Лилиан Джексон Браун
Кот, который проходил сквозь стены
Глава 1
В декабре природа начала необъявленную войну. Сначала она штурмовала город ветрами, потом провела общевойсковую операцию «Пурга», теперь пришла пора воздушного снежного налета. На Канард стрит, у пресс-клуба, как будто именно газетчики были ее главной целью. Снег, леденя кровь, с прицельной точностью падал на шею мужчины, ловившего перед клубом такси. Правой рукой он придерживал воротник твидового пальто, одновременно пытаясь поглубже нахлобучить шляпу. Левая покоилась в кармане. Ну и что? Внимание к этому господину могли привлечь скорее великолепные усы и абсолютная трезвость: почти полночь, до Рождества всего девять дней, вышел из пресс-клуба – и ни в одном глазу!
К тротуару подъехала машина. Он влез на заднее сиденье. Назвал адрес третьеразрядной гостиницы. Левая рука – по-прежнему в кармане.
– «Мэдфорд Мэйнор» – кивнул шофер, включая счетчик. – По Цвингер стрит или по Центральному бульвару?
– По Цвингер стрит, – к радости водителя сказал пассажир. В другой раз он поехал бы по бульвару, так дешевле, но сейчас важнее была скорость. – Я спешу.
– Газетчик? – обернувшись, понимающе улыбнулся таксист. Пассажир что-то неразборчиво хмыкнул. – Ясное дело, газетчик! Не потому, что из пресс-клуба, тут вечно всякие ошиваются, а по повадке видно. Что-то такое во всех вас есть… Сразу и не сообразишь, что, но уж не ошибешься. Я часто подбираю здесь вашего брата. На чай дают кот наплакал, но хоть поболтать можно, парни неплохие. А то еще вдруг понадобится знакомый в газете, всякое бывает, точно? – и он опять обернулся.
– Осторожней! – грубовато оборвал пассажир: через Цвингер стрит зигзагами перебирался пьяный.
– Вы из «Бега дня» или «Утреннего комментатора»?
– Из «Бега».
Машина остановилась на красный свет. Водитель внимательно всмотрелся в лицо журналиста.
– Ха, да я видел ваше фото в газете! Такие усы не спутаешь. Небось, ухватили судьбу за одно место?
– Что-то вроде этого.
Они ехали по довольно мрачным трущобам. Когда-то в этом респектабельном районе жила городская элита; теперь в разваливающихся домах располагались кабачки и меблирашки.
– Закройте дверцу на замок, – попросил водитель. – Уму не постижимо, какая шваль не шляется здесь по ночам. Пьяницы, наркоманы, бродяги – черт те что! Ну да сами знаете. Одно слово – Хламтаун.
– Хламтаун? – впервые за все время поездки журналист проявил интерес к трепотне водителя.
– Вот так да! – развел руками шофер. – Газетчик – и не слышал о Хламтауне!
– Я здесь недавно. – Не вынимая из кармана левую руку, он правой привычным жестом пригладил усы.
Дальше ехали молча. Добравшись до места, журналист расплатился и вылез (левая рука в кармане). В пустынном вестибюле гостиницы «Мэдфорд Мэйнор» поспешно миловал стол задремавшего старика-портье. Вошел в лифт, где, сгорбившись на табурете, храпел коридорный. Нажал кнопку шестого этажа. У шестьсот шестого номера правой рукой нашарил в брюках ключ. Перед тем, как включить в комнате свет, осторожно прикрыл за собой дверь. Остановился, прислушался, тщательно осмотрелся, медленно поворачивая голову: двуспальная кровать, кресло, заваленный вещами комод, шкаф с распахнутой дверцей…
– Ладно, братцы, вылезайте, – сказал наконец журналист и плавно вынул руку из кармана. – Я знаю, что вы здесь. Давайте-давайте!
Под кроватью послышалось какое-то шебуршание. Затрещала рвущаяся материя. Покрывало, спускавшееся до самого пола, заколыхалось, и из-за него высунулись две головы.
– Попались, негодяи? Опять сидели под матрасом?
«Негодяи» – пара сиамских котов – окончательно выбрались наружу. Сначала появились головы, одна более заостренная, потом два изящных кремовых туловища с шелковистыми кофейными хвостами – один с загнутым кончиком.
Журналист вытянул левую руку. На ладони оказался пакет, завернутый в бумажную салфетку с жирными пятнами.
– Индейка из пресс-клуба! Прошу к столу.
Черные бархатные носы жадно втянули воздух. Коты в унисон заорали.
– Ш-ш-ш! А то старуха из соседнего номера опять на нас настучит!
Журналист начал резать индейку перочинным ножом, а коты описывали по комнате неистовые восьмерки, махая хвостами и немузыкально мяукая.
– Тихо!
Коты завопили еще громче.
– Не понимаю, зачем я ради вас, дикари, рискую репутацией, таская еду из бара пресс-клуба! А прочие неудобства? У меня же полный карман соуса!
Требовательные вопли заглушили его голос.
– Да заткнитесь наконец!
Зазвонил телефон.
– Вот видите! Я же говорил!
Мужчина поспешно поставил на пол стеклянную пепельницу, полную кусков индейки, и подошел к телефону.
– Мистер Квиллерен, – сказал администратор извиняющимся голосом, – простите, что снова вас беспокою, но миссис Мейзон из шестьсот четвертого говорит, что ваши коты…
– Извините. они были голодны. Теперь они молчат.
– Если… Э-э… Если вы не возражаете перейти в номер с окнами во двор… Шестьсот девятнадцатый свободен, и вы могли бы завтра попросить моего сменщика…
– Это лишнее. Мы насовсем уедем отсюда, как только я найду постоянное жилье.
– Вы ведь не обиделись, мистер Квиллерен? Управляющий…
– Ну что вы, мистер Макилдуни! Котам не место в гостиничном номере. Мы уедем до рождества… Надеюсь, – тихо добавил он, обводя взглядом мрачную комнату.
Он живал в лучших местах, когда был молод, женат, удачлив и известен. Много воды утекло с тех пор. Криминальная хроника в одной из нью-йоркских газет… Сейчас, если учесть количество его долгов и размеры жалованья в редакциях Среднего Запада, «Мэдфорд Мэйнор» была лучшим, что он мог себе позволить. Единственной роскошью Квиллерена была пара нахлебников, чьим дорогостоящим капризам он привык потакать.
Коты затихли. Большой уплетал индейку, мелко подрагивая от наслаждения кончиком хвоста. Маленькая кошечка сидела чуть поодаль и почтительно ждала своей очереди.
Квиллерен снял пальто, развязал галстук и, чертыхаясь, полез под кровать. Едва они две недели назад поселились в этой гостинице, коты облюбовали себе укромное местечко, найденное ими между рамой кровати, обтянутой материей, и матрасом. Как только они нашло крошечное отверстие, ведущее туда?! С тех пор дыра все увеличивалась и увеличивалась. Квиллерен даже написал для «Бега» юмористическую заметку: «Узкая щель бросает вызов кошачьей натуре. Для каждого кота расширить ее и протиснуться внутрь – дело чести».
Кое-как разобравшись с постелью, журналист достал из кармана пальто трубку и несколько конвертов.
Первый, с коннектикутским штампом, и распечатывать не стоило – ясное дело, что там очередной непристойный намек на необходимость отдавать долги.
Записку коричневыми чернилами из второго конверта он перечитывал уже несколько раз. Понимаешь, этот инженер… Все произошло так неожиданно… Квилл, ты должен понять… Одним словом, свидание накануне Рождества отменяется, да с такой деликатностью, что впору обидеться.
Квиллерен скрутил записку бантиком и бросил в мусорную корзин. Естественно. Она молода, а его усы и виски начали заметно седеть. И все-таки жаль. Нескем пойти в сочельник на вечеринку в пресс-клубе – а больше идти некуда.
Третий конверт содержал сообщение от главного редактора. Шеф напоминал сотрудникам о традиционном ежегодном конкурсе на лучшую статью. Кроме премий общей суммой в три тысячи долларов наличными, для поощрительных призов предназначались двадцать пять мороженных индеек, пожертвованных «Объединенными птицефермами, инкорпорейтед».
– Которые надеются, что журналист «Бега» будут любить, лелеять и рекламировать их до гробовой доски, – добавил вслух Квиллерен.
– Йоу, – сказал Коко, умываясь.
Теперь индейкой занялась самочка. Коко всегда оставлял ей половину – или добрую треть.
Квиллерен провел рукой по шерсти Коко, мягкой, как у горностая, и в который раз восхитился ее окраской: от горчичного до шоколадного. Природа и впрямь постаралась. Потом зажег трубку и лениво развалился в кресле, закинув ноги на кровать. Ему пригодилась бы одна из этих денежных премий. Он смог бы отослать пару сотен в Коннектикут, а потом начать покупать мебель. Со своей мебелью легче найти жилье для одинокого мужчины с двумя котами.
До тридцать первого еще достаточно времени, чтобы написать и опубликовать что-нибудь стоящее. Редактору отдела, как обычно, не хватало рождественского материала. Арч Райкер созвал всех сотрудников и хмыкнул: «Ребята, у нас что, нет никаких идей?» Без особой надежды он всматривался в лица собравшихся: упитанных фельетонистов, изможденных критиков, парня, который занимался путешествиями, хобби, авиацией, недвижимостью и садоводством и Квиллерена – журналиста «широкого профиля». Райкеру отвечали грустные взгляды ветеранов, переживших не один рождественский номер…
– Чтобы получить премию, – сообщил Квиллерен коту, – нужно что-то убойное.
– Йоу, – согласился Коко, вспрыгнул на кровать и взглянул на хозяина, сочувственно моргая.
Сапфировые при дневном свете кошачьи глаза в искусственном освещении гостиничного номера казались большими кругами черного оникса с вкраплениями алмаза или рубина.
– Была бы тема, – пикантная, но без особого душка, остальное приложится.
Квиллерен раздраженно хмурился и разглаживал усы мундштуком. Вот Джек Джонти, молодой нахал из воскресного отдела, – устроился камердинером к Персивалю Даксбери, и накатал статью о самом богатом человеке города – «взгляд изнутри». Почетные горожане отнеслись к этой проделке без энтузиазма, но две недели подряд газета расходилась лучше обычного; все говорили, что первая премия Джонти обеспечена. Квиллерен презирал юнцов, которые недостаток способностей восполняют нахальством.
– Джек даже писать грамотно не умеет, – сообщил он своему единственному внимательному слушателю.
Коко продолжал моргать. Он выглядел сонным. А кошечка вышла на охоту. Она встала на задние лапки, исследовала содержимое мусорной корзины, вытащила оттуда скомканную бумагу размером с мышь и притащила добычу Квиллерену. Записка коричневыми чернилами оказалась на коленях у журналиста.
– Спасибо, но я уже ее читал, – сказал он. – Не трави душу!
Квиллерен пошарил в тумбочке, нашел резиновую мышку и пустил ее по полу. Кошка бросилась за ней, обнюхала, выгнула спину и вернулась к мусорной корзине. На этот раз девочка выудила бумажный носовой платок и принесла его хозяину.
– Охота тебе носиться с этим хламом! – возмутился он. – У тебя столько хороших игрушек!
Хлам! У Квиллерена зачесалось под усами, кровь прилила к лицу.
– Хламтаун! – обратился он к Коко. – Рождество в Хламтауне! Может выйти потрясающая штуковина! – Он оживился и хлопнул по подлокотникам. – И я наконец выберусь из проклятого болота!
Работа в отделе «подвалов» считалась теплым местечком для мужчины после сорока пяти, но интервью с художниками, декораторами и мастерами икебаны были далеки от представлений Квиллерена о журналистике. Он хотел писать о мошенниках, грабителях и наркодельцах.
Рождество в Хламтауне! Когда-то ему приходилось работать в районе притонов, и он знал, что нужно делать: перестать бриться, найти какую-нибудь рвань, перезнакомиться с ханыгами в кабачках и темных переулках, а потом – слушать. Главная хитрость – сделать статью трогательной, упомянуть о личных трагедиях отбросов общества, затронуть самые тонкие душевные струны читателей.
– Коко, – сказал Квиллерен, – к сочельнику у всех в городе глаза будут на мокром месте.
Коко, моргая, смотрел Квиллерену в лицо. Потом низко и требовательно мяукнул.
– Что ты хочешь этим сказать? – поинтересовался Квиллерен. Миска только что наполнена водой, коробка с песком в ванной – сухая…
Коко встал и прошелся по постели. Он потерся мордочкой о спинку кровати и оглянулся на Квиллерена. Потом вновь потерся, лязгнув при этом клыками по металлическому украшению спинки.
– Ты чего-то хочешь? Чего же?
Кот сонно мяукнул и вспрыгнул на спинку кровати, балансируя, словно канатоходец, прошел по ней из конца в конец, а потом, опершись передними лапами о стену, потерся мордочкой о выключатель. Тот щелкнул, и свет погас. С довольным урчанием Коко свернулся калачиком на кровати, собираясь заснуть.
К тротуару подъехала машина. Он влез на заднее сиденье. Назвал адрес третьеразрядной гостиницы. Левая рука – по-прежнему в кармане.
– «Мэдфорд Мэйнор» – кивнул шофер, включая счетчик. – По Цвингер стрит или по Центральному бульвару?
– По Цвингер стрит, – к радости водителя сказал пассажир. В другой раз он поехал бы по бульвару, так дешевле, но сейчас важнее была скорость. – Я спешу.
– Газетчик? – обернувшись, понимающе улыбнулся таксист. Пассажир что-то неразборчиво хмыкнул. – Ясное дело, газетчик! Не потому, что из пресс-клуба, тут вечно всякие ошиваются, а по повадке видно. Что-то такое во всех вас есть… Сразу и не сообразишь, что, но уж не ошибешься. Я часто подбираю здесь вашего брата. На чай дают кот наплакал, но хоть поболтать можно, парни неплохие. А то еще вдруг понадобится знакомый в газете, всякое бывает, точно? – и он опять обернулся.
– Осторожней! – грубовато оборвал пассажир: через Цвингер стрит зигзагами перебирался пьяный.
– Вы из «Бега дня» или «Утреннего комментатора»?
– Из «Бега».
Машина остановилась на красный свет. Водитель внимательно всмотрелся в лицо журналиста.
– Ха, да я видел ваше фото в газете! Такие усы не спутаешь. Небось, ухватили судьбу за одно место?
– Что-то вроде этого.
Они ехали по довольно мрачным трущобам. Когда-то в этом респектабельном районе жила городская элита; теперь в разваливающихся домах располагались кабачки и меблирашки.
– Закройте дверцу на замок, – попросил водитель. – Уму не постижимо, какая шваль не шляется здесь по ночам. Пьяницы, наркоманы, бродяги – черт те что! Ну да сами знаете. Одно слово – Хламтаун.
– Хламтаун? – впервые за все время поездки журналист проявил интерес к трепотне водителя.
– Вот так да! – развел руками шофер. – Газетчик – и не слышал о Хламтауне!
– Я здесь недавно. – Не вынимая из кармана левую руку, он правой привычным жестом пригладил усы.
Дальше ехали молча. Добравшись до места, журналист расплатился и вылез (левая рука в кармане). В пустынном вестибюле гостиницы «Мэдфорд Мэйнор» поспешно миловал стол задремавшего старика-портье. Вошел в лифт, где, сгорбившись на табурете, храпел коридорный. Нажал кнопку шестого этажа. У шестьсот шестого номера правой рукой нашарил в брюках ключ. Перед тем, как включить в комнате свет, осторожно прикрыл за собой дверь. Остановился, прислушался, тщательно осмотрелся, медленно поворачивая голову: двуспальная кровать, кресло, заваленный вещами комод, шкаф с распахнутой дверцей…
– Ладно, братцы, вылезайте, – сказал наконец журналист и плавно вынул руку из кармана. – Я знаю, что вы здесь. Давайте-давайте!
Под кроватью послышалось какое-то шебуршание. Затрещала рвущаяся материя. Покрывало, спускавшееся до самого пола, заколыхалось, и из-за него высунулись две головы.
– Попались, негодяи? Опять сидели под матрасом?
«Негодяи» – пара сиамских котов – окончательно выбрались наружу. Сначала появились головы, одна более заостренная, потом два изящных кремовых туловища с шелковистыми кофейными хвостами – один с загнутым кончиком.
Журналист вытянул левую руку. На ладони оказался пакет, завернутый в бумажную салфетку с жирными пятнами.
– Индейка из пресс-клуба! Прошу к столу.
Черные бархатные носы жадно втянули воздух. Коты в унисон заорали.
– Ш-ш-ш! А то старуха из соседнего номера опять на нас настучит!
Журналист начал резать индейку перочинным ножом, а коты описывали по комнате неистовые восьмерки, махая хвостами и немузыкально мяукая.
– Тихо!
Коты завопили еще громче.
– Не понимаю, зачем я ради вас, дикари, рискую репутацией, таская еду из бара пресс-клуба! А прочие неудобства? У меня же полный карман соуса!
Требовательные вопли заглушили его голос.
– Да заткнитесь наконец!
Зазвонил телефон.
– Вот видите! Я же говорил!
Мужчина поспешно поставил на пол стеклянную пепельницу, полную кусков индейки, и подошел к телефону.
– Мистер Квиллерен, – сказал администратор извиняющимся голосом, – простите, что снова вас беспокою, но миссис Мейзон из шестьсот четвертого говорит, что ваши коты…
– Извините. они были голодны. Теперь они молчат.
– Если… Э-э… Если вы не возражаете перейти в номер с окнами во двор… Шестьсот девятнадцатый свободен, и вы могли бы завтра попросить моего сменщика…
– Это лишнее. Мы насовсем уедем отсюда, как только я найду постоянное жилье.
– Вы ведь не обиделись, мистер Квиллерен? Управляющий…
– Ну что вы, мистер Макилдуни! Котам не место в гостиничном номере. Мы уедем до рождества… Надеюсь, – тихо добавил он, обводя взглядом мрачную комнату.
Он живал в лучших местах, когда был молод, женат, удачлив и известен. Много воды утекло с тех пор. Криминальная хроника в одной из нью-йоркских газет… Сейчас, если учесть количество его долгов и размеры жалованья в редакциях Среднего Запада, «Мэдфорд Мэйнор» была лучшим, что он мог себе позволить. Единственной роскошью Квиллерена была пара нахлебников, чьим дорогостоящим капризам он привык потакать.
Коты затихли. Большой уплетал индейку, мелко подрагивая от наслаждения кончиком хвоста. Маленькая кошечка сидела чуть поодаль и почтительно ждала своей очереди.
Квиллерен снял пальто, развязал галстук и, чертыхаясь, полез под кровать. Едва они две недели назад поселились в этой гостинице, коты облюбовали себе укромное местечко, найденное ими между рамой кровати, обтянутой материей, и матрасом. Как только они нашло крошечное отверстие, ведущее туда?! С тех пор дыра все увеличивалась и увеличивалась. Квиллерен даже написал для «Бега» юмористическую заметку: «Узкая щель бросает вызов кошачьей натуре. Для каждого кота расширить ее и протиснуться внутрь – дело чести».
Кое-как разобравшись с постелью, журналист достал из кармана пальто трубку и несколько конвертов.
Первый, с коннектикутским штампом, и распечатывать не стоило – ясное дело, что там очередной непристойный намек на необходимость отдавать долги.
Записку коричневыми чернилами из второго конверта он перечитывал уже несколько раз. Понимаешь, этот инженер… Все произошло так неожиданно… Квилл, ты должен понять… Одним словом, свидание накануне Рождества отменяется, да с такой деликатностью, что впору обидеться.
Квиллерен скрутил записку бантиком и бросил в мусорную корзин. Естественно. Она молода, а его усы и виски начали заметно седеть. И все-таки жаль. Нескем пойти в сочельник на вечеринку в пресс-клубе – а больше идти некуда.
Третий конверт содержал сообщение от главного редактора. Шеф напоминал сотрудникам о традиционном ежегодном конкурсе на лучшую статью. Кроме премий общей суммой в три тысячи долларов наличными, для поощрительных призов предназначались двадцать пять мороженных индеек, пожертвованных «Объединенными птицефермами, инкорпорейтед».
– Которые надеются, что журналист «Бега» будут любить, лелеять и рекламировать их до гробовой доски, – добавил вслух Квиллерен.
– Йоу, – сказал Коко, умываясь.
Теперь индейкой занялась самочка. Коко всегда оставлял ей половину – или добрую треть.
Квиллерен провел рукой по шерсти Коко, мягкой, как у горностая, и в который раз восхитился ее окраской: от горчичного до шоколадного. Природа и впрямь постаралась. Потом зажег трубку и лениво развалился в кресле, закинув ноги на кровать. Ему пригодилась бы одна из этих денежных премий. Он смог бы отослать пару сотен в Коннектикут, а потом начать покупать мебель. Со своей мебелью легче найти жилье для одинокого мужчины с двумя котами.
До тридцать первого еще достаточно времени, чтобы написать и опубликовать что-нибудь стоящее. Редактору отдела, как обычно, не хватало рождественского материала. Арч Райкер созвал всех сотрудников и хмыкнул: «Ребята, у нас что, нет никаких идей?» Без особой надежды он всматривался в лица собравшихся: упитанных фельетонистов, изможденных критиков, парня, который занимался путешествиями, хобби, авиацией, недвижимостью и садоводством и Квиллерена – журналиста «широкого профиля». Райкеру отвечали грустные взгляды ветеранов, переживших не один рождественский номер…
– Чтобы получить премию, – сообщил Квиллерен коту, – нужно что-то убойное.
– Йоу, – согласился Коко, вспрыгнул на кровать и взглянул на хозяина, сочувственно моргая.
Сапфировые при дневном свете кошачьи глаза в искусственном освещении гостиничного номера казались большими кругами черного оникса с вкраплениями алмаза или рубина.
– Была бы тема, – пикантная, но без особого душка, остальное приложится.
Квиллерен раздраженно хмурился и разглаживал усы мундштуком. Вот Джек Джонти, молодой нахал из воскресного отдела, – устроился камердинером к Персивалю Даксбери, и накатал статью о самом богатом человеке города – «взгляд изнутри». Почетные горожане отнеслись к этой проделке без энтузиазма, но две недели подряд газета расходилась лучше обычного; все говорили, что первая премия Джонти обеспечена. Квиллерен презирал юнцов, которые недостаток способностей восполняют нахальством.
– Джек даже писать грамотно не умеет, – сообщил он своему единственному внимательному слушателю.
Коко продолжал моргать. Он выглядел сонным. А кошечка вышла на охоту. Она встала на задние лапки, исследовала содержимое мусорной корзины, вытащила оттуда скомканную бумагу размером с мышь и притащила добычу Квиллерену. Записка коричневыми чернилами оказалась на коленях у журналиста.
– Спасибо, но я уже ее читал, – сказал он. – Не трави душу!
Квиллерен пошарил в тумбочке, нашел резиновую мышку и пустил ее по полу. Кошка бросилась за ней, обнюхала, выгнула спину и вернулась к мусорной корзине. На этот раз девочка выудила бумажный носовой платок и принесла его хозяину.
– Охота тебе носиться с этим хламом! – возмутился он. – У тебя столько хороших игрушек!
Хлам! У Квиллерена зачесалось под усами, кровь прилила к лицу.
– Хламтаун! – обратился он к Коко. – Рождество в Хламтауне! Может выйти потрясающая штуковина! – Он оживился и хлопнул по подлокотникам. – И я наконец выберусь из проклятого болота!
Работа в отделе «подвалов» считалась теплым местечком для мужчины после сорока пяти, но интервью с художниками, декораторами и мастерами икебаны были далеки от представлений Квиллерена о журналистике. Он хотел писать о мошенниках, грабителях и наркодельцах.
Рождество в Хламтауне! Когда-то ему приходилось работать в районе притонов, и он знал, что нужно делать: перестать бриться, найти какую-нибудь рвань, перезнакомиться с ханыгами в кабачках и темных переулках, а потом – слушать. Главная хитрость – сделать статью трогательной, упомянуть о личных трагедиях отбросов общества, затронуть самые тонкие душевные струны читателей.
– Коко, – сказал Квиллерен, – к сочельнику у всех в городе глаза будут на мокром месте.
Коко, моргая, смотрел Квиллерену в лицо. Потом низко и требовательно мяукнул.
– Что ты хочешь этим сказать? – поинтересовался Квиллерен. Миска только что наполнена водой, коробка с песком в ванной – сухая…
Коко встал и прошелся по постели. Он потерся мордочкой о спинку кровати и оглянулся на Квиллерена. Потом вновь потерся, лязгнув при этом клыками по металлическому украшению спинки.
– Ты чего-то хочешь? Чего же?
Кот сонно мяукнул и вспрыгнул на спинку кровати, балансируя, словно канатоходец, прошел по ней из конца в конец, а потом, опершись передними лапами о стену, потерся мордочкой о выключатель. Тот щелкнул, и свет погас. С довольным урчанием Коко свернулся калачиком на кровати, собираясь заснуть.
Глава 2
– Рождество в Хламтауне! – сказал Квиллерен редактору отдела. – Впечатляет?
Арч Райкер сидел за столом и лениво просматривал утреннюю почту, кидаю большую часть корреспонденции через плечо в сторону большой мусорной корзины.
Квиллерен примостился на уголке редакторского стола и ждал, как старый друг отреагирует на его слова. Он знал, что внешне это никак не проявится. На лице Райкера отражалось только спокойствие заслуженного бюрократа. Места удивлению, восторгу или возмущению там не было.
– Хламтаун? – пробормотал Райкер. – Возможно, из этого что-то выйдет. Как бы ты взялся за дело?
– Я бы ходил по Цвингер стрит, общался с людьми, болтал бы.
Редактор откинулся на спинку стула и скрестил руки за головой.
– Ладно, продолжай.
– Это острая тема, и я мог бы вложить туда душу.
«Душа» была неизменным паролем в «Беге дня». Главный редактор постоянно напоминал сотрудникам о том, что надо вкладывать душу во все, в том числе и в прогнозы погоды.
Райкер кивнул.
– Босс будет счастлив. Это должно иметь успех. Моей жене тоже понравится. Она ведь целыми днями пропадает в Хламтауне.
Он сказал это совершенно спокойно. Квиллерен был поражен.
– Рози? Ты хочешь сказать…
Райкер по-прежнему невозмутимо покачивался на вращающемся стуле.
– Она пристрастилась к этому пару лет назад и с тех пор просто нас разоряет.
Квиллерен огорченно погладил усы. Знакомство с Рози длилось уже много лет, – с той поры, когда Арч и он были еще совсем зелеными репортерами в Чикаго.
– Когда… Как это случилось, Арч?
– Однажды она пошла в Хламтаун с каким-то подругами и увлеклась. Я и сам начинаю этим интересоваться. Только что заплатил двадцать восемь долларов за старую банку от чая – раскрашенная жесть. Жестью я как раз и занимаюсь: консервные банки, фонарики…
– О ч-ч-чем это ты? – заикаясь, выговорил Квиллерен.
– О всяком старом хламе. О древностях. Об антиквариате. А ты о чем?
– Черт побери, я говорил о наркотиках!
– Ты решил, что мы наркоманы?! – возмутился Арч. – К твоему сведению, Хламтаун – район антикварных магазинов.
– Но таксист сказал, что там притоны наркоты!
– Ты что, не знаешь таксистов? Конечно, район приходит в упадок, и по ночам там могут шляться всякие подонки, но днем в Хламтауне полно приличных покупателей вроде Рози и ее подруг. А твоя бывшая разве не водила тебя за антиквариатом?
– Однажды в Нью-Йорке затащила меня на выставку, но я это старье терпеть не могу.
– Очень жаль, – сказал Арч. – Рождество в Хламтауне, похоже, не плохая идея, но тебе придется держаться антикварной темы. Босс ни за что не позволит писать о наркотиках.
– А почему бы и нет? Вышел бы необычный рождественский очерк.
Райкер покачал головой.
– Рекламодатели будут против. Читатели становятся прижимистыми, когда нарушают их спокойствие.
Квиллерен презрительно фыркнул. Арч вздохнул.
– Почему бы тебе, Квилл, в самом деле не написать про антиквариат?
– Я же сказал, что ненавижу эти древности!
– Ты передумаешь, когда придешь в Хламтаун. Пристрастишься, как все мы.
– Спорим, что нет?
Арч вынул бумажник и достал оттуда маленькую исписанную желтую карточку.
– Вот адреса Хламтаунских продавцов. Только потом верни.
Квиллерен прочитал некоторые названия: «Всякая всячина», «Только крела», «Три сестрички», «Бабушкин сундук»… Ему стало муторно.
– Слушай, Арч, я хотел дать что-нибудь для конкурса.
Что-нибудь эдакое. А что я могу выжать из древностей? Мне повезет, если я получу двадцать пятую мороженную индейку.
– Возможно, ты будешь приятно удивлен. В Хламтауне полно всяких чудаков. А сегодня будет аукцион.
– Терпеть не могу аукционы!
– Этот должен быть занятным. Пару месяцев назад умер один продавец, и все его имущество пускают с молотка.
– Если хочешь знать мое мнение, на свете нет ничего скучнее аукционов.
– Антиквариатом часто занимаются женщины – незамужние, разведенные, вдовушки… Это-то ты должен оценить! Слушай, не валяй дурака! Что это я перед тобой стою на ушах? Это твое новое задание. Вот и займись.
Квиллерен стиснул зубы.
– Ладно. Дай мне на такси. Туда и обратно!
Он зашел в парикмахерскую, подстригся и подравнял усы – традиционная процедура перед тем, как приняться за новое дело; а ведь собирался подождать до Рождества. Потом поймал такси и поехал по Цвингер стрит – не без дурных предчувствий.
Начало улицы было застроено учреждениями, поликлиниками и современными жилыми домами. За ними простирался заснеженный пустырь – здесь когда-то были трущобы, которые теперь снесли. Еще дальше от центра расположилось несколько кварталов старых пустующих зданий с заколоченными окнами – ближайшие претенденты на снос. И лишь потом начинался Хламтаун.
При свете дня улица выглядела еще хуже, чем прошлой ночью. Многие старинные дома и огромные викторианские особняки вовсе заброшены. Другие либо превращены в гостиницы, либо изуродованы пристроенными витринами магазинов. Водосточные канавы забиты кашей серого льда с грязью, мусорные баки примерзли к нерасчищенным тротуарам.
– Этот район – бельмо на глазу города, – заметил таксист. – Давно пора бы его того…
– Не беспокойтесь, так и будет! – с надеждой откликнулся Квиллерен.
Приметив антикварные магазины, он остановил такси и неохотно вылез. Обвел взглядом мрачную улицу. Рождество в Хламтауне! В отличие от других районов, этот не был празднично украшен. Над широкой улицей не висели гирлянды, на фонарях не трубили сверкающие херувимчики. Прохожих почти не попадалось, машины проносились мимо, скрипя шинами, спешили куда-то в другие места.
Порыв северо-восточного ветра погнал Квиллерена к первой же двери под вывеской, утверждавшей, что там продается антиквариат. Внутри было темно, дверь оказалась запертой, но журналист приложил руки к лицу и всмотрелся сквозь стекло витрины. Он увидел большую деревянную скульптуру: кривое дерево с пятью обезьянами в натуральную величину, расположившимися на его ветвях. Одна обезьяна держала в лапах крючок для шляпы. Другая – лампу. У третьей было зеркало. У четвертой – часы. У пятой – подставка для зонта.
Квиллерен, чертыхнувшись, попятился.
Неподалеку он обнаружил магазин под названием «Три сестрички». Лавка была закрыта, хотя табличка в окне настаивала на обратном.
Квиллерен поднял воротник пальто и прикрыл уши перчатками. Он уже жалел, что подстригся так коротко. Следующим на очереди был «Бабушкин сундук» – и подвальчик под названием «Антик-техника», который выглядел так, словно не открывался вообще никогда.
Между антикварными магазинами вклинились другие лавки с неизменно грязными окнами. В одной из них – даре под вывеской «Фрукты, Сигары, Резиновые перчатки и Всякая всячина Попопополуса» – Квиллерен купил пачку табака, который оказался сырым.
С растущей неприязнью к своему новому заданию журналист добрался мимо полуразрушенной мужской парикмахерской и третьеразрядной лечебницы до большого углового антикварного магазина. На двери висел замок, а на окне – объявление об аукционе. Квиллерен проверенным уже способом заглянул внутрь: пыльная мебель, настенный часы, зеркала, охотничий рог, превращенный в люстру, и мраморные статуи юных гречанок в скромных позах.
Кроме того, он увидел отражение другого человека, направлявшегося к магазину. Неуверенной поступью этот другой приблизился, и послышался дружеский бас:
– И тебе нравится эта дрянь?
Квиллерен обернулся и оказался лицом к лицу с забулдыгой, красноглазым и сильно подшафе, но настроенным дружелюбно. На пьянчужке было пальто, явно сшитое из старой попоны.
– Знаешь, что это? Др-рянь! – повторил алкаш, пьяно ухмыляясь и всматриваясь через дверь в товары, повернулся к Квиллерену и снова произнес, осыпав журналиста мелкими брызгами слюны:
– Д-р-р-рянь!
Квиллерен отпрянул от отвращения и вытер лицо платком, но непрошенный собеседник, видно, поставил себе целью с ним подружиться.
– Не войдешь, – с готовностью объяснил он. – Дверь заперта. Заперли после убийства.
Возможно, он уловил в лице журналиста проблеск интереса, потому что добавил:
– Замочили! За-мо-чи-ли!
Это было еще одно полюбившееся ему словечко, и он проиллюстрировал его, всаживая воображаемый нож в живот собеседника.
– Сгинь! – пробормотал Квиллерен и пошел дальше.
Неподалеку был сарай для экипажей, в котором оборудовали мебельную мастерскую. Журналист попробовал открыть и эту дверь, заранее зная, что ничего не выйдет. Он оказался прав.
У него появилось неприятное ощущение, что все эти заведения фальшивые, как театральные декорации. Где их владельцы? Где коллекционеры, готовые заплатить двадцать восемь долларов за старую жестянку? Он видел вокруг только двух детишек в мешковатых комбинезонах, рабочего с ведром, старушку в черном, семенившую по улице с сумкой для покупок, и добродушного пьяницу, усевшегося теперь на обледеневший тротуар.
Квиллерен поднял глаза и заметил, как в одном окне что-то будто шевельнулось – в сверкающем чистотой окне выкрашенного в серый цвет небольшого здания со свежей черной отделкой и красивым медным дверным молотком. Строение больше походило на жилой дом, но вывеска ясно гласила: «Голубой дракон. Антиквариат».
Он медленно поднялся по восьми каменным ступенькам и попробовал открыть дверь, вновь уверенный, что та окажется запертой. Однако, к удивлению, она открылась, и журналист вошел в прихожую, очень элегантную и аккуратную.
Натертый паркет покрыт восточным ковром, стены оклеены изящными китайскими обоями. Над полированным столиком с хризантемами в фарфоровой вазе – зеркало в позолоченной раме, увенчанное тремя завитками. Слышался аромат экзотических благовоний. Стояла мертвая тишина, если не считать тиканья часов.
Квиллерен застыл в изумлении и вдруг почувствовал, что за ним наблюдают. Он резко повернулся, но увидел только арапа – вырезанную из черного дерева фигуру нубийского раба в натуральную величину с тюрбаном на голове и злыми глазами, сделанными из драгоценных камней.
Теперь журналист уверился, что Хламтаун – действительно нечто фантастическое. Зачарованный дворец посреди дремучего леса!
Проход на лестницу преграждала голубая бархатная лента, но двери гостиной были приглашающе распахнуты, и Квиллерен с опаской прошел в комнату, полную картин, серебра и бело-голубого фарфора. На высоком лепном потолке висела серебряная люстра.
Пол заскрипел, и журналист смущенно кашлянул, давая знать о себе. Тут краем глаза он заметил в витрине что-то синее – огромного фарфорового дракона – и направился к нему, но вдруг чуть было не споткнулся о чью-то ногу в вышитой тапочке. Квиллерен резко втянул в себя воздух и попятился. В резном восточном кресле находилась женская фигура в длинном синем кимоно из атласа. Тонкая рука держала мундштук с сигаретой. Лицо было, похоже, сделано из фарфора – бело-голубого фарфора – и увенчано иссиня-черным париком.
Квиллерен перевел дух, радуясь, что не опрокинул манекен, и заметил, что от кончика сигареты поднимается дымок. Эта женщина была живой!
– Вы что-то ищите? – холодно осведомилась она. На лице, похожем на маску, двигались только губы. Большие темные глаза, щедро подведенные темной тушью, безо всякого выражения остановились на журналисте.
– Нет. Просто смотрю, – ответил Квиллерен, судорожно сглотнув.
– В задней части дома еще две комнаты, а в подвале картины и гравюры восемнадцатого века. – Она говорила с интонациями образованного человека.
Журналист изучающе посмотрел на ее лицо, делая в уме заметки для будущей статьи: широкие скулы, впалые щеки, безукоризненная кожа, иссиня-черные волосы, причесанные на восточный манер, запоминающиеся глаза и нефритовые серьги. Ей около тридцати, решил Квиллерен, – возраст, к которому он был неравнодушен. Журналист расслабился.
– Я из «Бега дня», – сообщил он самым приятным голосом, на какой только был способен, – и я собираюсь написать серию статей о Хламтауне.
– Я предпочитаю обходиться без рекламы, – сказала женщина, устремив на него ледяной взгляд.
За все двадцать пять лет работы в газетах он только трижды встречался с тем, чтобы кто-то не хотел видеть свое имя в печати, и во всех трех случаях люди скрывались – соответственно, от закона, шантажа и сварливой жены. Но здесь было нечто иное: владелец коммерческого предприятия отказывается от рекламы! Бесплатной рекламы!
– Все остальные магазины, похоже, закрыты, – произнес он.
– Они должны открываться в одиннадцать, но антиквары редко пунктуальны.
Квиллерен мимолетно огляделся и спросил:
– Сколько стоит синий дракон в окне?
– Он не продается.
Женщина поднесла мундштук к губам и изящно затянулась. – Вас интересует восточный фарфор? У меня есть бело-голубой кубок периода Цуань Ти.
Арч Райкер сидел за столом и лениво просматривал утреннюю почту, кидаю большую часть корреспонденции через плечо в сторону большой мусорной корзины.
Квиллерен примостился на уголке редакторского стола и ждал, как старый друг отреагирует на его слова. Он знал, что внешне это никак не проявится. На лице Райкера отражалось только спокойствие заслуженного бюрократа. Места удивлению, восторгу или возмущению там не было.
– Хламтаун? – пробормотал Райкер. – Возможно, из этого что-то выйдет. Как бы ты взялся за дело?
– Я бы ходил по Цвингер стрит, общался с людьми, болтал бы.
Редактор откинулся на спинку стула и скрестил руки за головой.
– Ладно, продолжай.
– Это острая тема, и я мог бы вложить туда душу.
«Душа» была неизменным паролем в «Беге дня». Главный редактор постоянно напоминал сотрудникам о том, что надо вкладывать душу во все, в том числе и в прогнозы погоды.
Райкер кивнул.
– Босс будет счастлив. Это должно иметь успех. Моей жене тоже понравится. Она ведь целыми днями пропадает в Хламтауне.
Он сказал это совершенно спокойно. Квиллерен был поражен.
– Рози? Ты хочешь сказать…
Райкер по-прежнему невозмутимо покачивался на вращающемся стуле.
– Она пристрастилась к этому пару лет назад и с тех пор просто нас разоряет.
Квиллерен огорченно погладил усы. Знакомство с Рози длилось уже много лет, – с той поры, когда Арч и он были еще совсем зелеными репортерами в Чикаго.
– Когда… Как это случилось, Арч?
– Однажды она пошла в Хламтаун с каким-то подругами и увлеклась. Я и сам начинаю этим интересоваться. Только что заплатил двадцать восемь долларов за старую банку от чая – раскрашенная жесть. Жестью я как раз и занимаюсь: консервные банки, фонарики…
– О ч-ч-чем это ты? – заикаясь, выговорил Квиллерен.
– О всяком старом хламе. О древностях. Об антиквариате. А ты о чем?
– Черт побери, я говорил о наркотиках!
– Ты решил, что мы наркоманы?! – возмутился Арч. – К твоему сведению, Хламтаун – район антикварных магазинов.
– Но таксист сказал, что там притоны наркоты!
– Ты что, не знаешь таксистов? Конечно, район приходит в упадок, и по ночам там могут шляться всякие подонки, но днем в Хламтауне полно приличных покупателей вроде Рози и ее подруг. А твоя бывшая разве не водила тебя за антиквариатом?
– Однажды в Нью-Йорке затащила меня на выставку, но я это старье терпеть не могу.
– Очень жаль, – сказал Арч. – Рождество в Хламтауне, похоже, не плохая идея, но тебе придется держаться антикварной темы. Босс ни за что не позволит писать о наркотиках.
– А почему бы и нет? Вышел бы необычный рождественский очерк.
Райкер покачал головой.
– Рекламодатели будут против. Читатели становятся прижимистыми, когда нарушают их спокойствие.
Квиллерен презрительно фыркнул. Арч вздохнул.
– Почему бы тебе, Квилл, в самом деле не написать про антиквариат?
– Я же сказал, что ненавижу эти древности!
– Ты передумаешь, когда придешь в Хламтаун. Пристрастишься, как все мы.
– Спорим, что нет?
Арч вынул бумажник и достал оттуда маленькую исписанную желтую карточку.
– Вот адреса Хламтаунских продавцов. Только потом верни.
Квиллерен прочитал некоторые названия: «Всякая всячина», «Только крела», «Три сестрички», «Бабушкин сундук»… Ему стало муторно.
– Слушай, Арч, я хотел дать что-нибудь для конкурса.
Что-нибудь эдакое. А что я могу выжать из древностей? Мне повезет, если я получу двадцать пятую мороженную индейку.
– Возможно, ты будешь приятно удивлен. В Хламтауне полно всяких чудаков. А сегодня будет аукцион.
– Терпеть не могу аукционы!
– Этот должен быть занятным. Пару месяцев назад умер один продавец, и все его имущество пускают с молотка.
– Если хочешь знать мое мнение, на свете нет ничего скучнее аукционов.
– Антиквариатом часто занимаются женщины – незамужние, разведенные, вдовушки… Это-то ты должен оценить! Слушай, не валяй дурака! Что это я перед тобой стою на ушах? Это твое новое задание. Вот и займись.
Квиллерен стиснул зубы.
– Ладно. Дай мне на такси. Туда и обратно!
Он зашел в парикмахерскую, подстригся и подравнял усы – традиционная процедура перед тем, как приняться за новое дело; а ведь собирался подождать до Рождества. Потом поймал такси и поехал по Цвингер стрит – не без дурных предчувствий.
Начало улицы было застроено учреждениями, поликлиниками и современными жилыми домами. За ними простирался заснеженный пустырь – здесь когда-то были трущобы, которые теперь снесли. Еще дальше от центра расположилось несколько кварталов старых пустующих зданий с заколоченными окнами – ближайшие претенденты на снос. И лишь потом начинался Хламтаун.
При свете дня улица выглядела еще хуже, чем прошлой ночью. Многие старинные дома и огромные викторианские особняки вовсе заброшены. Другие либо превращены в гостиницы, либо изуродованы пристроенными витринами магазинов. Водосточные канавы забиты кашей серого льда с грязью, мусорные баки примерзли к нерасчищенным тротуарам.
– Этот район – бельмо на глазу города, – заметил таксист. – Давно пора бы его того…
– Не беспокойтесь, так и будет! – с надеждой откликнулся Квиллерен.
Приметив антикварные магазины, он остановил такси и неохотно вылез. Обвел взглядом мрачную улицу. Рождество в Хламтауне! В отличие от других районов, этот не был празднично украшен. Над широкой улицей не висели гирлянды, на фонарях не трубили сверкающие херувимчики. Прохожих почти не попадалось, машины проносились мимо, скрипя шинами, спешили куда-то в другие места.
Порыв северо-восточного ветра погнал Квиллерена к первой же двери под вывеской, утверждавшей, что там продается антиквариат. Внутри было темно, дверь оказалась запертой, но журналист приложил руки к лицу и всмотрелся сквозь стекло витрины. Он увидел большую деревянную скульптуру: кривое дерево с пятью обезьянами в натуральную величину, расположившимися на его ветвях. Одна обезьяна держала в лапах крючок для шляпы. Другая – лампу. У третьей было зеркало. У четвертой – часы. У пятой – подставка для зонта.
Квиллерен, чертыхнувшись, попятился.
Неподалеку он обнаружил магазин под названием «Три сестрички». Лавка была закрыта, хотя табличка в окне настаивала на обратном.
Квиллерен поднял воротник пальто и прикрыл уши перчатками. Он уже жалел, что подстригся так коротко. Следующим на очереди был «Бабушкин сундук» – и подвальчик под названием «Антик-техника», который выглядел так, словно не открывался вообще никогда.
Между антикварными магазинами вклинились другие лавки с неизменно грязными окнами. В одной из них – даре под вывеской «Фрукты, Сигары, Резиновые перчатки и Всякая всячина Попопополуса» – Квиллерен купил пачку табака, который оказался сырым.
С растущей неприязнью к своему новому заданию журналист добрался мимо полуразрушенной мужской парикмахерской и третьеразрядной лечебницы до большого углового антикварного магазина. На двери висел замок, а на окне – объявление об аукционе. Квиллерен проверенным уже способом заглянул внутрь: пыльная мебель, настенный часы, зеркала, охотничий рог, превращенный в люстру, и мраморные статуи юных гречанок в скромных позах.
Кроме того, он увидел отражение другого человека, направлявшегося к магазину. Неуверенной поступью этот другой приблизился, и послышался дружеский бас:
– И тебе нравится эта дрянь?
Квиллерен обернулся и оказался лицом к лицу с забулдыгой, красноглазым и сильно подшафе, но настроенным дружелюбно. На пьянчужке было пальто, явно сшитое из старой попоны.
– Знаешь, что это? Др-рянь! – повторил алкаш, пьяно ухмыляясь и всматриваясь через дверь в товары, повернулся к Квиллерену и снова произнес, осыпав журналиста мелкими брызгами слюны:
– Д-р-р-рянь!
Квиллерен отпрянул от отвращения и вытер лицо платком, но непрошенный собеседник, видно, поставил себе целью с ним подружиться.
– Не войдешь, – с готовностью объяснил он. – Дверь заперта. Заперли после убийства.
Возможно, он уловил в лице журналиста проблеск интереса, потому что добавил:
– Замочили! За-мо-чи-ли!
Это было еще одно полюбившееся ему словечко, и он проиллюстрировал его, всаживая воображаемый нож в живот собеседника.
– Сгинь! – пробормотал Квиллерен и пошел дальше.
Неподалеку был сарай для экипажей, в котором оборудовали мебельную мастерскую. Журналист попробовал открыть и эту дверь, заранее зная, что ничего не выйдет. Он оказался прав.
У него появилось неприятное ощущение, что все эти заведения фальшивые, как театральные декорации. Где их владельцы? Где коллекционеры, готовые заплатить двадцать восемь долларов за старую жестянку? Он видел вокруг только двух детишек в мешковатых комбинезонах, рабочего с ведром, старушку в черном, семенившую по улице с сумкой для покупок, и добродушного пьяницу, усевшегося теперь на обледеневший тротуар.
Квиллерен поднял глаза и заметил, как в одном окне что-то будто шевельнулось – в сверкающем чистотой окне выкрашенного в серый цвет небольшого здания со свежей черной отделкой и красивым медным дверным молотком. Строение больше походило на жилой дом, но вывеска ясно гласила: «Голубой дракон. Антиквариат».
Он медленно поднялся по восьми каменным ступенькам и попробовал открыть дверь, вновь уверенный, что та окажется запертой. Однако, к удивлению, она открылась, и журналист вошел в прихожую, очень элегантную и аккуратную.
Натертый паркет покрыт восточным ковром, стены оклеены изящными китайскими обоями. Над полированным столиком с хризантемами в фарфоровой вазе – зеркало в позолоченной раме, увенчанное тремя завитками. Слышался аромат экзотических благовоний. Стояла мертвая тишина, если не считать тиканья часов.
Квиллерен застыл в изумлении и вдруг почувствовал, что за ним наблюдают. Он резко повернулся, но увидел только арапа – вырезанную из черного дерева фигуру нубийского раба в натуральную величину с тюрбаном на голове и злыми глазами, сделанными из драгоценных камней.
Теперь журналист уверился, что Хламтаун – действительно нечто фантастическое. Зачарованный дворец посреди дремучего леса!
Проход на лестницу преграждала голубая бархатная лента, но двери гостиной были приглашающе распахнуты, и Квиллерен с опаской прошел в комнату, полную картин, серебра и бело-голубого фарфора. На высоком лепном потолке висела серебряная люстра.
Пол заскрипел, и журналист смущенно кашлянул, давая знать о себе. Тут краем глаза он заметил в витрине что-то синее – огромного фарфорового дракона – и направился к нему, но вдруг чуть было не споткнулся о чью-то ногу в вышитой тапочке. Квиллерен резко втянул в себя воздух и попятился. В резном восточном кресле находилась женская фигура в длинном синем кимоно из атласа. Тонкая рука держала мундштук с сигаретой. Лицо было, похоже, сделано из фарфора – бело-голубого фарфора – и увенчано иссиня-черным париком.
Квиллерен перевел дух, радуясь, что не опрокинул манекен, и заметил, что от кончика сигареты поднимается дымок. Эта женщина была живой!
– Вы что-то ищите? – холодно осведомилась она. На лице, похожем на маску, двигались только губы. Большие темные глаза, щедро подведенные темной тушью, безо всякого выражения остановились на журналисте.
– Нет. Просто смотрю, – ответил Квиллерен, судорожно сглотнув.
– В задней части дома еще две комнаты, а в подвале картины и гравюры восемнадцатого века. – Она говорила с интонациями образованного человека.
Журналист изучающе посмотрел на ее лицо, делая в уме заметки для будущей статьи: широкие скулы, впалые щеки, безукоризненная кожа, иссиня-черные волосы, причесанные на восточный манер, запоминающиеся глаза и нефритовые серьги. Ей около тридцати, решил Квиллерен, – возраст, к которому он был неравнодушен. Журналист расслабился.
– Я из «Бега дня», – сообщил он самым приятным голосом, на какой только был способен, – и я собираюсь написать серию статей о Хламтауне.
– Я предпочитаю обходиться без рекламы, – сказала женщина, устремив на него ледяной взгляд.
За все двадцать пять лет работы в газетах он только трижды встречался с тем, чтобы кто-то не хотел видеть свое имя в печати, и во всех трех случаях люди скрывались – соответственно, от закона, шантажа и сварливой жены. Но здесь было нечто иное: владелец коммерческого предприятия отказывается от рекламы! Бесплатной рекламы!
– Все остальные магазины, похоже, закрыты, – произнес он.
– Они должны открываться в одиннадцать, но антиквары редко пунктуальны.
Квиллерен мимолетно огляделся и спросил:
– Сколько стоит синий дракон в окне?
– Он не продается.
Женщина поднесла мундштук к губам и изящно затянулась. – Вас интересует восточный фарфор? У меня есть бело-голубой кубок периода Цуань Ти.