Страница:
С тех пор как я спас ему жизнь, я просто не имел права ничего от него принимать, и я отвернулся. Тогда он встал и подошел сам.
— Вот, — сказал Маленький Медведь, — мой подарок Маленькому Большому Человеку.
Я не видел, что он там держал за спиной, и подался вперед, пытаясь это рассмотреть. В тот же миг он с идиотским смехом бросил мне прямо в лицо большой волосатый скальп убитого мною кроу.
— Ты глупо поступил, Маленький Медведь, — еле выговорил я. — Ты дурак.
— Да ну? А мне кажется, шутка удалась. Это замечательный скальп, я сам натер его мускусом. Понюхай, если не веришь. Он твой. Я снял его, но принадлежит он тебе. Ты убил врага и спас мне жизнь. Я готов сделать для тебя все, что угодно, только попроси. Ты можешь забрать мою лошадь и лучшее одеяло. Я буду стеречь твоих лошадей.
Меня все еще колотило от его идиотского фортеля со скальпом, хотя я и знал, что это излюбленная шутка индейцев. Но дело не в самой шутке, а в том, как он разыграл ее. В каждом его слове сквозила злоба. Поэтому я ни на секунду не поверил в его кажущееся дружелюбие.
— Тебе известно, что ни один Человек не платит другому за свою спасенную жизнь.
— Да, — ответил Маленький Медведь с угрозой, — но ты-то белый.
В языке шайенов нет бранных слов, а самым оскорбительным является назвать мужчину женщиной, трусом и так далее, но даже в самом страшном гневе я и не думал применять эти эпитеты к Маленькому Медведю. Но его последний довод был неоспорим. Я и сам так часто думал. Знаете, как те женщины, что берут деньги за ночь, проведенную с мужчиной, но сами себя шлюхами не называют.
Однако я знал, что, по понятиям моего нового племени, нет худшей судьбы, чем не быть шайеном. Маленький Медведь задел меня за живое. Мне следовало бы ответить на это по-индейски — бить обидчика до тех пор, пока он не извинится и не признает публично моего превосходства. Но Маленький Медведь сам верил в свое обвинение лишь наполовину. Он бешено завидовал моим успехам и просто кинул мне в лицо самое страшное оскорбление, какое смог придумать. И сыграй я сейчас по правилам, он оказался бы в совершенно идиотском положении: ЕМУ пришлось бы всем доказывать, что он — шайен, поскольку я это уже сделал.
Но я ответил ему так:
— Ты дурак, но твои слова — правда. Ты обязан мне жизнью И тебе не удастся расплатиться со мной скальпом, одеялом или всеми своими лошадьми. Платой за подаренную жизнь может быть только жизнь. И, когда мне понадобится твоя жизнь, я скажу тебе об этом.
Он засунул скальп кроу за пояс и встал.
— Я услышал тебя, — произнес Маленький Медведь и ушел по направлению к лагерю.
Я высказался столь резко, потому что был страшно зол и хотел побольнее ущемить своего врага. Честное слово, не знаю, что именно я имел тогда в виду. Скорее всего, это был просто детский блеф. Я быстро забыл о нем, помня лишь мерзкую выходку Маленького Медведя, но затем и она выветрилась из моей памяти, поскольку обидчик не подавал больше повода для моего недовольства. Он больше не пускал в меня игрушечные стрелы, не клал колючки под седло моей лошади и всем своим поведением показывал, что считает меня настоящим Человеком, причем столь же убедительно, сколь еще совсем недавно пытался доказать обратное.
Но Маленький Медведь никогда не забывал мне сказанного тогда на бугорке у берега Пыльной реки, и двадцать лет спустя в пятидесяти милях от места, где мы сидели с ним в ту ночь, он отплатил мне сполна.
Я уже упоминал, что начал интересоваться девчонками. Однако произошло это тогда, когда я уже не мог и близко подойти к шайенке моего возраста. Как только у девочки начинаются месячные, взрослые индейцы сразу же изолируют ее от мальчишек, она проводит все свое время в компании матери и теток и до самой свадьбы носит между ног прикрепленное к поясу подобие тряпичного подгузника. (Она надевает его и после брака, когда мужа нет дома. ) Все, что можно было сделать, — это стараться попасться предмету своего любопытства на глаза, когда последнего выводили на прогулку. Вы небось уверены, что у индейцев все происходит, как у кроликов. Ничуть не бывало. Их кодекс любви и брака куда строже нашего.
Когда Маленький Медведь ушел в поселок, я немного остыл и принялся думать о девице по имени Хоувахех, что в переводе означает, как ни странно, Ничто. Когда мы были меньше и играли в лагерь, мне часто приходилось выбирать Ничто в качестве «жены», так как остальные мальчишки быстро расхватывали всех смазливых девчонок, а Ничто была сказочно уродлива. Но, как часто случается с маленькими девочками, пришел некий волшебный день, и она вдруг стала красива и грациозна, как олененок. И стоит ли говорить, что я ей нравился, когда не обращал на нее ни малейшего внимания, а теперь она потеряла ко мне всяческий интерес.
Но так вот сидя и размышляя, я ничем не мог помочь ни себе, ни Ничто. Я встал, отряхнулся и отправился в лагерь. У крайней палатки сидела собака, вдохновенно отвечая ночной песне койота. Дурная псина и не подозревала, что выдает местонахождение племени разведчикам кроу. Я погрозил ей пальцем и сказал:
— Это не по-шайенски!
Пес захлопнул челюсти и ушел, обиженно поджав хвост.
Огонь в моем типи давно уже погас, все спали. Недалеко от входа я нащупал свою постель и залез в нее, но тут же подумал, что ошибся, поскольку в ней уже кто-то был. Это оказался Маленький Конь, который всегда спал слева от меня.
Он проснулся и шепнул:
— Не уходи, это твоя постель.
— Какая разница, — ответил я, — спи дальше, а я найду себе что-нибудь еще.
— Значит, ты уходишь? — спросил Маленький Конь, и в его голосе мне послышалось разочарование.
Я закутался в первую попавшуюся свободную шкуру и уснул, не думая больше ни о чем. Когда шайены видят, что мужчина начинает проявлять несвойственные его полу наклонности, они не осуждают его и ни к чему не принуждают. Таких людей называют «хееманех», то есть полумужчина, полуженщина. К ним даже относятся с симпатией, поскольку они, как правило, всегда веселы, общительны и готовы помочь в приготовлении приворотного зелья, так как обладают особыми знаниями, передаваемыми молодым хееманех от старших. Также им позволено носить женскую одежду и выходить замуж за других мужчин.
Вскоре после этого случая Маленький Конь начал проходить курс обучения хееманех. Впрочем, тогда он мог просто перепутать постели, не имея ничего такого на уме. Но, как бы там ни было, в этом смысле он никогда не казался мне привлекательным.
Глава 7. МЫ СРАЖАЕМСЯ С КАВАЛЕРИЕЙ
— Вот, — сказал Маленький Медведь, — мой подарок Маленькому Большому Человеку.
Я не видел, что он там держал за спиной, и подался вперед, пытаясь это рассмотреть. В тот же миг он с идиотским смехом бросил мне прямо в лицо большой волосатый скальп убитого мною кроу.
— Ты глупо поступил, Маленький Медведь, — еле выговорил я. — Ты дурак.
— Да ну? А мне кажется, шутка удалась. Это замечательный скальп, я сам натер его мускусом. Понюхай, если не веришь. Он твой. Я снял его, но принадлежит он тебе. Ты убил врага и спас мне жизнь. Я готов сделать для тебя все, что угодно, только попроси. Ты можешь забрать мою лошадь и лучшее одеяло. Я буду стеречь твоих лошадей.
Меня все еще колотило от его идиотского фортеля со скальпом, хотя я и знал, что это излюбленная шутка индейцев. Но дело не в самой шутке, а в том, как он разыграл ее. В каждом его слове сквозила злоба. Поэтому я ни на секунду не поверил в его кажущееся дружелюбие.
— Тебе известно, что ни один Человек не платит другому за свою спасенную жизнь.
— Да, — ответил Маленький Медведь с угрозой, — но ты-то белый.
В языке шайенов нет бранных слов, а самым оскорбительным является назвать мужчину женщиной, трусом и так далее, но даже в самом страшном гневе я и не думал применять эти эпитеты к Маленькому Медведю. Но его последний довод был неоспорим. Я и сам так часто думал. Знаете, как те женщины, что берут деньги за ночь, проведенную с мужчиной, но сами себя шлюхами не называют.
Однако я знал, что, по понятиям моего нового племени, нет худшей судьбы, чем не быть шайеном. Маленький Медведь задел меня за живое. Мне следовало бы ответить на это по-индейски — бить обидчика до тех пор, пока он не извинится и не признает публично моего превосходства. Но Маленький Медведь сам верил в свое обвинение лишь наполовину. Он бешено завидовал моим успехам и просто кинул мне в лицо самое страшное оскорбление, какое смог придумать. И сыграй я сейчас по правилам, он оказался бы в совершенно идиотском положении: ЕМУ пришлось бы всем доказывать, что он — шайен, поскольку я это уже сделал.
Но я ответил ему так:
— Ты дурак, но твои слова — правда. Ты обязан мне жизнью И тебе не удастся расплатиться со мной скальпом, одеялом или всеми своими лошадьми. Платой за подаренную жизнь может быть только жизнь. И, когда мне понадобится твоя жизнь, я скажу тебе об этом.
Он засунул скальп кроу за пояс и встал.
— Я услышал тебя, — произнес Маленький Медведь и ушел по направлению к лагерю.
Я высказался столь резко, потому что был страшно зол и хотел побольнее ущемить своего врага. Честное слово, не знаю, что именно я имел тогда в виду. Скорее всего, это был просто детский блеф. Я быстро забыл о нем, помня лишь мерзкую выходку Маленького Медведя, но затем и она выветрилась из моей памяти, поскольку обидчик не подавал больше повода для моего недовольства. Он больше не пускал в меня игрушечные стрелы, не клал колючки под седло моей лошади и всем своим поведением показывал, что считает меня настоящим Человеком, причем столь же убедительно, сколь еще совсем недавно пытался доказать обратное.
Но Маленький Медведь никогда не забывал мне сказанного тогда на бугорке у берега Пыльной реки, и двадцать лет спустя в пятидесяти милях от места, где мы сидели с ним в ту ночь, он отплатил мне сполна.
Я уже упоминал, что начал интересоваться девчонками. Однако произошло это тогда, когда я уже не мог и близко подойти к шайенке моего возраста. Как только у девочки начинаются месячные, взрослые индейцы сразу же изолируют ее от мальчишек, она проводит все свое время в компании матери и теток и до самой свадьбы носит между ног прикрепленное к поясу подобие тряпичного подгузника. (Она надевает его и после брака, когда мужа нет дома. ) Все, что можно было сделать, — это стараться попасться предмету своего любопытства на глаза, когда последнего выводили на прогулку. Вы небось уверены, что у индейцев все происходит, как у кроликов. Ничуть не бывало. Их кодекс любви и брака куда строже нашего.
Когда Маленький Медведь ушел в поселок, я немного остыл и принялся думать о девице по имени Хоувахех, что в переводе означает, как ни странно, Ничто. Когда мы были меньше и играли в лагерь, мне часто приходилось выбирать Ничто в качестве «жены», так как остальные мальчишки быстро расхватывали всех смазливых девчонок, а Ничто была сказочно уродлива. Но, как часто случается с маленькими девочками, пришел некий волшебный день, и она вдруг стала красива и грациозна, как олененок. И стоит ли говорить, что я ей нравился, когда не обращал на нее ни малейшего внимания, а теперь она потеряла ко мне всяческий интерес.
Но так вот сидя и размышляя, я ничем не мог помочь ни себе, ни Ничто. Я встал, отряхнулся и отправился в лагерь. У крайней палатки сидела собака, вдохновенно отвечая ночной песне койота. Дурная псина и не подозревала, что выдает местонахождение племени разведчикам кроу. Я погрозил ей пальцем и сказал:
— Это не по-шайенски!
Пес захлопнул челюсти и ушел, обиженно поджав хвост.
Огонь в моем типи давно уже погас, все спали. Недалеко от входа я нащупал свою постель и залез в нее, но тут же подумал, что ошибся, поскольку в ней уже кто-то был. Это оказался Маленький Конь, который всегда спал слева от меня.
Он проснулся и шепнул:
— Не уходи, это твоя постель.
— Какая разница, — ответил я, — спи дальше, а я найду себе что-нибудь еще.
— Значит, ты уходишь? — спросил Маленький Конь, и в его голосе мне послышалось разочарование.
Я закутался в первую попавшуюся свободную шкуру и уснул, не думая больше ни о чем. Когда шайены видят, что мужчина начинает проявлять несвойственные его полу наклонности, они не осуждают его и ни к чему не принуждают. Таких людей называют «хееманех», то есть полумужчина, полуженщина. К ним даже относятся с симпатией, поскольку они, как правило, всегда веселы, общительны и готовы помочь в приготовлении приворотного зелья, так как обладают особыми знаниями, передаваемыми молодым хееманех от старших. Также им позволено носить женскую одежду и выходить замуж за других мужчин.
Вскоре после этого случая Маленький Конь начал проходить курс обучения хееманех. Впрочем, тогда он мог просто перепутать постели, не имея ничего такого на уме. Но, как бы там ни было, в этом смысле он никогда не казался мне привлекательным.
Глава 7. МЫ СРАЖАЕМСЯ С КАВАЛЕРИЕЙ
На следующий день на нас напали кроу, мы славно с ними повоевали и, окрыленные победой, решили подраться с кем-нибудь еще. Так мы сразились с ютами и шошонами, а затем, выменяв несколько лошадей у черноногих, разбили и их. После каждой удачной схватки, в которой удавалось убить много врагов, шайены ходили раздувшись от гордости, но были злы и неприветливы, когда доставалось им. В последнем случае вопли плакальщиков не стихали до самого утра. Индейцы вообще любят повоевать, но терпеть не могут терять в сражениях друзей и близких. Они действительно относятся друг к другу с большой теплотой. Что же до врага, то его они ненавидят, как такового, однако ни за что не променяют ни на кого другого.
По поводу каждой победы шайены устраивали празднества. Если битва произошла неподалеку от нашего лагеря, женщины и дети бродили по полю боя с дубинками в руках и добивали раненых врагов, отрезая у них в качестве сувениров носы, уши и более интимные части тела. Они получали от этого истинное удовольствие. Да, доведись вам повидать столько, сколько мне, вы бы тоже ко всему привыкли.
Бизонья Лежка, добрая душа, заботилась обо мне как родная мать. Сколько раз прижимала она меня к своему толстому животу, и ее луноподобное лицо озарялось ласковой улыбкой. Она стремилась подсовывать мне самые лакомые куски, укрывала меня по ночам шкурами, чинила мою одежду… Она была женщиной до мозга костей, как Старая Шкура — мужчиной. Но что бы вы подумали, увидев, как это милейшее создание вспарывает животы беспомощным кроу и выпускает им кишки?
Я скажу вам что: да ничего. Я довольно быстро привык к подобному зрелищу. Кстати, ни кроу, ни юты, ни шошоны и не думали протестовать, поскольку и сами занимались тем же самым. Так какое же, черт возьми, мне до этого дело? Вы, конечно, помните отношение Старой Шкуры к бледнолицым: их поступки были непонятны ему, но он допускал, что в них может быть какой-то смысл. И я не собирался позволять индейцу превзойти меня в терпимости. Так что, когда Бизонья Лежка или кто-нибудь из краснокожих подростков возвращался из прерии, сияя от гордости и волоча за собой ту или иную часть человеческого тела, мне оставалось лишь восторгаться вместе со всеми.
Нет, моя проблема была посерьезнее. Еще не став взрослым, я уже успел убить «своего» врага и теперь при всем желании не смог бы отвертеться от участия во всех происходящих сражениях и драках. Становиться хееманех, вроде Маленького Коня, мне тоже не хотелось, так что выбора у меня просто не оставалось. Вот я и старался, не будучи все-таки шайеном, убивать как можно меньше.
Кроме того, я пытался сохранить в себе хоть что-то от цивилизации предков, не делая при этом ничего такого, что могло бы не понравиться моим друзьям дикарям. Очень рискованная затея, уверяю вас. Зачастую просто не удавалось избежать участия во всяких варварских мероприятиях, если вы понимаете, что я имею в виду. А, ни черта вы не понимаете! Ну ладно, ладно, скажу: как ни мерзко это звучит, но мне то и дело приходилось снимать скальпы. Причем нелишне заметить, что жертва далеко не всегда была мертва или хотя бы без сознания, а нож не всегда достаточно остр, чтобы не издавать жуткий скрежещущий звук, не говоря уж о звуке, с которым скальп расстается с черепом. Бог свидетель, никогда бы я этим не занимался, но проклятый Маленький Медведь всякий раз маячил где-то неподалеку, следя за тем, чтобы я не смел манкировать святой обязанностью каждого шайена. К пятнадцати годам у него скопилось уже столько скальпов, что даже с небольшого расстояния казалось, будто он весь покрыт волосами, как гризли.
Но я не собираюсь уделять скальпам слишком много внимания. К счастью для меня, существовал выход, вполне законно освобождавший воина от этой кровавой процедуры и даже ценившийся выше нее, поскольку был связан с куда большим риском. Речь идет о так называемом «нанесении ударов» (в буквальном переводе с шайенского), и выглядело это так: воин на лошади врывается в самую гущу врагов и, раздавая налево и направо удары рукоятью томагавка или легкой дубинкой, расчищает дорогу себе и тем, кто едет за ним. Врагов при этом, как правило, не убивали… Вообще, если попытаться описать образ жизни шайенов одной-единственной расхожей фразой, то вполне можно сказать, что они постоянно искали на собственную задницу приключений.
Всякий раз, когда я хотел увильнуть от почетной обязанности скальпирования, я брался за «нанесение ударов», но, разумеется, старался держаться вторым, а еще лучше — четвертым или пятым. Первым мог ехать разве что полный идиот. Собственная жизнь всегда представляла для меня неоспоримую ценность, и я даже и не думал состязаться с признанными мастерами этого дела, например с Койотом, который слыл просто непревзойденным героем, оставив далеко позади Маленького Медведя со всем его волосатым богатством. Последний изо всех сил пытался не отставать, но всегда в последний момент не мог сдержаться и, вместо того, чтобы нанести удар рукояткой, пускал в ход сам томагавк. А Койот, практически безоружный, врезался в самую кучу врагов и, орудуя одной лишь легкой дубинкой, умудрялся выйти из боя, не получив ни царапины. Все знали, что он владел могущественным талисманом.
Я мог бы часами рассказывать обо всяких интереснейших эпизодах войны, но они слишком будоражат души тех, кто ни разу не рисковал своей шкурой, а для тех, кто прожил жизнь, похожую на мою, воевать — все равно что для вас сидеть за рулем спортивного авто, поэтому я воздержусь. Не стану говорить и о своих многочисленных ранах, шрамы от которых до сих пор на моем теле, как поблекшие татуировки.
Тем самым летом, когда мы стояли лагерем на Пыльной реке, полковник Харни напал на стоянку черных сиу у Голубой реки, что неподалеку от Северного плато, и убил восемьдесят человек. Сразу надо сказать, что это было дружественное белым племя (иначе они бы его просто не нашли), поэтому и не оказало сопротивления (иначе потери не были бы столь ужасны). Больше всех пострадали женщины и дети, так как воины поспешили ретироваться, уводя лошадей. Это звучит по-идиотски, но виной всему оказалось невежество. Я говорю и о белых, и о индейцах. Женщин убивает только трус, но солдат тех времен, влетая на полном скаку во «вражеский» лагерь, не всегда успевал распознать, где кто, а дети… дети были единственными, кто решил принять вызов с оружием в руках.
Что же до бежавших воинов, то и здесь не все так просто. Надо знать, как индейцы вообще воюют между собой: одно племя нападает, а другое отступает, а затем они меняются местами. Это позволяет свести к минимуму случайные жертвы и дает всем равные шансы. Армия же воюет по своим законам, не имея ни малейшего понятия о законах индейских, да даже если бы и имела, то все произошло бы точно так же. А все потому, что бледнолицый не получает никакого удовольствия от войны как таковой, она для него лишь инструмент, средство проложить себе дорогу. Он охотится за душой врага, а не за телом. Сломить, унизить навсегда — вот его цель. Этим занимаются и военные, и пацифисты, которых, кстати, среди шайенов не было да и быть не могло, так как война для индейцев — часть жизни и дает племени много новых лошадей. Власть и могущество в понимании бледнолицых их абсолютно не интересовали.
У себя на Пыльной реке мы мгновенно узнали обо всем случившемся, вот только не спрашивайте меня как. Не знаю. Я никогда не мог понять, каким образом индейцы всегда обо всем узнают, и просто принимал это как данность. Впрочем, на этот раз Красная Собака сообщил мне по секрету, что ему все рассказал один знакомый орел, которого он поймал сегодня утром. Ловить орлов особая и весьма почетная профессия среди шайенов. Минуты две спустя новость облетела весь лагерь. Вожди не стали собирать совет, поскольку, с одной стороны, не явился никто из сиу, дабы предложить план совместных действий, а с другой — события доказали мудрость и предусмотрительность Старой Шкуры, предпочитавшего держаться подальше от белых, не предоставляя им тем самым возможности нарушить былые обещания.
Мы не меняли стоянку до конца года, так как местность эта была куда лучше, чем на плато, и изобиловала оленями, медведями и дровами, так как предгорье Бигхорна лежало всего милях в шестидесяти к западу; его пурпурное осеннее основание заканчивалось у самых облаков серебристой короной, которая, тая летом на солнце, в избытке давала чистую пресную воду.
Однако и холодало здесь тоже быстрее, чем в других местах. Помню, как-то мы вчетвером, возвращаясь с охоты, случайно наткнулись на шестерых кроу. День выдался на редкость прохладный, и, когда мы лениво потянулись за нашими луками, кроу ответили на языке знаков: «Куда торопиться? Сразимся, когда потеплеет!» — и спокойно отправились восвояси. Мы вздохнули с облегчением.
Когда же наступали настоящие морозы и дыхание, слетая с губ, тут же оседало инеем на одежде, мы почти не вылезали из палаток и питались заготовленными с лета вяленым на солнце мясом и салом. Все, что могло дать тепло, ценилось страшно дорого. Помните, я рассказывал об охоте на антилоп? Так вот та самая жирная девица потребовала от своего ухажера шесть лошадей и еще целую кучу подарков (оставшихся у ее семьи) за согласие выйти за него замуж…
Однажды, когда Ничто выпорхнула из своего типи, чтобы набрать снега в котелок, я тут же оказался поблизости и, подражая голосам птиц, попытался привлечь ее внимание. Но она и не посмотрела в мою сторону, а вскоре появилась ее ма, которая запустила в меня только что обглоданной костью: иди, мол, отсюда, противный мальчишка, знаем мы, что у тебя на уме! На этом моя любовная эпопея той зимы и закончилась.
К наступлению первых теплых дней все мы — мужчины, женщины, дети и животные — изрядно обленились и обрюзгли, а наши языки страсть как изголодались по свежей пище. Никогда не ждешь весны так, как когда ты молод и охоч до развлечений. Старая Шкура к таковым уже не относился, но жизненные соки проснулись и в нем, причем даже прежде, чем лопнули почки на деревьях, и он подарил своей младшей жене, Белой Корове, очередного ребенка. До сих пор, говоря о его отпрысках, я упоминал лишь Красного Загара да Маленького Коня, ведь с ними я общался больше, чем с прочими, но вся их армия была примечательно многочисленна, разнокалиберна и разновозрастна.
Падающая Звезда, жена Красного Загара, тоже ходила с животом, как и многие другие женщины после утомительного сезона вынужденного безделья своих мужей, лишенных охоты и войны. Официально же предполагалось, что дети заменят павших в битвах воинов. Когда вырастут, разумеется.
А потери были немалые. Из уже знакомых вам индейцев в схватках с пауни и ютами погибли Бесстрастное Лицо, Большая Челюсть, Желтый Орел и Пятнистый Волк, который, если помните, едва не пал от руки Керолайн, когда хотел заняться пьяной любовью с нашей ма.
Я долгое время полагал, что лагерь Старой Шкуры — это и есть все шайены или, по крайней мере, основная часть племени, его, так сказать, костяк; однако в конце концов выяснилось, что это всего-навсего одна семья, хотя и огромная, где все так или иначе состоят в родстве друг с другом.
Шайен ужасно страдает, когда о нем или о ком-нибудь из близких идут позорные слухи. И вскоре я узнал, почему семья Старой Шкуры живет столь замкнуто.
Давным-давно, когда Старая Шкура был еще мальчишкой, его отец убил своего соплеменника, повздорив с ним из-за женщины. Тогда его изгнали из семьи вождя Горелая Дорога, а вместе с ним ушли и все его родственники. Они стали жить отдельно, однако даже после смерти виновного не смогли вернуться назад. На них также легла печать позора, и всякий раз, встречаясь с другими Людьми, они должны были опускать голову и отводить глаза. Их так и прозвали «татоимана», что значит Стыдливые.
Когда же Старая Шкура стал вождем и показал себя мудрым советчиком и отважным воином, ему предложили вернуться к Горелой Дороге. Предлогом послужил праздник пляски солнца, на который раз в год собиралось все племя. Но, видимо, страсть к наставлению рогов была у этой семейки в крови, поскольку молодой вождь не замедлил повторить подвиг своего папаши. Он украл женщину из семьи Волосатой Шкуры, оставив вместо нее оскорбленному мужу двух лошадей в качестве платы за беспокойство. Тот, разумеется, счел сделку невыгодной и возжелал ее расторгнуть, однако нарвался на стрелу.
Старая Шкура не осмелился после этого явиться к Горелой Дороге и на долгие годы удалился вместе со своей семьей в прерию. К тому времени, как я попал в племя, им уже было позволено участвовать в общих сборах всех шайенов, но только когда последние проходили не в лагере семьи Горелой Дороги. Они так и остались Стыдливыми.
Однако теперь, после того как жирная девица вышла замуж за последнего холостого воина, шайенам Старой Шкуры стало угрожать прямое кровосмешение, поскольку их ряды давно уже не пополнялись, если не считать, конечно, Желтого Орла, но он погиб, оставив двух вдов и полнуй палатку ребятишек, которых пришлось усыновить Мелькающей Тени.
Поэтому я не думаю, что решение Старой Шкуры двинуться по весне на юг осуждалось, хотя оно и противоречило его собственному желанию держаться подальше от бледнолицых. Нам необходим был приток свежей крови, а большинство остальных шайенов обитало внизу, за плато. В окрестностях Пыльной реки стояло немало лагерей сиу, наших верных военных союзников, но, едва дело касалось семейной чести, Старая Шкура вел себя как последний сноб. Он и впрямь верил в историю своего племени, согласно которой шайены пользовались лошадьми уже тогда, когда все прочие ездили на собаках, и считал сиу недостойными подобных брачных уз, хотя никогда и не говорил об этом вслух.
Таким образом, женщины начали сворачивать лагерь: разбирали палатки, складывали шкуры и прочий скарб, привязывая все к спинам самым сильных собак. Вскоре пестрый караван двинулся в путь: кто ехал верхом, кто шел пешком, а с флангов нас охраняли воины. За караваном на юг тянулся длинный след лошадиного помета, обглоданных костей и золы многочисленных костров.
Для меня эта дорога стала началом возвращения в мир белых людей, хотя сам я тогда об этом и не подозревал.
Мы добрались до развилки Соломона у реки Канзас, сейчас это северная часть штата того же названия, и увидели огромный лагерь площадью больше мили, где обитали сотни семей шайенов, зимовавших, в отличие от нас, вместе. До сих пор мне не доводилось видеть столь грандиозного зрелища: около тысячи палаток образовывали гигантское кольцо, причем жилища каждой семьи стояли вокруг своего главного типи, в котором обитал вождь или шаман. Здесь были все семьи, о которых я до сих пор знал только понаслышке, не говоря уже о большом отряде воинов, именовавших себя Псами и выполнявших функции полиции.
Когда мы въезжали в лагерь, Старая Шкура чувствовал себя весьма неуютно. Я без труда читал это у него на лице, ведь лица индейцев, когда те находятся среди своих, столь же выразительны, как и лица всех прочих. Но никто не пытался нас остановить, никто не подошел и не спросил: «Куда это вы едете? Что вам здесь надо?» — как наверняка поступили бы с чужаками, и вскоре я заметил, что старый вождь явно вздохнул с облегчением.
Едва мы оказались внутри лагеря, к нему навстречу вышли вожди Горелой Дороги и приветствовали его как брата, приглашая поставить свои палатки рядом с их. Старое преступление было забыто. Все шло просто прекрасно, в честь нашего приезда забили недавно пойманного огромного бизона, и мне досталось несколько кусков великолепного сочного мяса, что было весьма кстати после долгого пути. Все вокруг наперебой приглашали нас в свои палатки, где оказывали всяческие знаки внимания… короче говоря, наше прибытие превратилось в национальный праздник.
Ораторы произносили речи, сказители распевали легенды, хееманех, к которым присоединился и Маленький Конь, исполнили благодарственную пляску, очень грациозную и тепло принятую. Среди зрителей шла оживленная беседа, Мелькающая Тень травил анекдоты из охотничьей жизни, кто-то жаловался на деспотизм шамана, кто-то сетовал на скудость припасов и скуку зимовки… Говорили о внезапной агрессивности бледнолицых, о том, как пострадал от них вождь Большая Голова, о том, что придет время, когда шайены поставят всех на место и восстановят справедливость. После этих слов выступили два шамана, Лед и Тьма, и заявили, что дадут воинам могучее заклинание, которое заставит пули бледнолицых ложиться на землю вокруг них, не причиняя им ни малейшего вреда.
Короче говоря, шайены, казалось, не имели ничего против того, чтобы разом уничтожить всех бледнолицых в долинах, — задача не из легких, но вполне выполнимая, если учесть размеры лагеря. Даже я загорелся этой идеей, ведь мы теперь могли выставить конницу в полторы тысячи воинов! Кроме того, на юге нас бы поддержали кайова и команчи, а на севере — арапахо и сиу. Я рассуждал как индеец, не думая о возможных потерях моей собственной расы. Возможно потому, что индейцы сделали для меня куда как больше, чем мои белые соплеменники, а потом никто и не собирался нападать, скажем, на Сент-Луис, Чикаго или Эвансвиль…
Я часто подкарауливал Ничто у тропинки, ведущей к реке, и, когда она проходила мимо, залезал ей под юбку и легонько Щипал за зад. Единственным ответом на столь повышенное внимание к ее особе было то, что ухаживаниям Койота она придавала не больше значения, чем моим. Мы с ним добивались ее расположения на равных, строго поделив участки военных действий: я, как уже отметил выше, ждал ее у тропинки, а он пытался обворожить в прерии, когда она собирала бизоний помет для костра. Ни о какой вражде или ревности и речи не шло, мы с Койотом были в совершенно нормальных отношениях. Но не больше. Вы знаете, как это бывает: у вас уже есть друзья, у вас уже есть враги, но нет ни малейшего желания заводить новых. Так же и у индейцев.
Кроме того, я не выказывал особого нетерпения: шайен обычно ухаживает за своей пассией лет пять, мне стукнуло пятнадцать, так что у меня была еще куча времени в запасе. Готов побиться об заклад, вы и не подозревали, что краснокожие столь медлительны в этом. Но шайены — воины и, пока совсем не припекло, предпочитают свободу. Когда целый день сражаешься, ночью хочется просто спать, и ничего больше…
Что ж, сэр, время в этом большом лагере летело быстро, и вскоре подошел черед солнечной пляски, затеваемой лишь для того, чтобы доказать всем, и себе в первую очередь, превосходство Людей над прочими племенами. Едва дело доходило до самоистязания, Маленький Медведь всегда оказывался на высоте. И на этот раз он обвешался неимоверным количеством шипов и шакальих черепов и слонялся по лагерю кровоточащей тенью. На следующий день все его тело являло сплошную рану, но он ходил с гордо поднятой головой, всем своим видом выражая полное презрение к боли и страданиям.
Вам может показаться, что последующее поведение шайенов вообще типично для них: после стольких разговоров о том, как вышвырнуть всех бледнолицых со своих земель, и после разного рода церемоний, должных укрепить их в этом решении, они начали сворачивать лагерь и готовиться к походу… назад, дабы держаться подальше от неприятностей. Все очень просто. Индейцы все время воюют между собой, но им просто не доставляет никакого удовольствия драться с белыми. Это абсолютно неблагодарное занятие, особенно если чудом удается победить.
По поводу каждой победы шайены устраивали празднества. Если битва произошла неподалеку от нашего лагеря, женщины и дети бродили по полю боя с дубинками в руках и добивали раненых врагов, отрезая у них в качестве сувениров носы, уши и более интимные части тела. Они получали от этого истинное удовольствие. Да, доведись вам повидать столько, сколько мне, вы бы тоже ко всему привыкли.
Бизонья Лежка, добрая душа, заботилась обо мне как родная мать. Сколько раз прижимала она меня к своему толстому животу, и ее луноподобное лицо озарялось ласковой улыбкой. Она стремилась подсовывать мне самые лакомые куски, укрывала меня по ночам шкурами, чинила мою одежду… Она была женщиной до мозга костей, как Старая Шкура — мужчиной. Но что бы вы подумали, увидев, как это милейшее создание вспарывает животы беспомощным кроу и выпускает им кишки?
Я скажу вам что: да ничего. Я довольно быстро привык к подобному зрелищу. Кстати, ни кроу, ни юты, ни шошоны и не думали протестовать, поскольку и сами занимались тем же самым. Так какое же, черт возьми, мне до этого дело? Вы, конечно, помните отношение Старой Шкуры к бледнолицым: их поступки были непонятны ему, но он допускал, что в них может быть какой-то смысл. И я не собирался позволять индейцу превзойти меня в терпимости. Так что, когда Бизонья Лежка или кто-нибудь из краснокожих подростков возвращался из прерии, сияя от гордости и волоча за собой ту или иную часть человеческого тела, мне оставалось лишь восторгаться вместе со всеми.
Нет, моя проблема была посерьезнее. Еще не став взрослым, я уже успел убить «своего» врага и теперь при всем желании не смог бы отвертеться от участия во всех происходящих сражениях и драках. Становиться хееманех, вроде Маленького Коня, мне тоже не хотелось, так что выбора у меня просто не оставалось. Вот я и старался, не будучи все-таки шайеном, убивать как можно меньше.
Кроме того, я пытался сохранить в себе хоть что-то от цивилизации предков, не делая при этом ничего такого, что могло бы не понравиться моим друзьям дикарям. Очень рискованная затея, уверяю вас. Зачастую просто не удавалось избежать участия во всяких варварских мероприятиях, если вы понимаете, что я имею в виду. А, ни черта вы не понимаете! Ну ладно, ладно, скажу: как ни мерзко это звучит, но мне то и дело приходилось снимать скальпы. Причем нелишне заметить, что жертва далеко не всегда была мертва или хотя бы без сознания, а нож не всегда достаточно остр, чтобы не издавать жуткий скрежещущий звук, не говоря уж о звуке, с которым скальп расстается с черепом. Бог свидетель, никогда бы я этим не занимался, но проклятый Маленький Медведь всякий раз маячил где-то неподалеку, следя за тем, чтобы я не смел манкировать святой обязанностью каждого шайена. К пятнадцати годам у него скопилось уже столько скальпов, что даже с небольшого расстояния казалось, будто он весь покрыт волосами, как гризли.
Но я не собираюсь уделять скальпам слишком много внимания. К счастью для меня, существовал выход, вполне законно освобождавший воина от этой кровавой процедуры и даже ценившийся выше нее, поскольку был связан с куда большим риском. Речь идет о так называемом «нанесении ударов» (в буквальном переводе с шайенского), и выглядело это так: воин на лошади врывается в самую гущу врагов и, раздавая налево и направо удары рукоятью томагавка или легкой дубинкой, расчищает дорогу себе и тем, кто едет за ним. Врагов при этом, как правило, не убивали… Вообще, если попытаться описать образ жизни шайенов одной-единственной расхожей фразой, то вполне можно сказать, что они постоянно искали на собственную задницу приключений.
Всякий раз, когда я хотел увильнуть от почетной обязанности скальпирования, я брался за «нанесение ударов», но, разумеется, старался держаться вторым, а еще лучше — четвертым или пятым. Первым мог ехать разве что полный идиот. Собственная жизнь всегда представляла для меня неоспоримую ценность, и я даже и не думал состязаться с признанными мастерами этого дела, например с Койотом, который слыл просто непревзойденным героем, оставив далеко позади Маленького Медведя со всем его волосатым богатством. Последний изо всех сил пытался не отставать, но всегда в последний момент не мог сдержаться и, вместо того, чтобы нанести удар рукояткой, пускал в ход сам томагавк. А Койот, практически безоружный, врезался в самую кучу врагов и, орудуя одной лишь легкой дубинкой, умудрялся выйти из боя, не получив ни царапины. Все знали, что он владел могущественным талисманом.
Я мог бы часами рассказывать обо всяких интереснейших эпизодах войны, но они слишком будоражат души тех, кто ни разу не рисковал своей шкурой, а для тех, кто прожил жизнь, похожую на мою, воевать — все равно что для вас сидеть за рулем спортивного авто, поэтому я воздержусь. Не стану говорить и о своих многочисленных ранах, шрамы от которых до сих пор на моем теле, как поблекшие татуировки.
Тем самым летом, когда мы стояли лагерем на Пыльной реке, полковник Харни напал на стоянку черных сиу у Голубой реки, что неподалеку от Северного плато, и убил восемьдесят человек. Сразу надо сказать, что это было дружественное белым племя (иначе они бы его просто не нашли), поэтому и не оказало сопротивления (иначе потери не были бы столь ужасны). Больше всех пострадали женщины и дети, так как воины поспешили ретироваться, уводя лошадей. Это звучит по-идиотски, но виной всему оказалось невежество. Я говорю и о белых, и о индейцах. Женщин убивает только трус, но солдат тех времен, влетая на полном скаку во «вражеский» лагерь, не всегда успевал распознать, где кто, а дети… дети были единственными, кто решил принять вызов с оружием в руках.
Что же до бежавших воинов, то и здесь не все так просто. Надо знать, как индейцы вообще воюют между собой: одно племя нападает, а другое отступает, а затем они меняются местами. Это позволяет свести к минимуму случайные жертвы и дает всем равные шансы. Армия же воюет по своим законам, не имея ни малейшего понятия о законах индейских, да даже если бы и имела, то все произошло бы точно так же. А все потому, что бледнолицый не получает никакого удовольствия от войны как таковой, она для него лишь инструмент, средство проложить себе дорогу. Он охотится за душой врага, а не за телом. Сломить, унизить навсегда — вот его цель. Этим занимаются и военные, и пацифисты, которых, кстати, среди шайенов не было да и быть не могло, так как война для индейцев — часть жизни и дает племени много новых лошадей. Власть и могущество в понимании бледнолицых их абсолютно не интересовали.
У себя на Пыльной реке мы мгновенно узнали обо всем случившемся, вот только не спрашивайте меня как. Не знаю. Я никогда не мог понять, каким образом индейцы всегда обо всем узнают, и просто принимал это как данность. Впрочем, на этот раз Красная Собака сообщил мне по секрету, что ему все рассказал один знакомый орел, которого он поймал сегодня утром. Ловить орлов особая и весьма почетная профессия среди шайенов. Минуты две спустя новость облетела весь лагерь. Вожди не стали собирать совет, поскольку, с одной стороны, не явился никто из сиу, дабы предложить план совместных действий, а с другой — события доказали мудрость и предусмотрительность Старой Шкуры, предпочитавшего держаться подальше от белых, не предоставляя им тем самым возможности нарушить былые обещания.
Мы не меняли стоянку до конца года, так как местность эта была куда лучше, чем на плато, и изобиловала оленями, медведями и дровами, так как предгорье Бигхорна лежало всего милях в шестидесяти к западу; его пурпурное осеннее основание заканчивалось у самых облаков серебристой короной, которая, тая летом на солнце, в избытке давала чистую пресную воду.
Однако и холодало здесь тоже быстрее, чем в других местах. Помню, как-то мы вчетвером, возвращаясь с охоты, случайно наткнулись на шестерых кроу. День выдался на редкость прохладный, и, когда мы лениво потянулись за нашими луками, кроу ответили на языке знаков: «Куда торопиться? Сразимся, когда потеплеет!» — и спокойно отправились восвояси. Мы вздохнули с облегчением.
Когда же наступали настоящие морозы и дыхание, слетая с губ, тут же оседало инеем на одежде, мы почти не вылезали из палаток и питались заготовленными с лета вяленым на солнце мясом и салом. Все, что могло дать тепло, ценилось страшно дорого. Помните, я рассказывал об охоте на антилоп? Так вот та самая жирная девица потребовала от своего ухажера шесть лошадей и еще целую кучу подарков (оставшихся у ее семьи) за согласие выйти за него замуж…
Однажды, когда Ничто выпорхнула из своего типи, чтобы набрать снега в котелок, я тут же оказался поблизости и, подражая голосам птиц, попытался привлечь ее внимание. Но она и не посмотрела в мою сторону, а вскоре появилась ее ма, которая запустила в меня только что обглоданной костью: иди, мол, отсюда, противный мальчишка, знаем мы, что у тебя на уме! На этом моя любовная эпопея той зимы и закончилась.
К наступлению первых теплых дней все мы — мужчины, женщины, дети и животные — изрядно обленились и обрюзгли, а наши языки страсть как изголодались по свежей пище. Никогда не ждешь весны так, как когда ты молод и охоч до развлечений. Старая Шкура к таковым уже не относился, но жизненные соки проснулись и в нем, причем даже прежде, чем лопнули почки на деревьях, и он подарил своей младшей жене, Белой Корове, очередного ребенка. До сих пор, говоря о его отпрысках, я упоминал лишь Красного Загара да Маленького Коня, ведь с ними я общался больше, чем с прочими, но вся их армия была примечательно многочисленна, разнокалиберна и разновозрастна.
Падающая Звезда, жена Красного Загара, тоже ходила с животом, как и многие другие женщины после утомительного сезона вынужденного безделья своих мужей, лишенных охоты и войны. Официально же предполагалось, что дети заменят павших в битвах воинов. Когда вырастут, разумеется.
А потери были немалые. Из уже знакомых вам индейцев в схватках с пауни и ютами погибли Бесстрастное Лицо, Большая Челюсть, Желтый Орел и Пятнистый Волк, который, если помните, едва не пал от руки Керолайн, когда хотел заняться пьяной любовью с нашей ма.
Я долгое время полагал, что лагерь Старой Шкуры — это и есть все шайены или, по крайней мере, основная часть племени, его, так сказать, костяк; однако в конце концов выяснилось, что это всего-навсего одна семья, хотя и огромная, где все так или иначе состоят в родстве друг с другом.
Шайен ужасно страдает, когда о нем или о ком-нибудь из близких идут позорные слухи. И вскоре я узнал, почему семья Старой Шкуры живет столь замкнуто.
Давным-давно, когда Старая Шкура был еще мальчишкой, его отец убил своего соплеменника, повздорив с ним из-за женщины. Тогда его изгнали из семьи вождя Горелая Дорога, а вместе с ним ушли и все его родственники. Они стали жить отдельно, однако даже после смерти виновного не смогли вернуться назад. На них также легла печать позора, и всякий раз, встречаясь с другими Людьми, они должны были опускать голову и отводить глаза. Их так и прозвали «татоимана», что значит Стыдливые.
Когда же Старая Шкура стал вождем и показал себя мудрым советчиком и отважным воином, ему предложили вернуться к Горелой Дороге. Предлогом послужил праздник пляски солнца, на который раз в год собиралось все племя. Но, видимо, страсть к наставлению рогов была у этой семейки в крови, поскольку молодой вождь не замедлил повторить подвиг своего папаши. Он украл женщину из семьи Волосатой Шкуры, оставив вместо нее оскорбленному мужу двух лошадей в качестве платы за беспокойство. Тот, разумеется, счел сделку невыгодной и возжелал ее расторгнуть, однако нарвался на стрелу.
Старая Шкура не осмелился после этого явиться к Горелой Дороге и на долгие годы удалился вместе со своей семьей в прерию. К тому времени, как я попал в племя, им уже было позволено участвовать в общих сборах всех шайенов, но только когда последние проходили не в лагере семьи Горелой Дороги. Они так и остались Стыдливыми.
Однако теперь, после того как жирная девица вышла замуж за последнего холостого воина, шайенам Старой Шкуры стало угрожать прямое кровосмешение, поскольку их ряды давно уже не пополнялись, если не считать, конечно, Желтого Орла, но он погиб, оставив двух вдов и полнуй палатку ребятишек, которых пришлось усыновить Мелькающей Тени.
Поэтому я не думаю, что решение Старой Шкуры двинуться по весне на юг осуждалось, хотя оно и противоречило его собственному желанию держаться подальше от бледнолицых. Нам необходим был приток свежей крови, а большинство остальных шайенов обитало внизу, за плато. В окрестностях Пыльной реки стояло немало лагерей сиу, наших верных военных союзников, но, едва дело касалось семейной чести, Старая Шкура вел себя как последний сноб. Он и впрямь верил в историю своего племени, согласно которой шайены пользовались лошадьми уже тогда, когда все прочие ездили на собаках, и считал сиу недостойными подобных брачных уз, хотя никогда и не говорил об этом вслух.
Таким образом, женщины начали сворачивать лагерь: разбирали палатки, складывали шкуры и прочий скарб, привязывая все к спинам самым сильных собак. Вскоре пестрый караван двинулся в путь: кто ехал верхом, кто шел пешком, а с флангов нас охраняли воины. За караваном на юг тянулся длинный след лошадиного помета, обглоданных костей и золы многочисленных костров.
Для меня эта дорога стала началом возвращения в мир белых людей, хотя сам я тогда об этом и не подозревал.
Мы добрались до развилки Соломона у реки Канзас, сейчас это северная часть штата того же названия, и увидели огромный лагерь площадью больше мили, где обитали сотни семей шайенов, зимовавших, в отличие от нас, вместе. До сих пор мне не доводилось видеть столь грандиозного зрелища: около тысячи палаток образовывали гигантское кольцо, причем жилища каждой семьи стояли вокруг своего главного типи, в котором обитал вождь или шаман. Здесь были все семьи, о которых я до сих пор знал только понаслышке, не говоря уже о большом отряде воинов, именовавших себя Псами и выполнявших функции полиции.
Когда мы въезжали в лагерь, Старая Шкура чувствовал себя весьма неуютно. Я без труда читал это у него на лице, ведь лица индейцев, когда те находятся среди своих, столь же выразительны, как и лица всех прочих. Но никто не пытался нас остановить, никто не подошел и не спросил: «Куда это вы едете? Что вам здесь надо?» — как наверняка поступили бы с чужаками, и вскоре я заметил, что старый вождь явно вздохнул с облегчением.
Едва мы оказались внутри лагеря, к нему навстречу вышли вожди Горелой Дороги и приветствовали его как брата, приглашая поставить свои палатки рядом с их. Старое преступление было забыто. Все шло просто прекрасно, в честь нашего приезда забили недавно пойманного огромного бизона, и мне досталось несколько кусков великолепного сочного мяса, что было весьма кстати после долгого пути. Все вокруг наперебой приглашали нас в свои палатки, где оказывали всяческие знаки внимания… короче говоря, наше прибытие превратилось в национальный праздник.
Ораторы произносили речи, сказители распевали легенды, хееманех, к которым присоединился и Маленький Конь, исполнили благодарственную пляску, очень грациозную и тепло принятую. Среди зрителей шла оживленная беседа, Мелькающая Тень травил анекдоты из охотничьей жизни, кто-то жаловался на деспотизм шамана, кто-то сетовал на скудость припасов и скуку зимовки… Говорили о внезапной агрессивности бледнолицых, о том, как пострадал от них вождь Большая Голова, о том, что придет время, когда шайены поставят всех на место и восстановят справедливость. После этих слов выступили два шамана, Лед и Тьма, и заявили, что дадут воинам могучее заклинание, которое заставит пули бледнолицых ложиться на землю вокруг них, не причиняя им ни малейшего вреда.
Короче говоря, шайены, казалось, не имели ничего против того, чтобы разом уничтожить всех бледнолицых в долинах, — задача не из легких, но вполне выполнимая, если учесть размеры лагеря. Даже я загорелся этой идеей, ведь мы теперь могли выставить конницу в полторы тысячи воинов! Кроме того, на юге нас бы поддержали кайова и команчи, а на севере — арапахо и сиу. Я рассуждал как индеец, не думая о возможных потерях моей собственной расы. Возможно потому, что индейцы сделали для меня куда как больше, чем мои белые соплеменники, а потом никто и не собирался нападать, скажем, на Сент-Луис, Чикаго или Эвансвиль…
Я часто подкарауливал Ничто у тропинки, ведущей к реке, и, когда она проходила мимо, залезал ей под юбку и легонько Щипал за зад. Единственным ответом на столь повышенное внимание к ее особе было то, что ухаживаниям Койота она придавала не больше значения, чем моим. Мы с ним добивались ее расположения на равных, строго поделив участки военных действий: я, как уже отметил выше, ждал ее у тропинки, а он пытался обворожить в прерии, когда она собирала бизоний помет для костра. Ни о какой вражде или ревности и речи не шло, мы с Койотом были в совершенно нормальных отношениях. Но не больше. Вы знаете, как это бывает: у вас уже есть друзья, у вас уже есть враги, но нет ни малейшего желания заводить новых. Так же и у индейцев.
Кроме того, я не выказывал особого нетерпения: шайен обычно ухаживает за своей пассией лет пять, мне стукнуло пятнадцать, так что у меня была еще куча времени в запасе. Готов побиться об заклад, вы и не подозревали, что краснокожие столь медлительны в этом. Но шайены — воины и, пока совсем не припекло, предпочитают свободу. Когда целый день сражаешься, ночью хочется просто спать, и ничего больше…
Что ж, сэр, время в этом большом лагере летело быстро, и вскоре подошел черед солнечной пляски, затеваемой лишь для того, чтобы доказать всем, и себе в первую очередь, превосходство Людей над прочими племенами. Едва дело доходило до самоистязания, Маленький Медведь всегда оказывался на высоте. И на этот раз он обвешался неимоверным количеством шипов и шакальих черепов и слонялся по лагерю кровоточащей тенью. На следующий день все его тело являло сплошную рану, но он ходил с гордо поднятой головой, всем своим видом выражая полное презрение к боли и страданиям.
Вам может показаться, что последующее поведение шайенов вообще типично для них: после стольких разговоров о том, как вышвырнуть всех бледнолицых со своих земель, и после разного рода церемоний, должных укрепить их в этом решении, они начали сворачивать лагерь и готовиться к походу… назад, дабы держаться подальше от неприятностей. Все очень просто. Индейцы все время воюют между собой, но им просто не доставляет никакого удовольствия драться с белыми. Это абсолютно неблагодарное занятие, особенно если чудом удается победить.