— Значит, ты бросаешь это дело?
— Думаю, да. Пусть теперь регулярная армия наводит порядок. А я устал! До смерти устал от этих игр!
Совершенно честно я признался, что мне трудно в это поверить.
— И другие не поверят, что ты сдался! — добавил. — Никто не ждет, что ты когда-нибудь сложишь оружие. — Затем поинтересовался: — Неужели и вернулся только из-за того, что сделал этот индеец?
— Нет! — сказал он вдруг. — Не только…
И посмотрел на меня так странно, что я не смог сдержать изумления.
— Ну а из-за чего еще?
— Из-за того, что делаешь ты! — заявил Питер и присел на край кровати, не сводя с меня глаз. А его взгляд было не так-то просто выдержать, о чем я вам, наверное, уже говорил. Грешам смотрел так, будто видел человека насквозь; его глаза бурили тебя как сверла.
— Вон как! — ухмыльнулся я. — Тогда объясни, что я такого натворил?
— Сказать?
— Ну конечно. Выкладывай!
— Шерберн, мы знаем друг друга не очень долго, и тем не менее у меня сложилось впечатление, что мы стали неплохими друзьями.
— Надеюсь. — От таких его слов у меня громко забилось сердце.
— А для друзей я готов на многое, ничего для них не пожалею!
— Знаю — и ценю твою щедрость! — В моем ответе не было и малейшей доли лицемерия.
Заметьте, все это время он сверлил меня глазами. Я не на шутку разнервничался.
— Сейчас я, возможно, скажу неприятную вещь, — предупредил Питер. — Итак, моим друзьям позволено все, или почти все, но есть вопросы, в которых я не уступлю даже самому близкому другу. В этих делах слеп, как бешеный бык, и веду себя крайне непоследовательно. Понимаешь, о чем я?
Я смотрел на него, беспомощно моргая; признаться, мне стало страшно, поскольку увидел, что Грешам дрожит от возбуждения.
— Говори же! — взмолился.
— Я о девушке, — прошептал он. — О Дженни Лэнгхорн. Вот, Шерберн, о ком я говорю!
Глава 25
Глава 26
Глава 27
— Думаю, да. Пусть теперь регулярная армия наводит порядок. А я устал! До смерти устал от этих игр!
Совершенно честно я признался, что мне трудно в это поверить.
— И другие не поверят, что ты сдался! — добавил. — Никто не ждет, что ты когда-нибудь сложишь оружие. — Затем поинтересовался: — Неужели и вернулся только из-за того, что сделал этот индеец?
— Нет! — сказал он вдруг. — Не только…
И посмотрел на меня так странно, что я не смог сдержать изумления.
— Ну а из-за чего еще?
— Из-за того, что делаешь ты! — заявил Питер и присел на край кровати, не сводя с меня глаз. А его взгляд было не так-то просто выдержать, о чем я вам, наверное, уже говорил. Грешам смотрел так, будто видел человека насквозь; его глаза бурили тебя как сверла.
— Вон как! — ухмыльнулся я. — Тогда объясни, что я такого натворил?
— Сказать?
— Ну конечно. Выкладывай!
— Шерберн, мы знаем друг друга не очень долго, и тем не менее у меня сложилось впечатление, что мы стали неплохими друзьями.
— Надеюсь. — От таких его слов у меня громко забилось сердце.
— А для друзей я готов на многое, ничего для них не пожалею!
— Знаю — и ценю твою щедрость! — В моем ответе не было и малейшей доли лицемерия.
Заметьте, все это время он сверлил меня глазами. Я не на шутку разнервничался.
— Сейчас я, возможно, скажу неприятную вещь, — предупредил Питер. — Итак, моим друзьям позволено все, или почти все, но есть вопросы, в которых я не уступлю даже самому близкому другу. В этих делах слеп, как бешеный бык, и веду себя крайне непоследовательно. Понимаешь, о чем я?
Я смотрел на него, беспомощно моргая; признаться, мне стало страшно, поскольку увидел, что Грешам дрожит от возбуждения.
— Говори же! — взмолился.
— Я о девушке, — прошептал он. — О Дженни Лэнгхорн. Вот, Шерберн, о ком я говорю!
Глава 25
РЕВНОСТЬ ГРЕШАМА
Даже известие о том, сколько унес Красный Коршун при ограблении банка, не повергло меня в такой шок, как последняя реплика Грешама. Сначала я судорожно мигал, убеждая себя, что ослышался, затем стал рыться в голове в поисках ответа. Но его не было. Мною владело лишь изумление, что этот сильный и мужественный человек может бояться соперничества в делах сердечных! И притом, к кому приревновал? К такому уроду, как я? Это было поистине немыслимо, и я лежал на кровати в полном бессилии, тщетно пытаясь прийти в себя. Наконец произнес:
— Грешам, да ты никак серьезно! Скажи, ты не шутишь?
— Какие тут шутки, черт побери!
— Может, думаешь, что я за твоей спиной говорю ей про тебя гадости?
До этого он задумчиво опустил голову, и теперь, не поднимая ее, глянул на меня из-под бровей пронзающим взглядом, на этот раз преисполненным холодной ярости. Ничто за время его визита не поразило меня так сильно, как это. Если бы речь шла о ком-нибудь другом, я бы сказал, что в этот момент Грешам источал яд. Но, как вы можете догадаться, к нему такие слова были неприменимы.
Питер поднялся с кровати и заходил взад-вперед по комнате.
— Нет, в этом я тебя не обвиняю, — ответил он.
— А тогда в чем же?
— В том, что ты в нее влюблен! Притом как зарвавшийся школьник, который знает, что не прав, однако продолжает упорствовать!
— Положим, это так, — признал я. — Но ведь, черт возьми, разве можно выбирать, в кого влюбляться, а в кого нет?
— Знаю, что это глупо, — густо покраснел Грешам. — Знаю — и ничего не могу с собой поделать!
— Господи, да на нее весь город заглядывается! — напомнил я. — Да что там город! Девять из десяти мужчин, которые ее видят, всегда в нее влюблены! Что, не так?
Он кивнул.
— И ты со всеми объясняешься, как со мной?
После долгой паузы Питер произнес:
— С тех пор как я поселился в Эмити, а это было пять лет назад, я четырежды дрался на дуэли — имею в виду, по-настоящему — и несчетное количество раз доставал оружие…
— Только четырежды?
— Да, только! Но причина всегда была одна и та же — Дженни! В первый раз дрался из-за нее, когда ей было шестнадцать лет. Ее возраст не имел для меня значения. Можно сказать, тогда я годился ей в отцы, но это меня не волновало! Едва ее увидел, как сказал себе, что эта девушка должна стать моей женой. С тех пор так и не изменил своего решения! Все эти годы, дорогой мой Шерберн, не спускал с нее глаз. Говорю тебе это, потому что не хочу потерять в тебе друга, понимаешь? Я раскрыл перед тобой сердце, как книгу, и ты можешь прочесть все, что в ней написано!
Это была настоящая исповедь. Лишь самые мужественные из нас имеют храбрость показать себя изнутри, со всеми недостатками. Я кивнул в ответ и приготовился ловить каждое его слово, отчаянно желая узнать и постичь этого нового Грешама.
— Первым из них, — продолжил он, — был молодой красавчик лет двадцати двух — двадцати трех, но к этому возрасту он уже успел прославиться. Где-то в горах близ Мехико набрел на серебряную жилу и, сам того не зная, поднял огромный слиток, а когда принес его в город, там ему объяснили, что он сказочно богат. Свое состояние парень тут же обратил в деньги и принялся их проматывать, однако при этом нажил столько врагов к югу от границы, что ему пришлось удирать на север — в прямом смысле этого слова, отстреливаясь через плечо. Когда он заявился в Эмити, мы уже знали, что парень уложил троих человек после того, как пустил коня вброд через Рио-Гранде.
Я рассказываю все это, чтобы ты его как следует себе представил, еще скажу, что он был хорош собой и прекрасно воспитан — красивые речи, обаятельная улыбка, танцор хоть куда. Он мог казаться изящно одетым в холщовой паре и потертой фетровой шляпе. И он вскружил Дженни голову. По крайней мере, мне так показалось.
Однажды мы случайно встретились с ним в ущелье за городом и перекинулись парой не самых любезных слов. В следующий раз, выезжая из Эмити, я взял с собой оружие, и оно мне пригодилось. Этот сорви-голова Дадз Кокран стрелял так, что только держись! Его пуля продырявила мне верхушку шляпы, а моя прошла у него повыше диафрагмы. В тот же вечер мы его похоронили.
Насколько я могу судить, Дженни по нему не горевала. Хотя кто ж ее разберет? Она держится так непринужденно, что никогда не поймешь, где у нее напускное, а где настоящее. Но есть в ней глубина — ох, есть! — такая, что всадника с головой скроет, скажу я тебе!
Это даже мне показалось чересчур. Я сам был готов сказать, что Дженни — лучшая девушка на свете, но Грешам, отзывавшийся о ней с таким благоговением, явно перегибал палку. Однако делал он это интересно — было видно, что просто ею зачарован. Когда Питер говорил о Дженни, в его голосе слышалась дрожь, а взгляд начинал блуждать.
Пока я следил за Грешамом, водя глазами туда-сюда, мне пришло на ум, что он может стать для меня опаснее самого дьявола, если решит, что я уделяю Дженни Лэнгхорн слишком много внимания и времени. Наконец-то я разглядел в этом совершенном человеке изъян — скрытую трещину в бриллианте.
Между тем он рассказывал дальше:
— Второй мой враг появился здесь через полтора года. К тому времени Дженни уже надоели молодые ухажеры — они кружились вокруг нее стаей. В том возрасте Дженни была словно только что распустившийся цветок, чей аромат наполнял нашу долину и уносился за горы. Люди приезжали в Эмити со всего штата, чтобы полюбоваться ее красотой, но в большинстве своем это были неоперившиеся птенцы. Я смотрел, как все они по очереди приглашают ее на танец, и не видел в том никакого вреда.
Но вот однажды к нам в город залетела совсем другая птица — Сэм Дарнли. Настолько же матерый, насколько Дадз изысканный. Это был сильный и зрелый мужчина. Сорока лет от роду, хитер как змей и циничен как черт. Я навел о нем справки и выяснил, что у него руки по локоть в крови. Но Дженни принимала его всерьез. В жизни каждой девушки наступает период, когда ей нравятся мужчины в возрасте ее отца. У Дженни было как раз то время, она сходила по нему с ума.
Ну что ж, я пригласил Сэмюэла Дарнли побеседовать с глазу на глаз и пересказал ему пару эпизодов из его биографии. Положа руку на сердце, он поклялся, что это неправда, но потом его рука двинулась выше, и большим пальцем он зацепил спрятанный под воротником волосяной аркан, к которому был прицеплен маленький револьвер. Дарнли выхватил его быстрее, чем я успел пошевелиться, однако выстрелил слишком поспешно, рука его в этот момент была высоковато — не смог как следует навести на меня дуло. Его пуля всего лишь оцарапала мне ухо, а в следующий миг я уже послал свою ему в живот. Он сложился пополам, как перочинный нож.
Вот так настал конец Сэму Дарнли. Потом разошелся слух, что это случается с каждым, кто оказывает молоденькой Дженни Лэнгхорн слишком много знаков внимания. Кое-кто даже считал меня причастным к бесследному исчезновению некоторых людей.
Во всяком случае, после Дарнли никто не баловал Дженни особым к ней отношением месяцев десять, пока к нам не пожаловал некий Чет Ормонд из Монтаны. Он приехал с единственной целью — прославиться. И в один прекрасный день, ввалившись в салун, громогласно возвестил о своих намерениях. Сказал, что собирается увезти отсюда в своем седле самую красивую девушку долины, а заодно не прочь и сразиться с тем выродком, который более всех остальных напоминает мужчину, поскольку, по его мнению, настоящих мужчин в Техасе не было отродясь, лишь одни жалкие подобия.
Я в то время находился в салуне, слышал его похвальбу, однако не помешал ему отправиться на прогулку по городу и осмотреть всех девушек. Вначале он положил глаз на Долорес Онейт, но потом передумал и отдал свои симпатии Дженни.
— Но что общего могло быть у нее с этим хамом? — полюбопытствовал я в недоумении.
— Она приглядывается к каждому мужчине и никогда не составляет о нем мнение по первому взгляду. А больше всего Дженни ценит силу — силу, силу и силу! Я до сих пор ей не безразличен, поскольку она знает, что я силен. И Ормонд ей понравился именно потому, что его голос был громок, а манеры — грубы. Она решила, что за его дикостью должно скрываться нечто стоящее.
Поняв, к чему идет дело, я отвел Ормонда в сторонку и сказал ему, что если он до сих пор не нашел более или менее подходящего противника, то мне хотелось бы попробовать выступить в этой роли.
Он был не только дурно воспитан, но еще и кровожаден: стал расписывать, с каким наслаждением меня прикончит, а потом притащит за ногу обратно в Эмити. Какое-то время я его слушал, а затем взял да и съездил ему по уху. Он, естественно, схватился за револьвер, но я был слишком зол, чтобы разделаться с ним обычным способом. Поэтому подмял под себя мистера Ормонда, обезоружил его, и… Нет, мне стыдно сказать, что я с ним сделал!
— Неужели застрелил безоружного — из его же собственного револьвера?
— Нет, не то! Я его не застрелил… Даже ножом не воспользовался — вот, что самое ужасное!
Я посмотрел на его большие руки и содрогнулся. Дальнейшие разъяснения были не нужны. В этих пальцах заключалось чудовищная, поистине нечеловеческая сила!
— Последнего звали Льюис Марканд, — продолжил Грешам. — Он, кажется, был из Канады. Говорил со странным, но довольно благозвучным акцентом. Образован, изъяснялся на трех языках так же хорошо, как на английском, И денег у него куры не клевали. Словом, это был настоящий джентльмен. Повстречав Дженни, он сразу потерял голову, и, по-моему, она тоже была к нему не совсем равнодушна.
Так что пришлось мне и его вызвать на беседу. Бедняга сразу все понял. Сказал, что плохо знаком с огнестрельным оружием, однако готов решить наш спор с помощью других средств. Мы продолжили разговор на ножах, после чего я собственноручно похоронил. Марканда в горах.
И долгое время был спокоен, пока здесь не появился ты!
— Грешам, да ты никак серьезно! Скажи, ты не шутишь?
— Какие тут шутки, черт побери!
— Может, думаешь, что я за твоей спиной говорю ей про тебя гадости?
До этого он задумчиво опустил голову, и теперь, не поднимая ее, глянул на меня из-под бровей пронзающим взглядом, на этот раз преисполненным холодной ярости. Ничто за время его визита не поразило меня так сильно, как это. Если бы речь шла о ком-нибудь другом, я бы сказал, что в этот момент Грешам источал яд. Но, как вы можете догадаться, к нему такие слова были неприменимы.
Питер поднялся с кровати и заходил взад-вперед по комнате.
— Нет, в этом я тебя не обвиняю, — ответил он.
— А тогда в чем же?
— В том, что ты в нее влюблен! Притом как зарвавшийся школьник, который знает, что не прав, однако продолжает упорствовать!
— Положим, это так, — признал я. — Но ведь, черт возьми, разве можно выбирать, в кого влюбляться, а в кого нет?
— Знаю, что это глупо, — густо покраснел Грешам. — Знаю — и ничего не могу с собой поделать!
— Господи, да на нее весь город заглядывается! — напомнил я. — Да что там город! Девять из десяти мужчин, которые ее видят, всегда в нее влюблены! Что, не так?
Он кивнул.
— И ты со всеми объясняешься, как со мной?
После долгой паузы Питер произнес:
— С тех пор как я поселился в Эмити, а это было пять лет назад, я четырежды дрался на дуэли — имею в виду, по-настоящему — и несчетное количество раз доставал оружие…
— Только четырежды?
— Да, только! Но причина всегда была одна и та же — Дженни! В первый раз дрался из-за нее, когда ей было шестнадцать лет. Ее возраст не имел для меня значения. Можно сказать, тогда я годился ей в отцы, но это меня не волновало! Едва ее увидел, как сказал себе, что эта девушка должна стать моей женой. С тех пор так и не изменил своего решения! Все эти годы, дорогой мой Шерберн, не спускал с нее глаз. Говорю тебе это, потому что не хочу потерять в тебе друга, понимаешь? Я раскрыл перед тобой сердце, как книгу, и ты можешь прочесть все, что в ней написано!
Это была настоящая исповедь. Лишь самые мужественные из нас имеют храбрость показать себя изнутри, со всеми недостатками. Я кивнул в ответ и приготовился ловить каждое его слово, отчаянно желая узнать и постичь этого нового Грешама.
— Первым из них, — продолжил он, — был молодой красавчик лет двадцати двух — двадцати трех, но к этому возрасту он уже успел прославиться. Где-то в горах близ Мехико набрел на серебряную жилу и, сам того не зная, поднял огромный слиток, а когда принес его в город, там ему объяснили, что он сказочно богат. Свое состояние парень тут же обратил в деньги и принялся их проматывать, однако при этом нажил столько врагов к югу от границы, что ему пришлось удирать на север — в прямом смысле этого слова, отстреливаясь через плечо. Когда он заявился в Эмити, мы уже знали, что парень уложил троих человек после того, как пустил коня вброд через Рио-Гранде.
Я рассказываю все это, чтобы ты его как следует себе представил, еще скажу, что он был хорош собой и прекрасно воспитан — красивые речи, обаятельная улыбка, танцор хоть куда. Он мог казаться изящно одетым в холщовой паре и потертой фетровой шляпе. И он вскружил Дженни голову. По крайней мере, мне так показалось.
Однажды мы случайно встретились с ним в ущелье за городом и перекинулись парой не самых любезных слов. В следующий раз, выезжая из Эмити, я взял с собой оружие, и оно мне пригодилось. Этот сорви-голова Дадз Кокран стрелял так, что только держись! Его пуля продырявила мне верхушку шляпы, а моя прошла у него повыше диафрагмы. В тот же вечер мы его похоронили.
Насколько я могу судить, Дженни по нему не горевала. Хотя кто ж ее разберет? Она держится так непринужденно, что никогда не поймешь, где у нее напускное, а где настоящее. Но есть в ней глубина — ох, есть! — такая, что всадника с головой скроет, скажу я тебе!
Это даже мне показалось чересчур. Я сам был готов сказать, что Дженни — лучшая девушка на свете, но Грешам, отзывавшийся о ней с таким благоговением, явно перегибал палку. Однако делал он это интересно — было видно, что просто ею зачарован. Когда Питер говорил о Дженни, в его голосе слышалась дрожь, а взгляд начинал блуждать.
Пока я следил за Грешамом, водя глазами туда-сюда, мне пришло на ум, что он может стать для меня опаснее самого дьявола, если решит, что я уделяю Дженни Лэнгхорн слишком много внимания и времени. Наконец-то я разглядел в этом совершенном человеке изъян — скрытую трещину в бриллианте.
Между тем он рассказывал дальше:
— Второй мой враг появился здесь через полтора года. К тому времени Дженни уже надоели молодые ухажеры — они кружились вокруг нее стаей. В том возрасте Дженни была словно только что распустившийся цветок, чей аромат наполнял нашу долину и уносился за горы. Люди приезжали в Эмити со всего штата, чтобы полюбоваться ее красотой, но в большинстве своем это были неоперившиеся птенцы. Я смотрел, как все они по очереди приглашают ее на танец, и не видел в том никакого вреда.
Но вот однажды к нам в город залетела совсем другая птица — Сэм Дарнли. Настолько же матерый, насколько Дадз изысканный. Это был сильный и зрелый мужчина. Сорока лет от роду, хитер как змей и циничен как черт. Я навел о нем справки и выяснил, что у него руки по локоть в крови. Но Дженни принимала его всерьез. В жизни каждой девушки наступает период, когда ей нравятся мужчины в возрасте ее отца. У Дженни было как раз то время, она сходила по нему с ума.
Ну что ж, я пригласил Сэмюэла Дарнли побеседовать с глазу на глаз и пересказал ему пару эпизодов из его биографии. Положа руку на сердце, он поклялся, что это неправда, но потом его рука двинулась выше, и большим пальцем он зацепил спрятанный под воротником волосяной аркан, к которому был прицеплен маленький револьвер. Дарнли выхватил его быстрее, чем я успел пошевелиться, однако выстрелил слишком поспешно, рука его в этот момент была высоковато — не смог как следует навести на меня дуло. Его пуля всего лишь оцарапала мне ухо, а в следующий миг я уже послал свою ему в живот. Он сложился пополам, как перочинный нож.
Вот так настал конец Сэму Дарнли. Потом разошелся слух, что это случается с каждым, кто оказывает молоденькой Дженни Лэнгхорн слишком много знаков внимания. Кое-кто даже считал меня причастным к бесследному исчезновению некоторых людей.
Во всяком случае, после Дарнли никто не баловал Дженни особым к ней отношением месяцев десять, пока к нам не пожаловал некий Чет Ормонд из Монтаны. Он приехал с единственной целью — прославиться. И в один прекрасный день, ввалившись в салун, громогласно возвестил о своих намерениях. Сказал, что собирается увезти отсюда в своем седле самую красивую девушку долины, а заодно не прочь и сразиться с тем выродком, который более всех остальных напоминает мужчину, поскольку, по его мнению, настоящих мужчин в Техасе не было отродясь, лишь одни жалкие подобия.
Я в то время находился в салуне, слышал его похвальбу, однако не помешал ему отправиться на прогулку по городу и осмотреть всех девушек. Вначале он положил глаз на Долорес Онейт, но потом передумал и отдал свои симпатии Дженни.
— Но что общего могло быть у нее с этим хамом? — полюбопытствовал я в недоумении.
— Она приглядывается к каждому мужчине и никогда не составляет о нем мнение по первому взгляду. А больше всего Дженни ценит силу — силу, силу и силу! Я до сих пор ей не безразличен, поскольку она знает, что я силен. И Ормонд ей понравился именно потому, что его голос был громок, а манеры — грубы. Она решила, что за его дикостью должно скрываться нечто стоящее.
Поняв, к чему идет дело, я отвел Ормонда в сторонку и сказал ему, что если он до сих пор не нашел более или менее подходящего противника, то мне хотелось бы попробовать выступить в этой роли.
Он был не только дурно воспитан, но еще и кровожаден: стал расписывать, с каким наслаждением меня прикончит, а потом притащит за ногу обратно в Эмити. Какое-то время я его слушал, а затем взял да и съездил ему по уху. Он, естественно, схватился за револьвер, но я был слишком зол, чтобы разделаться с ним обычным способом. Поэтому подмял под себя мистера Ормонда, обезоружил его, и… Нет, мне стыдно сказать, что я с ним сделал!
— Неужели застрелил безоружного — из его же собственного револьвера?
— Нет, не то! Я его не застрелил… Даже ножом не воспользовался — вот, что самое ужасное!
Я посмотрел на его большие руки и содрогнулся. Дальнейшие разъяснения были не нужны. В этих пальцах заключалось чудовищная, поистине нечеловеческая сила!
— Последнего звали Льюис Марканд, — продолжил Грешам. — Он, кажется, был из Канады. Говорил со странным, но довольно благозвучным акцентом. Образован, изъяснялся на трех языках так же хорошо, как на английском, И денег у него куры не клевали. Словом, это был настоящий джентльмен. Повстречав Дженни, он сразу потерял голову, и, по-моему, она тоже была к нему не совсем равнодушна.
Так что пришлось мне и его вызвать на беседу. Бедняга сразу все понял. Сказал, что плохо знаком с огнестрельным оружием, однако готов решить наш спор с помощью других средств. Мы продолжили разговор на ножах, после чего я собственноручно похоронил. Марканда в горах.
И долгое время был спокоен, пока здесь не появился ты!
Глава 26
КЛИН КЛИНОМ
Грешам был так разъярен, что я испугался, как бы он не схватил меня за глотку и не размозжил мне голову. Он не впал в буйство, но в его глазах полыхал огонь, от которого становилось жутко.
— Да я и виделся-то с ней всего два раза! — пролепетал я, чуть ли не заикаясь от ужаса.
Да, представьте себе, был готов уползти в сторону — настолько велик был мой страх!
— И после второго раза она уже стала присылать тебе письма?
Наверное, я должен был спросить себя, откуда ему это известно. Но в тот момент моя голова была занята другим — я думал о том, как спасти мою шкуру. Питер Грешам, такой холодный и выдержанный в других обстоятельствах, был свиреп как тигр, когда, прекратив расхаживать по комнате, встал у моей кровати и устремил взгляд на пепельницу, в которой лежал пепел от письма Клемента.
Разумеется, я понял, что означает его взгляд. Грешам решил, что письмо было от нее, и неистовая ревность пожирала его с того самого момента, как он вошел в комнату. Ясно, что от этой догадки мне не стало легче. Но теперь хоть знал, что любые мои объяснения будут пустой тратой времени. Поэтому и не стал ничего объяснять.
— Да, одно письмо она мне написала, — подтвердил я.
— И о чем же, позволь полюбопытствовать?
Я не верил своим ушам! Хорошенькие дела! Воспитанный джентльмен требует рассказать ему, что пишет мне девушка! Грешам заметил, как изменилось мое лицо.
— Ах, тебе не нравится, Шерберн? Ведь вижу, что не нравится! Скажи-ка, почему?
Откинувшись на подушку, я закрыл глаза, сосредоточенно думая над ответом, но, когда открыл их, к невообразимому ужасу увидел, что надо мной склонилось перекошенное от злобы лицо Грешама, а его скрюченные пальцы уже в дюйме от моего горла.
— Ах ты, подлец, лживый ублюдок! — зарычал он.
Ясное дело, меня охватила паника. Представьте, что близкий вам человек — ваш брат или отец потерял рассудок и хочет лишить вас жизни! Нет, это было еще хуже, поскольку я считал Грешама чуть ли не святым, и моя вера в него была до сих пор незыблема, как скалы, со всех сторон окружавшие Эмити!
Сделай я хоть одно движение, пытаясь избежать расправы, он, вероятно, свернул бы мне шею, как цыпленку. Но я просто посмотрел ему в глаза, что стоило немалых усилий, и произнес:
— Грешам, ты ведешь себя как слюнтяй и жалкий трус!
Знаете такую поговорку — клин клином вышибают? Вот так примерно я и решил действовать. Мое оскорбление было для Грешама словно ведро холодной воды, выплеснутой ему в лицо.
Он встрепенулся, выпрямился во весь рост, а потом принялся расхаживать по комнате тяжелыми шагами. В эту минуту Питер был похож на негодяя из мелодрамы, которого разоблачают в последнем действии. И хотя я был сильно напуган, меня все же позабавило это пришедшее на ум сравнение.
Шагая взад-вперед, он бормотал:
— Господи, какой же я болван! Нельзя же так, черт побери! — Затем, подойдя к окну, произнес громче: — Шерберн, старина, прости меня ради Бога, что попортил тебе кровь!
Говорят, сумасшедшему нельзя угрожать ни в коем случае. Я видел, что на Грешама нашло временное помешательство, однако стоило ему несколько отдалиться, как я потянулся к ремню и в каждой моей руке оказалось по кольту.
Заметив это, Грешам устало улыбнулся:
— Ни к чему! Я пришел в себя. Вся дурь уже выветрилась из моей головы, дружище.
— Чудесно! Но из моей еще не вся выветрилась! Только попробуй потянуться ко мне своими лапищами, сито из тебя сделаю! Я не шучу, Грешам, клянусь всеми святыми!
Хотите — верьте, хотите — нет, но, несмотря на то что на него грозно смотрели два дула, Грешаму хватило безрассудства снова зашагать по комнате пружинистой походкой.
И он опять заговорил о ней. Из-за этой девушки Питер стал безумцем. Я никогда не видел ничего подобного — это была уже не любовь! Это был неуемный аппетит после затяжного голода. Грешам так долго ее вожделел, что теперь при одной мысли о ней его начинало лихорадить.
Я решил подбросить ему здравую мысль — можно сказать, швырнул ее словно кость изголодавшейся дворняге.
— Грешам, послушай, прежде чем ты окончательно спятишь, не хотел бы ты взглянуть фактам в лицо? Пойми, ты же тронулся на этой почве. Иначе не отправил бы на тот свет четверых человек!
Теперь его лицо стало скорее грустным, нежели рассвирепевшим.
— Хочешь, скажу тебе, отчего Дженни меня хоть сколько-нибудь да ценит? — спросил он.
— Я знаю. Видит в тебе достойного и привлекательного мужчину с хорошей репутацией, неплохими доходами и так далее. Еще бы она тебя не ценила!
— Ты рассуждаешь как малое дитя, мой милый Шерберн! А что, если я назову тебе настоящую причину? Все дело именно в том, что из-за Дженни я прикончил тех четверых, и она прекрасно знает, что это сделал я, и никто другой! И нравлюсь я ей лишь тем, что у меня хватило духу разделаться с ними.
— Питер, что ты несешь?! Ты просто свихнулся!
— Ты так считаешь?
— Не улыбайся! Тебе бы не улыбаться, а послать за врачом, чтобы он послушал твой бред!
— Не знаю, зачем я сказал тебе правду о ней, — задумчиво проговорил он. — Впрочем, хуже не будет! Думаешь, я сам не пытался себя убедить, что дело обстоит иначе? Но все доказательства налицо, от них никуда не деться! Она уважает в мужчинах одну лишь силу! И ко мне питает теплые чувства лишь потому, что я силен.
— Ну, во-первых, — возразил я, — откуда ей знать, что это ты убивал ее поклонников?
— А ты спроси в городке, тебе всякий ответит, кто это сделал. Все знают! И всем в Эмити известно, что это были честные поединки!
— Боже мой! Но тогда она должна считать тебя чудовищем, не иначе!
— Она так сказала? — резко спросил он.
— Нет, о тебе мы с ней не говорили, — честно ответил я.
Грешам недоверчиво поднял брови. Что бы я ему ни говорил, если речь шла о девушке, он ко всему относился с подозрением.
— Что ж, очень хорошо! Очень хорошо! — изрек наконец.
Лично я ничего хорошего не видел. Напротив, все было очень плохо. Я с трудом удерживал себя, чтобы не выбежать из комнаты и не убраться куда подальше от этого ненормального. Впервые в жизни так боялся одного человека, даже несмотря на то, что держал в руках кольты, а он был безоружен!
— Все верно, — пробормотал Питер себе под нос, как бы рассуждая вслух. — И все потому, что вы друг друга стоите. Вот в чем дело.
— Грешам, — рассердился я, — ты не только чокнутый, но еще, как вижу, глупец! Если я и не строил на ее счет каких-либо планов, то сейчас ты меня сам к этому подталкиваешь!
— Вот как? Хочешь сказать, что раньше и мысли об этом не допускал? — поинтересовался он с издевкой, невесело улыбаясь. — Ох, не верю!
— А кроме всего прочего, какая я ей, к черту, пара? У тебя глаза-то есть?
— Ах вон ты о чем! Нет, внешность ничего не значит. Я говорю о другом, что важнее. Она проста и бесхитростна. Вот и ты такой же. Она честна. И ты мне кажешься честным. А я? А что же я?!
Он беспомощно вскинул руку и посмотрел на меня в полном отчаянии.
Услышать такое было по крайней мере странно. Подумать только, великий Грешам, некоронованный король Эмити, выходящий к подданным без оружия, признается, что он не честен?!
Меня прошиб холодный пот. Я не осмеливался думать о том, что бы это могло значить, и ухватился за первую мысль, которая, как мне показалось, была спасением: действительно, в этот вечер у Грешама было не в порядке с мозгами.
Внезапно он прекратил ходьбу из угла в угол и спросил меня устрашающим тоном:
— Ответь по совести, Шерберн! Ты хотел бы, чтобы она стала твоей?
— Хорошо, скажу тебе правду. Я не слепой и вижу то же, что видят другие! Лучшей девушки я еще не встречал. Да, хотел бы!
Он закрыл глаза и тяжело вздохнул:
— Превосходно! Нам лучше играть в открытую. Я рад, что мои догадки подтвердились!
— Догадки?! — воскликнул я с иронией.
— И то правда, — признался он, — я знал наверняка. Видишь ли, за тобой кое-кто приглядывал, поскольку с момента нашей первой встречи я понимал, что к тебе нужно особое внимание.
— Не иначе как Доктор? — охватило меня негодование.
— На этот вопрос я, конечно, отвечать не стану. Если у тебя есть какие-то подозрения, проверять их придется самому. Но неужели ты думаешь, что я вот так запросто доверил бы мой отель незнакомцу, оставив тебя совсем без присмотра?
Это был сокрушительный удар! Вот только что я говорил себе, что мой кумир — этот полубог, Питер Грешам — с невероятной проницательностью разглядел, что, несмотря на все мои недостатки, в моей груди бьется честное сердце! От этого был готов возлюбить весь белый свет, чуть лучше отнестись ко всему роду человеческому, включая себя самого. Но теперь выяснилось, что Грешам лишь делал вид, будто предоставил мне полную свободу. В реальности же он все время держал меня на поводу и до сих пор просто не давал мне почувствовать, где конец веревки, к которой я привязан.
— Досадно это слышать, — сказал я. — По правде говоря, как-то это гадко, Грешам. Думаю, на сегодня нам лучше прекратить этот разговор, с меня довольно! Прикажешь сию минуту собираться в дорогу?
Питер повернулся лицом к окну, но я видел, что он борется с собой.
— Нет, тогда она поймет, что это я тебя отослал, — ответил он. — Решит, что я был в более выгодном положении, и…
— Черт возьми, Грешам! — заорал я. — Ты говоришь так, будто мы с ней жених и невеста!
Он покачал головой:
— Нет, оставайся, поглядим, что из этого выйдет. Надеюсь, мы сумеем решить вопрос полюбовно. Останешься?
И тут я понял, что мне подвернулась отличная возможность порвать с Грешамом, без всяких объяснений уехать от него в Долину Сверчков, в лапы к Красному Коршуну, да хоть к самому дьяволу!
— Еще подумаю, — произнес я. — Но сейчас, наверное, мне лучше всего убраться и забыть дорогу обратно!
— Оставив ее здесь? — удивился Грешам с сомнением в голосе. — Надолго ли тебя хватит?
— Да я и виделся-то с ней всего два раза! — пролепетал я, чуть ли не заикаясь от ужаса.
Да, представьте себе, был готов уползти в сторону — настолько велик был мой страх!
— И после второго раза она уже стала присылать тебе письма?
Наверное, я должен был спросить себя, откуда ему это известно. Но в тот момент моя голова была занята другим — я думал о том, как спасти мою шкуру. Питер Грешам, такой холодный и выдержанный в других обстоятельствах, был свиреп как тигр, когда, прекратив расхаживать по комнате, встал у моей кровати и устремил взгляд на пепельницу, в которой лежал пепел от письма Клемента.
Разумеется, я понял, что означает его взгляд. Грешам решил, что письмо было от нее, и неистовая ревность пожирала его с того самого момента, как он вошел в комнату. Ясно, что от этой догадки мне не стало легче. Но теперь хоть знал, что любые мои объяснения будут пустой тратой времени. Поэтому и не стал ничего объяснять.
— Да, одно письмо она мне написала, — подтвердил я.
— И о чем же, позволь полюбопытствовать?
Я не верил своим ушам! Хорошенькие дела! Воспитанный джентльмен требует рассказать ему, что пишет мне девушка! Грешам заметил, как изменилось мое лицо.
— Ах, тебе не нравится, Шерберн? Ведь вижу, что не нравится! Скажи-ка, почему?
Откинувшись на подушку, я закрыл глаза, сосредоточенно думая над ответом, но, когда открыл их, к невообразимому ужасу увидел, что надо мной склонилось перекошенное от злобы лицо Грешама, а его скрюченные пальцы уже в дюйме от моего горла.
— Ах ты, подлец, лживый ублюдок! — зарычал он.
Ясное дело, меня охватила паника. Представьте, что близкий вам человек — ваш брат или отец потерял рассудок и хочет лишить вас жизни! Нет, это было еще хуже, поскольку я считал Грешама чуть ли не святым, и моя вера в него была до сих пор незыблема, как скалы, со всех сторон окружавшие Эмити!
Сделай я хоть одно движение, пытаясь избежать расправы, он, вероятно, свернул бы мне шею, как цыпленку. Но я просто посмотрел ему в глаза, что стоило немалых усилий, и произнес:
— Грешам, ты ведешь себя как слюнтяй и жалкий трус!
Знаете такую поговорку — клин клином вышибают? Вот так примерно я и решил действовать. Мое оскорбление было для Грешама словно ведро холодной воды, выплеснутой ему в лицо.
Он встрепенулся, выпрямился во весь рост, а потом принялся расхаживать по комнате тяжелыми шагами. В эту минуту Питер был похож на негодяя из мелодрамы, которого разоблачают в последнем действии. И хотя я был сильно напуган, меня все же позабавило это пришедшее на ум сравнение.
Шагая взад-вперед, он бормотал:
— Господи, какой же я болван! Нельзя же так, черт побери! — Затем, подойдя к окну, произнес громче: — Шерберн, старина, прости меня ради Бога, что попортил тебе кровь!
Говорят, сумасшедшему нельзя угрожать ни в коем случае. Я видел, что на Грешама нашло временное помешательство, однако стоило ему несколько отдалиться, как я потянулся к ремню и в каждой моей руке оказалось по кольту.
Заметив это, Грешам устало улыбнулся:
— Ни к чему! Я пришел в себя. Вся дурь уже выветрилась из моей головы, дружище.
— Чудесно! Но из моей еще не вся выветрилась! Только попробуй потянуться ко мне своими лапищами, сито из тебя сделаю! Я не шучу, Грешам, клянусь всеми святыми!
Хотите — верьте, хотите — нет, но, несмотря на то что на него грозно смотрели два дула, Грешаму хватило безрассудства снова зашагать по комнате пружинистой походкой.
И он опять заговорил о ней. Из-за этой девушки Питер стал безумцем. Я никогда не видел ничего подобного — это была уже не любовь! Это был неуемный аппетит после затяжного голода. Грешам так долго ее вожделел, что теперь при одной мысли о ней его начинало лихорадить.
Я решил подбросить ему здравую мысль — можно сказать, швырнул ее словно кость изголодавшейся дворняге.
— Грешам, послушай, прежде чем ты окончательно спятишь, не хотел бы ты взглянуть фактам в лицо? Пойми, ты же тронулся на этой почве. Иначе не отправил бы на тот свет четверых человек!
Теперь его лицо стало скорее грустным, нежели рассвирепевшим.
— Хочешь, скажу тебе, отчего Дженни меня хоть сколько-нибудь да ценит? — спросил он.
— Я знаю. Видит в тебе достойного и привлекательного мужчину с хорошей репутацией, неплохими доходами и так далее. Еще бы она тебя не ценила!
— Ты рассуждаешь как малое дитя, мой милый Шерберн! А что, если я назову тебе настоящую причину? Все дело именно в том, что из-за Дженни я прикончил тех четверых, и она прекрасно знает, что это сделал я, и никто другой! И нравлюсь я ей лишь тем, что у меня хватило духу разделаться с ними.
— Питер, что ты несешь?! Ты просто свихнулся!
— Ты так считаешь?
— Не улыбайся! Тебе бы не улыбаться, а послать за врачом, чтобы он послушал твой бред!
— Не знаю, зачем я сказал тебе правду о ней, — задумчиво проговорил он. — Впрочем, хуже не будет! Думаешь, я сам не пытался себя убедить, что дело обстоит иначе? Но все доказательства налицо, от них никуда не деться! Она уважает в мужчинах одну лишь силу! И ко мне питает теплые чувства лишь потому, что я силен.
— Ну, во-первых, — возразил я, — откуда ей знать, что это ты убивал ее поклонников?
— А ты спроси в городке, тебе всякий ответит, кто это сделал. Все знают! И всем в Эмити известно, что это были честные поединки!
— Боже мой! Но тогда она должна считать тебя чудовищем, не иначе!
— Она так сказала? — резко спросил он.
— Нет, о тебе мы с ней не говорили, — честно ответил я.
Грешам недоверчиво поднял брови. Что бы я ему ни говорил, если речь шла о девушке, он ко всему относился с подозрением.
— Что ж, очень хорошо! Очень хорошо! — изрек наконец.
Лично я ничего хорошего не видел. Напротив, все было очень плохо. Я с трудом удерживал себя, чтобы не выбежать из комнаты и не убраться куда подальше от этого ненормального. Впервые в жизни так боялся одного человека, даже несмотря на то, что держал в руках кольты, а он был безоружен!
— Все верно, — пробормотал Питер себе под нос, как бы рассуждая вслух. — И все потому, что вы друг друга стоите. Вот в чем дело.
— Грешам, — рассердился я, — ты не только чокнутый, но еще, как вижу, глупец! Если я и не строил на ее счет каких-либо планов, то сейчас ты меня сам к этому подталкиваешь!
— Вот как? Хочешь сказать, что раньше и мысли об этом не допускал? — поинтересовался он с издевкой, невесело улыбаясь. — Ох, не верю!
— А кроме всего прочего, какая я ей, к черту, пара? У тебя глаза-то есть?
— Ах вон ты о чем! Нет, внешность ничего не значит. Я говорю о другом, что важнее. Она проста и бесхитростна. Вот и ты такой же. Она честна. И ты мне кажешься честным. А я? А что же я?!
Он беспомощно вскинул руку и посмотрел на меня в полном отчаянии.
Услышать такое было по крайней мере странно. Подумать только, великий Грешам, некоронованный король Эмити, выходящий к подданным без оружия, признается, что он не честен?!
Меня прошиб холодный пот. Я не осмеливался думать о том, что бы это могло значить, и ухватился за первую мысль, которая, как мне показалось, была спасением: действительно, в этот вечер у Грешама было не в порядке с мозгами.
Внезапно он прекратил ходьбу из угла в угол и спросил меня устрашающим тоном:
— Ответь по совести, Шерберн! Ты хотел бы, чтобы она стала твоей?
— Хорошо, скажу тебе правду. Я не слепой и вижу то же, что видят другие! Лучшей девушки я еще не встречал. Да, хотел бы!
Он закрыл глаза и тяжело вздохнул:
— Превосходно! Нам лучше играть в открытую. Я рад, что мои догадки подтвердились!
— Догадки?! — воскликнул я с иронией.
— И то правда, — признался он, — я знал наверняка. Видишь ли, за тобой кое-кто приглядывал, поскольку с момента нашей первой встречи я понимал, что к тебе нужно особое внимание.
— Не иначе как Доктор? — охватило меня негодование.
— На этот вопрос я, конечно, отвечать не стану. Если у тебя есть какие-то подозрения, проверять их придется самому. Но неужели ты думаешь, что я вот так запросто доверил бы мой отель незнакомцу, оставив тебя совсем без присмотра?
Это был сокрушительный удар! Вот только что я говорил себе, что мой кумир — этот полубог, Питер Грешам — с невероятной проницательностью разглядел, что, несмотря на все мои недостатки, в моей груди бьется честное сердце! От этого был готов возлюбить весь белый свет, чуть лучше отнестись ко всему роду человеческому, включая себя самого. Но теперь выяснилось, что Грешам лишь делал вид, будто предоставил мне полную свободу. В реальности же он все время держал меня на поводу и до сих пор просто не давал мне почувствовать, где конец веревки, к которой я привязан.
— Досадно это слышать, — сказал я. — По правде говоря, как-то это гадко, Грешам. Думаю, на сегодня нам лучше прекратить этот разговор, с меня довольно! Прикажешь сию минуту собираться в дорогу?
Питер повернулся лицом к окну, но я видел, что он борется с собой.
— Нет, тогда она поймет, что это я тебя отослал, — ответил он. — Решит, что я был в более выгодном положении, и…
— Черт возьми, Грешам! — заорал я. — Ты говоришь так, будто мы с ней жених и невеста!
Он покачал головой:
— Нет, оставайся, поглядим, что из этого выйдет. Надеюсь, мы сумеем решить вопрос полюбовно. Останешься?
И тут я понял, что мне подвернулась отличная возможность порвать с Грешамом, без всяких объяснений уехать от него в Долину Сверчков, в лапы к Красному Коршуну, да хоть к самому дьяволу!
— Еще подумаю, — произнес я. — Но сейчас, наверное, мне лучше всего убраться и забыть дорогу обратно!
— Оставив ее здесь? — удивился Грешам с сомнением в голосе. — Надолго ли тебя хватит?
Глава 27
СПАСИТЕЛЬНОЕ ПАДЕНИЕ
Мне нужно было многое обдумать — столько, что не хватило бы дня или даже целого месяца. Конем я уже успел обзавестись. Это был пегий дьявол с горбатым носом, мерзким характером и собственным мнением насчет того, как нужно вести себя под седлом. Пытаясь с ним совладать, я пришел к выводу, что он был послан мне в наказание за мое упрямство. К тому моменту, как пегий промчал меня бешеными скачками из одного конца городка в другой и обратно, а затем понесся в горы, я уже не понимал, в какую сторону еду, но все же был счастлив хоть ненадолго убраться из Эмити.
Когда тошнота от тряски отступила и я немного пришел в себя, то увидел, что нахожусь у маленькой лощины, а Эмити светлым пятнышком виднеется за холмами позади. Я соскочил на землю, скинул поводья с этой бестии, присел под деревом и от нечего делать вытащил кольт из кобуры.
Большинство из нас лучше соображает, когда вертит что-нибудь в руках. Не знаю, как вы, но я — точно. И ничто меня так не успокаивает, как знакомое ощущение рукоятки старого кольта, уютно спрятавшейся в ладони. В стороне я приметил большой булыжник, фунтов этак в десять, и принялся в него постреливать, целясь в самый верх, так что каждый раз перекатывал его с боку на бок, словно тюк сена. И сам не заметил, как разрядил в него оба револьвера, после чего загнал в барабаны новую дюжину патронов, чтобы еще пострелять.
Однако старый камешек уже получил хорошую трепку, и вдобавок я прицелился чуть ниже, чем следовало, так что пуля угодила ему, можно сказать, в самое брюхо, отчего он разлетелся на куски.
Я тихонько выругался и в следующее мгновение был несказанно рад, что сделал это вполголоса, так как сзади послышался женский голос:
— Вижу, тринадцать — ваше счастливое число?
Я обернулся, и кто же еще мог быть у меня за спиной, как не Дженни Лэнгхорн? Она смотрела на меня с ухмылкой, морща веснушчатый нос! Странная девушка — ухмылялась как мужчина, а улыбалась как женщина! Но чаще — ухмылялась.
— Вообще-то не хотел его разбивать, — сообщил я.
— Тогда, значит, сделали больше, чем хотели. Так вот где вы упражняетесь в стрельбе?
— Обычно не здесь, мэм. Просто сюда уединился, чтобы кое о чем подумать.
— Дурное это занятие, Джон! — произнесла Дженни шутливо. — Я вот уже давно думать перестала.
— Почему?
— Потому что это ни к чему не приводит, — заявила она. — Если человек начинает над чем-нибудь размышлять, пытаясь докопаться до истины, то вскоре уже готов поверить в любую ложь, лишь бы она была приятной. А все его догадки так и остаются догадками. — Она чуть пришпорила своего пони, а затем согнулась в седле, опустила локоть на переднюю луку и, положив подбородок на тыльную часть ладони, резко сменила тему: — Мне кажется, будто вы невеселы.
— Так и есть, — признался я.
— Наверное, с кем-нибудь подрались?
— Нет, — удивился я.
— Что, со вчерашнего дня ни разу?
— Не понимаю, о чем вы говорите!
— Будет вам! Я уже повидала Оливера Клемента.
Я так и ахнул!
— Поехала узнать, как там его больная нога, но оказалось, что у него еще и отек на подбородке!
Покраснев до корней волос, я пробормотал что-то нечленораздельное.
— Не понимаю, как это мужчины становятся друзьями после того, как один другого вздует!
— Да вовсе его не вздул! — запротестовал я. — Просто мне повезло — он случайно пропустил удар.
Когда тошнота от тряски отступила и я немного пришел в себя, то увидел, что нахожусь у маленькой лощины, а Эмити светлым пятнышком виднеется за холмами позади. Я соскочил на землю, скинул поводья с этой бестии, присел под деревом и от нечего делать вытащил кольт из кобуры.
Большинство из нас лучше соображает, когда вертит что-нибудь в руках. Не знаю, как вы, но я — точно. И ничто меня так не успокаивает, как знакомое ощущение рукоятки старого кольта, уютно спрятавшейся в ладони. В стороне я приметил большой булыжник, фунтов этак в десять, и принялся в него постреливать, целясь в самый верх, так что каждый раз перекатывал его с боку на бок, словно тюк сена. И сам не заметил, как разрядил в него оба револьвера, после чего загнал в барабаны новую дюжину патронов, чтобы еще пострелять.
Однако старый камешек уже получил хорошую трепку, и вдобавок я прицелился чуть ниже, чем следовало, так что пуля угодила ему, можно сказать, в самое брюхо, отчего он разлетелся на куски.
Я тихонько выругался и в следующее мгновение был несказанно рад, что сделал это вполголоса, так как сзади послышался женский голос:
— Вижу, тринадцать — ваше счастливое число?
Я обернулся, и кто же еще мог быть у меня за спиной, как не Дженни Лэнгхорн? Она смотрела на меня с ухмылкой, морща веснушчатый нос! Странная девушка — ухмылялась как мужчина, а улыбалась как женщина! Но чаще — ухмылялась.
— Вообще-то не хотел его разбивать, — сообщил я.
— Тогда, значит, сделали больше, чем хотели. Так вот где вы упражняетесь в стрельбе?
— Обычно не здесь, мэм. Просто сюда уединился, чтобы кое о чем подумать.
— Дурное это занятие, Джон! — произнесла Дженни шутливо. — Я вот уже давно думать перестала.
— Почему?
— Потому что это ни к чему не приводит, — заявила она. — Если человек начинает над чем-нибудь размышлять, пытаясь докопаться до истины, то вскоре уже готов поверить в любую ложь, лишь бы она была приятной. А все его догадки так и остаются догадками. — Она чуть пришпорила своего пони, а затем согнулась в седле, опустила локоть на переднюю луку и, положив подбородок на тыльную часть ладони, резко сменила тему: — Мне кажется, будто вы невеселы.
— Так и есть, — признался я.
— Наверное, с кем-нибудь подрались?
— Нет, — удивился я.
— Что, со вчерашнего дня ни разу?
— Не понимаю, о чем вы говорите!
— Будет вам! Я уже повидала Оливера Клемента.
Я так и ахнул!
— Поехала узнать, как там его больная нога, но оказалось, что у него еще и отек на подбородке!
Покраснев до корней волос, я пробормотал что-то нечленораздельное.
— Не понимаю, как это мужчины становятся друзьями после того, как один другого вздует!
— Да вовсе его не вздул! — запротестовал я. — Просто мне повезло — он случайно пропустил удар.