Страница:
Но там мне повезло куда больше, чем в Сент-Луис. Это не значит, что я разбогател, да я и не пытался. Просто меня пригрела одна толстая мексиканка, готовившая и продававшая прямо на улице жареное мясо с перцем чили. Она сжалилась над моей худобой, с этого-то все и началось. Вскоре я оказался в ее доме, среди оравы галдящих детей. Муж то ли сбежал, то ли его убили, она сама точно не знала, но периодически меня им пугала, говоря, что он вот-вот вернется и всех прирежет. Впрочем, в промежутках между угрозами она требовала, чтобы мы немедленно отправились к священнику и обвенчались.
Эстрелита (так ее звали) оказалась настоящим вулканом, и я частенько опасался, что она, не дожидаясь мужа, зарежет меня сама, но вскоре разобрался в ее пылком мексиканском темпераменте и научился управлять им, называя ее «мой маленький перчик», от чего она просто таяла. Кстати о перце, эта острая испанская стряпня на долгие годы испортила мне желудок и оставила на языке куда больше мозолей, чем на руках, поскольку я ничего не делал, а просто валялся весь день напролет в тени. Вечером же, когда раскаленный воздух немного остывал, я отправлялся в ближайшее питейное заведение, кантину, и опрокидывал там несколько стаканчиков пульке, водки из сока молодой агавы. Платила за все, разумеется, Эстрелита.
Да, в свои шестнадцать лет я пал довольно низко. Но я знал, что это у меня в крови (достаточно вспомнить моего братца Билла), и не слишком переживал. Быть счастливым не так уж трудно, а всякие там правила и установления приносят лишь неприятности.
Подобная диета могла привести меня к циррозу печени, но меня спас один старожил, с которым я познакомился в кантине. Этот поросший седыми лохмами субъект сильно шепелявил, чем был обязан, по его словам, жутким пыткам, коим подвергли его апачи, и клялся, что лучше него никто не знает, как и где искать золото. Все звали его Чарли Бешеный, или Карлос Локо (то же самое, только по-испански), и это имя в полной мере отражало, что люди думали о его энергии.
Я связался с Чарли лишь из-за слабости собственного характера, вечно просыпавшейся во мне при общении с людьми, одержимыми какой-нибудь идеей, и тратил на него деньги Эстрелиты, покупая выпивку. На первый взгляд я проводил время в компании пьянчуги без гроша в кармане, но он заразил меня своей уверенностью. Чарли утверждал, что после пятидесятилетних поисков наткнулся на самую богатую золотую жилу из всех, когда-либо виденных в «организованном мире» (он вообще любил высокопарные выражения). Но когда удача и богатство уже улыбались ему, юты украли его лошадей, на которых было навьючено все снаряжение. Едва не потеряв от горя разум, он пешком пересек безводную пустыню и в конце концов добрел до Таоса. Однако, несмотря на «ужасающие треволнения», он отлично запомнил, где расположена жила: недалеко от Колорадо, между рекой Арканзас и Южным плато.
Чарли, бывало, отпивал из стакана, полоскал огненной жидкостью свои беззубые десны, затем громко глотал ее и говорил:
— Будь у меня твои фантасмагорические данные, сынок, уж я бы изыскал ряд конкретных возможностей и проложил курс на север, дабы вернуться через полгода важной персоной, с состоянием за пределами алгебраических мечтаний.
Я постарался с наибольшей достоверностью передать его необычный стиль и могу лишь добавить, что со звуком «с» он был явно не в ладах и звал меня «шинок». Прикончив свою выпивку, Чарли обычно заискивающе смотрел мне в глаза, ожидая новой порции, и, если не получал ее, поднимал такой шум, что здоровенный мексиканец, хозяин заведения, вышвыривал его за дверь. Уходя из кантины, я всякий раз видел Чарли, мирно похрапывающего прямо на дороге в окружении хрюкающих и чавкающих свиней.
В один прекрасный день весь Санта-Фе всколыхнуло неожиданное известие: в Колорадо, на Вишневом ручье, нашли золото, как раз там, где и предсказывал Чарли. Из трепача он сразу превратился в героя. Все наперебой угощали его выпивкой и уговаривали немедленно возглавить экспедицию. Но Чарли проявлял удивительную выдержку и на все заманчивые предложения отвечал так:
— Идите и шами копайтешь в речном пешке. Ш вами глобальных операший не реализовать. Вше это время только шинок и верил в меня, и именно его я шделаю богатым.
Но только осенью пятьдесят восьмого года мы добрались До Колорадо в компании увязавшихся с нами трех сыновей владельца кантины, купившего все снаряжение. В конце этого трудного и опасного пути на нас напали апачи. Мне в ногу попала стрела, я свалился с лошади и от удара о землю потерял сознание, а когда пришел в себя, то не увидел ни лошадей, ни мулов, ни трех мексиканцев.
— Им крышка? — спросил я Чарли, расхаживавшего вокруг останков лагеря как ни в чем не бывало. Тот потрогал пальцем свои беззубые десны, обратил слезящиеся глаза к горизонту и сказал:
— Знаешь, мне пришлось отдать их апачи. Не стану утверждать, что сия акция доставила мне море удовольствия, но иначе мы с тобой никогда бы не дошли до золота.
Как и большинство приграничных племен, апачи люто ненавидели мексиканцев. Получив трех пленников, они умчались восвояси, чтобы свершить над ними свой страшный суд, а нас с Чарли решили пока не трогать. Да, он был хитрой старой лисой, не правда ли? Я, кажется, даже поблагодарил его, но дело кончилось тем, что ни ему, ни мне уже не удавалось нормально поспать, поскольку нас осталось только двое, а кто-то все время должен был нести по ночам караул. Кроме того, хоть рана моя оказалась и не слишком серьезной, она изрядно досаждала мне и мешала быстро передвигаться.
Индейцев мы больше не встретили, но наше снаряжение и оружие пропали, так что конец нашему путешествию могла положить первая попавшаяся гремучая змея, усмотревшая в нашем поведении желание покуситься на ее территорию.
Предполагалось, что Чарли знает этот район, но годы пьянства ослабили его память. Дабы освежить ее, по его словам, требовалась лишь пара глотков спиртного, но за неимением такового мы пили мутную воду, которую с огромным трудом находили иногда на Великой песчаной равнине Южного Колорадо. Там бы мы и погибли, не подбери нас компания золотоискателей, направлявшаяся на тот же Вишневый ручей.
Думаю, вы уже поняли: Чарли оказался худшим в мире следопытом. О золоте он не имел ни малейшего представления. Для меня это было откровением. Я-то полагал, что человек, всю жизнь мотавшийся по стране, умеет как минимум ориентироваться на местности. Но Чарли оказался исключительным, возможно единственным в своем роде тупицей.
Когда нас нашли, нам только и оставалось, что присоединиться к нашим спасителям, и к началу зимы мы добрались-таки до Вишневого ручья. Нас не опередил только самый ленивый, и неудивительно, ведь газеты кричали о новой жиле по всей стране. У ручья нашему взору предстало около восьмидесяти хижин… Кстати, если не знаете, это и было началом славного города Денвера, хотя тогда поселок и звался Орария.
У меня нет ни малейшего желания вдаваться в подробности наших поисков золота. Насколько мне известно, всех опоздавших старателей ждет одна и та же судьба: тот, кто находит золото первым, тут же сходит с ума от радости и не может уже держать рот на замке. На его счастливые вопли сбегаются сотни тысяч сограждан с лопатами и превращают все окрестные земли в кашу. За ними является какой-нибудь денежный мешок, который скупает на корню все заявки и ставит дело на промышленную основу. Выигрывают же от всего этого только первый и последний.
Весной следующего года в Колорадо прибыло еще полторы сотни тысяч старателей с рек Платт, Арканзас и Смоки-Хилл. Эти дурни начертали на стенках своих повозок громкие лозунги, вроде «БОГАТСТВО ИЛИ СМЕРТЬ», а меньше чем через год две трети из них отправились обратно с надписями: «СЛАВА БОГУ, ЖИВ!»
Наша компания честно грызла землю в поисках золота. Мы даже оформили заявку и вели работы по всем правилам науки, но денег у нас от этого не прибавилось. О нет, золото там действительно было, за три месяца мы намыли песка на семьдесят-восемьдесят долларов, но истратили за то же время больше сотни, так как не могли охотиться и вынуждены были покупать еду, а по сравнению с местными ценами обед в самом шикарном ресторане Сент-Луис стоил сущие гроши. Кроме того, изрядная толика наших скудных средств ушла на виски для Чарли и шлюх для одного мексиканца. Откуда там шлюхи? Помилуйте, они же первыми слетаются, стоит кому-то найти хоть крупинку золота!
К счастью, кое-кто из нас вовремя одумался и стал ворочать мозгами: я имею в виду не себя, по части бизнеса я всегда был слабоват, а Джона Болта и Педро Рамиреса. Они открыли провиантский склад и наладили караванные перевозки из Санта-Фе. Так я снова стал проводником. Дела шли на лад, и нам удавалось неплохо зарабатывать. Деньги делились на троих, так как от нашей компании больше никого не осталось: двое или трое погибли в кабацких пьяных драках, а Чарли исчез. Он вернулся в Санта-Фе, снова околачивался около кантины, болтая о старых добрых временах в Колорадо, клянча на выпивку и ночуя со свиньями.
Мои регулярные поездки вполне могли бы опять свести меня с Эстрелитой, но у нее был уже другой мужчина и новый ребенок. Как ни крути, его отцом являлся я, но мне тогда едва исполнилось семнадцать, и я даже думать не хотел о какой-либо ответственности. Кстати, если он еще жив, ему всего лишь девяносто четыре.
Тогда-то я и купил себе коня… ну ладно, не коня, а низкорослую индейскую лошадку, и свой первый кольт, с которым упражнялся до тех пор, пока не научился влезать без страха в любые передряги, зная, что выберусь из них живым. Не так-то просто для парня моего размера! За последний год я, правда, немного прибавил в росте, но больше этого не случалось уже никогда.
Наш склад сначала размещался в огромной брезентовой палатке, а затем перебрался в бревенчатые стены. Иногда к нам приходили индейцы арапахо. Не решаясь напасть на многолюдный и хорошо вооруженный поселок, они предпочли с ним торговать и приносили на продажу или обмен шкурки животных. Только тогда я понял, как от индейца может вонять. Если вы находитесь в закрытом помещении вместе с тремя краснокожими, то вам просто нечем дышать. Дело кончилось тем, что с индейцами мы разговаривали и торговали исключительно на воздухе. Их товары часто слова доброго не стоили, они могли, например, принести невыделанные подгнившие шкуры или оковалок оленины, от которой за милю несло тухлятиной.
Что ж, после моего рассказа о чистенькой жизни в Миссури и миссис Пендрейк в накрахмаленном платье с корсетом из китового уса вы просто не можете не отметить про себя, что индейцы, по всей видимости, жестоки, коварны, вонючи и невежественны. Вы знаете, я был к ним очень расположен, и мне стоило немалого труда это признать. Теперь же я начал тихо их ненавидеть и понимать, почему в свое время мне было стыдно признаться своим приемным родителям, что с краснокожими у меня больше общего, нежели с моими белыми соплеменниками. Впрочем, торговля не входила в круг моих непосредственных обязанностей, и, едва арапахо появлялись неподалеку, я просто уходил со склада.
Поселок Денвер расположился на былых охотничьих угодьях арапахо, но индейцы не тревожили его. Помню, как-то их вождь по имени Малый Ворон приехал из своего лагеря и произнес речь перед белыми поселенцами. На самом деле он являлся дважды: в первый раз его переводчик так нарезался виски, что упал, и вождю пришлось отложить выступление на следующий день, когда он и разразился длинной речью в духе Старой Шкуры. Кого-то она позабавила, а кого-то и возмутила, поскольку белым не терпелось вернуться к промывке «своего» золота, а не выслушивать бубнеж старого немытого индейца.
— Арапахо, — говорил между тем вождь, — приветствуют белых людей на землях, принадлежащих арапахо с тех времен, как… — Тут следовало подробнейшее перечисление поколений, проявлений любви духов предков к племени и примеров из истории вперемежку с мифологией. -… Арапахо любят белых людей и относятся к ним как к братьям… — Здесь шел хвалебный перечень бесконечных порций дарового кофе, щедро приправленного сахаром. -… Арапахо счастливы видеть белых людей на земле, которую считают своим домом. Белые люди поставили здесь свой деревянный лагерь, и арапахо, как гостеприимные хозяева, обещают мир и дружбу. Арапахо верят, что белые люди не сделают ничего дурного. Так же они верят, что белые люди скоро уйдут…
В награду вождь получил сигару и обед, который съел, пользуясь ножом и вилкой, а затем вернулся к себе. Вскоре после этого воины арапахо отправились на запад воевать с ютами, а пьяные старатели ввалились в лагерь и изнасиловали десяток женщин. Вернувшись, индейцы страшно возмущались, но так ничего и не предприняли.
Если помните, я не был особым поклонником цивилизации, по крайней мере в Миссури, но здесь, в Денвере, который рос прямо у меня на глазах, я начал испытывать к ней определенное уважение. Люди приезжали и приезжали, строили себе дома, искали золото, богатели, разорялись, пили, веселились, горевали… Короче говоря, поселок золотоискателей становился настоящим городом. Для полноты картины не хватало только церкви.
Все говорило о том, что белые люди, вопреки ожиданиям Малого Ворона, пришли сюда всерьез и надолго. Новый город означал новую победу над ранее бесполезными просторами дикой природы.
По крайней мере, так я тогда думал.
В течение следующего года я не раз слышал о шайенах, хотя ни разу не видел их самих: они держались вдали от мест, охваченных золотой лихорадкой. В Денвер со всех сторон приезжали люди с голодным блеском в глазах, другие же, с потухшим взором, покидали город навсегда… можете представить себе, как это бесконечное движение отразилось на стадах бизонов, от которых индейцы зависят целиком и полностью.
В Денвере индейцев не любили и заинтересовались бы ими лишь в том случае, если бы они вдруг всем племенем решили устроить на городской площади массовое самоубийство. Да, во мне начал просыпаться вкус к белой жизни, когда я увидел, как растут дома там, «где раньше бесцельно бродили дикари и бизоны». Это цитата из опусов одного журналиста тех времен. Но индейцы не причиняли нам никакого вреда, если не считать неприятного запаха и воровства, что в полной мере можно сказать и о первых белых поселенцах Колорадо. Тем не менее в городе то и дело поговаривали о том, чтобы «очистить» окрестные земли от краснокожих, причем, по моим наблюдениям, особо усердствовали не те, кому повезло с золотом, а те, кто, потеряв или пропив свои деньги, не знал теперь, чем себя занять. Разумеется, если вы бросили свой дом, отправились на запад ловить судьбу за хвост, но только набили себе шишек, то виноваты в этом индейцы!
Но вернемся к моим делам. Торговля наша пошла под уклон, так как в Денвере появились конкуренты из Миссури. Товары из Санта-Фе обходились нам теперь дороже, чем те, что эти нахалы продавали у нас под носом. Оно и понятно: в Санта-Фе они попадали из Миссури, а потом к нам — через опасную безводную пустыню — и от этого, естественно, не дешевели. Болт и Рамирес решили отправить меня в Вестпорт на реке Миссури, теперь это Канзас-Сити, за, как они сказали, «более приемлемыми ценами», поскольку не собирались сдаваться без боя.
Я отправился в путь один, с запасной вьючной лошадью, и добрался до Миссури без приключений. С собой я вез целую кучу денег, на которые намеревался закупить товар и нанять мулов для обратного пути. В Вестпорте также не случилось ничего непредвиденного, я приобрел все, что хотел, и недели через две мой караван отправился назад в Колорадо.
В последний день августа мы расположились на полдневный отдых на берегу реки Арканзас, что в Западном Канзасе. Местность это была лишена всякой растительности и просматривалась до горизонта. В поисках хоть клочка тени я забрался под повозку, где и лежал, положив голову на свернутое одеяло и посасывая коротенькую трубочку. Как видите, к моим порокам прибавилось еще и курение. Наверное, я задремал, в чем не было ничего странного, ведь всех нас измучил долгий путь под палящим солнцем. Пробудило же меня ощущение какой-то гнетущей, мертвой тишины. Я не очень-то дружил с головорезами, которые считали, что их нанял ребенок, и хамили мне на каждом шагу. От расправы их удерживал только мой большой кольт.
Вот с этим-то кольтом в руках я и сел на своем ложе, решив, что негодяи смылись со своими мулами и моими товарами.
Но из-под повозки я увидел кожаные краги и пару мокасин с сине-красными полосами. Помнится мне, я видел, как их нашивала костяной иглой Падающая Звезда.
Принадлежали мокасины Красному Загару, я знал это точно, хотя и видел их хозяина лишь до пояса. Полосатые мокасины были не одни, с ними пришли еще пятнадцать или двадцать пар, и выглядели они крайне недружелюбно.
Глава 13. СНОВА ШАЙЕНЫ
Эстрелита (так ее звали) оказалась настоящим вулканом, и я частенько опасался, что она, не дожидаясь мужа, зарежет меня сама, но вскоре разобрался в ее пылком мексиканском темпераменте и научился управлять им, называя ее «мой маленький перчик», от чего она просто таяла. Кстати о перце, эта острая испанская стряпня на долгие годы испортила мне желудок и оставила на языке куда больше мозолей, чем на руках, поскольку я ничего не делал, а просто валялся весь день напролет в тени. Вечером же, когда раскаленный воздух немного остывал, я отправлялся в ближайшее питейное заведение, кантину, и опрокидывал там несколько стаканчиков пульке, водки из сока молодой агавы. Платила за все, разумеется, Эстрелита.
Да, в свои шестнадцать лет я пал довольно низко. Но я знал, что это у меня в крови (достаточно вспомнить моего братца Билла), и не слишком переживал. Быть счастливым не так уж трудно, а всякие там правила и установления приносят лишь неприятности.
Подобная диета могла привести меня к циррозу печени, но меня спас один старожил, с которым я познакомился в кантине. Этот поросший седыми лохмами субъект сильно шепелявил, чем был обязан, по его словам, жутким пыткам, коим подвергли его апачи, и клялся, что лучше него никто не знает, как и где искать золото. Все звали его Чарли Бешеный, или Карлос Локо (то же самое, только по-испански), и это имя в полной мере отражало, что люди думали о его энергии.
Я связался с Чарли лишь из-за слабости собственного характера, вечно просыпавшейся во мне при общении с людьми, одержимыми какой-нибудь идеей, и тратил на него деньги Эстрелиты, покупая выпивку. На первый взгляд я проводил время в компании пьянчуги без гроша в кармане, но он заразил меня своей уверенностью. Чарли утверждал, что после пятидесятилетних поисков наткнулся на самую богатую золотую жилу из всех, когда-либо виденных в «организованном мире» (он вообще любил высокопарные выражения). Но когда удача и богатство уже улыбались ему, юты украли его лошадей, на которых было навьючено все снаряжение. Едва не потеряв от горя разум, он пешком пересек безводную пустыню и в конце концов добрел до Таоса. Однако, несмотря на «ужасающие треволнения», он отлично запомнил, где расположена жила: недалеко от Колорадо, между рекой Арканзас и Южным плато.
Чарли, бывало, отпивал из стакана, полоскал огненной жидкостью свои беззубые десны, затем громко глотал ее и говорил:
— Будь у меня твои фантасмагорические данные, сынок, уж я бы изыскал ряд конкретных возможностей и проложил курс на север, дабы вернуться через полгода важной персоной, с состоянием за пределами алгебраических мечтаний.
Я постарался с наибольшей достоверностью передать его необычный стиль и могу лишь добавить, что со звуком «с» он был явно не в ладах и звал меня «шинок». Прикончив свою выпивку, Чарли обычно заискивающе смотрел мне в глаза, ожидая новой порции, и, если не получал ее, поднимал такой шум, что здоровенный мексиканец, хозяин заведения, вышвыривал его за дверь. Уходя из кантины, я всякий раз видел Чарли, мирно похрапывающего прямо на дороге в окружении хрюкающих и чавкающих свиней.
В один прекрасный день весь Санта-Фе всколыхнуло неожиданное известие: в Колорадо, на Вишневом ручье, нашли золото, как раз там, где и предсказывал Чарли. Из трепача он сразу превратился в героя. Все наперебой угощали его выпивкой и уговаривали немедленно возглавить экспедицию. Но Чарли проявлял удивительную выдержку и на все заманчивые предложения отвечал так:
— Идите и шами копайтешь в речном пешке. Ш вами глобальных операший не реализовать. Вше это время только шинок и верил в меня, и именно его я шделаю богатым.
Но только осенью пятьдесят восьмого года мы добрались До Колорадо в компании увязавшихся с нами трех сыновей владельца кантины, купившего все снаряжение. В конце этого трудного и опасного пути на нас напали апачи. Мне в ногу попала стрела, я свалился с лошади и от удара о землю потерял сознание, а когда пришел в себя, то не увидел ни лошадей, ни мулов, ни трех мексиканцев.
— Им крышка? — спросил я Чарли, расхаживавшего вокруг останков лагеря как ни в чем не бывало. Тот потрогал пальцем свои беззубые десны, обратил слезящиеся глаза к горизонту и сказал:
— Знаешь, мне пришлось отдать их апачи. Не стану утверждать, что сия акция доставила мне море удовольствия, но иначе мы с тобой никогда бы не дошли до золота.
Как и большинство приграничных племен, апачи люто ненавидели мексиканцев. Получив трех пленников, они умчались восвояси, чтобы свершить над ними свой страшный суд, а нас с Чарли решили пока не трогать. Да, он был хитрой старой лисой, не правда ли? Я, кажется, даже поблагодарил его, но дело кончилось тем, что ни ему, ни мне уже не удавалось нормально поспать, поскольку нас осталось только двое, а кто-то все время должен был нести по ночам караул. Кроме того, хоть рана моя оказалась и не слишком серьезной, она изрядно досаждала мне и мешала быстро передвигаться.
Индейцев мы больше не встретили, но наше снаряжение и оружие пропали, так что конец нашему путешествию могла положить первая попавшаяся гремучая змея, усмотревшая в нашем поведении желание покуситься на ее территорию.
Предполагалось, что Чарли знает этот район, но годы пьянства ослабили его память. Дабы освежить ее, по его словам, требовалась лишь пара глотков спиртного, но за неимением такового мы пили мутную воду, которую с огромным трудом находили иногда на Великой песчаной равнине Южного Колорадо. Там бы мы и погибли, не подбери нас компания золотоискателей, направлявшаяся на тот же Вишневый ручей.
Думаю, вы уже поняли: Чарли оказался худшим в мире следопытом. О золоте он не имел ни малейшего представления. Для меня это было откровением. Я-то полагал, что человек, всю жизнь мотавшийся по стране, умеет как минимум ориентироваться на местности. Но Чарли оказался исключительным, возможно единственным в своем роде тупицей.
Когда нас нашли, нам только и оставалось, что присоединиться к нашим спасителям, и к началу зимы мы добрались-таки до Вишневого ручья. Нас не опередил только самый ленивый, и неудивительно, ведь газеты кричали о новой жиле по всей стране. У ручья нашему взору предстало около восьмидесяти хижин… Кстати, если не знаете, это и было началом славного города Денвера, хотя тогда поселок и звался Орария.
У меня нет ни малейшего желания вдаваться в подробности наших поисков золота. Насколько мне известно, всех опоздавших старателей ждет одна и та же судьба: тот, кто находит золото первым, тут же сходит с ума от радости и не может уже держать рот на замке. На его счастливые вопли сбегаются сотни тысяч сограждан с лопатами и превращают все окрестные земли в кашу. За ними является какой-нибудь денежный мешок, который скупает на корню все заявки и ставит дело на промышленную основу. Выигрывают же от всего этого только первый и последний.
Весной следующего года в Колорадо прибыло еще полторы сотни тысяч старателей с рек Платт, Арканзас и Смоки-Хилл. Эти дурни начертали на стенках своих повозок громкие лозунги, вроде «БОГАТСТВО ИЛИ СМЕРТЬ», а меньше чем через год две трети из них отправились обратно с надписями: «СЛАВА БОГУ, ЖИВ!»
Наша компания честно грызла землю в поисках золота. Мы даже оформили заявку и вели работы по всем правилам науки, но денег у нас от этого не прибавилось. О нет, золото там действительно было, за три месяца мы намыли песка на семьдесят-восемьдесят долларов, но истратили за то же время больше сотни, так как не могли охотиться и вынуждены были покупать еду, а по сравнению с местными ценами обед в самом шикарном ресторане Сент-Луис стоил сущие гроши. Кроме того, изрядная толика наших скудных средств ушла на виски для Чарли и шлюх для одного мексиканца. Откуда там шлюхи? Помилуйте, они же первыми слетаются, стоит кому-то найти хоть крупинку золота!
К счастью, кое-кто из нас вовремя одумался и стал ворочать мозгами: я имею в виду не себя, по части бизнеса я всегда был слабоват, а Джона Болта и Педро Рамиреса. Они открыли провиантский склад и наладили караванные перевозки из Санта-Фе. Так я снова стал проводником. Дела шли на лад, и нам удавалось неплохо зарабатывать. Деньги делились на троих, так как от нашей компании больше никого не осталось: двое или трое погибли в кабацких пьяных драках, а Чарли исчез. Он вернулся в Санта-Фе, снова околачивался около кантины, болтая о старых добрых временах в Колорадо, клянча на выпивку и ночуя со свиньями.
Мои регулярные поездки вполне могли бы опять свести меня с Эстрелитой, но у нее был уже другой мужчина и новый ребенок. Как ни крути, его отцом являлся я, но мне тогда едва исполнилось семнадцать, и я даже думать не хотел о какой-либо ответственности. Кстати, если он еще жив, ему всего лишь девяносто четыре.
Тогда-то я и купил себе коня… ну ладно, не коня, а низкорослую индейскую лошадку, и свой первый кольт, с которым упражнялся до тех пор, пока не научился влезать без страха в любые передряги, зная, что выберусь из них живым. Не так-то просто для парня моего размера! За последний год я, правда, немного прибавил в росте, но больше этого не случалось уже никогда.
Наш склад сначала размещался в огромной брезентовой палатке, а затем перебрался в бревенчатые стены. Иногда к нам приходили индейцы арапахо. Не решаясь напасть на многолюдный и хорошо вооруженный поселок, они предпочли с ним торговать и приносили на продажу или обмен шкурки животных. Только тогда я понял, как от индейца может вонять. Если вы находитесь в закрытом помещении вместе с тремя краснокожими, то вам просто нечем дышать. Дело кончилось тем, что с индейцами мы разговаривали и торговали исключительно на воздухе. Их товары часто слова доброго не стоили, они могли, например, принести невыделанные подгнившие шкуры или оковалок оленины, от которой за милю несло тухлятиной.
Что ж, после моего рассказа о чистенькой жизни в Миссури и миссис Пендрейк в накрахмаленном платье с корсетом из китового уса вы просто не можете не отметить про себя, что индейцы, по всей видимости, жестоки, коварны, вонючи и невежественны. Вы знаете, я был к ним очень расположен, и мне стоило немалого труда это признать. Теперь же я начал тихо их ненавидеть и понимать, почему в свое время мне было стыдно признаться своим приемным родителям, что с краснокожими у меня больше общего, нежели с моими белыми соплеменниками. Впрочем, торговля не входила в круг моих непосредственных обязанностей, и, едва арапахо появлялись неподалеку, я просто уходил со склада.
Поселок Денвер расположился на былых охотничьих угодьях арапахо, но индейцы не тревожили его. Помню, как-то их вождь по имени Малый Ворон приехал из своего лагеря и произнес речь перед белыми поселенцами. На самом деле он являлся дважды: в первый раз его переводчик так нарезался виски, что упал, и вождю пришлось отложить выступление на следующий день, когда он и разразился длинной речью в духе Старой Шкуры. Кого-то она позабавила, а кого-то и возмутила, поскольку белым не терпелось вернуться к промывке «своего» золота, а не выслушивать бубнеж старого немытого индейца.
— Арапахо, — говорил между тем вождь, — приветствуют белых людей на землях, принадлежащих арапахо с тех времен, как… — Тут следовало подробнейшее перечисление поколений, проявлений любви духов предков к племени и примеров из истории вперемежку с мифологией. -… Арапахо любят белых людей и относятся к ним как к братьям… — Здесь шел хвалебный перечень бесконечных порций дарового кофе, щедро приправленного сахаром. -… Арапахо счастливы видеть белых людей на земле, которую считают своим домом. Белые люди поставили здесь свой деревянный лагерь, и арапахо, как гостеприимные хозяева, обещают мир и дружбу. Арапахо верят, что белые люди не сделают ничего дурного. Так же они верят, что белые люди скоро уйдут…
В награду вождь получил сигару и обед, который съел, пользуясь ножом и вилкой, а затем вернулся к себе. Вскоре после этого воины арапахо отправились на запад воевать с ютами, а пьяные старатели ввалились в лагерь и изнасиловали десяток женщин. Вернувшись, индейцы страшно возмущались, но так ничего и не предприняли.
Если помните, я не был особым поклонником цивилизации, по крайней мере в Миссури, но здесь, в Денвере, который рос прямо у меня на глазах, я начал испытывать к ней определенное уважение. Люди приезжали и приезжали, строили себе дома, искали золото, богатели, разорялись, пили, веселились, горевали… Короче говоря, поселок золотоискателей становился настоящим городом. Для полноты картины не хватало только церкви.
Все говорило о том, что белые люди, вопреки ожиданиям Малого Ворона, пришли сюда всерьез и надолго. Новый город означал новую победу над ранее бесполезными просторами дикой природы.
По крайней мере, так я тогда думал.
В течение следующего года я не раз слышал о шайенах, хотя ни разу не видел их самих: они держались вдали от мест, охваченных золотой лихорадкой. В Денвер со всех сторон приезжали люди с голодным блеском в глазах, другие же, с потухшим взором, покидали город навсегда… можете представить себе, как это бесконечное движение отразилось на стадах бизонов, от которых индейцы зависят целиком и полностью.
В Денвере индейцев не любили и заинтересовались бы ими лишь в том случае, если бы они вдруг всем племенем решили устроить на городской площади массовое самоубийство. Да, во мне начал просыпаться вкус к белой жизни, когда я увидел, как растут дома там, «где раньше бесцельно бродили дикари и бизоны». Это цитата из опусов одного журналиста тех времен. Но индейцы не причиняли нам никакого вреда, если не считать неприятного запаха и воровства, что в полной мере можно сказать и о первых белых поселенцах Колорадо. Тем не менее в городе то и дело поговаривали о том, чтобы «очистить» окрестные земли от краснокожих, причем, по моим наблюдениям, особо усердствовали не те, кому повезло с золотом, а те, кто, потеряв или пропив свои деньги, не знал теперь, чем себя занять. Разумеется, если вы бросили свой дом, отправились на запад ловить судьбу за хвост, но только набили себе шишек, то виноваты в этом индейцы!
Но вернемся к моим делам. Торговля наша пошла под уклон, так как в Денвере появились конкуренты из Миссури. Товары из Санта-Фе обходились нам теперь дороже, чем те, что эти нахалы продавали у нас под носом. Оно и понятно: в Санта-Фе они попадали из Миссури, а потом к нам — через опасную безводную пустыню — и от этого, естественно, не дешевели. Болт и Рамирес решили отправить меня в Вестпорт на реке Миссури, теперь это Канзас-Сити, за, как они сказали, «более приемлемыми ценами», поскольку не собирались сдаваться без боя.
Я отправился в путь один, с запасной вьючной лошадью, и добрался до Миссури без приключений. С собой я вез целую кучу денег, на которые намеревался закупить товар и нанять мулов для обратного пути. В Вестпорте также не случилось ничего непредвиденного, я приобрел все, что хотел, и недели через две мой караван отправился назад в Колорадо.
В последний день августа мы расположились на полдневный отдых на берегу реки Арканзас, что в Западном Канзасе. Местность это была лишена всякой растительности и просматривалась до горизонта. В поисках хоть клочка тени я забрался под повозку, где и лежал, положив голову на свернутое одеяло и посасывая коротенькую трубочку. Как видите, к моим порокам прибавилось еще и курение. Наверное, я задремал, в чем не было ничего странного, ведь всех нас измучил долгий путь под палящим солнцем. Пробудило же меня ощущение какой-то гнетущей, мертвой тишины. Я не очень-то дружил с головорезами, которые считали, что их нанял ребенок, и хамили мне на каждом шагу. От расправы их удерживал только мой большой кольт.
Вот с этим-то кольтом в руках я и сел на своем ложе, решив, что негодяи смылись со своими мулами и моими товарами.
Но из-под повозки я увидел кожаные краги и пару мокасин с сине-красными полосами. Помнится мне, я видел, как их нашивала костяной иглой Падающая Звезда.
Принадлежали мокасины Красному Загару, я знал это точно, хотя и видел их хозяина лишь до пояса. Полосатые мокасины были не одни, с ними пришли еще пятнадцать или двадцать пар, и выглядели они крайне недружелюбно.
Глава 13. СНОВА ШАЙЕНЫ
Я не спешил выбираться из-под повозки, но, с другой стороны, выбора у меня не было, поскольку ноги в мокасинах окружили ее со всех сторон.
Покинув наконец свое убежище, я оказался нос к носу с Красным Загаром. Его лицо было густо размалевано, но это только помогло мне его узнать.
Надо добавить, что, пока я выбирался на свет божий, два других индейца отобрали у меня кольт и нож. Воины явились явно не с дружескими намерениями: вокруг в самых живописных позах лежали и стояли связанные погонщики мулов, причем ничто не говорило о том, что они пытались оказать хоть какое-то сопротивление.
Возникла довольно деликатная ситуация. Красный Загар продолжал грозно взирать на меня, ожидая, когда же наконец его раскрашенная физиономия повергнет меня, подобно моим соплеменникам, в трепет. Он, похоже, меня не признал.
Моя шляпа упала, и он отлично видел мое лицо. За год у меня начали отрастать усы, но не могли же они изменить мое лицо до неузнаваемости!
Наконец он заговорил, и каждое его слово звучало, как пощечина, а глаза сверкали неприкрытой враждебностью.
— Зачем, — спросил он, разумеется по-шайенски, — ты украл лошадь моего отца?
Только тут я заметил неподалеку индейца, держащего под уздцы купленную мною в Денвере пегую лошадку. Он тоже оказался моим старым знакомым. Мелькающей Тенью, под началом которого я отправился когда-то в свой первый набег на кроу; но и в его глазах горел теперь огонь ненависти.
— Брат, — ответил я Загару, — неужели ты не узнаешь меня?
Мое свободное владение шайенским могло впечатлить кого угодно. Но только не его.
— Вы — белые люди, — сказал он с горечью в голосе. — Мы кормили вас, когда вы голодали, а потом желтый песок свел вас с ума. Вы стали воровать наших лошадей. Белые люди — плохие люди, и они не братья нам.
Остальные одобрительно заворчали. Не понимая, почему вдруг шайены так окрысились на всех белых оптом и в розницу, я поведал ему всю правду о том, как получил лошадь, не переставая при этом называть его братом.
Мои слова, похоже, начали проникать сквозь его толстый череп, покрытый роскошным боевым убором из орлиных перьев, и, после очередных жалоб на белых людей, сопровождаемых недвусмысленными жестами правой руки, сжимавшей карабин, а также после того, как я уже стал терять надежду, поскольку державшие меня индейцы вели себя все злее и решительнее, он сказал с оттенком личной обиды:
— Но почему ты так упорно зовешь меня братом? Мне это не нравится. Я не твой брат. Я — Человек!
А краснокожий детина, выкручивавший мне правую руку, красноречиво указал на свой пояс со светловолосыми скальпами, которые никак не могли принадлежать когда-то пауни, добавил:
— Давай сначала убьем его, а уж затем поговорим.
Его я не знал, но среди прочих увидел Веселого Медведя, Тощего Человека и Несущегося Быка. Последний держал мою левую руку.
— Что ж, — холодно ответил я, — значит, Люди не верят больше бледнолицым. Ни тем, кто причинил им вред, ни тем, кто был их братом. Всего лишь два снега назад я жил в палатке Старой Шкуры, охотился и сражался вместе с Людьми и едва не погиб за них. Язык Людей стал лжив, как язык змеи, и сейчас вы скажете мне, что никогда не слышали о Маленьком Большом Человеке.
— В битве с Длинными Ножами он скакал рядом со мной, — ответил Красный Загар, — сея ужас среди бледнолицых. Они убили его, но прежде он успел окрасить кровью несчетное множество голубых мундиров. Но белым людям не удалось надругаться над его телом: он обратился в ласточку и умчался в небесную высь.
— Говорят тебе, — заорал я, — что Маленький Большой Человек стоит сейчас перед тобой! Как бы иначе я вообще узнал о его существовании?
— О нем знали все, — ответил Красный Загар с чисто краснокожим упорством. — Он великий герой Людей. Все знают Людей, значит, все знают его. Нам больше не о чем говорить, — он переложил ружье в левую руку, а правую опустил на рукоятку ножа для скальпирования. — Ты не просто вор, крадущий наших лошадей, а еще и гнусный лжец. А в придачу — дурак. Я сам видел, как Маленький Большой Человек ударился оземь и превратился в птицу! И ты не можешь быть им. Кроме того, ты — белый. А Маленький Большой Человек принадлежал к племени Людей.
— Посмотри на меня внимательнее, — взмолился я.
— Да, — невозмутимо ответствовал Красный Загар, — у Маленького Большого Человека была светлая кожа, но это не значит, что он белый. И что мне на тебя смотреть? Ты — это ты, а он — это он.
Да, черт возьми, так все оно и было. Даже самый упрямый на свете мул не так непрошибаем, как проклятый индеец. Что мне оставалось делать? Я опять открыл было рот, но Красный Загар пригрозил отрезать мне язык, если я не прекращу свою ложь, что, кстати, доставило огромное удовольствие типу, вцепившемуся в мою правую руку. Когда я убил того кроу на берегу, он был еще ребенком… И тут внезапно я узнал его. Это был Грязный Нос, которому я тогда подарил лошадь.
Красный Загар уже достал свой нож. Я затравленно посмотрел на Грязного Носа. Черт возьми, стоит попытаться!
— А где та гнедая, что я отдал тебе на Пыльной реке? — спросил я его.
Его взор из свирепого стал растерянным, и он ответил:
— Ее украли пауни два снега назад, когда мы стояли у Холма Старой Скво.
— Ты слышал? — обратился я к Красному Загару.
Даже боевая раскраска не смогла скрыть его внезапную бледность.
— Это правда, — сказал он. — И я не могу этого понять.
Я поспешил привести целую кучу подробностей и фактов, о которых мог знать только индеец, но он, казалось, даже не слышал. Одно хорошо, он убрал свой нож. Та гнедая лошадь спасла мне жизнь или как минимум язык. Человеческая жизнь ценилась тогда мало, но лошади… Лошади были всем.
Индейцы решили отвезти меня в свой лагерь и предоставить старикам решать мою судьбу. Меня не связали и особо не охраняли, но и не вернули оружие. Что сталось с погонщиками мулов, спрашиваете вы? А как вы думаете?
Всех лошадей разобрали, и я был вынужден снова обратиться к Красному Загару:
— А на чем поеду я?
Для бедняги это оказалось настоящей проблемой. Его голову переполняли сомнения по поводу моей личности, и он просто не мог думать ни о чем другом.
Он растерянно взглянул на меня.
— Здесь, между ушами, поселилась большая боль, — сказал Красный Загар и ударил себя ладонью по лбу, видимо для того, чтобы мне стало яснее, где именно она поселилась. Только тут я понял, до чего же он туп. Мальчишкой я видел в нем кладезь мудрости и знаний, ведь именно он учил меня обращаться с луком и ездить верхом. Но, как выяснилось, во всем остальном он был полным профаном.
— Я не собираюсь идти пешком, — пояснил я свою мысль, — и не надейся.
Можете представить себе, как он, должно быть, жалел, что не успел отрезать мне язык и тем самым спасти себя от лишних забот.
— Садись позади меня, — пришел к нему на выручку Грязный Нос, безоговорочно поверивший мне после упоминания о гнедой лошади.
Так я и поступил.
Мы ехали около двух часов в северном направлении, пока не достигли чахлого ручейка, на противоположном берегу которого стояли палатки лагеря Старой Шкуры. Я не увидел ничего нового, но Боже правый, неужели он всегда был таким ободранным? И не правда ли странно, что ударившее мне в нос зловоние поразило меня теперь куда больше, чем когда я, десятилетним мальчишкой, впервые попал к индейцам? Как описать вам силу этого запаха? Не знаю. Скажу лишь, что он даже на расстоянии перебивал вонь Грязного Носа, за спиной которого я сидел.
Вскоре мы подъехали к хорошо знакомому типи вождя, бывшему мне домом пять долгих лет. Вокруг, как прежде, шныряли грязные дети и желтые собаки, но по самому виду лагеря мне показалось, что неудачи продолжают преследовать Старую Шкуру.
Я немного нервничал, так как в отличие от белых долгие приятельские и даже почти семейные отношения у индейцев мало что значат, и исход мог быть любым. Наконец Грязный Нос спешился, и я последовал его примеру.
Вместе с толпой воинов я оказался внутри палатки, где царила полная темень, так как огонь еще не разожгли. Мы, как и положено, застыли у порога, и тут из черных недр жилища раздался голос Старой Шкуры:
Покинув наконец свое убежище, я оказался нос к носу с Красным Загаром. Его лицо было густо размалевано, но это только помогло мне его узнать.
Надо добавить, что, пока я выбирался на свет божий, два других индейца отобрали у меня кольт и нож. Воины явились явно не с дружескими намерениями: вокруг в самых живописных позах лежали и стояли связанные погонщики мулов, причем ничто не говорило о том, что они пытались оказать хоть какое-то сопротивление.
Возникла довольно деликатная ситуация. Красный Загар продолжал грозно взирать на меня, ожидая, когда же наконец его раскрашенная физиономия повергнет меня, подобно моим соплеменникам, в трепет. Он, похоже, меня не признал.
Моя шляпа упала, и он отлично видел мое лицо. За год у меня начали отрастать усы, но не могли же они изменить мое лицо до неузнаваемости!
Наконец он заговорил, и каждое его слово звучало, как пощечина, а глаза сверкали неприкрытой враждебностью.
— Зачем, — спросил он, разумеется по-шайенски, — ты украл лошадь моего отца?
Только тут я заметил неподалеку индейца, держащего под уздцы купленную мною в Денвере пегую лошадку. Он тоже оказался моим старым знакомым. Мелькающей Тенью, под началом которого я отправился когда-то в свой первый набег на кроу; но и в его глазах горел теперь огонь ненависти.
— Брат, — ответил я Загару, — неужели ты не узнаешь меня?
Мое свободное владение шайенским могло впечатлить кого угодно. Но только не его.
— Вы — белые люди, — сказал он с горечью в голосе. — Мы кормили вас, когда вы голодали, а потом желтый песок свел вас с ума. Вы стали воровать наших лошадей. Белые люди — плохие люди, и они не братья нам.
Остальные одобрительно заворчали. Не понимая, почему вдруг шайены так окрысились на всех белых оптом и в розницу, я поведал ему всю правду о том, как получил лошадь, не переставая при этом называть его братом.
Мои слова, похоже, начали проникать сквозь его толстый череп, покрытый роскошным боевым убором из орлиных перьев, и, после очередных жалоб на белых людей, сопровождаемых недвусмысленными жестами правой руки, сжимавшей карабин, а также после того, как я уже стал терять надежду, поскольку державшие меня индейцы вели себя все злее и решительнее, он сказал с оттенком личной обиды:
— Но почему ты так упорно зовешь меня братом? Мне это не нравится. Я не твой брат. Я — Человек!
А краснокожий детина, выкручивавший мне правую руку, красноречиво указал на свой пояс со светловолосыми скальпами, которые никак не могли принадлежать когда-то пауни, добавил:
— Давай сначала убьем его, а уж затем поговорим.
Его я не знал, но среди прочих увидел Веселого Медведя, Тощего Человека и Несущегося Быка. Последний держал мою левую руку.
— Что ж, — холодно ответил я, — значит, Люди не верят больше бледнолицым. Ни тем, кто причинил им вред, ни тем, кто был их братом. Всего лишь два снега назад я жил в палатке Старой Шкуры, охотился и сражался вместе с Людьми и едва не погиб за них. Язык Людей стал лжив, как язык змеи, и сейчас вы скажете мне, что никогда не слышали о Маленьком Большом Человеке.
— В битве с Длинными Ножами он скакал рядом со мной, — ответил Красный Загар, — сея ужас среди бледнолицых. Они убили его, но прежде он успел окрасить кровью несчетное множество голубых мундиров. Но белым людям не удалось надругаться над его телом: он обратился в ласточку и умчался в небесную высь.
— Говорят тебе, — заорал я, — что Маленький Большой Человек стоит сейчас перед тобой! Как бы иначе я вообще узнал о его существовании?
— О нем знали все, — ответил Красный Загар с чисто краснокожим упорством. — Он великий герой Людей. Все знают Людей, значит, все знают его. Нам больше не о чем говорить, — он переложил ружье в левую руку, а правую опустил на рукоятку ножа для скальпирования. — Ты не просто вор, крадущий наших лошадей, а еще и гнусный лжец. А в придачу — дурак. Я сам видел, как Маленький Большой Человек ударился оземь и превратился в птицу! И ты не можешь быть им. Кроме того, ты — белый. А Маленький Большой Человек принадлежал к племени Людей.
— Посмотри на меня внимательнее, — взмолился я.
— Да, — невозмутимо ответствовал Красный Загар, — у Маленького Большого Человека была светлая кожа, но это не значит, что он белый. И что мне на тебя смотреть? Ты — это ты, а он — это он.
Да, черт возьми, так все оно и было. Даже самый упрямый на свете мул не так непрошибаем, как проклятый индеец. Что мне оставалось делать? Я опять открыл было рот, но Красный Загар пригрозил отрезать мне язык, если я не прекращу свою ложь, что, кстати, доставило огромное удовольствие типу, вцепившемуся в мою правую руку. Когда я убил того кроу на берегу, он был еще ребенком… И тут внезапно я узнал его. Это был Грязный Нос, которому я тогда подарил лошадь.
Красный Загар уже достал свой нож. Я затравленно посмотрел на Грязного Носа. Черт возьми, стоит попытаться!
— А где та гнедая, что я отдал тебе на Пыльной реке? — спросил я его.
Его взор из свирепого стал растерянным, и он ответил:
— Ее украли пауни два снега назад, когда мы стояли у Холма Старой Скво.
— Ты слышал? — обратился я к Красному Загару.
Даже боевая раскраска не смогла скрыть его внезапную бледность.
— Это правда, — сказал он. — И я не могу этого понять.
Я поспешил привести целую кучу подробностей и фактов, о которых мог знать только индеец, но он, казалось, даже не слышал. Одно хорошо, он убрал свой нож. Та гнедая лошадь спасла мне жизнь или как минимум язык. Человеческая жизнь ценилась тогда мало, но лошади… Лошади были всем.
Индейцы решили отвезти меня в свой лагерь и предоставить старикам решать мою судьбу. Меня не связали и особо не охраняли, но и не вернули оружие. Что сталось с погонщиками мулов, спрашиваете вы? А как вы думаете?
Всех лошадей разобрали, и я был вынужден снова обратиться к Красному Загару:
— А на чем поеду я?
Для бедняги это оказалось настоящей проблемой. Его голову переполняли сомнения по поводу моей личности, и он просто не мог думать ни о чем другом.
Он растерянно взглянул на меня.
— Здесь, между ушами, поселилась большая боль, — сказал Красный Загар и ударил себя ладонью по лбу, видимо для того, чтобы мне стало яснее, где именно она поселилась. Только тут я понял, до чего же он туп. Мальчишкой я видел в нем кладезь мудрости и знаний, ведь именно он учил меня обращаться с луком и ездить верхом. Но, как выяснилось, во всем остальном он был полным профаном.
— Я не собираюсь идти пешком, — пояснил я свою мысль, — и не надейся.
Можете представить себе, как он, должно быть, жалел, что не успел отрезать мне язык и тем самым спасти себя от лишних забот.
— Садись позади меня, — пришел к нему на выручку Грязный Нос, безоговорочно поверивший мне после упоминания о гнедой лошади.
Так я и поступил.
Мы ехали около двух часов в северном направлении, пока не достигли чахлого ручейка, на противоположном берегу которого стояли палатки лагеря Старой Шкуры. Я не увидел ничего нового, но Боже правый, неужели он всегда был таким ободранным? И не правда ли странно, что ударившее мне в нос зловоние поразило меня теперь куда больше, чем когда я, десятилетним мальчишкой, впервые попал к индейцам? Как описать вам силу этого запаха? Не знаю. Скажу лишь, что он даже на расстоянии перебивал вонь Грязного Носа, за спиной которого я сидел.
Вскоре мы подъехали к хорошо знакомому типи вождя, бывшему мне домом пять долгих лет. Вокруг, как прежде, шныряли грязные дети и желтые собаки, но по самому виду лагеря мне показалось, что неудачи продолжают преследовать Старую Шкуру.
Я немного нервничал, так как в отличие от белых долгие приятельские и даже почти семейные отношения у индейцев мало что значат, и исход мог быть любым. Наконец Грязный Нос спешился, и я последовал его примеру.
Вместе с толпой воинов я оказался внутри палатки, где царила полная темень, так как огонь еще не разожгли. Мы, как и положено, застыли у порога, и тут из черных недр жилища раздался голос Старой Шкуры: