Страница:
Его воображение, натренированное долгой практикой и питаемое чтением гривуазных книг, вскоре позволило ему превращать в источник наслаждения самые незначительные прикосновения. Ему достаточно было взять в руки упругие, прекрасной формы груди мадам дю Кайла, чтобы тотчас же испытать необыкновенной силы содрогание. И, как пишет все тот же г-н де Воксбель, «счастье еще, что в подобные моменты король не бывал увенчан короной, поскольку сотрясение его тела достигало такой силы, что символ королевского величия рисковал упасть на паркет, будто сорванный порывом циклона…».
Среди множества любимых привычек Людовика XVIII была одна, которая доставляла ему — хотя и неясно, впрочем, каким образом — сильнейшее наслаждение. Король брал из своей табакерки щепотку табаку и помещал затем табак между грудей своей фаворитки «так, как если бы он клал его в сердцевину бутона розы», уточняет г-н де Витроль.
После чего король просовывал свой большой, типично бурбонский нос в это восхитительное место, вдыхал свою понюшку и сразу приходил в веселое настроение…
Иногда, движимый, подобно всем сладострастникам, склонностью к утонченному разнообразию, он усложнял свою задачу, прося мадам дю Кайла устроиться на его коленях в положении ребенка, которого собираются отшлепать. Затем король задирал ей юбки, сыпал табак на те ее прелести, что пониже спины, и нюхал его с очаровательных округлостей Зоэ…
Подобные живописные сценки разыгрывались, естественно, в обстановке полнейшей интимности, однако замочные скважины всегда были любимым источником информации для слуг, и все лакеи Тюильри вскоре узнали, откуда и каким образом Людовик XVIII нюхает свой табак.
Слуги разболтали эту историю, и она обошла все салоны Сен-Жерменского предместья, где некий острослов как-то вечером закрыл тему, сказав: решительно, мадам дю Кайла — женщина, которую весьма хорошо «принимают» при дворе.
Покорность, проявляемая Зоэ во время свиданий с королем, разумеется, щедро вознаграждалась.
После каждой встречи с мадам дю Кайла Людовик XVIII изощрялся в изобретении способов преподнести молодой женщине подарок. Ценность подарков, впрочем, менялась в зависимости от степени наслаждения, которое испытал венценосец. И когда мадам дю Кайла покидала дворец с новой бриллиантовой брошью на плече, куртизаны были счастливы от мысли, что король Франции сегодня «дрожал, подобно струнам арфы»…
Как-то вечером, когда испытанное Людовиком XVIII чувство далеко превзошло обычное наслаждение, толстяк король, еще не отдышавшись, усадил Зоэ к себе на колени и спросил:
— Дитя мое, читаете ли вы Библию?
Мадам дю Кайла, испугавшись, что зашла в своих стараниях развлечь монарха несколько далее, чем следовало, приняла виноватый вид и, надеясь оправдаться, ответила, что в ее библиотеке нет этой священной книги.
— Скоро она у вас будет! — объявил ей король.
Впоследствии, как это было и с маркизой де Помпадур, которую непочтительно называли «ножны короля», мадам дю Кайла получила прозвище «табакерка короля». Г-н де Кастеллан пишет, что однажды, когда фаворитка проходила через зал, где находились королевские гвардейцы, бывшие в тот день в карауле, те принялись усиленно чихать, чем мадам дю Кайла была оскорблена и даже пожаловалась Людовику XVIII.
Несколько дней спустя Зоэ действительно получила восхитительное издание Библии в великолепном переплете, украшенном ее собственным позолоченным гербом. Она почтительно раскрыла книгу, и глаза ее внезапно сверкнули, но, увы, этот блеск не имел ничего общего со светом веры.
Каждая гравюра, вместо того чтобы быть переложенной шелковой бумагой, была прикрыта новехоньким банковским билетом в 1000 франков.
В книге было пятьдесят гравюр …
Однако во время свиданий Людовик XVIII и мадам дю Кайла занимались не одними лишь пустяками. Получив надлежащие наставления от своего любовника, виконта де Ларошфуко, фаворитка старалась при помощи различных уловок побороть либеральные наклонности короля и заставить его разделить политические взгляды ультрароялистов. Благодаря обольстительной улыбке, искусству вести беседу и умению вовремя и в нужное место положить руку, что очень помогало в разговоре, мадам дю Кайла вскоре достигла весьма заметных результатов.
Тем не менее она еще не стала настоящей, полноправной фавориткой. Министр Эли Деказ сохранял свое влияние на короля, а тот продолжал называть Деказа своим «дорогим малышом» и посылать ему исполненные нежности записки.
Мадам дю Кайла, которая не могла манипулировать Людовиком XVIII так, как она этого хотела, стала искать способ избавиться от молодого министра и решила скомпрометировать его в каком-нибудь скандале.
Судьба предоставила ей еще более подходящий случай: убийство.
Вечером 13 февраля 1820 года герцог Беррийский, второй сын графа д'Артуа, женившийся в 1816 году на Марнн-Каролине, принцессе обеих Сицилий, был вместе со своей супругой в Опере.
Оба слегка нервничали. Герцогиня — потому что была беременна, герцог — потому что после спектакля у него было назначено свидание с танцовщицей Виржинией Орен, его любовницей.
Во время антракта Мария-Каролина ударилась грудью о дверную ручку. Герцог тотчас же использовал это незначительное происшествие как удачный повод отделаться от герцогини.
— Возвращайтесь в Елисейский дворец, — сказал ей герцог. — Я опасаюсь за вас: в вашем положении было бы неосторожным оставаться долее в театре после такого удара. Я досмотрю спектакль один.
Мария-Каролина согласилась с доводами мужа и спустилась к своей карете. Едва только она устроилась на подушках, как герцог со всех ног бросился к лестнице театрального подъезда. Он хотел как можно скорее подняться наверх, очутиться в своей ложе и ждать знака, который должна была подать ему во время танца Виржиния Орей. Внезапно из темноты появился какой-то человек и вонзил кинжал в грудь герцога.
— Я убит! — только и сумел вымолвить герцог и упал на тротуар у входа в Оперу.
Несколькими часами позже герцог Берийский скончался в ложе Оперы из-за того, что захотел провести вечер с одной из ее танцовщиц.
Убийца племянника короля Франции был арестован. Он назвался Лувелем и заявил, что действовал в одиночку.
Однако по взбудораженному известием о странном убийстве Парижу прошел слух, что кинжал в руку Лувеля вложил Деказ, люто ненавидевший герцога Беррийского.
Обвинение это родилось, естественно, в будуаре мадам дю Кайла и вскоре достигло желанной цели. Королю, пришедшему в ужас от размаха, который принял скандал, ничего не оставалось, кроме как смириться с необходимостью расстаться с Деказом, и он назначил своего любимца послом в Лондон.
Теперь мадам дю Кайла получила неограниченные полномочия…
21 февраля 1820 года из кабинета Людовика XVIII доносились жалобные стенания.
Лакеи, становясь в коридоре по очереди на колени, заглядывали в замочную скважину, восхищенные невиданным зрелищем; перед ними, уронив голову на свой письменный стол, плакал навзрыд король Франции…
Время от временя от рыданий его толстый, дряблый живот, подобный полупустому бурдюку, начинал сотрясаться, и прислуга молча покатывалась со смеху.
Людовик XVIII был безутешен. Он горевал, что его принудили изгнать премьер-министра, дорогого его сердцу Эли Деказа. Накануне того дня король отправил Деказу горькое и одновременно нежное послание:
«Приди навестить неблагодарного принца, который не сумел тебя защитить. Приди смешать свои слезы со слезами твоего несчастного отца…»
А наутро, когда фаворит укладывал чемоданы, он получил от короля еще одну коротенькую записку:
«Прощай! Я благословляю тебя, но сердце мое разбито. Целую тебя тысячу раз».
Согласитесь, письма эти — необыкновенный… Необыкновенные и единственные в Истории, поскольку в наши дни трудно представить себе главу государства, который бы писал в подобном гоне своему премьер-министру, отставленному от должности…
В течение нескольких дней Людовик XVIII сидел, облокотившись о свое бюро, перед портретом «дорогого отсутствующего» и стонал самым заунывным образом. Затем король, казалось, успокоился, снова стал улыбаться и более никогда не заговаривал о Деказе. Мадам дю Кайла, — надо отдать должное ее ловкости, — сумела при помощи одурманивающих ласк, нежнейших и сладчайших ароматов и своего возбуждающего чувственность присутствия изгнать из мыслей короля малейшее воспоминание об экс-фаворите.
Начиналось ее царствие…
Это проявилось со всей очевидностью, когда герцог Ришелье, заменивший Деказа на его посту, сформировал свое министерство. Люди, разделяющие идеи ульт-рароялнстов, усилиями красавицы графини получили ключевые посты в правительстве, что позволило графу д'Артуа и его друзьям вынести на голосование два чрезвычайных закона: первый — об упразднении личных свобод, а второй — о прессе, которую вновь обязывали получать предварительные разрешения на публикации и подчиняли цензуре…
Таким образом мадам дю Кайла мягко и осторожно вновь привела монархию к тому, чем она была до 1789 года…
УМИРАЯ, НАПОЛЕОН ПРОИЗНЕС ИМЯ ЖОЗЕФИНЫ
В то время как в Тюильри Людовик XVIII не без усилий развлекался с мадам дю Кайла, на острове Св. Елены Наполеон, сохранивший юношескую пылкость, в свободные от тяжких раздумий часы наставлял рога товарищу по заключению, храброму генералу де Монтолону.
Однако генерал не страдал от этого вероломства. Уже давно он принял решение закрыть глаза на проказы своей супруги. Прекрасная Альбина де Вассаль и вправду обладала столь бурным темпераментом, что, как удачно сострил граф де Берг, «ревность одного мужчины была недостаточной, чтобы дать представление о всех ее шалостях».
Прежде чем Альбина женила на себе Монтолона, она уже дважды побывала замужем, и оба раза браки расторгались из-за адюльтера. С тех пор она отдавалась любому, кто хотел ее взять.
На Св. Елене Наполеон, знавший супругу Монтолона как интриганку, вначале относился к ней с опасением. Однако после отъезда Лас-Каза ей удалось занять место секретаря, и, одержав решительную победу над мадам Бертран, она с пером в руке водворилась в комнате бывшего императора… «
Само собою разумеется, события быстро приняли довольно забавный оборот. В перерыве между диктовкой очередных глав своих «Мемуаров» Наполеон однажды вечером набросился на Альбину, и она была удостоена великой чести прямо на ковре.
Впоследствии подобные галантные интермедии вошли в привычку, и преисполненная гордости мадам де Монтолон сделала все, чтобы находящиеся на острове французы были в курсе ее отношений с бывшим императором. Она беспрестанно повторяла заносчивым тоном, будто гадалка однажды предсказала ей, что «она будет королевой и одновременно не будет ею»…
Эти слова приводили в бешенство мадам Бертран.
Было время, когда связь Наполеона и Альбины отрицали. Однако в наши дни этот факт уже не требует доказательств, как свидетельствует в своей книге «Наполеон на острове Святая Елена» один из самых известных историков, занимающихся наполеоновской темой, доктор Поль Ганьер. Он пишет:
«Многие историки долгое время подвергали сомнению плотский характер отношений между Наполеоном и мадам де Монтолон. Несмотря на смущающие детали, подобные той изумительной непринужденности, с которой император принимал мадам де Монтолон в своей ванной комнате, тогда как мужа ее самым вежливым образом просили удалиться, они утверждали, что Наполеон во время своего пребывания на о. Св. Елены был более чем равнодушен к хлопотам подобного рода. И все свидетельства, призванные укрепить противоположную версию, по их мнению, есть не что иное, как явное недоброжелательство. Более осторожный Фредерик Массон дал свободу различным интерпретациям, написав, что мадам де Монголом умела доставить узнику „утешения такого сорта, которые одна лишь женщина может доставить мужчине“. Что это были за утешения? Уточнить свою мысль он остерегся.
Однако насчет природы взаимоотношений Наполеона и Альбины у нас не может быть ни малейших сомнений, а недавний выход в свет дневниковых записей гофмаршала Бертрана устранил последние колебания на этот счет. Слова честного генерала действительно окончательно проясняют эту историю. Наполеон, и это более не подлежит никакому обсуждению, позволил себе увлечься искусной игрой женщины, уже давно привыкшей соблазнять мужчин и восхитительно умевшей извлекать выгоду из своих прелестен, пусть даже слегка увядших. Испытывал ли император к ней нежные чувства? Маловероятно. Самое большее, он «привык» к ней, а подобные «привычки», особенно в такой изоляции, в какой жил он, становятся, со временем только сильнее. Однако, потакая слабостям тела, он не забывал, что здесь, в изгнании, вдали от мира, в котором ^он жил, создается сейчас его портрет для последующих поколений. И от того, каким будет этот портрет, зависело будущее династии. Можно предположить, что император даже сердился на мадам Монтолон из-за всей этой истории, в которую она его вовлекла. Этим и объясняется потребность «сохранить лицо», заставить замолчать злые языки, предупредить злословие, рискуя иногда показаться грубым, быть подчеркнуто резким в выражениях, — и все для того, чтобы принудить соперников умолкнуть и отвести от себя подозрения».
26 января 1818 года мадам де Монтолон произвела на свет девочку. Тотчас же все стали говорить, у Орленка появилась сестра.
По правде говоря, Альбина ничего не сделала, чтобы остановить пересуды. Напротив, когда ее посещали, чтобы полюбоваться очаровательной малюткой, она никогда не упускала случая с улыбкой произнести:
— Она похожа на его величество, не так ли? Посмотрите, абсолютно его подбородок и его рука…
В июле 1819 года мадам де Монтолон из-за болезни вынуждена была покинуть Св. Елену и возвратиться во Францию. Наполеон был бесконечно огорчен ее отъездом. Однако постарался как можно быстрее найти ей замену, и взгляд его все настойчивее обращался в сторону мадам Бертран.
Большая Фанни , которая так страдала от того, что ей предпочли мадам де Монтолон, решила отомстить и наотрез отказалась подчиниться желаниям императора.
Наполеон впал в ужасную ярость и поручил Антом-марки, врачу, который только что приехал из Европы, сделать все, что в его силах, чтобы мадам Бертран оказалась в его постели.
Вот что пишет по этому поводу сам гофмаршал Бертран в своих «Тетрадях»:
«Еще раньше Наполеон сказал Антоммарки, что гофмаршал должен был бы за вознаграждение заставить жену стать любовницей императора, если уж эта упрямица не хочет этого сама. Он желал, чтобы Антоммарки послужил ему Меркурием и побудил мадам Бертран согласиться. Врач не решался: „Как же я могу это сделать? Что подумает обо мне гофмаршал?“
Антоммарки прибыл на остров, преисполненный уважения к гофмаршалу и его супруге. Но уже на следующий после его приезда день ему сказали, что гофмаршал — болван и императору нет от него никакой пользы, что жена его и вправду довольно красивая, но падшая женщина, ибо отдавалась всякому английскому офицеру, который оказывался поблизости от ее дома, что она катится в пропасть и наконец — что она последняя дрянь.
Антоммарки был совершенно ошеломлен всем услышанным; его былое высокое мнение о моральных качествах императора не соответствовало реальности» .
Не обладавший предупредительностью Констана, Антоммарки отказался служить императору сводней. Разъяренный Наполеон обвинил Антоммарки в том, что тот — любовник Фанни, и гофмаршал Бертран с обескураживающим простодушием доносит до нас слова, сказанные императором в адрес его супруги:
Антоммарки должен был прийти к императору в половине восьмого утра, и тот, в ожидании, страшно на него рассердился.
— Он, вероятно, только у себя дома появился в шесть часов утра! Он же все свое время проводит у мадам Бертран…
Затем император приказал позвать гофмаршала, который явился к нему без пятнадцати минут восемь. Император повторил ему сказанное ранее, добавив при этом, что доктор занят лишь своими шлюхами.
— Хорошо! Пусть! Пусть он все свое свободное время проводит со шлюхами; пусть он их … в перед, в зад, в рот и уши! Но избавьте меня от этого человека: он глуп, невежествен; он фат, человек без чести! Я желаю, чтобы вы позвали Арнотта и чтобы впредь меня лечил Арнотт. Договоритесь с Монтолоном… Я более не хочу видеть Антоммаркн своим врачом».
Мадам Бертран, которой, разумеется, эти слова были незамедлительно переданы, несколько месяцев подряд отказывалась встретиться с Наполеоном.
Весной 1821 года болезнь, от которой страдал император с самого своего приезда на Св. Елену — таинственная болезнь, по поводу которой не затихают споры историков, — внезапно и резко усилилась. Французы растерялись: все их попытки как-то улучшить положение были тщетны. Их повелитель проводил все дни в креслах с искаженным от боли лицом. Иногда его руки и ноги становились ледяными, и он терял сознание. 17 марта в тот момент, когда Наполеон собирался сесть в карету, его вдруг охватила сильнейшая дрожь. Больного императора отнесли в его комнату и уложили в постель. Он лег и более уже не поднимался.
В конце апреля мадам Бертран, зная, что император жестоко страдает и жить ему осталось недолго, попросила разрешения увидеться с ним. Наполеон был тронут, но в просьбе отказал. Он отличался злопамятностью и однажды объяснил Монтолону:
— Я не принял ее: боюсь взволноваться. Я сердит на нее за то, что она не стала моей любовницей, и хочу преподать ей урок. Если бы вы, Монтолон, были ее любовником, я бы поступил с вами, как с корсаром, вместо того чтобы осыпать вас милостями, что я сейчас делаю. Но я никогда об этом не думал.
А Антоммарки я никогда не прощу, что он лечил женщину, не захотевшую быть моей любовницей, и что он поощрял ее в этом.
Затем император на миг задумался и продолжил:
— Бедная Фанни… Я все же увижусь с ней или когда выздоровею, или когда умру…
Наполеону оставалось жить восемь дней…
26 апреля Наполеон сидел на краю своей постели, подложив левую руку под ягодицу, с неприкрытыми гениталиями. Поза эта, конечно, была несколько развязна, но ее отчасти можно было объяснить состоянием узника. Император только что закончил составление завещания и чувствовал, что его силы на исходе. Высосав апельсин, он позвал Антоммарки и сказал ему:
— И еще я желаю, чтобы вы взяли мое сердце, поместили его в винный спирт и отвезли в Парму моей дорогой Марии-Луизе. Вы скажете ей, что я нежно любил ее, что я никогда не переставал ее любить; вы расскажете обо всем, что видели, обо всем, что имеет касательство к моему нынешнему положению и к моей смерти.
Немного позже Наполеон сказал маршалу Бертрану:
— Я бы хотел, чтобы Мария-Луиза не выходила вторично замуж… Увы! Я знаю, что ее заставят выйти за какого-нибудь захудалого эрцгерцога из числа ее кузенов… Наконец, пусть она позаботится об образовании нашего сына и о его безопасности…
Тут император улыбнулся слабой улыбкой и, как бы отвечая на критические замечания, которые мысленно делал каждый из присутствующих, добавил:
— Можете быть совершенно уверенными: если императрица не делает никаких попыток облегчить наши страдания, то лишь потому, что ее окружили шпионами и они держат ее в полнейшем неведении относительно всего, что мне выпало испытать; ведь Мария-Луиза — воплощенная добродетель…
Бедняга не знал, конечно, что в тот самый момент, когда он искал извинения бездеятельности своей супруги, та была во второй раз беременна благодаря услугам, оказанным г-ном де Нейппергом.
В течение последующих дней Наполеон, с трудом принимавший пищу, продолжал терять силы. Его сотрясали приступы жесточайшей икоты, его рвало, и он более не мог садиться в своей кровати. Вскоре император почти оглох и стал говорить очень громким голосом. Это придавало его доверительным разговорам оттенок публичной речи. Можно вообразить, как было сконфужено и удручено все его окружение, когда он как-то прокричал в ответ Маршану, который сообщил ему, что доктор О'Мира собирается писать дневник, буквально следующее:
— Если он укажет в своем дневнике длину моего члена, то это будет интересное чтение!..
Мадам Бертран догадывалась, что смерть императора близка, и множество раз просила разрешения навестить его. В ответ Наполеон, утомленным жестом указывая на следы рвоты, испещрявшие его простыни, отвечал только:
— Сейчас для этого неподходящий момент!
Наконец, 1 мая он согласился на встречу с мадам Бертран. Увидев приближающуюся к его постели женщину, любовником которой он уже не мог стать, император встрепенулся, и глаза его вспыхнули странным огнем.
У Маршана мы находим следующее описание происшедшей затем сцены.
7 мая в 11 часов графиня Бертран была проведена прямо к постели императора. Он предложил графине сесть, расспросил, что нового, поинтересовался ее здоровьем, а затем сказал:
— Что ж, сударыня! Вы тоже были больны, а теперь вот чувствуете себя хорошо. Ваша болезнь оказалась известной, а моя нет, и я умираю. Как поживают ваши дети? Нужно было вам привести с собой Гортензию.
— Сир, — ответила графиня, — все они чувствуют себя хорошо. Ваше величество всегда проявляли к ним столько доброты и осыпали столь многими благодеяниями, что дети стали к этому привыкать, так что испытывают недостаток в общении с вами и каждый день приходят ко мне спросить о здоровье вашего величества.
— Я знаю, Маршан говорил мне об этом. Благодарю!
Император задержал ее еще на несколько минут и сказал на прощание, что хочет увидеть ее еще раз. Графиня удалилась, не желая его долее утомлять. Она больше не сдерживала своего волнения; из глаз ее полились слезы. Я проводил ее в сад, и там, рыдая, она сказала мне:
— Как изменился император за то время, что я его не видела! Как тягостно видеть это исхудавшее лицо и длинную бороду! Император был жесток ко мне, отказываясь принять. Я так рада возвращению его дружбы, но я была бы много счастливее, если бы он позволил мне ухаживать за ним».
Все последующие дни мадам Бертран провела у изголовья Наполеона. Эти два человека, которые могли бы стать любовниками — и каждый в свою очередь надеялся на это, — сблизились в последний миг жизни одного из них, и бесконечно трогательно было их примирение. 4 мая умирающий оправился от забытья и увидел склонившуюся над ним в слезах Фанни. Сначала он, казалось, не узнал ее, затем слабо улыбнулся и прошептал:
— Мадам Бертран… о!..
Произнеся эти слова, Наполеон ступил на дорогу, неотвратимо ведущую к смерти.
Маршал Бертран минута за минутой записал вею агонию императора. Ниже мы приводим отрывок из этого необыкновенного документа.
«5 мая. — С полуночи до часу ночи непрекращающаяся икота, которая становится все сильнее и сильнее.
От 1 часу до 3 часов — пил все чаще и чаще; сначала он приподнимал руку, а затем стал отворачивать голову — знак, что больше пить не хочет.
В 3 часа — икота довольно сильная. Стонет, причем кажется, что стоны идут откуда-то издалека.
От 3 часов до половины пятого — редкая икота, глухие стоны, затем жалобные вздохи. Зевает. По всей видимости, сильно страдает. Произнес несколько слов, которые нельзя было разобрать, среди них «Кто отступает», и совершенно отчетливо: «Во главе армии».
От половины пятого до 5 часов — большая слабость, стонет. Врач посадил его немного повыше, подложив подушку. Наполеон более не открывает глаз. Кажется слабее, чем был накануне. Практически это уже труп.
Его жилет покрыт красными пятнами плевков — Наполеон слишком слаб, чтобы сплюнуть дальше.
Раздвинули занавеси, открыли окна в бильярдной комнате.
На протяжении всей ночи — меньше икоты, но больше жалобных вздохов, более или менее глубоких, иногда настолько громких, что они будили дремавших в соседней комнате генерала Монтолона, гофмаршала, Виньяли, Али.
От 5 часов до 6 часов утра — дышал с некоторым облегчением, что отнесли за счет более приподнятого положения тела.
В 6 часов врач (Антоммарки) пальцем постучал по животу Наполеона; раздался звук, подобный звуку барабана. Живот, казалось, был вздутым и уже безжизненным.
Врач предупредил, что близится печальная развязка. Послали за гофмаршалом и за мадам Бертран.
От 6 часов до 6 с четвертью — икота, жалобные стоны. От 6 часов с четвертью до половины седьмого — почти полное спокойствие, дыхание — легкое. В течение этого получаса голова императора была слегка повернута в левую сторону, раскрытые глаза смотрели на жилет графа Бертрана, но на самом деле это было вызвано скорее положением головы, чем действительным. интересом.
Казалось, что Наполеон ничего не видит, точно на его глазах пелена.
В половине седьмого он повернул голову и держал ее прямо, пристально глядя на что-то у себя в ногах. Глаза широко открыты, остановившийся, затуманенный взгляд.
До 8 часов — немного спокойного сна, иногда вздохи, примерно каждые четверть часа.
В 8 часов — несколько вздохов или скорее глухих звуков, которые, казалось, исходят из подчревной области и со свистом проходят через гортань. Эти звуки больше похожи на звуки, издаваемые каким-то инструментом, чем на стоны умирающего. Слеза выкатилась из левого глаза, из уголка, близкого к уху. Бертран вытер ее. Арнотт поражен, что Наполеон так долго удерживает в себе жизнь.
Среди множества любимых привычек Людовика XVIII была одна, которая доставляла ему — хотя и неясно, впрочем, каким образом — сильнейшее наслаждение. Король брал из своей табакерки щепотку табаку и помещал затем табак между грудей своей фаворитки «так, как если бы он клал его в сердцевину бутона розы», уточняет г-н де Витроль.
После чего король просовывал свой большой, типично бурбонский нос в это восхитительное место, вдыхал свою понюшку и сразу приходил в веселое настроение…
Иногда, движимый, подобно всем сладострастникам, склонностью к утонченному разнообразию, он усложнял свою задачу, прося мадам дю Кайла устроиться на его коленях в положении ребенка, которого собираются отшлепать. Затем король задирал ей юбки, сыпал табак на те ее прелести, что пониже спины, и нюхал его с очаровательных округлостей Зоэ…
Подобные живописные сценки разыгрывались, естественно, в обстановке полнейшей интимности, однако замочные скважины всегда были любимым источником информации для слуг, и все лакеи Тюильри вскоре узнали, откуда и каким образом Людовик XVIII нюхает свой табак.
Слуги разболтали эту историю, и она обошла все салоны Сен-Жерменского предместья, где некий острослов как-то вечером закрыл тему, сказав: решительно, мадам дю Кайла — женщина, которую весьма хорошо «принимают» при дворе.
Покорность, проявляемая Зоэ во время свиданий с королем, разумеется, щедро вознаграждалась.
После каждой встречи с мадам дю Кайла Людовик XVIII изощрялся в изобретении способов преподнести молодой женщине подарок. Ценность подарков, впрочем, менялась в зависимости от степени наслаждения, которое испытал венценосец. И когда мадам дю Кайла покидала дворец с новой бриллиантовой брошью на плече, куртизаны были счастливы от мысли, что король Франции сегодня «дрожал, подобно струнам арфы»…
Как-то вечером, когда испытанное Людовиком XVIII чувство далеко превзошло обычное наслаждение, толстяк король, еще не отдышавшись, усадил Зоэ к себе на колени и спросил:
— Дитя мое, читаете ли вы Библию?
Мадам дю Кайла, испугавшись, что зашла в своих стараниях развлечь монарха несколько далее, чем следовало, приняла виноватый вид и, надеясь оправдаться, ответила, что в ее библиотеке нет этой священной книги.
— Скоро она у вас будет! — объявил ей король.
Впоследствии, как это было и с маркизой де Помпадур, которую непочтительно называли «ножны короля», мадам дю Кайла получила прозвище «табакерка короля». Г-н де Кастеллан пишет, что однажды, когда фаворитка проходила через зал, где находились королевские гвардейцы, бывшие в тот день в карауле, те принялись усиленно чихать, чем мадам дю Кайла была оскорблена и даже пожаловалась Людовику XVIII.
Несколько дней спустя Зоэ действительно получила восхитительное издание Библии в великолепном переплете, украшенном ее собственным позолоченным гербом. Она почтительно раскрыла книгу, и глаза ее внезапно сверкнули, но, увы, этот блеск не имел ничего общего со светом веры.
Каждая гравюра, вместо того чтобы быть переложенной шелковой бумагой, была прикрыта новехоньким банковским билетом в 1000 франков.
В книге было пятьдесят гравюр …
Однако во время свиданий Людовик XVIII и мадам дю Кайла занимались не одними лишь пустяками. Получив надлежащие наставления от своего любовника, виконта де Ларошфуко, фаворитка старалась при помощи различных уловок побороть либеральные наклонности короля и заставить его разделить политические взгляды ультрароялистов. Благодаря обольстительной улыбке, искусству вести беседу и умению вовремя и в нужное место положить руку, что очень помогало в разговоре, мадам дю Кайла вскоре достигла весьма заметных результатов.
Тем не менее она еще не стала настоящей, полноправной фавориткой. Министр Эли Деказ сохранял свое влияние на короля, а тот продолжал называть Деказа своим «дорогим малышом» и посылать ему исполненные нежности записки.
Мадам дю Кайла, которая не могла манипулировать Людовиком XVIII так, как она этого хотела, стала искать способ избавиться от молодого министра и решила скомпрометировать его в каком-нибудь скандале.
Судьба предоставила ей еще более подходящий случай: убийство.
Вечером 13 февраля 1820 года герцог Беррийский, второй сын графа д'Артуа, женившийся в 1816 году на Марнн-Каролине, принцессе обеих Сицилий, был вместе со своей супругой в Опере.
Оба слегка нервничали. Герцогиня — потому что была беременна, герцог — потому что после спектакля у него было назначено свидание с танцовщицей Виржинией Орен, его любовницей.
Во время антракта Мария-Каролина ударилась грудью о дверную ручку. Герцог тотчас же использовал это незначительное происшествие как удачный повод отделаться от герцогини.
— Возвращайтесь в Елисейский дворец, — сказал ей герцог. — Я опасаюсь за вас: в вашем положении было бы неосторожным оставаться долее в театре после такого удара. Я досмотрю спектакль один.
Мария-Каролина согласилась с доводами мужа и спустилась к своей карете. Едва только она устроилась на подушках, как герцог со всех ног бросился к лестнице театрального подъезда. Он хотел как можно скорее подняться наверх, очутиться в своей ложе и ждать знака, который должна была подать ему во время танца Виржиния Орей. Внезапно из темноты появился какой-то человек и вонзил кинжал в грудь герцога.
— Я убит! — только и сумел вымолвить герцог и упал на тротуар у входа в Оперу.
Несколькими часами позже герцог Берийский скончался в ложе Оперы из-за того, что захотел провести вечер с одной из ее танцовщиц.
Убийца племянника короля Франции был арестован. Он назвался Лувелем и заявил, что действовал в одиночку.
Однако по взбудораженному известием о странном убийстве Парижу прошел слух, что кинжал в руку Лувеля вложил Деказ, люто ненавидевший герцога Беррийского.
Обвинение это родилось, естественно, в будуаре мадам дю Кайла и вскоре достигло желанной цели. Королю, пришедшему в ужас от размаха, который принял скандал, ничего не оставалось, кроме как смириться с необходимостью расстаться с Деказом, и он назначил своего любимца послом в Лондон.
Теперь мадам дю Кайла получила неограниченные полномочия…
21 февраля 1820 года из кабинета Людовика XVIII доносились жалобные стенания.
Лакеи, становясь в коридоре по очереди на колени, заглядывали в замочную скважину, восхищенные невиданным зрелищем; перед ними, уронив голову на свой письменный стол, плакал навзрыд король Франции…
Время от временя от рыданий его толстый, дряблый живот, подобный полупустому бурдюку, начинал сотрясаться, и прислуга молча покатывалась со смеху.
Людовик XVIII был безутешен. Он горевал, что его принудили изгнать премьер-министра, дорогого его сердцу Эли Деказа. Накануне того дня король отправил Деказу горькое и одновременно нежное послание:
«Приди навестить неблагодарного принца, который не сумел тебя защитить. Приди смешать свои слезы со слезами твоего несчастного отца…»
А наутро, когда фаворит укладывал чемоданы, он получил от короля еще одну коротенькую записку:
«Прощай! Я благословляю тебя, но сердце мое разбито. Целую тебя тысячу раз».
Согласитесь, письма эти — необыкновенный… Необыкновенные и единственные в Истории, поскольку в наши дни трудно представить себе главу государства, который бы писал в подобном гоне своему премьер-министру, отставленному от должности…
В течение нескольких дней Людовик XVIII сидел, облокотившись о свое бюро, перед портретом «дорогого отсутствующего» и стонал самым заунывным образом. Затем король, казалось, успокоился, снова стал улыбаться и более никогда не заговаривал о Деказе. Мадам дю Кайла, — надо отдать должное ее ловкости, — сумела при помощи одурманивающих ласк, нежнейших и сладчайших ароматов и своего возбуждающего чувственность присутствия изгнать из мыслей короля малейшее воспоминание об экс-фаворите.
Начиналось ее царствие…
Это проявилось со всей очевидностью, когда герцог Ришелье, заменивший Деказа на его посту, сформировал свое министерство. Люди, разделяющие идеи ульт-рароялнстов, усилиями красавицы графини получили ключевые посты в правительстве, что позволило графу д'Артуа и его друзьям вынести на голосование два чрезвычайных закона: первый — об упразднении личных свобод, а второй — о прессе, которую вновь обязывали получать предварительные разрешения на публикации и подчиняли цензуре…
Таким образом мадам дю Кайла мягко и осторожно вновь привела монархию к тому, чем она была до 1789 года…
УМИРАЯ, НАПОЛЕОН ПРОИЗНЕС ИМЯ ЖОЗЕФИНЫ
Он родился на острове, умер на острове из-за островитян, даже единственная женщина, которую он любил, тоже была уроженкой острова…
Деш Жарп
В то время как в Тюильри Людовик XVIII не без усилий развлекался с мадам дю Кайла, на острове Св. Елены Наполеон, сохранивший юношескую пылкость, в свободные от тяжких раздумий часы наставлял рога товарищу по заключению, храброму генералу де Монтолону.
Однако генерал не страдал от этого вероломства. Уже давно он принял решение закрыть глаза на проказы своей супруги. Прекрасная Альбина де Вассаль и вправду обладала столь бурным темпераментом, что, как удачно сострил граф де Берг, «ревность одного мужчины была недостаточной, чтобы дать представление о всех ее шалостях».
Прежде чем Альбина женила на себе Монтолона, она уже дважды побывала замужем, и оба раза браки расторгались из-за адюльтера. С тех пор она отдавалась любому, кто хотел ее взять.
На Св. Елене Наполеон, знавший супругу Монтолона как интриганку, вначале относился к ней с опасением. Однако после отъезда Лас-Каза ей удалось занять место секретаря, и, одержав решительную победу над мадам Бертран, она с пером в руке водворилась в комнате бывшего императора… «
Само собою разумеется, события быстро приняли довольно забавный оборот. В перерыве между диктовкой очередных глав своих «Мемуаров» Наполеон однажды вечером набросился на Альбину, и она была удостоена великой чести прямо на ковре.
Впоследствии подобные галантные интермедии вошли в привычку, и преисполненная гордости мадам де Монтолон сделала все, чтобы находящиеся на острове французы были в курсе ее отношений с бывшим императором. Она беспрестанно повторяла заносчивым тоном, будто гадалка однажды предсказала ей, что «она будет королевой и одновременно не будет ею»…
Эти слова приводили в бешенство мадам Бертран.
Было время, когда связь Наполеона и Альбины отрицали. Однако в наши дни этот факт уже не требует доказательств, как свидетельствует в своей книге «Наполеон на острове Святая Елена» один из самых известных историков, занимающихся наполеоновской темой, доктор Поль Ганьер. Он пишет:
«Многие историки долгое время подвергали сомнению плотский характер отношений между Наполеоном и мадам де Монтолон. Несмотря на смущающие детали, подобные той изумительной непринужденности, с которой император принимал мадам де Монтолон в своей ванной комнате, тогда как мужа ее самым вежливым образом просили удалиться, они утверждали, что Наполеон во время своего пребывания на о. Св. Елены был более чем равнодушен к хлопотам подобного рода. И все свидетельства, призванные укрепить противоположную версию, по их мнению, есть не что иное, как явное недоброжелательство. Более осторожный Фредерик Массон дал свободу различным интерпретациям, написав, что мадам де Монголом умела доставить узнику „утешения такого сорта, которые одна лишь женщина может доставить мужчине“. Что это были за утешения? Уточнить свою мысль он остерегся.
Однако насчет природы взаимоотношений Наполеона и Альбины у нас не может быть ни малейших сомнений, а недавний выход в свет дневниковых записей гофмаршала Бертрана устранил последние колебания на этот счет. Слова честного генерала действительно окончательно проясняют эту историю. Наполеон, и это более не подлежит никакому обсуждению, позволил себе увлечься искусной игрой женщины, уже давно привыкшей соблазнять мужчин и восхитительно умевшей извлекать выгоду из своих прелестен, пусть даже слегка увядших. Испытывал ли император к ней нежные чувства? Маловероятно. Самое большее, он «привык» к ней, а подобные «привычки», особенно в такой изоляции, в какой жил он, становятся, со временем только сильнее. Однако, потакая слабостям тела, он не забывал, что здесь, в изгнании, вдали от мира, в котором ^он жил, создается сейчас его портрет для последующих поколений. И от того, каким будет этот портрет, зависело будущее династии. Можно предположить, что император даже сердился на мадам Монтолон из-за всей этой истории, в которую она его вовлекла. Этим и объясняется потребность «сохранить лицо», заставить замолчать злые языки, предупредить злословие, рискуя иногда показаться грубым, быть подчеркнуто резким в выражениях, — и все для того, чтобы принудить соперников умолкнуть и отвести от себя подозрения».
26 января 1818 года мадам де Монтолон произвела на свет девочку. Тотчас же все стали говорить, у Орленка появилась сестра.
По правде говоря, Альбина ничего не сделала, чтобы остановить пересуды. Напротив, когда ее посещали, чтобы полюбоваться очаровательной малюткой, она никогда не упускала случая с улыбкой произнести:
— Она похожа на его величество, не так ли? Посмотрите, абсолютно его подбородок и его рука…
В июле 1819 года мадам де Монтолон из-за болезни вынуждена была покинуть Св. Елену и возвратиться во Францию. Наполеон был бесконечно огорчен ее отъездом. Однако постарался как можно быстрее найти ей замену, и взгляд его все настойчивее обращался в сторону мадам Бертран.
Большая Фанни , которая так страдала от того, что ей предпочли мадам де Монтолон, решила отомстить и наотрез отказалась подчиниться желаниям императора.
Наполеон впал в ужасную ярость и поручил Антом-марки, врачу, который только что приехал из Европы, сделать все, что в его силах, чтобы мадам Бертран оказалась в его постели.
Вот что пишет по этому поводу сам гофмаршал Бертран в своих «Тетрадях»:
«Еще раньше Наполеон сказал Антоммарки, что гофмаршал должен был бы за вознаграждение заставить жену стать любовницей императора, если уж эта упрямица не хочет этого сама. Он желал, чтобы Антоммарки послужил ему Меркурием и побудил мадам Бертран согласиться. Врач не решался: „Как же я могу это сделать? Что подумает обо мне гофмаршал?“
Антоммарки прибыл на остров, преисполненный уважения к гофмаршалу и его супруге. Но уже на следующий после его приезда день ему сказали, что гофмаршал — болван и императору нет от него никакой пользы, что жена его и вправду довольно красивая, но падшая женщина, ибо отдавалась всякому английскому офицеру, который оказывался поблизости от ее дома, что она катится в пропасть и наконец — что она последняя дрянь.
Антоммарки был совершенно ошеломлен всем услышанным; его былое высокое мнение о моральных качествах императора не соответствовало реальности» .
Не обладавший предупредительностью Констана, Антоммарки отказался служить императору сводней. Разъяренный Наполеон обвинил Антоммарки в том, что тот — любовник Фанни, и гофмаршал Бертран с обескураживающим простодушием доносит до нас слова, сказанные императором в адрес его супруги:
Антоммарки должен был прийти к императору в половине восьмого утра, и тот, в ожидании, страшно на него рассердился.
— Он, вероятно, только у себя дома появился в шесть часов утра! Он же все свое время проводит у мадам Бертран…
Затем император приказал позвать гофмаршала, который явился к нему без пятнадцати минут восемь. Император повторил ему сказанное ранее, добавив при этом, что доктор занят лишь своими шлюхами.
— Хорошо! Пусть! Пусть он все свое свободное время проводит со шлюхами; пусть он их … в перед, в зад, в рот и уши! Но избавьте меня от этого человека: он глуп, невежествен; он фат, человек без чести! Я желаю, чтобы вы позвали Арнотта и чтобы впредь меня лечил Арнотт. Договоритесь с Монтолоном… Я более не хочу видеть Антоммаркн своим врачом».
Мадам Бертран, которой, разумеется, эти слова были незамедлительно переданы, несколько месяцев подряд отказывалась встретиться с Наполеоном.
Весной 1821 года болезнь, от которой страдал император с самого своего приезда на Св. Елену — таинственная болезнь, по поводу которой не затихают споры историков, — внезапно и резко усилилась. Французы растерялись: все их попытки как-то улучшить положение были тщетны. Их повелитель проводил все дни в креслах с искаженным от боли лицом. Иногда его руки и ноги становились ледяными, и он терял сознание. 17 марта в тот момент, когда Наполеон собирался сесть в карету, его вдруг охватила сильнейшая дрожь. Больного императора отнесли в его комнату и уложили в постель. Он лег и более уже не поднимался.
В конце апреля мадам Бертран, зная, что император жестоко страдает и жить ему осталось недолго, попросила разрешения увидеться с ним. Наполеон был тронут, но в просьбе отказал. Он отличался злопамятностью и однажды объяснил Монтолону:
— Я не принял ее: боюсь взволноваться. Я сердит на нее за то, что она не стала моей любовницей, и хочу преподать ей урок. Если бы вы, Монтолон, были ее любовником, я бы поступил с вами, как с корсаром, вместо того чтобы осыпать вас милостями, что я сейчас делаю. Но я никогда об этом не думал.
А Антоммарки я никогда не прощу, что он лечил женщину, не захотевшую быть моей любовницей, и что он поощрял ее в этом.
Затем император на миг задумался и продолжил:
— Бедная Фанни… Я все же увижусь с ней или когда выздоровею, или когда умру…
Наполеону оставалось жить восемь дней…
26 апреля Наполеон сидел на краю своей постели, подложив левую руку под ягодицу, с неприкрытыми гениталиями. Поза эта, конечно, была несколько развязна, но ее отчасти можно было объяснить состоянием узника. Император только что закончил составление завещания и чувствовал, что его силы на исходе. Высосав апельсин, он позвал Антоммарки и сказал ему:
— И еще я желаю, чтобы вы взяли мое сердце, поместили его в винный спирт и отвезли в Парму моей дорогой Марии-Луизе. Вы скажете ей, что я нежно любил ее, что я никогда не переставал ее любить; вы расскажете обо всем, что видели, обо всем, что имеет касательство к моему нынешнему положению и к моей смерти.
Немного позже Наполеон сказал маршалу Бертрану:
— Я бы хотел, чтобы Мария-Луиза не выходила вторично замуж… Увы! Я знаю, что ее заставят выйти за какого-нибудь захудалого эрцгерцога из числа ее кузенов… Наконец, пусть она позаботится об образовании нашего сына и о его безопасности…
Тут император улыбнулся слабой улыбкой и, как бы отвечая на критические замечания, которые мысленно делал каждый из присутствующих, добавил:
— Можете быть совершенно уверенными: если императрица не делает никаких попыток облегчить наши страдания, то лишь потому, что ее окружили шпионами и они держат ее в полнейшем неведении относительно всего, что мне выпало испытать; ведь Мария-Луиза — воплощенная добродетель…
Бедняга не знал, конечно, что в тот самый момент, когда он искал извинения бездеятельности своей супруги, та была во второй раз беременна благодаря услугам, оказанным г-ном де Нейппергом.
В течение последующих дней Наполеон, с трудом принимавший пищу, продолжал терять силы. Его сотрясали приступы жесточайшей икоты, его рвало, и он более не мог садиться в своей кровати. Вскоре император почти оглох и стал говорить очень громким голосом. Это придавало его доверительным разговорам оттенок публичной речи. Можно вообразить, как было сконфужено и удручено все его окружение, когда он как-то прокричал в ответ Маршану, который сообщил ему, что доктор О'Мира собирается писать дневник, буквально следующее:
— Если он укажет в своем дневнике длину моего члена, то это будет интересное чтение!..
Мадам Бертран догадывалась, что смерть императора близка, и множество раз просила разрешения навестить его. В ответ Наполеон, утомленным жестом указывая на следы рвоты, испещрявшие его простыни, отвечал только:
— Сейчас для этого неподходящий момент!
Наконец, 1 мая он согласился на встречу с мадам Бертран. Увидев приближающуюся к его постели женщину, любовником которой он уже не мог стать, император встрепенулся, и глаза его вспыхнули странным огнем.
У Маршана мы находим следующее описание происшедшей затем сцены.
7 мая в 11 часов графиня Бертран была проведена прямо к постели императора. Он предложил графине сесть, расспросил, что нового, поинтересовался ее здоровьем, а затем сказал:
— Что ж, сударыня! Вы тоже были больны, а теперь вот чувствуете себя хорошо. Ваша болезнь оказалась известной, а моя нет, и я умираю. Как поживают ваши дети? Нужно было вам привести с собой Гортензию.
— Сир, — ответила графиня, — все они чувствуют себя хорошо. Ваше величество всегда проявляли к ним столько доброты и осыпали столь многими благодеяниями, что дети стали к этому привыкать, так что испытывают недостаток в общении с вами и каждый день приходят ко мне спросить о здоровье вашего величества.
— Я знаю, Маршан говорил мне об этом. Благодарю!
Император задержал ее еще на несколько минут и сказал на прощание, что хочет увидеть ее еще раз. Графиня удалилась, не желая его долее утомлять. Она больше не сдерживала своего волнения; из глаз ее полились слезы. Я проводил ее в сад, и там, рыдая, она сказала мне:
— Как изменился император за то время, что я его не видела! Как тягостно видеть это исхудавшее лицо и длинную бороду! Император был жесток ко мне, отказываясь принять. Я так рада возвращению его дружбы, но я была бы много счастливее, если бы он позволил мне ухаживать за ним».
Все последующие дни мадам Бертран провела у изголовья Наполеона. Эти два человека, которые могли бы стать любовниками — и каждый в свою очередь надеялся на это, — сблизились в последний миг жизни одного из них, и бесконечно трогательно было их примирение. 4 мая умирающий оправился от забытья и увидел склонившуюся над ним в слезах Фанни. Сначала он, казалось, не узнал ее, затем слабо улыбнулся и прошептал:
— Мадам Бертран… о!..
Произнеся эти слова, Наполеон ступил на дорогу, неотвратимо ведущую к смерти.
Маршал Бертран минута за минутой записал вею агонию императора. Ниже мы приводим отрывок из этого необыкновенного документа.
«5 мая. — С полуночи до часу ночи непрекращающаяся икота, которая становится все сильнее и сильнее.
От 1 часу до 3 часов — пил все чаще и чаще; сначала он приподнимал руку, а затем стал отворачивать голову — знак, что больше пить не хочет.
В 3 часа — икота довольно сильная. Стонет, причем кажется, что стоны идут откуда-то издалека.
От 3 часов до половины пятого — редкая икота, глухие стоны, затем жалобные вздохи. Зевает. По всей видимости, сильно страдает. Произнес несколько слов, которые нельзя было разобрать, среди них «Кто отступает», и совершенно отчетливо: «Во главе армии».
От половины пятого до 5 часов — большая слабость, стонет. Врач посадил его немного повыше, подложив подушку. Наполеон более не открывает глаз. Кажется слабее, чем был накануне. Практически это уже труп.
Его жилет покрыт красными пятнами плевков — Наполеон слишком слаб, чтобы сплюнуть дальше.
Раздвинули занавеси, открыли окна в бильярдной комнате.
На протяжении всей ночи — меньше икоты, но больше жалобных вздохов, более или менее глубоких, иногда настолько громких, что они будили дремавших в соседней комнате генерала Монтолона, гофмаршала, Виньяли, Али.
От 5 часов до 6 часов утра — дышал с некоторым облегчением, что отнесли за счет более приподнятого положения тела.
В 6 часов врач (Антоммарки) пальцем постучал по животу Наполеона; раздался звук, подобный звуку барабана. Живот, казалось, был вздутым и уже безжизненным.
Врач предупредил, что близится печальная развязка. Послали за гофмаршалом и за мадам Бертран.
От 6 часов до 6 с четвертью — икота, жалобные стоны. От 6 часов с четвертью до половины седьмого — почти полное спокойствие, дыхание — легкое. В течение этого получаса голова императора была слегка повернута в левую сторону, раскрытые глаза смотрели на жилет графа Бертрана, но на самом деле это было вызвано скорее положением головы, чем действительным. интересом.
Казалось, что Наполеон ничего не видит, точно на его глазах пелена.
В половине седьмого он повернул голову и держал ее прямо, пристально глядя на что-то у себя в ногах. Глаза широко открыты, остановившийся, затуманенный взгляд.
До 8 часов — немного спокойного сна, иногда вздохи, примерно каждые четверть часа.
В 8 часов — несколько вздохов или скорее глухих звуков, которые, казалось, исходят из подчревной области и со свистом проходят через гортань. Эти звуки больше похожи на звуки, издаваемые каким-то инструментом, чем на стоны умирающего. Слеза выкатилась из левого глаза, из уголка, близкого к уху. Бертран вытер ее. Арнотт поражен, что Наполеон так долго удерживает в себе жизнь.