Брайдер Юрий Михайлович. Гвоздь в башке

   – Плохие, капитан. Солдаты ропщут. Съестные припасы заканчиваются, порох тоже, а обещанного золота нет и в помине.
   – Солдаты привыкли терпеть лишения. Сами бы они роптать не стали. Их кто-то мутит. Скорее всего это братья Писарро.
   – В общем хоре недовольных их голоса звучат громче всех, – согласился Диего де Альмагро.
   – Прикажи казнить мерзавцев! – Эрнандо де Соте схватился за рукоять шпаги. – Всех четверых, и немедленно.
   – Боюсь, что это приведет к открытому бунту. У братьев Писарро немало сторонников.
   – Вот как! А если бунт все же случится, на чьей стороне будешь ты?
   – На твоей, капитан. Но это не означает, что я одобряю все твои поступки. Зачем, спрашивается, ты водишь шашни с этой дикаркой?
   – С Росетой? Видишь ли, прежде она была близка с королем Атаульпа, которого родной брат Уаскар недавно лишил жизни и власти. За ней стоит многочисленная и влиятельная родня. Ее дядя пообещал привести нам на подмогу десять тысяч воинов.
   – У короля Уаскара их семьдесят тысяч.
   – В Мексике дюжина всадников смогла обратить в бегство целую армию.
   – В Мексике с нами был Кортес, – Диего де Альмагро отвел свой единственный глаз в сторону.
   – Хочешь сказать, что я не гожусь Кортесу даже в оруженосцы? – Эрнандо де Соте вновь схватился за шпагу. Слова вылетали у него как бы сами по себе, без участия разума.
   – Кортес был осторожен, но если надо – всегда действовал решительно. А ты уже месяц водишь нас по этой каменной пустыне. Хотя всем известно, что король Уаскар покинул свою столицу и сейчас находится всего в полусотне миль отсюда. Ты ждешь, чтобы он первым напал на нас?
   – Не смей меня учить, Диего де Альмагро! Пока еще здесь командую я. Сражение произойдет сегодня вечером… В крайнем случае, завтра утром. И тогда вы все убедитесь в моей правоте. Каждый солдат получит столько золота, что не сможет удержать его в руках.
   – Хотелось бы в это верить… Но если случится обратное, мы выберем другого предводителя. Хотя бы того же Франсиско, старшего из братьев Писарро. Предупреждаю тебя об этом заранее.
   – Ступай прочь, Диего де Альмагро. Мне тягостно говорить с тобой.
   Я– то уйду, но ты, капитан, не забудь обуться. Не ровен час нагрянут враги, а ты без сапог…
 
   – Когда тяжкие шаги Диего де Альмагро затихли вдали, безумец вновь воззвал к часовым:
   – Эй, вы, лежебоки! Пусть кто-нибудь войдет сюда.
   Солдат, ввалившийся в палатку, был немолод, а доспехи вообще имел дедовские – тусклые, измятые, много раз клепанные, хранившие на себе и следы чужих мечей, и ржавчины. Столь же ветхой была и вся остальная его одежда.
   – Как тебя зовут? – спросил Эрнандо де Соте, хотя еще мгновение назад хотел задать совсем другой вопрос.
   – Алонсо де Молино, капитан, – браво доложил солдат.
   – Де Молино… Громкое имя. Твои предки, кажется, отличились в войнах с маврами?
   – Может быть. Соседи что-то такое рассказывали. Но одним только громким именем звонкую монету не заработаешь. Род де Молино давно впал в нищету. Потому я и отправился в этот поход.
   – Ты не видел моих сапог, Алонсо? – Да вон же они, стоят рядом с вами. – Помоги мне обуться.
   – А денежку не подарите? – лукаво прищурился солдат.
   – Сразу после победы.
   – Эх, давно мы уже эти обещания слышим…
   Когда с процедурой обувания было покончено и солдат собрался уходить, Эрнандо де Соте придержал его за рукав.
   – Какую часть добычи ты должен получить при дележке сокровищ короля Уаскара?
   – Как и все простые солдаты. Четыре тысячи песо золотом и семьдесят марок серебром.
   – Хочешь, я увеличу твою долю вдвое?
   – Кто же от этого откажется. А что для этого нужно сделать?
   – Сначала зарядить мушкет. И держать его все время наготове. А потом выстрелить в того, на кого я укажу.
   – В Диего де Альмагро?
   – Почему ты так решил? – тупо удивился Эрнандо де Соте.
   – Да все говорят, что между вами змея проползла.
   – Сплетни! Нас с ним водой не разольешь… Так ты принимаешь мое предложение?
   – От такого предложения только дурак откажется. Жаль, мушкета у меня нет. Утопил на переправе, когда лодка перевернулась. Вот все мое оружие, – он погладил эфес шпаги, конец которой волочился по земле, как хвост павиана.
   – Возьми пока мой мушкет. Но смотри, не подведи. Я добро помню, а зло не прощаю.
   Это уж как водится, – солдат легко вскинул к плечу приклад тяжелого мушкета и прицелился в золотое индейское блюдо (подарок любвеобильной Росеты-Чуики), прислоненное к стенке палатки.
 
   Часовой удалился, и Эрнандо де Соте вновь остался без дела. А заняться чем-то ему очень хотелось. Ну прямо руки чесались.
   Присев на корточки, он стал перебирать в уме все занятия, при помощи которых можно было скоротать время до вечера.
   Вариантов было немного.
   Первый – расправиться с ненавистными братьями Писарро. Но те так просто в руки не дадутся. Возни будет много, а шума – еще больше.
   Второй – наконец-то покончить с отцом Вельверде, чересчур возомнившим о себе в последнее время. Говорят, что под плащом он всегда носит кольчугу. Значит, бить надо в голову. А еще лучше – зайти сзади. И по затылку его, по затылку, да так, чтобы мозги разлетелись по всей палатке!
   Если такие мысли посещали Эрнандо де Соте уже сейчас, в преддверии нервного срыва, то можно представить, что будет потом, когда враз и навсегда откажут все внутренние тормоза.
   Перспектива такая, что мороз по коже продирает. Море крови и горы трупов. Сначала повальное истребление подданных короля Уаскара, без разбора пола, возраста и чина. Потом – казнь союзников. На закуску останутся бывшие друзья и сподвижники. Финал известен заранее – сокровища, трон, рабы, недолгое, но бурное царствование, конец которому положит дворцовый заговор или вторжение какого-нибудь очередного авантюриста.
   Нет, уж коль я оказался здесь, такого допустить нельзя. Если минотавров не удалось приструнить в Старом Свете, то надо попытаться сделать это в Новом.
   Сейчас я укрощу это безумное чудовище, именуемое Эрнандо де Соте, и в одиночку отправлюсь на встречу с королем Уаскаром. Надеюсь, мы договоримся. Первым делом я втолкую ему, что лошади и мушкеты не являются абсолютным оружием, от которого нет никакого спасения, и что закованные в железо быкочеловеки уязвимы в той же мере, что и почти голые индейцы.
 
   Затем мы совместными усилиями изгоним из страны кучку чужеземных завоевателей, создадим регулярную армию, наладим производство ружей, даже если придется целиком делать их из золота, организуем береговую оборону и построим из бальсового дерева мореходные плоты, которые будут патрулировать воды Тихого океана.
   Перу, таким образом, станет оплотом человечества, крепостью последней надежды.
   Пока я тешил себя этими планами, скорее всего несбыточными, Эрнандо де Соте наконец надумал что-то и повелительно рявкнул:
   – Позвать ко мне отца Вельверде!
   На сей раз пришлось ждать значительно дольше, чем это было в случае с Диего де Альмагро. То ли жрец Диониса находился где-то вне лагеря, то ли просто не торопился на аудиенцию, не сулившую ему ничего хорошего.
   Между тем Эрнандо де Соте даром времени не терял – с хитростью и предусмотрительностью, свойственной некоторым умалишенным, он в разных местах своего обиталища разложил индейские боевые дубинки, прикрыв их от посторонних глаз чем придется. Теперь куда только ни шагни – везде оружие будет под рукой.
   Отец Вельверде был сух, долговяз и вообще походил на увеличенного в тысячу раз богомола (только с бычьей головой). Правой рукой он опирался на дионисийский посох-тирс, а левой перебирал четки, выполненные в форме виноградной грозди.
   В глубь палатки отец Вельверде соваться не стал, а притулился у выхода. Ничего не скажешь – хитер бобер.
   Он не счел нужным сопроводить свое появление какими-либо речами, а только молча буравил Эрнандо де Соте недобрым взглядом, словно рентгеном просвечивал. Это немного смутило безумца.
   – Сегодня вечером мы дадим индейцам решающий бой, – произнес он натянуто.
   – Я с самого утра молю Диониса о победе, – сказал Вельверде, по-прежнему оставаясь возле выхода.
   – Тогда можно считать, что она уже у нас за пазухой. А как ты смотришь на то, чтобы самому поучаствовать в бою? – все это, конечно, говорилось только для отвода глаз.
   – Мне нельзя брать в руки иное оружие, кроме этого, – жрец пристукнул посохом об пол палатки.
   – Оружие тебе не понадобится. Ты первым приблизишься к королю Уаскару и расскажешь ему всю правду о боге Дионисе. Предложишь отказаться от прежних заблуждений, проклясть идолопоклонство и принять истинную веру. Если он воспротивится, ты крикнешь: «Бей язычников!» Для наших артиллеристов это послужит сигналом в стрельбе, а для кавалеристов – к атаке.
   – А если он согласится принять дионисийскую веру?
   – Сочти это за обман и поступай так, как я велел. Коль пушки заряжены, они должны стрелять.
   Говоря так, Эрнандо де Соте демонстративно снял шпагу, отшвырнул в сторону и, задев гостя плечом, выглянул наружу.
   – Погода благоприятствует нам, – заявил он, хотя вместо солнца видел на небе черную дырку, а вместо величественных горных пиков – могильные холмы.
   Вельверде, бесцеремонно оттесненный от выхода, вынужден был отступить к центру палатки. Тем не менее он упорно держался к де Соте лицом.
   А тот уже трясся от вожделения, словно голодный пес, узревший кусок мяса, но не ведающий, как к нему лучше подступиться.
   Вельверде, принявший слова де Соте за чистую монету, все еще колебался. Наверное, опасался, что во время боя ему подстроят какую-нибудь каверзу. Однако серьезного повода для отказа у него не было.
   – Я подумаю, – буркнул он наконец.
   – Чего тут думать! Соглашайся, и в знак моей признательности немедленно получишь вот эту вещь, – он кивнул на золотое блюдо, украшенное барельефом бога солнца Инти, весьма похожего на распустившего хвост павлина.
   У Вельверде было много личных достоинств, не раз выручавших его в Мексике, Панаме и здесь, в Перу, – ум, проницательность, осторожность. Да только все перевешивала алчность. Прежде он не верил ни единому слову де Соте, а тут вдруг поверил. Очень уж хотелось ему заполучить это драгоценное блюдо, которое пронырливая Росета-Чуики, наверное, сперла в дядюшкином доме.
   – Мне ли зариться на языческие сокровища… Я привык довольствоваться малым. Но если ты даришь эту святыню Дионису – другое дело, – утратив бдительность, он склонился к блюду и на мгновение оказался к безумцу спиной.
   Де Соте, действуя проворно, как охотящийся тарантул, выхватил из какого-то потайного места дубинку и уже было замахнулся, но тут в его коварные планы вмешалось провидение (я имею в виду, конечно же себя).
   Тактика моя была проста и уже неоднократно проверена на деле – молодецким наскоком овладеть жизненно важными участками мозга, а чужое сознание вытеснить куда-нибудь на периферию. Особого противодействия со стороны де Соте я не ожидал. Ну что, спрашивается, взять с параноика, все помыслы которого сосредоточены лишь на одном – убивать, убивать и еще раз убивать?
   Но случилось то, чего я никак не ожидал. При первом же напоре сознание капитана Эрнандо де Соте рассыпалось, как стеклянный стакан, в который плеснули крутого кипятка. Хлипкая оказалась психика, на одном только честном слове и держалась.
   Выронив дубинку, я (именно я, потому что у этого тела уже не было иного хозяина) отступил назад и сел на первое, что подвернулось под зад – на барабан, отозвавшийся глухим, тяжелым вздохом.
   В такой ситуации я оказался впервые.
   Представьте себе – на календаре глухое Средневековье. Вокруг кровожадные минотавры и дикие индейцы. Помощи ждать неоткуда – законный хозяин этого тела, мой справочник и путеводитель, мой Вергилий в адских лабиринтах чужого мира, перестал существовать как личность.
   Сейчас я слабее, чем малый ребенок. Посудите сами – языка не знаю. Нынешних нравов и обычаев – тоже. Даже снять доспехи самостоятельно не смогу. Вон тут сколько всяких пряжек, застежек и крючков.
   Как же мне быть? Симулировать сумасшествие? Ничего другого и не остается. Кроме разве что прыжка в ментальное пространство. Но это уже будет форменное дезертирство. С мечтой о свободном Перу, неприступном оплоте человечества, придется проститься…
 
   Вельверде, держа под мышку золотое блюдо, уже заботливо укутанное рогожей, что-то говорил мне – наверное, интересовался здоровьем.
   Я кивнул, дескать, все нормально, и машинально раскрыл фолиант, на котором недавно клялся Эрнесто де Соте. Надо же было чем-то занять дрожащие руки.
   Скорее всего это было что-то вроде дионисийского святого писания. Полистав страницы, я с удивлением обнаружил, что все тексты в книге написаны по-древнегречески. Впрочем, что тут удивительного – католики во время церковной службы тоже пользуются давно позабытым латинским языком.
   Строчные буквы были крупными, четко пропечатанными, а заглавные еще и ярко разрисованными от руки. В глаза мне сразу бросились два слова: «Перегрин» и «костер».
   Не знаю почему, но я прочитал весь абзац вслух:
   – «Одетый в незримую броню истинной веры, Перегрин Протей взошел на костер, и жаркое пламя не смогло причинить ему никакого вреда».
   – Ты владеешь священным языком? – Вельверде тоже заговорил по-древнегречески, хотя и с сильным акцентом.
   – В юности мне случалось прислуживать в сельском храме, – соврал я. – Там и научился.
   – Вот никогда не подумал бы… Так чисто и свободно, как ты, не говорят даже магистры веры.
   – В молодые годы я был способным и прилежным учеником. Куда что потом делось… – мое сожаление было абсолютно искренним.
   – А ты вообще здоров, капитан? – Вельверде пригляделся ко мне повнимательней. – Лицо бледное, руки дрожат, даже голос изменился. Не подхватил ли ты лихорадку?
   – Нет, это не лихорадка… Что-то с головой странное… Вспоминается даже то, чего со мной вроде и не было.
   – Позвать лекаря?
   – Не надо. От моей болезни нет лекарства. Да и не болезнь это вовсе. Наверное, на меня снизошла божья благодать. Сейчас я чувствую себя совсем другим. Душа очистилась от скверны. Мысли прояснились. Отныне я буду разговаривать только на священном языке, всю свою добычу завещаю церкви Диониса, а солдатские жизни стану беречь пуще своей собственной.
   – Нет, ты и в самом деле болен, капитан. – Вельверде с сокрушенным видом покачал головой. – В таком состоянии тебе нельзя командовать войсками. Отмени сражение или назначь себе преемника.
   – Ни в коем случае! Я чувствую в себе небывалую внутреннюю силу, которая поможет мне победить индейцев в одиночку. Не оружием, а только силой убеждения. И ты поможешь мне в этом.
   – Ты это серьезно? – Вельверде с сомнением покосился на меня.
   – Серьезнее не бывает.
   В этот момент в палатку ворвалась Росита-Чуики и что-то затараторила. Слов ее я, конечно, не понимал, но по выражению лица сразу догадался – дядюшка не обманул и привел-таки сюда своих воинов.
   Этого еще только не хватало! Чем больше оголтелого народа собирается в одном месте, тем труднее предотвратить кровопролитие. Кто-то кому-то отдавит ненароком ногу – вот и повод для войны.
   Кивком поблагодарив девчонку, буквально приплясывающую на месте, я обратился к Вельверде:
   – Скажи ей, чтобы индейские союзники разбили свой лагерь по соседству с нашим и ожидали дальнейших распоряжений.
   Вельверде пожал плечами, однако мои слова перевел. Девчонка снова затараторила, как сорока. При этом она совершала такие резкие телодвижения и принимала такие величественные позы, что я сразу понял – речь идет о ее всемогущем дядюшке. Наверное, тот напрашивался на рандеву со мной.
   – Дядя пусть пока подождет, – заторопился я. – Не до него сейчас. Мы немедленно отправляемся на встречу с королем Уаскаром. Вели оседлать лошадей.
   – Вдвоем отправляемся? – переспросил Вельверде.
   – Прихватим и ее за компанию, – я кивнул на девчонку. – Будет нам вместо переводчика.
   Случившиеся со мной перемены были столь разительны, что ошеломленный Вельверде не смел прекословить. Представляете себе душевное состояние маршала Ворошилова, если бы товарищ Сталин заговорил вдруг по-церковнославянски, и выразил желание в одиночку обороть всю фашистскую военную машину.
   Нам подвели лошадей. Мне горячего гнедого жеребца, Вельверде – флегматичного пегого мерина. Ездить верхом я, слава Дионису, умел. Спасибо за это киммерийцу Шлыгу.
   Мой скакун был снаряжен всем необходимым как для похода, так и для боя. При нем имелись даже тяжелые кавалерийские пистолеты, снабженные колесцовыми замками – последним писком нынешней военной техники.
   Утвердившись в седле, я ухватил Роситу-Чуики за шкирку и легко забросил себе за спину, на лошадиный круп. Дорога, естественно, была мне незнакомая, и я приказал Вельверде:
   – Поезжай вперед!
   Вельверде держался в седле довольно уверенно, по крайней мере для божьего служки. Плохо было то, что он все время оглядывался на меня – не по-доброму оглядывался, а с подозрением, словно опасался предательского удара.
   Девчонка попробовала заговорить со мной, но я знаком велел ей замолчать – нельзя, дескать, могут услышать вражеские лазутчики.
   Не успели мы отъехать от лагеря и на милю, как дорогу нам заступили четверо минотавров, до этого скрывавшиеся в густом кустарнике. Вид они имели самый решительный, а фитили их мушкетов уже тлели.
   Главарь, физиономией схожий даже не с быком, а скорее с вепрем, переводя взгляд с меня на Вельверде и обратно, спросил что-то грубым голосом.
   Жрец ответил длинной тирадой, начинавшейся с обращения: «Франсиско». Наверное, нам повстречались знаменитые братья Писарро, а быкочеловек, люто зыркавший на меня, был старшеньким в этом семействе.
   Дабы в их темных душах не зародилась обманчивая надежда на легкую победу, я выхватил один из седельных пистолетов.
   Франсиско Писарро неодобрительно буркнул что-то, и вместе с брательниками вновь скрылся в кустах.
   – Что они там делают? – спросил я у Вельверде.
   – Говорят, что охотятся на гуи. Тут их много. Вон, посмотри.
   Надо полагать, что так назывались обыкновенные морские свинки, нагло шнырявшие вокруг. Я и раньше слышал, что их мясо считается у перуанских индейцев деликатесом. Но зачем же на таких малышей охотиться с мушкетом?
 
   Поплутав какое-то время по узким тропинкам, мы выехали на мощеную дорогу, мало чем уступавшую европейским автобанам. Строить здесь умели, ничего не скажешь. Не верилось даже, что такое шикарное шоссе предназначено исключительно для пешеходов.
   Пятьдесят миль, о которых упоминал Вельверде, мы преодолели часа за два. Конечную цель нашего путешествия первой увидела Росита-Чуики. Не то чтобы она превосходила нас зоркостью, а просто хорошо знала эти места.
   – Кахамарка! – крикнула она мне прямо в ухо и указала вперед.
   Присмотревшись, я различил скопление низких одноэтажных строений, по цвету да и по форме мало чем отличавшихся от окружающих их суровых скал. Если верить донесениям соглядатаев и перебежчиков, именно в этом городке сегодня должен был заночевать король Уаскар, инспектировавший благоприобретенные владения, и попутно безжалостно истреблявший всех сторонников своего брата-соперника.
   К городу вело сразу несколько дорог, но никакого движения на них не наблюдалось. И вообще, все окрестности Кахамарки казались вымершими. Опоздать мы не могли. Значит, прибыли раньше срока.
   – Уаскар! – вновь крикнула девчонка, переместив руку немного влево.
   Признаться, в первый момент я ничего не заметил. Серый камень, колючий кустарник, убогий городишко и блеклое небо мало радовали взор.
   Потом в той стороне, куда указывала девчонка, обозначились какие-то перемены. Казалось, луч волшебного света пронесся над кустарником, позолотив его верхушки.
   Дорога шла на подъем, и, пришпорив коня, я вырвался вперед. Пурпурно-золотистая колеблющаяся кайма быстро вырастала как в высоту, так и в ширину, уходя влево к самому горизонту. Очень скоро я понял, что это птичьи перья – миллионы ярчайших птичьих перьев, украшавших тысячи медных шлемов.
   По соседней дороге, расположенной к нам почти под прямым углом и прежде скрытой высоким кустарником, к городу двигалась бесконечная людская процессия, для описания которой у меня вряд ли хватит достойных слов.
   Такого пестрого, помпезного и массового шествия история, наверное, не знала со времен римских императоров, праздновавших свои триумфы.
   Впереди мерно двигались ряды метельщиков, буквально полировавших дорожную брусчатку. Далее следовала королевская гвардия – отдельно копейщики, отдельно пращники, отдельно лучники. Но больше всего, конечно, было тех, кто имел на вооружении дубины – штатное оружие индейской армии. Вкупе воинов набиралось столько, что если бы каждый швырнул в нас по камню, то на ровном месте возник бы могильный холм, мало чем уступающий пирамиде Хеопса.
   За воинами важно выступали те, кого можно было назвать сливками местного общества – особы королевской крови и аристократы, чье высокое происхождение подтверждали деформированные уши, свисавшие до самых плеч. Золота, украшавшего их одежду, наверное, вполне хватило бы на то, чтобы заплатить все внешние и внутренние долги моей исторической родины.
   Самого короля Уаскара несли на роскошных носилках восемь рослых индейцев, одетых в ярко-синие туники. Несмотря на вечернюю прохладу, король был обнажен по пояс. Его лица отсюда я разглядеть не мог, тем более что мне слепили глаза блики, отражавшиеся от огромных золотых дисков-серег.
   Вплотную к носилкам держались королевские наложницы, число которых превышало полтысячи штук. А дальше опять вышагивали воины, аристократы, чиновники, слуги – и у каждого на голове раскачивался роскошный плюмаж из перьев тропических птиц.
   Когда голова колонны уже вступила в Кахамарку, ее хвост еще оставался за горизонтом. Такого количества людей, марширующих лишь ради того, чтобы поддержать авторитет своего вождя, я не видел со времен приснопамятных октябрьских и первомайских парадов. Но в отличие от тех бестолково-шумных шествий, где здравицы перемежались с матом, а торжественный гул труб с визгом гармошки, здесь все происходило в полном молчании.
   Очевидно, король Уаскар страдал мигренью, что неудивительно для человека, совсем недавно убившего своего родного брата, несколько тысяч других ближайших родственников и бессчетное количество простонародья, случайно вмешавшегося в этот маленький семейный конфликт.
   Вот с каким фруктом мне предстояло иметь дело.
   С одной стороны, можно было сказать, что я скатываюсь все ниже и ниже. Но с другой стороны – чего не сделаешь для блага человечества!
 
   Пустив лошадей в галоп, мы достигли городской площади почти одновременно с авангардом королевской свиты.
   Индейцы понаслышке уже знали о грозных чужестранцах, рыскавших по стране, но впечатление, которое мы оказали на них воочию, граничило с шоком.
   Что же, этих невежественных и суеверных людей, никогда не видевших зверя более крупного, чем лама, можно было вполне понять. Скачущий во весь опор минотавр – зрелище не для слабонервных.
   Дабы не усугублять панику, я велел своим спутникам спешиться. Но это ничуть не успокоило индейцев. Чудовище, легко разделившееся на несколько других чудовищ, все равно остается чудовищем.
   – Каковы титулы короля? – спросил я у Вельверде по-древнегречески.
   – Их много, но главный – Инка, или Сын Солнца.
   – Скажи, что мы тоже дети солнца, прибывшие из-за далеких морей, чтобы породниться со своими братьями-индейцами. Ты скажи, а она пусть переведет, – я вытолкал вперед Роситу-Чуики, до этого скрывавшуюся за моей спиной.
   На Вельверде было жалко смотреть. Он напоминал незадачливого бычка, который вышел на лужок пощипать травки, а вместо этого оказался на корриде. И хотя жрец мало что понимал в происходящих событиях, он довел мои слова до сведения Роситы, и та звонким голосом перевела их на язык кечуа.
   Среди сомкнувшихся в монолитную массу индейцев произошло какое-то движение. Воины, хотя и перепуганные, но готовые прикрывать повелителя собственными телами, расступились.
   В полусотне шагов от себя я увидел короля Уаскара, так и не покинувшего носилок.
   Было бы глупо перекликаться на таком расстоянии, и я двинулся вперед, одной рукой подталкивая Вельверде, а другой таща за собой девчонку. Хорошо вышколенные кони, громко цокая копытами, следовали за нами.
   На вид король был обыкновенным индейским парнишкой – тонкошеим, скуластым и достаточно смуглым. Его костлявую грудь прикрывало тяжелое изумрудное ожерелье, а отягощенные золотом уши размером превосходили мою ладонь.
   Против закованного в броню и затянутого в черную кожу минотавра он был как молодой петушок против бульдога.
   Тем не менее король смотрел на меня спокойно и твердо. Когда между нами осталось всего несколько шагов, и дрожь носильщиков передалась носилкам, он ударил себя кулаком в грудь и произнес высоким, ясным голосом:
   – Ама маниа! Нока Инка!
   Смысл этого возгласа был ясен и без перевода: «Я не боюсь! Я Инка!»
   Все его огрехи пусть останутся при нем, но надо заметить, что парень держался воистину по-королевски. Как-никак, а происхождение сказывалось. Равным ему здесь было только солнце, ярко освещавшее, но плохо гревшее этот мир.