Страница:
– Может, и знала, – бросил старик. – Мне это невдомек. И знать не знаю кирпичницу, которую вы ищете.
Их тут многоработает, сами
видите– не слепая, – какая разруха кругом.
Ступайте прочь!
– А завтра эти женщины будут здесь? – терпеливо спросила Тедди со свойственной ей настойчивостью.
– Откуда мне знать! Я им не хозяин! – сердито проворчал старик и, опустив глаза, стал бесцельно водить рукой по штабелю обкрошенных белых плиток, очевидно тех, что он старательно добывал вместе с мальчиком.
Последний внимательно прислушивался к разговору и наблюдал за Тедди.
– Bitte…а у вас поесть чего-нибудь нету? Есть охота, – с мольбой в глазах он просительно протянул к ней руку. – Пожалуйста,дайте хоть что-нибудь.
Тедди оглянулась на него. Бледное личико, глубоко запавшие глаза. Она невольно вспомнила о Максиме. Но этот мальчик был далеко не такой здоровый, как ее воспитанник, он был субтилен и тощ. Скорей всего голодает, подумала она. На вид ему было лет семь или восемь, но глаза выглядели взрослыми, умудренные жизнью и очень уж усталые.
Она раскрыла сумку, достала шоколадку и, не говоря ни слова, подала мальчику.
– Danke! – взволнованно воскликнул он, разворачивая станиолевую обертку и жадно засовывая шоколад в рот обеими руками. Лишь теперь Тедди воистину поняла, как он изголодался.
Съев кусок, мальчик, которого звали Вильгельм, спохватился, перестал жевать и взглянул на деда. Вынул откушенное изо рта, разломил пополам и отдал половину старику.
– На, дедушка, ты тоже голодный, – сказал мальчик.
– Danke,Вильгельм, – улыбнулся внуку старик, взял шоколад и стал уплетать.
Тедди стояла и наблюдала, как они пожирают шоколадку. К немцам она теперь пытала смешанные чувства. Взгляд ее остановился на старике, и она подумала: «Где ты был в Хрустальную ночь?Хотела бы я знать. Где ты был, когда они заталкивали мой народ в газовые камеры, и в камеры пыток, и в эшелоны для депортации? И задай я сейчас тебе эти вопросы, что сказал бы ты в ответ? Стал бы говорить, что не был нацистом? Запротестовал бы, дескать, не знал об ужасах, творимых ими над евреями? Но ты знал обо всем.И ты, и каждый второй немец знали о существовании концентрационных лагерей. Ни один из ныне живущих немцев не может это отрицать. И что ты делал бы, узнав, что я – еврейка?Продолжал бы есть мой шоколад? Поедатьшоколад от грязной еврейки?»
Тедди поспешила обуздать эти мысли, покуда они не вырвались из-под контроля и не привели в ярость, что бывало всегда, если уж они начинали жечь ей мозг. И к тому же не каждый немец был наци, а средний обыватель был бессилен, безоружен, не смел как-либо перечить Гитлеру и его банде уголовников. Да и никто не понимал и не представлял, до чего дойдут эти ублюдки в своем преследовании евреев. Никто не предполагал, что оно обернется уничтожением миллионов. Никто, будь то евреи или неевреи, не мог помыслить о систематическом истреблении целого народа, да это казалось просто невозможным.
Переведя взгляд на мальчонку, Тедди тут же напомнила себе, что никто не смеет наказывать детей за грехи отцов. Открыв сумку, она вынула две оставшиеся плитки и подала одну мальчику, другую его деду. Оба, похоже, были напуганы и удивлены ее щедростью, но также и счастливы и заулыбались, благодаря ее без конца.
А затем старик вдруг церемоннейшим образом поклонился ей и сказал простуженным голосом:
– Они сносят свои кирпичи на склад по субботам. Потому сейчас их тут нет, сегодня у них жалованье. А завтра придут опять. – После небольшой паузы он договорил с улыбкой: – Им ведь некуда больше идти.
– Приходите завтра, – сказал мальчик Вильгельм, улыбаясь до ушей, показывая ей свои зубы в шоколаде.
Тедди улыбнулась.
– Да, да, приду, – сказала она мальчику и, повернувшись к старику, добавила: – Danke.
– И мы тоже вам благодарны, фрау, – очень вежливо сказал старик и опять поклонился.
На Лютцовуфере работала лишь одна кирпичница, когда Тедди приехала туда на следующее утро. Решив перейти к делу без проволочек, Тедди направилась прямиком к ней.
– Guten Morgen, [13]– поздоровалась она.
Женщина стояла около старой детской коляски и нагружала ее кирпичами. Она подняла голову, посмотрела на Тедди и улыбнулась, чем весьма удивила Тедди и как-то даже успокоила ее.
– Guten Morgen, – деликатно ответила на приветствие кирпичница.
Благорасположение женщины ободрило Тедди.
– Я очень надеюсь, что вы сможете мне помочь.
– Буду рада, если смогу, – ответила женщина с тем же радушием.
– Вчера я разговаривала с кирпичницами на Тиргартенштрассе, спрашивала, не знают ли они что-нибудь об одной семье, жившей раньше на той улице. Они дали мне совет поискать женщину, работающую на Лютцовуфере, которая, возможно, была знакома с теми людьми и знает, где они теперь.
– Я, конечно, знаю всех женщин, работающих на развалинах в этих местах. Как ее зовут, ту, которую вы ищете?
Тедди пожала плечами.
– В том-то и беда, я не знаю ее имени… – Голос ее увял, когда она представила, как нелепо прозвучали ее слова.
Женщина снова наклонилась над покореженной коляской, накрывая кирпичи куском линолеума. Затем она выпрямилась, расправила плечи, слегка тряхнула головой и уставилась на Тедди живыми синими глазами.
– Тогда, боюсь, ничем не смогу вам помочь, – тихо проговорила женщина.
Тедди почудилось что-то неуловимо знакомое в ее голосе, в случайном движении головы, и она пристально посмотрела на кирпичницу, быстро примечая в ней все созвучное отдаленным проблескам памяти.
Как у всех кирпичниц, у этой женщины голова тоже была повязана платком, и одета она была в старье. И все же, несмотря на поношенное, чиненое-перечиненое платье и мужские ботинки на ногах, в ней отчетливо угадывалось воспитание, полученное в далеком прошлом, некое благородство, а также хорошие манеры, приветливость в обращении.
Все слилось воедино во внезапной вспышке, электрически щелкнув, угнездилось в ячейки мозга Тедди, и она едва успела подавить крик удивления. Сердце ее сжалось, но она сохранила внешнее спокойствие и, затаив дыхание, медленно проговорила:
– А ведь действительно, фрау, на мой взгляд, вы и естьта особа, которую я ищу.
Кирпичница нахмурилась и выгнула бровь дугой.
– Я?! – удивилась она. – О нет, я вовсе не думаю. Я просто уверена, что это не так.
Теперь Тедди была окончательно уверена и знала, кто перед ней.
– Да, да, я знаю,кто вы. И вызнаете меня.Я – Теодора Штейн, няня Максима!
Кирпичница остолбенела от удивления, будучи не в силах и слова вымолвить. С трудом перевела дух.
– Это ты,Тедди? Это в самом делеты?!
– Да, это я! – закричала Тедди и, шагнув к женщине, схватила натруженные, заскорузлые руки подруги Урсулы, княжны Ирины Трубецкой, в свои.
34
– А завтра эти женщины будут здесь? – терпеливо спросила Тедди со свойственной ей настойчивостью.
– Откуда мне знать! Я им не хозяин! – сердито проворчал старик и, опустив глаза, стал бесцельно водить рукой по штабелю обкрошенных белых плиток, очевидно тех, что он старательно добывал вместе с мальчиком.
Последний внимательно прислушивался к разговору и наблюдал за Тедди.
– Bitte…а у вас поесть чего-нибудь нету? Есть охота, – с мольбой в глазах он просительно протянул к ней руку. – Пожалуйста,дайте хоть что-нибудь.
Тедди оглянулась на него. Бледное личико, глубоко запавшие глаза. Она невольно вспомнила о Максиме. Но этот мальчик был далеко не такой здоровый, как ее воспитанник, он был субтилен и тощ. Скорей всего голодает, подумала она. На вид ему было лет семь или восемь, но глаза выглядели взрослыми, умудренные жизнью и очень уж усталые.
Она раскрыла сумку, достала шоколадку и, не говоря ни слова, подала мальчику.
– Danke! – взволнованно воскликнул он, разворачивая станиолевую обертку и жадно засовывая шоколад в рот обеими руками. Лишь теперь Тедди воистину поняла, как он изголодался.
Съев кусок, мальчик, которого звали Вильгельм, спохватился, перестал жевать и взглянул на деда. Вынул откушенное изо рта, разломил пополам и отдал половину старику.
– На, дедушка, ты тоже голодный, – сказал мальчик.
– Danke,Вильгельм, – улыбнулся внуку старик, взял шоколад и стал уплетать.
Тедди стояла и наблюдала, как они пожирают шоколадку. К немцам она теперь пытала смешанные чувства. Взгляд ее остановился на старике, и она подумала: «Где ты был в Хрустальную ночь?Хотела бы я знать. Где ты был, когда они заталкивали мой народ в газовые камеры, и в камеры пыток, и в эшелоны для депортации? И задай я сейчас тебе эти вопросы, что сказал бы ты в ответ? Стал бы говорить, что не был нацистом? Запротестовал бы, дескать, не знал об ужасах, творимых ими над евреями? Но ты знал обо всем.И ты, и каждый второй немец знали о существовании концентрационных лагерей. Ни один из ныне живущих немцев не может это отрицать. И что ты делал бы, узнав, что я – еврейка?Продолжал бы есть мой шоколад? Поедатьшоколад от грязной еврейки?»
Тедди поспешила обуздать эти мысли, покуда они не вырвались из-под контроля и не привели в ярость, что бывало всегда, если уж они начинали жечь ей мозг. И к тому же не каждый немец был наци, а средний обыватель был бессилен, безоружен, не смел как-либо перечить Гитлеру и его банде уголовников. Да и никто не понимал и не представлял, до чего дойдут эти ублюдки в своем преследовании евреев. Никто не предполагал, что оно обернется уничтожением миллионов. Никто, будь то евреи или неевреи, не мог помыслить о систематическом истреблении целого народа, да это казалось просто невозможным.
Переведя взгляд на мальчонку, Тедди тут же напомнила себе, что никто не смеет наказывать детей за грехи отцов. Открыв сумку, она вынула две оставшиеся плитки и подала одну мальчику, другую его деду. Оба, похоже, были напуганы и удивлены ее щедростью, но также и счастливы и заулыбались, благодаря ее без конца.
А затем старик вдруг церемоннейшим образом поклонился ей и сказал простуженным голосом:
– Они сносят свои кирпичи на склад по субботам. Потому сейчас их тут нет, сегодня у них жалованье. А завтра придут опять. – После небольшой паузы он договорил с улыбкой: – Им ведь некуда больше идти.
– Приходите завтра, – сказал мальчик Вильгельм, улыбаясь до ушей, показывая ей свои зубы в шоколаде.
Тедди улыбнулась.
– Да, да, приду, – сказала она мальчику и, повернувшись к старику, добавила: – Danke.
– И мы тоже вам благодарны, фрау, – очень вежливо сказал старик и опять поклонился.
На Лютцовуфере работала лишь одна кирпичница, когда Тедди приехала туда на следующее утро. Решив перейти к делу без проволочек, Тедди направилась прямиком к ней.
– Guten Morgen, [13]– поздоровалась она.
Женщина стояла около старой детской коляски и нагружала ее кирпичами. Она подняла голову, посмотрела на Тедди и улыбнулась, чем весьма удивила Тедди и как-то даже успокоила ее.
– Guten Morgen, – деликатно ответила на приветствие кирпичница.
Благорасположение женщины ободрило Тедди.
– Я очень надеюсь, что вы сможете мне помочь.
– Буду рада, если смогу, – ответила женщина с тем же радушием.
– Вчера я разговаривала с кирпичницами на Тиргартенштрассе, спрашивала, не знают ли они что-нибудь об одной семье, жившей раньше на той улице. Они дали мне совет поискать женщину, работающую на Лютцовуфере, которая, возможно, была знакома с теми людьми и знает, где они теперь.
– Я, конечно, знаю всех женщин, работающих на развалинах в этих местах. Как ее зовут, ту, которую вы ищете?
Тедди пожала плечами.
– В том-то и беда, я не знаю ее имени… – Голос ее увял, когда она представила, как нелепо прозвучали ее слова.
Женщина снова наклонилась над покореженной коляской, накрывая кирпичи куском линолеума. Затем она выпрямилась, расправила плечи, слегка тряхнула головой и уставилась на Тедди живыми синими глазами.
– Тогда, боюсь, ничем не смогу вам помочь, – тихо проговорила женщина.
Тедди почудилось что-то неуловимо знакомое в ее голосе, в случайном движении головы, и она пристально посмотрела на кирпичницу, быстро примечая в ней все созвучное отдаленным проблескам памяти.
Как у всех кирпичниц, у этой женщины голова тоже была повязана платком, и одета она была в старье. И все же, несмотря на поношенное, чиненое-перечиненое платье и мужские ботинки на ногах, в ней отчетливо угадывалось воспитание, полученное в далеком прошлом, некое благородство, а также хорошие манеры, приветливость в обращении.
Все слилось воедино во внезапной вспышке, электрически щелкнув, угнездилось в ячейки мозга Тедди, и она едва успела подавить крик удивления. Сердце ее сжалось, но она сохранила внешнее спокойствие и, затаив дыхание, медленно проговорила:
– А ведь действительно, фрау, на мой взгляд, вы и естьта особа, которую я ищу.
Кирпичница нахмурилась и выгнула бровь дугой.
– Я?! – удивилась она. – О нет, я вовсе не думаю. Я просто уверена, что это не так.
Теперь Тедди была окончательно уверена и знала, кто перед ней.
– Да, да, я знаю,кто вы. И вызнаете меня.Я – Теодора Штейн, няня Максима!
Кирпичница остолбенела от удивления, будучи не в силах и слова вымолвить. С трудом перевела дух.
– Это ты,Тедди? Это в самом делеты?!
– Да, это я! – закричала Тедди и, шагнув к женщине, схватила натруженные, заскорузлые руки подруги Урсулы, княжны Ирины Трубецкой, в свои.
34
Тедди и русская княжна стояли, тряся в рукопожатии руки и не веря своим глазам. Обе с трудом сдерживали волнение: на их лицах были написаны восторг и изумление этой встречей в разрушенном и опустошенном войной городе.
Княжна внезапно сделала шаг вперед, и женщины заключили друг дружку в крепкие объятия посреди руин Лютцовуфера.
Когда же они наконец разомкнули руки, княжна воскликнула:
– Максим!Как он? С ним все благополучно? Должно быть, он совсем уже взрослый.
– Да, он вырос, – ответила Тедди. – Он удивительный мальчик и блестящий ученик, он учится в Англии, в хорошей школе. – Тедди посмотрела княжне в глаза и, откашлявшись, сказала внезапно изменившимся голосом: – В Берлин я приехала при первой же возможности. Необходимо найти его родителей. Вам известна их судьба?
Улыбка на лице Ирины погасла, и она быстро покачала головой.
– Когда вывидели их в последний раз, княжна Ирина?
– В сентябре сорок первого, когда они гостили у барона и баронессы фон Тигаль в их Бранденбургском замке, – ответила Ирина. – Это было как раз перед тем, как мне заболеть бронхитом. Когда я поправилась и смогла выходить из дому, я узнала, что они исчезли.
– Они где-нибудь скрылись? Или просто уехали из замка?
– Честное слово, мне это неизвестно. Это было… да, в этом была какая-то тайна.
– А фон Тигаль знают что-нибудь о них, княжна?
И вновь Ирина Трубецкая покачала головой, и лицо ее изобразило глубокую печаль.
– Исчезли и они тоже, словно в воду канули.
Тедди встретила прямой взгляд Ирины настороженно и с вопросом в глазах.
– Они исчезли в то же время, что и Вестхеймы? Или позже? – попробовала она уточнить.
– Затрудняюсь сказать. Знаю лишь, что в ноябре сорок первого я не застала в замке всех четверых; я наведалась туда в надежде повидаться с ними.
– Но наверняка что-нибудьдолжны были знать слуги фон Тигалей. Насколько помню, слуг было совсем мало; у Гретхен была няня, ее звали Ирмгард.
– Да, знаю, – сказала княжна Ирина, придвигаясь ближе и глядя в упор на Тедди. – Но к сорок первому году все слуги мужского пола в замке были отправлены на войну, горничные – на заводы боеприпасов, или их забрали на другие военные работы. Когда я туда приезжала в ноябре, оставалась лишь старушка-домоправительница. Она мне сказала, что барон и баронесса за несколько дней до моего приезда возвратились в Берлин и я смогу их застать на городской квартире. Вот здесь,на Лютцовуфере, где мы сейчас стоим, и была их квартира. Но я не нашла. Никого тут не было, даже слуг.
– И фон Тигаль никогда больше не объявлялись? Вы от них не получали вестей? – спокойно спросила Тедди, глядя в глаза Ирине Трубецкой.
– Нет. Ничего не получала я и от Зигмунда с Урсулой. Никогда с тех пор. Дом на Тиргартенштрассе разбомбили еще летом в том году, и совершенно очевидно, что туда они не вернулись. Потом я съездила на Ваннзее, на их виллу, думала, найду их там, но и там не было никого. Заперто и заколочено.
– На прошлой неделе я ездила на виллу. Моя приятельница, миссис Энн Рейнолдс – она служит в Международном Красном Кресте, – свозила меня туда. Я не рассчитывала найти там Вестхеймов, но полагала, что должна проверить виллу, хотя бы для очистки совести. Мы вместе с миссис Рейнолдс поговорили с женщиной, живущей теперь на вилле. Но выяснить у нее ничего не удалось. Она сказала, что знать не знает никаких Вестхеймов.
Княжна кивнула и многозначительно посмотрела на Тедди.
– Виллу впоследствии прибрал к рукам некий высокопоставленный наци, – сообщила она. – Подобные вещи в ту пору происходили сплошь и рядом. Заправилы Третьего рейха награбили много и у многих.
– А в особенности у евреев, – сказала Тедди и, поколебавшись, добавила гораздо мягче: – Но скажите, княжна, а вы не пытались раскрыть тайну исчезновения Вестхеймов и фон Тигалей? Проверить по разным каналам: через подполье, сопротивление?
– Тедди, я сама была членом одного из движений сопротивления и, естественно, пыталась разузнать, удалось ли моим друзьям уехать из Германии. И не арестовало ли их гестапо. Но я ни до чего не могла докопаться, никто не мог. Мы все терпели неудачу. Но это вовсе не было чем-то необычным.Люди исчезали внезапно и бесследно. Так случилось с миллионами, Тедди, с миллионами.И до сейпоры в пропавших без вести числятся миллионы людей, чьи судьбы неизвестны.
– А остальные члены семьи Вестхейм? Вы что-нибудь знаете о них?
– Миссис Вестхейм, мать Зигмунда, умерла весной сорокового года. Причина смерти естественная – сердце. Она болела долго, как вы знаете. В том же году Зигрид и ее муж Томас Майер погибли во время воздушного налета в Гамбурге, и бедняжка Хеди оказалась в доме на Тиргартенштрассе, когда в него попала бомба летом сорок первого. Боюсь, что она погибла вместе со слугами, бывшими в то время в доме.
Выслушивая эти сведения, Тедди была очень спокойна, стояла, в упор глядя на княжну, не в состоянии как-либо реагировать. Горе захлестнуло ее, к глазам подступили слезы при мысли о тетках Максима и его дяде Томасе. Они были так молоды, никому из них не было еще и тридцати.
Тедди тяжко вздохнула.
– Как трагично, что всеони погибли! – сказала она исполненным горя голосом. – Я была совершенно уверена в том, что бабушка Вестхейм не доживет до этих дней, она была так стара и слаба. Но остальные… Я надеялась, что хоть кто-то из них уцелеет… О Боже, все это так ужасно!
– Да, это так, – согласилась княжна и покачала головой. На ее лице была та же горечь, что и у Тедди. – Никто не хотел этой войны! – воскликнула она с прорвавшимся гневом. – Ее затеял сумасшедший, и не было ничего более неразумного. Была лишь потребность навсегда ее избежать. Вон ведь чем она обернулась для всего мира! Миллионами убитых и калек, безмерными страданиями для всех нас в результате прямых ее последствий, не считая множества косвенных. По всей Европе превращены в развалины большие города, столько всего уничтожено… столько утрачено… навсегда.
Взгляд охваченной тревожными мыслями Тедди блуждал в пространстве. Затем она вновь перевела его на лицо русской аристократки.
– Я просто в растерянности, – призналась Тедди, – что еще можно предпринять… – Она беспомощно пожала плечами. – Я побывала во всех соответствующих агентствах, в Международном Красном Кресте, в еврейских и сионистских организациях и у квакеров. Все безуспешно. Я просмотрела множество имен, перечитала кучу списков, но ни в одном из них не нашла ни Вестхеймов, ни фон Тигаль. Все-таки странно. В чем причина, как они могли просто взять и… исчезнуть?
– Их так много,Тедди. – Княжна слегка коснулась ее руки. – Ну, что мы так стоим? Давайте лучше уйдем отсюда. Например, ко мне, в мое тесное жилище, там и поговорим. – Она повернулась, взялась своими красными, натруженными руками за старую коляску и стала толкать ее вперед. – Пойдем в мой дом. Это не шикарно, но тем не менее вполне удобно и уж определенно нам там будет теплей, чем здесь, на юру.
– Да, сегодня утро холодней, чем было, когда я приехала в Берлин, – заметила Тедди и последовала сквозь руины за княжной, оглядываясь по сторонам в надежде увидеть хоть какое-то подобие жилья. Но не увидела ни одного дома или сооружения, пригодного для убежища.
– Так где же вы живете, княжна Ирина? – не удержалась Тедди, шагая рядом с ней. – Где он, ваш дом?
– О, вам отсюда его не увидеть, – ответила Ирина Трубецкая с легким смешком. – Я называю мое жилище домом,но, по сути, это – дыра в земле.
Тедди была так ошарашена услышанным, что не находила слов.
Они отошли совсем недалеко от того места, когда княжна вдруг остановилась и показала на углубление с несколькими ступеньками.
– Вот мы и пришли к моей дыре! Там внизу я и живу – как троглодит. – Ирина взглянула на Тедди уголком глаза и продолжала: – Не пугайтесь, это вовсе не так страшно, как звучит. Свои кирпичи я пока оставлю здесь и займусь ими позже.
Княжна оттолкнула коляску к куче обломков возле углубления, опустилась на колени и принялась аккуратно обкладывать камнями передние колеса.
Тедди тоже встала на колени, чтобы помочь укладывать камни, украдкой подсматривая, как это делает Ирина.
– Послушайте, княжна…
– Да?
– Как получилось, что вы стали кирпичницей?
Ирина Трубецкая подняла голову и не без гордости устремила взгляд синих глаз на Тедди.
– Потому что мне не оставалось ничего другого, – ответила она очень просто. Она вздохнула, затем пояснила: – Кроме того, за кирпичи мне платят, и я получаю дополнительный паек. – Улыбнувшись, она продолжала: – Имеется еще и другая причина. У меня есть ощущение, что я делаю нечто полезное и нужное, что-то для будущего, обрабатывая кирпичи, из которых смогут когда-нибудь вновь отстроить Берлин. Это придает мне и другим кирпичницам некую целеустремленность. Столбим, так сказать, свое будущее.
– Да, – сказала Тедди, кивая головой. – Да-да, я понимаю, что вы имеете в виду. – Но она не могла не подумать о том, насколько другой могла бы быть жизнь княжны Ирины Трубецкой, не случись в России революция. Ведь ее мать, княгиня Натали, была урожденной Романовой и двоюродной сестрой царя Николая, и Ирине предназначалось безбедное существование и все привилегии российского двора. И уж конечно, ей не пришлось бы ковыряться в развалинах Берлина, собирая кирпичи и живя в землянке.
Княжна поднялась с колен, поглядела на Тедди, все еще стоявшую на коленях в обломках, и позвала ее:
– Пошли! – Она направилась к углублению, встала на край и пропала из виду.
Тедди чуть не вскрикнула, вскочила и кинулась вслед. Она с содроганием заглянула в воронку и увидела, что там крутой лестничный марш, ведущий вниз. Ступени были частично обрушены и обкрошены, и она представила себе, что это следы бомбежки. Княжна осторожно спускалась, стараясь не оступиться. Глубоко вздохнув, Тедди последовала за ней.
– Когда дом моего отчима был еще цел, эти ступени вели из кухни в подвал, – поведала ей Ирина. – И, как видите, это все, что осталось от особняка господина барона, разумеется, помимо моего крохотного убежища. Оно впереди за дверью, прямо.
Княжна извлекла из кармана пальто железный ключ и отперла тяжелую деревянную дверь.
– Подожди, пожалуйста, минуточку здесь, покуда я зажгу керосиновые лампы, – сказала она Тедди и вошла внутрь. Вскоре раздался ее голос: – Входи, Тедди, входи, – позвала она. И Тедди вошла.
Она очутилась в маленьком подвале. Освещался он керосиновыми лампами. Только что зажженные Ириной, они ярко мигали в неуютных потемках. Тедди поморгала, приноравливая глаза, затем с любопытством осмотрелась.
Неприглядный подвал был скудно обставлен. Древний, потертый и пролежанный диван с выпирающими пружинами стоял у задней стены, по обе стороны – два темного дерева столика, на них лампы и перед диваном два кресла. Посредине находился ящик из-под чего-то, покрытый кружевной салфеткой и, по-видимому, служивший кофейным столиком. У другой стены красовался старомодный буфет, знававший лучшие времена, сверху лежала груда книг, стояла толстая свеча в резном деревянном подсвечнике и несколько щербатых чайных чашек и блюдец.
Было совершенно очевидно, что княжна постаралась придать своему подвалу более жилой и уютный вид с помощью нехитрых уловок. Бетонный пол был застелен потертым восточным ковриком; несколько потемневших и скомканных подушек красного бархата украшали темно-синее парчовое покрывало на диване, полинялый плед был наброшен на спинку одного из кресел. На большом ящике в банке из-под варенья стоял растрепанный букетик искусственных цветов. Было что-то патетически-трогательное в этих жалких имитациях настоящих вещей, и когда Тедди увидела все это, у нее к горлу подступил ком.
Княжна внимательно наблюдала за Тедди.
– Это убого, я знаю, – сказала она почти весело, выходя на середину подвала, – но это лучшее из того, чем в эти дни располагают большинство берлинцев. Многие так и таскают с собой бумажные мешки с пожитками, а на ночлег устраиваются, как могут, в развалинах. Я счастливица.В этом подвале сухо и, что важнее всего, безопасно. И я могу быстро нагреть его с помощью парафиновой печки. Тебе не холодно, Тедди? Я разожгу печь, если озябла.
– Нет-нет! – остановила ее Тедди. – Я не хочу, чтобы вы тратили на меня драгоценное топливо. Я не стану снимать пальто.
– И я тоже, – сказала княжна, – посижу, в чем есть. – Она кашлянула, глянула на себя, на потрепанное мужское пальто – оно было слишком велико для нее, – привычным движением запахнула его поплотней и пояснила: – Оно принадлежало моему отчиму; я в нем выгляжу ужасно, но затооно теплое. – Сделав приглашающий жест, добавила: – Тедди, присядь, пожалуйста. Я с удовольствием угостила бы тебя, но увы, практически нечем. Впрочем, постой, дай поглядеть, может, что и найдется.
– Спасибо, но я ничего не хочу, княжна Ирина, право, не надо, мне и так хорошо, – заверила ее Тедди и села в одно из кресел. Сняла и сунула в карман шерстяные перчатки, размотала свой длинный клетчатый шарф из шотландки, оставив его свободным хомутом на шее.
Княжна села на диван напротив Тедди и обвела широким жестом подвал.
– Здесь была кладовая. Настоящая сокровищница: барон держал тут фамильное серебро, фарфор и тому подобные ценности, – пояснила она. – А вон там, – она показала на дверь рядом с буфетом, – винный подвал, хоть нынче и нет в нем больше вина. Бутылки побиты во время бомбежки, и теперь винная пещера служит мне спальней!
Тедди обозревала все с большим интересом и наконец спросила:
– Эту мебель вам удалось спасти из-под развалин особняка?
– О нет, от дома ничего не осталось и от обстановки тоже. Где уж там, если «союзники» бомбили нас восемьдесят два раза на протяжении стольких же дней. Эти жалкие ошметки уже находились здесь. Мой отчим в сороковом году переделал две подвальные кладовые в бомбоубежища для нас и для слуг. Таким образом, как видите, моя маленькая обитель была готова и поджидала меня после того, как последний раз угодило в дом. Это произошло, когда он был уже полностью разрушен.
– Барон… Княгиня Натали… – Тедди осеклась, вдруг подумав, следует ли ей продолжать. Быть может, ее мать и отчим погибли, и ей не хотелось огорчать Ирину напоминанием.
Мгновенно уловив, в чем состояло затруднение Тедди, Ирина быстро пришла ей па помощь.
– Все в порядке, слава Богу, у них все хорошо. Мать с моим отчимом живут в коттедже садовника в одном из имений барона в окрестностях Баден-Бадена в Блэк Форест. Естественно, замок до поры до времени закрыт. Гельмуту слишком трудно вести хозяйство одному, без служащих, без топлива и всего прочего.
– Рада слышать, что они оба в добром здоровье. – Тедди окинула взглядом сырой, мрачный подвал и скромно высказала свое соображение: – А не лучше было бы для вас жить в сельской местности вместе с ними, княжна?
– Ничуть! – решительно тряхнула головой Ирина и нахмурилась от одной этой мысли. Вдруг она весело рассмеялась и сказала: – Они довольно странная пара, русская княжна и прусский барон. Похожи на влюбленных голубков. Да, точнее не скажешь. Они предпочитают жить одни. Я совершенно уверена в этом. Кроме того, домишко тесный, а там и так, по их словам, толпа. – Ирина откинулась назад и скрестила свои длинные ноги. – Мне нравится быть в Берлине, в центре; ну а жизнь здесь трудна так же, как трудно нынешнее время. Да и в конце концов я ведь не в Русской зоне.
– Миссис Рейнолдс говорила, что там еще много случаев изнасилования, для женщин в Красном секторе не безопасно.
– В особенности для таких, как я, – русских белых! Вы даже не представляете, что со мной вытворяли бы большевики! – воскликнула Ирина. – Когда они впервые вошли в город в мае, я пришла в ужас. Я неделями пряталась здесь, пока не пришли англичане, французы и американцы и не заняли свои зоны оккупации… Ладно, хватит об этом, теперь я в безопасности.
Тедди задумалась о чем-то, затем сказала:
– Но ваше положение не такое уж простое и легкое, княжна, даже при том, что у вас есть кров над головой. Я знаю, что сейчас трудности с продовольствием, и хотела бы завтра принести вам кое-что из продуктов и даже из лакомств. Уверена, что миссис Рейнолдс охотно снабдит ими меня, она наверняка захочет вам помочь, узнав о вашем плачевном положении.
– В этом нет необходимости, и тем не менее благодарю тебя, Тедди, очень мило с твоей стороны предложить помощь. Я вполне обхожусь, а когда испытываю в чем-то нужду, то изредка покупаю это в Тиргартене.
– В Тиргартене? – повторила Тедди, озадаченно глядя на княжну.
– В парке существует весьма активный черный рынок, – пояснила Ирина. – С большой переплатой можно купить масло, кофе, чай, шоколад, сигареты и зубную пасту. Много всего.
– Тем не менее я хотела бы принести вам кое-что из этих вещей. Право, это не доставит мне хлопот, поверьте. Я хочу чем-нибудьпомочь вам. Пожалуйста, позвольте мне, – просила она.
– Хорошо, Тедди, я премного тебе благодарна. – Княжна склонила голову в грациозном поклоне, и на лице ее появилось довольное выражение. – Это очень, очень славно с твоей стороны. Что ж, во времена трудные, подобно нынешним, мы бываем вынуждены уповать на доброту друзей.
– У меня в Лондоне замечательные друзья, они помогли мне приехать сюда на поиски герра и фрау Вестхейм. У вас, княжна, есть надежные друзья? Я имею в виду в Берлине?
– Остались один или два человека. К несчастью, большинство моих друзей унесла война. Это очень печально. – Ирина прислонила голову к спинке дивана и закрыла глаза, а когда открыла, они были темны от страдания, и слезы блестели на ресницах.
Тедди не могла не заметить в свете керосина душевную муку на бледном и осунувшемся лице Ирины, и сердце у нее сжалось.
– Простите меня, – сказала она. – Ради Бога, простите, княжна Ирина.
– Мои друзья были убиты, трагически убиты… – Голос Ирины Трубецкой задрожал, и она не смогла продолжать. Она молча зарыдала. Спустя пару секунд достала из кармана грязную тряпицу и осушила ею слезы.
– Извините меня, – проговорила она через силу, едва улыбнувшись. – Я отнюдь не собиралась так разнюниться, но твоя доброта растрогала меня, и когда я подумала о моих несчастных друзьях… – Ирина осеклась и опять зажмурила глаза, несколько раз подавив горестные вздохи.
Княжна внезапно сделала шаг вперед, и женщины заключили друг дружку в крепкие объятия посреди руин Лютцовуфера.
Когда же они наконец разомкнули руки, княжна воскликнула:
– Максим!Как он? С ним все благополучно? Должно быть, он совсем уже взрослый.
– Да, он вырос, – ответила Тедди. – Он удивительный мальчик и блестящий ученик, он учится в Англии, в хорошей школе. – Тедди посмотрела княжне в глаза и, откашлявшись, сказала внезапно изменившимся голосом: – В Берлин я приехала при первой же возможности. Необходимо найти его родителей. Вам известна их судьба?
Улыбка на лице Ирины погасла, и она быстро покачала головой.
– Когда вывидели их в последний раз, княжна Ирина?
– В сентябре сорок первого, когда они гостили у барона и баронессы фон Тигаль в их Бранденбургском замке, – ответила Ирина. – Это было как раз перед тем, как мне заболеть бронхитом. Когда я поправилась и смогла выходить из дому, я узнала, что они исчезли.
– Они где-нибудь скрылись? Или просто уехали из замка?
– Честное слово, мне это неизвестно. Это было… да, в этом была какая-то тайна.
– А фон Тигаль знают что-нибудь о них, княжна?
И вновь Ирина Трубецкая покачала головой, и лицо ее изобразило глубокую печаль.
– Исчезли и они тоже, словно в воду канули.
Тедди встретила прямой взгляд Ирины настороженно и с вопросом в глазах.
– Они исчезли в то же время, что и Вестхеймы? Или позже? – попробовала она уточнить.
– Затрудняюсь сказать. Знаю лишь, что в ноябре сорок первого я не застала в замке всех четверых; я наведалась туда в надежде повидаться с ними.
– Но наверняка что-нибудьдолжны были знать слуги фон Тигалей. Насколько помню, слуг было совсем мало; у Гретхен была няня, ее звали Ирмгард.
– Да, знаю, – сказала княжна Ирина, придвигаясь ближе и глядя в упор на Тедди. – Но к сорок первому году все слуги мужского пола в замке были отправлены на войну, горничные – на заводы боеприпасов, или их забрали на другие военные работы. Когда я туда приезжала в ноябре, оставалась лишь старушка-домоправительница. Она мне сказала, что барон и баронесса за несколько дней до моего приезда возвратились в Берлин и я смогу их застать на городской квартире. Вот здесь,на Лютцовуфере, где мы сейчас стоим, и была их квартира. Но я не нашла. Никого тут не было, даже слуг.
– И фон Тигаль никогда больше не объявлялись? Вы от них не получали вестей? – спокойно спросила Тедди, глядя в глаза Ирине Трубецкой.
– Нет. Ничего не получала я и от Зигмунда с Урсулой. Никогда с тех пор. Дом на Тиргартенштрассе разбомбили еще летом в том году, и совершенно очевидно, что туда они не вернулись. Потом я съездила на Ваннзее, на их виллу, думала, найду их там, но и там не было никого. Заперто и заколочено.
– На прошлой неделе я ездила на виллу. Моя приятельница, миссис Энн Рейнолдс – она служит в Международном Красном Кресте, – свозила меня туда. Я не рассчитывала найти там Вестхеймов, но полагала, что должна проверить виллу, хотя бы для очистки совести. Мы вместе с миссис Рейнолдс поговорили с женщиной, живущей теперь на вилле. Но выяснить у нее ничего не удалось. Она сказала, что знать не знает никаких Вестхеймов.
Княжна кивнула и многозначительно посмотрела на Тедди.
– Виллу впоследствии прибрал к рукам некий высокопоставленный наци, – сообщила она. – Подобные вещи в ту пору происходили сплошь и рядом. Заправилы Третьего рейха награбили много и у многих.
– А в особенности у евреев, – сказала Тедди и, поколебавшись, добавила гораздо мягче: – Но скажите, княжна, а вы не пытались раскрыть тайну исчезновения Вестхеймов и фон Тигалей? Проверить по разным каналам: через подполье, сопротивление?
– Тедди, я сама была членом одного из движений сопротивления и, естественно, пыталась разузнать, удалось ли моим друзьям уехать из Германии. И не арестовало ли их гестапо. Но я ни до чего не могла докопаться, никто не мог. Мы все терпели неудачу. Но это вовсе не было чем-то необычным.Люди исчезали внезапно и бесследно. Так случилось с миллионами, Тедди, с миллионами.И до сейпоры в пропавших без вести числятся миллионы людей, чьи судьбы неизвестны.
– А остальные члены семьи Вестхейм? Вы что-нибудь знаете о них?
– Миссис Вестхейм, мать Зигмунда, умерла весной сорокового года. Причина смерти естественная – сердце. Она болела долго, как вы знаете. В том же году Зигрид и ее муж Томас Майер погибли во время воздушного налета в Гамбурге, и бедняжка Хеди оказалась в доме на Тиргартенштрассе, когда в него попала бомба летом сорок первого. Боюсь, что она погибла вместе со слугами, бывшими в то время в доме.
Выслушивая эти сведения, Тедди была очень спокойна, стояла, в упор глядя на княжну, не в состоянии как-либо реагировать. Горе захлестнуло ее, к глазам подступили слезы при мысли о тетках Максима и его дяде Томасе. Они были так молоды, никому из них не было еще и тридцати.
Тедди тяжко вздохнула.
– Как трагично, что всеони погибли! – сказала она исполненным горя голосом. – Я была совершенно уверена в том, что бабушка Вестхейм не доживет до этих дней, она была так стара и слаба. Но остальные… Я надеялась, что хоть кто-то из них уцелеет… О Боже, все это так ужасно!
– Да, это так, – согласилась княжна и покачала головой. На ее лице была та же горечь, что и у Тедди. – Никто не хотел этой войны! – воскликнула она с прорвавшимся гневом. – Ее затеял сумасшедший, и не было ничего более неразумного. Была лишь потребность навсегда ее избежать. Вон ведь чем она обернулась для всего мира! Миллионами убитых и калек, безмерными страданиями для всех нас в результате прямых ее последствий, не считая множества косвенных. По всей Европе превращены в развалины большие города, столько всего уничтожено… столько утрачено… навсегда.
Взгляд охваченной тревожными мыслями Тедди блуждал в пространстве. Затем она вновь перевела его на лицо русской аристократки.
– Я просто в растерянности, – призналась Тедди, – что еще можно предпринять… – Она беспомощно пожала плечами. – Я побывала во всех соответствующих агентствах, в Международном Красном Кресте, в еврейских и сионистских организациях и у квакеров. Все безуспешно. Я просмотрела множество имен, перечитала кучу списков, но ни в одном из них не нашла ни Вестхеймов, ни фон Тигаль. Все-таки странно. В чем причина, как они могли просто взять и… исчезнуть?
– Их так много,Тедди. – Княжна слегка коснулась ее руки. – Ну, что мы так стоим? Давайте лучше уйдем отсюда. Например, ко мне, в мое тесное жилище, там и поговорим. – Она повернулась, взялась своими красными, натруженными руками за старую коляску и стала толкать ее вперед. – Пойдем в мой дом. Это не шикарно, но тем не менее вполне удобно и уж определенно нам там будет теплей, чем здесь, на юру.
– Да, сегодня утро холодней, чем было, когда я приехала в Берлин, – заметила Тедди и последовала сквозь руины за княжной, оглядываясь по сторонам в надежде увидеть хоть какое-то подобие жилья. Но не увидела ни одного дома или сооружения, пригодного для убежища.
– Так где же вы живете, княжна Ирина? – не удержалась Тедди, шагая рядом с ней. – Где он, ваш дом?
– О, вам отсюда его не увидеть, – ответила Ирина Трубецкая с легким смешком. – Я называю мое жилище домом,но, по сути, это – дыра в земле.
Тедди была так ошарашена услышанным, что не находила слов.
Они отошли совсем недалеко от того места, когда княжна вдруг остановилась и показала на углубление с несколькими ступеньками.
– Вот мы и пришли к моей дыре! Там внизу я и живу – как троглодит. – Ирина взглянула на Тедди уголком глаза и продолжала: – Не пугайтесь, это вовсе не так страшно, как звучит. Свои кирпичи я пока оставлю здесь и займусь ими позже.
Княжна оттолкнула коляску к куче обломков возле углубления, опустилась на колени и принялась аккуратно обкладывать камнями передние колеса.
Тедди тоже встала на колени, чтобы помочь укладывать камни, украдкой подсматривая, как это делает Ирина.
– Послушайте, княжна…
– Да?
– Как получилось, что вы стали кирпичницей?
Ирина Трубецкая подняла голову и не без гордости устремила взгляд синих глаз на Тедди.
– Потому что мне не оставалось ничего другого, – ответила она очень просто. Она вздохнула, затем пояснила: – Кроме того, за кирпичи мне платят, и я получаю дополнительный паек. – Улыбнувшись, она продолжала: – Имеется еще и другая причина. У меня есть ощущение, что я делаю нечто полезное и нужное, что-то для будущего, обрабатывая кирпичи, из которых смогут когда-нибудь вновь отстроить Берлин. Это придает мне и другим кирпичницам некую целеустремленность. Столбим, так сказать, свое будущее.
– Да, – сказала Тедди, кивая головой. – Да-да, я понимаю, что вы имеете в виду. – Но она не могла не подумать о том, насколько другой могла бы быть жизнь княжны Ирины Трубецкой, не случись в России революция. Ведь ее мать, княгиня Натали, была урожденной Романовой и двоюродной сестрой царя Николая, и Ирине предназначалось безбедное существование и все привилегии российского двора. И уж конечно, ей не пришлось бы ковыряться в развалинах Берлина, собирая кирпичи и живя в землянке.
Княжна поднялась с колен, поглядела на Тедди, все еще стоявшую на коленях в обломках, и позвала ее:
– Пошли! – Она направилась к углублению, встала на край и пропала из виду.
Тедди чуть не вскрикнула, вскочила и кинулась вслед. Она с содроганием заглянула в воронку и увидела, что там крутой лестничный марш, ведущий вниз. Ступени были частично обрушены и обкрошены, и она представила себе, что это следы бомбежки. Княжна осторожно спускалась, стараясь не оступиться. Глубоко вздохнув, Тедди последовала за ней.
– Когда дом моего отчима был еще цел, эти ступени вели из кухни в подвал, – поведала ей Ирина. – И, как видите, это все, что осталось от особняка господина барона, разумеется, помимо моего крохотного убежища. Оно впереди за дверью, прямо.
Княжна извлекла из кармана пальто железный ключ и отперла тяжелую деревянную дверь.
– Подожди, пожалуйста, минуточку здесь, покуда я зажгу керосиновые лампы, – сказала она Тедди и вошла внутрь. Вскоре раздался ее голос: – Входи, Тедди, входи, – позвала она. И Тедди вошла.
Она очутилась в маленьком подвале. Освещался он керосиновыми лампами. Только что зажженные Ириной, они ярко мигали в неуютных потемках. Тедди поморгала, приноравливая глаза, затем с любопытством осмотрелась.
Неприглядный подвал был скудно обставлен. Древний, потертый и пролежанный диван с выпирающими пружинами стоял у задней стены, по обе стороны – два темного дерева столика, на них лампы и перед диваном два кресла. Посредине находился ящик из-под чего-то, покрытый кружевной салфеткой и, по-видимому, служивший кофейным столиком. У другой стены красовался старомодный буфет, знававший лучшие времена, сверху лежала груда книг, стояла толстая свеча в резном деревянном подсвечнике и несколько щербатых чайных чашек и блюдец.
Было совершенно очевидно, что княжна постаралась придать своему подвалу более жилой и уютный вид с помощью нехитрых уловок. Бетонный пол был застелен потертым восточным ковриком; несколько потемневших и скомканных подушек красного бархата украшали темно-синее парчовое покрывало на диване, полинялый плед был наброшен на спинку одного из кресел. На большом ящике в банке из-под варенья стоял растрепанный букетик искусственных цветов. Было что-то патетически-трогательное в этих жалких имитациях настоящих вещей, и когда Тедди увидела все это, у нее к горлу подступил ком.
Княжна внимательно наблюдала за Тедди.
– Это убого, я знаю, – сказала она почти весело, выходя на середину подвала, – но это лучшее из того, чем в эти дни располагают большинство берлинцев. Многие так и таскают с собой бумажные мешки с пожитками, а на ночлег устраиваются, как могут, в развалинах. Я счастливица.В этом подвале сухо и, что важнее всего, безопасно. И я могу быстро нагреть его с помощью парафиновой печки. Тебе не холодно, Тедди? Я разожгу печь, если озябла.
– Нет-нет! – остановила ее Тедди. – Я не хочу, чтобы вы тратили на меня драгоценное топливо. Я не стану снимать пальто.
– И я тоже, – сказала княжна, – посижу, в чем есть. – Она кашлянула, глянула на себя, на потрепанное мужское пальто – оно было слишком велико для нее, – привычным движением запахнула его поплотней и пояснила: – Оно принадлежало моему отчиму; я в нем выгляжу ужасно, но затооно теплое. – Сделав приглашающий жест, добавила: – Тедди, присядь, пожалуйста. Я с удовольствием угостила бы тебя, но увы, практически нечем. Впрочем, постой, дай поглядеть, может, что и найдется.
– Спасибо, но я ничего не хочу, княжна Ирина, право, не надо, мне и так хорошо, – заверила ее Тедди и села в одно из кресел. Сняла и сунула в карман шерстяные перчатки, размотала свой длинный клетчатый шарф из шотландки, оставив его свободным хомутом на шее.
Княжна села на диван напротив Тедди и обвела широким жестом подвал.
– Здесь была кладовая. Настоящая сокровищница: барон держал тут фамильное серебро, фарфор и тому подобные ценности, – пояснила она. – А вон там, – она показала на дверь рядом с буфетом, – винный подвал, хоть нынче и нет в нем больше вина. Бутылки побиты во время бомбежки, и теперь винная пещера служит мне спальней!
Тедди обозревала все с большим интересом и наконец спросила:
– Эту мебель вам удалось спасти из-под развалин особняка?
– О нет, от дома ничего не осталось и от обстановки тоже. Где уж там, если «союзники» бомбили нас восемьдесят два раза на протяжении стольких же дней. Эти жалкие ошметки уже находились здесь. Мой отчим в сороковом году переделал две подвальные кладовые в бомбоубежища для нас и для слуг. Таким образом, как видите, моя маленькая обитель была готова и поджидала меня после того, как последний раз угодило в дом. Это произошло, когда он был уже полностью разрушен.
– Барон… Княгиня Натали… – Тедди осеклась, вдруг подумав, следует ли ей продолжать. Быть может, ее мать и отчим погибли, и ей не хотелось огорчать Ирину напоминанием.
Мгновенно уловив, в чем состояло затруднение Тедди, Ирина быстро пришла ей па помощь.
– Все в порядке, слава Богу, у них все хорошо. Мать с моим отчимом живут в коттедже садовника в одном из имений барона в окрестностях Баден-Бадена в Блэк Форест. Естественно, замок до поры до времени закрыт. Гельмуту слишком трудно вести хозяйство одному, без служащих, без топлива и всего прочего.
– Рада слышать, что они оба в добром здоровье. – Тедди окинула взглядом сырой, мрачный подвал и скромно высказала свое соображение: – А не лучше было бы для вас жить в сельской местности вместе с ними, княжна?
– Ничуть! – решительно тряхнула головой Ирина и нахмурилась от одной этой мысли. Вдруг она весело рассмеялась и сказала: – Они довольно странная пара, русская княжна и прусский барон. Похожи на влюбленных голубков. Да, точнее не скажешь. Они предпочитают жить одни. Я совершенно уверена в этом. Кроме того, домишко тесный, а там и так, по их словам, толпа. – Ирина откинулась назад и скрестила свои длинные ноги. – Мне нравится быть в Берлине, в центре; ну а жизнь здесь трудна так же, как трудно нынешнее время. Да и в конце концов я ведь не в Русской зоне.
– Миссис Рейнолдс говорила, что там еще много случаев изнасилования, для женщин в Красном секторе не безопасно.
– В особенности для таких, как я, – русских белых! Вы даже не представляете, что со мной вытворяли бы большевики! – воскликнула Ирина. – Когда они впервые вошли в город в мае, я пришла в ужас. Я неделями пряталась здесь, пока не пришли англичане, французы и американцы и не заняли свои зоны оккупации… Ладно, хватит об этом, теперь я в безопасности.
Тедди задумалась о чем-то, затем сказала:
– Но ваше положение не такое уж простое и легкое, княжна, даже при том, что у вас есть кров над головой. Я знаю, что сейчас трудности с продовольствием, и хотела бы завтра принести вам кое-что из продуктов и даже из лакомств. Уверена, что миссис Рейнолдс охотно снабдит ими меня, она наверняка захочет вам помочь, узнав о вашем плачевном положении.
– В этом нет необходимости, и тем не менее благодарю тебя, Тедди, очень мило с твоей стороны предложить помощь. Я вполне обхожусь, а когда испытываю в чем-то нужду, то изредка покупаю это в Тиргартене.
– В Тиргартене? – повторила Тедди, озадаченно глядя на княжну.
– В парке существует весьма активный черный рынок, – пояснила Ирина. – С большой переплатой можно купить масло, кофе, чай, шоколад, сигареты и зубную пасту. Много всего.
– Тем не менее я хотела бы принести вам кое-что из этих вещей. Право, это не доставит мне хлопот, поверьте. Я хочу чем-нибудьпомочь вам. Пожалуйста, позвольте мне, – просила она.
– Хорошо, Тедди, я премного тебе благодарна. – Княжна склонила голову в грациозном поклоне, и на лице ее появилось довольное выражение. – Это очень, очень славно с твоей стороны. Что ж, во времена трудные, подобно нынешним, мы бываем вынуждены уповать на доброту друзей.
– У меня в Лондоне замечательные друзья, они помогли мне приехать сюда на поиски герра и фрау Вестхейм. У вас, княжна, есть надежные друзья? Я имею в виду в Берлине?
– Остались один или два человека. К несчастью, большинство моих друзей унесла война. Это очень печально. – Ирина прислонила голову к спинке дивана и закрыла глаза, а когда открыла, они были темны от страдания, и слезы блестели на ресницах.
Тедди не могла не заметить в свете керосина душевную муку на бледном и осунувшемся лице Ирины, и сердце у нее сжалось.
– Простите меня, – сказала она. – Ради Бога, простите, княжна Ирина.
– Мои друзья были убиты, трагически убиты… – Голос Ирины Трубецкой задрожал, и она не смогла продолжать. Она молча зарыдала. Спустя пару секунд достала из кармана грязную тряпицу и осушила ею слезы.
– Извините меня, – проговорила она через силу, едва улыбнувшись. – Я отнюдь не собиралась так разнюниться, но твоя доброта растрогала меня, и когда я подумала о моих несчастных друзьях… – Ирина осеклась и опять зажмурила глаза, несколько раз подавив горестные вздохи.