Брэдфорд Барбара Тейлор. Женщины в его жизни

   – Да. Они строят баррикаду не для того, чтобы отгородиться от западных берлинцев, а для того, чтобы удержать внутри восточных, предотвратить их переход в Западную зону. – Ирина засмеялась металлическим смехом: – Вот что такое коммунистический режим. Они вынуждены огораживать своих граждан колючей проволокой, чтобы не дать им удрать.
   – По-видимому, вы абсолютно правы, Ирина.
   Несколько минут такси ехало по Потсдамерштрассе, и вскоре Максим с Ириной увидали собиравшуюся на улице большую толпу. Они обменялись тревожными взглядами.
   – Мы здесь выйдем, – сказал Максим шоферу. Машина прижалась к тротуару и остановилась.
   Максим помог Ирине выйти и расплатился с таксистом. Они быстро пошли в направлении Потсдамерплатц.
   Картина, представшая их взорам, поражала и повергала в уныние. Проложив себе путь сквозь толпившуюся публику, Максим с Ириной увидели огромные рулоны колючей проволоки, которую пограничники натягивали поперек площади, для того чтобы перекрыть всякое сообщение между Восточной и Западной зонами. Работа шла при свете мощнейших прожекторов и под громкие насмешливые выкрики, свист и улюлюканье жителей Западного Берлина, собравшихся по другую сторону заграждения в Западном секторе и наблюдавших за действиями солдат, охраняемых танками и подвозимой на грузовиках мотопехотой.
   – Вся эта затея выглядит как военная операция, – сказал Максим, взглянув на Ирину.
   Она прильнула к его руке, и он почувствовал ее дрожь, несмотря на тепло августовской ночи.
   – Как видишь, дело принимает серьезный оборот, – тихо проговорила она. – Теперь мы будем иметь шизофренический город. Было достаточно худо до сих пор, но станет намного хуже. – Ее опять охватила волна озноба, Ирина крепче вцепилась в его руку. – Отведи меня домой, Максим, ради Бога.
   – Да, да, конечно. Пошли, время уже весьма позднее.
   Они повернули обратно и двинулись прочь от баррикады, к Лютцовуфер.
   – Колючей проволокой они не ограничатся, вот увидишь, – сказала Ирина мрачно, – они еще и стену возведут, чтобы разделить Берлин.
   Княжна Ирина Трубецкая оказалась права: они таки ее возвели.
   Трехметровой высоты стена протянулась более чем на полторы сотни километров. Со стороны Восточного сектора она была выкрашена гигиенически белой краской; с другой, Западной, ее покрывали разноцветные граффити.
   Максим повел Анастасию посмотреть на стену, когда она приехала вместе с ним в Берлин в июне 1963 года. Она не была в Берлине несколько лет, и потому раньше ее не видела. Как любой на ее месте, она не была подготовлена ни к тому, что увидела, ни к возникшему в ней чувству протеста.
   – Но это же так несправедливо! – воскликнула она, переводя взгляд с Максима на Ирину, сопровождавшую их. – Это возмутительно донельзя!
   – Так оно и есть, – согласился Максим.
   – Многих из тех, кто пытался перелезть через стену, застрелили, – пояснила Ирина. – Но многим тысячам удалосьпреодолеть ее благополучно, удалосьвырваться на свободу сюда, в Западную зону. – Она покачала головой и сказала насмешливо: – Коммунисты! Меня тошнит от них.
   – И меня тоже, тетя Ирина, – заметил Максим и предложил Анастасии: – Пойдем, я покажу тебе граффити, думаю, тебе будет интересно. Местами они вызывающе злобны, местами – ни то ни се. Но попадаются остроумные, смелые, грустные. Там все, что угодно. – Он взял под руку Анастасию и Ирину, и они пошли втроем, обозревая эту разноцветную роспись.
   – Эти надписи и рисунки кто-то назвал самой длинной карикатурой на свете, – сообщила Ирина. – Они, как видите, протянулись на многие мили.
   – Некоторые из них – почти произведения искусства, – добавил Максим, – исполнены великолепно.
   Анастасия, сама занимаясь живописью и будучи художественно одаренной натурой, была очарована рисунками, и стена не отпускала ее от себя долго. Позднее Максим привел ее на одну из смотровых площадок, устроенных в шести метрах над землей и позволявших заглянуть в Восточный Берлин по другую сторону стены.
   – Какими унылыми и недружелюбными кажутся там улицы, – тихо поделилась Анастасия с Максимом, стоявшим на платформе рядом с ней. – Такие пустынные и безлюдные. Где же все жители?
   Максим пожал плечами:
   – Да не знаю… работают, скорее всего. А тем, кто не занят трудом, наверное, нет особого интереса фланировать. Я обращал внимание на эти улицы всякий раз, как поднимался сюда и глядел за стену. Они всегда такие – безлюдные и тоскливые.
   – Как ничейная земля, – сказала Анастасия. – Совсем не то, что Западный Берлин, такой оживленный, деловой, бурлящий.
   Они вспомнили эти слова Анастасии на следующий день, когда отправились на площадь Рудольфа Вильде. Поездка Максима и Анастасии в Берлин совпала с визитом президента Кеннеди, совершавшим свое турне по Европе, и сотни тысяч западноберлинцев высыпали на улицы и устремились к городской ратуше на площади Шёнеберг. Президент намеревался выступить здесь после того, как побывает у стены и сделает запись в Золотой книге в ратуше.
   Когда же президент Кеннеди в сопровождении мэра города Вилли Брандта и канцлера Западной Германии Конрада Аденауэра наконец появился, толпа встретила его овацией, восторженными криками и выражениями всяческого одобрения. Как только он начал речь, все смолкли, на площади не было слышно ни одного постороннего звука – только его слова.
   Анастасия вытянула шею, чтобы лучше видеть красивого молодого президента Америки, и внимательно слушала.
    Мне не известен ни один город, большой или малый, который в условиях восемнадцатилетней осады жил бы столь полноценной жизнью, с такой надеждой и решимостью, как Западный Берлин. Зато стена является наиболее очевидным свидетельством и живой демонстрацией перед всем миром безуспешности коммунистической системы, однако мы не испытываем от этого удовлетворения… – Президент Кеннеди помедлил и завершил драматически: – Все свободные люди, где бы они ни жили, – граждане Берлина, и потому как свободный человек я с гордостью произношу слова: «Я – берлинец».
   При этих словах толпа, словно обезумев, восторженно взревела и завизжала, и многие из западных берлинцев и иностранцев прослезились. Анастасия, Максим и Ирина тоже бурно ликовали и приветствовали президента Соединенных Штатов, будучи, как все, растроганы до глубины души речью Кеннеди.
   Максим почувствовал, как сгущается атмосфера массовой истерии, и инстинктивно – из внутренней потребности защитить – обнял своих дам за талии и крепче прижал к себе. Он уже начал раскаиваться, что привел их на эту площадь, заполненную сотнями тысяч людей. Как запросто они могли быть сбиты с ног и изувечены, выйди толпа из-под контроля. И это чувство не покидало его до тех пор, пока он не доставил обеих женщин в «Кемпински отель». Только тогда он смог вновь дышать спокойно.
   А спустя несколько месяцев ему пришлось еще раз оживить в памяти речь, что довелось услышать на площади Рудольфа Вильде в Берлине, и он был воистину рад, что сходил на встречу с Джоном Кеннеди в тот теплый июньский день.

46

   День был яркий. Синело чистое бездонное небо, ярко светило солнце. Манхэттен показался Анастасии до блеска надраенным и отполированным. Небоскребы и прочие здания буквально сверкали в это свежее утро пятницы, когда она пересекала Пятую авеню, направляясь в «Бергдорф Гудмен». Она толкнула вращающуюся дверь и вошла в дорогой универсальный магазин. Лифт понес ее в отдел детских товаров. Вчера она сюда заходила, и ей приглянулось нарядное выходное платьице для двухгодовалой Аликс (хорошо бы оно подошло по размеру) и еще кое-какие вещички, с виду вполне подходящие для второго младенца. Их сыну Майклу исполнилось восемнадцать месяцев, и он быстро подрастал.
   Анастасия мысленно улыбнулась, подумав о детях. Венецианскими младенцами, называл их Максим, поскольку оба были зачаты в Венеции: Аликс – в июле на медовый месяц, Майкл – в августе, когда они ездили туда повторно.
   Пробыв с Максимом в Нью-Йорке всего неделю, она безумно тосковала по детям, волновалась за них, хотя при детях неотлучно находилась няня, Дженнифер, а также миссис Вудсон, экономка и повар, отменно следившая за порядком в семействе, да еще ее мать, прилетевшая из Парижа погостить в доме на Мэйфере, пока Анастасия сопровождала Максима в деловой поездке.
   Нельзя быть такой сумасшедшей трусихой, подумала Анастасия, выходя из лифта. Дети ведь в добрых, надежных руках. И все же она не выносила разлук ни с детьми, ни с мужем. Эти трое составляли весь ее мир. Почти все ее желания и помыслы были сосредоточены на них, и ее любовь к ним была безмерна.
   К радости Анастасии, платьице из розовой кисеи по-прежнему было на витрине. Она постояла, рассматривая его и представляя, как будет выглядеть в нем ее белокурая синеглазая дочурка.
   Через мгновение появилась старшая продавщица и, подтвердив, что платье должно быть девочке впору, сняла его с вешалки. Пока покупку заворачивали в специальную бумагу и укладывали в серебряную коробку, перевязывали красной лентой, Анастасия рассматривала комбинезончики и рубашонки для Майкла, решив купить по три штуки того и другого.
   Через двадцать минут она с двумя объемистыми пакетами в руках выходила из магазина. Взглянула на часы. Было без чего-то час, значит, на встречу с Максимом она явится минута в минуту. Они собирались вместе позавтракать в Дубовом зале в «Плаза Атэн». Ей надо было всего лишь перейти от магазина на противоположную сторону небольшой площади.
   Поднимаясь по ступенькам отеля, Анастасия понятия не имела о производимом ею впечатлении, не замечала она и восхищенных взглядов. В двадцать два года она была красива как никогда, ее кожа светилась здоровьем и жизненной энергией, длинные светлые волосы в этот день были забраны наверх, что ей очень шло. На ней была темная норковая шубка, на днях купленная Максимом, на ногах – черные лодочки на высоких каблуках. Руки в длинных замшевых перчатках цвета беж. В ушах искрились бриллиантики, жемчужное ожерелье украшало шею.
   Оставив шубку и пакеты в гардеробе, Анастасия прошла через вестибюль гостиницы и направилась в Дубовый зал.
   Максим заметил, как она вошла, и с сияющим лицом поднялся из-за стола, когда метрдотель подвел ее.
   Как хорош собой ее муж в этом темно-сером в мелкую клетку костюме и бледно-голубой сорочке! Ни один мужчина в зале не может с ним сравниться. По блеску его темных глаз она сразу догадалась, что у него было сегодня очень удачное деловое утро, и все встречи с бизнесменами Уолл-стрит завершились успешно. А почему, собственно, им не быть успешными? Ее муж гений. Это говорят все в один голос, даже подшучивают, что на нем-де благословение царя Мидаса. Какую бы сделку он ни организовал, он всегда сделает деньги, много денег, и выйдет победителем. Ее отец говорит, что Максим самый блестящий и одаренный бизнесмен и предприниматель, какого он когда-либо встречал, а в устах Александра Деревенко подобная похвала стоит многого.
   Не переставая улыбаться, Максим поцеловал супругу в щеку.
   – Ты сказочно выглядишь, – заметил он. – Тебе надо почаще носить красное, дорогая, очень идет к твоему лицу.
   – Что вы говорите? Благодарю вас, любезный сэр, – кокетливо ответила она. – Судя по твоему виду, ты определенно очаровал своих партнеров и банкиров и нынешним утром на Уолл-стрит добился своего.
   Он склонился над ней.
   – С тех пор как я добился своего от тебя, – сказал он, понизив голос, – только это и имеет теперь для меня значение, Стасси, любовь моя. Если успела забыть – напоминаю: я обожаю тебя. У меня имеется грандиозный план для нас.На сегодня я с делами покончил и, таким образом, полностью твой. После ленча мы с тобой быстренько назад в отель и… – он наклонился к ней еще ближе, зашептав на ухо, – займемся изумительной любовью. И кто знает, быть может, даже сделаем еще одного ребеночка.
   Она засмеялась, слегка зарделась и стала еще прелестней. Ее ясные глаза засияли ярче прежнего.
   – Блестящая мысль. И я тоже тебя обожаю. – Она крепко стиснула его руку и заглянула в бокал. – Вино? – удивилась она.
   – Да. Конечно, это не мой стиль – выпивать днем, но я все же заказал бутылочку «Сансерре». Подумал, не плохо бы отпраздновать сегодняшнее скромное дельце. Оно дало примерно двадцать один миллион долларов; немного, но это – только начало.
   – О, дорогой мой, это замечательно! Поздравляю тебя! А что значит «только начало»?
   – Начало деятельности «Уэст Инвест» в Америке. Выпьешь со мной бокал белого за успех?
   – Конечно выпью.
   Максим подал знак официанту, крутившемуся поблизости, тот мгновенно подошел и наполнил бокалы. Поставив бутылку обратно в ведерко, спросил, желают ли они заказать ленч.
   – Спасибо, через несколько минут, – ответил Максим, повернулся к Анастасии и поднял бокал.
   – Итак, за грандиозную авантюру, которую мы собираемся учинить в Нью-Йорке. – Он чокнулся с женой.
   Анастасия взглянула на него с любопытством:
   –  Авантюру?!
   – Я хочу задержаться в Штатах подольше, открыть здесь свою контору и, возможно, даже снять квартиру на Пятой авеню или в Саттон-Плейс. Где тебе больше понравится. Как ты смотришь на то, чтобы несколько месяцев в году жить в Манхэттене?
   Колебание ее было совсем непродолжительным.
   – Если этого хочешь ты, то, само собой, я – за. Нью-Йорк – изумительный город. Но… а как же дети? Что будет с их занятиями?
   – Девочка дорогая моя, но они же еще маленькие! У нас есть еще уйма времени, чтобы позаботиться о школе и всем прочем. Ты права, это в самом деле изумительный город. В особенности он хорош для бизнеса. Это место не лишено будущего. По моему мнению. Вот это я имел в виду, сказав «авантюра».
   – Все говорят, что ты очень прозорлив и мудр, и я знаю, ты таков и есть. – Она помолчала. – Так что я с тобой до самого конца.
   Он расплылся в улыбке, лицо его выражало сплошной восторг.
   – Благодарю тебя за чудесный вотум доверия, любовь моя. Ты лучшая из жен, что у меня были.
   – И единственная,других не будет! – парировала она, рассмеявшись вместе с ним.
   – Наверное, нам следует заглянуть в меню, – предложил Максим, вручая ей карточку.
   – Спасибо. – Она положила ее перед собой. – Вообще-то я знаю, чего мне хочется: ухи из мидий и запеченной на решетке пикши по-бостонски.
   – Я тоже съем супу, а на второе, кажется, мне приглянулся кусок вон того жареного мяса, что нарезает официант. Выглядит очень аппетитно.
   Максим сделал заказ.
   – Ты готовил эту операцию в такой тайне. Не можешь ли рассказать мне, в чем ее суть? Теперь, когда дело уже сделано.
   – Ну конечно могу. Я купил компанию под названием «Алландейл Групп», со штаб-квартирой здесь, в Нью-Йорке.
   – Что она собой представляет? – Анастасия равнодушно взглянула на него: – Название ни о чем мне не говорит.
   – «Алландейл Групп» – это компания, владеющая довольно разнообразной собственностью и недвижимостью. Например, у них есть небольшой косметический кабинет «Марианна Монтевеккио», недвижимость в Манхэттене и на Лонг-Айленде, заводик по производству инструментов и штампов и большая пекарня, обеспечивающая продукцией половину булочных в городе и в пригородах. Как я сказал, наличность компании довольно-таки разношерстна, и в этом состоит главная проблема. Я планирую распродать нерентабельные предприятия, оставить лишь те, что приносят прибыль.
   – Это какие же?
   – Контора по торговле недвижимостью и косметический кабинет. Эти два я собираюсь реорганизовать. Планирую в будущем году запустить косметическую линию Монтевеккио в Англии и Европе. Там это дело пойдет хорошо. – По его губам пробежала слабая усмешка, та самая, что обычно свидетельствовала о его абсолютной уверенности. – В этом и состоит искусство перекупки: знать, что продать, а что придержать.
   – Ты любишь эти свои мелкие перекупки, да?
   Он посмотрел на нее:
   –  Мелкие.Не такие уж они мелкие, мой Персик.
   Она бросила на него сердитый взгляд:
   – Я не желаю, чтобы ты меня так называл!
   – Отчего же, очень подходящее для тебя имя. Да и потом, тебя очень приятно вкушать. – Он расплылся в обольстительно-насмешливой улыбке, нагнулся к ней, поцеловал в щеку и продолжал: – Такого рода перекупка, или, как мы ее называем, тейковер, – чудеснейшее изобретение. Это такой сказочный способ, позволяющий экономить годы, которые обычно уходят на создание компании, а приносит этот способ ощутимые доходы. Это очень увлекательное дело – подбирать подходящую для тейковера компанию, а затем брать ее в оборот.
   – Я полагаю, это как раз тот этап в бизнесе, который тебе нравится больше всего.
   Он неопределенно покачал головой:
   – Ну, положим, на этом этапе моя деятельность достаточно драматична, но я люблю бороться с финансовыми трудностями, а уж затем заниматься реорганизацией, подходя к этому творчески, укрупняя, развивая и совершенствуя купленные предприятия. Я не в фантики играю, не хочу строить империю из бумажек. И я не пенкосниматель. Я предпочитаю держать купленные компании и управлять ими, если даже и снят жирок. Так или иначе, я…
   Максим умолк, поскольку подошел официант и поставил перед ними по тарелке супа из мидий.
   – По-твоему, у этой косметической компании есть будущее?
   – Очень вероятно. Как здесь, так и в Европе. Ты пойми, ею плохо управляли, кроме того, этим товарам требуется новая упаковка, новый подход к маркетингу. Продукция-то превосходная и… – Максим замолчал, так как его внимание привлек инцидент, возникший у входа в Дубовый зал.
   Два официанта возбужденно переговаривались со старшим. Один жестикулировал, возмущаясь, другой, не скрывая, плакал. Максим заметил, что старший в замешательстве, белый как мел.
   – Что-то там творится непонятное. По-моему, что-то произошло, – сказал он, хмурясь. – Ты взгляни на старшего. Он просто убит чем-то. И официанты, похоже, бездействуют.
   – Возможно, кому-то в ресторане стало плохо. – Анастасия посмотрела вокруг. Она жестом привлекла внимание официанта, выбежавшего из кухни через служебный вход, и поманила его.
   Официант застыл у их столика. От взгляда Анастасии не укрылось выражение его лица: мрачное, а в глазах смертельный ужас.
   – Что происходит? – вполголоса спросила она. – Что-нибудь случилось? Мы не могли не заметить…
   – Его застрелили, – ответил официант; голос его задрожал и как-то надломился, когда он добавил: – Президента застрелили.
   – Президента, – машинально повторил Максим, не понимая официанта, но видя его отчаяние. – Но не президента Кеннеди, я надеюсь…
   Официант кивнул, не в силах произнести ни слова. Его глаза налились слезами, лицо исказила гримаса боли. Он повернулся на каблуках и убежал обратно на кухню.
   Максим с Анастасией сидели, уставившись друг на друга, и никак не могли взять в толк то, о чем секунду назад услышали.
   Однако новость быстро распространилась по залу. Посетители обращались друг к другу, незнакомые люди за соседними столиками обменивались репликами. Вскоре гул голосов охватил зал.
   Максим швырнул на столик салфетку, резко отодвинулся вместе со стулом и вскочил.
   – Пошли! – крикнул он и полетел через зал с такой скоростью, что Анастасии пришлось бегом поспевать за ним.
   Подскочив к старшему официанту, Максим жестким тоном спросил:
   – Это правда? Действительно президент Кеннеди убит?
   Лицо старшего успело осунуться от горя.
   – Да, в Далласе. Около часа тридцати. Мы слышали на кухне по радио.
   Максим и Анастасия стояли в молчании.
   Через секунду Максим достал из кармана пиджака бумажник, вынул два стодолларовых билета и отдал старшему официанту.
   – Этого хватит с лихвой, – пробормотал он и, взяв за руку Анастасию, покинул Дубовый зал.
   Придя к себе в номер, они застыли посреди гостиной, не отрываясь смотрели в телевизор.
   Бессмыслица, ужас, нелепость, невозможно поверить в случившееся. Они, окаменев, стояли и слушали Уолтера Кронкайта, сообщавшего о покушении на президента.
   Под скулами Кронкайта перекатывались желваки, его обычно спокойный голос срывался, когда он повторял сказанное, по всей видимости, для только что подключившейся группы телезрителей.
   Джон Фитцджеральд Кеннеди, тридцать пятый президент Соединенных Штатов, был мертв. Пуля убийцы поразила его в затылок, когда он проезжал по улицам Далласа в открытом автомобиле. Тело президента поместили в госпиталь «Парк-ленд Мемориал», что в столице Техаса.
   В голове Максима новость никак не укладывалась. Факты не стыковались, хоть ты тресни, и он все щелкал переключателем программ, слушая то Си-би-эс, то Эн-би-си, в стремлении уловить крохи дополнительной информации в изложении других дикторов и комментаторов, столь же ошеломленных и скорбных, что и Уолтер Кронкайт.
   В какой-то момент Анастасия опустила глаза и увидела подол своего чудесного красного платья. Она подумала: О Боже! Это же цвет крови! И, прикрыв рот ладонью, убежала в спальню – ее душили слезы. Она разрыдалась почти в голос, торопливо расстегивая молнию. Платье свалилось с нее, Анастасия переступила через него и кинулась надевать темный кашемировый свитер и соответствующую юбку. Через некоторое время она возвратилась в гостиную.
   Максим был погружен в телевизионные новости, и Анастасия поняла, что он даже не заметил ее короткого отсутствия. Она прошла к дивану, а немного погодя муж подсел к ней. Они сидели рядом и смотрели телепередачу, держась за руки.
   Вдруг он повернул к ней опечаленное лицо и сказал хрипловатым голосом:
   –  Не могу в это поверить.Мы же только что этим летом видели его в Берлине, слушали его речь у городской ратуши. Просто немыслимо представить его мертвым.
   Анастасия заметила в его глазах слезы и сжала его руку. Максим достал платок, промокнул глаза и откинулся на спинку дивана; она чувствовала, что муж словно выжат до последней капли.
   – Он выглядел таким молодым в тот день в Берлине, – тихо сказала она, – и таким красивым, и солнце золотило его светлые, рыжеватые волосы. Я – берлинец,сказал он…
   – Я помню… Я очень хорошо это помню.
   – Почему, Максим? Почему? Почему его убили?
   Максим покачал головой. У него не было ответа, во всяком случае, такого, который звучал бы разумно.
   – Как мог кто-то захотеть убить Джона Кеннеди? – повторила она вопрос более настойчиво.
   – Не знаю, Стасси, я просто не знаю.
   – В каком кошмарном мире мы живем! – воскликнула Анастасия.
   – Он никогда не был иным, – угрюмо промолвил Максим.
   – Да. Да, мой милый, знаю, – прошептала она, вдруг вспомнив о том, какой смертью умерли его родители, и о холокосте.
   Оба просидели перед телевизором еще много часов. Они мало говорили друг с другом, окунувшись в поток новостей, напряженно слушая, ловя каждую подробность этого бессмысленного убийства, этого страшнейшего в истории Соединенных Штатов преступления.
   В ту пятницу, 22 ноября, Линдон Джонсон появился на экране телевизора в шесть пятнадцать вечера. В качестве нового президента он выступил со своим первым обращением к скорбящему народу, сокрушенному чудовищным по бессмысленности актом насилия в Далласе.
   – Он мертв, – пробормотал Максим, скорее самому себе. – Джон Кеннеди мертв. – И он тяжело вздохнул, наконец осознав этот факт.
   «Я – берлинец», «Я – берлинец»…
   Максим в испуге проснулся. В голове эхом звучали слова Кеннеди, сказанные в Берлине. В спальне было почти темно, Максим всматривался в лицо Анастасии, мирно спавшей на своей половине, дыхание ее было ровным. Он полежал еще какое-то время, пытаясь вновь уснуть. Когда же понял, что сна нет ни в одном глазу, соскользнул с постели и прошел в гостиную, прикрыв за собой дверь в спальню.
   Окна гостиной в их номере выходили на Пятую авеню. Он подошел к одному из них и стал смотреть на деревья Центрального парка. Перевел взгляд влево и посмотрел на «Плазу», находившуюся напротив. Яркий свет падал из окон отеля на площадку перед широкой парадной лестницей. Опустевшие улицы казались унылыми и по-зимнему неуютными в бледном свете фонарей.
   Максим вздохнул, отвернулся от окна и прилег на диван. Мысли неслись нескончаемой чередой.
   Судя по выступлениям телевизионных комментаторов, убийству Кеннеди не мог найти объяснение ни он, ни кто-либо другой. Что это, поступок одиночки? Сумасшедшего? Или же заговор? Тогда чей? Фашистов? Коммунистов? Кто может сказать с уверенностью? Навряд ли кто-нибудь может это знать достоверно. Одно было очевидно: сегодня утром в Америке сорвалось с цепи зло,оно пустилось по стране и поразило ее безумным актом чудовищного, бессмысленного насилия.
   Он всегда знал, что зло бродит рядом, что оно притаилось за углом. Он знал это сызмальства. Это стало ясно для него, когда Тедди рассказала ему о преступлениях против евреев, совершавшихся в нацистской Германии. Тедди воспринимала немцев неоднозначно. Однако он никаких особых чувств к ним не питал, а уж о ненависти и говорить нечего. Было лишь ненасытное любопытство. Более того, даже будучи евреем, чьи родители стали жертвами Третьего рейха, он отнюдь не считал нынешнее поколение немцев ответственным за преступления прошлого.
   Когда он приезжал в Германию навестить Ирину Трубецкую, он имел обыкновение присматриваться к людям на улице, в кафе или магазинах и всегда удивлялся, как мог такой сильный и горделивый народ, как немцы, опуститься до того, чтобы пойти за Гитлером. Конечно, этот убийца с манией величия ослепил их своей гордыней, оглушил высокопарной риторикой, обещаниями экономического процветания, лучшей жизни, сильной и стабильной Германии, свободной от коммунизма. Большинство немцев последовали за ним, не задаваясь вопросами, видя в нем не шарлатана, каковым он был на самом деле, а харизматического лидера, который приведет их к достатку и славе.