Страница:
увиделее в пятницу и до субботы фактически больше не видел.
– Но сегодня только среда!
– Не имеет значения, я знаю, что у меня за чувство. Это что-то такое, чего я никогда раньше не испытывал. Она – та самая. Единственная.
Тедди была совершенно ошарашена, сидела и безмолвно смотрела на него.
– Ты ее полюбишь, Тедди, я знаю наперед, – заверил Максим. – Она как раз из тех девушек, о которых ты всегда для меня мечтала.
– О, Максим, миленький, это так… так скоропалительно.Откуда тебе знать или быть уверенным…
– Сколько времени потребовалось тебе,чтобы разобраться в своем чувстве к Марку, когда ты встретила его? – мягко спросил Максим, со значением взглянув на нее.
Она не отвечала, лишь задумчиво смотрела в одну точку.
– Да, твоя взяла. Всего несколько часов, от силы – несколько дней, не больше.
– Точно! Много времени и не требуется, чтобы человек понял, что он чувствует по отношению к другому человеку. Очень мало времени надо для этого, по моему опыту.
– Ты прав.
– В конце концов, я не намерен жениться на ней завтра же, так что у нас еще будет возможность узнать друг друга получше.
– Когда же выдумаете играть свадьбу?
– Будущим летом. Мы должны подождать год. Ты понимаешь, ей всего восемнадцать.
Тут Тедди и вовсе растерялась. Она старалась не показать это, но ей не очень-то удалось, и, отпив глоток, она поставила бокал на стол, посмотрев Максиму в глаза:
– Кто она такая?
– Анастасия Деревенко, – начал он рассказывать. И подробно описал, как они познакомились, и все прочее, что ему было известно об Анастасии.
Когда он закончил, Тедди сказала:
– Буду с нетерпением ждать знакомства с ней. Она, судя по твоему рассказу, очень незаурядная девушка… и из хорошей семьи. Я…
– Она не еврейка, Тедди, – спокойно сообщил он, перебив. – Это на всякий случай, если ты подумаешь, что они российские евреи – ашкенази. Нет, она не из них. Я надеюсь, что это не огорчит тебя и не расстроит. – Говоря это, Максим положил свою руку на ее и пытливо всматривался ей в глаза.
Тедди сидела очень беспокойная, не отводя взгляда. Наконец она медленно произнесла:
– Нет, не думаю, чтобы это очень меня волновало. Мне, конечно, было бы приятно, женись ты на еврейской девушке. Всегда ведь удобнее воспитывать детей, когда родители единоверцы, но для меня гораздо большее значение имеет ваше счастье, а не что-либо еще. Если Анастасия собирается сделать тебя счастливым, значит, пусть так и будет. – С улыбкой, полной любви, она добавила: – К тому же ты мог жениться и на еврейке, а результат был бы плачевным. Лучше уж ты женишься на нееврейке и будешь счастлив.
Максим почувствовал колоссальное облегчение, и напряженное выражение сошло с его лица.
– Я знал, Тедди, что могу рассчитывать на тебя. Я знал, что ты сумеешь подойти к ситуации самым интеллигентным образом и не допустишь, чтобы вопрос веры заслонил суть дела. Ты же никогда насильно не пичкала меня такими вещами, пока я рос. Марк тоже ведь не больно религиозен, как ты считаешь, а?
– Нет, конечно, и никогда не был, ты же прекрасно знаешь. Например, он никогда не настаивал, чтобы в тринадцать лет тебя привели в синагогу на бар мицвах. И тем не менее его родители, хоть и принадлежат к реформистам, довольно-таки религиозны, придерживаются традиций. Но ты ведь знаешьтетю Кетти, Максим. Однако не будем из-за них волноваться. Тебе двадцать пять лет, и если кто-нибудь отдает себе отчет в своих поступках, так это ты.
И кроме того, сказала себе Тедди, я вообще не придаю в наше время большого значения религии. После того, что Господь учинил над нами. Бог давно отступился от евреев. И еслиБог есть, то могу этому только удивляться, когда думаю о холокосте.
Максим взял руку Тедди и крепко сжал ее:
– Благодарю тебя, Тедди. И спасибо тебе за то, что ты такая. Правда, ведь таких, как ты, больше нет нигде, ты – единственная.
– То же самое я могу сказать о тебе, милый. Итак, что касается Анастасии, то мое благословение ты имеешь, и Марка тоже, ручаюсь за него. Теперь самое важное знать, когда ты познакомишь нас с ней.
– В августе. Она собирается приехать в гости к своей бабушке, та живет недалеко от вас, на Честерс-стрит. Я думаю, ты могла бы устроить дома небольшой обед для нас четверых. Если только ты не предпочтешь куда-нибудь пойти для этого.
– Может быть, мы могли бы решить это попозже?
Максим кивнул:
– Сразу после ленча у тебя есть какие-нибудь дела?
– Ничего важного. А почему ты спрашиваешь?
– Я хотел бы заглянуть в сейф в банке Росситера, посмотреть на мамино бриллиантовое кольцо. Может быть, Марк почистил бы его и привел в порядок. Я задумал подарить его Анастасии на помолвку.
– Идея премилая, Максим, и мы можем пойти в банк прямо отсюда, и уж поскольку мы там сегодня будем, я хочу, чтобы ты перевел сейф на свое имя. Я давным-давно прошу тебя об этом и не понимаю, почему ты не хочешь.
– Это такое занудство, Тедди, пусть остается на твоем имени.
– Сейф должен быть на твоем, – настаивала она.
– Ну ладно, пусть будет по-твоему, если ты считаешь, что так лучше. Мы сделаем это сегодня.
– Вот и хорошо. Тебе также надо посмотреть на другие мамины драгоценности. У тебя может появиться желание тоже подарить их Анастасии.
– Хорошая мысль. Давай тогда закажем ленч?
– Да, пожалуй, пора это сделать, если мы хотим попасть в банк до трех часов.
Максим подал знак одному из крутившихся поблизости официантов, тот сразу же подошел с меню. Тедди спрятала за карточкой лицо, думая не о еде, а о письме Урсулы, написанном двадцать лет назад в Париже. Тедди ни разу не могла отважиться и дать письмо Максиму или рассказать о его содержании, даже когда ему исполнился двадцать один год. Оно по-прежнему хранилось в другом банковском сейфе: Тедди из предосторожности давно поместила его отдельно от украшений Урсулы.
Если он достаточно взрослый, чтобы жениться, то он достаточно зрелый и для того, чтобы прочитать это письмо, думала сейчас Тедди. Я отдамего ему. Я должна.Да, отдам письмо до женитьбы. Приняв это решение после долгих колебаний, она испытала такое колоссальное облегчение, будто у нее свалилась гора с плеч.
Она быстро пробежала глазами название блюд, взглянула на обложку меню и улыбнулась:
– Мне для начала креветки и печеный морской язык.
– О! – воскликнул Максим и рассмеялся. – И я решил взять то же самое.
После того как он сделал заказ, они продолжали оживленно беседовать, и Тедди наслаждалась его счастьем. Целиком погрузившись в планы Максима, она выбросила письмо из головы, думая, что займется им позднее.
Сейчас ей было невдомек, что позднее ей опять не хватит духу, и письмо останется лежать запертым в сейфе банка Росситер, так и не прочтенным Максимом.
43
– Но сегодня только среда!
– Не имеет значения, я знаю, что у меня за чувство. Это что-то такое, чего я никогда раньше не испытывал. Она – та самая. Единственная.
Тедди была совершенно ошарашена, сидела и безмолвно смотрела на него.
– Ты ее полюбишь, Тедди, я знаю наперед, – заверил Максим. – Она как раз из тех девушек, о которых ты всегда для меня мечтала.
– О, Максим, миленький, это так… так скоропалительно.Откуда тебе знать или быть уверенным…
– Сколько времени потребовалось тебе,чтобы разобраться в своем чувстве к Марку, когда ты встретила его? – мягко спросил Максим, со значением взглянув на нее.
Она не отвечала, лишь задумчиво смотрела в одну точку.
– Да, твоя взяла. Всего несколько часов, от силы – несколько дней, не больше.
– Точно! Много времени и не требуется, чтобы человек понял, что он чувствует по отношению к другому человеку. Очень мало времени надо для этого, по моему опыту.
– Ты прав.
– В конце концов, я не намерен жениться на ней завтра же, так что у нас еще будет возможность узнать друг друга получше.
– Когда же выдумаете играть свадьбу?
– Будущим летом. Мы должны подождать год. Ты понимаешь, ей всего восемнадцать.
Тут Тедди и вовсе растерялась. Она старалась не показать это, но ей не очень-то удалось, и, отпив глоток, она поставила бокал на стол, посмотрев Максиму в глаза:
– Кто она такая?
– Анастасия Деревенко, – начал он рассказывать. И подробно описал, как они познакомились, и все прочее, что ему было известно об Анастасии.
Когда он закончил, Тедди сказала:
– Буду с нетерпением ждать знакомства с ней. Она, судя по твоему рассказу, очень незаурядная девушка… и из хорошей семьи. Я…
– Она не еврейка, Тедди, – спокойно сообщил он, перебив. – Это на всякий случай, если ты подумаешь, что они российские евреи – ашкенази. Нет, она не из них. Я надеюсь, что это не огорчит тебя и не расстроит. – Говоря это, Максим положил свою руку на ее и пытливо всматривался ей в глаза.
Тедди сидела очень беспокойная, не отводя взгляда. Наконец она медленно произнесла:
– Нет, не думаю, чтобы это очень меня волновало. Мне, конечно, было бы приятно, женись ты на еврейской девушке. Всегда ведь удобнее воспитывать детей, когда родители единоверцы, но для меня гораздо большее значение имеет ваше счастье, а не что-либо еще. Если Анастасия собирается сделать тебя счастливым, значит, пусть так и будет. – С улыбкой, полной любви, она добавила: – К тому же ты мог жениться и на еврейке, а результат был бы плачевным. Лучше уж ты женишься на нееврейке и будешь счастлив.
Максим почувствовал колоссальное облегчение, и напряженное выражение сошло с его лица.
– Я знал, Тедди, что могу рассчитывать на тебя. Я знал, что ты сумеешь подойти к ситуации самым интеллигентным образом и не допустишь, чтобы вопрос веры заслонил суть дела. Ты же никогда насильно не пичкала меня такими вещами, пока я рос. Марк тоже ведь не больно религиозен, как ты считаешь, а?
– Нет, конечно, и никогда не был, ты же прекрасно знаешь. Например, он никогда не настаивал, чтобы в тринадцать лет тебя привели в синагогу на бар мицвах. И тем не менее его родители, хоть и принадлежат к реформистам, довольно-таки религиозны, придерживаются традиций. Но ты ведь знаешьтетю Кетти, Максим. Однако не будем из-за них волноваться. Тебе двадцать пять лет, и если кто-нибудь отдает себе отчет в своих поступках, так это ты.
И кроме того, сказала себе Тедди, я вообще не придаю в наше время большого значения религии. После того, что Господь учинил над нами. Бог давно отступился от евреев. И еслиБог есть, то могу этому только удивляться, когда думаю о холокосте.
Максим взял руку Тедди и крепко сжал ее:
– Благодарю тебя, Тедди. И спасибо тебе за то, что ты такая. Правда, ведь таких, как ты, больше нет нигде, ты – единственная.
– То же самое я могу сказать о тебе, милый. Итак, что касается Анастасии, то мое благословение ты имеешь, и Марка тоже, ручаюсь за него. Теперь самое важное знать, когда ты познакомишь нас с ней.
– В августе. Она собирается приехать в гости к своей бабушке, та живет недалеко от вас, на Честерс-стрит. Я думаю, ты могла бы устроить дома небольшой обед для нас четверых. Если только ты не предпочтешь куда-нибудь пойти для этого.
– Может быть, мы могли бы решить это попозже?
Максим кивнул:
– Сразу после ленча у тебя есть какие-нибудь дела?
– Ничего важного. А почему ты спрашиваешь?
– Я хотел бы заглянуть в сейф в банке Росситера, посмотреть на мамино бриллиантовое кольцо. Может быть, Марк почистил бы его и привел в порядок. Я задумал подарить его Анастасии на помолвку.
– Идея премилая, Максим, и мы можем пойти в банк прямо отсюда, и уж поскольку мы там сегодня будем, я хочу, чтобы ты перевел сейф на свое имя. Я давным-давно прошу тебя об этом и не понимаю, почему ты не хочешь.
– Это такое занудство, Тедди, пусть остается на твоем имени.
– Сейф должен быть на твоем, – настаивала она.
– Ну ладно, пусть будет по-твоему, если ты считаешь, что так лучше. Мы сделаем это сегодня.
– Вот и хорошо. Тебе также надо посмотреть на другие мамины драгоценности. У тебя может появиться желание тоже подарить их Анастасии.
– Хорошая мысль. Давай тогда закажем ленч?
– Да, пожалуй, пора это сделать, если мы хотим попасть в банк до трех часов.
Максим подал знак одному из крутившихся поблизости официантов, тот сразу же подошел с меню. Тедди спрятала за карточкой лицо, думая не о еде, а о письме Урсулы, написанном двадцать лет назад в Париже. Тедди ни разу не могла отважиться и дать письмо Максиму или рассказать о его содержании, даже когда ему исполнился двадцать один год. Оно по-прежнему хранилось в другом банковском сейфе: Тедди из предосторожности давно поместила его отдельно от украшений Урсулы.
Если он достаточно взрослый, чтобы жениться, то он достаточно зрелый и для того, чтобы прочитать это письмо, думала сейчас Тедди. Я отдамего ему. Я должна.Да, отдам письмо до женитьбы. Приняв это решение после долгих колебаний, она испытала такое колоссальное облегчение, будто у нее свалилась гора с плеч.
Она быстро пробежала глазами название блюд, взглянула на обложку меню и улыбнулась:
– Мне для начала креветки и печеный морской язык.
– О! – воскликнул Максим и рассмеялся. – И я решил взять то же самое.
После того как он сделал заказ, они продолжали оживленно беседовать, и Тедди наслаждалась его счастьем. Целиком погрузившись в планы Максима, она выбросила письмо из головы, думая, что займется им позднее.
Сейчас ей было невдомек, что позднее ей опять не хватит духу, и письмо останется лежать запертым в сейфе банка Росситер, так и не прочтенным Максимом.
43
– Надо сказать, успехи Максима впечатляют, ты не находишь? – спросила Марго Деревенко, посмотрев на Александра.
Ее муж сидел в своем любимом кресле у окна в малой гостиной дома на Фобур Сен-Жермен. Стоял теплый погожий вечер конца июля 1961 года, и чета Деревенко наслаждалась аперитивом перед ужином.
Александр, пригубивший стакан виски с содовой, отпил глоток.
– Да, просто невероятно. Это же выдающийся успех – сделать миллион фунтов в неполные тридцать лет. Перед таким – шляпу долой!
– Анастасии повезло с ним, – тихо проговорила Марго, затем тряхнула головой и слегка усмехнулась, скорее даже про себя. – А я-то еще сомневалась в нем, когда они два года назад сказали нам, что хотят пожениться.
– А я – нет, и ты прекрасно это знаешь, – заметил Александр. – И я абсолютно не верил всей этой чуши про его плейбойство. – Он бросил на жену мудрый, понимающий взгляд: – Если честно, Марго, то я даже надеялся, что он еще до знакомства с Анастасией своеотгулял и перебесился, так что ему не будет нужды гулять после женитьбы. Я всегда верю в мужчину, который переболел всей этой чепухой прежде, чем связать себя брачными узами.
– Согласна с тобой целиком и полностью! – воскликнула Марго. Она опустилась на обтянутый бежевым шелком диванчик в стиле Людовика XV, скрестив свои стройные ноги, и машинально отпила глоток шампанского. После маленькой паузы она заметила: – Максим очень умный, ты не находишь, Алекс?
– «Умный» – не то слово, дорогая. Я считаю его гениальным. Он – финансовый гений.
Марго уставилась на Александра:
– Почему? С какой стати? Я хочу сказать, что делаетего в твоих глазах финансовым гением?
– Ответить на это не просто. – Ее муж на несколько минут погрузился в раздумья. Затем, поставив виски на антикварный столик рядом с креслом, на котором сидел, он, качнувшись, встал и быстро пошел к двери. Обернулся и поманил ее жестом. – Поди-ка сюда на минутку, Марго, – сказал он и вышел в холл.
Недоуменно наблюдавшая за ним Марго встала и поспешила вслед за мужем.
Он стоял перед «Голубыми танцовщицами» Дега и, когда она приблизилась, повернулся к ней, плавным движением руки показав на картину.
– Что это? – спросил он.
– Ну картина, разумеется.
– Да, но это также и продукт, результат,если тебе угодно, художественного гения. «Уэст Инвест»", – компания, созданная Максимом, есть продуктфинансового гения. Тебе понятно, к чему я клоню?
Марго утвердительно кивнула. Он продолжал:
– Как я теперь не могу тебе объяснить, каков творческий импульс внутри художника, наделяющий его способностью создать изумительное произведение искусства, подобное этому, так не могу и объяснить, что исподволь побуждает Максима образовать невероятно удачливую компанию или заключить потрясающе выгодную сделку. – Александр покачал головой и кисловато улыбнулся. – Так же, как не могу объяснить гениальность Рахманинова, или Пуччини, или Уильяма Шекспира и Эмилии Бронте.
– Это дар, – сказала Марго, взор ее оживился. – Гений художника – великий дар! Человек не может его приобрести, он с ним рождается, и он ему присущ всегда, с самого младенчества, становится очевидным в детстве и расцветает в зрелости. И так же, как великий художник, писатель или композитор рожден гениальным, родился гением и Максим. Тедди как-то мне рассказывала, что математический талант у него проявился в шесть или семь лет. Вундеркинд.
– Да-да, помню. Однако полагаю, тут требуется нечто неизмеримо большее, чем блестящие успехи в счете. – Александр взял жену за руку и повел обратно в малую гостиную. – На мой взгляд, Максим обладает сверхъестественной остротой и проницательностью ума, – сказал он вполголоса, – и, что более важно, экстраординарной способностью провидеть.
– Заявив о своей неспособности объяснить, что такое финансовая гениальность, ты, мне кажется, именно это и сделал, то есть объяснил, – заметила Марго, любовно взирая на него.
– Нет, нет, ничего подобного, Марго. Я только царапнул по поверхности, отметил несколько черт его натуры. Я не претендую на то, что когда-нибудь сумею проникнуть в самую глубь души Максима, разобраться в ее механике, потому что совершенно точно знаю: это за пределами возможного.
Марго понимающе кивнула:
– Уверена, что это никому не под силу. Он невероятно сложный человек. Это даже Анастасия мне говорила.
Александр бросил на нее зоркий, настороженный взгляд.
– Я надеюсь, никаких проблем?
– Никаких, мой дорогой, нет даже и в помине. Они по уши, до безумия влюблены друг в друга. – Это было сказано походя, между прочим.
– Учитывая его биографию, я ничуть не удивлюсь его сложности, – заметил вполголоса Александр, потом, глянув на жену, признался: – Иной раз мне кажется, что у Максима есть джинн-подсказчик. Я просто не представляю, откуда он черпает свои идеи, что наводит его на точное решение или почему он делает те или иные ходы, но все они – блестящие. Да, все, что ни делает наш зять в бизнесе, – блистательно. У меня нет ни малейшего сомнения в том, что Максим сколотит гигантское состояние и обретет огромную власть. То, что он сейчас продает «Уэст Инвест» и получает миллион фунтов чистой прибыли, это только начало. Давай не будем забывать, что ему всего лишь двадцать семь лет.
– Он доказывает свою способность быть незаурядным провидцем, – сказала Марго. – Ну и, конечно же, любящим и нежным мужем, и, как я вижу, он собирается стать примерным отцом, Александр. Это же просто замечательно. Все признаки налицо. Он буквально боготворит крошку Аликс.
– Коли зашла речь о нашей внучке, давай сходим наверх и поглядим на нее перед тем, как идти обедать, а?
Ответом на его предложение явилась радостная улыбка Марго, тотчас вскочившей с дивана. Она первой направилась к дверям гостиной, и они стали подниматься по лестнице на следующий этаж, где находилась старая спальня Анастасии. Недавно Марго все устроила заново, и теперь там была детская для четырехмесячного младенца.
В дверях комнаты, соседней с детской, появилась Дженнифер, английская няня, заслышавшая шаги на лестнице. Она стояла и улыбалась в ожидании, когда дед с бабкой поднимутся на площадку.
– Нам можно взглянуть на Аликс перед тем, как мы пойдем обедать, Дженнифер? – спросила Марго.
– Разумеется, мадам Деревенко. Она, как всегда, крепко спит. – Юная няня улыбнулась: – Она такой чудесный ребеночек, никогда не пикнет.
Марго с Александром на цыпочках прошли по ковру слабо освещенной детской и постояли, любуясь своей внучкой, спокойно спавшей в плетеной колыбели, украшенной розовыми шелковыми лентами и бантами.
Когда они подняли головы, их глаза встретились над колыбелькой, и они улыбнулись друг другу удовлетворенно и горделиво. Затем также на цыпочках, тихонько удалились, чтобы не разбудить малышку.
По пути вниз Александр вполголоса говорил:
– Я рад, что они поехали в Венецию на второй медовый месяц. Если чуточку повезет, может быть, они соорудят нам еще и внука.
Марго улыбнулась.
Венеция – мираж, плавучая греза, переливы голубого и серебряного, туманы, легко парящие над лагуной и каналами. Выступают силуэты древних зданий, в приглушенном свете видны их очертания, и повсюду ощущение умиротворенности и покоя.
«La serenissima», – прошептала Анастасия название, данное венецианцами родному городу сотни лет назад. La serenissima…Несказанно красивый в своей великолепной неповторимости, этот простирающийся между морем и небом город стал ее любимым местом на земле, пленившим ее с первого, еще детского взгляда. Все в нем восхищало и завораживало ее, она оказалась навсегда во власти его чар, пленницей его тайн и нетленной красоты, удивительных грез и мечтаний.
Анастасия стояла босиком у окна их номера в отеле «Даниэли», любуясь все еще туманной в этот ранний час утра лагуной. Она была настолько переполнена счастьем, что из боязни утраты едва осмеливалась о нем думать. «Не искушай богов ревнивых» – откуда-то пришло ей на ум. Она придвинулась ближе к окну и, полусонная, прислонилась к стеклу лбом, витая мыслями Бог знает где. Но центром их кружения был Максим. Он был ее сном и ее явью. Он был ее миром: солнцем, луной, звездами – без него у нее не было бы ничего.
Из ее уст вырвался легкий вздох. Скоро им предстоит покинуть Венецию. Неделя пролетела незаметно. Их короткий летний отпуск подходит к концу. Но каждый день сам по себе был сказочно чудесен, великолепен, был возвратом в их медовый месяц с той лишь разницей, что все было еще лучше, чем прежде, если такое вообще мыслимо. Он чудо, ее красавец муж. Любовь к нему была так сильна, что временами она думала, вот-вот не выдержит, и было невыносимо трудно не быть рядом с ним, ей хотелось всегда быть только рядом.
Внезапно в мозгу возникла строка из Песни Соломона: «Я принадлежу возлюбленному моему, а возлюбленный мой – мне». Это была правда, именно так было с ними. Они принадлежали друг другу. И вспомнилась еще строка из той же книги Библии: «Я изнемогаю от любви». Как точно сказано. Она нередко чувствовала себя почти больной, испытывала слабость в ногах, ее всю лихорадило и трясло, томительно влекло к нему. Не было минуты в течение дня, чтобы ее тело не жаждало его рук, чтобы ей мучительно не хотелось его присутствия. Он был удивительный любовник, удивительный муж…
Анастасия была настолько поглощена мыслями о нем, что не слышала, как он встал с постели и подошел. Она удивленно вздрогнула, ощутив его сильные прохладные руки на своих нагих плечах.
– Что ты делаешь, поднявшись в такую рань, любовь моя? – теплым сладкозвучным голосом прошептал Максим в ее белокурый затылок и развернул ее к себе лицом.
– Мне не спалось, – прошептала она, касаясь рукой его щеки, устремив вверх преисполненный любви и повлажневший от эмоций взгляд.
Он прильнул к ней, она к нему, их ищущие рты сомкнулись. Максим обнял ее и прижал еще крепче.
Слившись в поцелуе, они стояли у окна. Он дал своим рукам соскользнуть по ее шелковистой спине, лечь на округлые ягодицы и потом вдавил их в себя. Тела их превосходно соединились друг с другом. Он подумал: мы единое целое – две половины. Он приоткрыл ей губы, проник в ее рот языком, чтобы коснуться ее языка. Анастасию опалило желание, она почувствовала, как внутри нее разгорается жар. От этого испепеляющего жара запылало все ее тело. Максим ощущал его сквозь тонкое ночное белье. Он отстранился, взял ее за руку и повел обратно в постель, зная, сколь сильно сейчас в ней вожделение. Они сидели на кровати, он приблизил к ней свое лицо, мягко взял губами ее губы и стал нежно посасывать, наконец они оба повалились на перину, и поцелуи их делались все более неистовыми и страстными.
Максим так же жаждал ее, как она его, но уже через несколько секунд он прервал их поцелуи и приподнялся на локте, склонясь над ней, глядя в ее сияющие глаза. Легко, нежно, как бы облетая губами ее лицо, он целовал ее лоб, веки, нос и щеки. Она раскрыла руки и потянулась к нему, и он приник к ней, опустился на нее, и сразу их поцелуи опять стали страстными. Он вминал свои губы в ее, зубы их терлись, когда он алчно пожирал ее рот. Анастасия отвечала на ласки пылко, как всегда, и встречала его страсть с темпераментом, более чем соответствовавшим его собственному. Все ее тело трепетно отзывалось ему.
Распаленный, он, на мгновение отпрянув от нее, восхитился красотой представшей его взору. Голова ее была запрокинута назад, открыв белую длинную шею. Было в этом что-то очень трогательно-беззащитное, и он приблизил губы к ее горлу, уткнулся в него лицом. Рука потянулась к ее груди, он стал нежно ее поглаживать. Сосок под его прикосновением почти сразу напрягся, отвердел и встал торчком под шелком ночной сорочки.
Он ощутил свое собственное напряжение, и его эрекция была грандиозной, как, впрочем, всегда бывало у него с Анастасией. Стон вырвался из его горла, он скользнул рукой по ее вогнутому животу вниз и задрал покрывавшую ее лоно тонкую шелковую ткань.
За время их брака Максим до мельчайших подробностей изучил ее тело, и сейчас искал главную точку, сразу нашел и стал легонько нажимать кончиками пальцев на заветный бугорок. Стон исторгся из горла Анастасии, и она слегка выгнулась ему навстречу, весь жар ее тела сконцентрировался в средоточии ее женственности.
Влажное тепло ее неотразимо влекло Максима. Он хотел уйти в нее, взять, обладать ею беспредельно, во всю мощь своих сил и до последней капли, и тем не менее сдерживал себя, чтобы дать ей первой испытать наслаждение. Он потянул за шелковую сорочку, она соскользнула с плеча, и он прикрыл ладонью ей грудь. В бледном свете утра ее плоть отливала жемчугом, и губы его ощутили прохладу мрамора. Она отозвалась на жар его рта глубоким вздохом. Неожиданно резко он сел, поднял ее и стянул через голову ее сорочку, потом – пижаму с себя; движения его были нетерпеливо-быстрыми.
Обнаженные, они вытянулись на боку лицом друг к другу, тела их соприкасались. Его темные блестящие глаза пронизывающе впились в ее глаза, от возбуждения его голос звучал низко и хрипловато:
– Я люблю тебя, Анастасия, ты даже не знаешь и не узнаешь, до чего сильно я люблю тебя, родная. У меня нет слов, чтобы это выразить. А просто сказать «я тебя люблю» как-то слишком неполно…
– Я знаю, ведь и я люблю тебя точно так же, – прошептала она, протянув руку к его лицу и ласково гладя по щеке.
Он повернул ее на спину, поднялся над нею, заглянул в ее огромные серо-синие глаза.
– Ты – моя жизнь, – сказал он.
Она полуулыбнулась ему, сладострастно вытянулась, слегка раздвинув ноги, и закрыла глаза. Он припал к ее стройному телу, наслаждаясь его совершенством и юной красотой. И стал дарить ей наслаждение, целуя поочередно груди, покуда они не стали тугими. А потом он перевел свои губы на ее живот, ведя их все ниже, ниже, ниже, пока они не угомонились между ее бедер. Он нежно ласкал ее языком и пальцами, и она открыла себя ему, излила себя ему, и мгновением позже он почувствовал ее каменное оцепенение, затем она начала дрожать, выкрикивая его имя. Ее вскрики длились и длились.
Он, опираясь на руки, навис над нею, и она любовно приняла его в лоно, лицо и глаза ее сияли восторгом. Теперь она жаждала обладать им так же, как он ею.
С долгим вздохом, похожим на стон, он глубоко вошел в нее, она разъялась надвое и соединила свои ноги у него за спиной. Он просунул руки под нее, приподнял ее ближе к себе, и они сразу попали в ритм друг друга, как это было с их первой брачной ночи. Они были тончайше сонастроены друг с другом и вместе воспаряли все выше и выше, по мере того как страсть их росла, а придя к финалу, он выкрикнул ее имя, он без этого не мог, и они вдвоем рухнули в беспредельное…
А потом они лежали в объятиях друг друга.
– Когда мы тут были в прошлом году, ты забеременела Аликс, – вспомнил Максим. – Надеюсь, дорогая, мы повторили наш успех.
– Ты и папочка тоже, – засмеялась она, опуская голову ему на грудь и по-хозяйски кладя на него руку. Она заглянула ему в глаза и сказала с насмешливой торжественностью: – К сожалению, я не уверена, что мы ужеповторили. Еще нет. Не заняться ли нам опять? Замечательная штука – пытаться сделать ребеночка! Я просто представить не могу, что я делала бы с большим удовольствием.
Максим улыбнулся ей в волосы, обольщенный ею навсегда:
– Вы ненасытны, миссис Уэст.
– Если и так, то виноваты в этом вы, сэр. Не кто иной, как вы, довели меня до подобного озорства и обучили всем премудростям. – Она хихикнула, поддразнивая его, скользнула рукой по бедрам и нежно взяла его.
– Ах, какая у меня прилежная и талантливая ученица, – прошептал он невнятно, и все его существо снова возжелало близости. Он поднял ее лицо к своему, страстно поцеловал, и они опять занялись любовью.
В полдень они наняли лодку и поплыли на Торчелло, один из многих островов на лагуне, издревле населенный рыбаками. Они гуляли по древним улочкам селения, пока не пришли к их любимой маленькой траттории. Их тепло приветствовал Джованни, симпатичный хозяин кабачка, и повел в свой сад.
– Пожалуйста, Джованни, нам два кампари с содовой, – сказал Максим, когда хозяин усадил их за стол.
– Да, синьор, – ответил Джованни, улыбаясь и кланяясь, и поспешно удалился.
Их стол располагался под сенью соломенного навеса, и солнечные лучики, пробиваясь сквозь переплетения, золотили длинные волосы Анастасии, а лицо ее было покрыто тонкой решетчатой тенью. Максим смотрел на нее и декламировал:
– Он вполне мог написать это тебе, Анастасия. Боже, как ты красива! И, о Боже, как же я тебя люблю!
– Я тебя тоже, – сказала она, улыбаясь ему. Она любила этот кабачок, такой простенький и очаровательный в своей деревенской незатейливости. Затененная терраса, где они сидели, выходила на просторную лужайку с множеством цветочных грядок, изобиловавших цветущей жимолостью, розами и азалией цвета темного бургундского. Было там много деревьев: гостеприимно приглашавшие в свою тень укрыться от палящего зноя августовского дня статные кипарисы, и ветлы, и около их стола гигантская магнолия. Ее цветы были размером с мужскую ладонь, темно-зеленые листья блестели так, словно их только сегодня утром отполировали.
– О, Максим! – воскликнула она вдруг. – Правда, здесь очень красиво? Такое умиротворение и покой во всем. Я никогда не была так счастлива.Никогда.
– Я счастлив с тобой всегда, где бымы ни были, – сказал Максим, делая ударение на каждом слове. – Ты помогаешь отогнать боль. – Едва он успел произнести эти слова, как пожалел о них, потому что никогда не говорил ей ничего, что хоть отдаленно напоминало бы содержание произнесенной фразы. У Максима была склонность держать некоторые мысли и чувства при себе, о нем никак нельзя было сказать, что у него душа нараспашку.
Она сидела и смотрела на него, меж бровей у нее залегла тугая морщинка недоумения. Она было раскрыла рот, желая что-то сказать, но появился официант с напитками.
– Grazie, grazie, [22]– сказал Максим, поднимая свой стакан, чокнулся с ней и отпил глоток: – Вкусно, очень освежает.
Анастасия последовала его примеру, затем поставила стакан и пристально взглянула на Максима:
Ее муж сидел в своем любимом кресле у окна в малой гостиной дома на Фобур Сен-Жермен. Стоял теплый погожий вечер конца июля 1961 года, и чета Деревенко наслаждалась аперитивом перед ужином.
Александр, пригубивший стакан виски с содовой, отпил глоток.
– Да, просто невероятно. Это же выдающийся успех – сделать миллион фунтов в неполные тридцать лет. Перед таким – шляпу долой!
– Анастасии повезло с ним, – тихо проговорила Марго, затем тряхнула головой и слегка усмехнулась, скорее даже про себя. – А я-то еще сомневалась в нем, когда они два года назад сказали нам, что хотят пожениться.
– А я – нет, и ты прекрасно это знаешь, – заметил Александр. – И я абсолютно не верил всей этой чуши про его плейбойство. – Он бросил на жену мудрый, понимающий взгляд: – Если честно, Марго, то я даже надеялся, что он еще до знакомства с Анастасией своеотгулял и перебесился, так что ему не будет нужды гулять после женитьбы. Я всегда верю в мужчину, который переболел всей этой чепухой прежде, чем связать себя брачными узами.
– Согласна с тобой целиком и полностью! – воскликнула Марго. Она опустилась на обтянутый бежевым шелком диванчик в стиле Людовика XV, скрестив свои стройные ноги, и машинально отпила глоток шампанского. После маленькой паузы она заметила: – Максим очень умный, ты не находишь, Алекс?
– «Умный» – не то слово, дорогая. Я считаю его гениальным. Он – финансовый гений.
Марго уставилась на Александра:
– Почему? С какой стати? Я хочу сказать, что делаетего в твоих глазах финансовым гением?
– Ответить на это не просто. – Ее муж на несколько минут погрузился в раздумья. Затем, поставив виски на антикварный столик рядом с креслом, на котором сидел, он, качнувшись, встал и быстро пошел к двери. Обернулся и поманил ее жестом. – Поди-ка сюда на минутку, Марго, – сказал он и вышел в холл.
Недоуменно наблюдавшая за ним Марго встала и поспешила вслед за мужем.
Он стоял перед «Голубыми танцовщицами» Дега и, когда она приблизилась, повернулся к ней, плавным движением руки показав на картину.
– Что это? – спросил он.
– Ну картина, разумеется.
– Да, но это также и продукт, результат,если тебе угодно, художественного гения. «Уэст Инвест»", – компания, созданная Максимом, есть продуктфинансового гения. Тебе понятно, к чему я клоню?
Марго утвердительно кивнула. Он продолжал:
– Как я теперь не могу тебе объяснить, каков творческий импульс внутри художника, наделяющий его способностью создать изумительное произведение искусства, подобное этому, так не могу и объяснить, что исподволь побуждает Максима образовать невероятно удачливую компанию или заключить потрясающе выгодную сделку. – Александр покачал головой и кисловато улыбнулся. – Так же, как не могу объяснить гениальность Рахманинова, или Пуччини, или Уильяма Шекспира и Эмилии Бронте.
– Это дар, – сказала Марго, взор ее оживился. – Гений художника – великий дар! Человек не может его приобрести, он с ним рождается, и он ему присущ всегда, с самого младенчества, становится очевидным в детстве и расцветает в зрелости. И так же, как великий художник, писатель или композитор рожден гениальным, родился гением и Максим. Тедди как-то мне рассказывала, что математический талант у него проявился в шесть или семь лет. Вундеркинд.
– Да-да, помню. Однако полагаю, тут требуется нечто неизмеримо большее, чем блестящие успехи в счете. – Александр взял жену за руку и повел обратно в малую гостиную. – На мой взгляд, Максим обладает сверхъестественной остротой и проницательностью ума, – сказал он вполголоса, – и, что более важно, экстраординарной способностью провидеть.
– Заявив о своей неспособности объяснить, что такое финансовая гениальность, ты, мне кажется, именно это и сделал, то есть объяснил, – заметила Марго, любовно взирая на него.
– Нет, нет, ничего подобного, Марго. Я только царапнул по поверхности, отметил несколько черт его натуры. Я не претендую на то, что когда-нибудь сумею проникнуть в самую глубь души Максима, разобраться в ее механике, потому что совершенно точно знаю: это за пределами возможного.
Марго понимающе кивнула:
– Уверена, что это никому не под силу. Он невероятно сложный человек. Это даже Анастасия мне говорила.
Александр бросил на нее зоркий, настороженный взгляд.
– Я надеюсь, никаких проблем?
– Никаких, мой дорогой, нет даже и в помине. Они по уши, до безумия влюблены друг в друга. – Это было сказано походя, между прочим.
– Учитывая его биографию, я ничуть не удивлюсь его сложности, – заметил вполголоса Александр, потом, глянув на жену, признался: – Иной раз мне кажется, что у Максима есть джинн-подсказчик. Я просто не представляю, откуда он черпает свои идеи, что наводит его на точное решение или почему он делает те или иные ходы, но все они – блестящие. Да, все, что ни делает наш зять в бизнесе, – блистательно. У меня нет ни малейшего сомнения в том, что Максим сколотит гигантское состояние и обретет огромную власть. То, что он сейчас продает «Уэст Инвест» и получает миллион фунтов чистой прибыли, это только начало. Давай не будем забывать, что ему всего лишь двадцать семь лет.
– Он доказывает свою способность быть незаурядным провидцем, – сказала Марго. – Ну и, конечно же, любящим и нежным мужем, и, как я вижу, он собирается стать примерным отцом, Александр. Это же просто замечательно. Все признаки налицо. Он буквально боготворит крошку Аликс.
– Коли зашла речь о нашей внучке, давай сходим наверх и поглядим на нее перед тем, как идти обедать, а?
Ответом на его предложение явилась радостная улыбка Марго, тотчас вскочившей с дивана. Она первой направилась к дверям гостиной, и они стали подниматься по лестнице на следующий этаж, где находилась старая спальня Анастасии. Недавно Марго все устроила заново, и теперь там была детская для четырехмесячного младенца.
В дверях комнаты, соседней с детской, появилась Дженнифер, английская няня, заслышавшая шаги на лестнице. Она стояла и улыбалась в ожидании, когда дед с бабкой поднимутся на площадку.
– Нам можно взглянуть на Аликс перед тем, как мы пойдем обедать, Дженнифер? – спросила Марго.
– Разумеется, мадам Деревенко. Она, как всегда, крепко спит. – Юная няня улыбнулась: – Она такой чудесный ребеночек, никогда не пикнет.
Марго с Александром на цыпочках прошли по ковру слабо освещенной детской и постояли, любуясь своей внучкой, спокойно спавшей в плетеной колыбели, украшенной розовыми шелковыми лентами и бантами.
Когда они подняли головы, их глаза встретились над колыбелькой, и они улыбнулись друг другу удовлетворенно и горделиво. Затем также на цыпочках, тихонько удалились, чтобы не разбудить малышку.
По пути вниз Александр вполголоса говорил:
– Я рад, что они поехали в Венецию на второй медовый месяц. Если чуточку повезет, может быть, они соорудят нам еще и внука.
Марго улыбнулась.
Венеция – мираж, плавучая греза, переливы голубого и серебряного, туманы, легко парящие над лагуной и каналами. Выступают силуэты древних зданий, в приглушенном свете видны их очертания, и повсюду ощущение умиротворенности и покоя.
«La serenissima», – прошептала Анастасия название, данное венецианцами родному городу сотни лет назад. La serenissima…Несказанно красивый в своей великолепной неповторимости, этот простирающийся между морем и небом город стал ее любимым местом на земле, пленившим ее с первого, еще детского взгляда. Все в нем восхищало и завораживало ее, она оказалась навсегда во власти его чар, пленницей его тайн и нетленной красоты, удивительных грез и мечтаний.
Анастасия стояла босиком у окна их номера в отеле «Даниэли», любуясь все еще туманной в этот ранний час утра лагуной. Она была настолько переполнена счастьем, что из боязни утраты едва осмеливалась о нем думать. «Не искушай богов ревнивых» – откуда-то пришло ей на ум. Она придвинулась ближе к окну и, полусонная, прислонилась к стеклу лбом, витая мыслями Бог знает где. Но центром их кружения был Максим. Он был ее сном и ее явью. Он был ее миром: солнцем, луной, звездами – без него у нее не было бы ничего.
Из ее уст вырвался легкий вздох. Скоро им предстоит покинуть Венецию. Неделя пролетела незаметно. Их короткий летний отпуск подходит к концу. Но каждый день сам по себе был сказочно чудесен, великолепен, был возвратом в их медовый месяц с той лишь разницей, что все было еще лучше, чем прежде, если такое вообще мыслимо. Он чудо, ее красавец муж. Любовь к нему была так сильна, что временами она думала, вот-вот не выдержит, и было невыносимо трудно не быть рядом с ним, ей хотелось всегда быть только рядом.
Внезапно в мозгу возникла строка из Песни Соломона: «Я принадлежу возлюбленному моему, а возлюбленный мой – мне». Это была правда, именно так было с ними. Они принадлежали друг другу. И вспомнилась еще строка из той же книги Библии: «Я изнемогаю от любви». Как точно сказано. Она нередко чувствовала себя почти больной, испытывала слабость в ногах, ее всю лихорадило и трясло, томительно влекло к нему. Не было минуты в течение дня, чтобы ее тело не жаждало его рук, чтобы ей мучительно не хотелось его присутствия. Он был удивительный любовник, удивительный муж…
Анастасия была настолько поглощена мыслями о нем, что не слышала, как он встал с постели и подошел. Она удивленно вздрогнула, ощутив его сильные прохладные руки на своих нагих плечах.
– Что ты делаешь, поднявшись в такую рань, любовь моя? – теплым сладкозвучным голосом прошептал Максим в ее белокурый затылок и развернул ее к себе лицом.
– Мне не спалось, – прошептала она, касаясь рукой его щеки, устремив вверх преисполненный любви и повлажневший от эмоций взгляд.
Он прильнул к ней, она к нему, их ищущие рты сомкнулись. Максим обнял ее и прижал еще крепче.
Слившись в поцелуе, они стояли у окна. Он дал своим рукам соскользнуть по ее шелковистой спине, лечь на округлые ягодицы и потом вдавил их в себя. Тела их превосходно соединились друг с другом. Он подумал: мы единое целое – две половины. Он приоткрыл ей губы, проник в ее рот языком, чтобы коснуться ее языка. Анастасию опалило желание, она почувствовала, как внутри нее разгорается жар. От этого испепеляющего жара запылало все ее тело. Максим ощущал его сквозь тонкое ночное белье. Он отстранился, взял ее за руку и повел обратно в постель, зная, сколь сильно сейчас в ней вожделение. Они сидели на кровати, он приблизил к ней свое лицо, мягко взял губами ее губы и стал нежно посасывать, наконец они оба повалились на перину, и поцелуи их делались все более неистовыми и страстными.
Максим так же жаждал ее, как она его, но уже через несколько секунд он прервал их поцелуи и приподнялся на локте, склонясь над ней, глядя в ее сияющие глаза. Легко, нежно, как бы облетая губами ее лицо, он целовал ее лоб, веки, нос и щеки. Она раскрыла руки и потянулась к нему, и он приник к ней, опустился на нее, и сразу их поцелуи опять стали страстными. Он вминал свои губы в ее, зубы их терлись, когда он алчно пожирал ее рот. Анастасия отвечала на ласки пылко, как всегда, и встречала его страсть с темпераментом, более чем соответствовавшим его собственному. Все ее тело трепетно отзывалось ему.
Распаленный, он, на мгновение отпрянув от нее, восхитился красотой представшей его взору. Голова ее была запрокинута назад, открыв белую длинную шею. Было в этом что-то очень трогательно-беззащитное, и он приблизил губы к ее горлу, уткнулся в него лицом. Рука потянулась к ее груди, он стал нежно ее поглаживать. Сосок под его прикосновением почти сразу напрягся, отвердел и встал торчком под шелком ночной сорочки.
Он ощутил свое собственное напряжение, и его эрекция была грандиозной, как, впрочем, всегда бывало у него с Анастасией. Стон вырвался из его горла, он скользнул рукой по ее вогнутому животу вниз и задрал покрывавшую ее лоно тонкую шелковую ткань.
За время их брака Максим до мельчайших подробностей изучил ее тело, и сейчас искал главную точку, сразу нашел и стал легонько нажимать кончиками пальцев на заветный бугорок. Стон исторгся из горла Анастасии, и она слегка выгнулась ему навстречу, весь жар ее тела сконцентрировался в средоточии ее женственности.
Влажное тепло ее неотразимо влекло Максима. Он хотел уйти в нее, взять, обладать ею беспредельно, во всю мощь своих сил и до последней капли, и тем не менее сдерживал себя, чтобы дать ей первой испытать наслаждение. Он потянул за шелковую сорочку, она соскользнула с плеча, и он прикрыл ладонью ей грудь. В бледном свете утра ее плоть отливала жемчугом, и губы его ощутили прохладу мрамора. Она отозвалась на жар его рта глубоким вздохом. Неожиданно резко он сел, поднял ее и стянул через голову ее сорочку, потом – пижаму с себя; движения его были нетерпеливо-быстрыми.
Обнаженные, они вытянулись на боку лицом друг к другу, тела их соприкасались. Его темные блестящие глаза пронизывающе впились в ее глаза, от возбуждения его голос звучал низко и хрипловато:
– Я люблю тебя, Анастасия, ты даже не знаешь и не узнаешь, до чего сильно я люблю тебя, родная. У меня нет слов, чтобы это выразить. А просто сказать «я тебя люблю» как-то слишком неполно…
– Я знаю, ведь и я люблю тебя точно так же, – прошептала она, протянув руку к его лицу и ласково гладя по щеке.
Он повернул ее на спину, поднялся над нею, заглянул в ее огромные серо-синие глаза.
– Ты – моя жизнь, – сказал он.
Она полуулыбнулась ему, сладострастно вытянулась, слегка раздвинув ноги, и закрыла глаза. Он припал к ее стройному телу, наслаждаясь его совершенством и юной красотой. И стал дарить ей наслаждение, целуя поочередно груди, покуда они не стали тугими. А потом он перевел свои губы на ее живот, ведя их все ниже, ниже, ниже, пока они не угомонились между ее бедер. Он нежно ласкал ее языком и пальцами, и она открыла себя ему, излила себя ему, и мгновением позже он почувствовал ее каменное оцепенение, затем она начала дрожать, выкрикивая его имя. Ее вскрики длились и длились.
Он, опираясь на руки, навис над нею, и она любовно приняла его в лоно, лицо и глаза ее сияли восторгом. Теперь она жаждала обладать им так же, как он ею.
С долгим вздохом, похожим на стон, он глубоко вошел в нее, она разъялась надвое и соединила свои ноги у него за спиной. Он просунул руки под нее, приподнял ее ближе к себе, и они сразу попали в ритм друг друга, как это было с их первой брачной ночи. Они были тончайше сонастроены друг с другом и вместе воспаряли все выше и выше, по мере того как страсть их росла, а придя к финалу, он выкрикнул ее имя, он без этого не мог, и они вдвоем рухнули в беспредельное…
А потом они лежали в объятиях друг друга.
– Когда мы тут были в прошлом году, ты забеременела Аликс, – вспомнил Максим. – Надеюсь, дорогая, мы повторили наш успех.
– Ты и папочка тоже, – засмеялась она, опуская голову ему на грудь и по-хозяйски кладя на него руку. Она заглянула ему в глаза и сказала с насмешливой торжественностью: – К сожалению, я не уверена, что мы ужеповторили. Еще нет. Не заняться ли нам опять? Замечательная штука – пытаться сделать ребеночка! Я просто представить не могу, что я делала бы с большим удовольствием.
Максим улыбнулся ей в волосы, обольщенный ею навсегда:
– Вы ненасытны, миссис Уэст.
– Если и так, то виноваты в этом вы, сэр. Не кто иной, как вы, довели меня до подобного озорства и обучили всем премудростям. – Она хихикнула, поддразнивая его, скользнула рукой по бедрам и нежно взяла его.
– Ах, какая у меня прилежная и талантливая ученица, – прошептал он невнятно, и все его существо снова возжелало близости. Он поднял ее лицо к своему, страстно поцеловал, и они опять занялись любовью.
В полдень они наняли лодку и поплыли на Торчелло, один из многих островов на лагуне, издревле населенный рыбаками. Они гуляли по древним улочкам селения, пока не пришли к их любимой маленькой траттории. Их тепло приветствовал Джованни, симпатичный хозяин кабачка, и повел в свой сад.
– Пожалуйста, Джованни, нам два кампари с содовой, – сказал Максим, когда хозяин усадил их за стол.
– Да, синьор, – ответил Джованни, улыбаясь и кланяясь, и поспешно удалился.
Их стол располагался под сенью соломенного навеса, и солнечные лучики, пробиваясь сквозь переплетения, золотили длинные волосы Анастасии, а лицо ее было покрыто тонкой решетчатой тенью. Максим смотрел на нее и декламировал:
– Байрон, – сказала она. – Поэт, которого надо читать в Венеции, мне кажется, поскольку он любил этот город. И я благодарю тебя… как ты льстишь мне, милый мой.
«Но разве душа утомится, любя,
Все льнул бы к тебе, целовал бы тебя,
Ничто б не могло губ от губ оторвать:
Мы все б целовались опять и опять…» [21]
– Он вполне мог написать это тебе, Анастасия. Боже, как ты красива! И, о Боже, как же я тебя люблю!
– Я тебя тоже, – сказала она, улыбаясь ему. Она любила этот кабачок, такой простенький и очаровательный в своей деревенской незатейливости. Затененная терраса, где они сидели, выходила на просторную лужайку с множеством цветочных грядок, изобиловавших цветущей жимолостью, розами и азалией цвета темного бургундского. Было там много деревьев: гостеприимно приглашавшие в свою тень укрыться от палящего зноя августовского дня статные кипарисы, и ветлы, и около их стола гигантская магнолия. Ее цветы были размером с мужскую ладонь, темно-зеленые листья блестели так, словно их только сегодня утром отполировали.
– О, Максим! – воскликнула она вдруг. – Правда, здесь очень красиво? Такое умиротворение и покой во всем. Я никогда не была так счастлива.Никогда.
– Я счастлив с тобой всегда, где бымы ни были, – сказал Максим, делая ударение на каждом слове. – Ты помогаешь отогнать боль. – Едва он успел произнести эти слова, как пожалел о них, потому что никогда не говорил ей ничего, что хоть отдаленно напоминало бы содержание произнесенной фразы. У Максима была склонность держать некоторые мысли и чувства при себе, о нем никак нельзя было сказать, что у него душа нараспашку.
Она сидела и смотрела на него, меж бровей у нее залегла тугая морщинка недоумения. Она было раскрыла рот, желая что-то сказать, но появился официант с напитками.
– Grazie, grazie, [22]– сказал Максим, поднимая свой стакан, чокнулся с ней и отпил глоток: – Вкусно, очень освежает.
Анастасия последовала его примеру, затем поставила стакан и пристально взглянула на Максима: