Страница:
Мелантэ внезапно поняла, что глубоко заблуждалась насчет Ариона. С головой у него, похоже, все было в порядке. Но этот незрелый юноша, потерявший свою семью и ставший свидетелем того, как все, во что он верил, гибнет в крови, утратил всякую надежду вернуть былое положение. Путешествие на лодке, естественно, бередило рану в его душе. Неудивительно, что ему хотелось умереть. И сейчас – раненый, измученный, обезумевший от горя и ослабевший от потери крови – он все равно полон решимости идти к римлянам, чтобы вызволить ее отца. Легионеры забрали Ани, даже не захватив с собой документов, которые доказывали его невиновность. Если бы Арион не говорил на латыни, они точно так же забрали бы и его. Мелантэ четко осознавала, что при том положении, которое занимал в обществе ее отец, обвинение со стороны более высокопоставленного лица приравнивалось к приговору. Арион, разумеется, имел более высокий статус и, кроме того, знал латинский. На него была единственная надежда.
– Прости... меня, – запинаясь, произнесла Мелантэ. – Я не хотела... Я не должна была...
– Тебя ждет твоя мать, – непреклонным тоном напомнил ей Арион, снова опустив голову так, что его лица не было видно.
Она с благодарностью посмотрела на юношу и поспешила к Тиатрес. Пока они шли к соседней лодке, девушка чувствовала на себе его взгляд.
Легионеры, которых тессарарий послал в лагерь, вскоре вернулись и привели с собой чиновника. Цезарион облегченно вздохнул: он не был уверен, что центурион удовлетворит его просьбу. После недолгих переговоров римляне позволили пленному греку зайти на борт «Сотерии» и показать место, где лежали документы. Чиновник забрал бумаги и, немного поворчав, выдал Цезариону: расписку. Римляне оставили одного человека на посту и отправились в лагерь, вверх по течению реки.
– Самая грязная из всех стран, где мне приходилось бывать, – недовольно сказал тессарарий, ища, где бы соскрести грязь со своей сандалии, подбитой железными гвоздями. – Я-то думал, что в Египте один песок и всегда сухо.
– Пройди несколько километров вверх по холму, – посоветовал ему Цезарион. У него было такое ощущение, что он знаком с этими людьми: тот же самый акцент, такие же привычки и жалобы, какие были у легионеров Антония.
– Неужели эта река разливается каждый год? – поинтересовался Симплиций. Казалось, он неоднократно уже слышал об этом, но хотел лишний раз удостовериться.
Поражаясь собственной невозмутимости, Цезарион пустился в обсуждение разливов Нила и опасности повстречать бегемотов на пути в лагерь. Может, ему удается сохранять спокойствие потому, что он пережил сильное эмоциональное потрясение сегодня утром? Или, возможно, это действует настой чемерицы, которой его напоили в доме жреца? Какова бы ни была причина, юноша чувствовал, что у него все получится, что никто его не узнает и он все-таки убедит римское начальство в том, что основанием для обвинения, которое выдвигалось против Ани, была лишь зависть неудачливого конкурента.
Сами легионеры, похоже, не сомневались в невиновности Цезариона, и это было хорошим началом. Они никогда еще не встречали грека, который бы так хорошо говорил на латинском: ишаны, в основной своей массе, считали, что каждый должен осваивать их язык, а изучение чужого языка расценивали как унижение. Этот юноша настолько не соответствовал устоявшемуся представлению о высокомерных эллинах, что в голове не укладывалось, будто он мог подстрекать людей против римлян.
Сам Цезарион прекрасно понимал, что после такого обвинения его, несомненно, ждет суровый допрос. Возможно, ему удастся избежать пыток – людей благородного происхождения обычно не подвергали такому унижению. Но если его признают виновным, ему не уйти от наказания. Кроме того, это дело, рассматриваемое как военное, будет вести победившая сторона, и тогда ему вряд ни придется рассчитывать на суд. В лучшем случае его выслушает военачальник, но даже это будет во многом зависеть от впечатления, произведенного им на людей, которые будут первыми допрашивать его. Если дело все же дойдет до военачальника, вероятно, возникнут новые сложности. Цезариону приходилось встречаться с некоторыми командирами Октавиана. В начале года вторым легионом командовал Гай Корнелий Галл, слывший талантливым полководцем и, как ни странно, замечательным поэтом, автором любовных элегий. С ним Цезарион никогда раньше не встречался. Однако может статься, что вместо него в эту экспедицию послали кого-то другого.
Лагерь располагался примерно в километре от Птолемаиды. Он был разбит по стандартному образцу: аккуратные ряды палаток, окруженные грубо сколоченным частоколом и канавой с водой. Их впустили внутрь через южные ворота, и они, войдя на территорию лагеря, сразу повернули налево, минуя развевающийся стяг второго легиона.
Симплиций повел всех прямиком к большой палатке, разбитой в самом конце центрального ряда, которая заметно выделялась на фоне остальных. Итак, его пока ждет предварительный допрос у командира первой центурии. Как правило, первая центурия в легионе была самой сильной и тот, кто командовал ею, обычно выделялся среди других командиров. Его почитали за старшего и наиболее надежного военачальника, но, разумеется, авторитет центуриона не мог превысить авторитета, которым пользовались командующий легионом и трибуны. По одному этому факту можно было судить, насколько внимательно римляне отнеслись к делу Ани: для них оно было серьезным, но не настолько, чтобы тревожить командующего. Симплиций остановился возле палатки и топнул ногой, давая знак о своем приходе. Из палатки выглянул какой-то седовласый мужчина, который мельком посмотрел на прибывших и раздраженно сказал:
– Очень хорошо, заводи его сюда.
Цезарион склонил голову и последовал за Симплицием в палатку. Внутри было сравнительно просторно и незамысловато: одна походная кровать, кресло, три масляные лампады и стульчик, на котором сидел писарь, держа в руках восковые таблички. А на фоне всего этого – центурион, немолодой худощавый человек с угрюмым выражением лица, одетый в красную тунику, но без доспехов. Из оружия у него был только церемониальный жезл, заткнутый за тяжелый кожаный пояс. Центурион посмотрел на юношу и с упреком сказал Симплицию:
– Тебе следовало связать его. Симплиций пожал плечами.
– Да он не сопротивлялся. К тому же у него ранена рука.
Центурион взглянул на перевязанную руку Цезариона и фыркнул. Опустившись в кресло, он принялся с неприязнью разглядывать своего нового пленника.
– Мне доложили, что ты говоришь на латыни, – сказал он, естественно, на латинском языке.
– Конечно, – ответил Цезарион и начал свою вступительную речь: – Сударь, я полагаю, что это ложное обвинение против меня самого и моего компаньона Ани, сына Петесуха, исходит от одного из конкурентов, а именно от некого Аристодема. Могу я спросить вас, сударь, это обвинение – какое бы оно ни было – выдвинул сам Аристодем? И если это так, заключили ли вы и его под стражу?
Центурион побагровел от гнева и рявкнул:
– Вопросы здесь задаю я! Цезарион слегка наклонил голову.
– Я отвечу на ваши вопросы, сударь, причем с большой готовностью. Однако я полагаю, что Аристодем тоже должен нести ответ. Он намеревался исказить величие римского права ради удовлетворения собственной мелкой мести.
– О Геркулес! – пробормотал чиновник, в изумлении глядя па Цезариона.
– Величие, – повторил центурион. – Ты хоть сам понимаешь, о чем говоришь? Да, конечно же, понимаешь, будь проклят ты всеми богами!
К его неприязни по отношению к Цезариону прибавилось еще и раздражение. Это греческое слово на латыни обозначало обвинение в измене, и юноша нарочно употребил его, упомянув об Аристодеме, который подал против Ани иск. Теперь римляне просто вынуждены будут рассматривать контробвинение, выдвинутое Арионом.
Цезарион снова склонил голову и продолжил:
– У меня и в мыслях не было диктовать вам, сударь, как нужно поступать. Я всего лишь заявляю, что данное обвинение ложно и злонамеренно. Тот, кто выдвинул его, должно быть, считал, что римляне слишком дикие и недалекие, чтобы тщательно расследовать дело. Я искренне надеюсь на то, что вы докажете этому человеку, что он ошибался.
– Ты разглагольствуешь, как какой-нибудь пронырливый адвокат! – прервал его центурион. – Где ты выучил латынь?
– Мой отец был римлянин, – ровным голосом ответил Цезарион, – и он изъявил желание, чтобы я выучил его язык. При дворе всегда были римляне, которые с радостью общались со мной. – Он оглянулся и вежливо осведомился: – Могу я где-нибудь присесть? – У него очень сильно устали ноги и начинала болеть голова.
– Нет, – отрезал центурион, пристально рассматривая пленника. – Ты сказал, что будешь отвечать на мои вопросы. Твое имя Арион? Ты сын...
– Моего отца звали Гай, – с чистой совестью ответил Цезарион.
– Ты не сын римлянина, – заявил центурион. – У римлян не может быть сыновей от женщин неримского происхождения.
– Сударь, моя мать происходила из знатной семьи, и их связь была признана. Я не претендую на статус и имущество моего отца, но он признал меня своим сыном, и мне не пристало отрекаться от него. Мне кажется, что если я это сделаю, то отрекусь от Рима и заявлю о своем презрении к нему. Я никогда даже мысли такой не допускал. Неужели вы прикажете мне сделать это сейчас?
Центурион с ненавистью посмотрел на Цезариона, но не стал продолжать этот бессмысленный, как он считал, спор.
– А какая у тебя фамилия?
Цезарион был готов к этому вопросу. Набрав полную грудь воздуха, он выпалил:
– Валерий.
Эта фамилия была, наверное, самой распространенной в Римской империи, как и имя Гай – одним из самых популярных имен. Центурион никогда не сможет найти конкретного Гая Валерия, который жил в Александрии восемнадцать лет назад.
– Он приехал в Александрию вместе с божественным Юлием и встретил мою мать, которая состояла при дворе царицы.
Этот ответ, казалось, удовлетворил центуриона.
– И ты стал другом царя Птолемея, которого называли еще Цезарионом? А потом тебя назначили командовать личными стражниками при царе? Именно ты сопровождал его во время того последнего путешествия, когда он хотел убежать из Египта, да?
– Большая часть из того, что вы сказали, – правда.
– И после гибели царя ты снова вернулся и, пользуясь поддержкой со стороны мятежного египтянина по имени Ани, намеревался поднять восстание против Сената и римского народа.
Цезарион сделал глубокий вдох и громко заявил:
– Это ложь! Бесстыдная ложь! Я сдался еще в Беренике центуриону по имени Гай Патеркул. Он отпустил меня в соответствии с амнистией, провозглашенной императором. Я не сомневаюсь, что он подтвердит мои слова. Ани, сын Петесуха, набожный, порядочный торговец, нашел меня, раненого, на дороге, помог мне и предложил поехать вместе с ним из Береники в Александрию при условии, что я буду помогать ему вести корреспонденцию. Он везет товар из Береники, все необходимые пошлины уплачены. У него есть и доверенность, которая позволяет ему действовать от имени капитана корабля, владельца товара. Все эти бумаги находятся сейчас у вашего чиновника.
Тот показал бумаги, которые были у него в руках, и утвердительно кивнул. Нахмурившись, центурион откинулся на спинку кресла.
– Ты сказал, что тебя ранили? Когда это случилось?
– Когда ваши люди захватили лагерь царя. Насколько я помню, но было больше десяти дней назад.
– Так почему же у тебя на руке свежая повязка?
В глазах центуриона вспыхнул злорадный огонек. Цезарион понял, что до него дошли слухи о том, что произошло в храме. Кто-то уже успел доложить: человеческая кровь, пролитая на жертвенник царицы, непримиримое отношение к новым порядкам, попытка вызвать злых духов, чтобы те прокляли завоевателей, и кто знает, что еще могли выдумать доносчики. Как только центурион заметил повязку, он сразу же поверил этим сплетням. Но это уже не имело значения: Цезарион знал, как будет отвечать на вопрос римлянина.
– Меня ранили в бок, – ответил юноша. – А это, – спокойно произнес он, показав запястье, – след несчастного случая, который произошел со мной сегодня после полудня.
– Несчастный случай?
– Всего лишь глупая оплошность, – уточнил Цезарион. – Мы пришли в храм, чтобы принести жертву богам Сотерам. В честь них названа лодка моего друга Ани. Жрец сообщил мне о смерти царицы. Для меня это было неожиданной новостью, и я очень сильно опечалился. В знак траура я хотел обрезать себе волосы и принести их в жертву духам. Нож нечаянно выскользнул у меня из руки, и я порезался.
Возмущенный центурион с удивлением переспросил:
– Ты хотел обрезать свои волосы?
Цезарион снял петас и показал всем свою изуродованную шевелюру.
– Я, конечно, испортил свой внешний вид, – сказал он, невинно улыбнувшись. – Нож был небольшой, но острый. Нужно было все-таки ножницами...
Цезарион услышал, как за его спиной Симплиций подавил смешок.
– Мне доложили, – прорычал разгневанный центурион, – что какой-то юноша, по описанию похожий на тебя, вскрыл себе вены перед жертвенником и молился о том, чтобы боги отомстили Риму.
Цезарион в недоумении вскинул брови.
– О Зевс! Тот, кто вам такое рассказал, по всей видимости, был изрядно пьян. Я просто хотел срезать несколько локонов и случайно поранился. Или вы считаете, что у меня всегда была такая прическа? Можете спросить у жреца, молился ли я об отмщении и вообще просил ли о чем-то, кроме того, чтобы мне срочно перевязали руку. Жрец отвел меня к себе домой и позаботился обо мне. Скорее всего, ваш осведомитель видел, как мы выходили из храма, и приукрасил эту историю.
Центурион неотрывно смотрел на Цезариона.
– Ты ведь был очень предан царице?
– Да, – без промедления ответил Цезарион. – Я сражался до конца ради нее и ради всего дома Лагидов. Если это преступление, тогда убейте меня за это. Но в таком случае вам придется лишить жизни тысячи других людей, включая половину вашего сената, которая поддерживала Антония. Однако мне сказали, что император Октавиан объявил амнистию для тех, кто сдался и сложил оружие. Я сдался, я безоружен и, с тех пор как уехал из Береники, ни словом, ни делом не выражал недовольства по поводу сената или римского народа. Чего стоит в таком случае закон, объявленный императором, если на деле он весит меньше, чем та гнусная клевета, которую какой-то захудалый торговец возвел на своего более удачливого конкурента? В руках у вашего чиновника доказательства того, что мой друг Ани заключил законную сделку. Какие доказательства предоставил вам Аристодем?
– Какой же ты дерзкий, маленький ублюдок! – заорал на него центурион и, подозвав взглядом Симплиция, приказал ему: – Снимите с него всю одежду.
Цезарион выпрямился, чувствуя, как кровь прилила к лицу.
– Я – гражданин Александрии, я родом из знатной семьи! Вы не можете обращаться со мной как с рабом! Я требую встречи с военачальником!
– Ах, ты требуешь! Ты это сказал, греческий выродок? – проревел центурион. Кивком головы он приказал Симплицию исполнять приказ, и тот нерешительно взялся рукой за хламиду Цезариона и стянул ее с юноши.
Цезарион обхватил себя руками за плечи, дрожа от негодования. Проблема была не столько в самой наготе – как и все греческие мальчики, он занимался в гимнасии обнаженным, – но в том унижении, которому его собирались подвергнуть. Быть раздетым солдатами и терпеть от них побои и еще бог знает что – что просто немыслимо!
– Да, я требую! – в ярости воскликнул Цезарион. – Что мне еще остается делать, если тот, кто меня допрашивает, нарушает постановление императора? Аристодем, стоя посреди рыночной площади в Коптосе, поклялся, что не потерпит, чтобы египтянин обставил его в торговле. Это заявление слышало полгорода. Отправьте кого-нибудь в Коптос, если не верите мне! И если вы верите этому голословному обвинению, не принимая в расчет наши свидетельства, то вы просто бесчестите Рим и насмехаетесь над законами Цезаря Октавиана! – Юноша, сохраняя надменность во взгляде, обратился к писарю: – Ты все записал? Обязуешься показать это тому, кто стоит выше этого тупицы?
– Разрази меня гром! – воскликнул центурион, угрожающе похлопывая по ладони жезлом. – Ты сказал «тупица»? Уж больно ты гордый, нужно выбить из тебя эту спесь. Держите его.
Симплиций схватил Цезариона за руки и заломил их за спину. Цезарион попытался вырваться, но больно задел раненую руку, и в конце концов его силком поставили на колени. Тяжело дыша, он посмотрел на центуриона полным ненависти взглядом. Гнев был сильнее страха.
– Как ты смеешь?! – с трудом произнес Цезарион, не веря, что все это происходит с ним.
Римлянин жезлом ткнул его в грудь.
– Слишком ты гордый для полукровки-эпилептика.
У Цезариона перехватило дыхание. Он почувствовал острую боль даже через застилающую глаза ярость. Ани все-таки рассказал этому ужасному человеку о его болезни, подробно изложив на допросе обо всех его мучениях и страданиях, чтобы снять с себя вину.
А может быть, Ани тут ни при чем. С таким же успехом это мог сделать Эзана или Аполлоний. Их же наверняка тоже допрашивали, и именно от них, скорее всего, и можно было ожидать такой «услуги».
– Ну что, покрутим перед тобой колесо? – съязвил центурион.
Обычно этот опыт проделывали с рабами на невольничьем рынке, проверяя, нет ли у человека проклятой болезни. На Цезариона это никогда не действовало, но сейчас, в том ослабленном состоянии, в котором он находился, достаточно было лишь подумать о приступе, чтобы его вызвать. Юноша почувствовал запах гнили, и все его естество сковал ужас. «Аполлон! – в отчаянии взмолился он. – Нет!»
– Что... – начал было центурион.
Однако конца фразы Цезарион уже не услышал.
Преступник перестал дышать. Его покрывшееся испариной лицо побледнело, оставаясь почти таким же невозмутимым. На его груди свернулась гадюка, ее блестящая чешуя переливалась на солнце. Мать с кривой усмешкой наблюдает за ней, в ее глазах светится благоговение. «Кажется, это не очень больно», – замечает она и изящным движением проводит краем своего пурпурного плаща по свернувшейся в клубок гадюке... А та, поднимаясь вверх, становится похожей на змею в короне царицы.
Доктор хмуро смотрит на него и ослабляет жгут. Цезарион видит, как красная струйка стекает по внутренней стороне руки из маленького разреза прямо над его локтем. Она извивается, как змея. «Таким образом мы выпустим яд», – довольно говорит доктор, вытирая о тряпку окровавленный ланцет.
Родопис улыбается ему, лежа на шелковом покрывале. Лето, жара, и кажется, будто от ее тела исходит сияние. «А мне не верится, что ты наполнен ядом», – говорит ему девушка.
Актиния захватывает своими красными лепестками улитку. Волны бьются о причал.
Флагманский корабль царицы под названием «Антоний» плывет по Большой гавани.
Пурпурные паруса ярким пятном выделяются на фоне синей морской глади. Издалека доносятся плач и стоны, а в воздухе чувствуется запах гари, ладана и паленого мяса.
Полураздетый, он стоял на коленях на грязном полу палатки. Очень болело левое запястье. Худощавый пожилой человек в красной тунике внимательно осматривал на его боку страшную синевато-багровую рану, покрывшуюся коркой. Все остальные столпились вокруг Цезариона и с нескрываемым отвращением разглядывали его. Он склонил голову и, содрогаясь от унижения и одолевающей слабости, потянулся за лекарством. Мешочка с травами на месте не оказалось – тщетно шарил он рукой по обнаженной груди.
Центурион выпрямился и ткнул его жезлом в плечо.
– Что, очухался? – грубо спросил он.
Цезарион понял, что Симплиций расстегнул на нем хитон, опустил его до пояса, а потом снял с шеи мешочек с травами. Может, римляне насмехались над ним? Однако вряд ли они успели сделать что-нибудь ужасное, подумал он. Слишком мало времени прошло – это был всего лишь небольшой приступ.
– Прошу вас, верните мне мои травы, – попросил Цезарион. Его голос дрожал от стыда и изнеможения. – Мне они нужны, они помогают от болезни.
– Даже колесо не понадобилось, – осклабившись, заметил центурион. – Больно ты гордый при такой-то болезни. Я только одного не понимаю, – с издевкой произнес он, снова ткнув в него жезлом, – почему такой гордый юноша, как ты, работает на этого выскочку крестьянина. Все остальное, о чем ты здесь рассказывал, вполне может быть правдой. И у вас, как я посмотрю, на самом деле есть доказательства. Но у меня не укладывается в голове, как ты – с таким высоким самомнением! – согласился писать письма для этого неграмотного простолюдина. Сдается мне, что, оказавшись в незнакомом городе, ты скорее присоединился бы к какому-нибудь благородному человеку, а не к простолюдину. Неужели в Беренике для тебя не нашлось более уважаемого компаньона?
Цезарион, опустив веки, отвернулся от него. Дико болело запястье, а повязка стала влажной – похоже, снова пошла кровь. Перед глазами все плыло, и ему было сложнее, чем когда-либо, отличить явь от болезненных видений.
– Ани спас мне жизнь, – тихо произнес он. – Я у него в долгу.
– Продолжай, – потребовал центурион.
– Я убежал... Я ушел из лагеря царя, будучи раненым. У меня не было воды. Я дошел до самого караванного пути, но из-за невыносимой жары у меня... случился приступ. Вернее, несколько приступов. Я уже не мог идти. Ани нашел меня, когда я лежал на дороге без сознания, и тем самым спас мне жизнь. Он напоил меня водой, а затем заплатил людям, чтобы они за мной ухаживали. Я хотел отдать ему фибулу с моей туники – самое ценное, что у меня есть, – но он отказался ее брать. Он сказал, что деньги мне еще понадобятся. Затем он попросил меня вести его деловую переписку, и я согласился. По-другому я никак не смог бы с ним расплатиться. Кроме того, с его помощью я надеялся вернуться домой. В дороге мне было плохо, и Ани постоянно заботился обо мне. Сейчас я даже в большем долгу перед ним, чем раньше. И еще... Он просто очень хороший человек: помог мне, не ожидая ничего взамен. Я никогда раньше не встречал таких людей. Я доверился ему, потому что у меня не было другого выбора, и он еще ни разу не подвел меня.
Последовало долгое молчание. Затем центурион кивком головы приказал Симплицию отдать Цезариону его мешочек с травами. Юноша вцепился в него, с жадностью вдыхая знакомый теплый аромат и даже не пытаясь встать на ноги. Вместо этого он принялся осматривать свое перевязанное запястье. Увидев узкую красную полоску, проступившую сквозь белое полотно, он содрогнулся, испытав панический ужас. Когда же это произошло? Не в силах подавить дрожь, Цезарион сел на корточки и прижал раненую руку к обнаженной груди.
– Покажите мне документы, – потребовал центурион.
Не вставая с пола, юноша продолжал прикладывать ко рту лекарственную смесь и зажимал здоровой рукой запястье, чтобы заглушить боль. Тем временем центурион просматривал декларации о товаре, контракты и расписки об уплате пошлин.
У Цезариона сильно разболелась голова. Его решительность и находчивость, так поразившие опытного вояку, улетучились. Сейчас он хотел только одного – где-нибудь прилечь в уединении.
– Ладно, – задумчиво произнес центурион. – А теперь расскажи мне об этом Аристодеме. Насколько я понимаю, раньше он был торговым партнером этого самого Клеона, да?
Цезарион подробно рассказал ему о сделке, объяснив значение всех греческих финансовых терминов, которые встретились в документах. Тот внимательно слушал и время от времени задавал вопросы. Наконец он повернулся к писарю и приказал:
– Беги к палатке военачальника. Если он еще не спит, спроси, не примет ли он меня сейчас. Доложи, что это по поводу ложного обвинения, которое выдвинул купец-грек против своего конкурента. И скажи, что мне нужно знать его мнение по этому делу.
Симплиций удивленно посмотрел на центуриона, будто не верил своим ушам. Тот же, презрительно усмехнувшись, велел дать молодому человеку вина и сказал:
– Ему, похоже, нужно немного выпить. – Затем, протянув ему фибулу, снятую с хитона пленника, добавил: – Помоги ему застегнуть ее, а то он сам не справится.
Цезарион не успел допить предложенное ему вино, когда вернулся писарь. Он сообщил, что военачальник не спит и готов принять центуриона.
– Ведите его за мной, – приказал тот Симплицию, и Цезариона подняли на ноги, накинули на него хламиду, дали в руки шляпу и вывели из палатки.
Ночной воздух слегка освежил юношу и прояснил сознание. Не останавливаясь, он повесил на шею свой мешочек с лекарством и надел на голову шляпу. Судя по звездам, полночь еще не наступила.
Они вышли к главному проходу между палатками, повернули направо и направились к центру лагеря, где стоял большой шатер, в котором располагался штаб военачальника. Затем они встали у входа, ожидая, когда доложат о приходе центуриона.
– Вами командует по-прежнему Корнелий Галл? – спросил Цезарион у Симплиция. Страшная усталость, навалившаяся на него сразу после приступа, уходила, и на смену апатии снова пришло беспокойство.
– Ты с ним знаком?
– Слышал о его победах, – чувствуя облегчение, ответил Цезарион. – Кроме того, знаком с его поэзией.
Пожилой центурион внезапно встрепенулся и бросил удивленный взгляд на Цезариона, как будто хотел что-то сказать, но в этот момент вышел слуга военачальника и позвал их внутрь.
– Прости... меня, – запинаясь, произнесла Мелантэ. – Я не хотела... Я не должна была...
– Тебя ждет твоя мать, – непреклонным тоном напомнил ей Арион, снова опустив голову так, что его лица не было видно.
Она с благодарностью посмотрела на юношу и поспешила к Тиатрес. Пока они шли к соседней лодке, девушка чувствовала на себе его взгляд.
Легионеры, которых тессарарий послал в лагерь, вскоре вернулись и привели с собой чиновника. Цезарион облегченно вздохнул: он не был уверен, что центурион удовлетворит его просьбу. После недолгих переговоров римляне позволили пленному греку зайти на борт «Сотерии» и показать место, где лежали документы. Чиновник забрал бумаги и, немного поворчав, выдал Цезариону: расписку. Римляне оставили одного человека на посту и отправились в лагерь, вверх по течению реки.
– Самая грязная из всех стран, где мне приходилось бывать, – недовольно сказал тессарарий, ища, где бы соскрести грязь со своей сандалии, подбитой железными гвоздями. – Я-то думал, что в Египте один песок и всегда сухо.
– Пройди несколько километров вверх по холму, – посоветовал ему Цезарион. У него было такое ощущение, что он знаком с этими людьми: тот же самый акцент, такие же привычки и жалобы, какие были у легионеров Антония.
– Неужели эта река разливается каждый год? – поинтересовался Симплиций. Казалось, он неоднократно уже слышал об этом, но хотел лишний раз удостовериться.
Поражаясь собственной невозмутимости, Цезарион пустился в обсуждение разливов Нила и опасности повстречать бегемотов на пути в лагерь. Может, ему удается сохранять спокойствие потому, что он пережил сильное эмоциональное потрясение сегодня утром? Или, возможно, это действует настой чемерицы, которой его напоили в доме жреца? Какова бы ни была причина, юноша чувствовал, что у него все получится, что никто его не узнает и он все-таки убедит римское начальство в том, что основанием для обвинения, которое выдвигалось против Ани, была лишь зависть неудачливого конкурента.
Сами легионеры, похоже, не сомневались в невиновности Цезариона, и это было хорошим началом. Они никогда еще не встречали грека, который бы так хорошо говорил на латинском: ишаны, в основной своей массе, считали, что каждый должен осваивать их язык, а изучение чужого языка расценивали как унижение. Этот юноша настолько не соответствовал устоявшемуся представлению о высокомерных эллинах, что в голове не укладывалось, будто он мог подстрекать людей против римлян.
Сам Цезарион прекрасно понимал, что после такого обвинения его, несомненно, ждет суровый допрос. Возможно, ему удастся избежать пыток – людей благородного происхождения обычно не подвергали такому унижению. Но если его признают виновным, ему не уйти от наказания. Кроме того, это дело, рассматриваемое как военное, будет вести победившая сторона, и тогда ему вряд ни придется рассчитывать на суд. В лучшем случае его выслушает военачальник, но даже это будет во многом зависеть от впечатления, произведенного им на людей, которые будут первыми допрашивать его. Если дело все же дойдет до военачальника, вероятно, возникнут новые сложности. Цезариону приходилось встречаться с некоторыми командирами Октавиана. В начале года вторым легионом командовал Гай Корнелий Галл, слывший талантливым полководцем и, как ни странно, замечательным поэтом, автором любовных элегий. С ним Цезарион никогда раньше не встречался. Однако может статься, что вместо него в эту экспедицию послали кого-то другого.
Лагерь располагался примерно в километре от Птолемаиды. Он был разбит по стандартному образцу: аккуратные ряды палаток, окруженные грубо сколоченным частоколом и канавой с водой. Их впустили внутрь через южные ворота, и они, войдя на территорию лагеря, сразу повернули налево, минуя развевающийся стяг второго легиона.
Симплиций повел всех прямиком к большой палатке, разбитой в самом конце центрального ряда, которая заметно выделялась на фоне остальных. Итак, его пока ждет предварительный допрос у командира первой центурии. Как правило, первая центурия в легионе была самой сильной и тот, кто командовал ею, обычно выделялся среди других командиров. Его почитали за старшего и наиболее надежного военачальника, но, разумеется, авторитет центуриона не мог превысить авторитета, которым пользовались командующий легионом и трибуны. По одному этому факту можно было судить, насколько внимательно римляне отнеслись к делу Ани: для них оно было серьезным, но не настолько, чтобы тревожить командующего. Симплиций остановился возле палатки и топнул ногой, давая знак о своем приходе. Из палатки выглянул какой-то седовласый мужчина, который мельком посмотрел на прибывших и раздраженно сказал:
– Очень хорошо, заводи его сюда.
Цезарион склонил голову и последовал за Симплицием в палатку. Внутри было сравнительно просторно и незамысловато: одна походная кровать, кресло, три масляные лампады и стульчик, на котором сидел писарь, держа в руках восковые таблички. А на фоне всего этого – центурион, немолодой худощавый человек с угрюмым выражением лица, одетый в красную тунику, но без доспехов. Из оружия у него был только церемониальный жезл, заткнутый за тяжелый кожаный пояс. Центурион посмотрел на юношу и с упреком сказал Симплицию:
– Тебе следовало связать его. Симплиций пожал плечами.
– Да он не сопротивлялся. К тому же у него ранена рука.
Центурион взглянул на перевязанную руку Цезариона и фыркнул. Опустившись в кресло, он принялся с неприязнью разглядывать своего нового пленника.
– Мне доложили, что ты говоришь на латыни, – сказал он, естественно, на латинском языке.
– Конечно, – ответил Цезарион и начал свою вступительную речь: – Сударь, я полагаю, что это ложное обвинение против меня самого и моего компаньона Ани, сына Петесуха, исходит от одного из конкурентов, а именно от некого Аристодема. Могу я спросить вас, сударь, это обвинение – какое бы оно ни было – выдвинул сам Аристодем? И если это так, заключили ли вы и его под стражу?
Центурион побагровел от гнева и рявкнул:
– Вопросы здесь задаю я! Цезарион слегка наклонил голову.
– Я отвечу на ваши вопросы, сударь, причем с большой готовностью. Однако я полагаю, что Аристодем тоже должен нести ответ. Он намеревался исказить величие римского права ради удовлетворения собственной мелкой мести.
– О Геркулес! – пробормотал чиновник, в изумлении глядя па Цезариона.
– Величие, – повторил центурион. – Ты хоть сам понимаешь, о чем говоришь? Да, конечно же, понимаешь, будь проклят ты всеми богами!
К его неприязни по отношению к Цезариону прибавилось еще и раздражение. Это греческое слово на латыни обозначало обвинение в измене, и юноша нарочно употребил его, упомянув об Аристодеме, который подал против Ани иск. Теперь римляне просто вынуждены будут рассматривать контробвинение, выдвинутое Арионом.
Цезарион снова склонил голову и продолжил:
– У меня и в мыслях не было диктовать вам, сударь, как нужно поступать. Я всего лишь заявляю, что данное обвинение ложно и злонамеренно. Тот, кто выдвинул его, должно быть, считал, что римляне слишком дикие и недалекие, чтобы тщательно расследовать дело. Я искренне надеюсь на то, что вы докажете этому человеку, что он ошибался.
– Ты разглагольствуешь, как какой-нибудь пронырливый адвокат! – прервал его центурион. – Где ты выучил латынь?
– Мой отец был римлянин, – ровным голосом ответил Цезарион, – и он изъявил желание, чтобы я выучил его язык. При дворе всегда были римляне, которые с радостью общались со мной. – Он оглянулся и вежливо осведомился: – Могу я где-нибудь присесть? – У него очень сильно устали ноги и начинала болеть голова.
– Нет, – отрезал центурион, пристально рассматривая пленника. – Ты сказал, что будешь отвечать на мои вопросы. Твое имя Арион? Ты сын...
– Моего отца звали Гай, – с чистой совестью ответил Цезарион.
– Ты не сын римлянина, – заявил центурион. – У римлян не может быть сыновей от женщин неримского происхождения.
– Сударь, моя мать происходила из знатной семьи, и их связь была признана. Я не претендую на статус и имущество моего отца, но он признал меня своим сыном, и мне не пристало отрекаться от него. Мне кажется, что если я это сделаю, то отрекусь от Рима и заявлю о своем презрении к нему. Я никогда даже мысли такой не допускал. Неужели вы прикажете мне сделать это сейчас?
Центурион с ненавистью посмотрел на Цезариона, но не стал продолжать этот бессмысленный, как он считал, спор.
– А какая у тебя фамилия?
Цезарион был готов к этому вопросу. Набрав полную грудь воздуха, он выпалил:
– Валерий.
Эта фамилия была, наверное, самой распространенной в Римской империи, как и имя Гай – одним из самых популярных имен. Центурион никогда не сможет найти конкретного Гая Валерия, который жил в Александрии восемнадцать лет назад.
– Он приехал в Александрию вместе с божественным Юлием и встретил мою мать, которая состояла при дворе царицы.
Этот ответ, казалось, удовлетворил центуриона.
– И ты стал другом царя Птолемея, которого называли еще Цезарионом? А потом тебя назначили командовать личными стражниками при царе? Именно ты сопровождал его во время того последнего путешествия, когда он хотел убежать из Египта, да?
– Большая часть из того, что вы сказали, – правда.
– И после гибели царя ты снова вернулся и, пользуясь поддержкой со стороны мятежного египтянина по имени Ани, намеревался поднять восстание против Сената и римского народа.
Цезарион сделал глубокий вдох и громко заявил:
– Это ложь! Бесстыдная ложь! Я сдался еще в Беренике центуриону по имени Гай Патеркул. Он отпустил меня в соответствии с амнистией, провозглашенной императором. Я не сомневаюсь, что он подтвердит мои слова. Ани, сын Петесуха, набожный, порядочный торговец, нашел меня, раненого, на дороге, помог мне и предложил поехать вместе с ним из Береники в Александрию при условии, что я буду помогать ему вести корреспонденцию. Он везет товар из Береники, все необходимые пошлины уплачены. У него есть и доверенность, которая позволяет ему действовать от имени капитана корабля, владельца товара. Все эти бумаги находятся сейчас у вашего чиновника.
Тот показал бумаги, которые были у него в руках, и утвердительно кивнул. Нахмурившись, центурион откинулся на спинку кресла.
– Ты сказал, что тебя ранили? Когда это случилось?
– Когда ваши люди захватили лагерь царя. Насколько я помню, но было больше десяти дней назад.
– Так почему же у тебя на руке свежая повязка?
В глазах центуриона вспыхнул злорадный огонек. Цезарион понял, что до него дошли слухи о том, что произошло в храме. Кто-то уже успел доложить: человеческая кровь, пролитая на жертвенник царицы, непримиримое отношение к новым порядкам, попытка вызвать злых духов, чтобы те прокляли завоевателей, и кто знает, что еще могли выдумать доносчики. Как только центурион заметил повязку, он сразу же поверил этим сплетням. Но это уже не имело значения: Цезарион знал, как будет отвечать на вопрос римлянина.
– Меня ранили в бок, – ответил юноша. – А это, – спокойно произнес он, показав запястье, – след несчастного случая, который произошел со мной сегодня после полудня.
– Несчастный случай?
– Всего лишь глупая оплошность, – уточнил Цезарион. – Мы пришли в храм, чтобы принести жертву богам Сотерам. В честь них названа лодка моего друга Ани. Жрец сообщил мне о смерти царицы. Для меня это было неожиданной новостью, и я очень сильно опечалился. В знак траура я хотел обрезать себе волосы и принести их в жертву духам. Нож нечаянно выскользнул у меня из руки, и я порезался.
Возмущенный центурион с удивлением переспросил:
– Ты хотел обрезать свои волосы?
Цезарион снял петас и показал всем свою изуродованную шевелюру.
– Я, конечно, испортил свой внешний вид, – сказал он, невинно улыбнувшись. – Нож был небольшой, но острый. Нужно было все-таки ножницами...
Цезарион услышал, как за его спиной Симплиций подавил смешок.
– Мне доложили, – прорычал разгневанный центурион, – что какой-то юноша, по описанию похожий на тебя, вскрыл себе вены перед жертвенником и молился о том, чтобы боги отомстили Риму.
Цезарион в недоумении вскинул брови.
– О Зевс! Тот, кто вам такое рассказал, по всей видимости, был изрядно пьян. Я просто хотел срезать несколько локонов и случайно поранился. Или вы считаете, что у меня всегда была такая прическа? Можете спросить у жреца, молился ли я об отмщении и вообще просил ли о чем-то, кроме того, чтобы мне срочно перевязали руку. Жрец отвел меня к себе домой и позаботился обо мне. Скорее всего, ваш осведомитель видел, как мы выходили из храма, и приукрасил эту историю.
Центурион неотрывно смотрел на Цезариона.
– Ты ведь был очень предан царице?
– Да, – без промедления ответил Цезарион. – Я сражался до конца ради нее и ради всего дома Лагидов. Если это преступление, тогда убейте меня за это. Но в таком случае вам придется лишить жизни тысячи других людей, включая половину вашего сената, которая поддерживала Антония. Однако мне сказали, что император Октавиан объявил амнистию для тех, кто сдался и сложил оружие. Я сдался, я безоружен и, с тех пор как уехал из Береники, ни словом, ни делом не выражал недовольства по поводу сената или римского народа. Чего стоит в таком случае закон, объявленный императором, если на деле он весит меньше, чем та гнусная клевета, которую какой-то захудалый торговец возвел на своего более удачливого конкурента? В руках у вашего чиновника доказательства того, что мой друг Ани заключил законную сделку. Какие доказательства предоставил вам Аристодем?
– Какой же ты дерзкий, маленький ублюдок! – заорал на него центурион и, подозвав взглядом Симплиция, приказал ему: – Снимите с него всю одежду.
Цезарион выпрямился, чувствуя, как кровь прилила к лицу.
– Я – гражданин Александрии, я родом из знатной семьи! Вы не можете обращаться со мной как с рабом! Я требую встречи с военачальником!
– Ах, ты требуешь! Ты это сказал, греческий выродок? – проревел центурион. Кивком головы он приказал Симплицию исполнять приказ, и тот нерешительно взялся рукой за хламиду Цезариона и стянул ее с юноши.
Цезарион обхватил себя руками за плечи, дрожа от негодования. Проблема была не столько в самой наготе – как и все греческие мальчики, он занимался в гимнасии обнаженным, – но в том унижении, которому его собирались подвергнуть. Быть раздетым солдатами и терпеть от них побои и еще бог знает что – что просто немыслимо!
– Да, я требую! – в ярости воскликнул Цезарион. – Что мне еще остается делать, если тот, кто меня допрашивает, нарушает постановление императора? Аристодем, стоя посреди рыночной площади в Коптосе, поклялся, что не потерпит, чтобы египтянин обставил его в торговле. Это заявление слышало полгорода. Отправьте кого-нибудь в Коптос, если не верите мне! И если вы верите этому голословному обвинению, не принимая в расчет наши свидетельства, то вы просто бесчестите Рим и насмехаетесь над законами Цезаря Октавиана! – Юноша, сохраняя надменность во взгляде, обратился к писарю: – Ты все записал? Обязуешься показать это тому, кто стоит выше этого тупицы?
– Разрази меня гром! – воскликнул центурион, угрожающе похлопывая по ладони жезлом. – Ты сказал «тупица»? Уж больно ты гордый, нужно выбить из тебя эту спесь. Держите его.
Симплиций схватил Цезариона за руки и заломил их за спину. Цезарион попытался вырваться, но больно задел раненую руку, и в конце концов его силком поставили на колени. Тяжело дыша, он посмотрел на центуриона полным ненависти взглядом. Гнев был сильнее страха.
– Как ты смеешь?! – с трудом произнес Цезарион, не веря, что все это происходит с ним.
Римлянин жезлом ткнул его в грудь.
– Слишком ты гордый для полукровки-эпилептика.
У Цезариона перехватило дыхание. Он почувствовал острую боль даже через застилающую глаза ярость. Ани все-таки рассказал этому ужасному человеку о его болезни, подробно изложив на допросе обо всех его мучениях и страданиях, чтобы снять с себя вину.
А может быть, Ани тут ни при чем. С таким же успехом это мог сделать Эзана или Аполлоний. Их же наверняка тоже допрашивали, и именно от них, скорее всего, и можно было ожидать такой «услуги».
– Ну что, покрутим перед тобой колесо? – съязвил центурион.
Обычно этот опыт проделывали с рабами на невольничьем рынке, проверяя, нет ли у человека проклятой болезни. На Цезариона это никогда не действовало, но сейчас, в том ослабленном состоянии, в котором он находился, достаточно было лишь подумать о приступе, чтобы его вызвать. Юноша почувствовал запах гнили, и все его естество сковал ужас. «Аполлон! – в отчаянии взмолился он. – Нет!»
– Что... – начал было центурион.
Однако конца фразы Цезарион уже не услышал.
Преступник перестал дышать. Его покрывшееся испариной лицо побледнело, оставаясь почти таким же невозмутимым. На его груди свернулась гадюка, ее блестящая чешуя переливалась на солнце. Мать с кривой усмешкой наблюдает за ней, в ее глазах светится благоговение. «Кажется, это не очень больно», – замечает она и изящным движением проводит краем своего пурпурного плаща по свернувшейся в клубок гадюке... А та, поднимаясь вверх, становится похожей на змею в короне царицы.
Доктор хмуро смотрит на него и ослабляет жгут. Цезарион видит, как красная струйка стекает по внутренней стороне руки из маленького разреза прямо над его локтем. Она извивается, как змея. «Таким образом мы выпустим яд», – довольно говорит доктор, вытирая о тряпку окровавленный ланцет.
Родопис улыбается ему, лежа на шелковом покрывале. Лето, жара, и кажется, будто от ее тела исходит сияние. «А мне не верится, что ты наполнен ядом», – говорит ему девушка.
Актиния захватывает своими красными лепестками улитку. Волны бьются о причал.
Флагманский корабль царицы под названием «Антоний» плывет по Большой гавани.
Пурпурные паруса ярким пятном выделяются на фоне синей морской глади. Издалека доносятся плач и стоны, а в воздухе чувствуется запах гари, ладана и паленого мяса.
Полураздетый, он стоял на коленях на грязном полу палатки. Очень болело левое запястье. Худощавый пожилой человек в красной тунике внимательно осматривал на его боку страшную синевато-багровую рану, покрывшуюся коркой. Все остальные столпились вокруг Цезариона и с нескрываемым отвращением разглядывали его. Он склонил голову и, содрогаясь от унижения и одолевающей слабости, потянулся за лекарством. Мешочка с травами на месте не оказалось – тщетно шарил он рукой по обнаженной груди.
Центурион выпрямился и ткнул его жезлом в плечо.
– Что, очухался? – грубо спросил он.
Цезарион понял, что Симплиций расстегнул на нем хитон, опустил его до пояса, а потом снял с шеи мешочек с травами. Может, римляне насмехались над ним? Однако вряд ли они успели сделать что-нибудь ужасное, подумал он. Слишком мало времени прошло – это был всего лишь небольшой приступ.
– Прошу вас, верните мне мои травы, – попросил Цезарион. Его голос дрожал от стыда и изнеможения. – Мне они нужны, они помогают от болезни.
– Даже колесо не понадобилось, – осклабившись, заметил центурион. – Больно ты гордый при такой-то болезни. Я только одного не понимаю, – с издевкой произнес он, снова ткнув в него жезлом, – почему такой гордый юноша, как ты, работает на этого выскочку крестьянина. Все остальное, о чем ты здесь рассказывал, вполне может быть правдой. И у вас, как я посмотрю, на самом деле есть доказательства. Но у меня не укладывается в голове, как ты – с таким высоким самомнением! – согласился писать письма для этого неграмотного простолюдина. Сдается мне, что, оказавшись в незнакомом городе, ты скорее присоединился бы к какому-нибудь благородному человеку, а не к простолюдину. Неужели в Беренике для тебя не нашлось более уважаемого компаньона?
Цезарион, опустив веки, отвернулся от него. Дико болело запястье, а повязка стала влажной – похоже, снова пошла кровь. Перед глазами все плыло, и ему было сложнее, чем когда-либо, отличить явь от болезненных видений.
– Ани спас мне жизнь, – тихо произнес он. – Я у него в долгу.
– Продолжай, – потребовал центурион.
– Я убежал... Я ушел из лагеря царя, будучи раненым. У меня не было воды. Я дошел до самого караванного пути, но из-за невыносимой жары у меня... случился приступ. Вернее, несколько приступов. Я уже не мог идти. Ани нашел меня, когда я лежал на дороге без сознания, и тем самым спас мне жизнь. Он напоил меня водой, а затем заплатил людям, чтобы они за мной ухаживали. Я хотел отдать ему фибулу с моей туники – самое ценное, что у меня есть, – но он отказался ее брать. Он сказал, что деньги мне еще понадобятся. Затем он попросил меня вести его деловую переписку, и я согласился. По-другому я никак не смог бы с ним расплатиться. Кроме того, с его помощью я надеялся вернуться домой. В дороге мне было плохо, и Ани постоянно заботился обо мне. Сейчас я даже в большем долгу перед ним, чем раньше. И еще... Он просто очень хороший человек: помог мне, не ожидая ничего взамен. Я никогда раньше не встречал таких людей. Я доверился ему, потому что у меня не было другого выбора, и он еще ни разу не подвел меня.
Последовало долгое молчание. Затем центурион кивком головы приказал Симплицию отдать Цезариону его мешочек с травами. Юноша вцепился в него, с жадностью вдыхая знакомый теплый аромат и даже не пытаясь встать на ноги. Вместо этого он принялся осматривать свое перевязанное запястье. Увидев узкую красную полоску, проступившую сквозь белое полотно, он содрогнулся, испытав панический ужас. Когда же это произошло? Не в силах подавить дрожь, Цезарион сел на корточки и прижал раненую руку к обнаженной груди.
– Покажите мне документы, – потребовал центурион.
Не вставая с пола, юноша продолжал прикладывать ко рту лекарственную смесь и зажимал здоровой рукой запястье, чтобы заглушить боль. Тем временем центурион просматривал декларации о товаре, контракты и расписки об уплате пошлин.
У Цезариона сильно разболелась голова. Его решительность и находчивость, так поразившие опытного вояку, улетучились. Сейчас он хотел только одного – где-нибудь прилечь в уединении.
– Ладно, – задумчиво произнес центурион. – А теперь расскажи мне об этом Аристодеме. Насколько я понимаю, раньше он был торговым партнером этого самого Клеона, да?
Цезарион подробно рассказал ему о сделке, объяснив значение всех греческих финансовых терминов, которые встретились в документах. Тот внимательно слушал и время от времени задавал вопросы. Наконец он повернулся к писарю и приказал:
– Беги к палатке военачальника. Если он еще не спит, спроси, не примет ли он меня сейчас. Доложи, что это по поводу ложного обвинения, которое выдвинул купец-грек против своего конкурента. И скажи, что мне нужно знать его мнение по этому делу.
Симплиций удивленно посмотрел на центуриона, будто не верил своим ушам. Тот же, презрительно усмехнувшись, велел дать молодому человеку вина и сказал:
– Ему, похоже, нужно немного выпить. – Затем, протянув ему фибулу, снятую с хитона пленника, добавил: – Помоги ему застегнуть ее, а то он сам не справится.
Цезарион не успел допить предложенное ему вино, когда вернулся писарь. Он сообщил, что военачальник не спит и готов принять центуриона.
– Ведите его за мной, – приказал тот Симплицию, и Цезариона подняли на ноги, накинули на него хламиду, дали в руки шляпу и вывели из палатки.
Ночной воздух слегка освежил юношу и прояснил сознание. Не останавливаясь, он повесил на шею свой мешочек с лекарством и надел на голову шляпу. Судя по звездам, полночь еще не наступила.
Они вышли к главному проходу между палатками, повернули направо и направились к центру лагеря, где стоял большой шатер, в котором располагался штаб военачальника. Затем они встали у входа, ожидая, когда доложат о приходе центуриона.
– Вами командует по-прежнему Корнелий Галл? – спросил Цезарион у Симплиция. Страшная усталость, навалившаяся на него сразу после приступа, уходила, и на смену апатии снова пришло беспокойство.
– Ты с ним знаком?
– Слышал о его победах, – чувствуя облегчение, ответил Цезарион. – Кроме того, знаком с его поэзией.
Пожилой центурион внезапно встрепенулся и бросил удивленный взгляд на Цезариона, как будто хотел что-то сказать, но в этот момент вышел слуга военачальника и позвал их внутрь.