Страница:
«Три дня назад, — писала она, — некий офицер привез мне от императора письмо, в котором он приказывает мне немедленно приехать на Эльбу, где он ждет меня, сгорая от любви…
Спешу заверить вас, дорогой папа, что сейчас я менее чем когда-либо склонна предпринять это путешествие, и даю вам честное слово, что не предприму его никогда без вашего на то согласия. Сообщите, пожалуйста, как бы вы желали, чтобы я ответила императору.
Нейпперг мот торжествовать победу. Теперь он не только твердо знал, что доставит Марию-Луизу в Вену, но был почти уверен, что она станет его любовницей.
А через несколько дней, поторапливаемая обходительным генералом, которому не терпелось воспользоваться «возможностями, предоставляемыми путешествием», Мария-Луиза выехала из Экса в Австрию, рассчитывая покрыть все расстояние в несколько этапов.
Как-то вечером, проезжая по Швейцарии и, очевидно, мучимая угрызениями совести, она послала мадам де Монтебелло весьма необычное письмо:
«Представьте себе, что в последние дни моего пребывания в Эксе император посылал мне одно послание за другим, настаивая, чтобы я выехала к нему. Он требовал, чтобы я сделала это тайно и никого, кроме Гуро, с собой не брала. И еще он написал, что я могу оставить сына в Вене и что он в нем не нуждается. Я сочла, что это уж слишком, и решительно ответила, что приехать сейчас никак не могу. Я опасаюсь, как бы эта переписка не стала для австрийского двора поводом отложить на неопределенный срок мое воцарение в Парме. Как бы там ни было, я постараюсь заверить министров, что в ближайшее время не поеду на Эльбу и что вообще не стремлюсь туда. Это вы знаете лучше других. Но меня беспокоит император — он такой непоследовательный и легкомысленный».
Мадам де Монтебелло очень не нравился Нейпперг. И она догадывалась, кто виновник столь внезапной перемены во взглядах Марии-Луизы. Неприятно этим пораженная, она решилась отправить своей экс-государыне взволнованное письмо, в котором не скрывала тревоги по поводу того, какой опасности подвергается молодая женщина, находясь в обществе столь искушенного и предприимчивого военного.
Привыкшая скрывать свои чувства, Мария-Луиза для очистки совести написала в ответ:
«Вы знаете, как я нуждаюсь в ваших советах. Умоляю вас, и впредь не оставляйте меня без них. Ваши страхи относительно моих вечерних прогулок напрасны. И ваши упреки безосновательны: кокетство — даже малейшее подобие его — мне совершенно чуждо. Кроме того, мне неведомо чувство, способное покорить мое сердце, и оно по-прежнему никем не занято…
Отметим эту фразу: «…мне неведомо чувство, способное…» Что же это тогда было за чувство, которым дышало каждое ее письмо к Наполеону? Простая супружеская нежность?..
Пишу об этом единственно для того, чтобы заверить вас, что мое бедное сердце так же спокойно, как во время нашего расставания. И если мое положение стало поводом для пересудов и даже заключения каких-либо пари, то заявляю: они проиграны! Вы не станете отрицать, что предмет не назовешь соблазнительным, поэтому не требуется героических усилий, чтобы устоять от искушения».
Через три недели этот мало соблазнительный субъект тем не менее станет ее любовником.
24 сентября маленький караван прибыл на озеро Четырех Кантонов, и путники посетили часовню Вильгельма Телля. Внезапно разразившаяся гроза заставила их искать пристанища в гостинице «Золотое солнце», а по существу в постоялом дворе, расположенном на склоне горы Риги.
Наконец Нейппергу предоставлялся случай, которого он с нетерпением ждал с самого отъезда из Экса!
Вот что писал по этому поводу внук барона Меневаля:
«В гостинице на горе Риги был нарушен установленный и до той поры строго соблюдаемый порядок, а именно: дежурный выездной лакей ночью спал перед дверью в спальню императрицы. Однако в гостинице комнаты, расположенные по обе стороны коридора, имели один выход, поэтому присутствие под дверью лакея представляло некоторое неудобство для императрицы. Как бы там ни было, на этот раз дежурному лакею велели устроиться на ночь на первом этаже».
Это позволило генералу Нейппергу без труда проникнуть в комнату Марии-Луизы. Под видом того, что хочет успокоить молодую женщину, напуганную небесным громом и блеском молний, он прилег на ее постель, прижал к себе и стал ласкать. Нейпперг знал свое дело и воспламенил Марию-Луизу там, куда вечно спешащий Наполеон наведывался лишь второпях.
Ослепленная страстью, экс-императрица забыла про грозу .
Несколько дней спустя тайный агент довел до сведения австрийского императора, каким образом генерал Нейпперг удерживал Марию-Луизу на континенте. Без всякого стеснения Франц I воскликнул:
— Слава Богу! Я не ошибся в выборе кавалера!
Путешествие, во время которого Нейпперг на каждой остановке проявлял чудеса на поприще любви, чему немало дивились хозяева гостиниц, до слуха которых долетали отзвуки баталий, подошло к концу. И 4 октября в семь часов утра Мария-Луиза в состоянии полного изнеможения прибыла в Шенбрунн.
Превозмогая усталость, она прошла поцеловать Орлёнка, затем поднялась к себе в комнату и, испытывая блаженство, легла в постель.
Надо сказать, что экс-императрице следовало отдохнуть и собраться с силами, так как в то время, когда дипломаты со всей Европы съехались на Конгресс в Вене; чтобы восстановить то, что за пятнадцать лет разрушил Наполеон, в столице изо дня в день устраивались балы, парады, дворцовые празднества и концерты.
Через пять дней после приезда Мария-Луиза присутствовала на приеме в том самом зале, где четыре года назад состоялась церемония ее «бракосочетания по доверенности» с императором Франции.
Из глубины своей ложи она наблюдала за тем, как танцуют Меттерних, лорд Кэстльри и другие, торжествуя победу над ее мужем, и при этом ее лицо было бесстрастно.
Время от времени она оборачивалась к Нейппергу и заговорщически улыбалась. «А тот, — как пишет Леонид Турнье в своем неповторимом стиле, — подмигивал ей единственным глазом».
Узы, соединявшие Марию-Луизу с Наполеоном, с каждым днем ослабевали.
Были особые обстоятельства, ускорившие их разрыв. Как-то вечером в салоне, при гостях. Боссе, бывший камергер королевского дворца в Тюильри, заговорил о супружеской неверности Наполеона.
— Придворные дамы из свиты императрицы отдавались ему за одну шаль, — смеясь, рассказывал он. — Одной только герцогине де Монтебелло пришлось подарить три…
— Вы забываетесь! — оборвала его побледневшая Мария-Луиза.
Ее душила ярость, и не в состоянии больше вымолвить ни слова, она обернулась к Нейппергу. И тот моментально пришел ей на помощь. А придворные получили редкое удовольствие наблюдать, как любовник бывшей императрицы горячо защищал человека, которому он наставлял рога…
Получившее огласку несчастливое супружество Марии-Луизы пробудило у нее застарелые обиды. А предпринятый Меттернихом ловкий маневр усугубил отчуждение молодой женщины и правителя острова Эльбы.
Как-то утром Марии-Луизе подали странный документ, подписанный папским нунцием. Можно себе представить, с каким смятением и растерянностью прочла она, что брак Наполеона и Жозефины не был расторгнут по всем правилам и потому ее, Марии-Луизы, союз с экс-императором был недействительным; следовательно, она с 1810 года состояла в «незаконном браке»…
Далее представитель Святой церкви великодушно добавлял: поскольку мадам де Богарнэ отошла в мир иной, ничто больше не мешает двум сожительствующим Царственным особам соединиться законными узами. В заключение в документе говорилось: «Будущие поколения воздадут должное наичестнейшему и наивеликодуйнейшему монарху, его величеству Францу I за то, что он пожертвовал дочерью ради блага своего народа. Но если это чудовище (Наполеон) не оправдало наших чаяний, то это не снимает с нас ответственности за то, что мы не пресекли вовремя эту скандальную историю и продолжали считать» невинную жертву супругой того, но по канонам католической церкви мог бы стать им только теперь. Все вышеизложенное означает, что сей монстр, овдовев, стал свободен и имеет законное право вступить в новый брачный союз…»
Мария-Луиза пришла в ужас. Значит, по злой воле Наполеона она состояла с ним в морганатическом браке, а их сын — незаконнорожденный?!
Давно забытая ненависть к «французскому людоеду» вспыхнула с новой силой. Ревностная католичка, экс-императрица не могла простить Корсиканцу, что по его вине она четыре года прожила во грехе…
И не найдя ничего лучшего, она поделилась своими религиозно-нравственными сомнениями со своим любовником.
А тот, надо отдать ему должное, сумел воспользоваться сложившимися обстоятельствами. Он начал с того, что закрыл дверь на ключ, отнес Марию-Луизу на постель и, осыпав жгучими ласками, на какое-то время изгладил из ее памяти даже подобие тяжелых воспоминаний…
Невзирая на равнодушие, которое экс-императрица демонстративно проявляла по отношению к Наполеону, к концу сентября среди членов Конгресса стал распространяться слух, что она продолжала переписываться с изгнанником и тайно готовилась отбыть на Эльбу.
Нашлись дипломаты, не замедлившие воспользоваться этими разговорами, чтобы поднять вопрос о правомерности получения ею титула герцогини Пармской.
Взбешенная этим, молодая женщина обратилась к отцу. Тот с олимпийским спокойствием посоветовал ей афишировать свою связь с Нейппергом, что явится для членов Конгресса самым убедительным доказательством ее окончательного разрыва с Наполеоном.
Два часа спустя при дворе объявили, что генерал Нейпперг произведен в обер-шталмейстеры, а также назначен камергером эрц-гериогини. Это означало, что теперь он с полным правом мог находиться в одной карете со своей возлюбленной.
С тех пор они открыто прогуливались по улицам Вены, посещали концерты и даже совершали загородные прогулки.
Макс Биллар писал по этому поводу:
«Теперь даже тень воспоминаний не омрачала настоящего, и ничто не напоминало Марии-Луизе императора. Она любила Нейпперга и не старалась больше скрывать свою странную привязанность к этому человеку, „целиком завладевшему не только ее умом и сердцем, но и всем ее существом“. Она ездила со своим камергером верхом или в коляске. Случалось, они останавливались на какой-нибудь ферме и пили там молоко, заедая его хлебом домашней выпечки. Или же, сидя в рощице под деревьями, наслаждались красотой окрестных пейзажей. Любовные игры на лоне природы, прямо на траве, в укромных, живописных уголках — все это было восхитительно и очень поэтично, под стать идиллиям Геснера и пасторалям Флориана. Мария-Луиза была весела и остроумна, и это свидетельствовало о том, что она счастлива…».
Странное пристрастие заниматься любовью под открытым небом, продолжает Турнье, привело к тому, что однажды любовники резвились так беззастенчиво, что притаившиеся за изгородью крестьяне получили «наглядный урок по части любовных утех».
В окрестностях Вены некоторые пастухи могли похвастаться тем, что знают, какого цвета «ежик» у ее императорского величества эрцгерцогини австрийской…
Самоотречение Марии-Луизы в конце концов вразумило членов Конгресса, и герцогство Пармское было пожаловано — но не бывшей французской императрице, а неверной жене Наполеона I.
НАПОЛЕОНУ УДАЕТСЯ УБЕЖАТЬ С ОСТРОВА ЭЛЬБА БЛАГОДАРЯ КРАСАВИЦЕ БАРТОЛИ, ЛЮБОВНИЦЕ ПОЛКОВНИКА КЭМПБЕЛЛА
Пока члены Венского конгресса нападали друг на друга, тщательно подбирая слова, как положено дипломатам, Наполеон продолжал вести тихую спокойную жизнь на острове Эльба.
Каждый день он поднимался до рассвета и, наскоро перекусив, в течение часа занимался садом. После этого он принимал очень горячую ванну, затем голый долгое время сидел на стуле и обеими руками изо всех сил чесал ляжки. Это странное занятие длилось добрых полчаса. Останавливался Наполеон лишь тогда, когда зудевшие прыщики начинали кровоточить, и, подозвав Маршана, своего камердинера, весело говорил ему:
— Вот что заряжает меня хорошим настроением на целый день. Это гораздо лучше всяких пластырей от нарывов.
Спустя десять минут императорские ляжки втискивались, словно в чехлы, в лосины из белого сукна, и Наполеон с чувством облегчения отправлялся до завтрака в горы.
После полудня правитель вновь выходил из дома с пастушеским посохом в руке и шел по деревням. Он обследовал свой остров, останавливался поболтать с рыбаками, наблюдал, как идут дела на горных разработках, и к шести часам возвращался домой. После обеда он играл в карты с королевой-матерью, Бертье, Друо и полковником Кэмпбеллом, представлявшим на острове союзную Англию. Игра часто расстраивалась из-за того, что Наполеон передергивал карты. И наконец, в девять, встав из-за стола, он подходил к фортепиано и одним пальцем брал следующие ноты: до до соль соль ля ля соль фа фа ми ми ре ре до. Это означало, что пора расходиться, и все шли спать, А экс-император, словно подражая королю Ивето из песен Беранже, в которых поэт иносказательно критиковал императора Бонапарта, поднимался к своей «маленькой Жаннетте».
С некоторых пор ею была пышнотелая Лиз Лебедь, прибывшая на остров в сопровождении своей матери исключительно для того, чтобы несчастный изгнанник мог насладиться ее расцветшими прелестями…
В начале ноября к Наполеону приехала погостить сестра Полина, и в жизни маленького двора произошли большие перемены. Почти каждый день устраивались балы, праздники, концерты. Наполеон, плененный красотой сестры, с мальчишеским рвением и азартом участвовал во всех забавах и шалостях. Его видели то в костюме клоуна, то он представлял Пьеро или Арлекина. А как-то раз, к вящей радости присутствующих, он засунул себе в уши бумажные рожки.
Полина, эта добрая душа, окружила себя самыми красивыми женщинами, какие только были на острове, чтобы постель любимого братца никогда не пустовала.
Сначала, разумеется, она приблизила к себе Лиз Лебель, затем мадам Беллини-Ступиевски — неистово-страстную испанку, супругу польского офицера; далее, одну за другой, мадам Коломбани, некую мадемуазель Вантини и других женщин, чьи имена до нас не дошли, но, несомненно, они обладали искусством приводить Наполеона в прекрасное расположение духа.
Шли недели, и державный правитель Эльбы жил как паша, изнеженный любимой матерью, сестрой, своим небольшим двором, благословляемый народом, ласкаемый своим гаремом. «Император проводил дни, — пишет Пейрюс, — в самых приятных занятиях. Никто из нас не мог предугадать, когда он покинет остров. Мы не задумывались над этим, и нас это вполне устраивало. Отношения с Францией, с нашими семьями не прерывались. Власть государя на острове почти не ощущалась. Правда, поземельный налог в 24000 франков поступал в казну с опозданием. Но Наполеон сообщил мне, что не намерен прибегать к каким-либо принудительным мерам. Прочие государственные доходы получались сполна. Наше суверенное небольшое государство управлялось, можно сказать, по-отечески, и доброжелательная, спокойная атмосфера вознаграждала нас за вынужденную умеренность. Мы были счастливы также сознанием, что наши судьбы неотделимы от судьбы Наполеона» .
Идиллическое существование расслабило экс-императора, и он не уделял должного внимания подготовке к побегу. И наверняка он еще долгие месяцы диктовал бы мемуары, возделывал свой любимый сад, обследовал остров, если бы в один из февральских дней 1815 года одна из его страстных почитательниц, некая англичанка леди Голланд не прислала ему из Италии, помимо прочих маленьких подарков, пачку английских газет. Страшно обрадованный, Наполеон набросился на свежие новости и вдруг побледнел. Внизу страницы в хронике событий сообщалось, что члены Венского конгресса сошлись во мнении, что «людоед» находится слишком близко от Европы, и обсуждают возможность отправить его на остров Св. Елены.
Полученное известие ускорило ход событий. Наполеон принимает решение бежать, не дожидаясь конца месяца, и с помощью преданных людей высадиться на берег Франции, объявить о своих планах и потребовать возвращения императорского престола.
И на этот раз, зимой 1815 года, судьбе было угодно избрать своим орудием страстно влюбленную женщину .
Наполеону было известно, что французский народ недоволен реставрацией Бурбонов, которые вели себя еще более бесцеремонно, чем прежде. Следовательно, он наверняка мог рассчитывать на поддержку части населения. Не теряя времени, он начал тайные приготовления к отъезду, чтобы опередить Конгресс и не дать ему перейти от слов к делу.
16 февраля английский страж Наполеона, полковник Кэмпбелл, уехал во Флоренцию на свидание с возлюбленной, красавицей Бартоли. Наполеон воспользовался этим, и в тот же вечер по его приказу были подготовлены к отплытию «Инконстан» и два больших транспортных судна. Все приготовления происходили в глубокой тайне. Наполеон приказал своим генералам, чтобы все было готово к 26 февраля.
В последующие дни, чтобы не возбудить подозрений, он утвердил проект переустройства летней резиденции и распорядился начать работы…
Пишут, что когда в Вене проходил Конгресс, «город являл собой не что иное, как место любовных свиданий». В этом нет ничего удивительного, так как политика всегда неразрывно связана с любовными интригами. Талейран привез в Австрию свою племянницу, обворожительную Доротею де Курланд, графиню Перигорскую (в будущем герцогиню де Дино), чьи сестры жили в Вене. Они были верными союзницами французского дипломата. Первая из них, герцогиня де Саган, поскольку была любовницей Меттерниха; вторая, княгиня из рода Гогенцоллернов, состояла в интимной связи с графом де Вальмонденом; а третья, княгиня д'Ачеренца, слала с генеральным секретарем Конгресса, Фредериком Гентцем…
Беспрекословно подчинявшиеся Талейрану, три дамы, а с ними и Доротея, вскоре ставшая любовницей графа Клама, адъютанта маршала Шварценберга, сослужили Франции хорошую службу и во многих случаях главе французской делегации удалось отстоять интересы своей родины только благодаря этим грациозным посредницам.
Никогда еще альковная политика не была так эффективна, как во время Венского конгресса.
23-го его планы повисли на волоске. «В 10 часов утра, — пишет Поль Бартель, — на горизонте появился английский корвет „Пэтридж“, на котором Кэмпбелл отбыл в Ливорно и должен был вернуться обратно. Корабль шел под всеми парусами и бросил якорь близ Порто-Феррайо. Наполеон не хотел рисковать и тотчас приказал приостановить в порту работы, могущие вызвать подозрение. Возвращение Кэмпбелла на борту „Пэтриджа“ расстроило Наполеона, ибо эта неожиданная помеха означала, что побег откладывался на неопределенное время».
Но вскоре Наполеон вздохнул с облегчением — Кэмпбелла на борту корабля не было.
Несмотря на предупреждения агентов, он предпочел остаться во Флоренции и наслаждаться обществом своей любовницы.
Таким образом, благодаря чувственной флорентийке с тонкими чертами лица, соблазнительными формами и атласной кожей (так описывают ее современники), удержавшей полковника в своей постели, Наполеон смог беспрепятственно покинуть Эльбу.
Вечером 26-го числа император поцеловал плачущих мать и сестру и поднялся на борт корабля.
1 марта он ступил на землю Франции;
Фантастический успех триумфального шествия Наполеона к Парижу запечатлен в заголовках семи статей, появившихся в одной и той же газете с 28 февраля до 20 марта 1815 года. Эпитеты, которыми наделяли Наполеона, показывали, как резко менялось к нему отношение — случай, в прессе невиданный! Вот они, эти заголовки:
«Дерзкий авантюрист покинул Эльбу». — «Тиран приближается к берегам Франции». — «Узурпатор высадился на мысе Антиб». — «Корсиканское чудовище идет к Грассу». — «Бонапарт вступил в Лион». — «Наполеон на подступах к Парижу». — «Его императорское величество ожидается сегодня в Тюильрийском дворце.
Наполеон высадился в бухте Жуан, недалеко от мыса Антиб, встреченный враждебно настроенным населением, и на рассвете 2 марта стремительным маршем двинулся горными тропами по направлению к Грассу. В Ссн-Валье-де-Тье крестьяне его приветствовали; в Днне он был встречен восторженными толпами народа. У селения Лафре отряду Наполеона преградили путь королевские войска, и он оказался лицом к лицу с 5-м линейным пехотным батальоном, посланным Людовиком XVIII. Наполеон долго смотрел в подзорную трубу на выдвинутые против него войска. Затем он приказал своим солдатам взять ружье под левую руку и повернуть дулом в землю. Полковник Малле, один яз его ближайших помощников, был в отчаянии от этой меры, он пытался отговорить императора от этого, как ему казалось, безумного шага. Но Наполеон умел рисковать. «Вперед!» — скомандовал он и повел в сущности безоружных солдат на сближение с передовым батальоном королевской армии.
Начальник этого батальона поглядел на своих солдат, обратился к адъютанту командира гарнизона и сказал ему, указывая на них: «Что мне делать? Посмотрите на них, они бледны, как смерть, и дрожат при одной мысли о необходимости стрелять в этого человека». Он велел батальону отступить, но они не успели. Наполеон подошел вплотную к солдатам, которые замерли с ружьями наперевес, не спуская глаз с приближавшейся к ним твердым шагом одинокой фигуры в сером сюртуке и треугольной шляпе. Наполеон шел один, без охраны. «Солдаты пятого полка! — раздалось среди мертвой тишины. — Вы меня узнаете?» — «Да, да, да!» — кричали из рядов. Наполеон расстегнул сюртук и раскрыл грудь. «Кто из вас хочет стрелять в своего императора? Стреляйте!» Очевидцы до конца дней своих не могли забыть тех громовых радостных криков, с которыми солдаты, расстроив фронт, бросились к Наполеону.
8 марта Наполеон въехал в Гренобль. Здесь к нему на прием явились городские власти и высшее чиновничество и был дан смотр местному гарнизону. Отныне будучи уверенным, что часть французов его поддерживает, он закрылся в своей комнате и написал длинное письмо Марии-Луизе. С того момента, как он вновь ощутил под ногами землю Франции, он только и ждал, когда, одержав первую победу, получит право просить ее приехать к нему…
Письмо он вложил в ореховую скорлупу и передал тайному агенту, который тотчас отбыл в Австрию.
10 марта император вступил в Лион, где еще накануне находились надменный граф д'Артуа (будущий Карл X) и герцог Орлеанский (будущий Луи-Филипп).
Он расположился в их апартаментах и издал декреты, во всей полноте возвращающие ему власть, которой он лишился, отрекшись от престола.
Покончив с делами, он подумал, что не худо бы немного развлечься. Зная, что в Лионе находится мадам Пеллапра, пленительным телом и нежной кожей которой он не раз наслаждался, император отправил своего камердинера на поиски красавицы. Барон Меневаль вспоминает об этом эпизоде в том ханжеском тоне, к которому прибегают в тех случаях, когда надо о чем-то рассказать, не называя вещи своими именами.
«Мадам П., — пишет он, — находилась со своей семьей в Лионе, когда в город вступил Наполеон. Она всем сердцем разделяла ликование, с которым жители Лиона встретили бывшего императора. Император поручил мне ее разыскать; он возлагал большую надежду на эту встречу, рассчитывая многое для себя прояснить, так как мадам П… все последнее время не выезжала из Лиона. Но окруженный людьми, вынужденный решать множество дел. Наполеон смог принять ее лишь поздно вечером…»
Обрадовавшись встрече с вновь обретенной дамой сердца, он продемонстрировал на широкой постели, что изгнание не убавило его пламенную страсть и не изменило вкус к наслаждениям.
Свидание удалось на славу. Наутро молодая дама, усталая, но счастливая, возвратилась домой, а император, трепеща, как рыбка на крючке, написал пылкое и нежное письмо Марии-Луизе.
«Дорогая Луиза, я писал тебе из Гренобля, что овладею Лионом и скоро буду в Париже. Мои передовые части подошли к Шалон-сюр-Сон. Нынешней ночью я выезжаю вслед за ними. Стекаясь со всех сторон, за мной следуют толпы народа, один за другим полки в полном составе переходят на мою сторону. Отовсюду ко мне направляются делегации крестьян. Когда ты получишь это письмо, я уже буду в Париже. В Лион спешно прибыли граф д'Артуа и герцог Орлеанский. Они обратились с торжественной речью к шести пехотным и двум кавалерийским полкам, наивно полагая пробудить у них чувство преданности Бурбонам. Но встреченные криками „Да здравствует император!“, они были вынуждены незамедлительно бежать без всякого эскорта. Спустя час я вступил в Лион, встреченный с необычайным энтузиазмом. Все улицы, набережные и мосты были забиты толпами жителей. Прощай, друг мой, будь весела и приезжай поскорее ко мне с сыном.
Надеюсь обнять и поцеловать тебя еще до конца этого месяца.
Нап.».
13 марта, когда Венский конгресс объявил его вне закона как врага человечества, он покинул Лион; 14-го был в Шалоне, 15-го в Отёйе; 16-го в Аваллоне. 17-го в Оксерре, где с распростертыми объятиями встретил маршала Нея, высланною королем преградить ему путь на Париж. 19-го он заночевал в Пон-сюр-Ион, а 20 марта, в окружении свиты и кавалерии, вступил триумфатором в Тюильрийский дворец, откуда двадцать четыре часа назад, обмирая от страха, бежал с семьей, направляясь к бельгийской границе, Людовик XVIII.
Спешу заверить вас, дорогой папа, что сейчас я менее чем когда-либо склонна предпринять это путешествие, и даю вам честное слово, что не предприму его никогда без вашего на то согласия. Сообщите, пожалуйста, как бы вы желали, чтобы я ответила императору.
Нейпперг мот торжествовать победу. Теперь он не только твердо знал, что доставит Марию-Луизу в Вену, но был почти уверен, что она станет его любовницей.
А через несколько дней, поторапливаемая обходительным генералом, которому не терпелось воспользоваться «возможностями, предоставляемыми путешествием», Мария-Луиза выехала из Экса в Австрию, рассчитывая покрыть все расстояние в несколько этапов.
Как-то вечером, проезжая по Швейцарии и, очевидно, мучимая угрызениями совести, она послала мадам де Монтебелло весьма необычное письмо:
«Представьте себе, что в последние дни моего пребывания в Эксе император посылал мне одно послание за другим, настаивая, чтобы я выехала к нему. Он требовал, чтобы я сделала это тайно и никого, кроме Гуро, с собой не брала. И еще он написал, что я могу оставить сына в Вене и что он в нем не нуждается. Я сочла, что это уж слишком, и решительно ответила, что приехать сейчас никак не могу. Я опасаюсь, как бы эта переписка не стала для австрийского двора поводом отложить на неопределенный срок мое воцарение в Парме. Как бы там ни было, я постараюсь заверить министров, что в ближайшее время не поеду на Эльбу и что вообще не стремлюсь туда. Это вы знаете лучше других. Но меня беспокоит император — он такой непоследовательный и легкомысленный».
Мадам де Монтебелло очень не нравился Нейпперг. И она догадывалась, кто виновник столь внезапной перемены во взглядах Марии-Луизы. Неприятно этим пораженная, она решилась отправить своей экс-государыне взволнованное письмо, в котором не скрывала тревоги по поводу того, какой опасности подвергается молодая женщина, находясь в обществе столь искушенного и предприимчивого военного.
Привыкшая скрывать свои чувства, Мария-Луиза для очистки совести написала в ответ:
«Вы знаете, как я нуждаюсь в ваших советах. Умоляю вас, и впредь не оставляйте меня без них. Ваши страхи относительно моих вечерних прогулок напрасны. И ваши упреки безосновательны: кокетство — даже малейшее подобие его — мне совершенно чуждо. Кроме того, мне неведомо чувство, способное покорить мое сердце, и оно по-прежнему никем не занято…
Отметим эту фразу: «…мне неведомо чувство, способное…» Что же это тогда было за чувство, которым дышало каждое ее письмо к Наполеону? Простая супружеская нежность?..
Пишу об этом единственно для того, чтобы заверить вас, что мое бедное сердце так же спокойно, как во время нашего расставания. И если мое положение стало поводом для пересудов и даже заключения каких-либо пари, то заявляю: они проиграны! Вы не станете отрицать, что предмет не назовешь соблазнительным, поэтому не требуется героических усилий, чтобы устоять от искушения».
Через три недели этот мало соблазнительный субъект тем не менее станет ее любовником.
24 сентября маленький караван прибыл на озеро Четырех Кантонов, и путники посетили часовню Вильгельма Телля. Внезапно разразившаяся гроза заставила их искать пристанища в гостинице «Золотое солнце», а по существу в постоялом дворе, расположенном на склоне горы Риги.
Наконец Нейппергу предоставлялся случай, которого он с нетерпением ждал с самого отъезда из Экса!
Вот что писал по этому поводу внук барона Меневаля:
«В гостинице на горе Риги был нарушен установленный и до той поры строго соблюдаемый порядок, а именно: дежурный выездной лакей ночью спал перед дверью в спальню императрицы. Однако в гостинице комнаты, расположенные по обе стороны коридора, имели один выход, поэтому присутствие под дверью лакея представляло некоторое неудобство для императрицы. Как бы там ни было, на этот раз дежурному лакею велели устроиться на ночь на первом этаже».
Это позволило генералу Нейппергу без труда проникнуть в комнату Марии-Луизы. Под видом того, что хочет успокоить молодую женщину, напуганную небесным громом и блеском молний, он прилег на ее постель, прижал к себе и стал ласкать. Нейпперг знал свое дело и воспламенил Марию-Луизу там, куда вечно спешащий Наполеон наведывался лишь второпях.
Ослепленная страстью, экс-императрица забыла про грозу .
Несколько дней спустя тайный агент довел до сведения австрийского императора, каким образом генерал Нейпперг удерживал Марию-Луизу на континенте. Без всякого стеснения Франц I воскликнул:
— Слава Богу! Я не ошибся в выборе кавалера!
Путешествие, во время которого Нейпперг на каждой остановке проявлял чудеса на поприще любви, чему немало дивились хозяева гостиниц, до слуха которых долетали отзвуки баталий, подошло к концу. И 4 октября в семь часов утра Мария-Луиза в состоянии полного изнеможения прибыла в Шенбрунн.
Превозмогая усталость, она прошла поцеловать Орлёнка, затем поднялась к себе в комнату и, испытывая блаженство, легла в постель.
Надо сказать, что экс-императрице следовало отдохнуть и собраться с силами, так как в то время, когда дипломаты со всей Европы съехались на Конгресс в Вене; чтобы восстановить то, что за пятнадцать лет разрушил Наполеон, в столице изо дня в день устраивались балы, парады, дворцовые празднества и концерты.
Через пять дней после приезда Мария-Луиза присутствовала на приеме в том самом зале, где четыре года назад состоялась церемония ее «бракосочетания по доверенности» с императором Франции.
Из глубины своей ложи она наблюдала за тем, как танцуют Меттерних, лорд Кэстльри и другие, торжествуя победу над ее мужем, и при этом ее лицо было бесстрастно.
Время от времени она оборачивалась к Нейппергу и заговорщически улыбалась. «А тот, — как пишет Леонид Турнье в своем неповторимом стиле, — подмигивал ей единственным глазом».
Узы, соединявшие Марию-Луизу с Наполеоном, с каждым днем ослабевали.
Были особые обстоятельства, ускорившие их разрыв. Как-то вечером в салоне, при гостях. Боссе, бывший камергер королевского дворца в Тюильри, заговорил о супружеской неверности Наполеона.
— Придворные дамы из свиты императрицы отдавались ему за одну шаль, — смеясь, рассказывал он. — Одной только герцогине де Монтебелло пришлось подарить три…
— Вы забываетесь! — оборвала его побледневшая Мария-Луиза.
Ее душила ярость, и не в состоянии больше вымолвить ни слова, она обернулась к Нейппергу. И тот моментально пришел ей на помощь. А придворные получили редкое удовольствие наблюдать, как любовник бывшей императрицы горячо защищал человека, которому он наставлял рога…
Получившее огласку несчастливое супружество Марии-Луизы пробудило у нее застарелые обиды. А предпринятый Меттернихом ловкий маневр усугубил отчуждение молодой женщины и правителя острова Эльбы.
Как-то утром Марии-Луизе подали странный документ, подписанный папским нунцием. Можно себе представить, с каким смятением и растерянностью прочла она, что брак Наполеона и Жозефины не был расторгнут по всем правилам и потому ее, Марии-Луизы, союз с экс-императором был недействительным; следовательно, она с 1810 года состояла в «незаконном браке»…
Далее представитель Святой церкви великодушно добавлял: поскольку мадам де Богарнэ отошла в мир иной, ничто больше не мешает двум сожительствующим Царственным особам соединиться законными узами. В заключение в документе говорилось: «Будущие поколения воздадут должное наичестнейшему и наивеликодуйнейшему монарху, его величеству Францу I за то, что он пожертвовал дочерью ради блага своего народа. Но если это чудовище (Наполеон) не оправдало наших чаяний, то это не снимает с нас ответственности за то, что мы не пресекли вовремя эту скандальную историю и продолжали считать» невинную жертву супругой того, но по канонам католической церкви мог бы стать им только теперь. Все вышеизложенное означает, что сей монстр, овдовев, стал свободен и имеет законное право вступить в новый брачный союз…»
Мария-Луиза пришла в ужас. Значит, по злой воле Наполеона она состояла с ним в морганатическом браке, а их сын — незаконнорожденный?!
Давно забытая ненависть к «французскому людоеду» вспыхнула с новой силой. Ревностная католичка, экс-императрица не могла простить Корсиканцу, что по его вине она четыре года прожила во грехе…
И не найдя ничего лучшего, она поделилась своими религиозно-нравственными сомнениями со своим любовником.
А тот, надо отдать ему должное, сумел воспользоваться сложившимися обстоятельствами. Он начал с того, что закрыл дверь на ключ, отнес Марию-Луизу на постель и, осыпав жгучими ласками, на какое-то время изгладил из ее памяти даже подобие тяжелых воспоминаний…
Невзирая на равнодушие, которое экс-императрица демонстративно проявляла по отношению к Наполеону, к концу сентября среди членов Конгресса стал распространяться слух, что она продолжала переписываться с изгнанником и тайно готовилась отбыть на Эльбу.
Нашлись дипломаты, не замедлившие воспользоваться этими разговорами, чтобы поднять вопрос о правомерности получения ею титула герцогини Пармской.
Взбешенная этим, молодая женщина обратилась к отцу. Тот с олимпийским спокойствием посоветовал ей афишировать свою связь с Нейппергом, что явится для членов Конгресса самым убедительным доказательством ее окончательного разрыва с Наполеоном.
Два часа спустя при дворе объявили, что генерал Нейпперг произведен в обер-шталмейстеры, а также назначен камергером эрц-гериогини. Это означало, что теперь он с полным правом мог находиться в одной карете со своей возлюбленной.
С тех пор они открыто прогуливались по улицам Вены, посещали концерты и даже совершали загородные прогулки.
Макс Биллар писал по этому поводу:
«Теперь даже тень воспоминаний не омрачала настоящего, и ничто не напоминало Марии-Луизе императора. Она любила Нейпперга и не старалась больше скрывать свою странную привязанность к этому человеку, „целиком завладевшему не только ее умом и сердцем, но и всем ее существом“. Она ездила со своим камергером верхом или в коляске. Случалось, они останавливались на какой-нибудь ферме и пили там молоко, заедая его хлебом домашней выпечки. Или же, сидя в рощице под деревьями, наслаждались красотой окрестных пейзажей. Любовные игры на лоне природы, прямо на траве, в укромных, живописных уголках — все это было восхитительно и очень поэтично, под стать идиллиям Геснера и пасторалям Флориана. Мария-Луиза была весела и остроумна, и это свидетельствовало о том, что она счастлива…».
Странное пристрастие заниматься любовью под открытым небом, продолжает Турнье, привело к тому, что однажды любовники резвились так беззастенчиво, что притаившиеся за изгородью крестьяне получили «наглядный урок по части любовных утех».
В окрестностях Вены некоторые пастухи могли похвастаться тем, что знают, какого цвета «ежик» у ее императорского величества эрцгерцогини австрийской…
Самоотречение Марии-Луизы в конце концов вразумило членов Конгресса, и герцогство Пармское было пожаловано — но не бывшей французской императрице, а неверной жене Наполеона I.
НАПОЛЕОНУ УДАЕТСЯ УБЕЖАТЬ С ОСТРОВА ЭЛЬБА БЛАГОДАРЯ КРАСАВИЦЕ БАРТОЛИ, ЛЮБОВНИЦЕ ПОЛКОВНИКА КЭМПБЕЛЛА
Любить женщину какое отдохновение!
Виктор Гюго
Пока члены Венского конгресса нападали друг на друга, тщательно подбирая слова, как положено дипломатам, Наполеон продолжал вести тихую спокойную жизнь на острове Эльба.
Каждый день он поднимался до рассвета и, наскоро перекусив, в течение часа занимался садом. После этого он принимал очень горячую ванну, затем голый долгое время сидел на стуле и обеими руками изо всех сил чесал ляжки. Это странное занятие длилось добрых полчаса. Останавливался Наполеон лишь тогда, когда зудевшие прыщики начинали кровоточить, и, подозвав Маршана, своего камердинера, весело говорил ему:
— Вот что заряжает меня хорошим настроением на целый день. Это гораздо лучше всяких пластырей от нарывов.
Спустя десять минут императорские ляжки втискивались, словно в чехлы, в лосины из белого сукна, и Наполеон с чувством облегчения отправлялся до завтрака в горы.
После полудня правитель вновь выходил из дома с пастушеским посохом в руке и шел по деревням. Он обследовал свой остров, останавливался поболтать с рыбаками, наблюдал, как идут дела на горных разработках, и к шести часам возвращался домой. После обеда он играл в карты с королевой-матерью, Бертье, Друо и полковником Кэмпбеллом, представлявшим на острове союзную Англию. Игра часто расстраивалась из-за того, что Наполеон передергивал карты. И наконец, в девять, встав из-за стола, он подходил к фортепиано и одним пальцем брал следующие ноты: до до соль соль ля ля соль фа фа ми ми ре ре до. Это означало, что пора расходиться, и все шли спать, А экс-император, словно подражая королю Ивето из песен Беранже, в которых поэт иносказательно критиковал императора Бонапарта, поднимался к своей «маленькой Жаннетте».
С некоторых пор ею была пышнотелая Лиз Лебедь, прибывшая на остров в сопровождении своей матери исключительно для того, чтобы несчастный изгнанник мог насладиться ее расцветшими прелестями…
В начале ноября к Наполеону приехала погостить сестра Полина, и в жизни маленького двора произошли большие перемены. Почти каждый день устраивались балы, праздники, концерты. Наполеон, плененный красотой сестры, с мальчишеским рвением и азартом участвовал во всех забавах и шалостях. Его видели то в костюме клоуна, то он представлял Пьеро или Арлекина. А как-то раз, к вящей радости присутствующих, он засунул себе в уши бумажные рожки.
Полина, эта добрая душа, окружила себя самыми красивыми женщинами, какие только были на острове, чтобы постель любимого братца никогда не пустовала.
Сначала, разумеется, она приблизила к себе Лиз Лебель, затем мадам Беллини-Ступиевски — неистово-страстную испанку, супругу польского офицера; далее, одну за другой, мадам Коломбани, некую мадемуазель Вантини и других женщин, чьи имена до нас не дошли, но, несомненно, они обладали искусством приводить Наполеона в прекрасное расположение духа.
Шли недели, и державный правитель Эльбы жил как паша, изнеженный любимой матерью, сестрой, своим небольшим двором, благословляемый народом, ласкаемый своим гаремом. «Император проводил дни, — пишет Пейрюс, — в самых приятных занятиях. Никто из нас не мог предугадать, когда он покинет остров. Мы не задумывались над этим, и нас это вполне устраивало. Отношения с Францией, с нашими семьями не прерывались. Власть государя на острове почти не ощущалась. Правда, поземельный налог в 24000 франков поступал в казну с опозданием. Но Наполеон сообщил мне, что не намерен прибегать к каким-либо принудительным мерам. Прочие государственные доходы получались сполна. Наше суверенное небольшое государство управлялось, можно сказать, по-отечески, и доброжелательная, спокойная атмосфера вознаграждала нас за вынужденную умеренность. Мы были счастливы также сознанием, что наши судьбы неотделимы от судьбы Наполеона» .
Идиллическое существование расслабило экс-императора, и он не уделял должного внимания подготовке к побегу. И наверняка он еще долгие месяцы диктовал бы мемуары, возделывал свой любимый сад, обследовал остров, если бы в один из февральских дней 1815 года одна из его страстных почитательниц, некая англичанка леди Голланд не прислала ему из Италии, помимо прочих маленьких подарков, пачку английских газет. Страшно обрадованный, Наполеон набросился на свежие новости и вдруг побледнел. Внизу страницы в хронике событий сообщалось, что члены Венского конгресса сошлись во мнении, что «людоед» находится слишком близко от Европы, и обсуждают возможность отправить его на остров Св. Елены.
Полученное известие ускорило ход событий. Наполеон принимает решение бежать, не дожидаясь конца месяца, и с помощью преданных людей высадиться на берег Франции, объявить о своих планах и потребовать возвращения императорского престола.
И на этот раз, зимой 1815 года, судьбе было угодно избрать своим орудием страстно влюбленную женщину .
Наполеону было известно, что французский народ недоволен реставрацией Бурбонов, которые вели себя еще более бесцеремонно, чем прежде. Следовательно, он наверняка мог рассчитывать на поддержку части населения. Не теряя времени, он начал тайные приготовления к отъезду, чтобы опередить Конгресс и не дать ему перейти от слов к делу.
16 февраля английский страж Наполеона, полковник Кэмпбелл, уехал во Флоренцию на свидание с возлюбленной, красавицей Бартоли. Наполеон воспользовался этим, и в тот же вечер по его приказу были подготовлены к отплытию «Инконстан» и два больших транспортных судна. Все приготовления происходили в глубокой тайне. Наполеон приказал своим генералам, чтобы все было готово к 26 февраля.
В последующие дни, чтобы не возбудить подозрений, он утвердил проект переустройства летней резиденции и распорядился начать работы…
Пишут, что когда в Вене проходил Конгресс, «город являл собой не что иное, как место любовных свиданий». В этом нет ничего удивительного, так как политика всегда неразрывно связана с любовными интригами. Талейран привез в Австрию свою племянницу, обворожительную Доротею де Курланд, графиню Перигорскую (в будущем герцогиню де Дино), чьи сестры жили в Вене. Они были верными союзницами французского дипломата. Первая из них, герцогиня де Саган, поскольку была любовницей Меттерниха; вторая, княгиня из рода Гогенцоллернов, состояла в интимной связи с графом де Вальмонденом; а третья, княгиня д'Ачеренца, слала с генеральным секретарем Конгресса, Фредериком Гентцем…
Беспрекословно подчинявшиеся Талейрану, три дамы, а с ними и Доротея, вскоре ставшая любовницей графа Клама, адъютанта маршала Шварценберга, сослужили Франции хорошую службу и во многих случаях главе французской делегации удалось отстоять интересы своей родины только благодаря этим грациозным посредницам.
Никогда еще альковная политика не была так эффективна, как во время Венского конгресса.
23-го его планы повисли на волоске. «В 10 часов утра, — пишет Поль Бартель, — на горизонте появился английский корвет „Пэтридж“, на котором Кэмпбелл отбыл в Ливорно и должен был вернуться обратно. Корабль шел под всеми парусами и бросил якорь близ Порто-Феррайо. Наполеон не хотел рисковать и тотчас приказал приостановить в порту работы, могущие вызвать подозрение. Возвращение Кэмпбелла на борту „Пэтриджа“ расстроило Наполеона, ибо эта неожиданная помеха означала, что побег откладывался на неопределенное время».
Но вскоре Наполеон вздохнул с облегчением — Кэмпбелла на борту корабля не было.
Несмотря на предупреждения агентов, он предпочел остаться во Флоренции и наслаждаться обществом своей любовницы.
Таким образом, благодаря чувственной флорентийке с тонкими чертами лица, соблазнительными формами и атласной кожей (так описывают ее современники), удержавшей полковника в своей постели, Наполеон смог беспрепятственно покинуть Эльбу.
Вечером 26-го числа император поцеловал плачущих мать и сестру и поднялся на борт корабля.
1 марта он ступил на землю Франции;
Фантастический успех триумфального шествия Наполеона к Парижу запечатлен в заголовках семи статей, появившихся в одной и той же газете с 28 февраля до 20 марта 1815 года. Эпитеты, которыми наделяли Наполеона, показывали, как резко менялось к нему отношение — случай, в прессе невиданный! Вот они, эти заголовки:
«Дерзкий авантюрист покинул Эльбу». — «Тиран приближается к берегам Франции». — «Узурпатор высадился на мысе Антиб». — «Корсиканское чудовище идет к Грассу». — «Бонапарт вступил в Лион». — «Наполеон на подступах к Парижу». — «Его императорское величество ожидается сегодня в Тюильрийском дворце.
Наполеон высадился в бухте Жуан, недалеко от мыса Антиб, встреченный враждебно настроенным населением, и на рассвете 2 марта стремительным маршем двинулся горными тропами по направлению к Грассу. В Ссн-Валье-де-Тье крестьяне его приветствовали; в Днне он был встречен восторженными толпами народа. У селения Лафре отряду Наполеона преградили путь королевские войска, и он оказался лицом к лицу с 5-м линейным пехотным батальоном, посланным Людовиком XVIII. Наполеон долго смотрел в подзорную трубу на выдвинутые против него войска. Затем он приказал своим солдатам взять ружье под левую руку и повернуть дулом в землю. Полковник Малле, один яз его ближайших помощников, был в отчаянии от этой меры, он пытался отговорить императора от этого, как ему казалось, безумного шага. Но Наполеон умел рисковать. «Вперед!» — скомандовал он и повел в сущности безоружных солдат на сближение с передовым батальоном королевской армии.
Начальник этого батальона поглядел на своих солдат, обратился к адъютанту командира гарнизона и сказал ему, указывая на них: «Что мне делать? Посмотрите на них, они бледны, как смерть, и дрожат при одной мысли о необходимости стрелять в этого человека». Он велел батальону отступить, но они не успели. Наполеон подошел вплотную к солдатам, которые замерли с ружьями наперевес, не спуская глаз с приближавшейся к ним твердым шагом одинокой фигуры в сером сюртуке и треугольной шляпе. Наполеон шел один, без охраны. «Солдаты пятого полка! — раздалось среди мертвой тишины. — Вы меня узнаете?» — «Да, да, да!» — кричали из рядов. Наполеон расстегнул сюртук и раскрыл грудь. «Кто из вас хочет стрелять в своего императора? Стреляйте!» Очевидцы до конца дней своих не могли забыть тех громовых радостных криков, с которыми солдаты, расстроив фронт, бросились к Наполеону.
8 марта Наполеон въехал в Гренобль. Здесь к нему на прием явились городские власти и высшее чиновничество и был дан смотр местному гарнизону. Отныне будучи уверенным, что часть французов его поддерживает, он закрылся в своей комнате и написал длинное письмо Марии-Луизе. С того момента, как он вновь ощутил под ногами землю Франции, он только и ждал, когда, одержав первую победу, получит право просить ее приехать к нему…
Письмо он вложил в ореховую скорлупу и передал тайному агенту, который тотчас отбыл в Австрию.
10 марта император вступил в Лион, где еще накануне находились надменный граф д'Артуа (будущий Карл X) и герцог Орлеанский (будущий Луи-Филипп).
Он расположился в их апартаментах и издал декреты, во всей полноте возвращающие ему власть, которой он лишился, отрекшись от престола.
Покончив с делами, он подумал, что не худо бы немного развлечься. Зная, что в Лионе находится мадам Пеллапра, пленительным телом и нежной кожей которой он не раз наслаждался, император отправил своего камердинера на поиски красавицы. Барон Меневаль вспоминает об этом эпизоде в том ханжеском тоне, к которому прибегают в тех случаях, когда надо о чем-то рассказать, не называя вещи своими именами.
«Мадам П., — пишет он, — находилась со своей семьей в Лионе, когда в город вступил Наполеон. Она всем сердцем разделяла ликование, с которым жители Лиона встретили бывшего императора. Император поручил мне ее разыскать; он возлагал большую надежду на эту встречу, рассчитывая многое для себя прояснить, так как мадам П… все последнее время не выезжала из Лиона. Но окруженный людьми, вынужденный решать множество дел. Наполеон смог принять ее лишь поздно вечером…»
Обрадовавшись встрече с вновь обретенной дамой сердца, он продемонстрировал на широкой постели, что изгнание не убавило его пламенную страсть и не изменило вкус к наслаждениям.
Свидание удалось на славу. Наутро молодая дама, усталая, но счастливая, возвратилась домой, а император, трепеща, как рыбка на крючке, написал пылкое и нежное письмо Марии-Луизе.
«Дорогая Луиза, я писал тебе из Гренобля, что овладею Лионом и скоро буду в Париже. Мои передовые части подошли к Шалон-сюр-Сон. Нынешней ночью я выезжаю вслед за ними. Стекаясь со всех сторон, за мной следуют толпы народа, один за другим полки в полном составе переходят на мою сторону. Отовсюду ко мне направляются делегации крестьян. Когда ты получишь это письмо, я уже буду в Париже. В Лион спешно прибыли граф д'Артуа и герцог Орлеанский. Они обратились с торжественной речью к шести пехотным и двум кавалерийским полкам, наивно полагая пробудить у них чувство преданности Бурбонам. Но встреченные криками „Да здравствует император!“, они были вынуждены незамедлительно бежать без всякого эскорта. Спустя час я вступил в Лион, встреченный с необычайным энтузиазмом. Все улицы, набережные и мосты были забиты толпами жителей. Прощай, друг мой, будь весела и приезжай поскорее ко мне с сыном.
Надеюсь обнять и поцеловать тебя еще до конца этого месяца.
Нап.».
13 марта, когда Венский конгресс объявил его вне закона как врага человечества, он покинул Лион; 14-го был в Шалоне, 15-го в Отёйе; 16-го в Аваллоне. 17-го в Оксерре, где с распростертыми объятиями встретил маршала Нея, высланною королем преградить ему путь на Париж. 19-го он заночевал в Пон-сюр-Ион, а 20 марта, в окружении свиты и кавалерии, вступил триумфатором в Тюильрийский дворец, откуда двадцать четыре часа назад, обмирая от страха, бежал с семьей, направляясь к бельгийской границе, Людовик XVIII.