Брайдер Юрий Михайлович. Гвоздь в башке

   – Удачи вам, – Настромо решил быть вежливым до конца. За час с лишним ему удалось разжиться лишь сигаретой с анашой (угадал, сколько патронов осталось в пистолете возвращающегося с дела бандита), да бутылкой какого-то подозрительного пойла, пахнущего скорее скипидаром, чем спиртом (предсказал бездомному бродяге, что следующую ночь тот проведет под крышей и на койке, хотя умолчал, что это будет крыша морга, а под койкой подразумевается стол прозектора).
   …Камелия проснулась намного раньше, чем он надеялся, и сразу заканючила:
   – Ну достань где-нибудь еще одну дозу… Ну пожалуйста… Я вся просто на огне горю.
   Как ни странно, но их выручили ненавистные всем филины, мотопатруль которых в кои-то веки завернул на набережную. Видя в поведении дамы-инвалида признаки тяжелейшей ломки, один из сержантов одарил ее целой горстью шприц-тюбиков с морфином.
   Правда, свой поступок он мотивировал довольно оригинальным образом:
   – На, курва, колись хоть до усрачки. Авось загнешься от передозировки.
   Так бы оно, наверное, и случилось, но Настромо припрятал шприцы, израсходовав только парочку – один на себя, другой на Камелию.
   После этого он впал в состояние блаженства и, естественно, вспомнил обо мне.
   – Ну как ты себя там чувствуешь? – сказано это, сами понимаете, было не вслух, но сформулировано достаточно ясно.
   Я таиться не собирался и честно признался:
   – Плохо. А сейчас, боюсь, будет еще хуже. Я ведь наркотики не употребляю.
   – Привыкай… А кто ты такой, собственно говоря?
   – Человек, – ответил я безо всякой гордыни.
   – Я тоже человек. И она, – Настромо перевел взгляд на вновь задремавшую Камелию.
   – Нет, не путай, – возразил я. – Вы не люди. Вы совсем другие существа, хотя и имеете с нами много общего. Люди помельче будут, и череп у них совсем другой, без этих ваших излишеств.
   – Подожди, дай вспомнить… Сначала на земле жили эти… как их… неандертальцы. Потом кроманьонцы. А уж после них – мы, кефалогереты.
   – Верно. Вот я и есть тот самый кроманьонец. Ты случайно не в курсе – они где-нибудь еще сохранились?
   – Точно не скажу. Скорее всего вымерли. По крайней мере, мой дед их уже не застал.
   – Вымерли они, как же! – горечь обуяла меня. – Извели их всех твои предки.
   – Ну прости, если так… А сам ты откуда взялся?
   – Долго рассказывать.
   – Представляю… Тут бумажник потеряешь, и то разговоров на неделю. А ты как-никак без тела остался. Где оно, кстати?
   – В другой реальности, скажем так, – я слегка замялся. – Мне туда сейчас не добраться.
   – А что ты делаешь в этой реальности?
   – Честно сказать?
   – Как хочешь…
   – Собираюсь изничтожить все ваше подлое племя под корень. Начиная с самого первого кефалогерета, который и есть истинная причина нынешнего беспредела. Попутно хочу возродить род человеческий, невинно пострадавший от твоих праотцов-живодеров. Устраивает тебя такая программа?
   – Хоть сейчас могу под ней подписаться! Кефалогеретов давно пора уничтожить. Они хуже любой заразы. Так все вокруг отравили, что глянуть тошно. Нет им места на земле… А что касается людей, я с тобой не совсем согласен. Зачем их возрождать? Тоже мне голубки нашлись. Неандертальцев за милую душу съели. И всех мамонтов в придачу. Думаешь, они получше нас будут? Ох, вряд ли. Одного поля ягодки. Только кефалогереты оказались покруче, посмелее и пожестче, чем люди. Вот и довели до закономерного финала все ваши абсурдные начинания. Будешь спорить? А-а, не хочешь… Тогда давай оставим планету такой, какой она была до появления первых мыслящих существ. Питекантропов, кажется… Пусть на ней живут вольные звери, птицы, рыбы и микробы.
   – Во многом ты, конечно, прав, – вынужден был согласиться я. – Но людей все равно жалко. Родная кровь. Ну, допустим, съели они когда-то неандертальцев. Зато какое великое искусство создали! Видел бы ты античные фрески или кинофильм «Титаник». Да, люди не были ангелами, но надежда на их грядущее исправление всегда теплилась.
   – А ты, оказывается, еще и шовинист!
   – Есть немного. Хотя я скорее патриот… А с другой стороны, от меня мало что зависит. Свято место пусто не бывает. Закон природы. Исчезнут минотавры, то бишь кефалогереты, исчезнет и созданная ими реальность. Человечество возродится само собой – в прежнем виде, в прежнем количестве, с прежней историей и с прежними грехами. А то, куда оно пойдет дальше, уже не нашего ума дело. Тут на него повлиять невозможно… Хотелось бы, конечно, чтобы люди не повторили ваших ошибок.
   – Наших не повторят. Зато своих собственных наделают. Можешь даже не сомневаться.
   – Впрочем, говорить об этом рано. Я пока что единственный уцелевший представитель человеческого рода. Да и то неполноценный. Душа есть, а тело – тю-тю!
   – Ладно, пользуйся пока моим, – великодушно позволил Настромо. – Только уж за «дурь» всякую не взыщи. Я без нее не могу.
   – Спасибо, – поблагодарил я. – Обещаю не злоупотреблять гостеприимством. Ты лучше скажи, что тут у вас вообще творится? А то я как-то не врубаюсь.
   – Ничего у нас не творится. Все нормально.
   – То есть в обществе царит всеобщая гармония. Народ благоденствует. Насилия, горя, бедствий и всего такого прочего нет и в помине. Я тебя правильно понял?
   – Только не надо утрировать! Не люблю… Насилие, болезни, бедствия… Как же нам без этого букета? Там, где есть такие, как мы с тобой, – всегда есть и горе. Отсюда все берется. – Он постучал костяшками пальцев по голове. – Вот где зреют плоды зла! Разве раньше ты этого не понимал?
   – Ну, скажем, не так ясно, как сейчас. Очень уж у вас тут все… откровенно.
   – Ничего удивительного. Всему в свой срок приходит конец. Даже богам. Даже великим народам. А перед всеобщим концом уже не до показухи. Проявляется сущность. То, что было ниспослано свыше, отлетело, как шелуха. Остался только зверь, всегда таившийся внутри нас. Вот он теперь и забавляется нами.
   – Да-с, картинка мрачноватая… А как у вас насчет войн? Для людей это всегда было бедствие номер один.
   – Войны? Были раньше, – он задумался. – А может, и сейчас идут. Надо у Камелии спросить. Она в туалете всегда радио слушает… Эй, убогая!
   Прежде чем я успел остановить его (не хотелось, чтобы в наш безмолвный диалог вмешивался кто-то посторонний), Настромо уже растолкал свою подругу, после дозы морфина почти вернувшуюся к нормальной жизни.
   – Ну что тебе? – недовольно проворчала она.
   – Тут эта приблудная душа насчет войн интересуется. Воюет сейчас кто-нибудь?
   – А как же, – произнесла Камелия тоном знатока. – Недавно мы с олимпийскими фундаменталистами воевали. Вот только не помню, кто кого победил. А сейчас Северная Дионисия воюет с Восточной. Так их треплют, что только пух летит. Новый Крит свое уже отвоевал. Нынче там даже верблюжья колючка не растет. Пустыня. А недавно австралийские гераклиды напали на чайников. Не могут поделить острова Восходящего солнца. Про мелкие стычки и внутренние конфликты говорить не буду. Язык устанет.
   – Грамотная баба, – эта оформленная в мыслях фраза предназначалась уже исключительно для меня. – Да только вся насквозь гнилая. Долго не протянет.
   – Ты, похоже, за жизнь тоже не цепляешься.
   – Какой смысл утопающему цепляться за кусок дерьма? Никакого. Разве не так?
   – Не скажи. Некоторые за соломинку готовы уцепиться.
   – Это те, кому есть что терять. А у меня все имущество – вот, – Настромо встряхнул инвалидную коляску Камелии, и та обложила его за это непотребными словами. – Плюс алкоголизм, наркозависимость и сто болезней, начиная от пяточной шпоры и кончая прогрессирующим иммунодефицитом… И почему ты нас всех раньше не уничтожил, еще до моего рождения!
   – Не смог, значит. Кишка тонка оказалась. Я же, сам понимаешь, фантом, ничто. Условное понятие. Могу действовать только чужими руками. Вот и странствую по наследственной цепочке от предка к потомку и наоборот…
   – При случае передавай привет моему папаше-покойнику.
   – Не перебивай. Для того чтобы пресечь род кефалогеретов наверняка, мне нужно вернуться в далекое прошлое и отыскать там вашего прародителя. – О том, что такая встреча однажды уже состоялась, я решил умолчать. – Вот как раз это у меня и не получается. Раньше получалось, а теперь нет. Силенок маловато. Человек – это все же не кефалогерет. Пожиже порода.
   – Понял. Твоей душе не хватает… как бы это лучше выразиться… пробивной силы. А у меня ее с лихвой. Запросто могу тебе помочь. Я, между прочим, если не ширяюсь, одним только взглядом свечи тушу и вилки сгибаю. С духами предков общаюсь. Но это, правда, только под кайфом. Мысли потаенные читаю. Ну и все такое самое. Прирожденный парапсихолог и экстрасенс. Когда будет надо, я поднатужусь и заброшу тебя в самое начало времен. Набьешь там морду богу Дионису. Пусть в следующий раз по пьянке миросозиданием не занимается.
   – В Диониса, стало быть, верите? – осторожно осведомился я.
   – Ни в кого мы не верим! Но некоторые прикидываются. Хотя и здесь согласия нет. Кто-то Зевсу поклоняется, как встарь. Кто-то Гераклу. Кто-то вообще Церберу. Моя бабка, помню, горгоне Эвриале тайком молилась, сестре горгоны Медузы. Новых сект тоже хватает. Особенно на востоке… Только ты меня не сбивай. Мы вроде о деле говорили. Не понимаю, как и почему ты вселился в меня, но хотелось бы знать, как ты собираешься выселяться. Чтоб, значит, в прошлое отправиться.
   – Хорошая тема. Сам бы я ее, возможно, и не коснулся… Чаше всего я покидаю чужое тело во время его гибели. Кроме того, меня можно изгнать физической болью. Но только очень-очень сильной.
   – Вот насчет боли ничего обещать не могу. Я ведь все время на наркотиках. Если не ширнусь вовремя, то с ума сойду. Придется тебе дожидаться моей смерти. Надеюсь, что недолго осталось. Слышал, что сегодня санитар сказал?
   – Слышать-то слышал, но не очень верю. Это он со зла ляпнул. В качестве ответного комплимента.
   – Я и сам не верю. Прощелыга… Дождется у меня! Они ведь, гады, нас не лечат, а потихоньку травят всякой гадостью. Чтоб такие, как я, землю зря не топтали. Вот и приманивают бешенкой… А куда денешься!
   – Что ты там себе под нос бормочешь? – подала голос Камелия. – Бредишь?
   – Нет, это я с приблудной душой общаюсь. С ней, не в пример тебе, хоть поговорить есть о чем.
   – И к какому, интересно, полу принадлежит эта душа? – поинтересовалась Камелия.
   – У души нет пола. А ты, похоже, ревнуешь?
   – Очень нужно! Просто хотелось бы знать, кем она была раньше, мужиком или бабой.
   – Сейчас узнаем, – минуту спустя, получив от меня исчерпывающий ответ, Настромо уже докладывал подруге: – Родился-то он мужчиной, но впоследствии прошел через такое количество перевоплощений, что сейчас затрудняется назвать свою истинную половую принадлежность.
   Гомик, значит, – констатировала Камелия.
 
   Тут нашим милым беседам пришел конец, чего и следовало ожидать с самого начала. Слишком жесток был этот ущербный, деградирующий мир, и расслабляться в нем нельзя было ни на секунду. А вот мои новые знакомые расслабились, что для них, родившихся и выросших здесь, было совершенно непростительно.
   Трое молодых быкочеловеков, спешивших куда-то по своим поганым делам, внезапно заинтересовались этой несчастной парочкой.
   Раньше все минотавры казались мне на одно лицо, вернее, на одну морду. Но при ближайшем рассмотрении это оказалось совсем не так. Если Камелия, к примеру, смотрелась телкой, а недавно протащившийся мимо работяга в грязном комбинезоне – усталым волом, то эти трое скорее напоминали свирепых буйволов с вечно налитыми кровью глазами.
   – Красиво живете, старичье, – сказал один из них, раздавив ботинком пустой шприц-тюбик. – Морфинчиком балуетесь. А поделиться с нуждающимися слабо?
   – Это не наше, – попытался отговориться Настромо. – Мало ли какой мусор вокруг валяется.
   – Ваше, ваше, – ухмыльнулся громила. – По рожам вижу, что недавно ширнулись. А ну выворачивай карманы, пока мы вам потроха не вывернули!
   Не надо было обладать даром провидца, чтобы заранее предсказать, каким финалом может завершиться эта неприглядная история. Однако из всех возможных вариантов разрешения конфликта Настромо выбрал наименее удачный – принял боевую стойку.
   Бандюги заржали, и тот, который стоял к Настромо ближе всех, врезал ему своей массивной башкой в лицо. Это, скажу я вам, было посерьезнее, чем удар тарана в крепостные ворота.
   Когда Настромо вновь пришел в себя, грабители были уже далеко. Его одежда, а равно и одежда Камелии, имела такой вид, словно ее черти выворачивали наизнанку. Наркотики искали даже в ботинках, потому что те валялись сейчас на середине мостовой.
   – Вот и оттянулись, – пробормотала Камелия, подползая к перевернутой коляске. – Говорила я тебе, дураку, что надо было все сразу употребить.
   – Конечно, как всегда, виноват я. – Настромо потрогал свое разбитое лицо. Боли он действительно не ощущал. Так, саднило немножко.
   – А кто же еще! Сколько раз тебе говорила – меня слушай.
   – Не кипятись… С чем пришли, с тем и уходим.
   – А синяки, а шишки? Тебе, похоже, еще и нос сломали.
   – Заживет. Не в первый раз…
   Ситуация складывалась такая, что я счел необходимым лишний раз напомнить о себе, а заодно и отдать долг вежливости.
   – Сочувствую вам, – произнес я мысленно. – Но, к сожалению, помочь ничем не могу.
   – Тогда лучше помолчи, – ответил Настромо без прежней учтивости. – Сам видишь, у нас и без тебя проблем хватает. Потом о нашем деле потолкуем. Время еще будет.
   А между тем, как выяснилось впоследствии, на завершение всех земных дел ему оставались считанные часы.
 
   Место, в определенных кругах известное как биржа, когда-то было стадионом. С тех времен здесь сохранились бетонные остовы трибун, развалины раздевалок и просто груды камней, на которые можно было присесть. Не все местные завсегдатаи сохранили способность долго держаться на своих ногах.
   Пристроив Камелию среди скучающих дам, чей образ жизни не требовал уточнений, Настромо обошел биржу по периметру, изредка здороваясь с приятелями. Никто не предложил ему выпить, закурить или нюхнуть, а свою законную добычу – бутылку мерзкой сивухи, чудом уцелевшую в драке, он решил приберечь на самый крайний случай.
   Изо дня в день здесь собиралась примерно одна и та же публика, причем работодатели мало чем отличались от рабсилы, разве что морды имели куда более гладкие да не спотыкались на каждом шагу.
   Несколько раз на бывшую беговую дорожку выезжала патрульная лайба, но сунуться в гущу толпы никто из филинов не посмел. Клиентура здесь собиралась такая, что могли и выкидышем запросто пощекотать.
   Скоро во всех членах Настромо появилась предательская дрожь, а глаза, и так полуслепые, заволокла едкая слеза. Уже еле переставляя ноги, он вернулся к Камелии.
   Та, покуривая самокрутку, вела с приятельницами оживленную беседу.
   – Как успехи? – спросил Настромо.
   – Голяк, – ответила она беспечно. – Вот чувихи дали «бычок» добить. А у тебя что слышно?
   Ничего, – буркнул он и вновь двинулся в обход биржи, уже не надеясь ни на что хорошее.
 
   Скоро в толпе кого-то прирезали, и все бросились врассыпную, но не бегом, а энергичным прогулочным шагом. В возникшей давке Настромо ненароком столкнулся с неким типчиком, державшим, как говорится, нос по ветру, а руки глубоко в карманах.
   Салонные церемонии были на бирже не в чести, однако Настромо на всякий случай проронил:
   – Извини, друг.
   Зашибленный минотавр никакой обиды не высказал, а, наоборот, повел себя так, словно они с Настромо были давними знакомыми.
   – Привет! – воскликнул он, раскрыв объятия. – Сто лет не виделись. А я, между прочим, про тебя недавно вспоминал. Как ты хоть живешь?
   – Как видишь, – горький вздох Настромо был красноречивее любых слов.
   – Да-а… Видок у тебя такой, что покойник не позавидует, – посочувствовал незнакомый знакомец. – Совсем доходишь… На, глотни пока «колес».
   Настромо покорно сунул в рот несколько таблеток, которые вполне могли оказаться стрихнином или мышьяком. Не было сил даже на то, чтобы запить их чем-нибудь. Пришлось копить слюну.
   Полегчало уже через пару минут – от сердца отлегло, в голове прояснилось, предательская дрожь прекратилась.
   – Спасибо, – сказал он, пытаясь получше разглядеть своего благодетеля.
   Тот продолжал радостно скалиться, вспоминая о совместных пьянках и общих подругах, однако Настромо мог поклясться, что видит его впервые. Да и разница в возрасте ставила под сомнение самую возможность их прежней дружбы. Или парень принимал его за кого-то другого, или просто ломал комедию. Впрочем, принципиального значения это не имело. Психов на бирже было еще больше, чем мошенников, и с ними приходилось ладить.
   – Работу ищешь? – участливо поинтересовался странный паренек.
   – Не отказался бы. А что – есть предложения?
   – Могу свести с одним заказчиком. Работа плевая, деньги большие.
   – Почему сам за нее не возьмешься?
   – Работа для двоих. Ты со своей бабой – идеальная пара.
   – Про бабу мою ты откуда знаешь? – до Настромо стало наконец доходить, что эта встреча отнюдь не была случайной.
   – Откуда надо, – отмахнулся паренек, который, похоже, был обыкновенным уличным посредником, сводившим вместе нужных людей. – Так ты берешься?
   – Сначала объясни, что это за работа.
   – Ну ты и любопытный! – парень от досады аж глаза закатил. – Я ведь уже говорил – ничего сложного. Храм Антея знаешь?
   – Антея Землепроходца или Антея Гераклоборца?
   – Гераклоборца.
   – Знаю. Только туда чесать и чесать. Это при моем-то здоровье.
   – Не волнуйся, подбросят вас. В храме скоро начнется служба. У них там сегодня какая-то памятная дата. Пускают всех, а особенно убогих. Но на дверях будет шмон. Не исключено, что даже рамку поставят, как в аэропорту. Проверят, конечно, и вас с бабой. А потом запустят внутрь.
   – В чем же здесь фокус?
   – Фокус в том, что мы в вашей каталке аккумулятор поменяем.
   – Его там уже нет давно.
   – Тем более. Аккумулятор будет как настоящий, никто не придерется.
   – Но не настоящий, – уточнил Настромо.
   – Тебе какая разница! Когда служба начнется, ты аккумулятор снимешь и затолкаешь в какое-нибудь укромное местечко, но желательно поближе к алтарю. Считай, что дело сделано. Сразу после этого сматывайся. Получишь столько, что на год безбедной жизни хватит. А если будешь экономить, то и на два.
   – В аккумуляторе, надо полагать, спрятана бомба.
   – Не совсем. Петарды для страха да слезоточивый газ. Это для тех гадов, которые в храме соберутся, вроде первого предупреждения. Пусть притихнут и не мешают жить хорошим людям.
   – Даже если взорвутся одни петарды, все равно начнется паника. А тут еще газ… Детей затопчут.
   – Не будет там детей. Сам увидишь, кто в храм Гераклоборца ходит. Одни отморозки. Новый порядок мечтают установить. Хотя это не твоего ума дело.
   Действительно, уму Настромо было сейчас уже не до чужих проблем – новая волна отупляющего недомогания быстро распространялась в его теле, гася все человеческое и возбуждая все скотское. Таблеточки, которыми его угостили, были с подвохом – расслабляли хорошо, но действовали недолго.
   Уже согласный в душе на любую подлость, Настромо продолжал кочевряжиться:
   – А если обманете? И храм взорвете, и нас вместе с ним?
   – Для гарантии один из партнеров заказчика тоже войдет в храм. Будет стоять рядом с вами.
   – Тогда попрошу аванс.
   – На первое время и этого хватит, – посредник протянул Настромо целую пригоршню балдежных таблеток.
   Я наконец не выдержал и попытался вмешаться, но Настромо принял «колеса» не зря – сначала они заставили умолкнуть его больную совесть, а потом и меня.
   Все дальнейшее происходило без сучка и задоринки, что свидетельствовало о хорошей выучке террористов, и в бешеном темпе, от которого Настромо давно успел отвыкнуть.
   После очередной порции таблеток мир из серой помойки превратился в блистающий праздник. Камелия, тоже отведавшая «каликов-моргаликов» (ее любимое выражение}, по слабости телесной сразу отключилась.
   Впрочем, так оно было и к лучшему. Спящая баба – существо куда более симпатичное, чем баба бодрствующая.
   До храма Антея Гераклоборца их доставили в закрытом изотермическом фургоне, как скоропортящийся груз (хорошо хоть, что холодильную установку на это время догадались отключить).
   По пути специалист-подрывник вернул инвалидной коляске отсутствующий аккумулятор. Внешне он действительно ничем не отличался от настоящего, который Камелия сменяла на дозу «дури» еще зимой (Настромо тогда лежал в больнице с тяжелейшей интоксикацией организма).
   Храм, построенный в модернистском стиле еще век назад, и первоначально предназначавшийся для какого-то совсем другого бога, был похож на ледяной утес, упавший на землю из космоса.
   Вокруг него уже собралась порядочная толпа. В основном это были быкочеловеки средних лет, мужчины и женщины, чей постно-трезвый вид разительно контрастировал с обликом таких отъявленных хануриков, как Камелия, Настромо и иже с ними. Впрочем, хватало и посторонней публики – после службы обещали дармовое угощение.
   – Действуй, – тот из террористов, который должен был сопровождать Настромо, легонько подтолкнул его в спину. – Но больше не употребляй. Один час как-нибудь продержишься. И учти, я все время буду поблизости.
   – Постараюсь, – пообещал Настромо, хотя от одной мысли о припрятанных в кармане таблетках у него теплело в груди.
   Паче чаянья, рамки металлодетектора перед дверями храма не было, но шмонали всех капитально – баб отдельно, мужиков отдельно. У Настромо отобрали даже штопор, который он носил с собой исключительно для форса. Правда, в инвалидных колясках – а Камелия была здесь не одна такая – проверяли только начинку кресел.
   В храме, таком беспредельно высоком, что летающие под его сводами голуби не могли прицельно гадить на прихожан, уже яблоку негде было упасть. Впереди, на самых почетных местах, расположились адепты титана Антея, ныне почему-то числившегося покровителем трезвости и здорового образа жизни.
   Настромо уже собрался расположиться где-нибудь за их спинами, но набежавшие дамы-распорядительницы бесцеремонно отстранили его от Камелии, которой, оказывается, наравне с другими инвалидами было зарезервировано место непосредственно перед алтарем. К калекам здесь относились с подчеркнутой учтивостью.
   Такого поворота событий не ожидал ни сам Настромо, ни его спутник, которого от подобного сюрприза даже пот прошиб.
   А служба между тем уже началась. От курительниц потянуло дурманящими ароматами. Забренчали арфы и кифары. Лоснящиеся от сытости жрецы затянули хвалебную песнь в честь любимого сына Посейдона, кроткого и здравомыслящего Антея, невинно убиенного посланцем вселенского зла, пьяницей и наркоманом Гераклом, но недавно чудесным образом воскресшего.
   – Что будем делать? – спросил Настромо у сопровождающего.
   – Будто бы я знаю! – он потянулся к внутреннему карману куртки, где время от времени что-то подозрительно попискивало и бормотало, но тут же отдернул руку.
   – Сколько у нас времени? – Настромо всем нутром ощущал холод бездны, готовой разверзнуться под ним.
   – Мало, – сопровождающий озирался вокруг, как затравленный зверь.
   Настромо хотел сказать еще что-то, но к ним, грозя пальцем, уже спешила дама-распорядительница.
   – Тише! – прошипела она. – Уважайте чувства верующих. Грянул новый гимн, и первые ряды дружно подхватили его.
   Настромо даже мог поклясться, что различает в общем хоре и тоненький голосок Камелии, обожавшей такие мероприятия.
   – Уходим, – сопровождающий потянул его за рукав.
   – Как же я один пойду! – возмутился Настромо. – А она?
   – Дундук! Сейчас здесь камня на камне не останется! За бабу мы тебе вдвойне заплатим!
   – Понял. Все понял, – Настромо вырвался из цепких лап сопровождающего и по узкому проходу – где даже бочком еле протиснешься – устремился туда, где должна была находиться сейчас Камелия.
   Прихожане так увлеклись пением, что сначала никто не обратил на Настромо внимания. А когда проморгавшие его рывок дамы-распорядительницы подняли наконец тревогу, было уже поздно – вблизи алтаря нельзя применять силу даже к отъявленным преступникам.
   В длинном ряду колясочников Камелия занимала крайнее место слева, рядом с колонной, поддерживающей свод. Завидев Настромо, она радостно улыбнулась, но продолжала петь, дирижируя сама себе руками.
   Не теряя времени даром, он присел возле подруги и дрожащими пальцами отвинтил крепления фальшивого аккумулятора.
   Кто– то из быкочеловеков в форме уже спешил к нему, но в этот самый момент аккумулятор выбросил сноп искр. Запахло уже не благовониями, а порохом, проще говоря -смертельной бедой.
   К счастью, большинство из присутствующих ничего не поняли, иначе избежать паники не удалось бы. На высоте оказалась и охрана – не стала мешать безумцу, тащившему к выходу некий весьма подозрительный предмет.
   Аккумулятор быстро нагревался и в двух шагах от дверей опять полыхнул искрами. Настромо выскочил на высокое крыльцо и понял, что сам спастись вряд ли успеет. Повсюду шлялись целые толпы зевак, и, дабы избежать многочисленных жертв, надо было бежать в глубь парка.