Бриджер Томас. Маленький большой человек

   Генерал распорядился послать часть разведчиков проследить, куда направились беглецы, и приказал Рено вести свои отряды ускоренным маршем и форсировать реку.
   После его отъезда Кастер двигался следом, пока мы не подошли к реке. Сейчас почему-то считают, что Рено не торопился переправиться через нее, ожидая подкрепления со стороны генерала. Возможно, это и так, но лично я подобного приказа не слышал.
   На мой взгляд, все обстояло гораздо проще. Памятуя свою удачную тактику при Уошито, где он также раздробил свои силы на мелкие отряды, Кастер решил атаковать индейскую стоянку сразу с нескольких сторон. Свои отряды он повел вдоль реки, скрываясь за ее высоким обрывистым берегом от вражеских глаз. Рено же двигался по прерии и открыто. Замысел был прост: Кастер, пройдя несколько миль вниз по течению, переправится там и ударит с одного края, а Рено, раньше него оказавшийся на противоположном берегу, — с другого
   Но Кастер или забыл, или просто не хотел вспоминать, как подобный же маневр при Уошито не принес желанного результата. Эллиот, посланный генералом в обход, был разбит, в то время как сам генерал победил быстро и без особых потерь. Теперь подобный же исход мог грозить Рено или Бентину, поскольку никто точно не знал, сколько врагов нас подстерегает и где именно они укрылись.
   Сам же Кастер не торопился. Он даже позволил людям остановиться и спокойно напоить лошадей. Этой передышкой воспользовался корреспондент Марк Келлог, с которым я познакомился еще на борту «Дальнего Запада», чтобы задать генералу несколько вопросов.
   — Генерал, — сказал он, — не могли бы вы прокомментировать свою тактику? Ваше спокойствие, да и эта остановка перед самым сражением выглядят несколько странно…
   — Пожалуйста, — невозмутимо ответил Кастер. — Многие полагают, что я нетерпелив и добиваюсь побед исключительно оголтелым напором. Категорически это отрицаю. Все когда-либо совершенное мною было результатом тщательного анализа всех вариантов предстоящего сражения. Любые отклонения, возникающие во время самой битвы, также предусмотрены и изучены, как под увеличительным стеклом. Мой мозг работает быстро, и решения принимаются мгновенно, но, повторяю, все они — плод долгих и кропотливых раздумий, а соответственно, и общего плана кампании.
   Он хотел еще что-то добавить, но в этот момент появился его адъютант лейтенант Кук, отправившийся ранее вместе с отрядами Рено в качестве наблюдателя. Теперь он спешил обратно.
   — Жирар докладывает, — прокричал он, осаживая коня, — что навстречу Рено движутся большие силы индейцев.
   — Где неприятель? — быстро спросил Кастер.
   — Милях в трех ниже по течению. По крайней мере, был там, когда я уезжал. Теперь же Рено, должно быть, начинает бой.
   Действительно, не прошло и двух секунд, как до нас долетели звуки ружейных залпов.
   — Какова численность противника?
   Но Кук не мог этого сказать: изрезанная местность, высокий берег и густые кусты не позволяли верно оценить силы врагов.
   Горнист протрубил отрывистый сигнал, и солдаты заметались, готовя лошадей к выступлению. Не дожидаясь их, Кастер бешено погнал Вика вверх по склону северного берега, остальные же по мере готовности последовали за ним.
   Теперь мы двигались более или менее параллельно течению Мокрой Травы, но на этот раз по берегу, а не под ним: Кастер искал возвышенность, дабы рассмотреть с нее, что происходит в долине.
   Если он еще и питал какие-то сомнения относительно существования большой индейской деревни, то теперь они рассеялись: она лежала примерно в миле ниже по течению, но из-за изгибов Мокрой Травы была видна лишь ее часть, и я снова испугался, что Кастер неверно оценит ситуацию. Однако, даже судя по тому, что открылось нашим взорам, а также по числу бившихся с Рено индейцев, население деревни было никак не меньше двух тысяч человек.
   Это, впрочем, еще ни о чем не говорило. Седьмой кавалерийский полк, взятый как одно целое, состоял из шестисот солдат, обученных драться и блюсти дисциплину. Рено принял единственно возможное решение: его люди спешились и образовали несколько стрелковых линий. При такой тактике горстка белых людей могла долго сдерживать неорганизованную толпу краснокожих.
   Стоило только найти переправу, и Кастер атаковал бы деревню с другого края, существенно ослабив напор индейцев на Рено, а вскоре подоспел бы и Бентин. С минуты на минуту должен был подойти обоз, и Кастер кусал губы от нетерпения.
   Все казалось совсем не безнадежным, хотя и не напоминало пикник. Генерал поминутно оглядывался, а потом, не выдержав, подозвал своего ординарца сержанта Кейнипа и пролаял:
   — Отправляйся к Тому Кастеру и передай мой приказ: пусть не плетется больше по ручью, а поднимается и движется напрямик, к нам. У Рено не так много патронов, чтобы ждать.
   Сам того не подозревая, этим поручением он спас сержанту жизнь.
   Затем он снова погнал своего коня вперед, остальные двинулись следом. Лошади смертельно устали, и эта головокружительная гонка доконала многих из них. Отставших же наездников больше никто не видел. Тогда мы еще не знали, что индейцы уже начали переправу через Литтл Бигхорн и немалое их число было на нашем берегу, прячась по глубоким оврагам.
   Проскакав так примерно с милю, Кастер снова остановился, и только теперь мы смогли полностью разглядеть гигантскую деревню на том берегу. Пресвятой создатель, она раскинулась насколько хватало глаз. Миль пять в поперечнике, не меньше, и табун лошадей в двадцать тысяч голов… Допускаю, что она была даже больше, просто я даю вам возможность хотя бы примерно оценить ее размеры. Некогда на юге, у Канадской реки, мне доводилось видеть огромные стада бизонов. Пожалуй, это самое удачное сравнение.
   Сколько было врагов? Давайте прикинем. Учитывая, что одному индейцу могло принадлежать несколько лошадей, по самым скромным подсчетам, нам предстояло сразиться с четырьмя-пятью тысячами воинов. Нас же, считая Кастера, было двести, и еще сотня ожидалась с обозом.
   Но вот что странно: в индейском лагере не было видно ни души, не считая нескольких человек при лошадях. Неужели все отправились биться с Рено? Поле сражения осталось чуть в стороне, за изгибом реки, и мы не могли этого понять. А что это за облако пыли там, внизу по течению? Неужели, несмотря на всю свою мощь, индейцы ударились в бегство?
   И знаете, что сделал Кастер? Он снял шляпу, помахал ею над головой и… улыбнулся.
   — Мы смяли их! — крикнул генерал, не обращаясь ни к кому конкретно. — Они удирают!
   Мне не хватило времени разочаровать его, поскольку он снова сорвался с места и поскакал вдоль своей колонны. Я же, к своему ужасу, догадался, что задумали индейцы. Если бы они бежали, то велели бы женщинам разобрать палатки. Но этого не произошло. Значит, около четырех тысяч воинов переправлялись частями на наш берег, используя один из бродов в низовьях, скрытый от нас очередным поворотом реки, и поджидали нас впереди, рассредоточившись по оврагам.
   Когда я наконец проорал это Кастеру, он больше не улыбался. Он меня вообще не слушал или не слышал. Подгоняя своего несчастного измученного Вика, он носился перед строем, выкрикивая полную бессмыслицу вроде:
   — Ура, ребята, им конец! Скоро, очень скоро мы добьем последнего краснокожего бродягу и вернемся домой, к своим семьям!
   И измотанные, не спавшие больше суток солдаты, четверть из которых были желторотыми юнцами, видевшими индейцев только на картинках, подхватывали его победный клич и, взбираясь на хрипящих от усталости животных, пускали их в галоп, вперед по склону огромного оврага. Колонна словно ожила, но я старался не смотреть в глаза этих людей, нет никакой радости разглядывать тех, кто идет на верную смерть.
   О, теперь-то я был в этом уверен. Когда Кастер улыбнулся и заявил о победе, я понял: он потерял рассудок.
   Любой другой на его месте, увидев размеры индейской деревни, признался бы, пусть даже самому себе, что он ошибся. Вполне естественная, кстати сказать, вещь: сражаясь с краснокожими, просто невозможно знать заранее их численность и местонахождение. Любой другой на месте Кастера, но не Кастер…
   Подозвав второго адъютанта, итальянца Мартини, он сказал:
   — Передай Бентину, чтобы он поторопился. Деревня действительно велика… Подожди, я черкну ему записку.
   Это было последнее сообщение, кем-либо полученное от Кастера и его пяти отрядов. Из книжек вы, вероятно, знаете, что Мартини доставил записку, проделав нелегкий путь назад. Его лошадь убили, но ему каким-то чудом удалось добраться до Бентина живым. На словах же он добавил, что сиу бегут, чем дал Бентину лишний повод не спешить к нам на помощь. Не последнюю роль сыграла и ненависть этого достойного офицера к Кастеру.
   В остальном, что случилось с Кастером и его людьми, вам, сэр, придется положиться на мое слово, поскольку я единственный из двухсот человек, направлявшихся к броду через Литтл Бигхорн, кто выжил.
   Если вы мне не верите, то найдите кого-нибудь другого. Например, из тех идиотов, что писали потом письма бедной миссис Кастер, или разведчика-индейца, которого выставляли всем напоказ как единственного уцелевшего. Только его не было на поле битвы, он видел лишь начало, а затем удрал. Остальные же или дураки, или законченные лжецы. Никогда не мог понять людей, стремящихся прославиться тем, чего они никогда не совершали, тогда как я сам молчал, не умея доказать свою правоту и не желая смешиваться с толпой рвачей.
   Вскоре после отъезда Мартини овраг, по которому мы ехали, пересек другой, более пологий. Отряд свернул в него и продолжал спускаться к броду, замеченному сверху Кастером. Впереди, разумеется, ехали разведчики. Через некоторое время они вернулись, и Байер доложил, что там, внизу, индейцы. Враги скрытно переправились на наш берег и теперь готовились к схватке.
   — Очень хорошо, — ледяным тоном ответил Кастер. — Можешь убираться домой. И прихвати своих краснокожих бездельников.
   С самого начала не предполагалось, что ри и кроу будут драться вместе с нами. Свое дело они сделали. Но Байер… Он тоже мог уехать, поскольку, строго говоря, не был военным, однако генерал жестоко оскорбил его.
   Байер отпустил своих разведчиков (которые не заставили просить себя дважды) и поехал было за ними, но через несколько ярдов резко развернул коня и вернулся.
   — Если мы спустимся здесь, то это конец, — решительно произнес он.
   — Я же сказал тебе, отправляйся домой, — ответил Кастер немного потеплевшим голосом.
   Глаза Байера сверкнули гневом, и… он остался.
   Генерал построил солдат в колонны по четыре: отряд Тома Кастера (бросившего обоз на лейтенантов) на гнедых лошадях, серая конница и еще три отряда разных мастей. Развернув флаги, они двинулись вперед.
   В овраге стояла страшная жара. Дувший наверху ветер сюда не долетал, и, чтобы добиться хоть какого-то движения воздуха, приходилось скакать галопом. Наконец, ярдах в пятистах от переправы мы увидели сиу. Они стояли полукругом на нашем берегу, у самой воды, и, едва завидев нас, повернули коней и помчались назад. Индейцы то ли заманивали нас, то ли давали сигнал остальным, на том берегу, укрыться. Кастер остановил отряды и с удивлением взирал на происходящее.
   Индейцы спокойно достигли деревьев и исчезли из глаз, оставив на берегу лишь четырех воинов. Они повернулись к нам, вздымая над головой оружие, и прокричали: «Хей-хей-хей-хей-хей!»
   Мы продолжали молча стоять.
   Я слишком хорошо знал этот клич, чтобы не узнать его: так, отправляясь в бой, кричали шайены. Слепой инстинкт подсказал мне, что готовится какая-то хитрость и именно от этих четырех краснокожих исходит опасность всем нам. Не отдавая себе отчета, я вскинул карабин к плечу и выстрелил, но промахнулся. Глаза Кастера налились кровью, и он заорал:
   — Свинья! Кто разрешил тебе стрелять? Здесь командую я! Я велю тебя расстрелять, и мне плевать, как далеко идут твои связи, проклятый шпион. Даже если ты прямо из Белого дома! Вот тебе результат ваших сюсюканий с индейцами, вонючие политиканы!
   Его помутненный рассудок, видимо, принял меня за президента Гранта. Он выхватил револьвер и пристрелил бы меня на месте, если бы, как у всех сумасшедших, его мысли не перебегали с одного дела на другое. Взмахнув оружием, безумный генерал прокричал:
   — Вперед, великолепный седьмой! В АТА-А-А-АКУ!
   Пропела труба, и мы вылетели к броду, как пчелы из потревоженного улья.

Глава 28. ПОСЛЕДНИЙ БОЙ

   (— Знаете, сэр, у меня к вам просьба. Ежели когда дело дойдет до печати моего рассказа… И если вы станете разбивать его на главы, то пусть эта глава будет самой короткой. Но только не вздумайте выкинуть отсюда что-нибудь важное. Я слишком долго молчал, чтобы позволить сейчас скучающему балбесу вроде вас разбазарить историческую правду. Просто постарайтесь скомпоновать книгу соответствующим образом. Нет, сэр, это не просто каприз старика, а скорее вопрос композиции всего вашего… то есть моего произведения. Сделайте так, как я вас прошу, ладно?..
   …Дорогой читатель, прошу прощения за эту вставку, но я обещал строго следовать своим магнитофонным записям. Раз Джек Кребб произнес эти слова, я просто не мог не довести их до вашего сведения. Но, чтобы не путать тех, кто читает мою… то есть его книгу, я взял все в скобки.
   Итак: )
   Первым опомнился Байер. Он схватил Вика за узду и резко остановил генерала.
   Индейцы открыли огонь. Одна из первых пуль ранила Байера, на его рубахе стало расплываться багровое пятно, но он не обратил на это никакого внимания.
   Между тем Кук отдал приказ спешиться, и солдаты заняли стрелковые позиции.
   И тут на нас напали со всех сторон сразу. Краснокожие невесть откуда оказались и слева, и справа, и в тылу. Они научились воевать по правилам, применяя стратегию и тактику. Долгий опыт общения с белыми людьми не прошел даром.
   Задние линии стрелков развернулись и стали палить по нападающим. Но их было слишком много. Пули и стрелы косили солдат, как чума. Спасения не было нигде. Вокруг меня падали лошади и люди, которым я ничем не мог помочь, даже если бы захотел. Что-то ударило меня в спину, и, оглянувшись, я увидел лейтенанта Кука, бьющегося в предсмертной конвульсии: из его горла и груди торчали две оперенных стрелы.
   Кастер смотрел вокруг ничего не видящими глазами. Он пока что не был даже ранен и метался среди трупов и перепуганных насмерть живых, выкрикивая приказы.
   — Кук! — крикнул он мне. — Возьми бумагу и пиши. Это приказ Бентину. Готов?
   — Он мертв, генерал, — ответил я.
   — Запомни того, кто это сказал, Кук! — рявкнул Кастер, А теперь пиши: «Бентин, категорически приказываю немедленно привести свой батальон сюда. Поторопитесь, и победа нам обеспечена».
   Не знаю уж, что со мной случилось, но мне вдруг стало его жаль, и я взял на себя роль Кука.
   — Да, сэр, не беспокойтесь, — ответил я, — письмо будет доставлено по назначению.
   Кастер удовлетворенно кивнул и, заложив руки за голову, посмотрел в небо. Губы его растянулись в улыбке, словно он вдруг понял что-то недоступное другим. Вокруг дождем сыпались стрелы, и солнце играло смертельными отблесками на их железных наконечниках. Живых мишеней становилось все меньше и меньше, кольцо врагов начало стягиваться.
   Генерал стоял во весь рост, заложив руки за спину, и что-то негромко говорил сам себе. Я укрылся за валуном и подстреливал наиболее рьяных краснокожих. Когда ответный огонь слишком уж усилился, мне пришлось поменять позицию, и, перебежав за другой камень, я оказался совсем рядом с Кастером.
   — …Если взять его таким, как он есть, — донеслись до меня его слова, — в мирное или военное время, и если отбросить все предубеждения по отношению к нему, то мы обнаружим, что индеец заслуживает самого внимательного изучения…
   Я ушам своим не поверил, но удивляться не было времени. Я перезарядил карабин и пресек очередную вылазку тех, кто, по мнению генерала, чего-то там заслуживал. Он же между тем продолжал:
   — Достойно сожаления, что характер краснокожих, представленный в сочинениях господина Фенимора Купера, не соответствует действительности. Освободившись от романтической шелухи, коей пестрят страницы знаменитого романиста, мы видим не благородного жителя лесов, а примитивного дикаря…
   Кастер снова посмотрел на голубое небо и назидательно поднял палец:
   — Дикарь есть дикарь, он родился в дикости и умрет в дикости, а дикость порождает дикость, и тот, кто ратует за дикость, — сам дикарь.
   От утверждений подобного рода у меня всегда голова шла кругом, а тут еще индейцы не давали сосредоточиться и спокойно поразмыслить над сказанным. Разумеется, не я один отстреливался. То, что я рассказываю только о нас с генералом, отнюдь не говорит о гибели всех остальных. Многих действительно убило, но, несмотря на полное отсутствие укрытий, оставшиеся кое-как держались. Однако число их быстро сокращалось. Потери индейцев были не так заметны: место павшего воина занимали двое других. Практически все наши получили раны, а многие и не одну. Все, кроме Кастера и меня.
   Наконец генерал отвлекся от своего этнографического экскурса и вернулся к действительности.
   — Кук! — позвал он. — Почему до сих пор нет Бентина? Хотя… Я знаю, он не придет. Он слишком ненавидит меня.
   — Настолько ненавидит, — съязвил я, — что не позволит еще двум сотням солдат умереть за вас?
   — Злоба, — мрачно заявил Кастер, — злоба и зависть ничтожеств преследуют меня всю жизнь. Я хотел быть ему другом, но слишком многого достиг, и между нами встала зависть. Люди любят слабых, Кук, а я к ним не принадлежу!
   Он издевательски расхохотался прямо мне в лицо, но вдруг вздрогнул и замер. Затем медленно, очень медленно повернулся ко мне спиной, из которой торчала стрела. Он упал лицом вниз, раскинув руки в стороны, как Иисус на кресте. Рана почти не кровоточила. Я склонился над ним и повернул его голову. На губах генерала застыла высокомерная холодная усмешка. Он был мертв.
   Все-таки, что ни говори, это был великий человек. В чем его величие состояло? А черт его знает… Но если вы со мной не согласны, то, значит, знаете это лучше меня.
   Я осмотрелся по сторонам. Нас, живых, осталось около дюжины. Сколько еще могли мы продержаться? Полчаса? Час? Я не стал сообщать солдатам (ни одного офицера уже не осталось) о смерти Кастера. Они были слишком заняты общим делом — отбивались и ждали обещанного подкрепления, свято веря в гений своего генерала. Как ни странно, в момент смертельной опасности они думали не только о себе, и идеи единства нации, величия страны, непререкаемости авторитета командиров казались им не столь чуждыми и комичными, как в мирное время. Но было и другое: их реакция обострилась настолько, что они палили в любой движущийся предмет без разбора, и, появись в тот момент Бентин со своим батальоном, они расстреляли бы и его.
   Но он, разумеется, так и не появился, а доносившиеся со склона хриплые звуки трубы исторгались легкими какого-то сиу, подобравшего ее рядом с мертвым горнистом. Из-за плотного, как пудинг, порохового дыма передние ряды врагов были плохо различимы, слышались только их вопли и пронзительные песни. Все слилось в моих ушах в жуткую какофонию. Патроны в карабине кончились. У других, как видно, случилось то же самое, так как пальба смолкла почти разом. Я достал свой «кольт», проверил барабан, вынул из кармана горсть патронов и лег на землю, положив голову на давно остывший живот своей лошадки. Так я лежал и ждал того, кто придет, чтобы убить меня.
   Над полем боя повисла густая, жаркая тишина. Если бы не жужжание мух, я бы решил, что просто оглох. Прошло пять минут… десять… пятнадцать… А может быть, пять секунд или два часа, не знаю. Наконец мой напряженный слух уловил какой-то шорох, и, с трудом оторвав глаза от земли, я увидел прямо перед собой голову индейца, увенчанную орлиным пером. Мой «кольт» дважды рявкнул, превратив краснокожее лицо в бесформенную кашу. Как по команде вокруг снова раздались выстрелы и крики.
   В ту же секунду я получил могучий удар по черепу, лишь за долю мгновения до него почувствовав легкое движение у себя за спиной. Я понял, что это Смерть, и моей последней мыслью было: ах ты, старая шлюха, мне следовало бы догадаться, что ты подкрадешься сзади!

Глава 29. ПОБЕДА

   Первыми стали просыпаться мои органы чувств. Сначала я почувствовал какой-то острый, смутно знакомый запах, а затем услышал нарастающий гул барабанов. Самый большой и громкий расположился у меня в затылке, два поменьше — в области висков, вся же голова наполнилась пульсирующей болью. Потом я начал различать голоса: одни — низкие гортанные, другие — высокие, срывающиеся на визгливый фальцет.
   Я осторожно приоткрыл глаза, ожидая увидеть себя в аду. И действительно, вокруг меня полыхало пламя, сквозь языки которого я разглядел самого Дьявола. Именно таким я себе его всегда и представлял: рога на мохнатом лбу, темно-красная харя, белые клыки и пронзительные глаза, обведенные белыми кругами и наполненные лютой злобой.
   Он бесшумно скакал рядом со мной, размахивая мохнатыми лапами, и тыкал в меня чем-то твердым. Я был слишком слаб, чтобы пошевелиться, но намеревался изловчиться и хотя бы плюнуть ему в морду, ведь черти, они как люди — если увидят, что ты совсем беспомощен, то пощады не жди.
   Но прежде чем мне удалось собрать на языке достаточно слюны, Дьявол обратился ко мне по-шайенски:
   — Ну что, очнулся?
   Так, все понятно. Раз меня убили индейцы, то я и оказался в краснокожем аду. Я ответил, что да, очнулся, и хотел было прибавить пару выражений покрепче, но тут же вспомнил, что в шайенском ругательства отсутствуют, если не считать, конечно, случаев, когда мужчину называют бабой.
   — Вот и хорошо, — сказал Дьявол. — Теперь мы с тобой в расчете. И вскоре я смогу убить тебя, не боясь, что остальные сочтут меня злым и неблагодарным.
   Затем он снял свой шлем с бизоньими рогами и вышел из палатки. Да, сэр, именно из палатки, который я сослепу принял за преисподнюю. И был это вовсе не черт, а индеец. И звали этого индейца Маленький Медведь.
   Окружавшим меня пламенем оказался всего лишь небольшой костер в центре палатки; служившая дверью шкура была откинута, и я увидел снаружи мелькание многочисленных темных фигур, озаренных красноватым отсветом огня.
   — Он ушел, чтобы присоединиться к общей пляске, — произнес рядом со мной знакомый голос. — Но тебе лучше остаться пока здесь.
   На полу сидел Старая Шкура, и в его невидящих зрачках играли язычки пламени.
   — Ты голоден? — спросил он.
   Стиснув зубы, я умудрился занять сидячее положение. Спина, начиная от затылка, ныла так, словно я неделю таскал мешки с песком, голова раскалывалась от боли…
   — Дедушка, — произнес я, чувствуя, как каждое слово отдается в моем бедном черепе полновесными ударами молота по наковальне, — совсем не думал, что снова увижу тебя.
   — Я тоже, — ответил Старая Шкура. — Хочешь покурить?
   — Раз ты здесь, — продолжал я, — значит, я не умер.
   — Нет. Если бы ты был духом, то моя рука прошла бы сквозь тебя, как сквозь столб дыма.
   — Дедушка, а как давно я здесь?
   В ответ он сделал жест, показывающий положение солнца над горизонтом, что означало примерно пять-шесть часов, а потом сказал:
   — Люди и лакота перебили всех солдат у брода. Теперь ночь, и они укрепляют свой дух в победной пляске. Завтра мы убьем остальных бледнолицых, одетых в синие мундиры, что остались на холмах вниз по течению. Сегодня был великий день… Я слишком стар, чтобы сражаться, и мои глаза ослепли, но один юный воин отвел меня к берегу Мокрой Травы. Я слышал шум боя, я ощущал его запах, я видел своим внутренним зрением кровь и густой дым… Здесь, с нами, весь народ лакота, и они отличные воины, вторые во всем мире. Но, конечно, с Людьми им никогда не сравняться. В их клане хункпапа есть мудрый человек, по имени Сидящий Бык. Несколько дней назад, во время «солнечного танца» у ручья Дикого Шиповника, он всех победил, и его посетило откровение: он увидел белых солдат, лежащих лицом вниз. Затем мы отправились вверх по реке охотиться на бизонов, и встретили там солдат, и убили их всех до единого.
   Вот вам и объяснение того, почему колонна генерала Крука, шедшая с юга на соединение с Терри, не достигла своего местоназначения и почему последний так и не пришел нам на помощь.
   — Затем, — продолжал Старая Шкура, — мы вернулись к Мокрой Траве и снова увидели солдат. Многие воины решили, что это те, кого видел в своем пророческом видении Сидящий Бык, но другие сказали им: «Нет, они другие, и многие еще придут». Это было плохо, потому что Бык — мудрый человек и нельзя не верить ему.
   Старая Шкура продолжал говорить, а за стенами палатки по-прежнему грохотали барабаны, и пляска победы шла свои чередом; свет огромных костров озарял всю долину. Время от времени я засыпал, не боясь, что вождь воспримет это как неучтивость с моей стороны, так как он не видел меня, да и обращался скорее не ко мне, а к духам предков.
   После Уошито его клан отправился на север через Канзас, Небраску и Дакоту, прошел около восьмисот миль, в основном пешком, потому что Кастер (если вы помните) велел расстрелять их лошадей. Многие погибли в пути от пуль фермеров, ковбоев и солдат. Мясо редко появлялось в их котелках, так как белые охотники распугали всех бизонов своими длинноствольными крупнокалиберными ружьями.
   Я спросил его о Солнечном Свете и Утренней Звезде, и он ответил, что ничего не знает о них, видимо, они остались на юге с другими шайенами, объединившимися с кайова и команчи.