Страница:
— Я слышал, он и сам метит в президенты, — заметил я.
— Да ну? — заржал сержант Батс. — Что ж, в таком случае два голоса ему точно обеспечены — его собственный и миссис Кастер. А, и его братца Тома, разумеется! Вот еще один ублюдок! Видел его когда-нибудь? Как-то в Канзасе Дикий Билл Хикок изрядно обломал ему рога. А старый Шрам На Лице, когда его арестовали за убийство троих белых пару лет назад, обвинил в этом преступлении Тома Кастера и поклялся, что однажды отрежет ему яйца. Потом индеец сбежал, и Том каждый раз кладет в штаны, стоит только намекнуть, что неподалеку видели Шрама. Ну не дурак, а?
Теперь вам ясно, сэр, сколь высокого мнения были друг о друге люди седьмого кавалерийского полка? По-доброму Батс отозвался только о капитане Бентине, которого я помнил еще по Уошито, и капитане Кифе, усатом веселом пьянице-ирландце.
Затем Батс позволил себе несколько двусмысленностей в адрес миссис Кастер. Это мне уже не понравилось, поскольку женщина была хороша, как ангел.
Как я узнал чуть позже, почти все солдаты разделяли мнение Бутса о своих командирах. Вот вам еще одно коренное отличие белых от индейцев: последние никогда в жизни не позволили бы вести себя в бой тем, кого они ненавидят, и, не уважай они Сидящего Быка и Бешеного Коня, те ни за что не стали бы их вождями. Привело же все к тому, что при Литтл Бигхорне у седьмого кавалерийского полка оказалось два достойных противника: все племя сиу и — седьмой кавалерийский полк.
Пару дней спустя разведчики Рено вернулись и доложили, что у устья ручья Дикого Шиповника обнаружены следы недавней стоянки индейцев. Кастер отправил вестового к Терри, и тот протрубил общий сбор.
Вскоре, когда к устью упомянутого ручья были стянуты все войска, Терри, Кастер, Гиббон и их адъютанты держали совет на борту «Дальнего Запада». О результатах мне рассказал Батс:
— План таков. Седьмой кавалерийский под командованием Кастера отправляется в верховья ручья Дикого Шиповника и разбивает индейцев, если они там есть. Если же нет, мы переправляемся через ручей и прочесываем долину Литтл Бигхорн. Тем временем Терри и Гиббон движутся вверх по реке. Если индейцы там, то они оказываются зажатыми между двумя нашими группировками… Но, насколько я знаю Упрямца, он не станет дожидаться остальных. У них пехота, и им потребуется уйма времени, чтобы добраться до места схватки. Могу поспорить на бутылку, что, когда они придут, от сиу уже и мокрого места не останется. Знаешь, старина, наверное, ты прав. Упрямец действительно может стать президентом. Но, с другой стороны, я не удивлюсь, если сиу давно сбежали в горы. Краснокожие боятся настоящей драки. Вспомнить хотя бы Уошито…
Так считал не он один. Вся армия верила в то, что индейцы побегут, едва завидев синие мундиры. Тогда мы еще не знали, что, пока солдаты прохлаждались на реке Танге, сиу и шайены наголову разбили генерала Крука в верховьях ручья Дикого Шиповника. У войск не было еще ни радиосвязи, ни телеграфа, и Крук не ведал о нас, а мы — о нем.
Седьмой кавалерийский двинулся к верховьям ручья, а Терри — к Бигхорну. Не знаю, сэр, есть ли смысл описывать весь маршрут. Все шло без особых приключений, я возился со своими вьючными мулами, поскольку сплавлять вещи по воде ручья восьми футов в ширину и трех дюймов в глубину возможным не представлялось… Нет, сэр, честное благородное слово, это неинтересно, а времени у нас не так уж много. Лучше я остановлюсь на нескольких любопытных эпизодах, которые мне особо запомнились.
Вот, например, Лавендер.
Он все больше замыкался в себе и крайне вяло реагировал на все мои попытки расшевелить его. Кончилось тем, что на привалах неф делал себе некое подобие палатки, вбивая в землю несколько кольев и вешая сверху одеяло, и сидел там один, мрачно глядя на воду и посасывая индейскую трубку.
Я тоже жил среди индейцев и умел уважать одиночество, однако мой чернокожий друг не был, в конце концов, ни сиу, ни шайеном. Кроме того, я затесался в армию под выдуманным предлогом, а ему платили. Но разве это повод, чтобы забывать о своих старых друзьях?.. Так я думал тогда, просто боясь признаться себе, что, глядя на Лавендера, я вижу самого себя.
Наконец я не выдержал и зашел к нему под навес. Он даже головы не повернул. Я постоял так минут пять, а потом сказал:
— Ну раз ты так занят, я, пожалуй, пойду, — и направился к выходу.
— Постой, — быстро проговорил Лавендер. — Садись рядом.
Я сел, и комары радостным писком приветствовали столь основательную прибавку к их пикнику.
— Знаешь, старина, — начал я, — если ты решил удрать к индейцам, то я бы не советовал. Слишком неудачный момент.
— Да что ты, — грустно ответил он. — Куда там…
Я взял у него из рук трубку и затянулся. Лавендеру удалось где-то раздобыть настоящую индейскую смесь, наверное, у ри.
— Послушай, Лавендер, ты так и не сказал мне, что заставило тебя участвовать в этой кампании.
— Просто мне хотелось еще раз увидеть эти места до того, как я умру.
Я отлично его понял. Ностальгия по прерии раздирала порой и мое сердце.
— А удалось ли тебе повстречать кого-нибудь из потомков того черного парня, что ушел когда-то с Льюисом и Кларком?
— Ни одного, — ответил Лавендер. — Но я заметил, что у многих сиу очень темная кожа. И потом знаешь, когда живешь у индейцев, то находишь себе родственников на любой вкус. Дикари могут иногда недолюбливать друг друга, но настоящую злость берегут для врагов.
— А тут все совсем наоборот.
— Ты чертовски прав, Джек. Все ненавидят Кастера и издеваются над дураком Рено. Как-то в форте Линкольн капитан Бентин врезал ему по роже. За дело, разумеется. Тот же Бентин написал в газету и совсем в других красках преподнес победу при Уошито. Кастер за это приказал выпороть его кнутом, но капитан достал револьвер и поклялся, что пристрелит всякого, кто посмеет поднять на него руку. Генералу пришлось передумать, — Лавендер улыбнулся. — Я тебе еще кое-что расскажу о нем. Он из семьи южан, которая объявила его предателем, когда узнала, что сын присоединился к армии Севера. Отец проклял Бентина. Он же упрятал своего отца в тюрьму до конца Гражданской войны, и тот не пострадал. Подумать только!
— Шайены убили моего па, а потом усыновили меня, — совершенно не к месту брякнул я.
— А я никогда не видел своего отца, — вздохнул Лавендер. — Хозяин продал его кому-то еще до моего рождения.
И тут меня словно прорвало. Я рассказал ему об Ольге и Гусе, Солнечном Свете и Утренней Звезде, Денвере, Диком Билле, Амелии и, конечно, Уошито.
— Да-а… — протянул Лавендер, когда я закончил. — Никогда не думал, что быть белым так трудно.
— Не всем. Возьми хоть Кастера. Он не только всегда отлично знает, где его семья, но и может позволить себе взять ее на войну.
— Да, — согласился Лавендер и посмотрел на меня немного виновато.
— Он тебе нравится? — догадался я.
Негр выбил трубку и тихо ответил:
— Знаешь, Джек, он всегда хорошо со мной обращался. Так за что же мне его не любить? Не забывай, он всего лишь солдат.
— Который хорошо умеет убивать.
— И умирать, если до этого дойдет… Джек, ты не напишешь за меня завещание? Я ведь неграмотный.
Я отправился по слабо освещенному лагерю в поисках карандаша и бумаги. Карандаш я вскоре одолжил у одного солдата, но чистых листков у него не оказалось. Тут мне на глаза попались два офицера, и я направился к ним.
Это были братья Макинтош, Уоллес и Годфри, возвращавшиеся из штаба, где Кастер собирал весь командный состав, чтобы держать совет. Событие само по себе беспрецедентное, поскольку до сих пор молодой генерал полагался исключительно на свои собственные решения. Раньше он не спрашивал, а приказывал.
Братья выглядели немного подавленными.
— Вот ведь сукин сын, — сказал один. — Интересно, зачем ему это понадобилось?
— Годфри, — ответил Уоллес, — помяни мое слово, Кастера убьют.
— С чего ты взял? — удивился Годфри.
— Он никогда еще не говорил с нами так.
Макинтоши переглянулись и умолкли.
Я чуть было не сунулся к ним за бумагой, но тут появился капитан Киф, и я обратился к нему.
Киф был ирландцем и до своего приезда в Америку служил в личной охране римского папы.
— Да, конечно, — ответил он мне, — сходи к Финегану и скажи, что я велел дать тебе листок из моих походных письменных принадлежностей.
Финеган был его денщиком, который, по словам Батса, хранил в форте Линкольн все деньги Кифа, чтобы капитан не упился до смерти. «Он терпеть не может, когда его называют денщиком, предупредил меня Батс, — но обожает слово „ординарец“.
Я поблагодарил и собрался уходить, но Киф спросил:
— Собрался завещание писать?
— Как вы узнали?!
Он расхохотался:
— Прошлой ночью я и сам этим занимался. Правда, до этого мы с Томом Кастером и Колхауном играли в покер, так что наследникам не много достанется.
— Зачем же тогда было марать бумагу? — улыбнулся я в ответ.
— Да, боюсь, что пора, — в тон мне сказал Киф, но глаза его погрустнели.
Я взял у Финегана бумагу и вернулся к Лавендеру. Мы оба написали по завещанию, оставляя друг другу все, чем владели, но тут возник вопрос, кто из нас будет их хранить, ведь и меня и его могла подстерегать скорая смерть.
— Сложи их, положи в коробку от патронов и отдай Кровавому Ножу. Так будет сохраннее, — решил наконец Лавендер.
— Но почему ему? — удивился я. — Он, как и мы, будет в самом пекле!
— Только не он. Кровавый Нож — трус, да и все ри таковы. При первом же выстреле он сбежит и остановится только у реки Миссури.
Но никто, ни белый, ни черный, не может видеть будущее. Случилось так, что Кровавый Нож погиб одним из первых. Что же до наших завещаний, то я их сжег. Проснувшийся во мне индеец настойчиво твердил, что таскать такую бумажку в кармане, идя на бой, — самая скверная примета. Я не был так беззаботен, как капитан Киф, возможно поэтому меня, в отличие от него, и не убили.
На другой день мы продвинулись еще на тридцать миль вверх по ручью, на этот раз уже по свежему следу индейцев. Я по-прежнему возился в арьергарде с треклятыми мулами, которые так медленно перебирали своими копытами, что основная колонна опередила меня на несколько миль. Дорога была уже вся изрыта железными подковами, но я все же без труда определил, что до нас здесь прошло не меньше четырех-пяти тысяч лакота (то есть сиу). Следы их коротких стоянок (остывшие кострища, круги от бесчисленных палаток) раскинулись ярдов на триста.
Помимо ри с нами было несколько разведчиков кроу, знавших язык сиу и кое-как изъяснявшихся по-английски, так что мне не имело никакого смысла вновь предлагать Кастеру свои услуги. Я и не пытался, по крайней мере до одного разговора с лейтенантом, командовавшим охраной обоза.
Во время одной из многочисленных остановок, когда мы поправляли тюки и ящики с припасами на спинах упрямых мулов, я, показывая на широкий след очередного индейского лагеря, сказал лейтенанту:
— Большая стоянка.
Он лишь снисходительно улыбнулся в ответ.
— Это та, что обнаружили ри и кроу? — поинтересовался я.
— Не думаю. Если бы ты прожил на границе столько, сколько я, то научился бы делить на три достоверность рассказов так называемых «дружественных» индейцев. Эти кроу неплохие парни, но совсем не умеют сражаться, а у страха, как говорится, глаза велики.
До сих пор я много говорил о своей тревоге за шайенов и за солдат, но ни словом не упомянул о растущем страхе за собственную шкуру. Я бросил поганых мулов и вскочил в седло своей лошадки, а лейтенант, решив, что я дезертирую, крикнул мне вслед:
— Эй, не будь дураком! Пропустишь классное зрелище!
Но он ошибся, я направлялся к голове колонны. Но Кастера я там не нашел, он отправился еще дальше в сопровождении нескольких офицеров. Я погнал свою лошадку галопом, но так и не нашел генерала, зато встретил возвращающихся разведчиков кроу.
Среди них я почувствовал себя неловко, так как в свое время немало воевал с их племенем и теперь мог встретить «старых знакомых». Действительно, они стали весьма подозрительно меня разглядывать, и, когда к нам подъехал их белый командир, я вздохнул с облегчением. Его звали Чарли Рейнолдс. Это был худой невзрачный парень с покатыми плечами, но его слава следопыта затмевала даже таких прославленных длинноволосых крепышей, как, например, Буффало Билл.
Рейнолдс отличался также феноменальным спокойствием, крайним немногословием и замкнутостью, за что его и прозвали Одинокий Чарли.
— Чарли, — сказал я, — ты сказал Кастеру о том, сколько индейцев оставили эти следы?
— Да, — ответил он.
— Просто есть такие, кто считает, что их не больше тысячи, — тревожно пояснил я.
— Что ты хочешь?
— Сохранить свой скальп.
— Это будет нелегко, — веско сказал он. — Нам предстоит чертовски жаркая схватка.
— Кастеру не справиться одному, — продолжал настаивать я, — а Терри дожидаться он не станет.
— Не станет, — спокойно подтвердил Чарли.
— Так пойди, черт возьми, и убеди его в обратном! — взорвался я, но тут заметил, что его правая рука обмотана окровавленной тряпкой. — Ты ранен?
— Царапина.
— Стрелять-то можешь?
— Там видно будет, — ответил Чарли и поехал дальше.
Тем вечером в лагере сержант Батс выслушал мой рассказ об этой встрече и заявил:
— Рейнолдс просто трус. Он умолял Терри не брать его с собой, потому что у него, видите ли, дурное предчувствие. Ха!
— Слушай, Батс, — не выдержал я, — у тебя обо всех самое скверное мнение. Интересно, что ты тогда обо мне-то думаешь?
— Джек, — ответил сержант, — тебя, прямо скажем, немного, но то, что есть, скроено из самого добротного белого материала.
Многие проникаются к тебе симпатией, если ты позволяешь им чернить других D своем присутствии. Мы сидели с ним тогда под кустом и по очереди прикладывались к бутылке. К ночи я не просто напился, а надрался до чертиков, как не надирался с тех самых времен, когда разыскивал на южных равнинах Ольгу и Гуса.
На следующее утро я еле продрал глаза, не зная еще, что начинается самый долгий день в моей жизни.
Глава 27. МОКРАЯ ТРАВА
— Да ну? — заржал сержант Батс. — Что ж, в таком случае два голоса ему точно обеспечены — его собственный и миссис Кастер. А, и его братца Тома, разумеется! Вот еще один ублюдок! Видел его когда-нибудь? Как-то в Канзасе Дикий Билл Хикок изрядно обломал ему рога. А старый Шрам На Лице, когда его арестовали за убийство троих белых пару лет назад, обвинил в этом преступлении Тома Кастера и поклялся, что однажды отрежет ему яйца. Потом индеец сбежал, и Том каждый раз кладет в штаны, стоит только намекнуть, что неподалеку видели Шрама. Ну не дурак, а?
Теперь вам ясно, сэр, сколь высокого мнения были друг о друге люди седьмого кавалерийского полка? По-доброму Батс отозвался только о капитане Бентине, которого я помнил еще по Уошито, и капитане Кифе, усатом веселом пьянице-ирландце.
Затем Батс позволил себе несколько двусмысленностей в адрес миссис Кастер. Это мне уже не понравилось, поскольку женщина была хороша, как ангел.
Как я узнал чуть позже, почти все солдаты разделяли мнение Бутса о своих командирах. Вот вам еще одно коренное отличие белых от индейцев: последние никогда в жизни не позволили бы вести себя в бой тем, кого они ненавидят, и, не уважай они Сидящего Быка и Бешеного Коня, те ни за что не стали бы их вождями. Привело же все к тому, что при Литтл Бигхорне у седьмого кавалерийского полка оказалось два достойных противника: все племя сиу и — седьмой кавалерийский полк.
Пару дней спустя разведчики Рено вернулись и доложили, что у устья ручья Дикого Шиповника обнаружены следы недавней стоянки индейцев. Кастер отправил вестового к Терри, и тот протрубил общий сбор.
Вскоре, когда к устью упомянутого ручья были стянуты все войска, Терри, Кастер, Гиббон и их адъютанты держали совет на борту «Дальнего Запада». О результатах мне рассказал Батс:
— План таков. Седьмой кавалерийский под командованием Кастера отправляется в верховья ручья Дикого Шиповника и разбивает индейцев, если они там есть. Если же нет, мы переправляемся через ручей и прочесываем долину Литтл Бигхорн. Тем временем Терри и Гиббон движутся вверх по реке. Если индейцы там, то они оказываются зажатыми между двумя нашими группировками… Но, насколько я знаю Упрямца, он не станет дожидаться остальных. У них пехота, и им потребуется уйма времени, чтобы добраться до места схватки. Могу поспорить на бутылку, что, когда они придут, от сиу уже и мокрого места не останется. Знаешь, старина, наверное, ты прав. Упрямец действительно может стать президентом. Но, с другой стороны, я не удивлюсь, если сиу давно сбежали в горы. Краснокожие боятся настоящей драки. Вспомнить хотя бы Уошито…
Так считал не он один. Вся армия верила в то, что индейцы побегут, едва завидев синие мундиры. Тогда мы еще не знали, что, пока солдаты прохлаждались на реке Танге, сиу и шайены наголову разбили генерала Крука в верховьях ручья Дикого Шиповника. У войск не было еще ни радиосвязи, ни телеграфа, и Крук не ведал о нас, а мы — о нем.
Седьмой кавалерийский двинулся к верховьям ручья, а Терри — к Бигхорну. Не знаю, сэр, есть ли смысл описывать весь маршрут. Все шло без особых приключений, я возился со своими вьючными мулами, поскольку сплавлять вещи по воде ручья восьми футов в ширину и трех дюймов в глубину возможным не представлялось… Нет, сэр, честное благородное слово, это неинтересно, а времени у нас не так уж много. Лучше я остановлюсь на нескольких любопытных эпизодах, которые мне особо запомнились.
Вот, например, Лавендер.
Он все больше замыкался в себе и крайне вяло реагировал на все мои попытки расшевелить его. Кончилось тем, что на привалах неф делал себе некое подобие палатки, вбивая в землю несколько кольев и вешая сверху одеяло, и сидел там один, мрачно глядя на воду и посасывая индейскую трубку.
Я тоже жил среди индейцев и умел уважать одиночество, однако мой чернокожий друг не был, в конце концов, ни сиу, ни шайеном. Кроме того, я затесался в армию под выдуманным предлогом, а ему платили. Но разве это повод, чтобы забывать о своих старых друзьях?.. Так я думал тогда, просто боясь признаться себе, что, глядя на Лавендера, я вижу самого себя.
Наконец я не выдержал и зашел к нему под навес. Он даже головы не повернул. Я постоял так минут пять, а потом сказал:
— Ну раз ты так занят, я, пожалуй, пойду, — и направился к выходу.
— Постой, — быстро проговорил Лавендер. — Садись рядом.
Я сел, и комары радостным писком приветствовали столь основательную прибавку к их пикнику.
— Знаешь, старина, — начал я, — если ты решил удрать к индейцам, то я бы не советовал. Слишком неудачный момент.
— Да что ты, — грустно ответил он. — Куда там…
Я взял у него из рук трубку и затянулся. Лавендеру удалось где-то раздобыть настоящую индейскую смесь, наверное, у ри.
— Послушай, Лавендер, ты так и не сказал мне, что заставило тебя участвовать в этой кампании.
— Просто мне хотелось еще раз увидеть эти места до того, как я умру.
Я отлично его понял. Ностальгия по прерии раздирала порой и мое сердце.
— А удалось ли тебе повстречать кого-нибудь из потомков того черного парня, что ушел когда-то с Льюисом и Кларком?
— Ни одного, — ответил Лавендер. — Но я заметил, что у многих сиу очень темная кожа. И потом знаешь, когда живешь у индейцев, то находишь себе родственников на любой вкус. Дикари могут иногда недолюбливать друг друга, но настоящую злость берегут для врагов.
— А тут все совсем наоборот.
— Ты чертовски прав, Джек. Все ненавидят Кастера и издеваются над дураком Рено. Как-то в форте Линкольн капитан Бентин врезал ему по роже. За дело, разумеется. Тот же Бентин написал в газету и совсем в других красках преподнес победу при Уошито. Кастер за это приказал выпороть его кнутом, но капитан достал револьвер и поклялся, что пристрелит всякого, кто посмеет поднять на него руку. Генералу пришлось передумать, — Лавендер улыбнулся. — Я тебе еще кое-что расскажу о нем. Он из семьи южан, которая объявила его предателем, когда узнала, что сын присоединился к армии Севера. Отец проклял Бентина. Он же упрятал своего отца в тюрьму до конца Гражданской войны, и тот не пострадал. Подумать только!
— Шайены убили моего па, а потом усыновили меня, — совершенно не к месту брякнул я.
— А я никогда не видел своего отца, — вздохнул Лавендер. — Хозяин продал его кому-то еще до моего рождения.
И тут меня словно прорвало. Я рассказал ему об Ольге и Гусе, Солнечном Свете и Утренней Звезде, Денвере, Диком Билле, Амелии и, конечно, Уошито.
— Да-а… — протянул Лавендер, когда я закончил. — Никогда не думал, что быть белым так трудно.
— Не всем. Возьми хоть Кастера. Он не только всегда отлично знает, где его семья, но и может позволить себе взять ее на войну.
— Да, — согласился Лавендер и посмотрел на меня немного виновато.
— Он тебе нравится? — догадался я.
Негр выбил трубку и тихо ответил:
— Знаешь, Джек, он всегда хорошо со мной обращался. Так за что же мне его не любить? Не забывай, он всего лишь солдат.
— Который хорошо умеет убивать.
— И умирать, если до этого дойдет… Джек, ты не напишешь за меня завещание? Я ведь неграмотный.
Я отправился по слабо освещенному лагерю в поисках карандаша и бумаги. Карандаш я вскоре одолжил у одного солдата, но чистых листков у него не оказалось. Тут мне на глаза попались два офицера, и я направился к ним.
Это были братья Макинтош, Уоллес и Годфри, возвращавшиеся из штаба, где Кастер собирал весь командный состав, чтобы держать совет. Событие само по себе беспрецедентное, поскольку до сих пор молодой генерал полагался исключительно на свои собственные решения. Раньше он не спрашивал, а приказывал.
Братья выглядели немного подавленными.
— Вот ведь сукин сын, — сказал один. — Интересно, зачем ему это понадобилось?
— Годфри, — ответил Уоллес, — помяни мое слово, Кастера убьют.
— С чего ты взял? — удивился Годфри.
— Он никогда еще не говорил с нами так.
Макинтоши переглянулись и умолкли.
Я чуть было не сунулся к ним за бумагой, но тут появился капитан Киф, и я обратился к нему.
Киф был ирландцем и до своего приезда в Америку служил в личной охране римского папы.
— Да, конечно, — ответил он мне, — сходи к Финегану и скажи, что я велел дать тебе листок из моих походных письменных принадлежностей.
Финеган был его денщиком, который, по словам Батса, хранил в форте Линкольн все деньги Кифа, чтобы капитан не упился до смерти. «Он терпеть не может, когда его называют денщиком, предупредил меня Батс, — но обожает слово „ординарец“.
Я поблагодарил и собрался уходить, но Киф спросил:
— Собрался завещание писать?
— Как вы узнали?!
Он расхохотался:
— Прошлой ночью я и сам этим занимался. Правда, до этого мы с Томом Кастером и Колхауном играли в покер, так что наследникам не много достанется.
— Зачем же тогда было марать бумагу? — улыбнулся я в ответ.
— Да, боюсь, что пора, — в тон мне сказал Киф, но глаза его погрустнели.
Я взял у Финегана бумагу и вернулся к Лавендеру. Мы оба написали по завещанию, оставляя друг другу все, чем владели, но тут возник вопрос, кто из нас будет их хранить, ведь и меня и его могла подстерегать скорая смерть.
— Сложи их, положи в коробку от патронов и отдай Кровавому Ножу. Так будет сохраннее, — решил наконец Лавендер.
— Но почему ему? — удивился я. — Он, как и мы, будет в самом пекле!
— Только не он. Кровавый Нож — трус, да и все ри таковы. При первом же выстреле он сбежит и остановится только у реки Миссури.
Но никто, ни белый, ни черный, не может видеть будущее. Случилось так, что Кровавый Нож погиб одним из первых. Что же до наших завещаний, то я их сжег. Проснувшийся во мне индеец настойчиво твердил, что таскать такую бумажку в кармане, идя на бой, — самая скверная примета. Я не был так беззаботен, как капитан Киф, возможно поэтому меня, в отличие от него, и не убили.
На другой день мы продвинулись еще на тридцать миль вверх по ручью, на этот раз уже по свежему следу индейцев. Я по-прежнему возился в арьергарде с треклятыми мулами, которые так медленно перебирали своими копытами, что основная колонна опередила меня на несколько миль. Дорога была уже вся изрыта железными подковами, но я все же без труда определил, что до нас здесь прошло не меньше четырех-пяти тысяч лакота (то есть сиу). Следы их коротких стоянок (остывшие кострища, круги от бесчисленных палаток) раскинулись ярдов на триста.
Помимо ри с нами было несколько разведчиков кроу, знавших язык сиу и кое-как изъяснявшихся по-английски, так что мне не имело никакого смысла вновь предлагать Кастеру свои услуги. Я и не пытался, по крайней мере до одного разговора с лейтенантом, командовавшим охраной обоза.
Во время одной из многочисленных остановок, когда мы поправляли тюки и ящики с припасами на спинах упрямых мулов, я, показывая на широкий след очередного индейского лагеря, сказал лейтенанту:
— Большая стоянка.
Он лишь снисходительно улыбнулся в ответ.
— Это та, что обнаружили ри и кроу? — поинтересовался я.
— Не думаю. Если бы ты прожил на границе столько, сколько я, то научился бы делить на три достоверность рассказов так называемых «дружественных» индейцев. Эти кроу неплохие парни, но совсем не умеют сражаться, а у страха, как говорится, глаза велики.
До сих пор я много говорил о своей тревоге за шайенов и за солдат, но ни словом не упомянул о растущем страхе за собственную шкуру. Я бросил поганых мулов и вскочил в седло своей лошадки, а лейтенант, решив, что я дезертирую, крикнул мне вслед:
— Эй, не будь дураком! Пропустишь классное зрелище!
Но он ошибся, я направлялся к голове колонны. Но Кастера я там не нашел, он отправился еще дальше в сопровождении нескольких офицеров. Я погнал свою лошадку галопом, но так и не нашел генерала, зато встретил возвращающихся разведчиков кроу.
Среди них я почувствовал себя неловко, так как в свое время немало воевал с их племенем и теперь мог встретить «старых знакомых». Действительно, они стали весьма подозрительно меня разглядывать, и, когда к нам подъехал их белый командир, я вздохнул с облегчением. Его звали Чарли Рейнолдс. Это был худой невзрачный парень с покатыми плечами, но его слава следопыта затмевала даже таких прославленных длинноволосых крепышей, как, например, Буффало Билл.
Рейнолдс отличался также феноменальным спокойствием, крайним немногословием и замкнутостью, за что его и прозвали Одинокий Чарли.
— Чарли, — сказал я, — ты сказал Кастеру о том, сколько индейцев оставили эти следы?
— Да, — ответил он.
— Просто есть такие, кто считает, что их не больше тысячи, — тревожно пояснил я.
— Что ты хочешь?
— Сохранить свой скальп.
— Это будет нелегко, — веско сказал он. — Нам предстоит чертовски жаркая схватка.
— Кастеру не справиться одному, — продолжал настаивать я, — а Терри дожидаться он не станет.
— Не станет, — спокойно подтвердил Чарли.
— Так пойди, черт возьми, и убеди его в обратном! — взорвался я, но тут заметил, что его правая рука обмотана окровавленной тряпкой. — Ты ранен?
— Царапина.
— Стрелять-то можешь?
— Там видно будет, — ответил Чарли и поехал дальше.
Тем вечером в лагере сержант Батс выслушал мой рассказ об этой встрече и заявил:
— Рейнолдс просто трус. Он умолял Терри не брать его с собой, потому что у него, видите ли, дурное предчувствие. Ха!
— Слушай, Батс, — не выдержал я, — у тебя обо всех самое скверное мнение. Интересно, что ты тогда обо мне-то думаешь?
— Джек, — ответил сержант, — тебя, прямо скажем, немного, но то, что есть, скроено из самого добротного белого материала.
Многие проникаются к тебе симпатией, если ты позволяешь им чернить других D своем присутствии. Мы сидели с ним тогда под кустом и по очереди прикладывались к бутылке. К ночи я не просто напился, а надрался до чертиков, как не надирался с тех самых времен, когда разыскивал на южных равнинах Ольгу и Гуса.
На следующее утро я еле продрал глаза, не зная еще, что начинается самый долгий день в моей жизни.
Глава 27. МОКРАЯ ТРАВА
В субботу, 24 июня, выдался удушающе жаркий день, и порывы южного ветра приносили с собой не прохладу, а горячую пыль. Войску пришлось разделиться на несколько отрядов, каждый из которых пошел вперед своим путем, чтобы хоть как-то уменьшить огромное облако, поднимаемое копытами лошадей. Мы уже близко подошли к врагу, а сразу после полудня проехали место, где, судя по. следам, еще один большой отряд индейцев, пришедших с юга, соединился с тем, который мы преследовали.
Вскоре нашим глазам открылась недавно оставленная стоянка, такая огромная, что дух захватывало. То там, то здесь на песке попадались рисунки, изображавшие встречу двух армий, нашей и индейской, причем все белые люди на них почему-то лежали на земле, а краснокожие сидели на лошадях.
Моя голова раскалывалась после вчерашнего, а запах жарящегося бекона вызывал только тошноту. Одеревеневшее тело отказывалось повиноваться, душой овладело полное безразличие к происходящему. Ри и кроу толпились вокруг рисунков и, оживленно жестикулируя, что-то тараторили Фреду Жирару и Мичу Байеру, своим белым переводчикам. Накарябанные на песке картины их сильно впечатлили и встревожили.
Некоторое время спустя к ним подъехал Кастер, и Байер объяснил ему, что рисунки означали «много солдат, упавших лицом вниз в лагере сиу», то есть мертвых.
Вот тут-то я выступил вперед и заговорил:
— Генерал…
Но он перебил меня:
— А, это ты, погонщик? Если я не ошибаюсь, твое место рядом с мулами.
Но на этот раз он не сердился, а скорее любопытствовал.
— Сэр, — упрямо продолжил я, борясь с головной болью и обидой, — я не уверен, что ваши разведчики хорошо справляются со своей работой. Их сообщения полны суеверий, и поэтому вы игнорируете их.
Байер и Жирар одарили меня взглядами, не предвещавшими ничего хорошего.
— Сэр, — я немного повысил голос, — психологию индейцев можно условно разделить на две части: практическая выгода и мистическая фантазия. Все эти рисунки и кости оставлены с одной-единственной целью — напугать. Если вы испугаетесь и повернете назад или если пойдете вперед и будете разбиты, то, значит, «пророчество» оправдалось. Если же победите — что ж, просто не сработало колдовство. Но главное не это, а то, что индейцы отлично знают: мы идем по их следу. И их послания равносильны официальному заявлению, что бежать и прятаться они и не подумают.
Кастер слушал меня с легкой улыбкой, когда же я закончил, разразился громким лающим смехом. Теперь он снова напоминал себя самого, того, каким был раньше, до реки Танге.
— Слушай, парень, — сказал генерал. — У меня репутация крутого человека. Но, похоже, я единственный старший офицер, которому довелось выслушивать рекомендации погонщика мулов. У меня всегда хватало советчиков вроде тебя, взять хоть Калифорнию Джо или Дикого Билла Хикока. Ты что же, считаешь Чарли Рейнолдса плохим разведчиком?
Он снова расхохотался, а затем продолжил:
— Это, пожалуй, моя самая веселая кампания… Ну ладно, черт с тобой! Ты хотел быть проводником и следопытом, будь им. И мой первый приказ тебе звучит так: не отходи от меня ни на шаг, говори мне все, что взбредет тебе в голову, но, ради Бога, не мешай остальным разведчикам работать!
Таким вот образом я и стал личным проводником командира седьмого кавалерийского полка в награду за то, что просто сказал правду. Если вы думаете, что последние слова генерала обидели меня, то ошибаетесь. Да, они означали, что пользы от меня ожидается даже меньше, чем когда я занимался мулами, а слова человека, принимаемого за идиота, и будут звучать для всех по-идиотски, но теперь-то я поеду не в хвосте, а в голове колонны, и, кто знает, быть может, смогу уберечь генерала от грубых ошибок! Поэтому я безоговорочно принял новое назначение, чем вызвал у Кастера новый приступ веселья. К нему присоединились Байер и Жерар, а также индейцы, которые ни слова не поняли, но старались в меру способностей вести себя вежливо.
Приказ генерала находиться все время рядом исполнить было просто невозможно, поскольку он ни секунды не «сидел» на месте: его Вик мелькал то тут, то там, то в миле, то в двух от головы колонны. Кастер выезжал навстречу разведчикам, давал на ходу последние указания курьерам, которых рассылал с приказами его адъютант лейтенант Кук.
Том Кастер, полная копия генерала (только внешне, разумеется), напротив, был все время во главе колонны, раздавая направо и налево сумбурные указания, которые подобострастно выслушивались вестовыми, но не исполнялись, так как единственной частью отряда, находившейся в его ведении, являлся обоз. Остальные родственники генерала — младший брат Бостон и племянник Армстронг Рид — вели себя так, словно направлялись на веселый пикник.
На меня почти не обращали внимания, даже новый денщик Кастера по имени Беркман не изъявлял ни малейшего желания вступить в беседу.
Мы проделали тридцать миль и в восемь вечера сделали привал, но тут явились разведчики кроу и доложили, что следы сиу свернули на запад и идут через Волчьи горы по направлению к Литтл Бигхорну, или, как называли эту реку индейцы, Мокрой Траве. Новость облетела весь лагерь: враг в долине у реки, и на рассвете мы атакуем. Никто не сомкнул глаз, а около полуночи колонна снова двинулась в путь.
Во время недолгой стоянки я нашел Батса, который, закусывая на ходу, шнырял по всему лагерю.
— Знаешь, что я скажу тебе, — заявил он, — завтра Упрямец нападет на индейцев. На целый день раньше соединения с отрядами Терри и Гиббона! К их приходу от краснокожих ничего не останется, и вся слава перепадет седьмому кавалерийскому. Это он так думает… Что б его черти подрали, а если не так??? Хоть ты попробуй его вразумить!
Мы стояли недалеко от штабного шатра, и я посоветовал Батсу говорить тише, но он лишь рукой махнул: Кастеру было не до его проклятий, он совещался с офицерами.
— А эти новобранцы, — не унимался сержант, — уже поджали хвост и повизгивают, что устали от долгого перехода… Боже, они и стрелять-то не умеют, а у индейцев, по слухам, теперь есть скорострельные карабины. Проклятые торговцы! Да при первом же ответном залпе наши кролики бросятся врассыпную!
Новобранцы составляли примерно треть колонны. Это были ирландцы и немцы, которые приехали из Европы в Америку и, не найдя работы, пошли в армию. Теперь им предстояло погибнуть, так и не научившись говорить по-английски. Кое-кто находил это даже смешным, но только не я.
Итак, наш отряд снялся с места и направился на запад, вдоль русла ручья Дикого Шиповника, берущего свое начало в Волчьих горах. Луны не было, стояла страшная темень, и, когда в начале третьего утра забрезжил первый свет, мы проделали едва ли шесть миль.
Тем не менее через час прямо перед нами оказались Волчьи горы, вернее, не горы, а сильно пересеченная местность, состоящая сплошь из холмов и оврагов. Генерал позволил своим измученным людям снова устроить привал.
Я попытался заснуть, но только зря ворочался. Сон не шел ко мне, как и к большинству солдат в лагере. Кастер, казалось, так и не покидал седла.
Едва солдаты расположились на отдых, к генералу подъехал командир разведчиков лейтенант Варнум.
— Сэр, — доложил он, — индейцы стоят в пятидесяти милях выше по реке. Кроме того, мы обнаружены.
— Нет, — ответил генерал. — Этого не может быть.
— Но сэр…
Кастер резко повернул Вика и погнал его вверх по склону ближайшего холма.
— Сэр! — кричал ему вслед Варнум, — Мы встретили шестерых сиу, но они сбежали от нас, направляясь в свою деревню.
Вскоре генералу пришлось спешиться и подниматься выше на своих двоих. Спешивший за ним Варнум выглядел совершенно растерянно.
— Он мне не верит! — бормотал он себе под нос.
На вершине холма собрались разведчики, Мич Байер и Лавендер. Отсюда ясно просматривалась вся долина Литтл Бигхорн, только над самой землей еще висела легкая утренняя дымка.
Кастер не взял свой полевой бинокль, и разведчик кроу по имени Беглец (так проще, поскольку на самом деле его звали Тот-За-Кем-Бежит-Белый-Человек) протянул ему допотопную подзорную трубу.
— Ищите дымы костров и большой табун лошадей на левом берегу реки, — перевел слова индейца Байер.
Кастер с минуту разглядывал долину.
— Я ничего не вижу, — сказал он наконец.
— Ищите мух, — подсказал через переводчика ри по имени Идущий Впереди. — Отсюда лошади выглядят именно так.
Кастер вернул трубу Беглецу.
— Нет, — сказал он. — Нет там никакой деревни.
Лицо Байера исказилось, и он проговорил, буквально выдавливая из себя слова:
— Генерал, на этом берегу сиу больше, чем мне доводилось видеть за целых тридцать лет. Клянусь вам, это правда.
— Нет, — повторил Кастер и направился к денщику, державшему его коня.
Он уже почти доехал до лагеря, когда навстречу ему выскочил Том Кастер и завопил:
— Армстронг, нас выследили!
В пути один из ящиков с припасами упал на дорогу, и солдаты, посланные назад принести его, вспугнули сиу, пытавшегося взломать крышку своим томагавком. Индеец удрал.
Не знаю, что подумал Кастер после этих слов, но он все-таки поверил в присутствие по соседству врагов, поскольку приказал горнисту трубить офицерский сбор. Его речь была короткой: раз уж не удалось подойти скрытно, надо атаковать без промедления.
Измотанные солдаты вновь сели на своих усталых лошадей, а индейцы хватались за свои талисманы, стремясь отвести беду. Мы снова тронулись в путь.
Был полдень 25 июня 1876 года. Жара не спадала. Моя рубашка прилипла к спине, а в рот и ноздри набилась дорожная пыль. Прерия уже не казалась такой притягательной, как рисовала ее память о моей индейской жизни.
Перейдя водораздел, мы выехали к верховьям маленького ручейка, несшего весной свои воды в Мокрую Траву, а теперь совершенно пересохшего. Здесь-то Кастер и принял решение о разделе полка на двенадцать частей. Позже многие осуждали его за это, но, на мой взгляд, напрасно. Они не принимали в расчет то, как он видел ситуацию.
Генерал не верил в существование большой индейской деревни, хотя и знал наверняка, что краснокожие стоят где-то на реке, между тем местом, куда направлялись мы, следуя высохшим руслом, и колоннами Терри и Гиббона, приближавшимися со стороны устья.
Однако сиу могли и подняться вверх по течению до предгорий Бигхорна и напасть на нас с левого фланга, отрезав и окружив часть войск. Поэтому Кастер послал Бентина и три отряда пресечь попытку такого рода, а усиленный отряд разведчиков — прочесать берег насколько хватало глаз.
Мой приятель Батс ускакал с батальоном Бентина, и больше я его никогда не видел. Но до сих пор отказываюсь верить, что он погиб.
Из оставшихся восьми отрядов Кастер оставил пять под своим непосредственным командованием, а три отдал Рено. Миль через десять после водораздела мы увидели на правом берегу ручья одиноко стоящий типи и индейцев вокруг него. Командиры едва не открыли по ним огонь, но вовремя сообразили, что это наши собственные разведчики.
Типи принадлежал сиу, и все вокруг носило следы поспешного бегства. Лейтенант Хэйр сообщил Кастеру, что его следопыты спугнули около пятидесяти краснокожих.
Вскоре нашим глазам открылась недавно оставленная стоянка, такая огромная, что дух захватывало. То там, то здесь на песке попадались рисунки, изображавшие встречу двух армий, нашей и индейской, причем все белые люди на них почему-то лежали на земле, а краснокожие сидели на лошадях.
Моя голова раскалывалась после вчерашнего, а запах жарящегося бекона вызывал только тошноту. Одеревеневшее тело отказывалось повиноваться, душой овладело полное безразличие к происходящему. Ри и кроу толпились вокруг рисунков и, оживленно жестикулируя, что-то тараторили Фреду Жирару и Мичу Байеру, своим белым переводчикам. Накарябанные на песке картины их сильно впечатлили и встревожили.
Некоторое время спустя к ним подъехал Кастер, и Байер объяснил ему, что рисунки означали «много солдат, упавших лицом вниз в лагере сиу», то есть мертвых.
Вот тут-то я выступил вперед и заговорил:
— Генерал…
Но он перебил меня:
— А, это ты, погонщик? Если я не ошибаюсь, твое место рядом с мулами.
Но на этот раз он не сердился, а скорее любопытствовал.
— Сэр, — упрямо продолжил я, борясь с головной болью и обидой, — я не уверен, что ваши разведчики хорошо справляются со своей работой. Их сообщения полны суеверий, и поэтому вы игнорируете их.
Байер и Жирар одарили меня взглядами, не предвещавшими ничего хорошего.
— Сэр, — я немного повысил голос, — психологию индейцев можно условно разделить на две части: практическая выгода и мистическая фантазия. Все эти рисунки и кости оставлены с одной-единственной целью — напугать. Если вы испугаетесь и повернете назад или если пойдете вперед и будете разбиты, то, значит, «пророчество» оправдалось. Если же победите — что ж, просто не сработало колдовство. Но главное не это, а то, что индейцы отлично знают: мы идем по их следу. И их послания равносильны официальному заявлению, что бежать и прятаться они и не подумают.
Кастер слушал меня с легкой улыбкой, когда же я закончил, разразился громким лающим смехом. Теперь он снова напоминал себя самого, того, каким был раньше, до реки Танге.
— Слушай, парень, — сказал генерал. — У меня репутация крутого человека. Но, похоже, я единственный старший офицер, которому довелось выслушивать рекомендации погонщика мулов. У меня всегда хватало советчиков вроде тебя, взять хоть Калифорнию Джо или Дикого Билла Хикока. Ты что же, считаешь Чарли Рейнолдса плохим разведчиком?
Он снова расхохотался, а затем продолжил:
— Это, пожалуй, моя самая веселая кампания… Ну ладно, черт с тобой! Ты хотел быть проводником и следопытом, будь им. И мой первый приказ тебе звучит так: не отходи от меня ни на шаг, говори мне все, что взбредет тебе в голову, но, ради Бога, не мешай остальным разведчикам работать!
Таким вот образом я и стал личным проводником командира седьмого кавалерийского полка в награду за то, что просто сказал правду. Если вы думаете, что последние слова генерала обидели меня, то ошибаетесь. Да, они означали, что пользы от меня ожидается даже меньше, чем когда я занимался мулами, а слова человека, принимаемого за идиота, и будут звучать для всех по-идиотски, но теперь-то я поеду не в хвосте, а в голове колонны, и, кто знает, быть может, смогу уберечь генерала от грубых ошибок! Поэтому я безоговорочно принял новое назначение, чем вызвал у Кастера новый приступ веселья. К нему присоединились Байер и Жерар, а также индейцы, которые ни слова не поняли, но старались в меру способностей вести себя вежливо.
Приказ генерала находиться все время рядом исполнить было просто невозможно, поскольку он ни секунды не «сидел» на месте: его Вик мелькал то тут, то там, то в миле, то в двух от головы колонны. Кастер выезжал навстречу разведчикам, давал на ходу последние указания курьерам, которых рассылал с приказами его адъютант лейтенант Кук.
Том Кастер, полная копия генерала (только внешне, разумеется), напротив, был все время во главе колонны, раздавая направо и налево сумбурные указания, которые подобострастно выслушивались вестовыми, но не исполнялись, так как единственной частью отряда, находившейся в его ведении, являлся обоз. Остальные родственники генерала — младший брат Бостон и племянник Армстронг Рид — вели себя так, словно направлялись на веселый пикник.
На меня почти не обращали внимания, даже новый денщик Кастера по имени Беркман не изъявлял ни малейшего желания вступить в беседу.
Мы проделали тридцать миль и в восемь вечера сделали привал, но тут явились разведчики кроу и доложили, что следы сиу свернули на запад и идут через Волчьи горы по направлению к Литтл Бигхорну, или, как называли эту реку индейцы, Мокрой Траве. Новость облетела весь лагерь: враг в долине у реки, и на рассвете мы атакуем. Никто не сомкнул глаз, а около полуночи колонна снова двинулась в путь.
Во время недолгой стоянки я нашел Батса, который, закусывая на ходу, шнырял по всему лагерю.
— Знаешь, что я скажу тебе, — заявил он, — завтра Упрямец нападет на индейцев. На целый день раньше соединения с отрядами Терри и Гиббона! К их приходу от краснокожих ничего не останется, и вся слава перепадет седьмому кавалерийскому. Это он так думает… Что б его черти подрали, а если не так??? Хоть ты попробуй его вразумить!
Мы стояли недалеко от штабного шатра, и я посоветовал Батсу говорить тише, но он лишь рукой махнул: Кастеру было не до его проклятий, он совещался с офицерами.
— А эти новобранцы, — не унимался сержант, — уже поджали хвост и повизгивают, что устали от долгого перехода… Боже, они и стрелять-то не умеют, а у индейцев, по слухам, теперь есть скорострельные карабины. Проклятые торговцы! Да при первом же ответном залпе наши кролики бросятся врассыпную!
Новобранцы составляли примерно треть колонны. Это были ирландцы и немцы, которые приехали из Европы в Америку и, не найдя работы, пошли в армию. Теперь им предстояло погибнуть, так и не научившись говорить по-английски. Кое-кто находил это даже смешным, но только не я.
Итак, наш отряд снялся с места и направился на запад, вдоль русла ручья Дикого Шиповника, берущего свое начало в Волчьих горах. Луны не было, стояла страшная темень, и, когда в начале третьего утра забрезжил первый свет, мы проделали едва ли шесть миль.
Тем не менее через час прямо перед нами оказались Волчьи горы, вернее, не горы, а сильно пересеченная местность, состоящая сплошь из холмов и оврагов. Генерал позволил своим измученным людям снова устроить привал.
Я попытался заснуть, но только зря ворочался. Сон не шел ко мне, как и к большинству солдат в лагере. Кастер, казалось, так и не покидал седла.
Едва солдаты расположились на отдых, к генералу подъехал командир разведчиков лейтенант Варнум.
— Сэр, — доложил он, — индейцы стоят в пятидесяти милях выше по реке. Кроме того, мы обнаружены.
— Нет, — ответил генерал. — Этого не может быть.
— Но сэр…
Кастер резко повернул Вика и погнал его вверх по склону ближайшего холма.
— Сэр! — кричал ему вслед Варнум, — Мы встретили шестерых сиу, но они сбежали от нас, направляясь в свою деревню.
Вскоре генералу пришлось спешиться и подниматься выше на своих двоих. Спешивший за ним Варнум выглядел совершенно растерянно.
— Он мне не верит! — бормотал он себе под нос.
На вершине холма собрались разведчики, Мич Байер и Лавендер. Отсюда ясно просматривалась вся долина Литтл Бигхорн, только над самой землей еще висела легкая утренняя дымка.
Кастер не взял свой полевой бинокль, и разведчик кроу по имени Беглец (так проще, поскольку на самом деле его звали Тот-За-Кем-Бежит-Белый-Человек) протянул ему допотопную подзорную трубу.
— Ищите дымы костров и большой табун лошадей на левом берегу реки, — перевел слова индейца Байер.
Кастер с минуту разглядывал долину.
— Я ничего не вижу, — сказал он наконец.
— Ищите мух, — подсказал через переводчика ри по имени Идущий Впереди. — Отсюда лошади выглядят именно так.
Кастер вернул трубу Беглецу.
— Нет, — сказал он. — Нет там никакой деревни.
Лицо Байера исказилось, и он проговорил, буквально выдавливая из себя слова:
— Генерал, на этом берегу сиу больше, чем мне доводилось видеть за целых тридцать лет. Клянусь вам, это правда.
— Нет, — повторил Кастер и направился к денщику, державшему его коня.
Он уже почти доехал до лагеря, когда навстречу ему выскочил Том Кастер и завопил:
— Армстронг, нас выследили!
В пути один из ящиков с припасами упал на дорогу, и солдаты, посланные назад принести его, вспугнули сиу, пытавшегося взломать крышку своим томагавком. Индеец удрал.
Не знаю, что подумал Кастер после этих слов, но он все-таки поверил в присутствие по соседству врагов, поскольку приказал горнисту трубить офицерский сбор. Его речь была короткой: раз уж не удалось подойти скрытно, надо атаковать без промедления.
Измотанные солдаты вновь сели на своих усталых лошадей, а индейцы хватались за свои талисманы, стремясь отвести беду. Мы снова тронулись в путь.
Был полдень 25 июня 1876 года. Жара не спадала. Моя рубашка прилипла к спине, а в рот и ноздри набилась дорожная пыль. Прерия уже не казалась такой притягательной, как рисовала ее память о моей индейской жизни.
Перейдя водораздел, мы выехали к верховьям маленького ручейка, несшего весной свои воды в Мокрую Траву, а теперь совершенно пересохшего. Здесь-то Кастер и принял решение о разделе полка на двенадцать частей. Позже многие осуждали его за это, но, на мой взгляд, напрасно. Они не принимали в расчет то, как он видел ситуацию.
Генерал не верил в существование большой индейской деревни, хотя и знал наверняка, что краснокожие стоят где-то на реке, между тем местом, куда направлялись мы, следуя высохшим руслом, и колоннами Терри и Гиббона, приближавшимися со стороны устья.
Однако сиу могли и подняться вверх по течению до предгорий Бигхорна и напасть на нас с левого фланга, отрезав и окружив часть войск. Поэтому Кастер послал Бентина и три отряда пресечь попытку такого рода, а усиленный отряд разведчиков — прочесать берег насколько хватало глаз.
Мой приятель Батс ускакал с батальоном Бентина, и больше я его никогда не видел. Но до сих пор отказываюсь верить, что он погиб.
Из оставшихся восьми отрядов Кастер оставил пять под своим непосредственным командованием, а три отдал Рено. Миль через десять после водораздела мы увидели на правом берегу ручья одиноко стоящий типи и индейцев вокруг него. Командиры едва не открыли по ним огонь, но вовремя сообразили, что это наши собственные разведчики.
Типи принадлежал сиу, и все вокруг носило следы поспешного бегства. Лейтенант Хэйр сообщил Кастеру, что его следопыты спугнули около пятидесяти краснокожих.