Глава 4

   Следующие день или два они делали вид, что не разговаривали о жизни вообще и о будущем Райннона в частности. Но затем как-то к вечеру над долиной разразилась гроза и загнала их в пещеру. Они не могли развести костер: порывы ветра наполнили бы их жилище удушливым дымом. Поэтому они закутались в просторные оленьи шкуры — Райннон освоил индейский способ выделки этих шкур.
   Они сидели в глубокой тьме и курили, пока им не надоело.
   — Внизу наверняка зажгли лампы, — сказал шериф.
   — Мне надо забыть, что делают внизу, — ответил Эннен.
   — Нет, — сказал шериф, — ты не прав.
   Он обдумывал это несколько дней. В его голосе звучала уверенность.
   — Меня там будут ждать с распростертыми объятиями, — сухо предположил Райннон. Они будут рады меня видеть.
   Он рассмеялся, а шериф, прислушиваясь к его голосу, про себя удивился. Голос юноши звучит с хрипотцой, и только в зрелом возрасте голосовые связки развиваются полностью, и человек начинает говорить со звучной уверенностью. Таким был голос Райннона — густой, мягкий, говорящий о среднем возрасте.
   — Ты видел свои объявления «Разыскивается», которые развесили повсюду?
   — На них я похож скорее на медведя, чем ан человека, — сказал Райннон.
   — Их рисовал Филипсон, художник. Он видел тебя, когда ты грабил «Оверденд».
   — Художник? — презрительно фыркнул Райннон. — Он на меня работал.
   — Тебя и без того достаточно хорошо знают, — сказал шериф.
   — Конечно, знают, — согласился Райннон. — И нет нужды развешивать мои фотографии.
   — Тебя знают по гриве волос, которая падает тебе на плечи, и по бороде. Знаешь, как некоторые тебя зовут?
   — Знаю. Черная борода.
   — Но допустим, старик, что ты пострижешь волосы и пройдешься бритвой по лицу?
   В этот момент в склон горы с нечеловеческой яростью ударил ветер. В нем слышался крик лесов, неистовство рек, и гора задрожала под его гневным порывом. Несколько минут Райннон не мог перекричать его, поэтому у него было время обдумать ответ.
   — Ну… — наконец сказал он.
   Шериф, довольный, что его идея не встретила возражения, тут же продолжил:
   — Видишь, в чем дело. Если бы я мог убрать шрам на щеке, я легко смог бы изменить внешность. Почему? Ну, допустим, кто-то захотел бы меня описать. Он сказал бы что-нибудь в таком духе: «Крупный мужчина со шрамом на лице. Как будто его оцарапал медведь». Вот так меня всегда описывают. А теперь предположим, что бы сумел избавиться от шрама. Тогда, если бы изменил голос и одежду, меня никто бы не узнал!
   — Понимаю, что ты хочешь сказать, — задумчиво произнес его собеседник. — Не знаю…
   — Или допустим, что ты увидел бы гору Лорел без леса на вершине.
   — Это верно, — сказал Райннон.
   — А потом ты бы мог смыться из этих мест…
   — Нет, не мог бы.
   — В других местах воздух так же чист, вода так же свежа, а олени такие же упитанные.
   — Я — часть горы Лорел, а она — часть меня. Я должен быть на ней или видеть ее. Иначе не получится!
   Шериф не пытался его переубедить. Хотя ему не очень это нравилось, он, похоже, наткнулся на стену, которую просто так не преодолеть.
   — Ладно, — сказал он, — позволь кое-что тебе объяснить. Люди видят то, что хотят видеть.
   — Это точно.
   — Кто ты?
   — Я Райннон. Я убийца. О, мне известно, что обо мне говорят!
   — Почему? Ты представляешься им таким: на несущейся лошади или на скачущем муле с волосами, которые ветер развевает по твоим плечам и черной бородой. Таким тебя видели в течение семи лет. Людям в долине кажется, что это продолжается семьдесят лет.
   — Да, — сказал Райннон. — У них были со мной неприятности. Они не знают, как меня остановить. Они не знают о дыре в стене.
   — Конечно, не знают, — сказал шериф. — Ты говоришь, что зимы здесь длинные. Так вот, ты для людей в долине словно зима. Они смотрят вверх и что видят? Гору Лорел? Нет, и можешь в этом не сомневаться. Они видят Эннена Райннона посреди неба со своей черной бородой; а облака, что прибивает ветром к склону горы, — это волосы Райннона, развевающиеся за его спиной. Возьми, к примеру, прошлый месяц. Сэнди Фергюсон продал свое дело и уехал. Сказал, что Райннон — слишком большая нагрузка для его нервов.
   — Да, — сказал Эннен без тени тщеславия, — должно быть, для них это плохо. Я имею в виду, что им неизвестно, как я каждый раз ухожу. Им неизвестно о дыре в стене. Ты слыхал байку о крылатом коне?
   — О Пегасе? Слышал когда-то.
   — Дыра в горе для меня лучше, чем крылатый конь. Ясное дело, что люди волнуются.
   — И я тоже, — сказал шериф.
   — Поэтому ты пришел за мной. Да, конечно. Я долго ждал, что увижу тебя…
   Его голос умолк. Ветер стих. Но они остались сидеть в пещере, глядя на белое кружево звезд, заполнявшее вход. Они думали о том, что могло случиться, о смерти, о том, что могли потерять, а не получить.
   — Больше того, я собираюсь взять тебя вниз, — сказал шериф.
   — Да ну? — с удивлением спросил Райннон без тени сомнения или вызова.
   — Да! Хотя этого никто не узнает. Я возьму тебя вниз. Устрою. И ты начнешь новую жизнь! — последнюю фразу он произнес осторожно.
   Ответ Райннона был неожиданным:
   — Иногда твои слова меня пугают, Оуэн!
   — Конечно, пугают, — ответил шериф. — Сиди тихо и дай мне подумать за тебя, ладно?
   — Ясное дело, — сказал Райннон.
   Оуэн Каредек выпрямился и вдруг понял, что его кровь на самом деле смешалась с кровью Райннона. Это было реальнее, чем в прошлые времена, когда ритуал был принят индейцами. Теперь он мог думать, как Эннен, а тот соглашался с его мыслями.
   Он больше не пытался что-то оспорить, не пытался предложить что-то умное. Он понял, что надо просто найти компромисс; и когда он будет достигнут, тогда он мог делать, как ему захочется; останется лишь выбор — как избавится от этого дикаря наилучшим способом. Каредек перебирал одну за другой идеи, но ни одна из них его не удовлетворила.
   — Мне надо подумать, — сказал шериф, вышел из пещеры и остановился, подняв голову к небу. Во всяком случае, так показалось Эннену Райннону, который остался в темноте.
   Шериф долго стоял в этой позе, не поворачиваясь. Затем вернулся, сел на постель и больше не разговаривал.
   Но утром, когда они мокрые стояли у заводи, смахивая с тела капли ледяной воды, он сказал:
   — Тебе лучше побриться. У меня есть бритва. Возьми ее и побрейся.
   — Ни разу не брился за семь лет, — сказал Райннон. — Но я справлюсь.
   — Сначала идем пострижемся, — сказал шериф.
   Каредек кое-что понимал в парикмахерском деле. В лагере были ножницы, которыми они изредка пользовались, и он их тщательно наточил. Затем обрезал тяжелые черные локоны Райннона. На память пришла история о Самсоне, как вместе с волосами ушла сила героя.
   Потом осторожно поравнял прическу и обратил внимание, что его шея была округленной, как у мальчика, и совершенно белой.
   — Со своей бородой ты выглядишь скособоченным, — сказал Каредек. — Возьми бритву и побрейся.
   Райннон спустился к реке и побрился. Он вернулся, потирая с полдюжины порезов, и кожа его была белой, как снег. Только под глазами и на носу, словно маска, кожу покрывал загар.
   Шериф с изумлением увидел, что Райннон помолодел лет на двадцать. Невозможно было поверить, что это тот самый человек, за которым он пришел охотиться в горы.
   Его шаг стал легче. Плечи казались еще шире. Глаза, блестевшие раньше из-под гривы волос, теперь стали больше и мягче. Сама фигура — стройнее и суше.
   Каредек понимал, что произошло чудо и что в одно мгновение старый Райннон умер. Тем не менее, он лишь сказал:
   — Намажь лицо маслом, иначе быстро сгоришь. И тебе нужно немного позагорать.
   Эннен Райннон провел рукой по лицу.
   — Какое-то странное ощущение, — заметил он.
   — Ну да, — сказал шериф. — Теперь у тебя будет новое имя. Какое? Допустим, Джон Гвинн. Это тоже валлийская фамилия. Как она тебе нравится?
   — Жжет, как пламенем! — сказал Райннон.
   Он говорил о вновь обретенном лице, прошедшем пытку лезвием бритвы.

Глава 5

   Между Маунт-Лорел и пустыней катились на запад мягкими волнами подножия хребта. Они выглядят слишком маленькими по сравнению с суровой громадой горы Лорел; они слишком очаровательны, чтобы называться границей пустыни и слиться с ней. Это отдельная узкая полоска со своим климатом. Облака, которые летят над пустыней, не пролив ни капли влаги, охлаждаются у высоких склонов горы и проливаются дождем над холмами, образуя бесчисленные маленькие ручьи, скатывающиеся в пустыню. Они через некоторое время исчезают под жарким, душным пологом креозотовых или мескитовых кустов.
   Эти холмы — что-то вроде Земли Обетованной для путешествующих в пустыне. Они пригоняют сюда изголодавшийся скот, чтобы он на свежих склонах откормился перед продажей, а немногие ранчеры, поселившиеся тут и там на этой земле, богаты и беззаботны, потому что о их собственности тщательно заботится сама природа. Здесь нет наводнений и нет засухи, а на земле растет все, что нужно скоту — не только трава, но и пшеница, урожай которой доходит до пятнадцати мешков с акра, и ячмень, который собирают до сорока мешков. Это благодатная земля, щедрая с пахарем и никогда не превращающаяся в твердые комья, даже засушливым летом.
   Именно сюда привез шериф Эннена Райннона, он же Джон Гвенн. Они сидели верхом на двух прекрасных лошадях и вели в поводу пару тяжело нагруженных мулов. Так они проехали через холмы.
   — Что ты думаешь об этой земле? — спросил Каредек.
   — Хорошая, мягкая земля, — сказал Райннон. — На ней можно спать.
   Он поднял глаза; вдалеке, раздвигая полог облаков, поднималась Маунт-Лорел.
   — Естественно, на ней можно спать, — согласился шериф. — На ней можно также разбогатеть!
   — Спать вредно, — заметил Райннон. — Я говорю про себя.
   — Я все продумал, — сказал Каредек. Тебе нужно рискнуть.
   — Ладно, — мягко произнес Райннон.
   — На свете нет абсолютно надежных вещей, — возразил с мрачной убежденностью Каредек.
   — Ясно, что нет, — согласился Райннон.
   — Возьмем, к примеру, любого человека— он ведь может умереть от кори либо от коклюша. Не рисковать невозможно, иначе можешь не победить.
   — Понятно, что невозможно, — сказал Райннон.
   — Черт побери, — сказал шериф, — ты должен сам подумать!
   Ему хотелось быть лидером, и все же его беспокоило послушное благодушие, с которым его друг воспринимал все его рассуждения.
   — Мне трудно думать, — сказал Райннон. — Ну, например, некоторые могут предусмотреть…
   — Послушай, — прервал его шериф, — ты всегда думал хорошо и быстро, я бы сказал. За семь лет ни разу не попался!
   Райннон полуприкрыл глаза, чтобы подумать, и Каредек получил возможность внимательно рассмотреть его. Без бороды Райннон был совсем другим человеком; точнее говоря, он впервые стал казаться человеком, а не страшилищем-людоедом. Неприкрытые гривой волос, глаза его стали темно-голубыми, большими и мягкими. В них светилось терпение, какое бывает у вола в поле — бездумное и кроткое, поэтому шериф постоянно должен был напоминать себе, что это, в конце концов, и есть великий Райннон.
   И все же он не мог поверить своим глазам. Да и не стоило. Пищи для ума от них почти никакой!
   — Ну, — начал объяснять Райннон, — допустим, у кого-то вдруг случилась неприятность… вроде как шериф наставляет на него винтовку, — добавил он с легкой улыбкой, — и тогда надо действовать быстро. Не думая. Думать надо потом.
   — Ты хочешь меня убедить, что жил так все семь лет? Доверяясь только своему чутью? — Он почувствовал растущее недоверие. — Пробираясь и убегая из города, беря все, что тебе хотелось, делая, все, что заблагорассудится? Смеясь надо мной и остальными горожанами, когда мы пытались преследовать тебя?
   — Посмотри на волка, — продолжил Райннон. Похоже, он не был ни в чем твердо убежден; его слова звучали просто как предположения. — Посмотри на волка. Он не думает, как человек, но иногда обманывает пастухов.
   Шериф был так поражен этой мыслью, что не смог сразу ответить, и его собеседник не торопясь объяснил:
   — Волк действует, полагаясь на интуицию. Когда он идет по следу, он всегда настороже. Кроме того, у него есть своя «дыра в стене».
   Каредек кивнул.
   — Думаешь, здесь ты не будешь настороже? — спросил он.
   — Не знаю, — нахмурился Райннон. — Здесь вокруг люди, которым не терпится воткнуть в меня нож. Я их не зная, а они меня знают.
   — Знают тебя? Да я сам теперь тебя не узнаю! — воскликнул шериф. — Райннон — наглый бандит. Ему лет сорок или сорок пять. А ты — ленивый, сонливый, приятный парень лет двадцати пяти. Никто тебя не узнает!
   Райннон не ответил; он слегка коснулся своего лица любопытными пальцами.
   — Послушай, — сказал шериф, — что это за кольцо?
   — Я его когда-то нашел, — сказал Райннон.
   Он протянул руку. Это было кольцо с плоско ограненной ляпис-лазурью.
   — Когда ты кого-то ограбил? — спросил шериф.
   — Я нашел его на земле в дыре в стене.
   Шериф присвистнул.
   — Значит, там бывают и другие?
   — Не знаю. Не думаю. Его, должно быть, потеряли давным-давно.
   — Оно не слишком-то блестит, — критически заметил шериф.
   Он думал, что сам бы не стал носить такое дешевое кольцо. Либо никаких камней, либо бриллиант. Он припомнил, что Сэм Ларкин продавал как-то тысячу бычков по цене одного бриллианта. Тысяча бычков у тебя в заколке для галстука. Это что-то!
   — Не блестит, — сказал преступник, — но вглядись поближе. На камне — рука в железной перчатке и сердце, из которого капает кровь. Вырезано довольно точно и аккуратно.
   Шериф присмотрелся к кольцу. Ему было неинтересно. Все, что его интересовало, — это Райннон с таким большим и матовым камнем на руке.
   — Другие его видели? — спросил он.
   — Никогда не носил его, когда работал, — сказал Райннон. — Оно могло помешать выхватить револьвер.
   — Конечно.
   — Но сейчас у меня только один револьвер, поэтому левая рука особого значения не имеет.
   Ранее они договорились, что для Эннена будет лучше, если он будет носить один «кольт». Того, кто носит два, часто принимают за ганмена, а мысль о ганмене могла привести к ненужным выводам.
   — Хорошее местечко, — через некоторое время сказал Райннон.
   — Это? — скривился шериф. — Это всего лишь хижина.
   — Она красивая, — сказал Райннон.
   Он натянул поводья, чтобы полюбоваться на нее. Это на самом деле был очень маленький домик, но перед ним вздымалась волна вьющихся растений, белые цветы жимолости спадали с карниза над окнами. Штакетник перед домом нуждался в ремонте и напоминал волнистую линию. Ворота на входе болтались на одной петле. За штакетником стоял сад — акров десять яблонь и слив. Дальше виднелись два небольших пастбища. А по земле струился маленький ручеек, по берегам которого сгрудились ивы и дубы. Сам дом был частично скрыт огромным фиговым деревом во дворе, заросшим спутанной травой, которую следовало давно выкосить. Рядом стоял небольшой амбар и крохотный сарайчик, двери обоих выходили в корраль.
   — Она красивая, — повторил Райннон.
   — Поехали, — сказал шериф, — мы же не можем потерять здесь весь день. Нам нужно ехать дальше.
   Но когда они поравнялись с домиком и сломанными воротами, Райннон снова остановил лошадь.
   — Послушай! — сказал он не совсем точно. — Какой приятный запах жимолости. Сладковатый, я бы его назвал.
   — Никак не пойму, — заметил шериф. — Удивляюсь, как такой мужик как ты может заинтересоваться кукольным домиком!
   — Ну да, — сказал Райннон, — выглядит смешно, я знаю. Но ты же понимаешь, как это случается. Вроде как прилипло, и все. Будто я его уже видел!
   — Хочешь, он будет твоим? — спросил шериф, зевая.
   — Моим? — Райннон смотрел на усадьбу с улыбкой. — Вроде ничего особенного не представляет, но если бы она была моей, я бы не просил Господа о большем.
   — Кроме женщины, которая бы здесь жила, может быть?
   — Ты все время торопишь события, — сказал Райннон.
   — Пару лет назад, — заметил шериф, — один парень одолжил у меня денег. Он разорился, и его дом досталось мне. Он перед тобой.
   — Да ты что?
   — А ничего. Заходи и не забудь снять шляпу, сынок. Я тащил тебя сюда, чтобы показать это место. Теперь он твое!

Глава 6

   Они осмотрели дом сверху донизу. В мансарде было две маленькие комнаты, в одной из них стоял старый, побитый сундук. На первом этаже была кухня, спальня, через разбитую оконную раму которой в комнату струилась жимолость, столовая, выходившая на заднее крыльцо, и гостиная, чья дверь открывалась на переднюю веранду. Все было обставлено приятной, без излишеств, мебелью.
   В амбаре лежали три или четыре тонны сена. Когда они вошли на сеновал, с чердака, шелестя крыльями, взлетели голуби, и Райннон с мягкой улыбкой взглянул им вслед.
   Здесь, по обеим сторонам амбара можно было поставить пять лошадей.
   В сарае они обнаружили прогнившие останки коляски, двухтонного фургона, два заржавевших плуга, борону и кучу беспорядочно набросанного старья — рваная упряжь, сломанные стулья, воротнички, ватные плечики, наковальню и пыльные меха, а также целый набор кузнечных инструментов.
   Райннон очарованно завис над ними.
   — Здесь можно кое-что сделать, — сказал он.
   Они вернулись во двор и зашагали под деревьями. Фиги еще не созрели, но урожай их был богатым. Под ногами хрустела сочная трава.
   — Давай пойдем по дорожке, — сказал Райннон. — Нехорошо портить траву.
   Шериф улыбнулся.
   Они подошли к сломанным воротам.
   — Нужна всего одна петля и пару болтов, — сказал Райннон.
   — Ты знаешь что-нибудь о таких вещах? — спросил шериф.
   — Мальчишкой я помогал кузнецу, — сказал Райннон.
   — Подумать только!
   — Кузнец — единственный свободный человек, — объяснил Райннон. — Всем остальным нужны инструменты, а кузнец самих делает.
   — И даже оружие? — усмехнулся шериф.
   Райннон коснулся длинноствольного, вороненого «кольта».
   — Не знаю. Со временем, может, и оружие, — сказал он, и его глаза загорелись желанием и азартом. — Могу даже с тобой поспорить.
   Каредек пожал плечами.
   — Я никогда не спорю, — сказал он.
   — Я буду присматривать для тебя за этим местом, — сказал Райннон. — Не знаю, как ухаживать за садом, но научусь.
   — Ты будешь присматривать за этим местом для себя, — сказал Каредек.
   Он оглянулся вокруг и тихонько вздохнул. Он накопил больше денег, чем стоило это ранчо. И все же, это было хорошее место, ему повезло, что он его получил. А шериф был бережливым человеком!
   Он оглянулся и обнаружил, что Райннон покраснел до корней волос и стоит, уставившись на серую с белым вершину Маунт-Лорел.
   — Я, честно говоря, рад, что остался в живых и могу что-нибудь кому-нибудь подарить, — беспечно сказал Каредек.
   Райннон не ответил. Он покраснел еще гуще.
   — Вот что, — начал объяснять шериф, — я тебе расскажу. Тот парень, кому принадлежало ранчо, был нехорошим человеком. Вонючим скунсом. Он получил его от отца и запустил донельзя. Когда кончился срок закладной, никто не пытался ему помочь. Я получил его по закладной, оно стоило раз в пять больше. Мне повезло, вот и все! Повезло точно так же, как то, что я сейчас в живых!
   Глаза Райннона сверкнули, они вдруг изменились так, что шериф непроизвольно отступил и насторожился.
   — Дай мне шанс поработать здесь. Я сделаю это для тебя, но и сам не останусь внакладе. Может, когда-нибудь я выкуплю у тебя ранчо.
   — Дружище, дружище… — начал шериф.
   Но Райннон поднял руку.
   — Никто не может дать человеку счастье, — сказал он. — На дороге его не найдешь. За счастье надо бороться. Я долго просидел на Маунт-Лорел. Зимы там вроде как длинные, а обледенелые скалы — хуже адского огня. Я долго сидел и думал. Я говорил себе: «За счастье надо бороться!» И вот теперь у меня есть возможность поработать. Ты ничего не можешь мне подарить. Можешь только кое-что одолжить для начала. И это все, что ты можешь сделать!
   На сердце у шерифа потеплело. В конце концов, он был скупым человеком. Кроме того, сказал он себе, он понимает, что ощущает Райннон.
   — Начнем так, как ты захочешь, — сказал он. — А потом договоримся. Договор будем подписывать?
   Райннон редко давал волю чувствам, но теперь он протянул руку и положил ее на плечо друга.
   — Ты и так запомнишь, — сказал он. — Я тоже. Бумаги и все такое прочее отнимают у человека свободу.
   Похоже, Каредек спланировал все так, как надо. Вьючные мулы привезли запас еды и всяческих мелочей, таких как новый топор, коловорот, несколько инструментов, гвозди и шурупы на всякий случай. Он даже привез уголь для кузницы.
   Двух вьючных мулов можно впрячь в плуг. Одна лошадь останется у Райннона, он будет использовать ее по собственному усмотрению — под седлом или для коляски.
   — Теперь все зависит от твоих рук. Странная штука. Я знал, что тебе здесь понравится. Я знал, что ты захочешь сделать!
   Они взглянули друг на друга, каждый старался скрыть взаимную привязанность и понимание.
   — Допустим, тебе что-то подвернется, — сказал шериф. — Допустим, тебе представится случай заработать. Ты понимаешь, о чем я говорю. Здесь проезжает много людей от границы до границы. Иногда за их голову назначена неплохая награда. Что ты скажешь, если я тебя буду предупреждать? Деньги поделим. Если мы с тобой встанем на одну тропу, тогда помоги Господь бандитам и мошенникам!
   Глаза Райннона снова сверкнули, как глаза кота в сумерках — шерифу не пришло в голову никакого другого сравнения.
   Но в конце концов преступник сказал:
   — Лучше, наверное, я буду сидеть тихо. После твоей болезни, может быть, и тебе надо успокоиться?
   Каредек понял и больше ничего не сказал.
   Тем вечером по дороге домой он перед первым поворотом оглянулся и увидел бледную голубовато-белую струйку дыма, поднимавшуюся над домиком. Он чувствовал себя так, словно пробудил к жизни мертвеца.
   У него были и другие чувства. Как будто он посадил незнакомое семя и не знал, что из него вырастет — цветок или зерно, еда или яд.

Глава 7

   Больше всего на свете Райннон любил благородную голову, широкую грудь и вытянутые мускулистые руки горы Маунт-Лорел. Но когда он уставал, то вспоминал длинные зимние ночи, ветер и лед, который покрывал скалы, превращая их в стекло. До рассвета он работал при свете лампы; он пользовался солнцем, словно драгоценной свечой; а вечерами опять зажигал лампу.
   Каждый вечер пламя в наковальне отбрасывало розоватые отблески в сгущающуюся темноту. Каждую ночь в доме или амбаре звенел молот.
   Вот так порванная упряжь превратилась в крепкую, пригодную к использованию сбрую; зубья плуга после ковки и перековки стали острыми; изгороди встали прямо; полуразвалившаяся коляска поднялась на пружинящие колеса и заблестела новой краской; высокая, спутанная трава в саду упала перед косой? А потом по земле прошлась борона и превратила комья в мягкую, густую, влажную почву. Серп подровнял траву во дворе. Землю намочил разлив, и начал подниматься урожай.
   Позади заднего двора поднимался скелет ветряной мельницы. Райннон его отремонтировал. Починил и установил колесо. Оно с уверенным постукиванием вращалось днем и ночью.
   За домом земля слегка поднималась. На вершине подъема лежала естественная выемка. Вокруг нее Райннон возвел крепкую стену, внутреннюю сторону которой укрепил глиной, а внешнюю завалил землей. Она росла фут за футом, пока не стала высотой фута в четыре. В этот резервуар он подвел избыток воды, которую качала ветряная мельница, а от него провел слив на восточное пастбище. Он его выровнял и залил водой как раз вовремя, чтобы посадить кормовые травы.
   Работа шла быстро. В руках Райннона была сила двух крепких мужчин. Сердце его горело нетерпением, которое приходит, когда человек теряет много времени. Он наполнил маленькую ферму жаждой деятельности, накопленной за семь лет. И постоянно подгонял себя.
   Шериф наезжал раз или два в неделю и помогал укладывать самые тяжелые бревна. Однажды он приехал разгоряченный и злой, но перед ним бежали три коровы.
   — Вместо того, чтобы продать траву, я скормлю ее коровам, — неделей раньше сказал Райннон.
   Так он добавил к своим обязанностям доение и кормление коров, а также приготовление масла, которое Каредек забирал в город и продавал.
   Это были первые заработанные деньги. Маленькие деньги, но для Райннона они были дороже алмазов.
   Он выровнял второе пастбище — все, кроме узкой полосы — и залил его водой, чтобы на следующий год распахать и засеять под зерно.
   Вот так маленькая ферма зазеленела и стала похожей, даже на этой плодородной земле, на богатый изумруд в окружении зеленого стеклянного бисера. Он работал с жаром и ожесточением, предвкушая будущее, когда его небольшое превосходное поместье станет еще прекраснее.
   Он позволял себе отдыхать два раза в день. Первый раз — после ужина, когда он сидел, остывая от горячки работы и выкуривая одну сигарету за другой, и смотрел, как сгущаются сумерки; во второй раз он валился на постель и засыпал, как матрос после тяжелой вахты.
   Стало быть, у него было только полчаса отрады и ничегонеделания после ужина, в течение которых он сидел на веранде, расслабив усталые мышцы и позволив себе отвлечься от насущных дел.