Брэдшоу Джиллиан. Наследник Клеопатры

   – Я буду рад забрать его с собой, – несмело ответил Ани. Центурион пристально посмотрел на него, а затем сердито покачал головой.
   – Нет, он сейчас нужен военачальнику. – Римлянин круто развернулся и пошел к своей палатке.
   – Гортал не любить поэзия, – негромко пояснил римлянин по имени Симплиций. Казалось, поведение центуриона позабавило его. – Не любить слишком умные греки. Пошли. Идем к лодка.
   Он дотронулся до руки Ани и показал, куда нужно идти. Ани, словно во сне, побрел в указанную сторону, а вслед за ним потянулись все остальные.
   Когда Симплиций привел всю эту чумазую компанию к ворогам, Ани опасался, что стражники не пропустят их. Оказавшись за воротами лагеря и уже направляясь к докам, он еще долго не мог избавиться от ощущения, что вот-вот за их спиной появится вооруженный отряд, который потащит их обратно. Наконец, когда они прибыли на пристань, Ани был внутренне готов к тому, что лодки у причала не окажется.
   Но «Сотерия» стояла там, где и была. Симплиций весело перекинулся парой слов с часовыми. Похлопав друг друга по спине, римляне помахали на прощание рукой и отправились восвояси. Египтяне остались стоять у своей лодки – абсолютно свободные. Торговцы с соседней лодки не высовывались, пока римские легионеры находились на причале, но теперь они выбежали и начали расспрашивать, что же произошло. Следом за ними появились Серапион с Изидором, а за ними – визжащая от радости нянька. Серапион бросился к отцу, обхватил ручонками его шею и заплакал, уткнувшись ему в плечо.
   Только сейчас Ани начал осознавать, что они и в самом деле на свободе. Что-то в нем дрогнуло, и он устало опустился на причал, чуть не уронив при этом в реку свои бумаги. Он поцеловал сыновей и зарыдал.
   Только к полудню Ани наконец-таки пришел в себя и мог чем-то заняться. Сперва нужно было помыться, отдохнуть, поесть, проверить, не пропало ли что из груза, отблагодарить соседей, утешить семью и всю остальную команду. Со стороны центра Птолемаиды, с высокого холма, время от времени доносились восторженные крики толпы, но никаких признаков мятежа не было. Владельцы одной из барж, но не торговцы углем, которые успели насмотреться на римлян на всю оставшуюся жизнь, а другие, осмелились пойти в город, чтобы узнать, что происходит.
   Вернувшись через несколько часов, они сообщили, что жители Птолемаиды Гермейской официально признали римское господство и поклялись в верности императору. Горожане с радостью приветствовали провозглашенную политику амнистии в Египте, который только что стал римской провинцией, и с бурным восторгом восприняли слова военачальника, объявившего, что он приносит в дар городскому храму жертвенник Юлия Цезаря.
   – Тот молодой человек, который был с вами, – сказал хозяин баржи, – стоял за спиной военачальника и шептал ему что-то на ухо. Люди говорили, что эта идея с жертвенником была его. Еще болтали, будто бы он тот самый человек, который осквернил жертвенник царицы Клеопатры и поэтому предложил поставить новый алтарь, чтобы как-то компенсировать ущерб. Цезарь был первым мужем Клеопатры, которая воздвигла храм в его честь, и ему, скорее всего, понравилась бы эта идея.
   – Ты сказал, что Арион осквернил жертвенник царицы? – переспросил сбитый с толку Ани. Это было просто невероятно, но новость о том, что Арион мог шептать что-то на ухо военачальнику, была не менее фантастической.
   – Ты разве ничего не слышал? Этот юноша вроде бы хотел срезать свои локоны в знак скорби по царице и, случайно порезав себе руку, осквернил своей кровью алтарь.
   – Нет, я ничего не слышал, – ответил Ани, бросив недоуменный взгляд на Мелантэ.
   Та, казалось, тоже была в замешательстве.
   – Он порезал руку совсем не случайно, – шепотом сказала Мелантэ, когда хозяин баржи ушел и они остались одни. – Он хотел убить себя. Это было просто ужасно. Жрец сообщил ему о смерти царицы, и Арион, подойдя к алтарю, в знак траура начал отрезать свои волосы. А потом Арион сказал, обращаясь к статуе, что ему очень жаль, что он подвел ее, и попытался... попытался отсечь себе руку ножом. Казалось, он даже не почувствовал боли. Столько было крови! Священнику пришлось сбить его с ног. – Мелантэ перевела дыхание, а затем продолжила: – Но мне кажется, что пусть лучше все думают, что это был несчастный случай. Никто не будет беспокоиться по этому поводу. Жена жреца беспокоилась, что римляне истолкуют это по-своему. Они такие добрые люди, папа, – жрец и его жена. Я рада, что Арион убедил военачальника дать храму денег.
   – Арион говорит на латинском? – спросил Ани, все еще не веря своим ушам. – Он сказал тебе, что его отец был римлянин?
   Мелантэ с серьезным видом кивнула.
   – Ты не знал об этом?
   – Нет.
   Однако ему вспомнилось, как Арион отвечал на вопросы центуриона в Беренике. Он тогда заявил, что сам Цезарь был высокого мнения о царице и даже поставил ее статую в храме своих предков в Риме. Теперь-то Ани понимал, что отвечать таким образом на критику в адрес царицы мог только римлянин и что это вовсе не было проявлением высокомерия молодого человека.
   – Мне кажется, что царица покровительствовала ему, – резонно заметила Мелантэ. – Наверное, она обеспечила ему место при дворе, несмотря на то что он незаконнорожденный. У нее ведь самой дети наполовину римляне. Поэтому он и расстроился, узнав о смерти своей благодетельницы. К тому же Клеопатра послала его защищать своего сына Цезариона. А сейчас, когда нет в живых ни Цезариона, ни ее самой, Арион думает, что он всех подвел, но уже ничего не сможет исправить.
   Возможно, что так оно и есть, подумал Ани. Скорее всего, у Ариона в голове зрел какой-то невероятный план по спасению царицы. Юноша надеялся, что ему удастся что-нибудь предпринять, как только он приедет в Александрию. Но когда Арион понял, что уже слишком поздно, он попытался положить к ногам царицы свою жизнь. Такое объяснение вполне допустимо. Но то, что юношу видели рядом с римским военачальником, которому он что-то шептал на ухо, никак не укладывалось в голове Ани.
   Интересно, он там присутствовал по своей собственной воле? Если с него сняли обвинение, то, по идее, он мог идти на все четыре стороны. У всей команды сложилось впечатление, что военачальник к нему благоволит. Похоже, тому мерзавцу Горталу тоже так показалось, неспроста же он разозлился на Ариона. А вдруг парнишку принудили остаться? Может, военачальнику нравятся мальчики и Арион ему приглянулся? Кто знает, а вдруг Арион в данную минуту в отчаянии пытается отделаться от него, стараясь при этом не обидеть высокопоставленного римлянина? Или, возможно, военачальник все еще держит его под подозрением и, несмотря на все внешние признаки благоволения к юноше, Арион все еще у него в плену.
   Чтобы узнать все наверняка, нужно пойти в лагерь к римлянам и спросить у них об Арионе, но при этой мысли у Ани побежали по телу мурашки. Центурион жестоко избил его своим жезлом но спине и плечам, когда тот упорно твердил, что Аристодем лжет; он ударил его по голове, приказав караванщику молчать, но Ани все же посмел открыть рот. Центурион кричал на него, бил ногами, делал все, что ему вздумается, лишь бы заставить египтянина признать свою вину. При мысли о встрече с этим человеком у Ани заныло под ложечкой. Нет, нужно подождать немного. Арион, возможно, и сам объявится.
   День тянулся медленно. Почти перед самым ужином Аполлоний подошел к Ани и предложил покинуть Птолемаиду, пока солнце еще не совсем село, чтобы отплыть немного подальше от римлян.
   – Мы подождем Ариона, – без колебаний ответил Ани. Аполлоний недовольно поморщился. Ани понимал, что Клеон послал своих людей, чтобы те, в общем-то, охраняли груз, не более того. Будучи греком, Аполлоний не испытывал восторга от того, что ему приходится выполнять приказы египтянина, поэтому Ани все время старался особо на них не давить.
   – Арион же остался с военачальником, – запротестовал Аполлоний. – По всей видимости, у них довольно теплые отношения и мы наконец-таки от него можем избавиться. От него столько хлопот, что...
   – Закрой рот! – прошипел Ани, которого внезапно разозлили слова Аполлония. – Неужели ты думаешь, что мы сейчас были бы на свободе, если бы не Арион? Аристодем никогда бы не признался в своей лжи, и это чудо, что Ариону удалось доказать нашу невиновность. Нет, мы обязательно подождем его. Если он не вернется завтра утром, я сам пойду в лагерь римлян и спрошу у юноши, поедет ли он с нами дальше. Но мы не уедем просто так, бросив его здесь.
   Аполлоний еще больше нахмурился, а потом пошел жаловаться Эзане. Ани, наблюдая за ним, мысленно упрекнул себя за поспешное обещание.
   После ужина, когда над рекой сгустились сумерки, Ани сел на корму «Сотерии» и, глядя на дорожку, которая шла вдоль берега со стороны римского лагеря, думал о том, что завтра утром ему придется идти по ней.
   Но как только на темно-синем небе появились первые соцветии звезд, Ани увидел, как вдалеке показался яркий золотистый свет. Ани привстал и затаил дыхание, наблюдая за тем, как свет становился все ближе и ближе. Вскоре он уже мог различить в полумраке двух человек, которые шли по дорожке, направляясь к дому; один из них, одетый в какую-то темную одежду, освещал дорогу факелом и нес корзину, а второй, в оранжевой хламиде и широкополой шляпе, шагал чуть впереди.
   – Да прославится всемогущая Изида, – прошептал Ани, закрыв лицо руками.
   Увидев, что Ани ждет его, Арион ускорил шаг.
   – Здравствуй, Ани! – запыхавшись, воскликнул юноша, когда подошел поближе к лодке. Он запрокинул голову, и факел осветил его лицо – веселое и довольное.
   Ани живо спрыгнул с лодки. Ему хотелось обнять Ариона, однако он не осмелился этого сделать, поэтому ограничился тем, что схватил его за обе руки и крепко сжал в своих ладонях.
   – Осторожно! – воскликнул Арион, освобождаясь от такого крепкого рукопожатия. На его левое запястье была наложена толстая повязка. – Как ты, Ани?
   – Знаешь... Клянусь бессмертными богами, мальчик, – я уж не думал, что доживу до сегодняшнего вечера. Мелантэ сказала мне, что ты разговаривал с ними на латинском, но, честно говоря, мне сложно было в это поверить. А ты-то сам в порядке?
   К тому времени вся команда уже высыпала на причал. Все с облегчением смотрели на вернувшегося скитальца, и только один Аполлоний, казалось, был недоволен. Глаза Мелантэ, которая ликующе улыбалась Ариону, сияли от восторга, а Серапион на радостях принялся вприпрыжку бегать вокруг него. Однако никто не решался обнять Ариона, даже ребенок, – что-то в облике юноши не давало этого сделать. Тиатрес, приветливо улыбаясь, вышла из каюты с лампой в руке.
   – Со мной все хорошо, – сказал Арион.
   Он и в самом деле, несмотря на уставший вид, выглядел вполне здоровым. От возбуждения лицо юноши раскраснелось, а в глазах появился блеск. На нем был новый хитон, и Ани с удивлением заметил, что его одеяние, сшитое из беленого льна и украшенное голубой каймой, было явно не из дешевых.
   – Мне нужно написать записку военачальнику. Кто-нибудь может принести мне мой футляр со стилосами и лист папируса?
   Мелантэ кинулась на лодку и принесла все, что он просил, Арион приказал человеку, который держал факел, поднять корзину. Затем он положил на нее папирус и быстрым, уверенным почерком написал короткую записку. Ани заметил, что она была не на греческом. Значит, Арион не только говорил на латинском, но и мог писать на этом языке. Подув на чернила, чтобы они быстрее высохли, юноша скрутил папирус в свиток и передал человеку с факелом. Тот поставил на землю корзину, поклонился и что-то произнес. Арион ответил ему, после чего сопровождавший его человек снова поклонился и ушел.
   – Он забыл свою корзину! – забеспокоилась Тиатрес.
   – Нет, – сказал Арион, поднимая ее с земли. – Она моя. В ней мой старый хитон и несколько книг. Это был раб, которого послал военачальник, чтобы он осветил мне дорогу.
   С этими словами, держа корзину в руках, он забрался на борт «Сотерии».
   – С тобой действительно все в порядке? – спросила Мелантэ, следуя за ним.
   – Да, – ответил Арион, сев прямо на палубу. – Но если я услышу еще одну «чудную» поэму Галла, то просто умру на месте. О Дионис! Даже не верится, что я наконец-то отделался от него!
   Он снял шляпу и бросил ее внутрь каюты. Волосы его были очень коротко подстрижены – от них остался темный пушок не больше сантиметра длиной. Ани заметил на затылке юноши шрамы, которые раньше не были видны из-за волос, – узкие параллельные полоски, слишком ровные, чтобы принять их за результат несчастного случая.
   – Он предложил мне служить у него, – сказал Арион, устало издохнув. – О Зевс! Он скорее настаивал, чем предлагал! Я даже рассказал ему о своей болезни, но он ответил, что это не имеет никакого значения. Я сказал, что меня в Александрии ждет моя семья, что родные волнуются за меня, а он в ответ предложил написать им письмо. В конце концов этот упрямец согласился с тем, что мне нужно поехать и повидаться с ними...
   – Я думал, что они все погибли, – в смущении перебил его Ани. – Я лгал, Ани. Ему, а не тебе. Я лгал ему, как заправский адвокат, и льстил, как продажная женщина. Наверное, уже слишком темнo, чтобы отправиться в путь прямо сейчас?
   – О ком ты говоришь? – неуверенно спросил Ани. – Кто предлагал тебе службу?
   – Конечно же, Галл, – ответил Арион, закатив глаза.
   – Какой еще Галл?
   – Военачальник, – пояснил Арион. – Гай Корнелий Галл. Если верить его словам, то в ближайшем будущем его должны назначить префектом Египта. Скорее всего, так оно и будет. У него все для этого есть: военные заслуги, хороший греческий, отсутствие сенаторских званий, которые подпитывают личные амбиции. На самом деле император уже открыто продемонстрировал, кого он хочет видеть наместником в Египте, – иначе бы Галла не послали объехать все новые владения, выслушать клятвы верности Риму и рассмотреть прошения народа. Лично мне кажется, что он не совсем подходит для этой должности, но... – Юноша наклонился к Ани и вполголоса произнес: – Только заклинаю тебя, не повторяй этого нигде вслух.
   – Он будущий наместник Египта, – в ужасе повторил Ани. – И он предлагал тебе службу?
   – Хм... У него уже есть два помощника: один говорит и пишет на латинском, а другой – на греческом. Но никто из них не знает языка друг друга, а также ни слова не понимает на египетском просторечии. К несчастью для Галла, они оба не смыслят в поэзии. Но зато его помощники, похоже, успели возненавидеть меня. Думаю, что если бы я согласился на его предложение, то мне пришлось бы обзавестись человеком, который бы дегустировал вино перед едой.
   – При чем здесь поэзия? О Изида! Я надеюсь, это не значит, что он в тебя влюбился?
   Арион расхохотался и провел рукой по своей стриженой голове.
   – Галл пишет стихи. У него уже четыре книги любовных элегий, посвященных женщине. Ани, не беспокойся ты так. Он любит одну известную артистку и пишет в ее честь стихи, ну и еще небольшие поэмы на разные темы. – Словно что-то вспомнив, Арион улыбнулся и сказал: – Пишет Галл неплохо, но и не так хорошо, как ему самому кажется. Но я, разумеется, наговорил ему комплиментов, заверив, что его стихи восхитительны, изящны, очаровательны и вообще самое лучшее из всего, что написано на латинском... Наверное, я оказался первым греком, который читал его стихи раньше, чем встретился с ним лично. Однако подозреваю, что я буду и последним. Ты сказал – влюбился? Нет, это исключено. Но боги! Как же он любит похвалу в свой адрес! А это уже плохо, действительно очень плохо. Особенно в этой стране. Когда человек настолько чувствителен к лести, это чревато тем, что очень скоро в его сердце могут поселиться черви, которые заживо съедят его самого. Льстецы всегда что-то хотят от тебя получить. И я тоже. Хотел, чтобы он нас отпустил, – и добился-таки. Вот почему я хочу побыстрее отсюда уехать.
   – С тобой правда все в порядке? – пристально глядя на него, спросила Мелантэ.
   – Я просто устал, – ответил он ей. – Я слишком много выпил на праздничном пиру у военачальника Галла, выслушивая тосты в его честь. – Арион тяжело вздохнул. – Еще один город покорился Риму, слава великому Цезарю! Слава полководцу Галлу, завоевателю Киренаики и покорителю Паретония!^[32] Что мне еще оставалось делать, как не пить с ними? Если бы я был трезв, то мое сердце не выдержало бы при виде застолья, на котором празднуют покорение моей страны. – Он перевел дыхание и добавил, на этот раз уже тише: – А еще у меня болит рука. Я не менял повязку. Боялся, что кто-нибудь увидит, что я лгал насчет того, как ее поранил. Поэтому просто наложил сверху новую повязку.
   – Давай я принесу немного соленой воды, чтобы промыть рану, – тут же предложила Мелантэ, – и мирры.
   Арион кивнул. Сейчас он уже выглядел по-настоящему уставшим.
   – Нам нужно уезжать отсюда, – негромко произнес он. – Как можно быстрее. Еще одна ложь, и я от отчаяния начну говорить правду.
   – Мы отправимся в путь с первыми лучами солнца, – пообещал Ани. – Что ты написал в той записке?
   Арион пренебрежительно махнул рукой.
   – Благодарю за доброту, за книги и прочая сентиментальная чушь. В корзине большей частью его поэмы и несколько эклог, написанных его другом. Эклоги, надо сказать, очень талантливые.
   – Арион, мальчик мой...
   Арион поднял свою стриженую голову. Гордый взгляд его темных глаз встретился со взглядом Ани.
   – Спасибо тебе за все, что ты для нас сделал. – Ани был искренне растроган. – Ты всем нам спас жизнь.
   Арион снова покраснел и потупился. Впервые за все время их знакомства Ани увидел, что этот мальчик засмущался.
   – Я и себе спас жизнь, – прошептал он. – Но я рад, что именно вы живы.
   До рассвета Гай Корнелий Галл не послал за ними своих воинов, и с первыми лучами солнца Ани и его люди вытянули шесты, к которым была пришвартована «Сотерия», и спокойно поплыли по широкому Нилу. Девять дней они плыли вниз по реке без всяких происшествий.
   Река полностью вернулась в свои берега, и теперь повсюду кипела работа: крестьяне чистили каналы и подготавливали поля к пахоте. Единственными признаками римского завоевания были объявления, развешанные на рыночных площадях, и появившиеся кое-где жертвенники Цезаря – для поддержания гражданского духа среди населения. На первый взгляд почти ничего не изменилось, разве что торговых судов на реке было меньше, чем обычно. Зато появилось много небольших лодок, которые курсировали туда-сюда, перевозя зерно, корм для скота, уголь и солому.
   Об Аристодеме ничего не было слышно, и Ани не знал, как к этому относиться. С одной стороны, после такого сокрушительного поражения вряд ли землевладелец еще раз попытается им помешать, но с другой – Ани ведь вообще не ожидал, что из-за Аристодема у него будут подобные неприятности. Пока в Александрии шла война, Аристодем не осмеливался там показываться, несмотря на то что на площади в Коптосе повесили объявление об амнистии. Он даже в Беренику побоялся отправить груженный товаром караван. Поэтому Ани и не ожидал, что тот пойдет жаловаться римлянам. Однако купец это сделал. Должно быть, он выехал из Коптоса на день раньше Ани и направился прямиком к лагерю римлян. Конечно же, он взял назад свое обвинение, как только осознал, что у него ничего с этим не выйдет. Но неизвестно еще, насколько это поражение испугало его. Как жаль, что ему не удалось увидеть Аристодема в Птолемаиде, – тогда бы он наверняка понял, в каком расположении духа находится его противник. Но Аристодем не показался им на глаза – ни чтобы попросить прощения, ни с целью тайно позлорадствовать, – и оставалось только догадываться, что у него на уме.
   Однако Ани успокаивал себя мыслью о том, что Аристодем, скорее всего, сильно перепугался и отправился домой. А значит, им не стоит волноваться по этому поводу. Лучше наслаждаться путешествием, которое, надо сказать, было восхитительным. Каждый день они видели что-то необычное: храм, посвященный неизвестному богу, древнюю могилу, небывалых размеров крокодила, греющегося на солнце. Ани умел радоваться всему новому и интересному, что давало пищу для размышлений.
   Больше всего любопытных вещей рассказывал, конечно, Арион. Он наконец перестал сторониться окружающих его людей и вел себя не так настороженно, как раньше. К тому же болезнь мучила юношу гораздо меньше: последний серьезный приступ случился с ним по дороге в Коптос, а небольшие приступы бывали не чаще одного раза в течение двух-трех дней. Запястье заживало, бок тоже уже почти не болел, и вообще он выглядел более веселым и спокойным, чем когда Ани впервые его увидел.
   Несомненно, веселость Ариона отчасти объяснялась тем, что команда полностью изменила свое к нему отношение. «Проклятый богами эпилептик» спас их всех; более того, будущий наместник Египта предложил ему службу, но юноша предпочел остаться с Ани. Все сразу же пришли к выводу, что даже высокомерие Ариона было оправданным (помощник префекта имеет право вести себя высокомерно), а то, что он продолжал с ними путешествие, свидетельствовало о его благородстве и щедрости. В свою очередь, видя благодарность и восхищение простых людей, Арион стал относиться к ним с меньшей холодностью и презрением. Он уже улыбался, говорил «спасибо» в ответ на мелкие услуги, смеялся шуткам и даже иногда отваживался делать замечания, несмелые и уклончивые. Его отношения с Ани стали по-настоящему дружескими, и разговаривать с ним было сущим удовольствием для египтянина.
   – Тебе нужно стремиться стать достойным провинциальным землевладельцем, подвизающимся на торговле, – вынес приговор Арион. – Ты никогда не сойдешь за образованного благородного человека.
   Ани вынужден был с ним согласиться, хотя стать «достойным провинциальным землевладельцем» тоже было нелегко. Для начала, заявил Арион, ему нужно научиться правильно вести себя: не ковыряться в носу или зубах, не выпячивать губу; не плевать на пол; не закидывать ногу на ногу, сидя на стуле, и не сидеть, расставив широко колени, – вместо этого надо согнуть одну ногу под сиденьем. Кроме того, продолжал учить его Арион, нельзя пукать, отрыгивать и чесаться на глазах у окружающих; в присутствии других людей следует стоять ровно, а если нужно что-то поднять с пола, не наклоняться в поясе, а чуть согнуть колени... По мере того как Арион его учил, Ани начинал понимать, что юноша действительно жил, следуя этим правилам. Каждое его движение отличалось грациозностью, разве что сразу после приступа он не контролировал себя. Ани осознал, что эти манеры были такими же благородными, как и его речь. У всякого, кому приходилось разговаривать с молодым человеком, не оставалось сомнений по поводу его знатного происхождения, даже если он ничего не рассказывал о своей семье.
   Ани понял, что правильная речь тоже очень много значит. Арион учил Ани, стараясь помочь ему избавиться от слов и фраз, которые могут быть расценены как непозволительная вульгарность. От подражания Ариону толку было мало.
   – Ты никогда не сойдешь за александрийца, – с сожалением сказал Арион. – Но нужно хотя бы перестать походить на неотесанного крестьянина, с которым никакой александриец не захочет иметь дело.
   Но и это давалось с трудом.
   Запомнить и изменить какие-то правила поведения в официальных случаях было несложно. Что надевать, как заворачиваться в гиматий, как здороваться, какой рукой брать еду (одним пальцем – соленую рыбу, двумя – свежую) – все это были мелочи по сравнению с запретом на ковыряние в зубах. Даже задача, как благородному человеку обращаться со своими рабами, и та была разрешима. И хотя Ани никогда не сидел сложа руки, когда все остальные работали, – ему с детства претили лень и заносчивость, – вся команда настояла на том, чтобы он слушался Ариона. Как только они поняли, что это необходимо для того, чтобы Ани мог произвести хорошее впечатление на греков и тем самым увеличить шанс на успех их предприятия, все с готовностью согласились с требованием юноши. «Благородный человек так бы не поступил», – говорили они своему хозяину и с радостью делали все, чтобы дать Ани возможность почувствовать себя настоящим господином, который не опустился бы до того, чтобы выполнять черную работу.
   Он не совсем был уверен в том, что ему нравится такое почтение. Эти ограничения сковывали его, как и непривычный гиматий. Разговоры с Арионом были единственным утешением для Ани, его наградой за все остальные неудобства, с которыми ему пришлось свыкнуться. Как много знал этот юноша! Он прочитал невероятное количество трудов по философии и истории; он изучал музыку и поэзию; он слышал споры сильных мира сего по разным вопросам – от религии до торговых путей. У него, несомненно, были первоклассные учителя. К тому же Арион много путешествовал – как-то раз в разговоре он мимоходом упомянул Афины и Эфес.
   Он мог точно сказать, что писал Аристотель насчет морских актиний, объяснить, почему аравийский царь сжег корабли Клеопатры, и процитировать огромные куски из Еврипида.
   Ани никогда не стыдился своей деревенской неотесанности относительно манер, но иногда ему становилось горько осознавать собственное невежество. Он мог только нацарапать алфавит и сделать несложные вычисления – этих скудных познаний хватало для того, чтобы выращивать лен и производить ткани в Коптрсе. И поэтому сейчас он был рад великолепной возможности находиться рядом с человеком, у которого в голове была собрана вся книжная ученость Александрии и поэтому он мог ответить на любой вопрос.