Брэдшоу Джиллиан. Наследник Клеопатры

   В шатре Корнелия Галла той добродетельной простоты, которая удивила Цезариона в палатке центуриона, не было и в помине. Шатер был разделен на две половины алой, расшитой золотом занавеской, и при свете ламп на позолоченных подставках, в которых курились благовония, Цезарион увидел дорогие ковры, изящные столы и кушетки. Слуга провел их во внутреннюю комнату, где за полированным столом из лимонного дерева, инкрустированного слоновой костью, сидел сам военачальник, облаченный в длинный алый плащ и тунику с пурпурной каймой, которая соответствовала его высокому положению.
   Он оторвался от бумаг и взглянул на пришедших. Это был человек средних лет, с красивым гладко выбритым лицом и светлыми волосами. Центурион коротко поприветствовал военачальника и стал по стойке «смирно».
   – Итак, – приторно-сладким голосом начал Галл, – центурион Гортал, ты сказал, что пришел по поводу ложного обвинения, которое выдвинул купец-грек.
   – Так точно, – ответил Гортал. – Вчера к нам явился один грек, родом из Коптоса, некий Аристодем, сын Патрокла, и клятвенно заявил о том, что один александриец по имени Арион, бывший друг царя, выехал из Коптоса с намерением посеять антиримские настроения среди народа во время своего путешествия вниз по реке. Он заявил, что этот самый Арион убежал из Береники после гибели царя и везет с собой ценные благовония, которые собирается продать по дороге, чтобы получить деньги на свое предприятие. Аристодем также засвидетельствовал, что Ариону помогает один египтянин, некий Ани, сын Петесуха, известный мятежник в Коптосе. Он заверил меня, что этим заявлением хочет доказать свою преданность новым правителям Египта. Аристодем предоставил описание этих людей и лодки, на которой они отправились в плавание. Мы навели справки об Аристодеме и узнали, что он богатый купец и землевладелец, влиятельный человек в Коптосе, который в разное время занимал множество должностей в своем городе. – Центурион перевел дыхание и продолжил: – Дело передали мне, и я приставил людей следить за лодкой, которая сегодня днем приплыла в Птолемаиду и надлежащим образом стала у причала. Я арестовал Ани, сына Петесуха, и людей, которые сопровождали его. Однако Арион, как нам сообщили, ушел в город с женой и дочерью Ани незадолго до нашего прихода. Я послал людей на их поиски, а возле лодки поставил стражу.
   – Это кто – Ани? – спросил Галл, недоверчиво рассматривая пленника.
   – Нет, сударь, – ответил центурион. – Это Арион. – Он прокашлялся и спросил: – Я могу продолжать? Когда я допрашивал Ани, сына Петесуха, он тут же поклялся, что Аристодем выдвинул свое обвинение только из зависти, поскольку некий Клеон, ведущий торговлю на Красном море, заключил соглашение с ним, а не с Аристодемом. Египтянин заявил, что упомянутый ценный груз – а он действительно существует и находится сейчас на барже – принадлежит капитану Клеону, а сам Ани везет этот товар в Александрию, чтобы там продать его и получить процент. Арион же, по его словам, – всего лишь молодой грек, бывший в лагере царя. Он нашел его полуживого на дороге возле Береники после того, как наши войска захватили лагерь. Арион согласился вести его деловую переписку, а тот, в свою очередь, пообещал доставить грека в Александрию. Мы строго допрашивали этого египтянина, и он клялся, что говорит чистую правду. Его люди бурно поддерживали Ани, не скупясь, надо заметить, на оскорбления в адрес купца Аристодема и немного по поводу надменного поведения Ариона. Я решил найти Ариона, прежде чем поверить им на слово.
   – Как вижу, ты его нашел.
   – Так точно. И сейчас я уверен, что обвинение и в самом деле оказалось ложным. Арион представил все документы, которые убедительно доказывают, что груз принадлежит Клеону, а египтянин Ани действует от его имени. Все необходимые пошлины на товар уплачены. Что касается самого Ариона, то мне не верится, что он может настраивать людей против римлян. Он сам наполовину римлянин и бегло говорит на латыни.
   – В самом деле?! – с интересом посмотрев на Цезариона, воскликнул Галл. – Клянусь Юпитером, а я-то думаю, почему это он так смотрит на нас, будто все понимает.
   – И очень хорошо понимает, господин. Он также высказал предположение, что обвинение Аристодема равносильно попытке «исказить величие римского права», как он выразился.
   – Ты действительно так сказал? – обратился Галл к Цезариону, нахмурив брови.
   Цезарион с почтением склонил голову, несмотря на то что у него все плыло перед глазами, и ответил:
   – Военачальник, с его стороны это было попыткой использовать ваше могущество для удовлетворения своей мелкой мести по отношению к Ани. Жители Коптоса с готовностью подтвердят, что это обвинение не имело под собой никаких оснований. Они хорошо знают их обоих, а многие даже слышали, как Аристодем при всех поклялся отомстить Ани за то, что тот, опередив его, заключил соглашение с бывшим торговым партнером купца. Если вы поверите словам Аристодема и покараете Ани, то поколеблете веру и уважение, которое испытывают жители Коптоса к Риму. Однако я честно скажу, что меня больше заботит судьба Ани и моя собственная участь, нежели то, что станет в дальнейшем с Аристодемом.
   – Юпитер! – не скрывая изумления, воскликнул Галл. – Никогда не слышал, чтобы грек так прекрасно владел латинским! И, будучи сыном римлянина, ты стал другом царя?
   – Да, господин. Я умоляю вас, можно мне где-нибудь присесть? Я не очень хорошо себя чувствую.
   – Подайте ему кресло, – приказал галл.
   С благодарным выражением на лице Цезарион опустился в кресло, держась за раненое запястье.
   – Что с твоей рукой? – спросил военачальник.
   – Он рассказал об этом происшествии, – с мрачной ухмылкой сообщил центурион Гортал, вспомнив историю о молитвах, об отмщении и кровавых жертвах в храме Лагидов. – Этот юный дурачок пытался срезать свои локоны в знак скорби по Клеопатре и нечаянно порезал руку ножом.
   – Это правда? – резко спросил Галл. Гортал презрительно рассмеялся.
   – Иначе и не объяснишь, почему у столь гордого молодого грека из знатной семьи может быть такая стрижка, – криво улыбнувшись, произнес центурион. – Будто кто-то орудовал кухонным ножом. – Он бесцеремонно протянул руку и снял шляпу с головы Цезариона.
   – Замечание принимается, – с улыбкой сказал Галл. – Смотри, чтобы об этом не поползли слухи. Люди не очень-то любят кровавые клятвы. – Откинувшись на спинку кресла, он уже более приветливо смотрел на юношу. – Итак, Арион, тебе и вправду все равно, что будет с Аристодемом?
   – Я понимаю, сударь, – с почтением в голосе вымолвил Цезарион, – что вам не хотелось бы совершать никаких действий против богатого греческого землевладельца во время вашего первого приезда в город. Ведь вся местная знать следит за каждым шагом военачальника. – Юноша понимал это с самого начала.
   Последовало неловкое молчание.
   – Объясняешься как придворный, – задумчиво произнес Галл. – И что же, по твоему мнению, нужно сделать с Аристодемом? – спросил он и добавил: – Если, конечно, я допущу, что виновен он, а не вы?
   – Убедите его отказаться от своего обвинения, – твердо ответил Цезарион. – Предъявите ему доказательства. Этот человек не знал, что я наполовину римлянин, и, скорее всего, надеялся на то, что вы поверите ему, даже не проводя расследование. Когда Аристодем увидит, что ошибался, вынудите его открыто признать, что он просчитался. Если же он будет упираться, то примите меры.
   – Славное решение, – констатировал Галл. – А что прикажешь делать с тобой и Ани?
   – Отпусти нас вместе с лодкой и грузом. Позволь нам плыть дальше. О большем я не прошу.
   Галл улыбнулся в ответ. Он жестом приказал своему слуге подать Цезариону чашу, и тот немного пригубил.
   – Весьма снисходительное решение, – заметил он. – Гортал, наверное, грубо с тобой обошелся? Ты на него не в обиде?
   Цезарион почувствовал, как к лицу прилила краска. Сейчас он ясно понимал, что центурион вполне осознанно пытался сломить его волю, и в душе злился, что этому грубому солдафону почти удалось это сделать.
   – Ему дали на рассмотрение лживое обвинение, которое нельзя было проигнорировать, – устало ответил Цезарион. – Центурион должен был провести допрос. Мы поступили бы точно так же с человеком, которого обвинили бы в подобном преступлении. Я считаю... – Он посмотрел на седовласого центуриона. – Я считаю, что у него большой опыт в этом вопросе и он прибегал к силе не чаще, чем этого требовала ситуация. Признаться, было бы глупо с моей стороны отрицать это.
   – Практичный подход к делу. Создается впечатление, что ты неплохо приспосабливаешься к римскому правлению. И все-таки, судя по всему, ты намеревался уехать вместе с царем из страны, а потом еще срезал свои волосы, скорбя по царице. Неужели ты на самом деле смирился с римским господством? – Галл не сводил с юноши пристального взгляда. – Или все, что ты тут нам говорил, – это обычная ложь?
   – Я мечтал жить и умереть, сражаясь за царскую династию Лагидов, – стараясь сохранять самообладание, ответил Цезарион. – Но династия пала, и я не смогу сделать ничего, чтобы ее возродить. – Юноша тяжело вздохнул и процитировал: «Не будь глупцом: увидев чью-то смерть, скажи, что это смерть, не бойся...»
   – Великие боги! – вновь изумился Галл. – Ты читал Катулла?^[30]
   – Да, мне нравится поэзия Катулла. Что в этом плохого?
   – Чтобы александриец любил латинскую поэзию? Клянусь всеми богами, вы же, греки, считаете нас варварами, у которых даже алфавита нет!
   – Мне нравится латинская поэзия, как и наша собственная. Насколько я знаю, вы тоже ее любите. Ваши любовные элегии очень напоминают по духу александрийскую лирику – они полны изящества и остроумия, – с искренностью произнес Цезарион.
   – Ты на самом деле так думаешь? – воскликнул польщенный военачальник, и Цезарион вдруг понял, почему пожилой центурион так настороженно посмотрел на него перед тем, как они вошли к Галлу. Военачальник был падок на лесть.
   – Да, я действительно так думаю, – подтвердил он. – Особенно то произведение, в котором речь идет об измене Ликориды и о вороне. Оно достойно самого Каллимаха^[31].
   Эти стихи ему действительно нравились, но, по правде сказать, Цезарион был знаком с ними только потому, что любовные элегии Галла, адресованные некой Ликориде, на самом деле были посвящены артистке по имени Киферида – бывшей любовнице Марка Антония. Время от времени Антоний декламировал эти стихи на пирах, отпуская скабрезные комментарии по поводу прелестей известной особы и не скупясь на язвительные замечания в адрес мужского достоинства самого Галла. Его друзья смеялись над этими шутками. Но Цезарион, естественно, воздержался от этих замечаний.
   Галл просто сиял от умиления.
   – Никогда еще не встречал грека, который был бы знаком с моими стихами, если только раньше я не читал ему что-нибудь сам.
   – Они заслуживают самой высокой оценки, – бесстыдно лгал Цезарион, понимая, что иначе ему не удастся вырваться из когтей беспощадного Гортала.
   Губы Галла снова растянулись в улыбке.
   – Ты сегодня ужинал? Может, нам стоит перекусить и выпить немного вина, если, конечно, ты хорошо себя чувствуешь? Уже который месяц мне не с кем поговорить о поэзии. Одни только прелестные музы знают, что для меня она превыше всех бессмертных божеств.
   – Для меня это была бы большая честь, – с готовностью ответил Цезарион. – Мне тоже не хватает бесед с образованным человеком. Я был бы бесконечно рад, если бы меня удостоили чести быть вашим слушателем.
   – Сударь! – в растерянности воскликнул Гортал. Галл в нетерпении посмотрел на него.
   – Что тебе еще?
   – Как прикажете поступить с другими пленниками – Ани, сыном Петесуха, и со всеми остальными?
   – Отпусти их, – приказал Галл. – Нет, погоди. Нужно сначала заставить этого землевладельца из Коптоса отказаться от обвинения. Завтра же утром приведите Аристодема, покажите ему доказательства и пригрозите, что если он не уступит, то ему предъявят обвинение в измене. Как только он пойдет на попятную, отпускайте их вместе с лодкой и грузом. – Помедлив, он добавил: – Проследи, чтобы с ними нормально обращались, как с невиновными. – Галл снова повернулся к юноше. – Как хорошо, Арион, что мы с тобой встретились. Я сейчас как раз кое-что пишу... так, небольшое стихотворение, посвященное святилищу Аполлона в Гринее. Я пишу его дактилем, которым смею гордиться...
   – Я с радостью вас послушаю, – с восхищением в голосе заверил его Цезарион.

ГЛАВА 8

   В ту ночь Ани не сомкнул глаз. В лагере римлян не было специального места для тюрьмы, и поэтому их просто оставили возле мастерских, почти в самом центре лагеря. Их руки были связаны за спиной, а сами они были привязаны веревками за шею к вбитым в землю столбам. Ноги тоже были связаны. Так они и лежали вдевятером на жесткой земле, чувствуя каждый ушиб, – а избили их довольно сильно и во время ареста, и когда жестоко допрашивали. Ани, как главный среди них, пострадал больше всех. Всем пленникам очень хотелось пить.
   Но хуже физических страданий была неизвестность. Ани думал только о своей семье и детях, вспоминая о том, как они кричали и плакали, когда пришли римляне. Снова и снова у него перед глазами вставала картина, как Серапион, надрываясь от плача, отчаянно колотил маленькими кулачками по доспехам легионера, как малыша отшвырнули в сторону и он, жалобно всхлипывая, упал на палубу. Ани видел, как брыкающегося Изидора поднял нa руки закованный в железо варвар – его лицо было скрыто под шлемом, из-за чего он походил на жука, – отнес ревущего мальчугана подальше от «Сотерии» и бросил на грязную землю.
   Римляне приказали людям на соседней лодке забрать к себе детей и их няньку. Те беспрекословно повиновались. Перед тем как пришли солдаты, Ани разговаривал с соседями – четырьмя братьями, – которые показались ему достаточно приличными людьми, хотя и грубоватыми. Кажется, они торгуют древесным углем. Что римляне сделают с детьми? Что будет, когда вернутся Тиатрес и Мелантэ? Отдадут ли они Тиатрес детей? А вдруг легионеры вздумают продать их в рабство?
   О всемогущие боги! О милостивая мать Изида! Нет, только не это! Сохрани и помоги сберечь Серапиона и маленького Изидора, прошу тебя, святая Изида! Я все тебе отдам, только пощади, пожалуйста, моих маленьких сыновей! Как там Тиатрес и Мелантэ? Как будут обращаться с ними те солдаты, которых оставили сторожить лодку? Вряд ли они с уважением отнесутся к ним. Они красивые женщины, и римляне не будут церемониться с женой и дочерью врага. Ани закрыл глаза, старясь отогнать от себя мучительные мысли о том, как легионеры насилуют их. Нет, солдатам должны были запретить чинить произвол, убеждал он самого себя, особенно в городе, жители которого завтра должны принимать клятву верности новому императору. Такое поведение вызовет всеобщую враждебность, а это не входит в планы военачальника. Солдаты навряд ли позволят себе обидеть Тиатрес и Мелантэ. А что до этих торговцев углем, то они тоже, судя по первому впечатлению, вполне нормальные люди. Разумеется, они отдадут матери детей. А как же иначе? Они, наверное, даже рады будут избавиться от них! Когда легионеры уводили их, нянька билась в истерике и была совершенно невменяемая.
   Но что Тиатрес и Мелантэ будут делать в незнакомом городе? Как они доедут до дома? Ани пытался убедить самого себя, что римляне непременно займутся расследованием и обнаружат, что он невиновен, но в это никак не верилось. У римлян было клятвенное доказательство их вины, полученное от Аристодема, респектабельного и влиятельного грека, а оправдательную речь Ани они едва ли сумели понять. Тот свирепый пожилой центурион довольно хорошо говорил по-гречески, но, поскольку это не его родной язык, ему было сложно разобрать местный акцент египтянина. Ани изо всех сил старался говорить медленно и четко, однако это не облегчило их общение, а, наоборот, затруднило. Когда же все остальные в очередной раз начали кричать наперебой, центурион просто-напросто приказал им замолчать и больше не позволил Ани вымолвить хотя бы слово. Был бы сейчас здесь Арион. Он бы...
   Неизвестно, как бы повел себя этот опрометчивый и пылкий юнец... Он мог начать сопротивляться, или сбежать, или, возможно, позволил бы им себя прикончить, так и не рассказав свою версию событий. Он мог начать обвинять Рим, открыто выражая буйное неповиновение, как тогда в Беренике. Своим поведением Арион окончательно убедил бы гнусного центуриона в том, что он на самом деле является ярым подстрекателем, и подтолкнул бы римлян принять решение об их общей виновности, а значит, и о том, что все они заслуживают смерти.
   Ани закусил губу, сгорая от стыда. Все ругали Ариона последними словами. Говорили, что тот виноват не меньше Аристодема, что от него одни несчастья. Скорее всего, на нем лежит вина за какое-то тяжкое преступление, из-за которого боги отвернулись от него. Может быть, они и правы.
   Только вот нравился ему Арион. Он чувствовал, что под маской высокомерия и скрытности в душе этого парнишки хранятся нетронутые запасы верности и любви, привязанности к родному дому. Безусловно, мальчик он смелый, умный, блестяще образованный, превосходно владеющий ораторским искусством. Больнee всего было осознавать, что, если Ариона убьют, в этом будет виноват он, Ани. Если убьют Аполлония, Эзану и всех остальных его людей – Пасиса, Миса, Гармия, Пармонтеса, Акоаписа и Петосириса, – то виновником их смерти будет тоже он, Ани. Если Серапиона и Изидора продадут в рабство, а поруганные Тиатрес и Мелантэ будут вынуждены просить милостыню на площадях, все это будет по его же вине. Он погнался за своей тщеславной мечтой стать по-настоящему уважаемым купцом и самым роковым образом недооценил силы коварного противника. В результате он потерял не только деньги, но также подписал смертный приговор самому себе и всем своим близким.
   Зачем ему это понадобилось? Он же хорошо жил – богатое хозяйство, любящая жена, здоровые красивые дети. Сейчас он может все это потерять – и ради чего? Ради мальчишеской мечты повидать мир? Или из-за ненависти к тому самодовольному дураку, который его обманывал?
   Все это не стоило того, чтобы так рисковать собственной семьей и ее благополучием. О боги! Ани ворочался с боку на бок, не в силах найти успокоение, и в конце концов лег ничком на землю, продолжая молить богов пощадить его семью.
   Ночь, казалось, не кончится никогда. Но постепенно небо начало сереть. Со стороны ворот донеслись резкие звуки труб. Где-то неподалеку заржала лошадь. Медленно начали вырисовываться контуры окружающего их лагеря, и в мастерскую рядом с их импровизированной тюрьмой пришли люди и принялись чинить порванное знамя. Немного погодя к ним подошел один из тех солдат, которые вчера их арестовали. С собой он привел еще несколько человек. Они развязали пленников, дали им напиться и парами повели к выгребной яме.
   Когда дошла очередь до Ани, стражник сообщил ему на ломаном греческом:
   – Аристодем приехать.
   – Что? – в ужасе спросил Ани. – Он здесь?
   – Да, здесь, – подтвердил римлянин и показал на юг, в сторону ворот. – Разговаривать с Горталом, – пояснил он и улыбнулся. – Твой друг Арион здесь.
   – В лагере? – воскликнул Ани, радуясь тому, что его хотя бы не убили. – Почему он не с нами?
   – Он у военачальника.
   Ани не совсем понял, что это значит, но, когда попытался расспросить римлянина, тот не понял его. Стражник лишь ободряюще похлопал Ани по плечу и отвел ко всем остальным.
   На этот раз их не связывали. Спустя некоторое время появился еще один солдат. Он принес целый горшок ячменной каши и несколько мисок: похоже, пленникам полагался завтрак. Когда они начали есть безвкусную кашу, неподалеку раздался пронзительный возглас: «Ани!» Это была Тиатрес. Она неслась по проходу между палатками, а следом за ней бежала Мелантэ. Позади них шел еще один римский солдат.
   Тиатрес бросилась к мужу, который сидел на земле, заключила его в свои объятия и, не переставая плакать, начала целовать его разбитое лицо: синяк под глазом, разорванное ухо, распухшую щеку. Ани крепко прижал ее к себе, не обращая внимания на ноющую боль во всем теле. Тепло, исходившее от жены, успокаивающе действовало на него, но в то же время он испугался, увидев ее здесь.
   – Что вы делаете в лагере? – спросил он.
   Но Тиатрес в ответ лишь разрыдалась, и Мелантэ пришлось объяснять за нее:
   – Нам разрешили прийти к вам сегодня утром. – Она тоже обняла отца. – Тесс-тесса-ра-рий Гай Симплиций сказал, что мы можем спросить его и он проведет нас к тебе. Ой, папа! Они тебя избили!
   – И не только его! – с обидой проворчал Аполлоний. Ани нетерпеливо махнул рукой, чтобы тот замолчал.
   – Они вас не обидели? Слава всемогущим богам! А что с Серапионом и Изидором?
   – Все обошлось, – поспешила успокоить его Мелантэ. – Все это время они были с нянькой у тех людей, торговцев углем. Соседи очень хорошо их приняли, присмотрели за детьми и позволили нам с Тиатрес переночевать на своей лодке. Они накормили нас и пообещали приютить, пока не решится ваша судьба.
   – А где Арион? – спросил Ани, чувствуя, как у него отлегло от сердца.
   – А он разве не здесь? – спросила Тиатрес, чуть отстранившись от плеча мужа и оглядевшись вокруг.
   – Кастор и Полидевк! – простонал Аполлоний. – Помилуйте нас! Он сбежал, и теперь нас точно убьют.
   – Нет! Он не мог так поступить! Я уверена! – горячо возразила Мелантэ. – Арион с готовностью пошел с римлянами, чтобы доказать, что вы невиновны. Он убедил легионеров взять документы с «Сотерии» и собирался рассказать им все об Аристодеме. К тому же он понимает латынь.
   – Что? – удивился Ани.
   – Его отец был римлянин, – сообщила Мелантэ. – Как только солдаты к нам подошли, он тут же заговорил с ними на латинском. А они очень обрадовались, что он знает их язык, и внимательно выслушали все, что он им хотел сказать.
   В ее голосе чувствовалась гордость за юношу. Очевидно, Мелантэ уже несколько раз говорила об этом – может, чтобы убедить тех торговцев углем, а может, чтобы успокоить Тиатрес и саму себя. Ани в замешательстве смотрел на нее.
   – Отец Ариона... – начал было он.
   – Ани, сын Петесуха! – раздался резкий окрик.
   Ани узнал этот голос мгновенно и от испуга даже вздрогнул. Пока они оживленно разговаривали, к ним подошел тот самый пожилой центурион, который жестоко допрашивал их. Теперь он стоял прямо возле них. Этим утром он выглядел особенно внушительно и сурово. Его блестящая кираса, украшенная на груди серебряными бляхами, сияла в лучах утреннего солнца, как и золотые нарукавники, надетые на его жилистые руки. Но взгляд римлянина был таким же хмурым, как и вчера.
   – Человек, выдвинувший против вас обвинение, отказывается от него, – коротко сообщил он. – Ты можешь быть свободен, как и все твои люди. – Центурион жестом подозвал чиновника, который стоял у него за спиной, и тот протянул Ани свитки папируса. – Это твои документы на товар.
   Ани высвободился из объятий Тиатрес и поднялся на ноги. От внезапного головокружения он не совсем понимал, что именно центурион только что ему сказал. Человек, выдвинувший против вас обвинение, отказывается от него?
   Чиновник нахмурил брови и отчетливо произнес:
   – Вот твои таможенные документы на судно. – Он вручил ему один свиток, который Ани покорно взял. – Это юридические бумаги, позволяющие тебе действовать от имени твоего партнера Клеона, – сказал он, протягивая Ани еще один свиток. – А это расписка о том, что ты отпущен на свободу. Тут подробно описаны обстоятельства, при которых тебя задержали. Так что можешь показывать эту бумагу представителям власти, если вдруг придется оправдываться перед кем-то еще.
   Ани взглянул на последний лист папируса. Он был написан на латинском языке, которого он не знал. Свобода... Римляне его отпускают. Он свободен. Великодушная Изида! Благодарю тебя, милостивая богиня! Так быстро и так... легко?
   Что заставило Аристодема отказаться от своего обвинения?
   Ани был почти уверен, что знает ответ на этот вопрос: Арион, который говорил на латинском. Только он мог убедить римлян в том, что эти обвинения были ложными и неправомерными.
   – Симплиций, – позвал центурион, и легионер, сопровождавший Тиатрес и Мелантэ, встал по стойке «смирно». Центурион что-то приказал ему на латинском, и тот отдал ему честь.
   – Тессарарий Симплиций проводит вас до вашей лодки, – объявил центурион, – и отпустит часовых. Я поздравляю вас с тем, что обвинение снято.
   С этими словами он развернулся и зашагал прочь. Ани раскрыл от удивления рот и, едва ворочая языком от волнения, окликнул его:
   – Г-г-господин?
   Центурион остановился и спросил:
   – Что тебе еще?
   – А молодой человек по имени Арион, которого обвинили вместе со мной... Его тоже отпустили?
   Центурион помрачнел и, снова приблизившись к своим недавним пленникам, сообщил:
   – Он у военачальника. – И тут же поинтересовался: – Что ты знаешь об этом мальчишке? Он говорит правду?
   – Мне кажется, что да, – с тревогой в голосе пробормотал удивленный этим вопросом Ани. – Я не очень много знаю о его семье, но он был честен со мной.
   – Слишком быстро и красиво он говорит, чтобы все это было правдой, – мрачно заявил центурион. – Умеет врать, как настоящий грек, но на хорошей латыни. Кроме того, он болен. Скажи, зачем ты привез его сюда?