Брэдли Мэрион Зиммер. Пленник дуба (Туманы Авалона - 4)

   В зале горел огонь; камин слегка чадил, как это всегда бывает во время дождя, и сквозь дым мне виден был лишь силуэт гостя. Он сидел у огня, спиной ко мне, кутаясь в серый плащ, - но рядом с ним стояла высокая арфа, и по Моей Леди я узнала гостя; второй такой арфы на свете не было. Кевин сделался совсем седым, но, когда я вошла, он встал и выпрямился.
   - Так значит, - сказала я, - - ты по-прежнему называешь себя мерлином Британии, хоть повинуешься теперь лишь Артуру и ни во что не ставишь Авалон?
   - Я не знаю, как мне теперь себя называть, - тихо ответил Кевин, разве что - слугою тех, кто служит богам, которые суть Единый Бог.
   - Так зачем же, в таком случае, ты явился сюда?
   - И этого я не знаю, - отозвался он. Как я любила его мелодичный голос! - Быть может, затем, моя милая, чтоб вернуть старый долг - старый, как эти холмы.
   Затем он прикрикнул на служанку:
   - Твоей леди нездоровится! Сейчас же подай ей стул!
   У меня закружилась голова, и все вокруг затянуло серым туманом; когда я пришла в себя, я уже сидела у камина рядом с Кевином, а служанка исчезла.
   - Бедная Моргейна, - сказал Кевин. - Бедная моя девочка...
   И впервые с тех пор, как смерть Акколона обратила меня в камень, я почувствовала, что могу плакать; и я стиснула зубы, чтоб не расплакаться, ибо знала, что стоит мне проронить хоть слезинку, и я сломаюсь, и буду рыдать, рыдать, рыдать без конца, пока вся не изойду слезами...
   - Я не девочка, Кевин Арфист, - жестко произнесла я, - а ты обманом добился встречи со мной. Говори, что ты хотел сказать, и уходи.
   - Владычица Авалона...
   - Я не Владычица Авалона, - отрезала я и вспомнила, что при последней нашей встрече прогнала Кевина, накричав на него и обозвав предателем. Теперь это казалось неважным; быть может, сама судьба свела здесь, в этом замке, у огня двух людей, предавших Авалон ... Я ведь тоже предала Авалон, - так как же я смею судить Кевина?
   - А кто же ты тогда? - тихо спросил Кевин. - Врана стара и вот уж много лет пребывает в безмолвии. Ниниана никогда не станет истинной правительницей - она слишком слаба для этого. Ты нужна там...
   - При последнем нашем разговоре, - перебила я его, - ты сказал, что время Авалона прошло. Так кому же тогда и сидеть на троне Вивианы, как не ребенку, едва ли пригодному для этого высокого сана и способному лишь бессильно ожидать того дня, когда Авалон навеки уйдет в туманы? - К горлу моему подступила жгучая горечь. - Ты ведь отрекся от Авалона ради знамени Артура - так разве задача твоя не упростится, если Авалоном будут править старая пророчица и бессильная жрица ?
   - Ниниана - возлюбленная Гвидиона и орудие в его руках, - сказал Кевин. - И мне было явлено, что там нуждаются в тебе, в твоих руках и твоем голосе. И даже если Авалону и вправду суждено уйти в туманы, неужто ты откажешься уйти вместе с ним? Я всегда считал тебя храброй.
   Он взглянул мне в глаза и сказал:
   - Ты умрешь здесь, Моргейна, умрешь от горя и тоски... Я ответила, отвернувшись:
   - За этим я сюда и пришла... - И впервые я осознала, что и вправду явилась в Тинтагелъ умирать. - Все мои труды обернулись прахом. Я проиграла, проиграла... ты должен радоваться, мерлин, - ведь Артур победил и твоими трудами тоже.
   Кевин покачал головой.
   - Тут нечему радоваться, ненаглядная моя, - сказал он. - Я делаю лишь то, что возложили на меня боги - так же, как и ты. Но если тебе и вправду предстоит узреть конец привычного нам мира, милая, пусть каждый из нас встретит этот рок на своем месте, служа тем богам, которым нам суждено служить... Не знаю, почему, но я должен вернуть тебя на Авалон. Мне было бы куда проще иметь дело с одной лишь Нинианой, но, Моргейна, твое место на Авалоне - а я буду там, куда меня пошлют боги. И на Авалоне ты найдешь исцеление.
   - Исцеление! - с презрением фыркнула я. Я не желала исцеляться.
   Кевин печально взглянул на меня. Он называл меня ненаглядной. Наверное, больше никто на целом свете не знал моей истинной сути; перед всеми прочими - даже перед Артуром - я притворялась, стараясь выглядеть лучше, чем я есть на самом деле, и с каждым я была иной. Даже перед Вивианой я притворялась, чтоб показаться более достойной сана жрицы... Кевин же видел во мне просто Моргейну, не больше и не меньше. Я вдруг поняла: даже если я предстану перед ним в облике Старухи Смерти и протяну костлявую руку, в его глазах я буду прежней Моргейной... Я всегда считала, что любовь не такова, что любовь - это то жгучее чувство, которое я испытывала к Ланселету или Акколону. К Кевину я относилась с отстраненным сочувствием, теплотой, дружелюбием - но не более того; я отдавала ему лишь то, чем мало дорожила, и все же... и все же лишь ему одному пришло в голову приехать сюда, лишь ему оказалось не все равно, буду ли я жить или умру от горя.
   Но как он посмел побеспокоить меня, когда душа моя уже почти слилась с тем безграничным покоем, что лежит за гранью жизни?!
   Я отвернулась от Кевина и проронила: - Нет.
   Я не могу снова вернуться к жизни, не могу бороться и страдать, и существовать под грузом ненависти тех, кто некогда меня любил... Если я останусь в живых, если вернусь на Авалон, мне придется вновь вступить в смертельную схватку с любимым моим Артуром, вновь видеть Ланселета в плену у Гвенвифар. Нет, меня все это не касается. Я не вынесу больше этой боли, раздирающей мое сердце...
   Нет. Я погрузилась в забвение, и вскоре - я это знала - мне предстояло уйти в него с головой... в забвение, в покой, так похожий на смерть, что подбиралась все ближе и ближе... Так неужто Кевин, этот предатель, вернет меня обратно?
   - Нет, - повторила я и спрятала лицо в ладонях. - Оставь меня в покое, Кевин Арфист. Я пришла сюда, чтоб умереть. Оставь меня.
   Он не шелохнулся и не произнес ни слова, и я тоже застыла, опустив покрывало на лицо. У меня не было сил уйти, но ведь, несомненно, он и сам вскоре встанет и удалится. А я... я буду сидеть, пока служанки не перенесут меня обратно в постель - и после этого никогда больше не встану с нее.
   Но тут в тишине послышался негромкий звон струн. Это играл Кевин. А мгновение спустя он запел.
   Я уже слыхала отрывки из этой баллады, ведь Кевин частенько пел ее при дворе Артура; в ней повествовалось о некоем барде, сэре Орфео, жившем в незапамятные времена: когда он пел, деревья пускались в пляс, и камни водили хороводы, и звери лесные приходили и смиренно ложились у его ног. Но сегодня Кевин не остановился на этом - он перешел к той части баллады, что повествовала о таинстве. Ее я слышала впервые. Кевин пел о том, как Орфео, посвященный, утратил свою возлюбленную и отправился ради нее в загробный мир. Он предстал перед Владыкой Смерти и взмолился, и тот дозволил Орфео спуститься в бессветный край и вывести оттуда его возлюбленную. И Орфео отыскал ее на Бессмертных полях...
   А потом Кевин заговорил от имени души той женщины... и мне почудилось, что это говорю я.
   - Не пытайся вернуть меня - я смирилась со смертью. Здесь нашла я отдохновение, нет ни боли здесь, ни борьбы, здесь смогу я забыть о любви и о горе.
   Окружающий мир растаял. Я больше не чувствовала ни запаха дыма, ни ледяного дыхания ливня, я не ощущала собственного тела, больного и обессилевшего, застывшего в кресле. Мне казалось, будто я стою в саду, дышащем вечным покоем, среди цветов, лишенных аромата, и лишь далекий голос арфы упрямо пробивается сквозь безмолвие. Я не желала ее слушать, но арфа пела, взывая ко мне.
   Она пела о ветре, что летит с Авалона и несет с собой то дуновение цветущих яблонь, то запах спелых яблок; ее голос дышал прохладой туманов над Озером; в нем слышался хруст веток - это олень мчался сквозь лес, дом маленького народца. Песня арфы вернула меня в то лето, когда я лежала у прогретого солнцем каменного круга, и Ланселет обнимал меня, и кровь впервые бурлила в моих жилах, как весенние соки в пробудившемся дереве. А потом оказалось, что я вновь держу на руках своего новорожденного сына, и его волосенки касаются моего лица, и от него пахнет молоком... или это маленький Артур сидит у меня на коленях, уцепившись за меня, и гладит меня по щеке... и снова Вивиана возлагает руки на мое чело... и я вскидываю руки, взывая к Богине, и чувствую, что превращаюсь в мост меж небом и землей... и трепещут на ветру ветви рощи, где мы с молодым оленем лежим во тьме затмения, и Акколон зовет меня по имени...
   И вот уже не одна лишь арфа, но голоса мертвых и живых взывали ко мне: "Вернись, вернись, вернись - тебя зовет сама жизнь, со всей ее радостью и болью..." И новая мелодия вплелась в песнь арфы.
   "Это я зову тебя, Моргейна Авалонская... жрица Матери..."
   Я вскинула голову, - но не увидела Кевина, искалеченного и печального; на его месте стоял Некто, высокий и прекрасный, с сияющим ликом, со сверкающей Арфой и Луком в руках. При виде бога у меня перехватило дыхание, а голос все пел: "Вернись к жизни, вернись ко мне... ты, давшая клятву... за мраком смерти тебя ждет жизнь..."
   Я попыталась отвернуться.
   - Я не подчиняюсь никаким богам - одной лишь Богине!
   - Но ведь ты и есть Богиня, - послышался среди вечного безмолвия знакомый голос, - и я зову тебя...
   И на миг, словно взглянув в недвижные воды зеркала Авалона, я увидела себя в короне Владычицы жизни...
   - Но ведь я старая, совсем старая, я принадлежу теперь не жизни смерти... - прошептала я, и в тишине зазвучали знакомые слова древнего ритуала - но слетали они с уст бога.
   - ... она будет и старой, и юной - как пожелает...
   И мое отражение сделалось юным и прекрасным, как будто я снова превратилась в ту девушку, что некогда отправила Увенчанного Рогами бежать вместе со стадом... да, и я была стара, когда Акколон пришел ко мне, и все же я, неся в чреве его ребенка, послала Акколона на бой... и вот теперь я стара и бесплодна - но жизнь пульсировала во мне, вечная жизнь земли и ее Владычицы... и бог стоял передо мной, вечный и прекрасный, и звал меня вернуться к жизни... и я сделала шаг, затем другой, и медленно принялась подниматься из тьмы наверх, следуя за голосом арфы, что пела мне о зеленых холмах Авалона и водах жизни... а потом оказалось, что я стою, протягивая руки к Кевину... и он осторожно отставил арфу в сторону и подхватил меня в тот миг, когда я готова уже была упасть. Прикосновение сияющих рук бога обожгло меня - но это длилось лишь миг... а потом остался лишь певучий, слегка насмешливый голос Кевина:
   - Моргейна, ты же знаешь - мне тебя не удержать. Он бережно посадил меня обратно в кресло.
   - Когда ты ела в последний раз?
   - Не помню, - созналась я, и вдруг поняла, что и вправду едва жива от слабости.
   Кевин кликнул служанку и велел мягко, но властно, как распоряжаются друиды и целители:
   - Принеси госпоже хлеб и теплое молоко с медом.
   Я приподняла было руку, пытаясь возразить; на лице служанки отразилось праведное негодование, и я вспомнила, что она дважды пыталась покормить меня - причем именно хлебом с молоком. Но все-таки служанка подчинилась; когда она принесла то, что у нее попросили, Кевин принялся ломать хлеб, макать кусочки в молоко и осторожно класть мне в рот.
   - Довольно, - вскоре сказал он. - Ты слишком долго постилась. Но перед сном тебе непременно нужно будет еще выпить немного молока со взбитым яйцом... Я покажу слугам, как это готовится. Быть может, через пару дней ты уже достаточно окрепнешь, чтоб отправиться в путь.
   И внезапно я расплакалась. Я наконец-то плакала об Акколоне, что ныне покоился в могиле, и об Артуре, что возненавидел меня, и об Элейне, что была мне подругой... и о Вивиане, лежащей среди христианских могил, и об Игрейне, и о себе самой, перенесшей столь много... И Кевин снова повторил:
   - Бедная Моргейна. Бедная моя девочка, - и прижал меня к своей костлявой груди. И я плакала и плакала, пока, в конце концов, не успокоилась, и Кевин позвал служанок, чтоб те отнесли меня в постель.
   И я уснула - впервые за много-много дней. А два дня спустя я отправилась на Авалон.
   Я плохо помню, как мы ехали на север; я была тогда немощна и телом, и духом. Я оказалась на берегу Озера, на закате, когда воды его были темно-алыми, а небо горело огнем; и вот на фоне пламенеющих вод и огненного неба появилась черная ладья, затянутая черной тканью, и обмотанные весла взлетали и опускались бесшумно, словно во сне. На миг мне показалось, будто передо мною Священная ладья, плывущая по безбрежному морю, о котором я не смею говорить, а темная фигура на носу - это Она, и я каким-то образом преодолела расстояние меж небом и землей... Но я и поныне не ведаю, наяву это было или во сне. А затем спустился туман и окутал нас; душа моя затрепетала, и я поняла, что вновь вернулась именно туда, где мне надлежит находиться.
   Ниниана встретила меня на берегу и обняла - не как незнакомка, с которой мы встречались лишь дважды в жизни, а как дочь обнимает мать после многолетней разлуки. Она отвела меня в дом, где некогда жила Вивиана. На этот раз Ниниана не стала при-ставлять ко мне кого-нибудь из младших жриц, а взяла все хлопоты на себя, постелила мне во внутренней комнате, принесла воды из Священного источника - и, отведав эту воду, я поняла, что хоть и нелегко мне будет исцелиться, для меня все же еще существует исцеление.
   Мне достаточно было ведомо о могуществе. Я отказалась от мирских забот; настал час доверить их другим, мне же следовало отдыхать под заботливой опекой дочерей. Теперь я наконец-то могла горевать об Акколоне, - а не о крушении всех моих надежд и замыслов. Теперь я видела, сколь безумны они были; ведь я - жрица Авалона, а не его королева. Но я оплакала расцвет нашей любви, недолгой и горькой, и ребенка, чья жизнь закончилась, даже не начавшись - и вдвойне больнее мне было оттого, что это я, своею собственной рукой отправила его в страну теней.
   Траур мой был долог, и иногда мне казалось, что я до конца жизни не избуду этой скорби. Но в конце концов я научилась вспоминать обо всем этом без слез и уже не задыхалась от безудержной печали, встающей из глубины сердца при одной лишь мысли о днях нашей любви. Что может быть печальнее, чем помнить о любви и знать, что она потеряна навеки? Акколон даже никогда не снился мне, и хоть мне до боли хотелось увидеть его лицо, в конце концов, я поняла, что оно и к лучшему - иначе я весь остаток жизни провела бы во сне... Ну а так все-таки настал день, когда я сумела мысленно обратиться к прошлому и понять, что срок траура миновал. Мой возлюбленный и мой ребенок ушли в мир иной, и кто знает, встречусь ли я с ними за порогом смерти? Но я была жива, я находилась на Авалоне, и долг требовал, чтобы я стала его Владычицей.
   Не знаю, сколько лет я прожила на Авалоне прежде, чем все улеглось. Помню лишь, что я пребывала среди бескрайнего и безымянного покоя, равно чуждая и радости, и печали, не ведая ничего, кроме мелочей обыденной жизни. Ниниана не отходила от меня ни на шаг. Наконец-то я как следует познакомилась с Нимуэ - к этому времени она превратилась в высокую, молчаливую, светловолосую девушку, прекрасную, как Элейна в молодости. Нимуэ стала для меня дочерью; она приходила ко мне каждый день, и я учила ее всему тому, чему сама в юности научилась от Вивианы.
   В последнее время кое-кто из последователей Христа начал замечать цветение Священного терна, и они мирно поклонялись своему богу, не стараясь изгнать красоту из мира, а любя мир таким, каким бог его создал. В те дни они во множестве приходили на Авалон, в надежде найти убежище от гонений и фанатизма. Стараниями Патриция в Британии появились новые веяния, и в том христианстве, что проповедовал он, не было места ни истинной красоте, ни таинствам природы. А от этих христиан, что пришли к нам, спасаясь от собственных единоверцев, я наконец узнала о Назареянине, сыне плотника, достигшем божественности и проповедовавшем терпимость. Так я поняла, что никогда не враждовала с Христом - но лишь с его тупыми, узколобыми священниками, приписывавшими собственную ограниченность ему.
   Не знаю, сколько лет прошло - три, пять, а может, и все десять. До меня доходили слухи из внешнего мира - призрачные, словно тени, словно звон церковных колоколов, долетавший иногда до нашего берега. Так я узнала о смерти Уриенса, но о нем я не горевала; для меня он давно уже был мертв. Но все же я надеялась, что он исцелился от своих горестей. Он был добр ко мне - как умел. Мир праху его.
   Приходили к нам и вести о деяниях Артура и его рыцарей, - но здесь, среди безмятежности Авалона, все это казалось неважным. Эти рассказы ничем не отличались от старинных легенд, так что было не понять, о ком они повествуют: об Артуре, Кэе и Ланселете или о Ллире и детях богини Дану. А истории о любви Ланселета и Гвенвифар - или молодого Друстана и Изотты, жены Марка, - на самом деле были всего лишь перепевом древней повести о Диармаде и Грайнне, что дошла к нам из незапамятных времен. Все это не имело значения. Мне казалось, что я все это уже слышала - давным-давно, еще в детстве.
   Но однажды, прекрасным весенним днем, когда на Авалоне начали зацветать яблони, вечно безмолвствовавшая Врана закричала - и заставила меня вернуться к хлопотам того мира, который, как я надеялась, навсегда остался позади.
   Глава 9
   - Меч, меч таинств потерян... а теперь - и чаша, чаша, и все Священные реликвии!.. Все потеряно, все утрачено, все отнято у нас!
   Этот крик разбудил Моргейну. Однако, когда она на цыпочках подобралась к двери комнаты, где спала Врана, - как всегда, одна, как всегда, соблюдающая молчание, - оказалось, что девушки, приставленные к Вране, спят; они ничего не слышали.
   - Все было тихо. Владычица, - заверили они Моргейну. - Может, тебе приснился скверный сон?
   - Если это вправду и был сон, то он приснился не мне одной, - но и Вране тоже, - сказала Моргейна, глядя на безмятежные лица девушек. С каждым годом ей все сильнее казалось, что жрицы из Дома дев выглядят все моложе и все больше походят на детей... Ну разве можно доверять им священные тайны? Они же сущие девчонки! Девушки с едва оформившейся грудью... что они могут знать о жизни Богини - жизни мира?
   И снова оглушительный вопль разнесся над Авалоном, грозя переполошить всех вокруг.
   - Вот! Теперь вы слышите! - воскликнула Моргейна. Но девушки лишь испуганно уставились на нее.
   - Неужто ты грезишь с открытыми глазами, Владычица? - спросила одна из них, и Моргейна поняла, что на самом деле этот крик горя и ужаса был беззвучен.
   - Я войду к ней, - сказала Моргейна.
   - Но тебе нельзя... - начала было какая-то девушка, и тут же попятилась, позабыв закрыть рот - словно лишь сейчас осознала, с кем она говорит. Моргейна прошла мимо девушки, согнувшейся в поклоне.
   Врана сидела на кровати; ее длинные распущенные волосы спутались, а в глазах плескался ужас. На миг Моргейне подумалось, что старой жрице и вправду приснился кошмар, что Врана странствовала дорогами сновидений...
   Но Врана покачала головой. Нет, она совсем не походила на человека, который никак не может отойти от сна. Врана глубоко вздохнула, и Моргейна поняла, что жрица пытается заговорить, преодолев годы молчания; но голос словно не желал подчиняться ей.
   В конце концов, дрожа всем телом, Врана произнесла:
   - Я видела... видела это... предательство, Моргейна, предательство проникло в самое сердце Авалона... Я не разглядела его лица, но я видела в его руке великий меч Эскалибур...
   Моргейна успокаивающе вскинула руку и сказала:
   - На рассвете мы посмотрим в зеркало. Не надо, не говори - не мучай себя, милая.
   Врану все еще била дрожь. Моргейна крепко сжала руку Враны и увидела в колеблющемся свете факела, что собственная ее рука сделалась морщинистой и покрылась старческими пятнами, а пальцы Враны напоминают узловатые веревки. "Мы с ней пришли сюда юными девушками из свиты Вивианы; и вот мы обе старухи... - подумала Моргейна. - О, Богиня, сколько же лет прошло..."
   - Но я должна говорить, - прошептала Врана. - Я слишком долго молчала... Я продолжала безмолвствовать даже тогда, когда боялась, что это произойдет... Слышишь гром и грохот ливня? Приближается буря, буря, что обрушится на Авалон и смоет его... и тьма опустится на землю...
   - Ну что ты, что ты, милая! Успокойся, - прошептала Моргейна и обняла дрожащую жрицу. Может, Врана повредилась рассудком? Может, это было лишь наваждение, горячечный бред? Ведь никакого ливня нет! Над Авалоном светила полная луна, и яблоневые сады белели в ее свете. - Не бойся. Я останусь здесь, с тобой, а утром мы посмотрим в зеркало и узнаем, что же случилось на самом деле.
   Врана улыбнулась, но улыбка ее была печальна. Она забрала у Моргейны факел и погасила его; и во внезапно воцарившейся тьме Моргейна увидела сквозь щели отдаленную вспышку молнии. Мгновение тишины - и донесшийся откуда-то издалека приглушенный раскат грома.
   - Это был не сон, Моргейна. Буря надвигается - и мне страшно. У тебя больше мужества, чем у меня. Ты жила в миру, ты знаешь истинные горести не сны и видения... Но, быть может, и мне придется выйти в мир и навеки отказаться от молчания... и я боюсь...
   Моргейна устроилась рядом со старой жрицей, укрыла ее и себя одеялом, обняла и так и лежала, пока Врана не перестала дрожать. Лежа в тишине и прислушиваясь к дыханию Враны, Моргейна вспомнила тот вечер, когда она привезла на Авалон Нимуэ - как Врана пришла к ней тогда, чтоб вновь приветствовать ее на Авалоне... "Почему-то мне кажется теперь, что эта любовь была единственной истинной за всю мою жизнь..." Врана положила голову ей на плечо, и Моргейна нежно прижала подругу к себе, утешая и успокаивая. Они пролежали так довольно долго - и вдруг раздался оглушительный удар грома. Женщины испуганно вскинулись, и Врана прошептала:
   - Вот видишь...
   - Успокойся, милая. Это всего лишь буря.
   Едва лишь Моргейна произнесла эти слова, как обрушился ливень, стремительный и мощный, и за ним ничего уже нельзя было расслышать. По комнате принялся гулять холодный ветер. Моргейна молчала, сжимая руку Враны. "Это всего лишь буря", - подумала она. Но страх Враны отчасти передался и ей, и Моргейна почувствовала, что ее тоже начало трясти.
   "Буря, что обрушится с небес и разрушит Камелот, и уничтожит все, чего добился Артур за годы мира..."
   Моргейна попыталась призвать Зрение, но гром словно заглушал всякие мысли. Моргейне оставалось лишь лежать, прижавшись к Вране, и повторять про себя: "Это всего лишь буря, просто буря - дождь, ветер и гром, - а вовсе не гнев Богини..."
   Сколько ни бушевала гроза, но в конце концов все-таки, стихла, и когда Моргейна проснулась, все вокруг было чистым, словно умытым. На бледном небе не было ни облачка; капли воды мерцали на каждом листике и срывались с каждого стебля травы - как будто весь мир окунули в воду и забыли отряхнуть, а высохнуть он не успел. Если та буря, о которой говорила Врана, и вправду разрушила Камелот, неужто поутру мир был бы так прекрасен? Почему-то Моргейне казалось, что это не так.
   Проснувшаяся Врана взглянула на Моргейну; глаза ее были расширены от ужаса.
   - Мы сейчас же пойдем к Ниниане, - сказала Моргейна, спокойно и рассудительно, как всегда, - а потом - к зеркалу, пока солнце не взошло. Если на нас и вправду обрушился гнев Богини, нужно узнать, чем мы его заслужили.
   Врана жестом выразила согласие. Но когда они уже оделись и готовы были выйти из дома, Врана коснулась руки Моргейны.
   - Иди к Ниниане, - прошептала она, с трудом заставляя повиноваться отвыкшие от работы голосовые связки. - Я приведу... Нимуэ. Она - часть этого...
   Потрясенная до глубины души Моргейна едва не принялась возражать Вране. Но затем, взглянув на светлеющее небо, подчинилась. Быть может, Врана узрела в недобром вещем сне, для чего Нимуэ попала сюда, и потому и избрала девушку для затворнической жизни. Моргейна вспомнила тот день, когда Вивиана объявила ей самой о ее предназначении, и невольно подумала: "Бедная девочка!" Но на все воля Богини, и все они - в Ее власти. Тихо спустившись в мокрый сад, Моргейна увидела, что окружающий мир не так уж безмятежен и прекрасен, как показалось ей после пробуждения. Ветер безжалостно оборвал яблоневый цвет, и теперь сад был усыпан белыми лепестками, словно снегом. Да, этой осенью яблок не жди...
   "Мы можем вспахать и засеять поле. Но лишь Ее милость дарует нам урожай.
   Так чего ж тогда я беспокоюсь? Все будет так, как пожелает Богиня..."
   Моргейне пришлось разбудить Ниниану, и та, похоже, здорово разозлилась. "Нет, она - не истинная жрица, - подумала Моргейна. - Мерлин сказал правду - Ниниану избрали лишь потому, что в ее жилах течет кровь Талиесина. Наверное, пора перестать притворяться, будто Ниниану можно счесть Владычицей Авалона. Пора мне занять свое законное место". Моргейна вовсе не желала оскорблять Ниниану, равно как и не хотела, чтоб остальные подумали, что она отстранила Ниниану ради власти. Ей вполне хватало той власти, которой она располагала... Но крик Враны непременно разбудил бы всякую истинную жрицу, избранную Богиней. И все же эта женщина, стоявшая перед Моргейной, каким-то образом прошла испытания, без которых никому не получить жреческого сана; Богиня не отвергла ее. Так что же Она судила Ниниане?
   - Говорю тебе, Ниниана, я видела это, и Врана - тоже... Нам непременно нужно до восхода солнца взглянуть в зеркало!
   - Не очень-то я в это верю, - невозмутимо отозвалась Ниниана. - Чему быть, того все равно не миновать... Но раз тебе так хочется, Моргейна, я пойду с тобой.