Брайдер Юрий Михайлович. Гвоздь в башке

   Зачем без толку болтаться туда и обратно? Представьте себе охотящегося зверя, который после каждой очередной неудачи порожняком возвращается в логово. Скажете – такого быть не может. Оказывается, может. И пример этому – я.
   Но сейчас с подобной практикой покончено. К заветной цели нужно стремиться кратчайшим путем, пусть даже и неизведанным.
   Вот только получится ли?
 
   Короче говоря, расставшись с Ампелидой (ах, как все неудачно получилось!), я не отдался на волю неведомых стихийных сил, делающих погоду в ментальном пространстве, а постарался занырнуть поглубже в прошлое.
   И знаете – получилось!
   Наверное, вниз меня тянул груз неблаговидных поступков, совершенных в афинской темнице. Еще бы – нанес телесные повреждения ни в чем не повинной девице, да вдобавок оскорбил великого человека, доживающего в неволе свои последние дни.
   Но только каяться будем после. Сейчас не до этого.
   Смерть Сократа отделяли от смерти Минотавра восемьсот двадцать восемь лет, или двадцать пять поколений. Счетчика, регистрирующего пройденные годы, у меня, естественно, не было. Приходилось ориентироваться только на поколения. Будем надеяться, что лукавый старец не обманул меня.
   Отсчитав в обратном порядке двадцать пять предков, я вернулся в реальный мир. Надо заметить, что с каждым новым «душеходством» я ощущал себя в ментальном пространстве все увереннее и увереннее. Сказывался, наверное, благоприобретенный опыт. Да и кое-какие способности, надо думать, имелись.
   Пользуясь авиационной терминологией, можно было сказать, что, хотя до настоящего аса мне еще далеко, летуном третьего класса я считаюсь по праву.
 
   Ревели трубы, грохотали огромные гонги, палило солнце, вокруг шумела огромная толпа, а я при всем честном народе занимался любовью с хрупкой, смуглой женщиной, лицо которой было скрыто позолоченной маской. Тут волей-неволей, а застыдишься.
   Дело, похоже, было уже завершено, и какой-то бородатый тип, стоявший рядом, нетерпеливо хлопал меня по плечу – хватит, мол, слазь. Того же мнения придерживалась и женщина, толкавшая меня в грудь.
   Я послушно встал, оправляя одежду, и мое место тут же занял бородач. Ноги женщины, до того охватывающие мою поясницу, теперь скрестились на его чреслах.
   Оглянувшись по сторонам, я с удивлением убедился, что тем же самым занимаются еще сотни пар, расположившихся прямо на циновках, покрывавших каменные плиты обширной площади.
   Трубы и гонги продолжали сотрясать воздух, мужчины менялись через каждые три-четыре минуты (некоторые тут же отправлялись искать себе новую пассию), женщины предавались любовной страсти с неестественной истовостью, а сверху на все эти непотребства спокойно взирала огромная каменная богиня с торчащими вперед остроконечными грудями и колчаном стрел за спиной. У ног ее, словно домашние собачонки, примостились крылатые львы со свирепыми мордами.
   Ниже и выше меня уступами располагался громадный белокаменный город, переполненный дымом благовоний, варварской музыкой, праздными людьми и крылатыми львами. В разноязычном гомоне толпы чаще других слов звучало гулкое – «Бабилу». Вот, значит, где я оказался на этот раз!
   Бабилу. Вавилон. Город городов, много раз проклятый и разрушенный, но всякий раз вновь встававший из пепла, как птица Феникс.
   А эта просторная, сплошь покрытая совокупляющимися парами площадь – преддверье храма бессмертной красавицы Иштар, богини войны, раздора и плотской любви, которой верно служат многочисленные жрицы, в праздничные дни занимающиеся священной проституцией. Ну что же, у каждого народа свои развлечения. Кто-то любит в воскресенье попить холодненького пивка, а кто-то предпочитает трахаться на городской площади с исступленными фанатичками. Как говорится, дело вкуса.
   Вопрос в другом – как занесло сюда моего предка? Я-то, дурак, надеялся, что в столь отдаленных краях у меня родственников нет, а они, оказывается, расползаются по свету, как тараканы. Эх, забыл выведать у Ампелиды про ее родню со стороны матери.
   Предок, чье имя, национальность и общественное положение пока оставались для меня загадкой, продолжал кружить возле храмовой площади, но, как мне казалось, искал не плотских утех, а просто выбирал самые людные места. Он скрывался от кого-то и делал это весьма умело, ведь давно известно, что дерево лучше всего прятать в лесу, а иголку – в стоге сена.
   Немного освоившись в новом теле, я сразу почувствовал себя не совсем уютно. Этот молодец представлял собой полную противоположность киммерийцу Шлыгу. Вместо инертности, покорности, лени и скудоумия – дерзость, неистовость, изворотливость и сообразительность.
   Говоря фигурально, если Шлыг был податливым воском, то этот типчик – куском кремня, о который и руку недолго поранить. Чувствую, трудненько мне с ним придется. Личность – она и в бронзовом веке личность.
   Сейчас мой предок лихорадочно размышлял над тем, где ему лучше укрыться до вечера, чтобы потом, в темноте, скрытно покинуть город. Судя по всему, он недавно совершил нечто такое, что в древнем Вавилоне считалось тягчайшим злодеянием, и сейчас искал способ избегнуть расплаты.
   Однако страха в нем не было. Точно так же, как и раскаянья. Преступления были его ремеслом и даже в некотором роде страстью, а всех окружающих людей он делил на две категории – вероятных врагов и потенциальных жертв. Да, опять мне повезло. В кавычках, естественно.
   Стоило только копнуть в его сознании чуть поглубже, как он весь вздрагивал, словно укушенный оводом жеребец, и мысли, прежде предельно ясные, сразу превращались в запутанную головоломку.
   По всем параметрам это был человек необыкновенный, наделенный не только острым умом и звериным чутьем, но и многими другими опасными талантами.
   В другой ситуации я не стал бы с ним связываться. Хватит с меня Васьки Лодырева и Эгеля Змеиное Жало. А этот, похоже, еще похлеще будет… Но меня разбирало любопытство – какой нынче век, правильными ли были мои расчеты?
   Интересно, у кого это можно здесь узнать? Наверное, только у жрецов, наблюдавших ход светил и ведущих на глиняных табличках учет небесных знамений и человеческих дел.
   Но моего предка (мысленно я нарек его Вавилонским вором, по аналогии со знаменитым фильмом «Багдадский вор», которым восхищались наши дедушки и бабушки) сунуться в храм не заставишь, это ясно. Да и кто там будет с ним на эту тему разговаривать? Жрецы всех времен и народов строго охраняли свои тайны от посторонних.
   Предок тем временем слегка изменил свою тактику. Опасаясь примелькаться, он покинул окрестности храмовой площади, но улицы по-прежнему выбирал только те, где сквозь толпу нужно было протискиваться едва ли не силой.
   Не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться, куда он держит свой путь сейчас – ну конечно же, на городской рынок, где праздношатающейся публики, наверное, еще больше, чем возле святилища Иштар.
   Скоро стало ясно, что я не ошибся. Любой рынок, в особенности восточный (а тем более древний, еще не попавший под контроль санитарной инспекции), можно загодя узнать по ароматам заморских специй, запаху жареного мяса и вони протухшей рыбы.
 
   Торговали здесь (вернее, менялись) прямее рук, с циновок, с повозок, из окон близлежащих зданий и, конечно же, из-под полы (но это в основном касалось фальшивого золота, ядов и дурманящих снадобий).
   Купцы являли собой настоящий интернационал – были здесь и узкоглазые азиаты, и угольно-черные эфиопы, и рыжебородые кельты. Но чаще всего, конечно, на глаза попадались вездесущие финикийцы – все как на подбор носатые, крикливые, льстивые, вороватые.
   Миновав ту часть рынка, где в основном торговали съестным, предок направился к лавкам, в которых был выставлен солидный товар. Никакого определенного плана он не имел, а просто убивал время и попутно ловил удобный случай, в который, подобно всем фартовым людям, верил больше, чем в богов.
   Из соседней лавки донеслась греческая речь, вызвавшая в моей душе невольный отклик, который каким-то образом немедленно передался предку. Вавилонский вор приостановился. Похоже, он привык доверять любому внутреннему голосу. Учтем на будущее.
   Купцы, толковавшие между собой на языке Гомера, были похожи друг на друга, словно братья-близнецы – оба лысенькие, невысокие, сухощавые, но ловкие и жилистые, как бойцовые псы. То, что они благополучно добрались сюда за тридевять земель, да еще сумели сохранить свое добро, свидетельствовало о предприимчивости, бесстрашии и умении ладить с самыми разными людьми.
   Правда, товар у греков был небогатый – скромные медные украшения, кувшины и кубки довольно примитивной работы, шерстяные ткани, немного египетского стекла.
   Тот из купцов, который обмахивался веером, покосился на Вавилонского вора и сказал на языке, хоть и незнакомом мне, но понятном через восприятие предка:
   – Чего стал? Проходи.
   – Мне нравится твой товар, – ответил Вавилонский вор. – Почему же ты гонишь меня?
   – Мой товар стоит недешево, – купец зевнул, демонстрируя полное пренебрежение к собеседнику и отсутствие передних зубов. – А у тебя при себе нет ни серебра, ни железа, ни рабов.
   – У меня есть что-то получше.
   Вавилонский вор снял с указательного пальца тонкое колечко, свитое из золотых нитей и снабженное кроваво-красным необработанным камнем.
   Купец с подчеркнутым безразличием взял кольцо и, проверяя вес, подбросил его на ладони, а потом покосился на напарника, до сих пор не проронившего ни слова. В ответ тот только неопределенно пожал плечами – поступай, мол, как знаешь.
   – Вещь, прямо скажем, не ходовая, – сказал первый купец. – Знать таких колец не носит, а для черни оно чересчур дорого… Я, конечно, могу его взять, но сначала хотелось бы узнать, что ты хочешь получить взамен.
   – Из того, что видят здесь мои глаза, ничего. – Предок взмахнул рукой так, словно хотел вымести вон весь выставленный в лавке товар.
   Это ничуть не смутило купца.
   – Время сейчас такое, что все самое лучшее приходится хранить в потайном месте, – вкрадчиво пояснил он.
   – Понимаю. Но мне не нужен товар. Мне нужна дружба.
   – Ты собираешься купить дружбу за золото? – усмехнулся купец. – И не боишься остаться внакладе?
   – Дружба с достойным человеком бесценна.
   – Какая дружба тебе требуется? На веки вечные?
   – Нет, всего на пару деньков.
   – Каким именно образом мы должны подтвердить свою дружбу? – купец был не только хитер, но и проницателен.
   – А когда вы собираетесь возвращаться назад?
   – Да уж пора бы, – греки вновь переглянулись.
   – Вот и увезите меня подальше от этого города. Других доказательств дружбы мне не надо, – предок ловко перехватил кольцо, которое купец продолжал подбрасывать на ладони. 
   Предложение заманчивое, – сказал грек, скрестив освободившиеся руки на груди. – Но и рискованное. Войди в наше положение, незнакомец. Мы здесь чужие. За нами следят десятки пристрастных глаз. А ты, как я понимаю, не принадлежишь к числу тех, кого славят в Вавилоне. Как бы дружба с тобой не окончилась для нас кнутом и колом.
 
   – Если ты отвергаешь мою дружбу, так прямо и скажи, – предок сделал вид, что собирается уходить. – Я поищу кого-нибудь другого.
   – Нет, почему же. Дружба вещь хорошая, – осклабился купец. – Но вот если бы для нее имелись… более весомые причины. Тогда и разговор по-другому бы пошел.
   – Эту причину можно считать достаточно весомой?
   Теперь на пальце Вавилонского вора красовалось уже не тоненькое колечко, а массивный перстень с янтарем, драгоценностью по тем временам не менее желанной, чем изумруд или яхонт. Я даже не заметил, когда он успел его надеть.
   – Похоже, ты богат, как сам вавилонский царь, – купец лишь мельком глянул на перстень и тут же отвел взгляд в сторону. – А по виду не скажешь. Одет, как простой носильщик. В сандалиях твоих только глину месить. Благовониями давно не умащался.
   – Это чужая одежда, – не стал отпираться Вавилонский вор. – В своей собственной я был бы слишком приметен.
   – Я так и понял. Глаз у меня наметанный, – похвалился купец. – Можно ведь и в рубище обрядиться, а руки, которые никогда не знали труда, все равно выдадут. И волосы тоже… Они хоть и упрятаны под тюрбан, но надрезаны так, как это принято у здешних щеголей. Да и нож в рукаве тебе от меня не утаить. Ну как, спрашивается, дружить с человеком, который прячет нож в рукаве?
   – Не обращай на это внимания. Нож нужен мне для самозащиты. Ведь и ты все время держишь под рукой что-то тяжелое. Если не нож, то гирьку на цепочке. Не так ли?
   – Может, и так… – Купец машинально глянул под прилавок. – Но нож тебе придется сдать. На время, конечно.
   – Это следует понимать так, что наша дружба состоялась? – Предок, похоже, обрадовался в душе, но чувства свои тщательно скрывал.
   – Понимай как знаешь. Давно тебя ищут?
   – Скорее всего с сегодняшнего утра, – ответил Вавилонский вор после некоторой заминки. И в его сознании промелькнула смутная картина: ночь, луна, мраморная колоннада, распростертое на полу тело в роскошных одеждах, обильная кровь, стекающая в фонтан.
   – И долго еще будут искать?
   – Пока не добудут мою голову, – беспечно ответил предок.
   – Мы-то еще дивились сегодня, почему стража у всех ворот удвоена и каждого, покидающего город, проверяют так, словно похищена любимая наложница царя, – сказал купец. – А оказывается, что переполох поднялся из-за тебя.
   – Предупреждаю заранее, за мою поимку объявлена награда – сообщил Вавилонский вор. – Она достаточно велика, но в любом случае за мое спасение вы получите гораздо больше.
   – Если только сами спасемся, – хмыкнул купец. – Тебя хоть как зовут?
   – Хишам, – ответил предок, и я даже не понял, врет он или говорит правду.
   – Хишам… – задумался купец. – По-вашему это, кажется, значит «счастливчик». Подходящее имя… Хорошо, пусть будет Хишам. У нас имена тоже простые. Он – Клеодем, а я – Диномах. Оба Иониды. Стало быть, дети одного отца.
   – В какую сторону лежит ваш путь? – поинтересовался Вавилонский вор.
   – На запад, к Нашему морю^[9].
   – А потом?
   – Немного поторгуем на побережье, а потом отправимся в Коринф, на родину.
   Терпеть дольше я не мог. Замутив сознание предка, я заставил его задать вопрос, давно волновавший меня:
   – Кто сейчас правит в Афинах?
   – Царь Эгей, – ответил купец.
   – А на Крите?
   – Сейчас узнаем, – купец высунулся из лавки чуть ли не по пояс. – Эй, Антилох, кто правит у вас на острове?
   Когда я уезжал, правил царь Минос, да продлят боги его дни и умножат потомство, – раздалось в ответ из ближайшей лавки.
 
   Тут уж я возликовал. Вот так попадание! Прямо в яблочко. Такой шанс упускать нельзя. Даже если ради этого придется вселиться в самого дьявола.
 
   …Затем я полностью уступил инициативу Хишаму, избрав для себя уже привычную роль стороннего наблюдателя.
   Отбросив разделявшую нас пропасть лет (и, соответственно, разницу в образовании и кругозоре), следовало признать, что предок превосходит меня во всем, а особенно в умении отстаивать свои интересы. К сожалению, все его несомненные достоинства уживались с полной аморальностью и отсутствием каких-либо внутренних тормозов.
   Хишам без зазрения совести брал все, что ему нравилось, и горе было тому, кто пытался этому помешать. За ним уже давно тянулся шлейф многочисленных преступлений, но самое дерзкое из них – убийство одного из приближенных царя – переполнило чашу терпения вавилонских властей.
   Все подручные Хишама были схвачены и подвергнуты пыткам. В местах, где он мог появиться, ожидали засады. Вознаграждение, объявленное за его голову, могло склонить к предательству даже лучших друзей.
   Эти сведения я буквально по крупицам добыл из сознания предка за те двое суток, которые он провел в глубокой сырой яме, заваленной сверху тюками с овечьей шерстью. Вместе с ним в яме обитали крысы и ядовитые насекомые.
   Отказа в вине и хорошей пище не было, но спал Хишам вполглаза и нож, который ему все же удалось отстоять, всегда имел под рукой.
   На третий день снаружи раздались скорбные вопли верблюдов и ржание лошадей. Началось снаряжение каравана, отправлявшегося к Средиземному морю.
   После полудня в яму спустился купец – не болтливый Диномах, а молчаливый Клеодем. Пользуясь больше знаками, чем словами, он велел Хишаму опорожнить мочевой пузырь и кишечник, потом напоил каким-то горьковатым снадобьем и вывел на поверхность. Ноги предка начали заплетаться уже через полсотни шагов, а сознание отрубилось прежде, чем он увидел свет солнца. Дурман, естественно, подействовал и на меня, но не в такой мере.
   Смутно помню, как тело Хишама заворачивали в ковер, переложенный изнутри толстыми бычьими шкурами (делалось это, наверное, на тот случай, если стражникам вздумается протыкать все ковры острыми спицами). Окончательно я обеспамятовал уже после того, как ковер взвалили на верблюда и началась качка, сродни той, которую я однажды уже испытал на невольничьем судне.
   Таким образом, все перипетии, связанные с досмотром груза конфликтами со стражей и долгим отстоем у запертых городских ворот, миновали меня.
   Очнулся Хишам (а вместе с ним и я) уже далеко за городом. Ночью, на стоянке, купцы немного развернули ковер, дабы дать беглецу вволю надышаться. Опасность еще не миновала – караван сопровождало множество всякого люду, среди которого могли оказаться и царские соглядатаи.
   Сказать, что такой способ путешествия мучителен – значит ничего не сказать. Даже привычный к лишениям Хишам едва сдерживал стоны, а моя измученная душа так и рвалась прочь из этого еще более измученного тела.
   Желанную свободу Хишам обрел лишь после того, как караван покинул пределы Вавилонского царства. Честно расплатившись с купцами (что, в общем-то, было ему несвойственно), предок тут же приобрел прекрасного верхового коня и дальше следовал со всем возможным в таких условиях комфортом.
   Караван был огромен – сотни верблюдов, тысячи лошадей, сторожевые собаки, до зубов вооруженная охрана, стада овец, выполнявших роль живых консервов. Короче, целая армия, каждую ночь разбивавшая близ дороги укрепленный лагерь. Путь, который можно было проделать за пару недель, растягивался на месяцы, поскольку крейсерская скорость каравана равнялась скорости самого медлительного верблюда.
   И тем не менее никто не рвался вперед, даже обладатели горячих гирканских скакунов. Безопасность путешественников зиждилась именно на многочисленности и сплоченности каравана, вокруг которого беспрестанно кружили шайки грабителей.
   По пути к нам прибилось немало случайных попутчиков – беглых рабов, отставных солдат, бродячих жонглеров, странствующих проповедников, блудниц, прорицателей, мелких воришек и просто непоседливых людей, желавших испытать свое счастье на чужбине.
   Вся эта мелкая шушера ничуть не интересовала Хишама. Он присматривался только к купцам – не к тем, кто, подобно Диномаху и Клеодему, был отягощен заморским товаром, – а к другим, которые возвращались налегке, имея при себе только тугую мошну с золотом и драгоценностями.
   Как ни скрытен был Хишам, но обвести вокруг пальца проницательного Диномаха не сумел. Тот прямо предупредил беглеца, что если кто-либо из купцов вдруг лишится в пути нажитого богатства, то с поисками злодея проблем не возникнет. Дескать, прошлые твои дела никого не касаются, а здесь, будь любезен, веди себя пристойно. Купцы, конечно, народ корыстолюбивый и завистливый, но в дальнем походе, сопряженном с опасностями, привыкли стоять друг за друга стеной, иначе там, где пропал один, могут найти свой конец и остальные.
   После этого неприятного разговора Хишам перестал общаться с купцами, хотя по-прежнему харчился с их стола, что входило в заранее оговоренную плату за спасение. Он и раньше не питал к грекам никаких теплых чувств, а уж сейчас затаил на них настоящую ненависть, для реализации которой не хватало лишь удобного случая.
 
   Нормальных людей, к числу которых я отношу и себя, всегда интересовала психология злодеев (возможно, именно в этом кроется столь широкая популярность детективных романов).
   Что заставляет обычного на вид человека преступить ту фатальную грань добра и зла, к которой другие даже не смеют приблизиться? Почему он так равнодушен к чужим страданиям и чужой жизни? По какому праву отвергает все человеческие и божеские законы? Где находит оправдание своим неблаговидным поступкам?
   И что, в конце концов, движет преступником – гипертрофированный эгоизм, душевная черствость или некий слепой атавизм, доставшийся нам в наследство от звероподобных пращуров? Можно ли этих каиновых детей вернуть в лоно человеческого общества? И как – страхом, лаской, специальным лечением, перевоспитанием?
   Вот почему личность Хишама представляла для меня особый интерес. Однако все способы, которые прежде легко позволяли, что называется, «влезть в душу» предков, чьи тела я использовал, на сей раз оказались малоэффективными.
   Упреки совести, провоцируемые мной, не доходили до сознания Хишама, а все попытки отвратить его от зла ни к чему хорошему не приводили. Человек, как говорится, погряз в пороках целиком и полностью. Исправить его, наверное, могла только могила.
   Все это грозило мне в будущем серьезными проблемами. Такого злодея нельзя вводить в дом доверчивого и мнительного царя Эгея, а уж тем более посылать с весьма деликатной миссией на Крит. Да он просто изнасилует всех юношей и девушек, вверенных его попечению, а потом продаст их первому встречному работорговцу.
   Для выполнения великого исторического предназначения, то есть для устранения Минотавра, нужен совсем другой человек – или камикадзе типа Васьки Лодырева, или тюфяк вроде Шлыга. В крайнем случае я мог бы обтяпать это дельце и в одиночку. Отсюда следует, что мне нужно подавить разум Хишама, сломить волю, отстранить сознание от власти над телом, а в идеальном случае – вообще уничтожить его как личность. История учит, что на свете не бывает неприступных твердынь, точно так же, как и несгибаемых характеров. Уж если я не одолею Хишама (а по сути самого себя), то за Минотавра даже браться не стоит.
   Однако время пока что терпело, и я ограничивался изучением противника, старательно выискивая в его психике уязвимые места. Таковых было немного, а лучше сказать, почти не было вообще, и постепенно я стал склоняться к опыту большевиков – «в первую очередь захватить телеграф, телефон, мосты», то бишь средства коммуникации, роль которых у человека по преимуществу выполняют органы чувств. Если, к примеру, вовремя лишить врага зрения, то он с перепугу согласится принять любые условия победителя (хотя представить себе перепуганного Хишама было весьма и весьма нелегко).
   Караван между тем преодолел уже добрые две трети пути, и потери его покуда ограничивались овцами, съеденными на стоянках.
   Однажды поздним вечером, когда пора уже было отправляться на покой, Диномах заговорил с Хишамом. Как всегда, он пользовался аккадским языком, в то время повсеместно распространенным на территории Передней Азии.
   – Скоро мы дойдем до моря, – вкрадчиво произнес купец. – Ты останешься на побережье или продолжишь свой путь дальше?
   – Еще не знаю, – ответил Хишам. – Сначала хочу оглядеться. Хочу подыскать для себя страну вольную и богатую. Не присоветуешь мне что-нибудь?
   – Больше всего богатств в Египте, но сейчас эту страну раздирают войны и смуты. Греция скудна. На Крите чужаки не в чести. Я бы на твоем месте отправился в Троаду. Места там спокойные, нравы свободные, цари милосердные, а богатства прирастают год от году. Любое судно, следующее в Понт Эвксинский или обратно, платит дань владыкам Илиона.
   – Я подумаю над твоими словами, – сказал Хишам, но для себя решил, что сделает все наоборот: предпочтет скудную Грецию или неприветливый Крит якобы благополучной Троаде.
   Спустя некоторое время купцы заговорили между собой на греческом, уверенные, что никто из соседей не понимает их.
   – Ума не приложу, как нам избавиться от этого негодяя, – сказал Диномах. – Не хватало еще, чтобы он последовал за нами в Коринф. Прирезать его, что ли?
   – Боги не простят нам этого, – сдержанно возразил Клеодем. – Не забывай, что мы поклялись спасти его именем самого Зевса Всесильного.
   – Тогда свяжем его по рукам и ногам и оставим в пустыне на растерзание шакалам. В этом случае его кровь не падет на нас.
   – Какая разница. Богам известно не только о содеянном нами, но и о наших замыслах. Всем клятвопреступникам уготовлено место в Аиде.
   – Вот нажили себе заботу, – вздохнул Диномах. – И все из-за моей скаредности. Как только вернусь домой, немедленно продам этот проклятый перстень и треть… нет, четверть от выручки принесу в жертву храму Матери Богов.
   – Раньше надо было думать. – Клеодем зевнул. – Помнишь сказку про мальчика, отогревшего за пазухой змею? Как бы наше добро не вылезло нам боком.
   – Ох и не говори! – опять вздохнул Диномах и, приподнявшись на локте, глянул в сторону Хишама. – Не нравится мне это соседство. Каждую ночь вижу во сне, как он подбирается ко мне и срезает с пояса кошель с золотом.