низко склонился к шее Баярда, и лошадь понеслась бешеным галопом. Скоро древние крепостные стены и шестнадцать башен Турина показались над плодородной равниной.
   Он достаточно изучил город, но и в городе хорошо знали его — адмиральского племянника, хваставшегося своими новыми шпорами на каждой улице. Он не хотел открыто появляться в Турине.
   Недалеко от дороги Пьер заметил крестьянский дом с кирпичной оградой, которая говорила о некотором достатке. Он остановил Баярда и привстал в седле, оглядываясь назад. Позади не было никаких признаков погони, не слышал он и стука копыт, который далеко разносился бы по мерзлой земле. Может быть, стражники остановились в Сузе или повернули на север. Не раздумывая больше, Пьер направился к домику. Преследовали его или нет, он должен был выполнить свою миссию.
   Он был встречен яростным шипением гусей и злобным лаем собак. Дети, игравшие с животными на берегу пруда, бросились к показавшейся в дверях матери.
   Пьер спешился.
   — Да благословит Бог вас и ваших детей.
   — И вас, монсеньер! — отвечала женщина на плохом французском: ее краткость говорила о том, что она была не слишком рада появлению незнакомца. Рядом с женщиной стояла белокурая девочка, которая слегка напомнила Пьеру Маргерит.
   — Хочешь прокатиться на большой лошадке? — спросил он девочку на местном наречии.
   Она робко кивнула, и Пьер подсадил ее в седло. Баярд вздернул голову и заржал. Дети отбежали назад, но Пьер укорил скакуна, и Баярд галантно ударил копытом оземь. Пьер протянул руки, и девочка неохотно слезла. Вокруг тут же раздались крики:
   — И меня, синьор! Теперь меня, синьор!
   Всего их было семеро, и Пьер поднял их одного за другим на спину лошади. Баярд стоял как вкопанный, стойко перенося эти игры. Когда самый младший из детей был осторожно спущен на землю и передан матери, женщина улыбалась почти так же широко, как и ее дети.
   — Ваш муж дома? — спросил Пьер.
   — Он в поле, синьор. Мне послать за ним?
   — В этом нет необходимости, если имеешь дело с такой любезной женщиной. Мне нужен лишь соломенный тюфяк для меня и стойло для моей лошади.
   — Все, что у нас есть — к вашим услугам, синьор.
   Он вошел в кухню. Женщина показала на угол рядом с. камином.
   — Дети могут принести соломы и вы поспите здесь… или в мансарде, где спят мои старшие. Но там холодновато, синьор.
   — Здесь будет в самый раз, — ответил Пьер.
   Дети кивали, подпрыгивали и вскрикивали после каждого слова матери или синьора. Очевидно, он был желанным гостем.
   — А что с моей лошадью?
   После этих слов старший из детей, белокурый мальчик лет девяти-десяти взял его за руку и вывел на улицу. Там он махнул рукой.
   Пьер увидел отличный амбар с сеном и кивнул в знак одобрения. Он заговорил с ребенком, чьи глаза сияли от восхищения рыцарем.
   — Ты уверен, что сможешь завести его в конюшню и расседлать? Сможешь ли ты удержать остальных детей на безопасном расстоянии?
   — Си, синьор!
   Резким окриком мальчик успокоил братьев и сестер и осторожно взял поводья Баярда. Не почувствовав сопротивления, он повернул коня к амбару и повел его через двор.
   Пьер некоторое время постоял в дверях, наблюдая за действиями мальчика, потом засмеялся и вошел в кухню.
   — Вы прекрасно обращаетесь с детьми, — сказала хозяйка, глядя на свой выводок. — У вас, несомненно, есть братья и сестры.
   — Ни одного.
   Она предложила ему суп с превкусными местными хлебцами. Пьер уселся есть, незаметно наблюдая за ней.
   — Ваш муж француз или савояр? — наконец спросил он.
   — Он родился в Савойе. Теперь трудно сказать, кто он. Мы, жители Пьемонта, один день выражаем преданность Франции, на следующий — императору, и только изредка герцогу Савойскому. А вы, синьор — вы француз?
   — Да, — ответил Пьер, прикидывая, как сказать о своей просьбе, — но даже французам временами приходится делить свою преданность. Существует несколько Франций… — она кивала, внимательно разглядывая его. — Я принадлежу к Франции великого адмирала…
   — Его превосходительства синьора де Шабо?
   — Вы знаете его?
   — Конечно. Но ведь это значит, что если вас увидят в Турине, вы будете арестованы за верность Франции адмирала.
   Пьер кивнул, благодарный за понимание.
   — Но я должен передать записку моему другу в Кастелло. Вы думаете, ваш муж?..
   Он вытащил монету и положил на стол. Женщина посмотрела на золотой, но в лице ее не было алчности.
   — Это будет опасно для него? — спросила она.
   — Нет. Записка совершенно невинная. Вы можете прочитать ее. В ней будет только сказано, что я здесь, и указано мое имя. Потом, если монсеньер д'Эстэн решит арестовать меня…
   — Д'Эстэн! — прервала его женщина. — Вы опоздали, синьор. Вчера губернатор был арестован как приспешник адмирала.
   Дети вернулись из конюшни и шумно ввалились на кухню.
   — Успокойтесь! — крикнула женщина. — И выйдите отсюда!
   Она встала, закрыла за ними дверь и вернулась. Пьер помрачнел. Он никак не ожидал ареста д'Эстэна. Это лишь увеличивало опасность и риск.
   — Тогда мне придется самому отправиться к другому товарищу, — угрюмо сказал он.
   — Но ведь вас арестуют!
   — У меня есть маска, к которой я надеялся не прибегать. Но мне нужна ваша помощь. Я должен попросить вас подстричь мои волосы.
   — Подстричь вас?
   — Да, — мрачно отрезал Пьер. — Я должен быть похож на священника, а это значит, что стрижки не избежать.
   Женщина была шокирована.
   — Священником… но это святотатство!
   — Едва ли, — ответил Пьер. — К тому же, я скоро исповедуюсь, потому что отправляюсь к капеллану.
   Она с сожалением посмотрела на его.
   — Вы слишком молоды, чтобы быть опорой семьи с семью детьми!
   — Бог с вами! — горячо воскликнул он. — Я бы никогда не подверг вас опасности. Если я не вернусь, можете оставить себе все…
   — Бог с вами! — всплеснула руками хозяйка в свою очередь. — Я не знаю, что говорю, сеньор. Но мир полон опасности, а сердце матери всегда сжимается при виде юного лица. Давайте начнем…
   Это оказалась довольно болезненная процедура. Женщина проявила достаточно ловкости, но ножницы были слишком тупыми, и ей никак не удавалось выстричь на голове Пьера тонзуру.
   — Не нужно особенно стараться, — сказал Пьер. — Со времени последней стрижки могло пройти три недели.
   — Тогда челка недостаточно короткая. Придется потерпеть.
   Наконец она принесла Пьеру осколок зеркала, чтобы он мог осмотреть свою голову.
   — Клянусь, что такую прическу я еще никогда не носил! Хотя мой дядя, аббат, несомненно, одобрил бы ее. Вы думаете, понадобится много времени, чтобы мои волосы снова отросли?
   — Я знала людей, у которых волосы никогда больше не вырастали до прежней длины.
   Пьер скорчил гримасу.
   — Типун вам на язык! У меня есть еще дела, в которых тонзура мне совершенно не нужна.
   — При вашей любви к детям будет очень жаль, если вам не удастся ее ни на кого излить.
   Пьер усмехнулся.
   — Не сомневайтесь. Я намереваюсь постараться так же, как и ваш почтенный муж.
   Женщина перекрестилась.
   — Да услышат вас небеса!
   — Моя ряса в чересседельной сумке, а я не хочу, чтобы дети увидели священника вместо рыцаря.
   — Я позову их…
   — Подождите.
   Пьер добавил еще одну монету к той, что уже лежала на столе, но потом, поняв их ненужность, убрал их и повернулся к женщине.
   — Клянусь честью: то, что вы делаете для меня, не принесет никому никакого вреда, а может лишь принести удачу…
   — По вашей лошади я поняла, что вы — знатный рыцарь…
   — Я не возвращусь, пока не буду уверен, что за мной не следят. Я могу прийти сегодня ночью; может быть, утром… Если я не вернусь, лошадь ваша. Если я вернусь и не увижу вас, вы найдете деньги под сеном.
   — Я буду молиться, синьор, за ваше возвращение… — крестьянка посмотрела на него, а потом опустила взгляд на свои руки, в которых продолжала держать ножницы и зеркало, и осторожно положила принадлежности на полку. — Война очень опасна, — тяжело вздохнула она. — Печально видеть юношей ваших лет… мы можем лишь надеяться, что к тому времени, когда наши собственные дети… Пусть лучше война будет сейчас — чтобы не настал день, когда нам придется провожать их… — ее глаза увлажнились, а уголки рта задрожали.
   — Ваш старший… этот темноглазый… если я смогу выбраться из всей этой истории, я дам вам знать, и вы сможете послать его ко мне… — тон Пьера стал высокомерным, потому что он предлагал свою благосклонность.
   — Нет, — ответила итальянка. — Каждую ночь я молюсь, чтобы он остался сыном своего отца, и ему никогда не пришлось видеть мертвые тела на пашне, не пришлось ненавидеть врагов, уничтоживших его дом.
   Пьер понимал, что в ней говорит женский разум. «Никакого чувства победы», — подумал он. Но она была крестьянкой. Как она могла понять?
   — Если вы позовете детей в дом, я исчезну на десять минут.
   Казалось, она что-то знала о ходе его мыслей и о грозящей ему опасности, потому что коснулась рукой его плеча и сказала:
   — Надеюсь, что вас не ждет мать, сестра или жена…
   — Мадам!
   — Вы знаете, на что идете, и ваша гибель не должна никому причинить боли, — заметила крестьянка и отворила дверь. — Джироламо! — позвала она. — Приведи их на кухню. Сейчас же!
   Пьер быстро надел шляпу на свою подстриженную голову и вышел.
   Круп Баярда сверкал, как янтарь. Было видно, что Джироламо хорошо постарался, вытирая вспотевшего коня. Баярд стоял, склонив голову, и жевал сено. Пьер обнял рукой голову коня и потрепал его шелковистую гриву.
   — Это было так легко — сказать «он будет вашим». Но я не смог бы оставить тебя здесь, мой Баярд! — в темноте конюшни, где никто не мог его увидеть, он дал волю своим чувствам. Пьер погладил уши Баярда и опустил руку к его широким ноздрям. Баярд вскинул голову и помотал ею. — Я глупая женщина, а не рыцарь, — пробормотал Пьер. — И ты должен простить меня за это.
   Он отвязал чересседельную сумку и вытащил рясу, которую дал ему брат Жан. Пьер расстегнул пояс со шпагой, снял камзол, снова застегнул пояс и надел рясу. Шпага выпирала и спереди и сзади. Он попробовал привязать шпагу к ноге, но тогда не сгибалась нога. «Кроме того, — подумал Пьер, — шпага все равно будет бесполезна под этим одеянием». Он задрал рясу, снял пояс и засунул его далеко под сено. «Если я не вернусь, — рассуждал он про себя, — Джироламо будет счастливчиком. А для священника единственное оружие — его молитвы». За пазуху Пьер все же сунул острый кинжал. Там его не было видно, но оттуда его можно было легко достать.
   Пьер с сомнением посмотрел на сандалии, также прихваченные у брата Жана. Ему предстояло долгое путешествие по холодной земле, но если он смог выбрить тонзуру, то сможет и надеть сандалии. Свои сапоги он тоже спрятал под сеном.
   Рыцарская амуниция! Женщина правильно сделает, что будет молиться за его возвращение: иначе как ей удастся удержать своего Джироламо у сохи, если ему достанется все это?
   Пьер не попрощался с Баярдом и вышел во двор, подвязывая веревкой непривычное одеяние. Где-то в доме мать отвлекала нетерпеливых детей. Только собаки и птицы смотрели ему вслед. Он направился прямо к стенам города.
   Выбравшись на дорогу, Пьер внимательно осмотрел ее в обоих направлениях, но никого не заметил. В это время года даже торговцы не путешествовали по горной дороге. Пьер уныло прикинул расстояние, отделяющее его от городских ворот. Промозглый ветер задувал под рясу, и Пьер пожалел странствующих монахов, босиком преодолевающих Альпы. Он поглубже надвинул капюшон на свою остриженную, начинающую замерзать голову.
   К Турину он подошел с северо-запада и заплатил пошлину. Пьер был готов с подозрением отнестись к каждому, кто с интересом посмотрит на него, но никто не обращал на него особого внимания. Он обдумывал, что бы сказать стражникам Кастелло. Что он совершал паломничество? Что пришел издалека, из Пуату. Он искал отца Бенито, капеллана, чтобы передать послание отца Удо…
   Мост был опущен. Пьер подошел к почтовым воротам. Стражники были так же молоды, как и он. Они насмешливо осматривали его юную бородку и грубую рясу из домотканой материи. Его рука инстинктивно потянулась к шпаге. Но негодование в его глазах только подхлестнуло их веселье. И все-таки это были довольно добродушные шутки. Стражники поверили в его рассказ и, кажется, ничего не заподозрили. Он чувствовал, что мог бы выдать себя своей скованностью.
   Он хорошо знал Кастелло, но все же спросил дорогу, а потом благословил стражников. Около церкви Пьер заколебался. Если он позвонит в колокольчик, церковный служка наверняка узнает его, как и любой из священников. Но даже если они не узнают его, то его маскарад непременно будет раскрыт. Он надвинул капюшон на лицо и открыл дверь в церковь.
   Сперва она показалась ему пустой, но потом он услышал страстную молитву и увидел священника, стоявшего на коленях перед алтарем и ликом Святой Маргариты. Это был брат Джаннино: он наверняка помнил Пьера. Пьер молча ожидал в тени колонны, пока священник не закончил молитвы.
   — Да благословит тебя Господь, брат мой, — сказал Пьер по-латыни. Брат Джаннино встал, вглядываясь в тень.
   — Я ищу отца Бенито. У меня послание от отца Удо из Пуату.
   — Почему ты не позвонил в колокольчик? — спросил брат Джаннино. — Церковный служка отвел бы тебя прямо к падре Бенито.
   — Я не заметил его, брат, — тихо сказал Пьер.
   — Разве в Пуату нет церковных служек? — голос брата Джаннино отдавал раздражением. В церкви было холодно; к тому же он досадовал, что кто-то прервал его молитвы.
   — Прости, брат, я пришел издалека, и мои мозги поизносились так же, как и мои ноги, от долгого путешествия и голода.
   Последнее заявление разжалобило бы любого священника. Это Пьер знал по опыту и надеялся на некоторую симпатию.
   — Пойдем со мной, раз так, хотя я сомневаюсь, что встреча с нашим падре наполнит твой желудок. Он заставил бы и Святого Джеронимо замаливать грехи, если бы нашел его голодающим в пустыне.
   Пьер подавил усмешку.
   Отец Бенито походил на человека, повинующегося своим собственным заповедям: он был таким худым, что его глаза, казалось, смотрели из желтого черепа. Но если Пьер рассудил правильно, то капеллан должен был помочь ему. Он был исповедником адмирала, да и Пьера тоже. Кроме того, он был из тех людей, которые твердо знали, где ложь, а где правда. Пьер имел основание надеяться, что капеллан оценит честность Шабо.
   — Подожди здесь, — сказал брат Джаннино и вошел в кабинет падре.
   — В чем дело? — услышал Пьер резкий голос. — Я не знаю никакого падре Удо в Пуату!
   — Но и я не знаю, падре… — пробормотал брат Джианино.
   Пьер открыл дверь, быстро прошел мимо брата Джаннино и предстал перед взором падре Бенито.
   — Падре Удо выражает вам свое почтение и любовь, — сказал Пьер. Он поднял руку, чтобы перекреститься, и прижал палец к губам.
   На лице падре появилось удивление, но оно быстро улетучилось, когда священник подмигнул ему.
   — Падре Удо… — уступил он. — Он же не в Пуату. Он из Гренобля.
   — Он в Пуату уже два года, — ответил Пьер.
   — Только подумайте, он даже не написал мне. Ты можешь идти, брат Джаннино.
   Когда дверь закрылась, падре встал.
   — Что все это значит, юноша?
   Пьер заколебался. Встреча была малообещающей. Он по-прежнему испытывал антипатию к церковной власти, его дух бунтовал против всего, что он считал необоснованным или догматическим в религии. «Плохой католик!»— называл его отец Бенито при очередном проявлении упрямства Пьера. Но теперь Пьер пришел в качестве просителя.
   — Отец мой, я больше ни к кому не мог обратиться…
   — Я разочарован, монсеньер, ибо когда я увидел рясу, то подумал, что ваше сердце вернулось к нам.
   — У меня не было иного способа сделать то, что я должен сделать, — оправдывался Пьер.
   — Что же вы должны сделать?
   — Я пришел от имени моего дяди, адмирала. Я знаю, что вы были его другом. Он дал мне поручение, и если я его выполню, то с дяди будут сняты все обвинения.
   Пьер замолчал, чтобы глотнуть воздуха. Ему было трудно не только потому, что его сверлили глаза отца Бенито, но и потому, что он просил так много, а говорил так мало.
   — Что вы хотите от меня?
   — Мне нужно проникнуть в его кабинет в Кастелло…
   Отец Бенито ждал, что Пьер закончит.
   — И вам больше нечего сказать? Вы пришли только просить мою беспомощную персону подвергнуться опасности?
   — Я не могу, — извиняющимся тоном сказал Пьер. — Если я скажу что-нибудь еще, то выдам остальных. Я не был послан к вам. Я пришел своей волей, потому что уверен, что вы с нами, несмотря на вашу строгость.
   — Монсеньер граф… — выражение лица отца Бенито стало сардоническим. («Я должен был помнить, — подумал Пьер, — что даже если он и восхищается адмиралом, то презирает меня как отступника». ) — … Я думаю, что вы правильно сделали, когда выбрали армию. Из вас получился бы очень плохой священник.
   «Они все говорят о том, что я сам прекрасно знаю», — раздраженно подумал Пьер. Мадам д'Этамп заявляла, что из него не получился бы придворный. Отец Бенито говорит, что из Пьера не получится священник.
   — Вы правы, монсеньер, я верю в невиновность вашего дяди. Я также верю вам и согласен рискнуть ради этой веры.
   Удивление Пьера вызвало улыбку на лице отца Бенито.
   — У вас чистое сердце, — сказал священник, — и вы не способны на дьявольские поступки.
   — Спасибо, отец мой, — выпалил Пьер. — Я не смел мечтать…
   — Вы заблудшая душа, которой нужно снисхождение, — добавил отец Бенито.
   — Значит, вы поможете мне?
   — Я должен помочь вам провести в одиночестве пять минут в кабинете вашего дяди? Я правильно понял?
   — Это все, что мне нужно.
   — Все, но это не так просто, — отец Бенито потер подбородок. — Теперь это кабинет монсеньера де Нойля, нового губернатора, поэтому он занят до самого вечера. А вы не сможете уйти из Кастелло ночью.
   — Может быть, мне удастся спуститься со стены…
   Отец Бенито насмешливо посмотрел на него.
   — Это чересчур отчаянные приемы. Нет, вы должны вернуться сюда и уйти вечером, как паломник, проведший здесь ночь.
   — Но если я буду есть и спать вместе с другими монахами, они узнают меня.
   Отец Бенито хлопнул себя ладонью по лбу.
   — Конечно, узнают. Я же говорил вам, что все не так просто. Хорошо, вы должны остаться со мной, есть и спать тут. Это будет дань уважения моему другу из Пуату.
   — А как насчет кабинета, отец мой?
   — Графиня де Нойль больна. Я нанесу ей визит после вечерней молитвы, а вы отправитесь со мной и понесете требник. Снова дань уважения. Об этом будут болтать по всему городу, — он направился к двери. — Я должен занять брата Джаннино молитвами — во имя спасения его души, пока он не начал распускать слухи. Кто-нибудь еще знает о вашем присутствии?
   Пьер подумал о стражниках у ворот.
   — Думаю, что нет, отец мой, только стражники у ворот.
   — Если у них не возникло подозрений, когда вы вошли, то не возникнет и когда будете уходить.
   Отец Бенито вышел.
   Пьер разделил с капелланом скудную трапезу и кислое вино.
   — Прошу меня извинить за скромность угощения, — сказал Бенито, — но было бы подозрительным, если бы я угощал странствующего монаха иной пищей, чем та, которую я ем сам. Вы понимаете, монсеньер?
   Пьер не думал о еде. Два долгих часа в кабинете отца Бенито казались ему бесконечными. Эти приготовления к ночной краже нервировали его больше, чем часы перед сражением. Он мог только кивать и отвлеченно улыбаться в ответ на вопросы священника.
   Отец Бенито ушел проводить вечернюю службу, а Пьер остался ждать в мрачной келье. Он был в Турине, почти у цели. Сейчас такой далекой казалась та ночь, когда королевская фаворитка объяснила ему, что он должен сделать. И такой же далекой и нереальной казалась другая ночь, когда он ехал с Маргерит на коне, когда он лежал с ней в одной постели! И она решила, что у нее будет ребенок! Он улыбнулся. Когда все это кончится, он снова увидит ее.
   В келью вошел отец Бенито.
   — Пора, — сказал он, дал Пьеру требник и показал на лампаду, которую Пьер зажег от камина. — Пойдемте со мной.
   Пьер надвинул капюшон на лицо и по маленькой боковой лестнице спустился в коридор. Теперь он шел первым — поскольку знал дорогу. Они продвигались по внутренней галерее с колоннами, выходившей на внутренний двор.
   — Следуйте за мной, и когда будете проходить мимо двери кабинета вашего дяди, юркните в нее. Если возникнут какие-нибудь вопросы, вы можете сказать, что неожиданно захотели по нужде и искали уборную. — Пьер кивнул. — Я не буду долго отсутствовать. Ждите меня в кабинете. Я прочту молитву достаточно громко, чтобы вы услышали, когда я буду возвращаться. Тогда вы выскользнете из кабинета и опять пойдете за мной. С Богом!
   — Моя жизнь в вашем распоряжении, — прошептал Пьер.
   — Тогда уж в распоряжении нашего Господа, — ответил отец Бенито и медленно двинулся дальше по галерее.
   Третья дверь направо… Отец Бенито прошел мимо, а Пьер умерил шаг и остановился. Он попробовал запор; дверь открылась. Широко раздвинув занавески, чтобы они не коснулись лампады, он вошел в комнату и тихо закрыл за собой дверь. Это было похоже на его первое возвращение в аббатство после долгого отсутствия. Знакомые предметы: гобелен с изображением чернокожей туземной королевы, принимаемой мудрым султаном Сулейманом, стол его дяди, его кресло, стул у камина, где так любил сидеть Пьер, обхватив колени руками и слушая рассказы адмирала о войне или из истории своего рода, о котором Пьер раньше ничего не знал.
   Огонь в мраморном камине уже погас, но лампада давала достаточно света. Пьер подошел к камину и приступил к выполнению своего поручения.
   Полная любовного томления Леда была на месте, в мольбе простирая руки к равнодушному Пану. Пьер нажал пальцем на нос Пана, и он легко повернулся при первом же прикосновении. Панель отодвинулась, открыв небольшое углубление. Пьер встал на колени и дрожащими руками вытащил ящичек.
   В плоском кожаном футляре лежали аккуратно сложенные бумаги адмирала. Пьер задрал рясу и сунул бумаги в кожаную сумку, в которой были его деньги и брачное свидетельство. Сумка висела на ремне под рубашкой. Он покрепче затянул шнуровку, чтобы она не выпирала из-под рясы. Письма мадам лежали в квадратном саше из вышитого шелка. Пьер достал их и рассмотрел, но лишь для того, чтобы убедиться, что в конце каждого письма стояло вычурное «А»и ее печать. «Вы можете прочесть их», — сказала она, но он не собирался этого делать… разве что для собственного спокойствия — и все. Он раздул угли в камине и одно за другим поджег письма. В это мгновение Пьер услышал шум за дверью. Неужели отец Бенито уже возвращается? Последние два письма он держал над огнем до тех пор, пока не убедился, что инициалы и печать сгорели первыми. Дверь открылась, и он вскочил, пытаясь собраться, чтобы походить на заблудившегося монаха.