Страница:
В результате он стал оказывать благосклонность мужчинам, изливая избыток нежности на «фаворитов».
Сначала он осыпал подарками графа д'Аверэ; его сменил герцог де Блакас, которого король произвел в министры и сделал пэром Франции.
Однако справедливости ради надо заметить, что эти молодые мужчины не были его «возлюбленными голубчиками». Людовик XVIII не впадал «в сей пагубный грех» и ему было вполне достаточно погладить своих любимцев по щеке, говорить им «дитя мое» и целомудренно целовать в лоб в первый день Нового года….
Г-н де Блакас был из тех эмигрантов, про которых будет замечено, что они ничего не забыли и ничему не научились. Воображая, что Франция не изменилась со времен Людовика XV, он мечтал о восстановлении абсолютной монархии.
И очень скоро нажил себе врагов в лице всех советников короля. Гизо, самый злобный и язвительный из них, потребовал немедленной его высылки. Людовик XVIII, грустно покачав головой, сказал:
— Королям прощают любовниц, но не прощают фаворитов.
Вынужденный после долгих колебаний назначить Блакаса послом в Неаполь, король две недели потом неутешно рыдал в своем кресле на колесиках.
Пытаясь дать объяснение странной слабости, которую Людовик XVIII питал к своим фаворитам, Шатобриан писал: «Возможно, в сердцах одиноких монархов образуется пустота, которую они стремятся заполнить первым попавшимся человеком? Что это: взаимная симпатия, сродство душ, сходство характеров? Или дружба, дарованная Небесами, дабы утешить их в величавом одиночестве? А может быть, это желание иметь преданного душой и телом раба, перед которым ничего не надо скрывать, раба, к которому привыкаешь, как к одежде, игрушке, как к навязчивой идее — продолжению чувств, вкусов, капризов того, кем она овладела и кого держит во власти необоримого гипноза? Чем раб более низок и чем он более приближен, тем труднее от него избавиться, потому что он посвящен в такие сокровенные тайны, которые нельзя сделать достоянием общества. И этот избранник обращает в свою пользу и собственную гнусность, и слабость своего господина». («Загробные мемуары».)
— Уехал! Уехал! — Король плакал, утирая, слезы огромным носовым платком. — Ах, как я любил, его!.. Маленький мой, дитя мое… Негодяи, подлецы, они лишили мою жизнь смысла…
На шестнадцатый день король с сияющим лицом спустился из своих апартаментов и приступил к трапезе, съев на закуску сотню устриц. Придворные облегченно вздохнули — было очевидно, что Блакас забыт.
А еще через несколько недель у Людовика XVIII появился новый фаворит. Счастливца звали Эли Деказ. Бывший чиновник Империи, префект парижской полиции, он недавно заменил Фуше на посту министра полиции.
По роду своей деятельности он знал все о жизни па рижского общества, в том числе и о низших его слоях. Каждый день являлся он в Тюильри с набитым письмами портфелем. Письма вскрывали в секретном отделе полиции и выписывали из них пикантные сплетни и скабрезные анекдоты. Деказ со знанием дела сообщал королю дворцовые и городские альковные интриги, л тот просто ерзал от удовольствия и не мог удержаться от негромких радостных восклицаний.
Естественно, что очень скоро Людовик ХУНТ не мыслил себе жизни без Деказа.
«Это была настоящая идиллия, — пишет Лукас-Дюбретон. — Дошло до того, что король жил для Деказа и благодаря Деказу. По утрам они вместе работали, а на заседаниях Совета министров, лишенный возможности поговорить со своим любимцем, король посылал ему нежные записочки. Когда Деказ почему-либо отсутствовал, король также писал ему, прося чем-нибудь его занять. Например, прислать для ознакомления план своего ближайшего выступления, чтобы, если это нужно, „кое-что поправить“. Потрудиться для обожаемого Деказа было для короля высшим наслаждением. А с наступлением вечера, когда члены королевской семьи расходились по своим апартаментам, он вел нескончаемые беседы с милым его сердцу министром… Какое это было славное время! Перед уходом Деказ оставлял на столе шкатулку с дневной почтой со своими пометками. А наутро его августейший друг возвращал письма, выделив то, что его заинтересовало, и присовокупив к ним нежную записочку. Так они ежедневно проявляли друг о друге трогательную заботу, угождали друг другу, обменивались любезностями, быть может, несколько пошлыми. И эта романтическая преданность фаворита скрашивала существование старого человека.
Людовик XVIII говорил ему «ты» и обращался к нему не иначе, как «сын мой», «дорогой мой сын», гладил по голове, щипал за подбородок и спрашивал у окружающих: «Не правда ли, у него красивые глаза?»
На этот раз фаворит Людовика XVIII был ярым либералом, и вскоре против него ополчились ультрароялисты и члены Конгрегации.
В течение нескольких недель эти люди, про которых говорили, что они большие роялисты, чети сам король, искали способ избавиться от Деказа. Однажды виконту Состену де Ларошфуко, ревностному конгрегационисту, пришла в голову блестящая мысль заменить Деказа женщиной, выдающейся во всех отношениях, которая подчинила бы короля своему влиянию.
— И я такую женщину знаю, — сообщил собравшимся виконт. — Это мадам дю Кайла.
Члены Конгрегации удивились: было известно, что мадам дю Кайла его любовница.
— Ради общего дела я готов идти на жертву, — с исполненным благородства видом заявил он своим восхищенным сторонникам.
В тот же вечер, придя к мадам дю Кайла, ни сном, ни духом не ведавшей, какую ей уготовили роль, и оставшсь с ней наедине, он без промедления приступил к делу.
— Франция на краю пропасти! — торжественным тоном начал он и продолжал: — Король словно ослеп, и Никто, кроме женщины, не может сорвать с его глаз роковую повязку. Лишь женщина со свойственной ей мягкостью способна, не травмируя самолюбия короля, помочь ему прозреть. Наш монарх прислушивается к советам тех, кого любит. Владеть его сердцем — значит вместе с ним править Францией. В истории Франции и Испании известны случаи, когда от женщины, от ее влияния на венценосца, зависела судьба монархии. Так вот сейчас настал такой момент, — и в вашей власти спасти веру и монархию. Самой природой, происхождением, воспитанием и даже постигшим вас горем вам словно уготована эта благородная роль. Попросите у короля аудиенцию под предлогом, что ищете его покровительства для себя и своих детей. Явите ему ваши совершенства: обходительность, изящество, грациозность, ваше здравомыслие — все, чем так щедро наградила вас природа не для того, чтобы прятать эти сокровища в тени уединения, но для того, чтобы они ярче засверкали в свете дворцовых люстр. Очаруйте короля, пусть он пожалеет, что расстается с вами, и пожелает снова вас увидеть. Действуя осторожно и тактично, покорите его сердце и с помощью своего интеллекта подчините разум. Сделайте так, чтобы он не мог без вас жить, чтобы вы стали единственным человеком, способным исцелить его страждущую душу, обремененную государственными заботами, тогда он прибегнет к вашим советам и с их помощью спасет Францию от гибели.
Мадам дю Кайла была потрясена. Она не могла без омерзения представить себе, что должна предложить себя — пусть даже ради отечества и Церкви — скрюченному от подагры, страдающему от ожирения старику.
— Вы хотите соблазнить меня мишурным блеском власти и главенством при дворе? — свысока глядя на виконта, сказала она. — Как вы смеете равнять меня — смиренницу, живущую наедине со своим горем, вдали от света, с дерзкими, амбициозными женщинами, которые используют свои пороки и даже добродетели, чтобы обольщать королей и завладевать их сердцами? Если вы хотите, чтобы мы и впредь оставались друзьями, не смейте больше никогда говорить мне об этом, а я постараюсь забыть душевную грубость, которую вы проявили по отношению ко мне».
И в подкрепление своих слов решительно увлекла его в спальню.
Так кто же такая мадам дю Кайла, из которой ультрароялисты задумали сделать новую Эсфирь?
Несмотря на свои тридцать пять лет, мадам дю Кайла была еще весьма соблазнительна и обладала благородной внешностью, что не мешало ей вести себя в высшей степени легкомысленно. Темноволосая красавица со страстным взором, чувственным ртом, искушенная в любви, она прокладывала себе дорогу в жизни с помощью упругого бюста, исключительной ловкости и умения интриговать. Состен де Ларошфуко оставил следующее ее описание:
«Остроумная, жизнерадостная, умеющая придать своему голосу едва уловимый оттенок невыразимой мягкости, унаследованный, вероятно, от отца, служившего по судебному ведомству; глаза ее, ласковые и нежные в минуты покоя, иногда хитрые и очень редко злые, светились умом. В общем же это была загадочная особа: ум ее был неглубок, знания поверхностны, а вкусы не отличались утонченностью. Как бабочка, порхала она по жизни, но, когда обстоятельства принуждали ее к этому, умела быть серьезной. Сердце служило ей компасом, а рассудок — рулем».
Урожденная Зоэ Талон, мадам дю Кайла была дочерью маркиза Омера Талона, личности весьма странной. За свою жизнь он сменил одну за другой разные должности: в 1777 году был королевским адвокатом, в 1779-м-советником следственного департамента, затем королевским судьей по гражданским делам в Шателе и, наконец, в 1789 году депутатом Генеральных штатов и тайным агентом. Известность приобрел причастностью к одной из самых загадочных авантюр эпохи Реставрации — к делу Фавраса.
В конце 1789 года маркизу де Фаврасу нанес визит Кромо дю Бур, казначей графа Прованского, и передал ему два миллиона франков, предоставленных банкирами из Голландии. Деньги предназначались для похищения Людовика XVI и перемещения его в Перон.
— Когда король окажется в Пероне, — пояснил Кроме дю Бур, — наемники, которые за деньги бунтуют жителей окраин, перебьют народных вождей, потребуют отречения короля и провозгласят Монсеньора королевским наместником.
Маркиз де Фаврас был авантюристом, за неимением средств влачившим жалкое существование. Прельстившись деньгами, он дал согласие и принялся за дело: закупил оружие и лошадей, нанял людей, установил связь подкупленными смутьянами.
Пост, приблизительно соответствующий должности председателя гражданского суда департамента Сены.
Но, на свою беду, он допустил непростительную оплошность, доверившись некоему Морелю, который, ужаснувшись задуманным, выдал Фавраса Масею де Невилю, подчиненному Лафаиетта. И «доблестный генерал» приказал арестовать Фавраса.
На процессе по этому громкому делу граф Прованский, которого все в Париже считали виновником заговора, очень ловко отвел от себя подозрение, и Фавраса приговорили к смертной казни.
Происходящее было глубоко омерзительно несчастному, и он упорно молчал во время следствия. Но когда ему стало ясно, что Монсеньор не сделает ничего для его спасения, он написал длинную докладную записку, раскрывающую связь заговорщиков с братом короля, и передал ее председателю суда.
Председательствовал в суде Омер Талон.
Прочитав записку Фавраса, судья опрометью побежал в тюрьму и стал на коленям умолять осужденного не говорить об этом в суде.
— Если вы выдадите Монсеньора, скандал затронет короля, королеву и вообще весь двор. Ваше обвинение, дискредитируя королевскую фамилию, может стать причиной падения монархии. — Поскольку эти слова не тронули узника, Омер Талон прибавил: — Вы — правоверный католик и, добровольно приняв на себя мученический крест, попадете в рай. Монсеньору своим молчанием вы сохраните жизнь, а если он забудет о своем долге но отношению к вашей семье, — уверяю вас, я сумею ему об этом напомнить: ведь отныне он в моих руках.
Соблазненный надеждой без труда попасть в райские кущи, Фаврас молчал до конца процесса. 19 февраля 1790 года его повесили на Гревской площади.
Толпившийся на площади народ заметил некоего святого отца, поспешившего сесть в карету, которая умчала его прочь тотчас после свершения казни. Это был не кто иной, как аббат Ле Дюк, родной сын Людовика XV, проводивший осужденного в последний путь. Он был из числа заговорщиков, и сейчас торопился успокоить Монсеньора, что «все в порядке»…
Однако Омер Талон на всякий случай сохранил докладную записку казненного Фавраса.
Документ этот сейчас хранился у мадам дю Кайла, и виконт Состен де Ларошфуко, ультрароялисты и члены Конгрегации знали об этом…
Во времена Империи Фуше арестовал Омера Талона по подозрению в симпатиях к роялистам. Юная Зоэ в 1802 году она вышла замуж за графа дю Кайла тщетно попыталась получить разрешение повидаться в тюрьме с отцом. Но когда министерство полиции возглавил Савари, герцог Ровиго, она вспомнила, что супруга новоиспеченного министра была ее однокашницей! Она попросила об аудиенции и была принята.
Начав с беглого воспоминания о том, как она в компании герцогини де Ровиго провела полдня в гостях у мадам Кампан, Зоэ изложила свою просьбу.
— Я хотела бы повидаться с отцом, — просто сказали ока и залилась слезами.
Надо сказать, что Савари как-то особенно взволновал визит этой девочки. Он приблизился к ней и лицемерно пообещал оказать ей эту услугу, но лишь при одном условии… «Несмотря на чувство гадливости, мадемуазель Талон принуждена была согласиться на многое, чтобы проникнуть в эту юдоль печали и страданий», — написано в одном из мемуаров тех лет.
С тех пор всякий раз, чтобы повидать отца, Зоэ должна была сначала прилечь на софу, которую предусмотрительный и педантичный де Ровиго поставил в своем кабинете. Поначалу она относилась к этому как к вынужденной формальности. Но постепенно у партнеров пробудилось взаимное чувство, и с обоюдного согласия они перенесли свидания в другое место.
В один прекрасный день, когда абсолютно голые любовники лежали в спальне де Ровиго на огромной кровати, которая в результате бурных любовных ласк напоминала поле сражения, дверь распахнулась и на пороге появилась герцогиня с ведром холодной воды в руках. Она уже давно заподозрила, что муж ей изменяет.
— Ни с места! — Крикнула она и, подбежав к кровати, окатила водой незадачливую парочку .
«Ледяной душ мгновенно спустил их с небес на землю, — пишет барон де Блэз, — Зоэ и Ровиго стали оглушительно чихать и имели при этом презабавный вид. Затем министр, чтобы скрыть свою наготу, которая была не слишком привлекательной, спрятался за шторой…»
Но это происшествие не охладило любовников, и они продолжали наслаждаться на министерской софе. Таким образом, в выигрыше оказался не только Омер Талон.
Кроме того, вследствие этих развлечений мадам дю Кайла вскоре подарила мужу крупного мальчугана, как две капли воды похожего на министра полиции…
В начале 1814 года, видя, что Империя трещит по всем швам, мадам дю Кайла перешла на сторону оппозиции и получила задание от роялистского комитета отправиться с секретной миссией в Хартвел, где в то время находился Людовик XVIII. С согласия — а может, и при участии — герцога Ровиго она прибыла в Англию, не встретив на своем пути никаких препятствий, и была принята претендентом на французский престол, который был слегка обеспокоен, узнав, что эта красивая молодая особа является дочерью председателя суда Омера Талона.
Зоэ, разумеется, ни словом не обмолвилась о хранившихся у нее документах. В благодарность за деликатность Людовик XVIII обещал ей свое покровительство.
Вернувшись в Париж, Зоэ прямиком пошла к Талейрану.
— Я только что из Хартвела, — сказала она. — Я виделась с королем, и он просил передать вам… Министр так и подскочил на месте.
— Мадам, вы сошли с ума! И вы не боитесь признаться в таком ужасном преступления? — сказал он и, подойдя к двери, открыл ее, чтобы удостовериться, что их не подслушивают. Затем, приблизился к Зоэ и продолжил, понизив голос:
— Итак, вы видели его?.. Вам ведь известно, что я его преданный и покорный слуга?
ИМЯ МАДАМ ДЮ КАЙЛА СЛУЖИЛО ПАРОЛЕМ ДЛЯ КОРОЛЕВСКИХ ГВАРДЕЙЦЕВ.
Множество раз виконт Состен де Ларошфуко, усадив мадам дю Кайла к себе на колени, пытался заставить ее понять, что для спасения монархии, счастья всех французов я к вящей славе Церкви ей совершенно необходимо немедля стать любовницей короля Франции.
Вместо ответа красавица мурлыкала бывший в те времена в моде романс. Однако виконт продолжал настаивать на своем, и когда в один прекрасный день ее терпение истощилось, она спрыгнула с колен виконта и заявила:
— Послушайте, Состен, и хорошенько запомните:
если вы еще хоть раз сделаете мне подобное смехотворное предложение, я уйду и более не возвращусь!
Будучи осведомлены о категорическом отказе мадам дю Кайла, ультрароялисты решили было отказаться от своих замыслов, как вдруг нечаянный случай весьма кстати пришел им на помощь.
В конце 1817 года г-н дю Кайла, с которым Зоэ уже с 1804 года жила раздельно, внезапно подал на свою супругу в суд, публично обвинив в супружеской измене и заявив, что она недостойна воспитывать их детей — Валентину и Уголино.
Узнав о том, что супруг собирается лишить ее дорогих малюток, мадам дю Кайла была потрясена до глубины души. Заливаясь слезами, она бросилась к любовнику и упала в его объятия.
— Что же мне делать? — спросила она. Виконт не преминул воспользоваться удачно представившейся ему возможностью и сладким голосом высказал свое мнение.
— Нужно идти просить покровительства короля.
В тот же вечер Зоэ через посредничество принца де Конде, в доме которого она жила, подала королю прошение с просьбой дать ей аудиенцию и спустя, два дня была принята в Тюильри.
Увидав ее к дверях своего кабинета, король улыбнулся:
— Вы теперь еще красивее, чем были в Хартвеле. Затем король сказал комплимент о прическе мадам дю Кайла, ее платье и о смелости выреза ее декольте. Пока он говорил, его толстые, как сосиски, пальцы нервно постукивали по подлокотникам любимого кресла на колесиках, в котором он сидел…
Однако мадам дю Кайла пришла не для пустой болтовни. Она горько — «прекрасная актриса» — разрыдалась и сообщила Людовику XVIII, что муж хочет отобрать у нее детей.
Ее слова возымели неожиданное действие: король разразился слезами. Затем он невнятно проговорил сквозь слезы:
— Кому, как не мне, понять ваше горе, сударыня, ведь и у меня хотят отнять мое дорогое дитя…
Мадам дю Кайла, ошеломленная и недоумевающая, спрашивала себя, о каком же из принцев могла идти речь и нет ли у короля какого-нибудь побочного сына, о котором до той поры никому не было известно. Однако через секунду она поняла, что «дорогое дитя» был не кто иной, как министр Деказ, тот самый, чье место в сердце короля она и должна была занять.
Зоэ склонила голову, давая понять королю, что полностью разделяет его горе, и Людовик XVIII, тронутый ее сочувствием, зарыдал еще сильнее. Зоэ, обладавшая врожденным чувством такта, зарыдала ему в унисон, и целых пять минут они оба плакали; горючими» слезами.
В конце концов монарх успокоился и обещал лично содействовать тому, чтобы г-н дю Кайла оставил свою супругу в покое.
— Теперь вы сядете рядом со мною, — сказал он Зоэ. — Невозможно удовольствоваться лишь лицезрением розы, нужно еще вдохнуть ее аромат… — Разволновавшись, Зоэ резко поднялась со своего места и неловким движением задела столик, где лежали бумаги, от толчка разлетевшиеся по всей комнате.
Мадам дю Кайла покраснела до корней волос, собрала бумаги с пола и принялась, как пишет Хильда де Невиль. раскладывать их, «прочитывая по несколько строк в конце и в начале каждой страницы, чтобы вернуть бумагам нарушенный порядок. Король молча, но с интересом наблюдал за ней.
Именно это молчание внимательно слушавшего ее короля привело мадам дю Кайла в крайнее замешательство. Она сбилась и, чувствуя, что не может сложить эти бумаги в должном порядке, смутилась окончательно.
— Продолжайте чтение, прошу вас, — благожелательным гоном прервал свое молчание король. — Ваш голос очаровал меня. Я желал бы чаще иметь подле себя столь искусную чтицу. Большое удовольствие слушать вас и еще большее — лицезреть.
Понимая, что будет выглядеть смешно, если запротестует и не пойдет навстречу желаниям старика, мадам дю Кайла продолжила чтение, не понимая ровно ничего из бывшего у лее в руках доклада министра, порядок в листах которого ей удалось, наконец, восстановить».
Это незначительное происшествие стало решающим в деле обольщения короля. Когда мадам дю Кайла положила бумаги на место, он посадил ее рядом с собой и долго гладил ее волосы, читая что-то из Буффлера, и даже позволил себе щелкнуть пальцем по ее левой груди, давая тем самым понять, что находится в игривом расположении духа.
Затем король отпустил мадам дю Кайла, сказав ей на прощание, что желал бы снова в скором времени увидеть ее. Виконт де Бомон-Васси пишет в свойственном ему стиле: «…таким образом, план обольщения короля, задуманный в политических целях, удался с первой же попытки благодаря неожиданному вмешательству случая».
Через неделю мадам дю Кайла снова получила аудиенцию у короля. Толстяк король, написавший в ее честь мадригал чрезвычайно скабрезного свойства, радостно встретив ее, сказал:
— Я поручил господину Деказу заняться вашим делом. Вам надо теперь чаще сюда приходить и тем самым доставлять мне радость каждый раз сообщать вам об успешном ходе вашего процесса.
Поначалу мадам дю Кайла наносила королю визиты по понедельникам, затем стала посещать его трижды в неделю. «И никто тогда не смел, — пишет Жильбер Стенжер, — беспокоить короля в его кабинете, включай министров, предупрежденных о том, что нарушить наложенный запрет они могут только в случае каких-либо чрезвычайных обстоятельств».
Во время этих свиданий с глазу на глаз, длившихся многие часы, Людовик XVIII усаживал мадам дю Кайла у своих ног и, поглаживая ее затылок, вел игривые разговоры.
Молодая женщина в конце концов смирилась с тем, что ей рано или поздно придется стать новой маркизой де Помпадур, и выслушивала самые нескромные шутки короля с невиннейшей улыбкой.
Вскоре, однако, король перестал довольствоваться чтением мадригалов и засовыванием двух пальцев за вырез корсажа Зоэ. Обуреваемый страстью, он захотел большего. Это желание явилось причиной забавного, но неприятного для действующих лиц происшествия.
«Однажды, — пишет маршал де Кастеллан, — Людовик XVIII, побуждаемый не знаю уж каким желанием или потребностью, сделал неловкое движение, вследствие которого оказался на полу. Мадам дю Кайла хотела помочь королю подняться, но его величество упал вторично, придавив всем телом руку мадам дю Кайла, и та стала испускать душераздирающие крики. Его величество тоже громко кричал, но никто из лакеев, свято исполнявших полученный приказ, в кабинет не вошел.
— Дураков нет, — перешептывались лакеи. — Это просто хитрость короля: он испытывает нас; но мы докажем его величеству, что умеем в точности исполнять его приказы!
В конце концов, приложив неимоверные усилия, мадам дю Кайла удалось с помощью короля высвободить руку, и она позвонила. Лакеи вошли в кабинет, и лежавший на полу король осыпал их градом оскорблений, после чего они водворили его в кресло.
Это несчастливое падение заставило всех во дворце смеяться до слез, но не затушило пламенной страсти короля. Напротив! Как влюбленный двадцатилетний юноша, Людовик XVIII дважды в день писал Зоэ записки, проезжал в карете мимо ее дома и приказывал подкатить свое кресло к окну, когда она от него уходила, чтобы видеть, как она садится в карету…
Мадам дю Кайла, которую куртизаны фамильярно называли между собой «Мадам Дюк…», стала приобретать все повадки фаворитки. По правде сказать, король делал все, чтобы вскружить ей голову. В дни ее посещений король давал своим гвардейцам в качестве пароля слово «Зоэ», или «Виктория» (второе имя молодой женщины), что офицерам казалось особенно забавным тогда, когда на дежурство заступал генерал Талон, брат мадам дю Кайла…
И, конечно же, Людовик XVIII засыпал ее подарками. Каждый раз, уходя от него, Зоэ уносила в своей маленькой зеленой сумочке тридцать тысяч франков, а однажды вечером, когда она должна была отправиться на бал, король под предлогом, что хочет полюбоваться прической, погрузив руку в ее волосы, оставил там восхитительную бриллиантовую заколку…
Ставшая почти официальной интимность в отношениях монарха и мадам дю Кайла послужила причиной забавного недоразумения.
Однажды в среду утром, когда канцлер Дамбре постучал в двери кабинета короля, тот воскликнул;
— Входите же, Зоэ!..
Увидев в дверях своего советника, король лишь улыбнулся, но с этого дня друзья канцлера Дамбре называли его не иначе, как Робинзоном Крузо, «потому что в среду он был « сги Zoe.
Каковы же были истинные взаимоотношения короля и фаворитки?
Похоже, что они не переходили границ того, что Андре Жид называл «бесплотными иллюзиями».
«Действительно, — пишет с присущей ему вычурностью г-н де Воксбель, — уже с давних пор Людовик XVIII был не способен совершать рыцарские подвиги мужественности в тех сладостных боях, что так любят дамы».
Впрочем, протокол вскрытия, которое будет произведено в 1824 году, подтвердит это. Но если мужские способности короля были почти равны нулю, то распутные мысли, напротив, все время занимали его ум. Бедняга король проводил долгие часы, мечтая об обнаженных красавицах.
Сначала он осыпал подарками графа д'Аверэ; его сменил герцог де Блакас, которого король произвел в министры и сделал пэром Франции.
Однако справедливости ради надо заметить, что эти молодые мужчины не были его «возлюбленными голубчиками». Людовик XVIII не впадал «в сей пагубный грех» и ему было вполне достаточно погладить своих любимцев по щеке, говорить им «дитя мое» и целомудренно целовать в лоб в первый день Нового года….
Г-н де Блакас был из тех эмигрантов, про которых будет замечено, что они ничего не забыли и ничему не научились. Воображая, что Франция не изменилась со времен Людовика XV, он мечтал о восстановлении абсолютной монархии.
И очень скоро нажил себе врагов в лице всех советников короля. Гизо, самый злобный и язвительный из них, потребовал немедленной его высылки. Людовик XVIII, грустно покачав головой, сказал:
— Королям прощают любовниц, но не прощают фаворитов.
Вынужденный после долгих колебаний назначить Блакаса послом в Неаполь, король две недели потом неутешно рыдал в своем кресле на колесиках.
Пытаясь дать объяснение странной слабости, которую Людовик XVIII питал к своим фаворитам, Шатобриан писал: «Возможно, в сердцах одиноких монархов образуется пустота, которую они стремятся заполнить первым попавшимся человеком? Что это: взаимная симпатия, сродство душ, сходство характеров? Или дружба, дарованная Небесами, дабы утешить их в величавом одиночестве? А может быть, это желание иметь преданного душой и телом раба, перед которым ничего не надо скрывать, раба, к которому привыкаешь, как к одежде, игрушке, как к навязчивой идее — продолжению чувств, вкусов, капризов того, кем она овладела и кого держит во власти необоримого гипноза? Чем раб более низок и чем он более приближен, тем труднее от него избавиться, потому что он посвящен в такие сокровенные тайны, которые нельзя сделать достоянием общества. И этот избранник обращает в свою пользу и собственную гнусность, и слабость своего господина». («Загробные мемуары».)
— Уехал! Уехал! — Король плакал, утирая, слезы огромным носовым платком. — Ах, как я любил, его!.. Маленький мой, дитя мое… Негодяи, подлецы, они лишили мою жизнь смысла…
На шестнадцатый день король с сияющим лицом спустился из своих апартаментов и приступил к трапезе, съев на закуску сотню устриц. Придворные облегченно вздохнули — было очевидно, что Блакас забыт.
А еще через несколько недель у Людовика XVIII появился новый фаворит. Счастливца звали Эли Деказ. Бывший чиновник Империи, префект парижской полиции, он недавно заменил Фуше на посту министра полиции.
По роду своей деятельности он знал все о жизни па рижского общества, в том числе и о низших его слоях. Каждый день являлся он в Тюильри с набитым письмами портфелем. Письма вскрывали в секретном отделе полиции и выписывали из них пикантные сплетни и скабрезные анекдоты. Деказ со знанием дела сообщал королю дворцовые и городские альковные интриги, л тот просто ерзал от удовольствия и не мог удержаться от негромких радостных восклицаний.
Естественно, что очень скоро Людовик ХУНТ не мыслил себе жизни без Деказа.
«Это была настоящая идиллия, — пишет Лукас-Дюбретон. — Дошло до того, что король жил для Деказа и благодаря Деказу. По утрам они вместе работали, а на заседаниях Совета министров, лишенный возможности поговорить со своим любимцем, король посылал ему нежные записочки. Когда Деказ почему-либо отсутствовал, король также писал ему, прося чем-нибудь его занять. Например, прислать для ознакомления план своего ближайшего выступления, чтобы, если это нужно, „кое-что поправить“. Потрудиться для обожаемого Деказа было для короля высшим наслаждением. А с наступлением вечера, когда члены королевской семьи расходились по своим апартаментам, он вел нескончаемые беседы с милым его сердцу министром… Какое это было славное время! Перед уходом Деказ оставлял на столе шкатулку с дневной почтой со своими пометками. А наутро его августейший друг возвращал письма, выделив то, что его заинтересовало, и присовокупив к ним нежную записочку. Так они ежедневно проявляли друг о друге трогательную заботу, угождали друг другу, обменивались любезностями, быть может, несколько пошлыми. И эта романтическая преданность фаворита скрашивала существование старого человека.
Людовик XVIII говорил ему «ты» и обращался к нему не иначе, как «сын мой», «дорогой мой сын», гладил по голове, щипал за подбородок и спрашивал у окружающих: «Не правда ли, у него красивые глаза?»
На этот раз фаворит Людовика XVIII был ярым либералом, и вскоре против него ополчились ультрароялисты и члены Конгрегации.
В течение нескольких недель эти люди, про которых говорили, что они большие роялисты, чети сам король, искали способ избавиться от Деказа. Однажды виконту Состену де Ларошфуко, ревностному конгрегационисту, пришла в голову блестящая мысль заменить Деказа женщиной, выдающейся во всех отношениях, которая подчинила бы короля своему влиянию.
— И я такую женщину знаю, — сообщил собравшимся виконт. — Это мадам дю Кайла.
Члены Конгрегации удивились: было известно, что мадам дю Кайла его любовница.
— Ради общего дела я готов идти на жертву, — с исполненным благородства видом заявил он своим восхищенным сторонникам.
В тот же вечер, придя к мадам дю Кайла, ни сном, ни духом не ведавшей, какую ей уготовили роль, и оставшсь с ней наедине, он без промедления приступил к делу.
— Франция на краю пропасти! — торжественным тоном начал он и продолжал: — Король словно ослеп, и Никто, кроме женщины, не может сорвать с его глаз роковую повязку. Лишь женщина со свойственной ей мягкостью способна, не травмируя самолюбия короля, помочь ему прозреть. Наш монарх прислушивается к советам тех, кого любит. Владеть его сердцем — значит вместе с ним править Францией. В истории Франции и Испании известны случаи, когда от женщины, от ее влияния на венценосца, зависела судьба монархии. Так вот сейчас настал такой момент, — и в вашей власти спасти веру и монархию. Самой природой, происхождением, воспитанием и даже постигшим вас горем вам словно уготована эта благородная роль. Попросите у короля аудиенцию под предлогом, что ищете его покровительства для себя и своих детей. Явите ему ваши совершенства: обходительность, изящество, грациозность, ваше здравомыслие — все, чем так щедро наградила вас природа не для того, чтобы прятать эти сокровища в тени уединения, но для того, чтобы они ярче засверкали в свете дворцовых люстр. Очаруйте короля, пусть он пожалеет, что расстается с вами, и пожелает снова вас увидеть. Действуя осторожно и тактично, покорите его сердце и с помощью своего интеллекта подчините разум. Сделайте так, чтобы он не мог без вас жить, чтобы вы стали единственным человеком, способным исцелить его страждущую душу, обремененную государственными заботами, тогда он прибегнет к вашим советам и с их помощью спасет Францию от гибели.
Мадам дю Кайла была потрясена. Она не могла без омерзения представить себе, что должна предложить себя — пусть даже ради отечества и Церкви — скрюченному от подагры, страдающему от ожирения старику.
— Вы хотите соблазнить меня мишурным блеском власти и главенством при дворе? — свысока глядя на виконта, сказала она. — Как вы смеете равнять меня — смиренницу, живущую наедине со своим горем, вдали от света, с дерзкими, амбициозными женщинами, которые используют свои пороки и даже добродетели, чтобы обольщать королей и завладевать их сердцами? Если вы хотите, чтобы мы и впредь оставались друзьями, не смейте больше никогда говорить мне об этом, а я постараюсь забыть душевную грубость, которую вы проявили по отношению ко мне».
И в подкрепление своих слов решительно увлекла его в спальню.
Так кто же такая мадам дю Кайла, из которой ультрароялисты задумали сделать новую Эсфирь?
Несмотря на свои тридцать пять лет, мадам дю Кайла была еще весьма соблазнительна и обладала благородной внешностью, что не мешало ей вести себя в высшей степени легкомысленно. Темноволосая красавица со страстным взором, чувственным ртом, искушенная в любви, она прокладывала себе дорогу в жизни с помощью упругого бюста, исключительной ловкости и умения интриговать. Состен де Ларошфуко оставил следующее ее описание:
«Остроумная, жизнерадостная, умеющая придать своему голосу едва уловимый оттенок невыразимой мягкости, унаследованный, вероятно, от отца, служившего по судебному ведомству; глаза ее, ласковые и нежные в минуты покоя, иногда хитрые и очень редко злые, светились умом. В общем же это была загадочная особа: ум ее был неглубок, знания поверхностны, а вкусы не отличались утонченностью. Как бабочка, порхала она по жизни, но, когда обстоятельства принуждали ее к этому, умела быть серьезной. Сердце служило ей компасом, а рассудок — рулем».
Урожденная Зоэ Талон, мадам дю Кайла была дочерью маркиза Омера Талона, личности весьма странной. За свою жизнь он сменил одну за другой разные должности: в 1777 году был королевским адвокатом, в 1779-м-советником следственного департамента, затем королевским судьей по гражданским делам в Шателе и, наконец, в 1789 году депутатом Генеральных штатов и тайным агентом. Известность приобрел причастностью к одной из самых загадочных авантюр эпохи Реставрации — к делу Фавраса.
В конце 1789 года маркизу де Фаврасу нанес визит Кромо дю Бур, казначей графа Прованского, и передал ему два миллиона франков, предоставленных банкирами из Голландии. Деньги предназначались для похищения Людовика XVI и перемещения его в Перон.
— Когда король окажется в Пероне, — пояснил Кроме дю Бур, — наемники, которые за деньги бунтуют жителей окраин, перебьют народных вождей, потребуют отречения короля и провозгласят Монсеньора королевским наместником.
Маркиз де Фаврас был авантюристом, за неимением средств влачившим жалкое существование. Прельстившись деньгами, он дал согласие и принялся за дело: закупил оружие и лошадей, нанял людей, установил связь подкупленными смутьянами.
Пост, приблизительно соответствующий должности председателя гражданского суда департамента Сены.
Но, на свою беду, он допустил непростительную оплошность, доверившись некоему Морелю, который, ужаснувшись задуманным, выдал Фавраса Масею де Невилю, подчиненному Лафаиетта. И «доблестный генерал» приказал арестовать Фавраса.
На процессе по этому громкому делу граф Прованский, которого все в Париже считали виновником заговора, очень ловко отвел от себя подозрение, и Фавраса приговорили к смертной казни.
Происходящее было глубоко омерзительно несчастному, и он упорно молчал во время следствия. Но когда ему стало ясно, что Монсеньор не сделает ничего для его спасения, он написал длинную докладную записку, раскрывающую связь заговорщиков с братом короля, и передал ее председателю суда.
Председательствовал в суде Омер Талон.
Прочитав записку Фавраса, судья опрометью побежал в тюрьму и стал на коленям умолять осужденного не говорить об этом в суде.
— Если вы выдадите Монсеньора, скандал затронет короля, королеву и вообще весь двор. Ваше обвинение, дискредитируя королевскую фамилию, может стать причиной падения монархии. — Поскольку эти слова не тронули узника, Омер Талон прибавил: — Вы — правоверный католик и, добровольно приняв на себя мученический крест, попадете в рай. Монсеньору своим молчанием вы сохраните жизнь, а если он забудет о своем долге но отношению к вашей семье, — уверяю вас, я сумею ему об этом напомнить: ведь отныне он в моих руках.
Соблазненный надеждой без труда попасть в райские кущи, Фаврас молчал до конца процесса. 19 февраля 1790 года его повесили на Гревской площади.
Толпившийся на площади народ заметил некоего святого отца, поспешившего сесть в карету, которая умчала его прочь тотчас после свершения казни. Это был не кто иной, как аббат Ле Дюк, родной сын Людовика XV, проводивший осужденного в последний путь. Он был из числа заговорщиков, и сейчас торопился успокоить Монсеньора, что «все в порядке»…
Однако Омер Талон на всякий случай сохранил докладную записку казненного Фавраса.
Документ этот сейчас хранился у мадам дю Кайла, и виконт Состен де Ларошфуко, ультрароялисты и члены Конгрегации знали об этом…
Во времена Империи Фуше арестовал Омера Талона по подозрению в симпатиях к роялистам. Юная Зоэ в 1802 году она вышла замуж за графа дю Кайла тщетно попыталась получить разрешение повидаться в тюрьме с отцом. Но когда министерство полиции возглавил Савари, герцог Ровиго, она вспомнила, что супруга новоиспеченного министра была ее однокашницей! Она попросила об аудиенции и была принята.
Начав с беглого воспоминания о том, как она в компании герцогини де Ровиго провела полдня в гостях у мадам Кампан, Зоэ изложила свою просьбу.
— Я хотела бы повидаться с отцом, — просто сказали ока и залилась слезами.
Надо сказать, что Савари как-то особенно взволновал визит этой девочки. Он приблизился к ней и лицемерно пообещал оказать ей эту услугу, но лишь при одном условии… «Несмотря на чувство гадливости, мадемуазель Талон принуждена была согласиться на многое, чтобы проникнуть в эту юдоль печали и страданий», — написано в одном из мемуаров тех лет.
С тех пор всякий раз, чтобы повидать отца, Зоэ должна была сначала прилечь на софу, которую предусмотрительный и педантичный де Ровиго поставил в своем кабинете. Поначалу она относилась к этому как к вынужденной формальности. Но постепенно у партнеров пробудилось взаимное чувство, и с обоюдного согласия они перенесли свидания в другое место.
В один прекрасный день, когда абсолютно голые любовники лежали в спальне де Ровиго на огромной кровати, которая в результате бурных любовных ласк напоминала поле сражения, дверь распахнулась и на пороге появилась герцогиня с ведром холодной воды в руках. Она уже давно заподозрила, что муж ей изменяет.
— Ни с места! — Крикнула она и, подбежав к кровати, окатила водой незадачливую парочку .
«Ледяной душ мгновенно спустил их с небес на землю, — пишет барон де Блэз, — Зоэ и Ровиго стали оглушительно чихать и имели при этом презабавный вид. Затем министр, чтобы скрыть свою наготу, которая была не слишком привлекательной, спрятался за шторой…»
Но это происшествие не охладило любовников, и они продолжали наслаждаться на министерской софе. Таким образом, в выигрыше оказался не только Омер Талон.
Кроме того, вследствие этих развлечений мадам дю Кайла вскоре подарила мужу крупного мальчугана, как две капли воды похожего на министра полиции…
В начале 1814 года, видя, что Империя трещит по всем швам, мадам дю Кайла перешла на сторону оппозиции и получила задание от роялистского комитета отправиться с секретной миссией в Хартвел, где в то время находился Людовик XVIII. С согласия — а может, и при участии — герцога Ровиго она прибыла в Англию, не встретив на своем пути никаких препятствий, и была принята претендентом на французский престол, который был слегка обеспокоен, узнав, что эта красивая молодая особа является дочерью председателя суда Омера Талона.
Зоэ, разумеется, ни словом не обмолвилась о хранившихся у нее документах. В благодарность за деликатность Людовик XVIII обещал ей свое покровительство.
Вернувшись в Париж, Зоэ прямиком пошла к Талейрану.
— Я только что из Хартвела, — сказала она. — Я виделась с королем, и он просил передать вам… Министр так и подскочил на месте.
— Мадам, вы сошли с ума! И вы не боитесь признаться в таком ужасном преступления? — сказал он и, подойдя к двери, открыл ее, чтобы удостовериться, что их не подслушивают. Затем, приблизился к Зоэ и продолжил, понизив голос:
— Итак, вы видели его?.. Вам ведь известно, что я его преданный и покорный слуга?
ИМЯ МАДАМ ДЮ КАЙЛА СЛУЖИЛО ПАРОЛЕМ ДЛЯ КОРОЛЕВСКИХ ГВАРДЕЙЦЕВ.
Он выставлял свою любовь напоказ, словно какой-нибудь школьник.
Андре Ламанде
Множество раз виконт Состен де Ларошфуко, усадив мадам дю Кайла к себе на колени, пытался заставить ее понять, что для спасения монархии, счастья всех французов я к вящей славе Церкви ей совершенно необходимо немедля стать любовницей короля Франции.
Вместо ответа красавица мурлыкала бывший в те времена в моде романс. Однако виконт продолжал настаивать на своем, и когда в один прекрасный день ее терпение истощилось, она спрыгнула с колен виконта и заявила:
— Послушайте, Состен, и хорошенько запомните:
если вы еще хоть раз сделаете мне подобное смехотворное предложение, я уйду и более не возвращусь!
Будучи осведомлены о категорическом отказе мадам дю Кайла, ультрароялисты решили было отказаться от своих замыслов, как вдруг нечаянный случай весьма кстати пришел им на помощь.
В конце 1817 года г-н дю Кайла, с которым Зоэ уже с 1804 года жила раздельно, внезапно подал на свою супругу в суд, публично обвинив в супружеской измене и заявив, что она недостойна воспитывать их детей — Валентину и Уголино.
Узнав о том, что супруг собирается лишить ее дорогих малюток, мадам дю Кайла была потрясена до глубины души. Заливаясь слезами, она бросилась к любовнику и упала в его объятия.
— Что же мне делать? — спросила она. Виконт не преминул воспользоваться удачно представившейся ему возможностью и сладким голосом высказал свое мнение.
— Нужно идти просить покровительства короля.
В тот же вечер Зоэ через посредничество принца де Конде, в доме которого она жила, подала королю прошение с просьбой дать ей аудиенцию и спустя, два дня была принята в Тюильри.
Увидав ее к дверях своего кабинета, король улыбнулся:
— Вы теперь еще красивее, чем были в Хартвеле. Затем король сказал комплимент о прическе мадам дю Кайла, ее платье и о смелости выреза ее декольте. Пока он говорил, его толстые, как сосиски, пальцы нервно постукивали по подлокотникам любимого кресла на колесиках, в котором он сидел…
Однако мадам дю Кайла пришла не для пустой болтовни. Она горько — «прекрасная актриса» — разрыдалась и сообщила Людовику XVIII, что муж хочет отобрать у нее детей.
Ее слова возымели неожиданное действие: король разразился слезами. Затем он невнятно проговорил сквозь слезы:
— Кому, как не мне, понять ваше горе, сударыня, ведь и у меня хотят отнять мое дорогое дитя…
Мадам дю Кайла, ошеломленная и недоумевающая, спрашивала себя, о каком же из принцев могла идти речь и нет ли у короля какого-нибудь побочного сына, о котором до той поры никому не было известно. Однако через секунду она поняла, что «дорогое дитя» был не кто иной, как министр Деказ, тот самый, чье место в сердце короля она и должна была занять.
Зоэ склонила голову, давая понять королю, что полностью разделяет его горе, и Людовик XVIII, тронутый ее сочувствием, зарыдал еще сильнее. Зоэ, обладавшая врожденным чувством такта, зарыдала ему в унисон, и целых пять минут они оба плакали; горючими» слезами.
В конце концов монарх успокоился и обещал лично содействовать тому, чтобы г-н дю Кайла оставил свою супругу в покое.
— Теперь вы сядете рядом со мною, — сказал он Зоэ. — Невозможно удовольствоваться лишь лицезрением розы, нужно еще вдохнуть ее аромат… — Разволновавшись, Зоэ резко поднялась со своего места и неловким движением задела столик, где лежали бумаги, от толчка разлетевшиеся по всей комнате.
Мадам дю Кайла покраснела до корней волос, собрала бумаги с пола и принялась, как пишет Хильда де Невиль. раскладывать их, «прочитывая по несколько строк в конце и в начале каждой страницы, чтобы вернуть бумагам нарушенный порядок. Король молча, но с интересом наблюдал за ней.
Именно это молчание внимательно слушавшего ее короля привело мадам дю Кайла в крайнее замешательство. Она сбилась и, чувствуя, что не может сложить эти бумаги в должном порядке, смутилась окончательно.
— Продолжайте чтение, прошу вас, — благожелательным гоном прервал свое молчание король. — Ваш голос очаровал меня. Я желал бы чаще иметь подле себя столь искусную чтицу. Большое удовольствие слушать вас и еще большее — лицезреть.
Понимая, что будет выглядеть смешно, если запротестует и не пойдет навстречу желаниям старика, мадам дю Кайла продолжила чтение, не понимая ровно ничего из бывшего у лее в руках доклада министра, порядок в листах которого ей удалось, наконец, восстановить».
Это незначительное происшествие стало решающим в деле обольщения короля. Когда мадам дю Кайла положила бумаги на место, он посадил ее рядом с собой и долго гладил ее волосы, читая что-то из Буффлера, и даже позволил себе щелкнуть пальцем по ее левой груди, давая тем самым понять, что находится в игривом расположении духа.
Затем король отпустил мадам дю Кайла, сказав ей на прощание, что желал бы снова в скором времени увидеть ее. Виконт де Бомон-Васси пишет в свойственном ему стиле: «…таким образом, план обольщения короля, задуманный в политических целях, удался с первой же попытки благодаря неожиданному вмешательству случая».
Через неделю мадам дю Кайла снова получила аудиенцию у короля. Толстяк король, написавший в ее честь мадригал чрезвычайно скабрезного свойства, радостно встретив ее, сказал:
— Я поручил господину Деказу заняться вашим делом. Вам надо теперь чаще сюда приходить и тем самым доставлять мне радость каждый раз сообщать вам об успешном ходе вашего процесса.
Поначалу мадам дю Кайла наносила королю визиты по понедельникам, затем стала посещать его трижды в неделю. «И никто тогда не смел, — пишет Жильбер Стенжер, — беспокоить короля в его кабинете, включай министров, предупрежденных о том, что нарушить наложенный запрет они могут только в случае каких-либо чрезвычайных обстоятельств».
Во время этих свиданий с глазу на глаз, длившихся многие часы, Людовик XVIII усаживал мадам дю Кайла у своих ног и, поглаживая ее затылок, вел игривые разговоры.
Молодая женщина в конце концов смирилась с тем, что ей рано или поздно придется стать новой маркизой де Помпадур, и выслушивала самые нескромные шутки короля с невиннейшей улыбкой.
Вскоре, однако, король перестал довольствоваться чтением мадригалов и засовыванием двух пальцев за вырез корсажа Зоэ. Обуреваемый страстью, он захотел большего. Это желание явилось причиной забавного, но неприятного для действующих лиц происшествия.
«Однажды, — пишет маршал де Кастеллан, — Людовик XVIII, побуждаемый не знаю уж каким желанием или потребностью, сделал неловкое движение, вследствие которого оказался на полу. Мадам дю Кайла хотела помочь королю подняться, но его величество упал вторично, придавив всем телом руку мадам дю Кайла, и та стала испускать душераздирающие крики. Его величество тоже громко кричал, но никто из лакеев, свято исполнявших полученный приказ, в кабинет не вошел.
— Дураков нет, — перешептывались лакеи. — Это просто хитрость короля: он испытывает нас; но мы докажем его величеству, что умеем в точности исполнять его приказы!
В конце концов, приложив неимоверные усилия, мадам дю Кайла удалось с помощью короля высвободить руку, и она позвонила. Лакеи вошли в кабинет, и лежавший на полу король осыпал их градом оскорблений, после чего они водворили его в кресло.
Это несчастливое падение заставило всех во дворце смеяться до слез, но не затушило пламенной страсти короля. Напротив! Как влюбленный двадцатилетний юноша, Людовик XVIII дважды в день писал Зоэ записки, проезжал в карете мимо ее дома и приказывал подкатить свое кресло к окну, когда она от него уходила, чтобы видеть, как она садится в карету…
Мадам дю Кайла, которую куртизаны фамильярно называли между собой «Мадам Дюк…», стала приобретать все повадки фаворитки. По правде сказать, король делал все, чтобы вскружить ей голову. В дни ее посещений король давал своим гвардейцам в качестве пароля слово «Зоэ», или «Виктория» (второе имя молодой женщины), что офицерам казалось особенно забавным тогда, когда на дежурство заступал генерал Талон, брат мадам дю Кайла…
И, конечно же, Людовик XVIII засыпал ее подарками. Каждый раз, уходя от него, Зоэ уносила в своей маленькой зеленой сумочке тридцать тысяч франков, а однажды вечером, когда она должна была отправиться на бал, король под предлогом, что хочет полюбоваться прической, погрузив руку в ее волосы, оставил там восхитительную бриллиантовую заколку…
Ставшая почти официальной интимность в отношениях монарха и мадам дю Кайла послужила причиной забавного недоразумения.
Однажды в среду утром, когда канцлер Дамбре постучал в двери кабинета короля, тот воскликнул;
— Входите же, Зоэ!..
Увидев в дверях своего советника, король лишь улыбнулся, но с этого дня друзья канцлера Дамбре называли его не иначе, как Робинзоном Крузо, «потому что в среду он был « сги Zoe.
Каковы же были истинные взаимоотношения короля и фаворитки?
Похоже, что они не переходили границ того, что Андре Жид называл «бесплотными иллюзиями».
«Действительно, — пишет с присущей ему вычурностью г-н де Воксбель, — уже с давних пор Людовик XVIII был не способен совершать рыцарские подвиги мужественности в тех сладостных боях, что так любят дамы».
Впрочем, протокол вскрытия, которое будет произведено в 1824 году, подтвердит это. Но если мужские способности короля были почти равны нулю, то распутные мысли, напротив, все время занимали его ум. Бедняга король проводил долгие часы, мечтая об обнаженных красавицах.