Брэдли Мэрион Зиммер. Пленник дуба (Туманы Авалона - 4)

   Он сердито взглянул на Моргейну, затем повернулся к отцу; тот оцепенело застыл, ухватившись за первое, что подвернулось под руку. Увейн усадил старика в кресло, опустился на колени и поцеловал ему руку.
   - Милый мой отец, я по-прежнему с тобой...
   - Сын мой, сын мой!.. - в отчаянье застенал Уриенс.
   - Посиди здесь, отец, отдохни - тебе понадобятся силы, - сказал Увейн. - Позволь, я пока что позабочусь о матери. Ей тоже нехорошо...
   - О матери - ты говоришь?! - вскричал Уриенс, подхватившись и воззрившись на Моргейну с неукротимой яростью. - Чтоб я никогда больше не слышал, что ты зовешь эту гнусную женщину матерью! Или, по-твоему, я не знаю, что это из-за ее чародейства мой милый сын восстал против своего короля? И думается мне, что это ее злое колдовство погубило Аваллоха - а еще тот сын, которого она должна была мне родить! Трех моих сыновей послала она на смерть! Берегись, чтоб она и тебя не соблазнила и не оплела своими чарами и не довела до погибели - нет, она не мать тебе!
   - Отец! Мой лорд! - негодующе воскликнул Увейн и протянул руку Моргейне. - Прости его, матушка, он сам не понимает, что говорит. Вы оба сейчас не в себе от горя. Ради Бога, успокойтесь - довольно с нас на сегодня несчастий...
   Но Моргейна не слышала его. Этот человек, этот муж, нежеланный и нелюбимый - вот все, что осталось у нее после крушения замыслов! Надо было бросить его умирать в волшебной стране! И вот теперь он стоит тут и несет какую-то чушь - а Акколон мертв, Акколон, стремившийся воскресить все, от чего отступился его отец, все, что клялся беречь - и предал - Артур... Все пропало - остался лишь выживший из ума старик...
   Моргейна сорвала с пояса изогнутый авалонский нож и ударила Увейна по руке. Кинувшись к Уриенсу, она занесла нож, сама едва ли понимая, что собирается делать.
   Но тут ее запястье оказалось в железных тисках, и Увейн попытался отнять нож. Моргейна принялась вырываться, но Увейн держал ее мертвой хваткой.
   - Не надо, матушка! - взмолился он. - Что за бес в тебя вселился? Матушка, взгляни - это всего лишь отец... О Господи, смилуйся же над его горем! Он не собирался ни в чем тебя обвинять! Он сам не знает, что говорит! Он опомнится и поймет, что наговорил глупостей... и я тебя ни в чем не виню... Матушка, матушка, послушай! Отдай мне нож! Матушка!..
   Эти повторящиеся крики - "Матушка!" - и звеневшие в голосе Увейна любовь и мука в конце концов пробились сквозь пелену, застилавшую зрение и разум Моргейны. Она позволила Увейну отобрать нож, отрешенно заметив, что пальцы ее в крови - за время борьбы она поранилась о бритвенно-острое лезвие. Увейн тоже не обошелся без порезов, и теперь сунул палец в рот, словно мальчишка.
   - Милый отец, прости ее, - жалобно попросил Увейн, склонившись над Уриенсом. Старик сидел в кресле, бледный, как смерть. - Она обезумела. Она ведь тоже любила моего брата - и она же очень больна, вспомни. Ей вообще не стоило сегодня подниматься с постели. Матушка, давай я позову твоих служанок, чтоб они помогли тебе вернуться в кровать. Вот, возьми, - сказал Увейн, вложив ей в руку изогнутый нож. - Я знаю, что это память о твоей приемной матери, Владычице Авалона, - ты рассказывала об этом, еще когда я был маленьким. Бедная моя матушка, - вздохнул он, обняв Моргейну за плечи. Моргейна еще помнила те времена, когда она была выше Увейна, тощего мальчишки с по-птичьи тонкими косточками, - и вот теперь пасынок возвышался над нею, бережно прижимая Моргейну к груди! - Матушка, милая моя матушка, ну не надо, не надо, не плачь... я знаю, ты любила Акколона не меньше, чем меня... бедная моя матушка...
   Ах, если бы она и вправду могла разрыдаться, выплакать это чудовищное горе и отчаянье! Слезы Увейна капали ей на лоб, и Уриенс плакал, но Моргейна застыла, не в силах проронить ни слезинки. Мир сделался серым и ломким, и все, на что ни падал взгляд Моргейны, казалось ей огромным и грозным, и в то же время - неимоверно далеким и крохотным, словно детская игрушка... Моргейна боялась шелохнуться - а вдруг от ее прикосновения все рассыплется на кусочки? Она не заметила, как пришли служанки. Они перенесли окостеневшую, безропотно подчиняющуюся Моргейну на кровать, сняли корону и праздничный наряд, который Моргейна надела в предвкушении своего торжества; Моргейна видела, что ее нижняя рубашка и платье снова залиты кровью, но сейчас это казалось совершенно неважным. Прошло немало времени, прежде чем Моргейна очнулась и поняла, что ее вымыли и переодели в чистое; она лежала в одной постели с Уриенсом, а рядом с ней дремала на табурете служанка. Моргейна приподнялась и взглянула на спящего старика. Лицо его опухло и покраснело от рыданий, и Моргейне почудилось, будто перед нею чужой, незнакомый человек.
   Да, Уриенс был добр к ней - на свой лад. "Но теперь все это - в прошлом, и мои труды в той стране завершены. Я больше никогда в жизни не увижу Уриенса и не узнаю, где он упокоится".
   Акколон погиб, и все ее замыслы обратились в прах. Эскалибур и волшебные ножны, оберегающие своего владельца, по-прежнему у Артура. Что ж, раз единственный человек, которому Моргейна могла доверить это дело, подвел ее и умер, значит, она сама должна стать карающей рукою Авалона и повергнуть Артура.
   Моргейна оделась, двигаясь бесшумно, словно тень, и прицепила к поясу авалонский нож. Она оставила все красивые платья и драгоценности, что дарил ей Уриенс, и облачилась в самое простое свое темное платье, напоминающее одеяние жрицы. Разыскав свою сумку с травами и лекарствами, Моргейна в темноте, на ощупь, нарисовала на лбу синий полумесяц. Затем она взяла самый скромный плащ, какой только удалось найти - не свой собственный, расшитый золотом и драгоценными камнями, а сотканный из грубой шерсти плащ служанки, - и тихо, крадучись спустилась вниз.
   Из церкви доносилось пение молитв; Увейн все-таки как-то упросил церковников отпеть Акколона. Впрочем, какое это имеет значение? Акколон свободен, а бездыханному праху нет дела до лицедейства священников. Сейчас важно лишь одно: вернуть меч Авалона. Моргейна двинулась прочь от церкви. Когда-нибудь, когда у нее появится время, она оплачет Акколона. Ныне же она должна завершить начатое им дело.
   Бесшумно пробравшись в конюшню, Моргейна отыскала своего коня и кое-как умудрилась оседлать его, хоть руки и с трудом слушались хозяйку. Затем она вывела лошадь со двора через маленькую калитку в стене.
   Взобраться в седло оказалось делом нелегким; Моргейну одолела дурнота, и в какой-то миг королева едва не рухнула наземь. Может, лучше подождать или попробовать позвать на помощь Кевина? Мерлин Британии обязан выполнять повеления Владычицы. Нет, Кевину доверять нельзя. Он уже предал Вивиану и отдал ее в руки тех самых священников, что ныне распевают свои псалмы над беспомощным телом Акколона. Моргейна шепотом послала лошадь вперед и почувствовала, как та пошла рысью; у подножия холма Моргейна обернулась, чтоб бросить прощальный взгляд на Камелот.
   - Я еще вернусь сюда, - но лишь однажды. И после этого в Камелоте не останется ничего, к чему я могла бы вернуться, - прошептала Моргейна, сама не зная, что же означают эти слова.
   При том, что Моргейна не раз ездила на Авалон, лишь однажды ей довелось побывать на Острове монахов; и вот теперь, направляясь в Гластонберийский монастырь, где покоилась Вивиана и где провела свои последние годы Игрейна, Моргейна чувствовала себя куда неуютнее, чем тогда, когда ей приходилось пробираться сквозь туманы потаенной страны. На озере устроили перевоз, и Моргейна дала лодочнику мелкую монету, чтоб он отвез ее на остров. Интересно, что бы он сделал, если бы она вдруг встала во весь рост и прочла заклятие - и лодка полетела бы сквозь туманы, на Авалон. Но нет, этого она не сделает. "А почему? - спросила у себя Моргейна. - Только потому, что не могу?"
   Предрассветный воздух был холоден и свеж. Над водой плыл колокольный звон, негромкий и чистый, и Моргейна увидела череду серых фигур, неспешно тянувшихся ко входу в церковь. Братия встала к заутрене и уже принялась распевать псалмы; на миг Моргейна застыла, прислушиваясь. Здесь, на этом острове, была похоронена их с Артуром мать. И Вивиану тоже погребли под звук церковных песнопений. Моргейна, всегда тонко чувствовавшая музыку, прислушалась к негромкой мелодии, долетавшей до нее с утренним ветерком, и на глаза ее навернулись слезы. Неужто ей и вправду хочется оскорбить эту святую землю?
   Ей почудилось, будто полузабытый голос Игрейны укоризненно произнес: "Дети, перестаньте. Сейчас же помиритесь..."
   Последний серый силуэт скрылся в дверях церкви. Моргейна много слыхала о здешнем аббатстве... Она знала, что здесь обосновалась монашеская община и что в некотором отдалении от мужского монастыря проживают монахини, женщины, давшие обет во имя Христа всю жизнь оставаться девственницами. Моргейна скривилась от отвращения. Бог, велевший людям более заботиться о царствии небесном, чем о земной жизни - а ведь она дана для познания и духовного роста! - был совершенно чужд ей. И вот теперь, когда она своими глазами увидела, как мужчины и женщины сходятся лишь ради молитвы и никому из них даже в голову не приходит поговорить о чем-либо ином или коснуться друг друга, в ней вспыхнуло раздражение. Ну, да, на Авалоне тоже были непорочные девы - она сама до надлежащего срока вела именно такую жизнь, а Врана отдала Богине не только свое тело, но даже и голос. Да взять хоть приемную дочь Моргейны, дочь Ланселета, Нимуэ - Врана избрала ее для отшельничества... Но Богиня признавала, что подобный выбор - редкость, и не следует требовать подобного от каждой женщины, стремящейся служить ей.
   Моргейна не верила слухам, что ходили среди ее авалонских подруг будто монахи и монахини лишь притворяются, будто ведут святую и безгрешную жизнь, чтоб поразить воображение простого люда, а сами за дверями монастырей творят что хотят. Да, она презирала бы подобный обман. Если человек вознамерился служить духу, а не плоти, его служение должно быть истинным; а лицемерие отвратительно в любом своем проявлении. Но самая мысль о том, что монахи живут именно так, как утверждают и что некая сила, именующая себя божественной, способна предпочесть бесплодие плодородию вот что казалось Моргейне истинным предательством тех сил, что дают жизнь миру.
   "Глупцы! Они обедняют свои жизни и хотят навязать это всем остальным!.."
   Но ей не следует задерживаться здесь надолго. Моргейна повернулась спиной к церкви и, стараясь держаться как можно незаметнее, двинулась к дому для гостей; она призвала Зрение, чтоб разыскать Артура.
   В доме для гостей находились три женщины: одна дремала у входной двери, вторая возилась на кухне, помешивая кашу в котелке, а третья сидела у двери той комнаты, в которой смутно ощущалось присутствие Артура; Артур крепко спал. Но женщины, облаченные в скромные платья и покрывала, забеспокоились при приближении Моргейны; они и вправду были по-своему святы и обладали чем-то наподобие Зрения - они чувствовали в Моргейне нечто глубоко чуждое им, должно быть, саму природу Авалона.
   Одна из монахинь встала и, преградив Моргейне путь, шепотом спросила:
   - Кто ты и зачем явилась сюда в столь ранний час?
   - Я - Моргейна, королева Северного Уэльса и Корнуолла, - негромко, но повелительно отозвалась Моргейна, - и я пришла, чтоб повидать своего брата. Или ты посмеешь помешать мне?
   Она поймала и удержала взгляд монахини, а затем взмахнула рукой, сотворив простенькое заклинание подчинения, и женщина попятилась, не в силах вымолвить ни слова - не то что остановить непрошеную гостью. Моргейна знала, что впоследствии монахиня сочинит целую историю о кошмарных чарах, но на самом деле ничего ужасного в этом заклинании не было: просто сильная воля подчиняла более слабую, да еще и привычную к послушанию.
   В комнате тлел неяркий огонек, и в полумраке Моргейна увидела Артура небритого, изможденного, со слипшимися от пота волосами. Ножны лежали на постели, в ногах у Артура... Должно быть, он предвидел, что Моргейна примерно так и поступит, и не позволил их спрятать. А в руке король сжимал рукоять Эскалибура.
   "Так все-таки он что-то почувствовал!" Моргейну охватило смятение. Так значит, Артур тоже обладал Зрением; хоть обликом он нимало не походил на смуглых и темноволосых жителей Британии, он принадлежал к древнему королевскому роду Авалона, - а значит, мог читать мысли Моргейны. Моргейна поняла, что стоит ей попытаться забрать Эскалибур, как Артур тут же почувствует ее намерения, проснется - и убьет ее. В этом она ни капли не сомневалась. Да, Артур был добрым христианином - или считал себя таковым, но он взошел на трон, перебив своих врагов; а кроме того, Моргейна неким таинственным образом смутно ощутила, что Эскалибур сросся с самой сутью, с самим духом царствования Артура. Будь это не так, будь Эскалибур обычным мечом, Артур охотно вернул бы его на Авалон и обзавелся другим мечом, еще более прочным и красивым... Но Эскалибур превратился для него в зримый и ярчайший символ того, что представлял собою Артур-король.
   "Или, возможно, меч сам пожелал срастись с душой Артура и его царствованием, и сам убьет меня, буде я пожелаю его отнять... Посмею ли я пойти против воли столь могущественного магического символа?" Вздрогнув, Моргейна выбранила себя за разыгравшееся воображение. Ее рука легла на рукоять ножа; он был остр, словно бритва, а сама Моргейна могла при необходимости двигаться со стремительностью атакующей змеи. Она видела, как бьется жилка на шее Артура, и знала, что, если ей удастся одним сильным движением перерезать проходящую под ней артерию, Артур умрет, не успев даже вскрикнуть.
   Моргейне уже приходилось убивать. Она без колебаний послала Аваллоха на смерть, а не далее как три дня назад она убила безвинное дитя в своем чреве... Тот, кто лежал сейчас перед нею, был худшим из предателей, сомнений нет. Всего один удар, быстрый и бесшумный... Но ведь это - тот самый ребенок, которого Игрейна поручила ее заботам, ее первая любовь, отец ее сына, Увенчанный Рогами, Король... "Да бей же, дура! Ты ведь за этим пришла!
   Нет. Довольно с меня смертей. Мы с ним вышли из одного чрева. Как я смогу после смерти взглянуть в лицо матери, если на руках моих будет кровь брата ?"
   Моргейна чувствовала, что вот-вот сойдет с ума. Ей послышался сердитый возглас Игрейны: "Моргейна, я ведь велела тебе позаботиться о малыше!"
   Артур пошевелился во сне, словно тоже услышал голос матери. Моргейна вернула нож на место и взяла с кровати ножны. По крайней мере, их она имела право забрать: она вышила эти ножны своими руками и сама сплела заклинание.
   Моргейна спрятала ножны под плащ и быстро направилась сквозь редеющие сумерки к лодочной пристани. Когда лодочник перевез ее на другой берег, Моргейна ощутила знакомое покалывание, и ей показалось, что она видит очертания авалонской ладьи... Они собрались вокруг нее - гребцы с ладьи. Скорее, скорее! Она должна вернуться на Авалон!.. Но рассвет все ширился, и на воду легла тень церкви, и внезапно солнечные лучи затопили все вокруг, а вместе с ними, по воде поплыл утренний колокольный звон. Моргейна застыла, словно громом пораженная. Пока длился этот звон, она не могла ни вызвать туманы, ни произнести заклинание.
   - Можешь ты переправить нас на Авалон? - обратилась Моргейна к одному из гребцов. - Только быстро!
   - Не могу, леди, - дрожа, отозвался он. - Туда трудно стало добраться, если нет жрицы, чтоб сотворить заклинание - а если даже и есть, то на рассвете, в полдень и на закате, когда тут звонят к молитве, через туманы вовсе не пробьешься. Сейчас - никак. Сейчас путь просто не откроется. Хотя если дождаться, пока звон стихнет, может, нам и удастся вернуться.
   Но отчего же так получилось? Должно быть, дело в том, что мир таков, каким его видят люди. А вот уже три или четыре поколения год за годом привыкали, что есть лишь один Бог, один мир, один способ воспринимать действительность, и все, что покушается на это великое однообразие, суть зло и исходит от дьявола, - а звон церковных колоколов и тень святого острова не позволяют злу приблизиться. Все больше и больше людей верили в это - и вот это стало правдой, а Авалон превратился в сон, в видение, уплывающее в иной, почти недосягаемый мир.
   О, да, она по-прежнему способна была вызвать туманы... но не здесь, где на воде лежала тень церкви, а гудение колоколов вселяло ужас в сердце Моргейны. Они оказались в ловушке, и где - на берегу Озера! Моргейна заметила, что от Острова монахов отходит лодка. Это за ней. Артур проснулся, обнаружил, что ножны исчезли, и бросился в погоню...
   Что ж, пусть гонится. Есть и другие пути, ведущие на Авалон, - и там тень церкви уже не сумеет помешать ей. Моргейна быстро взобралась в седло и двинулась вдоль берега Озера; рано или поздно, но она найдет то место, откуда можно будет пройти сквозь туманы, - то самое место, где некогда они с Ланселетом нашли заблудившуюся Гвенвифар. Искать нужно не у самого озера, а где-то в болотах - и они выберутся на Авалон окольным путем, позади Священного холма.
   Моргейна знала, что невысокие смуглые гребцы бегут сейчас вслед за ее конем - и будут бежать так хоть полдня, если понадобится. Но теперь она слышала топот копыт... Погоня шла по пятам; Артур настигал ее, и с ним были вооруженные рыцари. Моргейна пришпорила было коня - но это была дамская лошадь, и она не годилась для гонки...
   Тогда Моргейна соскользнула на землю, не выпуская ножен из рук.
   - Прячьтесь! - шепотом велела она гребцам, и те тут же бросились врассыпную и растворились среди деревьев и туманов. Они умели двигаться бесшумнее тени, и никому не под силу было отыскать их, когда они сами того не желали. Моргейна перехватила ножны поудобнее и побежала вдоль берега Озера. Она уже мысленно слышала голос Артура, ощущала его гнев...
   Эскалибур был с ним; Моргейна чувствовала присутствие Священной реликвии Авалона, видела внутренним взором исходящее от нее сияние... Но ножен Артур не получит. Моргейна схватила их обеими руками, размахнулась и изо всех сил зашвырнула в Озеро - и увидела, как ножны погружаются в темные бездонные воды. Пучина поглотила их; пройдут годы, кожа и бархат сгниют, золотые и серебряные нити потускнеют и спутаются, и заклинание, вплетенное в них, развеется навеки...
   Артур мчался по ее следам, сжимая в руке обнаженный Эскалибур... но и Моргейна, и ее спутники исчезли. Моргейна погрузилась в безмолвие, слилась с тенью, с деревом - словно неким образом отчасти перенеслась в волшебную страну; до тех пор, пока она стояла неподвижно, укрывшись безмолвием жрицы, ни один смертный не смог бы разглядеть даже ее тени...
   Артур выкрикнул ее имя.
   - Моргейна! Моргейна!
   И в третий раз позвал он, громко и гневно - но вокруг были лишь безмолвные тени; Артур метался из стороны в сторону - однажды он проехал так близко от Моргейны, что та почувствовала дыхание его коня, - но в конце концов он изнемог и кликнул свою свиту. И рыцари обнаружили, что король едва держится в седле, и повязки на ранах пропитались кровью, - и они увезли Артура обратно.
   Тогда Моргейна вскинула руку, и в мир вновь вернулся щебет птиц и шелест листвы на ветру.
   ТАК ПОВЕСТВУЕТ МОРГЕЙНА
   Впоследствии стали рассказывать, будто я похитила ножны при помощи чародейства, и Артур погнался за мной с сотней своих рыцарей - а меня будто бы сопровождали сто рыцарей-фэйри; а когда Артур почти настиг нас, я превратила себя и своих спутников в камни... Уверена, что когда-нибудь люди еще и не такое сочинят: например, скажут, что в конце концов я вызвала свою колесницу, запряженную крылатыми драконами, и улетела в волшебную страну.
   Но на самом деле все было не так. Просто маленький народец умеет прятаться в лесу и становиться единым целым с деревьями и тенями, а я в тот день была одной из них - я научилась этому еще на Авалоне; а когда Артур со своими спутниками уехал прочь, измотанный долгой погоней и едва не теряя сознание от боли, я попрощалась с жителями Авалона и отправилась в Тинтагель. Но когда я добралась до Тинтагеля, меня уже мало волновало, что происходит в Камелоте; я слегла и долгое время находилась почти что при смерти.
   Я и поныне не знаю, что же за хворь одолела меня в тот раз; знаю лишь, что, пока я лежала в постели, не ведая, суждено ли мне поправиться, и нимало о том не заботясь, миновало лето и настала осень. Я помню, что у меня долго держался жар; от слабости я не могла ни сидеть, ни самостоятельно есть и пребывала в столь угнетенном состоянии духа, что мне было все равно, выживу я или умру. Мои слуги - кое-кто из них жил здесь еще при Игрейне, когда я была малышкой, - думали, что меня заколдовали. Возможно, они были не так уж далеки от истины.
   Марк Корнуольский признал себя моим подданным и поклялся в верности. Неудивительно - ведь Артур находился тогда в зените своего могущества, а Марк, несомненно, думал, что я приехала сюда с согласия Артура, и пока что не чувствовал в себе сил схватиться с королем даже ради земель, которые он считал своими. Годом раньше я посмеялась бы над этим или даже заключила союз с Марком и пообещала бы отдать ему Корнуолл, если он возглавит недовольных и выступит против Артура. Даже и в тот момент у меня возникали подобные мысли. Но теперь, когда Акколон умер, все это потеряло смысл. Артур сохранил Эскалибур... Теперь, если Богиня пожелает отнять у него этот меч, ей придется сделать это самой, потому что я потерпела неудачу, я больше не жрица...
   ... Думаю, именно это и терзало меня сильнее всего: то, что я потерпела неудачу и подвела Авалон, а Богиня покинула меня и ничем мне не помогла, хоть я и исполняла ее волю. Артур, христианские священники и Кевин, этот предатель, оказались сильнее магии Авалона, и вот магии больше не осталось.
   Ничего не осталось. Ничего и никого. Я горевала об Акколоне и о ребенке, чья жизнь оборвалась, едва начавшись. Я горевала и об Артуре, что был отныне потерян для меня и сделался моим врагом. Я горевала даже об Уриенсе, хоть в это и трудно поверить, и о безвозвратно утраченной жизни в Уэльсе, единственном в моей жизни спокойном приюте.
   Я убила либо оттолкнула от себя всех, кого любила, - или их отняла у меня смерть. Игрейна скончалась, и Вивиану я потеряла - ее убили и похоронили среди священников, поклоняющихся этому богу смерти и рока. И Акколон был мертв, Акколон, которого я возвела в сан жреца и отправила на бой с христианскими священниками. Ланселет научился бояться и ненавидеть меня, - и я действительно заслужила его ненависть. Гвенвифар меня на дух не выносила. И даже Элейна уже покинула этот мир... и Увейн, которого я любила, как родного, теперь меня возненавидел. Никого больше не интересовало, буду я жить или умру, - и мне тоже было все равно...
   Уже осыпались последние листья, и над Тинтагелем выли зимние бури, когда ко мне в комнату вошла служанка и сказала, что ко мне приехал какой-то человек.
   - В такое-то время?
   Я глянула в окно: там было серо и уныло, как у меня на душе; лил бесконечный дождь. Кто же осмелился отправиться в путь в такую злую зиму, бросить вызов мгле и бурям ? Хотя - какая мне разница?
   - Скажи, что герцогиня Корнуольская не принимает, и отошли его.
   - В такую-то ночь, леди, под дождь?
   Я сильно удивилась, услышав, что служанка осмелилась возражать мне. Большинство слуг считали меня колдуньей и боялись, и меня это вполне устраивало. Но служанка была права. Тинтагель никогда не нарушал законов гостеприимства - ни во времена моего давно усопшего отца, ни при Игрейне... Что ж, пускай.
   - Прими путника, как того требует его положение, накорми и уложи спать. Но сказки, что я больна и не могу с ним увидеться.
   Служанка ушла, а я осталась лежать, глядя на ливень и мглу. Из щелей в окне тянуло холодом. Я пыталась вновь вернуться к отрешенному, бездумному состоянию - лишь так я могла чувствовать себя хорошо. Но вскоре дверь снова отворилась и служанка опять шагнула через порог. Я подняла голову, вздрогнув от раздражения - первого чувства, испытанного мною за много недель.
   - Я не звала тебя и не велела возвращаться! Как ты смеешь?!
   - Я принесла послание, леди, - - сказала служанка. - Я не посмела сказать "нет" столь важной особе... Гость сказал: "Я обращаюсь не к герцогине Корнуольской, а к Владычице Авалона. Она не может отказать Посланцу богов, когда мерлин ищет у нее совета", - умолкнув на миг, служанка добавила: - Кажется, я ничего не перепутала... Он заставил меня дважды повторить эти слова, чтоб проверить, все ли я запомнила.
   И снова я невольно ощутила, как во мне шевельнулось любопытство. Мерлин? Но Кевин - человек Артура, он не поехал бы ко мне за советом. Разве этот предатель не встал окончательно и бесповоротно на сторону Артура и христианства? Но, быть может, это сан - Посланца богов, мерлина Британии перешел к кому-то другому... Тут я подумала о своем сыне Гвидионе - то есть теперь мне полагалось называть его Мордредом; возможно, эта должность перешла к нему. Да и кто другой станет теперь считать меня Владычицей Авалона?.. Помолчав, я сказала:
   - Передай гостю, что в таком случае я его приму, - и мгновение спустя добавила: - Но не в таком виде. Пришли кого-нибудь, чтоб одели меня.
   Я знала, что мне не под силу даже одеться без посторонней помощи. Но я не желала, чтоб меня видели больной и немощной, прикованной к постели; я все-таки была жрицей Авалона, и я уж как-нибудь сумею с достоинством встретить мерлина, - даже если он явился сообщить, что за все свои ошибки и промахи я приговорена к смерти... Ведь я - Моргейна!
   Я кое-как встала с постели; служанки помогли мне одеться и обуться, заплели волосы и набросили поверх них покрывало жрицы; я даже сама нарисовала на лбу знак луны - у неуклюжей служанки он выходил слишком корявым. Руки мои дрожали, - я отметила это, но как-то отстраненно, словно речь шла не обо мне, - и я была столь слаба, что даже не возражала, чтоб служанка поддерживала меня, когда я, едва переставляя ноги, спускалась по крутой лестнице. Но мерлин моей слабости не увидит!