Страница:
— Ах ты, красавец, — промолвил Ланселет, поглаживая коня по носу. Тот нервно прянул вбок и назад.
— Этого я выездил сам и сам приучил его к удилам и стременам, — объяснил юноша Моргейне. — Это мой свадебный подарок Артуру: самому-то ему недосуг объезжать для себя скакуна. Я поклялся, что ко дню свадьбы он будет послушен и кроток, точно комнатная собачка.
— Заботливо подобранный подарок, — похвалила Моргейна.
— Да нет, просто другого у меня не нашлось, — отозвался Ланселет. — Я ведь небогат. Впрочем, в золоте и драгоценностях Артур все равно не нуждается; у него такого добра пруд пруди. А такой подарок могу подарить только я.
— Этот дар — часть тебя самого, — промолвила молодая женщина, думая про себя: «Как он любит Артура; вот поэтому так и мучается. Ведь терзается он не только потому, что его влечет к Гвенвифар; дело в том, что Артура он любит не меньше. Будь он просто-напросто бабником вроде Гавейна, я бы и жалеть его не стала; Гвенвифар — воплощенное целомудрие; то-то порадовалась бы я, глядя, как она даст ему от ворот поворот!»
— Хотелось бы мне на нем прокатиться, — проговорила она. — Лошадей я не боюсь.
— Да ты, Моргейна, похоже, ничего на свете не боишься, верно? — рассмеялся Ланселет.
— О нет, кузен мой, — возразила она, разом посерьезнев. — Я боюсь очень многого.
— Ну, а я вот еще менее храбр, чем ты, — отозвался Ланселет. — Я боюсь сражений, и саксов, и боюсь погибнуть, не успев вкусить всего того, что может предложить жизнь. Так что я принимаю любой вызов… просто не смею отказаться. А еще я боюсь, что и Авалон, и христиане заблуждаются, и нет на свете никаких богов, и никаких Небес, и никакой загробной жизни, так что, когда я умру, я сгину навеки. Вот я и боюсь умереть раньше, чем изопью чашу жизни до дна.
— Сдается мне, ты уже почти всего отведал, — предположила Моргейна.
— О, что ты, Моргейна, нет, конечно; на свете еще столько всего, к чему я страстно стремлюсь; и всякий раз, когда я упускаю из рук желаемое, я горько сожалею и гадаю, что за слабость или неразумие удержали меня от того, чтобы поступить так, как хочу… — И с этими словами Ланселет резко развернулся, жадно обнял ее и притянул к себе.
«Им движет отчаяние, — с горечью думала Моргейна, — это не я ему нужна; он пытается забыть о том, что сегодня ночью Гвенвифар и Артур уснут в объятиях друг друга». Руки его, такие умелые и ловкие, со знанием дела ласкали ей грудь; он припал к ее губам, прильнул к ней всем своим мускулистым, крепким телом. Молодая женщина застыла в его объятиях, не шевелясь, упиваясь истомой и нарастающей жаждой, что сводила с ума, точно боль; сама того не сознавая, она теснее прижалась к нему, подстраиваясь к его движениям. Но едва он попытался увлечь ее к ближайшему стогу сена, она слабо запротестовала:
— Милый, ты безумен, в конюшне Артуровы ратники и конники так и кишат, их тут с полсотни, не меньше…
— А тебе есть до них дело? — прошептал Ланселет, и, трепеща всем телом от возбуждения, она еле слышно выдохнула:
— Нет. Нет!
Ланселет заставил ее лечь; она не сопротивлялась. Где-то в глубине сознания затаилась горечь: «Принцесса, герцогиня Корнуольская, жрица Авалона развлекается в сене, точно скотница какая-нибудь, и даже на костры Белтайна в оправдание себе не сошлешься!» Но Моргейна выбросила докучную думу из головы, позволяя рукам Ланселета ласкать себя. «Лучше так, чем разбить сердце Артуру». Моргейна сама не знала, ее ли это мысль или того мужчины, что навалился на нее всем телом, чьи нетерпеливые, охваченные исступлением пальцы оставляют на ее коже синяки; в поцелуях его ощущалось нечто свирепое, с такой яростью впивался он в ее губы. Моргейна-женщина почувствовала, как Ланселет взялся за ее платье, и откатилась в сторону, чтобы ослабить шнуровку.
И тут послышались крики — настойчивые, требовательные, громкие — и оглушительный шум, точно били молотом по наковальне, и испуганный вопль, а затем загомонили с дюжину голосов сразу:
— Лорд конюший! Сэр Ланселет! Где же он? Конюший!
— Сдается мне, он где-то здесь… — Один из ратников помоложе пробежал по проходу между рядами. Яростно выругавшись сквозь зубы, Ланселет загородил собою Моргейну, а она, уже нагая до пояса, набросила на лицо покрывало и вжалась в сено, пытаясь спрятаться от посторонних глаз.
— Проклятье! Неужели мне и на минуту отлучиться нельзя?
— Ох, сэр, скорее, один из чужих коней… тут случилась кобыла в течке, и два жеребца сцепились промеж себя, и сдается мне, один из них сломал ногу…
— Ад и фурии! — Ланселет проворно оправил на себе одежду, вскочил на ноги и воззрился сверху вниз на паренька, их прервавшего. — Уже иду…
Юнец углядел-таки Моргейну; холодея от ужаса, молодая женщина от души уповала на то, что парень ее не узнал; то-то порадуется двор сплетне столь пикантной! «Впрочем, даже эта история ни в какое сравнение не идет с тем, чего люди не знают… что я родила ребенка от собственного брата».
— Я помешал, сэр? — осведомился юнец, пытаясь заглянуть за спину Ланселета и едва ли не хихикая себе под нос.
«Ну, и как эта история отразится на его репутации? — мрачно размышляла Моргейна. — Или это к чести мужчины, ежели его застукали в сене?» Ланселет, даже не потрудившись ответить, решительно вытолкал паренька за двери, да так, что тот едва не упал.
— Ступай отыщи Кэя и коновала, да побыстрее, не мешкай! — Он метнулся к Моргейне, что с трудом поднялась на ноги, — ни дать ни взять живой смерч! — торопливо припал к ее губам. — Боги! Из всех треклятых… — Он крепко притиснул молодую женщину к себе, осыпая жадными поцелуями, — столь яростными, что Моргейна чувствовала, как горят они на ее лице алым клеймом. — Боги! Сегодня ночью — поклянись! Поклянись же!
Моргейна словно утратила дар речи. Она смогла лишь кивнуть, остолбенело и тупо; все тело ее ныло, властно требуя завершения. Ланселет бросился к выходу; она проводила его взглядом. Пару минут спустя к ней подоспел и почтительно поклонился незнакомый юноша. Тем временем солдаты вновь засуетились, забегали туда-сюда, и где-то неподалеку раздался жуткий, почти человеческий визг умирающего животного.
— Леди Моргейна? Я — Грифлет. Лорд Ланселет послал меня проводить тебя к шатрам. Он рассказал, что привел тебя сюда показать лошадей, которых объезжает для лорда моего короля, а ты споткнулась и упала в сено; он попытался выяснить, не пострадала ли ты, и тут его позвали… когда вспыхнула эта драка… ну, с жеребцом короля Пелинора. Лорд Ланселет умоляет извинить его и просит тебя возвратиться в замок…
Ну что ж, подумала про себя Моргейна, по крайней мере, это объясняет и измятое, в травяных пятнах платье, и то, что в волосы ее и под покрывало набилась сенная труха. Еще не хватало предстать перед Гвенвифар и матерью женщиной из Священного Писания, взятой в прелюбодеянии. Юный Грифлет протянул ей руку, Моргейна тяжело оперлась на нее, — дескать, лодыжка у нее вывихнута, — и так дохромала до замка. Вот вам и оправдание сенной трухи: она повредила ногу, упала и больно ушиблась. Одна часть ее сознания радовалась сообразительности Ланселета, в то время как другая безутешно взывала к нему, требуя признания и защиты.
Артур, изрядно огорченный происшествием с лошадьми, ушел в конюшни вместе с Кэем. Гвенвифар тут же засуетилась над «пострадавшей», Игрейна послала за холодной водой и льняными тряпками для перевязки; Моргейна, ни словом не возражая, покорно уселась в тени рядом с Игрейной, а тем временем на поле выехали конные всадники, дабы явить зрителям свое искусство. Артур произнес небольшую речь о новом Каэрлеонском легионе, призванном возродить славу Рима и спасти страну от недругов. Экторий, его приемный отец, так и сиял. Дюжина всадников продемонстрировали новообретенные умения: они останавливали коней на полном скаку, осаживали их, разворачивались кругом, срывались с места одновременно.
— После этого, — торжественно возгласил Артур, — никто больше не дерзнет утверждать, что кони годятся лишь в качестве тягловой силы! — Он улыбнулся Гвенвифар. — Как тебе мои рыцари, госпожа моя? Я назвал их так по образцу римских equites — так именовались знатные воины, представители сословия всадников, имеющие собственных коней и располагающие достаточными средствами, чтобы снарядить коня в поход.
— А Кэй — просто вылитый кентавр, — похвалила Игрейна, обращаясь к Экторию, и старик заулыбался от удовольствия. — Артур, хорошо ты поступил, подарив Кэю одного из лучших своих скакунов!
— Кэй — слишком хороший воин и слишком верный друг, чтобы чахнуть в четырех стенах, — решительно объявил Артур.
— Он ведь твой приемный брат, верно? — промолвила Гвенвифар.
— Да, так. В первой своей битве он был ранен и с тех пор боялся, что судьба ему отныне — безвылазно сидеть дома с женщинами, — объяснил Артур. — Ужасная участь для воина, что и говорить. А вот верхом он сражается не хуже любого другого.
— Смотрите-ка! — воскликнула Игрейна. — Легион разом сокрушил все мишени — в жизни не видела такой скачки!
— Сдается мне, против такого натиска ничто не устоит, — промолвил король Пелинор. — Жалость какая, что Утер Пендрагон не дожил до этого дня, мальчик мой… прошу меня простить, король мой и лорд…
— Друг моего отца вправе называть меня как сочтет нужным, дорогой мой Пелинор! — тепло отозвался Артур. — Однако ж заслуга здесь не моя, но друга моего и конюшего, Ланселета.
Сын Моргаузы Гахерис, живой, улыбчивый паренек лет четырнадцати, поклонился Артуру:
— Лорд мой, можно я пойду на конюшню и погляжу, как их будут расседлывать?
— Ступай, — разрешил Артур. — Когда же он встанет под наши знамена рядом с Гавейном и Агравейном, тетушка?
— Возможно, что уже в этом году, ежели братья обучат его воинским искусствам и приглядят за ним первое время, — отозвалась Моргауза — и тут же воскликнула:
— Нет! Ты, Гарет, никуда не пойдешь! — и попыталась ухватить пухлого шестилетнего малыша, но тот ловко увернулся. — Гахерис! А ну, приведи его назад!
Артур со смехом развел руками.
— Не тревожься, тетя, — мальчишек так и тянет в конюшни, точно блох к собакам! Мне рассказывали, как сам я прокатился на отцовском жеребце, когда мне еще и шести не исполнилось! Сам я ничего такого не помню; это случилось незадолго до того, как меня отправили на воспитание к Экторию, — проговорил он, и Моргейна вдруг похолодела, вспомнив прошлое: светловолосый мальчуган лежит неподвижно, точно мертвый, и в чаше с водой промелькнула чья-то тень… нет, все исчезло.
— Как твоя лодыжка, сестрица? — заботливо осведомилась Гвенвифар. — Вот, обопрись на меня…
— Гавейн за ним присмотрит, — небрежно заверил Артур. — Сдается мне, лучшего наставника для молодых рыцарей и конников и желать нельзя.
— Лучше даже, чем лорд Ланселет? — осведомилась Гвенвифар.
«Она только и ищет повода, чтобы произнести его имя, — подумала про себя Моргейна. — Но это меня он желал совсем недавно, а нынче ночью будет уже поздно… лучше уж так, чем разбить сердце Артуру. Если понадобится, я скажу Гвенвифар все как есть».
— Ланселет? — повторил Артур. — Он — лучший из наших всадников, хотя, на мой вкус, слишком уж бесшабашен. Вся молодежь, разумеется, от него без ума — гляньте-ка, даже твой малыш Гарет, тетя, бегает за ним по пятам, точно щенок, — ради доброго слова из его уст они на что угодно пойдут. Вот только в сравнении с Гавейном наставник он никудышный; бахвал ужасный, и пыль в глаза пускать любит. А Гавейн работает с молодыми неспешно, уверенно, от простого к сложному, шаг за шагом, чтобы никто по неосторожности не пострадал… Гавейн — мой лучший учитель воинских искусств. О, гляньте-ка, а вот и Ланселет верхом на жеребце, которого для меня объезжает… — И Артур внезапно расхохотался от души.
— Вот дьяволенок! — в сердцах выпалила Игрейна.
Ибо Гарет, точно мартышка, уцепился за кожаное стремя, да так и повис. Ланселет со смехом подхватил мальчишку, усадил перед собою и, пустив коня в галоп, во весь опор понесся вверх по склону холма к навесу, откуда наблюдала за состязаниями королевская родня. Конь мчался, сломя голову, прямо на сидящих, так что даже Артур непроизвольно охнул, а Игрейна, побледнев как полотно, отступила назад. В последний момент Ланселет сдержал скакуна, поднял его на дыбы и развернул кругом.
— Вот твой конь, лорд Артур, — с картинным жестом объявил Ланселет, одной рукою сжимая поводья, — а вот и твой кузен. Тетя Моргауза, забери маленького шалопая и выдери его хорошенько! — добавил он, спуская Гарета на колени к Моргаузе. — Шутка ли: жеребец его едва не затоптал!
Моргауза принялась выговаривать сыну, но мальчуган словно не слышал. Он не сводил взгляда со своего кумира: в синих глазенках светилось беззаветное обожание.
— Вот подрастешь, — рассмеялся Артур, шутливо потрепав малыша по щечке, — и я посвящу тебя в рыцари, и отправишься ты побеждать великанов и злых разбойников, и спасать прекрасных дам.
— Ох, нет, лорд мой Артур, — запротестовал мальчик, по-прежнему не отрывая глаз от белоснежного скакуна. — Лорд Ланселет посвятит меня в рыцари, и мы с ним вместе отправимся на поиски приключений.
— Похоже, молодой Ахилл нашел себе Патрокла, — усмехнулся Экторий.
— А я опять в тени, — добродушно посетовал Артур. — Даже моя молодая жена не в силах отвести от Ланселета глаз и умоляет называть ее по имени… а теперь и юный Гарет требует, чтобы в рыцари его посвятил не я, а он! Не будь Ланс моим лучшим другом, я бы уже сходил с ума от ревности.
Даже Пелинор залюбовался всадником, что разъезжал легким галопом взад и вперед.
— Этот треклятый дракон по-прежнему прячется в озере на моей земле… и выбирается из воды для того лишь, чтобы убивать моих подданных и расхищать их скот. Пожалуй, будь у меня такой конь, способный выстоять в битве… Думаю, обучу-ка я боевого коня и уж тогда снова поохочусь на чудище. В последний раз я от него едва ноги унес.
— Настоящий дракон, сэр? — заволновался малыш Гарет. — Он и огонь выдыхает?
— Нет, паренек; зато разит от него за версту, а уж шуму — точно шестьдесят свор гончих подняли лай в его брюхе, — промолвил Пелинор, а Экторий пояснил:
— Драконы огня не выдыхают, мальчик мой. Дело в том, что в старину драконом называли падучую звезду с длинным огненным хвостом, — возможно, некогда огнедышащие драконы на земле и водились, да только никто из живущих этого уже не помнит.
Моргейна особенно не прислушивалась, хотя и гадала про себя, что в рассказе Пелинора — истина, а что — вымысел, рассчитанный на то, чтобы произвести впечатление на ребенка. Она не сводила глаз с Ланселета, демонстрирующего различные аллюры.
— Я сам бы коня никогда так не выездил, — промолвил Артур жене. — Ланселет готовит его для битвы. Вот не поверишь: еще пару месяцев назад этот скакун был дик и необуздан, под стать Пелиноровым драконам, а погляди на него сейчас!
— По мне, так он и сейчас дик, — возразила Гвенвифар. — Впрочем, я ведь боюсь даже самых смирных лошадей.
— Боевой конь — это не послушная дамская лошадка, — возразил Артур. — Такому пристали задор и горячность… Господи милосердный! — воскликнул он, резко поднимаясь на ноги. Откуда ни возьмись, в воздухе мелькнуло что-то белое: какая-то птица, возможно, гусь, захлопав крыльями, метнулась прямо под ноги коню. Ланселет, что ехал свободно и непринужденно, позабыв о бдительности, вздрогнул; конь, яростно заржав, поднялся на дыбы; всадник, не удержав равновесия, соскользнул на землю едва ли не под копыта и, уже теряя сознание, сумел-таки откатиться в сторону.
Гвенвифар завизжала. Моргауза и прочие дамы эхом вторили ей, а Моргейна, напрочь позабыв о якобы вывихнутой лодыжке, вскочила, подбежала к Ланселету и оттащила его из-под копыт. Подоспевший Артур схватил коня за уздечку и, едва ли не повисая на ней всей тяжестью, увел коня от распростертого на земле бесчувственного тела. Моргейна, опустившись на колени рядом с раненым, проворно ощупала его висок, где уже набухал синяк. Из раны, смешиваясь с пылью, струйкой сочилась кровь.
— Он умер? — восклицала Гвенвифар. — Он умер?
— Нет, — резко отозвалась Моргейна. — Принесите холодной воды; и тряпки для перевязки наверняка остались. Кажется, запястье сломано; пожертвовав рукою, он смягчил падение, чтобы шею не свернуть! А ушиб головы… — Моргейна приложилась ухом к его сердцу, чувствуя исходящее от мерно вздымающейся груди тепло. Взяла чашу с холодной водой, поданную дочкой Пелинора, промокнула лоб мокрой тряпкой. — Кто-нибудь, поймайте треклятого гуся и сверните птице шею! И задайте гусятнику хорошую трепку. Лорд Ланселет вполне мог погибнуть или повредить коня Верховного короля.
Подошедший Гавейн увел жеребца в конюшню. Едва не свершившаяся трагедия охладила всеобщее веселье, и один за другим гости разошлись по шатрам и жилищам. Моргейна перевязала Ланселету голову и сломанное запястье и наложила шину; к счастью, она успела закончить работу прежде, чем раненый зашевелился, застонал и, изнывая от боли, схватился за кисть; а затем, посоветовавшись с экономом, послала Кэя за усыпляющими травами и приказала отнести пострадавшего в постель. И осталась с ним; хотя Ланселет не узнавал ее, а только стонал и обводил комнату помутневшим взглядом.
Как-то раз он уставился во все глаза на свою сиделку, пробормотал: «Мама…» — и сердце у нее упало. Но после того раненый забылся тяжким, беспокойным сном, а когда пробудился, узнал-таки молодую женщину.
— Моргейна? Кузина? Что произошло?
— Ты упал с коня.
— С коня? С какого такого коня? — недоуменно осведомился он, а когда Моргейна пересказала ему события дня, решительно объявил:
— Чепуха какая. Я с коней не падаю, — и вновь погрузился в сон.
А Моргейна все сидела рядом с ним, позволяя Ланселету держаться за свою руку и чувствуя, что сердце ее вот-вот разорвется от боли. Губы у нее еще горели от его поцелуев, и сладко ныла грудь. Однако мгновение было упущено, и молодая женщина отлично это понимала. Даже если Ланселет все вспомнит, его к ней не потянет; да никогда и не тянуло — он всего лишь пытался заглушить мучительные мысли о Гвенвифар и о своей любви к кузену и королю.
Стемнело. Где-то в глубине замка снова послышались звуки музыки — это играл Кевин. Там царили веселье, и песни, и смех. Внезапно дверь открылась и в комнату вошел сам Артур с факелом в руке.
— Сестра, как Ланселет?
— Он выживет; такую твердолобую голову проломить непросто, — натянуто пошутила она.
— Мы хотели, чтобы ты была в числе свидетелей, когда новобрачную возведут на брачное ложе, — ведь ты подписывала брачный контракт, — промолвил Артур. — Но, наверное, лучше не оставлять раненого одного; а попечению сенешаля я его не доверю, даже если сенешаль этот — Кэй. Ланселету изрядно посчастливилось, что рядом с ним — ты. Ты ведь ему приемная сестра, нет?
— Нет, — возразила Моргейна, ни с того ни с сего задохнувшись от гнева.
Артур подошел к постели, взял безвольную руку Ланселета в свои. Раненый застонал, зашевелился, поднял глаза, заморгал.
— Артур?
— Я здесь, друг мой, — отозвался король. Моргейна в жизни не слышала, чтобы голос его звучал так ласково и мягко.
— Твой конь… в порядке?
— С конем все хорошо. Черт его задери, — вспылил Артур. — Если бы ты погиб, на что мне конь? — Он едва сдерживал слезы.
— Как все… вышло?
— Да гусь треклятый взлетел. Мальчишка-гусятник прячется. Знает небось, что с паршивца шкуру живьем спустят!
— Не надо, — выдохнул Ланселет. — Он же всего-навсего скудоумный бедолага, что он смыслит? Его ли вина, что гуси похитрее его будут и один отбился от стада? Обещай мне, Гвидион, — Моргейна потрясенно осознала, что Ланселет обращается к королю, называя прежнее его имя. Артур пожал ему руку, наклонился, поцеловал раненого в щеку, стараясь не задеть синяка.
— Обещаю, Галахад. А теперь спи.
Ланселет до боли стиснул его руку.
— Я едва не испортил тебе брачную ночь, так? — проговорил он, и в словах этих Моргейна распознала собственную жестокую иронию.
— Испортил, да еще как — моя молодая жена так рыдала над тобою, что уж и не знаю, что она содеет, если однажды я проломлю себе голову, — со смехом отозвался Артур.
— Артур, ты, конечно, король, но раненому необходим покой! — гневно оборвала его Моргейна.
— Ты права. — Артур выпрямился. — Завтра я пришлю к нему мерлина; однако ж на ночь оставлять его одного не стоит…
— Я с ним побуду, — яростно заверила Моргейна.
— Ну, если ты уверена…
— Да возвращайся же к Гвенвифар! Тебя новобрачная ждет!
Артур обреченно вздохнул. И, помолчав минуту, признался:
— Я не знаю, что ей сказать. И что делать, тоже не знаю.
«Что за нелепость — он, никак, ждет, я стану наставлять его — или, может, его жену?» Под взглядом Артура молодая женщина опустила глаза. И мягко проговорила:
— Артур, это очень просто. Делай то, что подскажет тебе Богиня.
Он все глядел на Моргейну, точно побитый ребенок. И, наконец, хрипло выговорил, с трудом подбирая слова:
— Она… она никакая не Богиня. Просто девушка, и она… она напугана. — И, помолчав мгновение, выпалил:
— Моргейна, неужто ты не видишь, что я до сих пор…
Молодая женщина поняла, что это выше ее сил.
— Нет! — исступленно воскликнула она и воздела руку, властно призывая к молчанию. — Артур, запомни одно. Для нее ты всегда будешь богом. Так приди к ней, как Увенчанный Рогами…
Артур вздрогнул и поспешно осенил себя крестом.
— Господь меня прости; это — моя кара… — прошептал он наконец и надолго умолк. Так стояли они, глядя друг на друга и не в силах выговорить ни слова. Наконец Артур произнес:
— Моргейна, я не имею права… ты поцелуешь меня? Один-единственный раз?
— Брат мой… — Вздохнув, она приподнялась на цыпочки и поцеловала его в лоб. И пальцем начертила на его челе знак Богини. — Будь благословлен, — прошептала она. — Артур, ступай к ней, ступай к своей жене. Обещаю тебе, обещаю от имени Богини все будет хорошо, я клянусь тебе.
Артур сглотнул; мышцы его шеи напряглись и задвигались. Наконец, он отвернулся, избегая ее взгляда, и прошептал:
— Благослови тебя Господь, сестра.
И исчез за дверью.
Моргейна рухнула на стул и застыла недвижно, глядя на спящего Ланселета, истерзанная встающими в сознании образами. Лицо Ланселета… он улыбается ей в солнечных лучах на Холме. Гвенвифар, насквозь промокшая, цепляется за руку Ланселета; юбки ее волочатся по воде. Увенчанный Рогами бог, с лицом, перепачканным оленьей кровью, отдергивает полог пещеры. Губы Ланселета исступленно ласкают ей грудь — неужто это было лишь несколько часов назад?
— По крайней мере, — яростно прошептала она вслух, — в брачную ночь Артура он не будет грезить о Гвенвифар. — Молодая женщина прилегла на край кровати, осторожно прижалась всем телом к раненому и замерла — молча, даже не плача, во власти беспросветного отчаяния, против которого не помогут даже слезы. В ту ночь она не сомкнула глаз, борясь со Зрением, борясь со снами, борясь за безмолвие и оцепенелую отрешенность мыслей, — этому ее учили на Авалоне.
А вдали от нее, в самом крайнем крыле замка, Гвенвифар лежала, не в силах заснуть, и во власти вины и нежности глядела на Артура: волосы его переливались и мерцали в лунном свете, грудь мерно вздымалась и опадала; дышал он почти беззвучно. По щекам молодой женщины медленно текли слезы.
«Мне так хочется полюбить его», — подумала она и принялась молиться:
— Ох, Господи, пресвятая Дева Мария, помоги мне полюбить его так, как велит долг, он — мой король и лорд мой, и он так добр, так великодушен, он заслуживает жены, что любила бы его больше, чем в силах полюбить я. — Повсюду вокруг нее ночь дышала печалью и отчаянием.
«Но отчего же? — гадала Гвенвифар. — Ведь Артур счастлив. Ему не в чем упрекнуть меня. Так отчего же самый воздух словно пропитан горем?»
Глава 7
— Этого я выездил сам и сам приучил его к удилам и стременам, — объяснил юноша Моргейне. — Это мой свадебный подарок Артуру: самому-то ему недосуг объезжать для себя скакуна. Я поклялся, что ко дню свадьбы он будет послушен и кроток, точно комнатная собачка.
— Заботливо подобранный подарок, — похвалила Моргейна.
— Да нет, просто другого у меня не нашлось, — отозвался Ланселет. — Я ведь небогат. Впрочем, в золоте и драгоценностях Артур все равно не нуждается; у него такого добра пруд пруди. А такой подарок могу подарить только я.
— Этот дар — часть тебя самого, — промолвила молодая женщина, думая про себя: «Как он любит Артура; вот поэтому так и мучается. Ведь терзается он не только потому, что его влечет к Гвенвифар; дело в том, что Артура он любит не меньше. Будь он просто-напросто бабником вроде Гавейна, я бы и жалеть его не стала; Гвенвифар — воплощенное целомудрие; то-то порадовалась бы я, глядя, как она даст ему от ворот поворот!»
— Хотелось бы мне на нем прокатиться, — проговорила она. — Лошадей я не боюсь.
— Да ты, Моргейна, похоже, ничего на свете не боишься, верно? — рассмеялся Ланселет.
— О нет, кузен мой, — возразила она, разом посерьезнев. — Я боюсь очень многого.
— Ну, а я вот еще менее храбр, чем ты, — отозвался Ланселет. — Я боюсь сражений, и саксов, и боюсь погибнуть, не успев вкусить всего того, что может предложить жизнь. Так что я принимаю любой вызов… просто не смею отказаться. А еще я боюсь, что и Авалон, и христиане заблуждаются, и нет на свете никаких богов, и никаких Небес, и никакой загробной жизни, так что, когда я умру, я сгину навеки. Вот я и боюсь умереть раньше, чем изопью чашу жизни до дна.
— Сдается мне, ты уже почти всего отведал, — предположила Моргейна.
— О, что ты, Моргейна, нет, конечно; на свете еще столько всего, к чему я страстно стремлюсь; и всякий раз, когда я упускаю из рук желаемое, я горько сожалею и гадаю, что за слабость или неразумие удержали меня от того, чтобы поступить так, как хочу… — И с этими словами Ланселет резко развернулся, жадно обнял ее и притянул к себе.
«Им движет отчаяние, — с горечью думала Моргейна, — это не я ему нужна; он пытается забыть о том, что сегодня ночью Гвенвифар и Артур уснут в объятиях друг друга». Руки его, такие умелые и ловкие, со знанием дела ласкали ей грудь; он припал к ее губам, прильнул к ней всем своим мускулистым, крепким телом. Молодая женщина застыла в его объятиях, не шевелясь, упиваясь истомой и нарастающей жаждой, что сводила с ума, точно боль; сама того не сознавая, она теснее прижалась к нему, подстраиваясь к его движениям. Но едва он попытался увлечь ее к ближайшему стогу сена, она слабо запротестовала:
— Милый, ты безумен, в конюшне Артуровы ратники и конники так и кишат, их тут с полсотни, не меньше…
— А тебе есть до них дело? — прошептал Ланселет, и, трепеща всем телом от возбуждения, она еле слышно выдохнула:
— Нет. Нет!
Ланселет заставил ее лечь; она не сопротивлялась. Где-то в глубине сознания затаилась горечь: «Принцесса, герцогиня Корнуольская, жрица Авалона развлекается в сене, точно скотница какая-нибудь, и даже на костры Белтайна в оправдание себе не сошлешься!» Но Моргейна выбросила докучную думу из головы, позволяя рукам Ланселета ласкать себя. «Лучше так, чем разбить сердце Артуру». Моргейна сама не знала, ее ли это мысль или того мужчины, что навалился на нее всем телом, чьи нетерпеливые, охваченные исступлением пальцы оставляют на ее коже синяки; в поцелуях его ощущалось нечто свирепое, с такой яростью впивался он в ее губы. Моргейна-женщина почувствовала, как Ланселет взялся за ее платье, и откатилась в сторону, чтобы ослабить шнуровку.
И тут послышались крики — настойчивые, требовательные, громкие — и оглушительный шум, точно били молотом по наковальне, и испуганный вопль, а затем загомонили с дюжину голосов сразу:
— Лорд конюший! Сэр Ланселет! Где же он? Конюший!
— Сдается мне, он где-то здесь… — Один из ратников помоложе пробежал по проходу между рядами. Яростно выругавшись сквозь зубы, Ланселет загородил собою Моргейну, а она, уже нагая до пояса, набросила на лицо покрывало и вжалась в сено, пытаясь спрятаться от посторонних глаз.
— Проклятье! Неужели мне и на минуту отлучиться нельзя?
— Ох, сэр, скорее, один из чужих коней… тут случилась кобыла в течке, и два жеребца сцепились промеж себя, и сдается мне, один из них сломал ногу…
— Ад и фурии! — Ланселет проворно оправил на себе одежду, вскочил на ноги и воззрился сверху вниз на паренька, их прервавшего. — Уже иду…
Юнец углядел-таки Моргейну; холодея от ужаса, молодая женщина от души уповала на то, что парень ее не узнал; то-то порадуется двор сплетне столь пикантной! «Впрочем, даже эта история ни в какое сравнение не идет с тем, чего люди не знают… что я родила ребенка от собственного брата».
— Я помешал, сэр? — осведомился юнец, пытаясь заглянуть за спину Ланселета и едва ли не хихикая себе под нос.
«Ну, и как эта история отразится на его репутации? — мрачно размышляла Моргейна. — Или это к чести мужчины, ежели его застукали в сене?» Ланселет, даже не потрудившись ответить, решительно вытолкал паренька за двери, да так, что тот едва не упал.
— Ступай отыщи Кэя и коновала, да побыстрее, не мешкай! — Он метнулся к Моргейне, что с трудом поднялась на ноги, — ни дать ни взять живой смерч! — торопливо припал к ее губам. — Боги! Из всех треклятых… — Он крепко притиснул молодую женщину к себе, осыпая жадными поцелуями, — столь яростными, что Моргейна чувствовала, как горят они на ее лице алым клеймом. — Боги! Сегодня ночью — поклянись! Поклянись же!
Моргейна словно утратила дар речи. Она смогла лишь кивнуть, остолбенело и тупо; все тело ее ныло, властно требуя завершения. Ланселет бросился к выходу; она проводила его взглядом. Пару минут спустя к ней подоспел и почтительно поклонился незнакомый юноша. Тем временем солдаты вновь засуетились, забегали туда-сюда, и где-то неподалеку раздался жуткий, почти человеческий визг умирающего животного.
— Леди Моргейна? Я — Грифлет. Лорд Ланселет послал меня проводить тебя к шатрам. Он рассказал, что привел тебя сюда показать лошадей, которых объезжает для лорда моего короля, а ты споткнулась и упала в сено; он попытался выяснить, не пострадала ли ты, и тут его позвали… когда вспыхнула эта драка… ну, с жеребцом короля Пелинора. Лорд Ланселет умоляет извинить его и просит тебя возвратиться в замок…
Ну что ж, подумала про себя Моргейна, по крайней мере, это объясняет и измятое, в травяных пятнах платье, и то, что в волосы ее и под покрывало набилась сенная труха. Еще не хватало предстать перед Гвенвифар и матерью женщиной из Священного Писания, взятой в прелюбодеянии. Юный Грифлет протянул ей руку, Моргейна тяжело оперлась на нее, — дескать, лодыжка у нее вывихнута, — и так дохромала до замка. Вот вам и оправдание сенной трухи: она повредила ногу, упала и больно ушиблась. Одна часть ее сознания радовалась сообразительности Ланселета, в то время как другая безутешно взывала к нему, требуя признания и защиты.
Артур, изрядно огорченный происшествием с лошадьми, ушел в конюшни вместе с Кэем. Гвенвифар тут же засуетилась над «пострадавшей», Игрейна послала за холодной водой и льняными тряпками для перевязки; Моргейна, ни словом не возражая, покорно уселась в тени рядом с Игрейной, а тем временем на поле выехали конные всадники, дабы явить зрителям свое искусство. Артур произнес небольшую речь о новом Каэрлеонском легионе, призванном возродить славу Рима и спасти страну от недругов. Экторий, его приемный отец, так и сиял. Дюжина всадников продемонстрировали новообретенные умения: они останавливали коней на полном скаку, осаживали их, разворачивались кругом, срывались с места одновременно.
— После этого, — торжественно возгласил Артур, — никто больше не дерзнет утверждать, что кони годятся лишь в качестве тягловой силы! — Он улыбнулся Гвенвифар. — Как тебе мои рыцари, госпожа моя? Я назвал их так по образцу римских equites — так именовались знатные воины, представители сословия всадников, имеющие собственных коней и располагающие достаточными средствами, чтобы снарядить коня в поход.
— А Кэй — просто вылитый кентавр, — похвалила Игрейна, обращаясь к Экторию, и старик заулыбался от удовольствия. — Артур, хорошо ты поступил, подарив Кэю одного из лучших своих скакунов!
— Кэй — слишком хороший воин и слишком верный друг, чтобы чахнуть в четырех стенах, — решительно объявил Артур.
— Он ведь твой приемный брат, верно? — промолвила Гвенвифар.
— Да, так. В первой своей битве он был ранен и с тех пор боялся, что судьба ему отныне — безвылазно сидеть дома с женщинами, — объяснил Артур. — Ужасная участь для воина, что и говорить. А вот верхом он сражается не хуже любого другого.
— Смотрите-ка! — воскликнула Игрейна. — Легион разом сокрушил все мишени — в жизни не видела такой скачки!
— Сдается мне, против такого натиска ничто не устоит, — промолвил король Пелинор. — Жалость какая, что Утер Пендрагон не дожил до этого дня, мальчик мой… прошу меня простить, король мой и лорд…
— Друг моего отца вправе называть меня как сочтет нужным, дорогой мой Пелинор! — тепло отозвался Артур. — Однако ж заслуга здесь не моя, но друга моего и конюшего, Ланселета.
Сын Моргаузы Гахерис, живой, улыбчивый паренек лет четырнадцати, поклонился Артуру:
— Лорд мой, можно я пойду на конюшню и погляжу, как их будут расседлывать?
— Ступай, — разрешил Артур. — Когда же он встанет под наши знамена рядом с Гавейном и Агравейном, тетушка?
— Возможно, что уже в этом году, ежели братья обучат его воинским искусствам и приглядят за ним первое время, — отозвалась Моргауза — и тут же воскликнула:
— Нет! Ты, Гарет, никуда не пойдешь! — и попыталась ухватить пухлого шестилетнего малыша, но тот ловко увернулся. — Гахерис! А ну, приведи его назад!
Артур со смехом развел руками.
— Не тревожься, тетя, — мальчишек так и тянет в конюшни, точно блох к собакам! Мне рассказывали, как сам я прокатился на отцовском жеребце, когда мне еще и шести не исполнилось! Сам я ничего такого не помню; это случилось незадолго до того, как меня отправили на воспитание к Экторию, — проговорил он, и Моргейна вдруг похолодела, вспомнив прошлое: светловолосый мальчуган лежит неподвижно, точно мертвый, и в чаше с водой промелькнула чья-то тень… нет, все исчезло.
— Как твоя лодыжка, сестрица? — заботливо осведомилась Гвенвифар. — Вот, обопрись на меня…
— Гавейн за ним присмотрит, — небрежно заверил Артур. — Сдается мне, лучшего наставника для молодых рыцарей и конников и желать нельзя.
— Лучше даже, чем лорд Ланселет? — осведомилась Гвенвифар.
«Она только и ищет повода, чтобы произнести его имя, — подумала про себя Моргейна. — Но это меня он желал совсем недавно, а нынче ночью будет уже поздно… лучше уж так, чем разбить сердце Артуру. Если понадобится, я скажу Гвенвифар все как есть».
— Ланселет? — повторил Артур. — Он — лучший из наших всадников, хотя, на мой вкус, слишком уж бесшабашен. Вся молодежь, разумеется, от него без ума — гляньте-ка, даже твой малыш Гарет, тетя, бегает за ним по пятам, точно щенок, — ради доброго слова из его уст они на что угодно пойдут. Вот только в сравнении с Гавейном наставник он никудышный; бахвал ужасный, и пыль в глаза пускать любит. А Гавейн работает с молодыми неспешно, уверенно, от простого к сложному, шаг за шагом, чтобы никто по неосторожности не пострадал… Гавейн — мой лучший учитель воинских искусств. О, гляньте-ка, а вот и Ланселет верхом на жеребце, которого для меня объезжает… — И Артур внезапно расхохотался от души.
— Вот дьяволенок! — в сердцах выпалила Игрейна.
Ибо Гарет, точно мартышка, уцепился за кожаное стремя, да так и повис. Ланселет со смехом подхватил мальчишку, усадил перед собою и, пустив коня в галоп, во весь опор понесся вверх по склону холма к навесу, откуда наблюдала за состязаниями королевская родня. Конь мчался, сломя голову, прямо на сидящих, так что даже Артур непроизвольно охнул, а Игрейна, побледнев как полотно, отступила назад. В последний момент Ланселет сдержал скакуна, поднял его на дыбы и развернул кругом.
— Вот твой конь, лорд Артур, — с картинным жестом объявил Ланселет, одной рукою сжимая поводья, — а вот и твой кузен. Тетя Моргауза, забери маленького шалопая и выдери его хорошенько! — добавил он, спуская Гарета на колени к Моргаузе. — Шутка ли: жеребец его едва не затоптал!
Моргауза принялась выговаривать сыну, но мальчуган словно не слышал. Он не сводил взгляда со своего кумира: в синих глазенках светилось беззаветное обожание.
— Вот подрастешь, — рассмеялся Артур, шутливо потрепав малыша по щечке, — и я посвящу тебя в рыцари, и отправишься ты побеждать великанов и злых разбойников, и спасать прекрасных дам.
— Ох, нет, лорд мой Артур, — запротестовал мальчик, по-прежнему не отрывая глаз от белоснежного скакуна. — Лорд Ланселет посвятит меня в рыцари, и мы с ним вместе отправимся на поиски приключений.
— Похоже, молодой Ахилл нашел себе Патрокла, — усмехнулся Экторий.
— А я опять в тени, — добродушно посетовал Артур. — Даже моя молодая жена не в силах отвести от Ланселета глаз и умоляет называть ее по имени… а теперь и юный Гарет требует, чтобы в рыцари его посвятил не я, а он! Не будь Ланс моим лучшим другом, я бы уже сходил с ума от ревности.
Даже Пелинор залюбовался всадником, что разъезжал легким галопом взад и вперед.
— Этот треклятый дракон по-прежнему прячется в озере на моей земле… и выбирается из воды для того лишь, чтобы убивать моих подданных и расхищать их скот. Пожалуй, будь у меня такой конь, способный выстоять в битве… Думаю, обучу-ка я боевого коня и уж тогда снова поохочусь на чудище. В последний раз я от него едва ноги унес.
— Настоящий дракон, сэр? — заволновался малыш Гарет. — Он и огонь выдыхает?
— Нет, паренек; зато разит от него за версту, а уж шуму — точно шестьдесят свор гончих подняли лай в его брюхе, — промолвил Пелинор, а Экторий пояснил:
— Драконы огня не выдыхают, мальчик мой. Дело в том, что в старину драконом называли падучую звезду с длинным огненным хвостом, — возможно, некогда огнедышащие драконы на земле и водились, да только никто из живущих этого уже не помнит.
Моргейна особенно не прислушивалась, хотя и гадала про себя, что в рассказе Пелинора — истина, а что — вымысел, рассчитанный на то, чтобы произвести впечатление на ребенка. Она не сводила глаз с Ланселета, демонстрирующего различные аллюры.
— Я сам бы коня никогда так не выездил, — промолвил Артур жене. — Ланселет готовит его для битвы. Вот не поверишь: еще пару месяцев назад этот скакун был дик и необуздан, под стать Пелиноровым драконам, а погляди на него сейчас!
— По мне, так он и сейчас дик, — возразила Гвенвифар. — Впрочем, я ведь боюсь даже самых смирных лошадей.
— Боевой конь — это не послушная дамская лошадка, — возразил Артур. — Такому пристали задор и горячность… Господи милосердный! — воскликнул он, резко поднимаясь на ноги. Откуда ни возьмись, в воздухе мелькнуло что-то белое: какая-то птица, возможно, гусь, захлопав крыльями, метнулась прямо под ноги коню. Ланселет, что ехал свободно и непринужденно, позабыв о бдительности, вздрогнул; конь, яростно заржав, поднялся на дыбы; всадник, не удержав равновесия, соскользнул на землю едва ли не под копыта и, уже теряя сознание, сумел-таки откатиться в сторону.
Гвенвифар завизжала. Моргауза и прочие дамы эхом вторили ей, а Моргейна, напрочь позабыв о якобы вывихнутой лодыжке, вскочила, подбежала к Ланселету и оттащила его из-под копыт. Подоспевший Артур схватил коня за уздечку и, едва ли не повисая на ней всей тяжестью, увел коня от распростертого на земле бесчувственного тела. Моргейна, опустившись на колени рядом с раненым, проворно ощупала его висок, где уже набухал синяк. Из раны, смешиваясь с пылью, струйкой сочилась кровь.
— Он умер? — восклицала Гвенвифар. — Он умер?
— Нет, — резко отозвалась Моргейна. — Принесите холодной воды; и тряпки для перевязки наверняка остались. Кажется, запястье сломано; пожертвовав рукою, он смягчил падение, чтобы шею не свернуть! А ушиб головы… — Моргейна приложилась ухом к его сердцу, чувствуя исходящее от мерно вздымающейся груди тепло. Взяла чашу с холодной водой, поданную дочкой Пелинора, промокнула лоб мокрой тряпкой. — Кто-нибудь, поймайте треклятого гуся и сверните птице шею! И задайте гусятнику хорошую трепку. Лорд Ланселет вполне мог погибнуть или повредить коня Верховного короля.
Подошедший Гавейн увел жеребца в конюшню. Едва не свершившаяся трагедия охладила всеобщее веселье, и один за другим гости разошлись по шатрам и жилищам. Моргейна перевязала Ланселету голову и сломанное запястье и наложила шину; к счастью, она успела закончить работу прежде, чем раненый зашевелился, застонал и, изнывая от боли, схватился за кисть; а затем, посоветовавшись с экономом, послала Кэя за усыпляющими травами и приказала отнести пострадавшего в постель. И осталась с ним; хотя Ланселет не узнавал ее, а только стонал и обводил комнату помутневшим взглядом.
Как-то раз он уставился во все глаза на свою сиделку, пробормотал: «Мама…» — и сердце у нее упало. Но после того раненый забылся тяжким, беспокойным сном, а когда пробудился, узнал-таки молодую женщину.
— Моргейна? Кузина? Что произошло?
— Ты упал с коня.
— С коня? С какого такого коня? — недоуменно осведомился он, а когда Моргейна пересказала ему события дня, решительно объявил:
— Чепуха какая. Я с коней не падаю, — и вновь погрузился в сон.
А Моргейна все сидела рядом с ним, позволяя Ланселету держаться за свою руку и чувствуя, что сердце ее вот-вот разорвется от боли. Губы у нее еще горели от его поцелуев, и сладко ныла грудь. Однако мгновение было упущено, и молодая женщина отлично это понимала. Даже если Ланселет все вспомнит, его к ней не потянет; да никогда и не тянуло — он всего лишь пытался заглушить мучительные мысли о Гвенвифар и о своей любви к кузену и королю.
Стемнело. Где-то в глубине замка снова послышались звуки музыки — это играл Кевин. Там царили веселье, и песни, и смех. Внезапно дверь открылась и в комнату вошел сам Артур с факелом в руке.
— Сестра, как Ланселет?
— Он выживет; такую твердолобую голову проломить непросто, — натянуто пошутила она.
— Мы хотели, чтобы ты была в числе свидетелей, когда новобрачную возведут на брачное ложе, — ведь ты подписывала брачный контракт, — промолвил Артур. — Но, наверное, лучше не оставлять раненого одного; а попечению сенешаля я его не доверю, даже если сенешаль этот — Кэй. Ланселету изрядно посчастливилось, что рядом с ним — ты. Ты ведь ему приемная сестра, нет?
— Нет, — возразила Моргейна, ни с того ни с сего задохнувшись от гнева.
Артур подошел к постели, взял безвольную руку Ланселета в свои. Раненый застонал, зашевелился, поднял глаза, заморгал.
— Артур?
— Я здесь, друг мой, — отозвался король. Моргейна в жизни не слышала, чтобы голос его звучал так ласково и мягко.
— Твой конь… в порядке?
— С конем все хорошо. Черт его задери, — вспылил Артур. — Если бы ты погиб, на что мне конь? — Он едва сдерживал слезы.
— Как все… вышло?
— Да гусь треклятый взлетел. Мальчишка-гусятник прячется. Знает небось, что с паршивца шкуру живьем спустят!
— Не надо, — выдохнул Ланселет. — Он же всего-навсего скудоумный бедолага, что он смыслит? Его ли вина, что гуси похитрее его будут и один отбился от стада? Обещай мне, Гвидион, — Моргейна потрясенно осознала, что Ланселет обращается к королю, называя прежнее его имя. Артур пожал ему руку, наклонился, поцеловал раненого в щеку, стараясь не задеть синяка.
— Обещаю, Галахад. А теперь спи.
Ланселет до боли стиснул его руку.
— Я едва не испортил тебе брачную ночь, так? — проговорил он, и в словах этих Моргейна распознала собственную жестокую иронию.
— Испортил, да еще как — моя молодая жена так рыдала над тобою, что уж и не знаю, что она содеет, если однажды я проломлю себе голову, — со смехом отозвался Артур.
— Артур, ты, конечно, король, но раненому необходим покой! — гневно оборвала его Моргейна.
— Ты права. — Артур выпрямился. — Завтра я пришлю к нему мерлина; однако ж на ночь оставлять его одного не стоит…
— Я с ним побуду, — яростно заверила Моргейна.
— Ну, если ты уверена…
— Да возвращайся же к Гвенвифар! Тебя новобрачная ждет!
Артур обреченно вздохнул. И, помолчав минуту, признался:
— Я не знаю, что ей сказать. И что делать, тоже не знаю.
«Что за нелепость — он, никак, ждет, я стану наставлять его — или, может, его жену?» Под взглядом Артура молодая женщина опустила глаза. И мягко проговорила:
— Артур, это очень просто. Делай то, что подскажет тебе Богиня.
Он все глядел на Моргейну, точно побитый ребенок. И, наконец, хрипло выговорил, с трудом подбирая слова:
— Она… она никакая не Богиня. Просто девушка, и она… она напугана. — И, помолчав мгновение, выпалил:
— Моргейна, неужто ты не видишь, что я до сих пор…
Молодая женщина поняла, что это выше ее сил.
— Нет! — исступленно воскликнула она и воздела руку, властно призывая к молчанию. — Артур, запомни одно. Для нее ты всегда будешь богом. Так приди к ней, как Увенчанный Рогами…
Артур вздрогнул и поспешно осенил себя крестом.
— Господь меня прости; это — моя кара… — прошептал он наконец и надолго умолк. Так стояли они, глядя друг на друга и не в силах выговорить ни слова. Наконец Артур произнес:
— Моргейна, я не имею права… ты поцелуешь меня? Один-единственный раз?
— Брат мой… — Вздохнув, она приподнялась на цыпочки и поцеловала его в лоб. И пальцем начертила на его челе знак Богини. — Будь благословлен, — прошептала она. — Артур, ступай к ней, ступай к своей жене. Обещаю тебе, обещаю от имени Богини все будет хорошо, я клянусь тебе.
Артур сглотнул; мышцы его шеи напряглись и задвигались. Наконец, он отвернулся, избегая ее взгляда, и прошептал:
— Благослови тебя Господь, сестра.
И исчез за дверью.
Моргейна рухнула на стул и застыла недвижно, глядя на спящего Ланселета, истерзанная встающими в сознании образами. Лицо Ланселета… он улыбается ей в солнечных лучах на Холме. Гвенвифар, насквозь промокшая, цепляется за руку Ланселета; юбки ее волочатся по воде. Увенчанный Рогами бог, с лицом, перепачканным оленьей кровью, отдергивает полог пещеры. Губы Ланселета исступленно ласкают ей грудь — неужто это было лишь несколько часов назад?
— По крайней мере, — яростно прошептала она вслух, — в брачную ночь Артура он не будет грезить о Гвенвифар. — Молодая женщина прилегла на край кровати, осторожно прижалась всем телом к раненому и замерла — молча, даже не плача, во власти беспросветного отчаяния, против которого не помогут даже слезы. В ту ночь она не сомкнула глаз, борясь со Зрением, борясь со снами, борясь за безмолвие и оцепенелую отрешенность мыслей, — этому ее учили на Авалоне.
А вдали от нее, в самом крайнем крыле замка, Гвенвифар лежала, не в силах заснуть, и во власти вины и нежности глядела на Артура: волосы его переливались и мерцали в лунном свете, грудь мерно вздымалась и опадала; дышал он почти беззвучно. По щекам молодой женщины медленно текли слезы.
«Мне так хочется полюбить его», — подумала она и принялась молиться:
— Ох, Господи, пресвятая Дева Мария, помоги мне полюбить его так, как велит долг, он — мой король и лорд мой, и он так добр, так великодушен, он заслуживает жены, что любила бы его больше, чем в силах полюбить я. — Повсюду вокруг нее ночь дышала печалью и отчаянием.
«Но отчего же? — гадала Гвенвифар. — Ведь Артур счастлив. Ему не в чем упрекнуть меня. Так отчего же самый воздух словно пропитан горем?»
Глава 7
Как-то раз на исходе лета королева Гвенвифар с несколькими своими дамами расположились в зале Каэрлеона. День выдался жаркий; полдень уже миновал; большинство дам делали вид, что прядут или чешут остатки весенней шерсти, но веретенца вращались вяло, и даже королева, лучшая рукодельница из всех, уже давно не добавляла ни стежка к роскошному алтарному покрову, что вышивала для епископа.
Вздохнув, Моргейна отложила в сторону расчесанную для прядения шерсть. В это время года она всегда скучала по дому, тосковала по туманам, наползающим с моря на тинтагельские скалы… последний раз она любовалась ими совсем маленькой девочкой.
Артур и его соратники во главе Каэрлеонского легиона отправились на южное побережье осмотреть новую крепость, возведенную там союзными саксами. Этим летом набегов не случалось; очень может быть, что саксы, за исключением тех, что подписали с Артуром договор и мирно жили себе в области Кент, отказались от Британии навсегда. За два года существования Артурова конного легиона война против саксов свелась к случайным летним стычкам; однако Артур воспользовался предоставленной ему передышкой для того, чтобы укрепить береговую оборону.
— Опять пить хочется, — пожаловалась Элейна, дочь Пелинора. — Госпожа, можно, я схожу попрошу прислать еще кувшинов с водой?
— Позови Кэя, пусть он распорядится, — отвечала Гвенвифар.
«Как она повзрослела: из робкой, перепуганной девочки превратилась в настоящую королеву», — подумала про себя Моргейна.
Вздохнув, Моргейна отложила в сторону расчесанную для прядения шерсть. В это время года она всегда скучала по дому, тосковала по туманам, наползающим с моря на тинтагельские скалы… последний раз она любовалась ими совсем маленькой девочкой.
Артур и его соратники во главе Каэрлеонского легиона отправились на южное побережье осмотреть новую крепость, возведенную там союзными саксами. Этим летом набегов не случалось; очень может быть, что саксы, за исключением тех, что подписали с Артуром договор и мирно жили себе в области Кент, отказались от Британии навсегда. За два года существования Артурова конного легиона война против саксов свелась к случайным летним стычкам; однако Артур воспользовался предоставленной ему передышкой для того, чтобы укрепить береговую оборону.
— Опять пить хочется, — пожаловалась Элейна, дочь Пелинора. — Госпожа, можно, я схожу попрошу прислать еще кувшинов с водой?
— Позови Кэя, пусть он распорядится, — отвечала Гвенвифар.
«Как она повзрослела: из робкой, перепуганной девочки превратилась в настоящую королеву», — подумала про себя Моргейна.