Страница:
Поэтому я не стал дожидаться, пока мистер Мериуезер образумится, и достал свой бумажник.
— Да благословит вас Господь! — едва ли не со слезами на глазах ответил тот, принимая деньги и отдавая мне драгоценную булавку. — Дай Бог, мы еще встретимся при более благоприятных обстоятельствах.
Радость его была столь велика, что он выскользнул из салуна, даже не попрощавшись. Впрочем, меня это мало беспокоило: за двадцать долларов я приобрел настоящее сокровище.
Я расплатился с барменом и, пряча сдачу в карман, случайно обронил свое приобретение. Упав на пол, «алмаз» разлетелся на несколько кусков, наглядно доказав, что за его сияющей огранкой скрывалось обыкновенное стекло.
Выскочить на улицу, догнать негодяя и припереть его к стене, поднеся к носу дуло револьвера, было делом одной секунды. Оллардайс даже не удивился и совершенно спокойно заметил:
— Быстро же вы раскусили мой маленький обман, сэр.
— Точно, — ответил я, — и теперь собираюсь вышибить тебе мозги.
Получив свои деньги назад, я рассмеялся, поскольку всегда с симпатией относился к людям остроумным и храбрым, и, убрав свой револьвер, заметил:
— Я ведь тоже своего рода шулер. По рождению и призванию.
— О сэр, боюсь, что не могу похвастаться тем же. Лет до двадцати я был чист, как слеза младенца.
— И как это мне сразу не бросилось в глаза, — продолжал я, — что штаны на тебе еле держатся, вся одежда выглядит так, словно ее собака жевала, а в башмаке дырка?
— О, я знавал лучшие времена, — с гордостью ответил Оллардайс. — Но удача отвернулась от меня, и выгляжу я довольно плачевно… Однако признай, старина, что техника безупречна. Ты весьма охотно купил ту булавку.
— Святая правда, — кивнул я, — и не урони я ее, тебе бы удалось меня надуть.
— И теперь, — тяжело вздохнул он, — моей грешной особой займется ближайший полицейский участок, не так ли?
— Знаешь, Оллардайс, — рассмеялся я, — твой трюк не так оскорбителен, чтобы терять из-за него свободу. Лично я не выношу тюрем и решеток, так как не верю в их действенность. На мой взгляд, если с кем не поладил, то пристрели его на месте или отпусти на все четыре стороны. Сейчас мне до чертиков нужны деньги, но без известных ухищрений их не добыть. А ты, как видно, по этой части мастер.
Было любопытно наблюдать, как к нему постепенно возвращается чувство собственного достоинства. Он отряхнул шляпу, откинул руку с тростью, и все дефекты его одежды снова точно испарились. Чудо, да и только. Оллардайс действительно был превосходным актером и мог бы заколачивать немало, работая в театрах.
— Сэр, — торжественно произнес он, снимая правую перчатку и протягивая мне руку, — отныне и навсегда — я ваш верный раб.
Оллардайс предложил провернуть авантюру с брошью. Моя роль заключалась лишь в том, чтобы пойти в ювелирный магазин и купить там брошь, которую он присмотрел заранее.
— И сколько она стоит? — спросил я.
— Долларов триста, сущие пустяки, — ответил он и смахнул невидимую пылинку со своего лацкана с таким видом, что человек непосвященный никогда бы не заметил, в каком ужасном состоянии упомянутый лацкан находился.
— Будь у меня триста долларов, — заметил я, — мне бы и в голову не пришло промышлять мошенничеством.
— Мой дорогой Джек, — сказал Оллардайс, — подходя к каждому вопросу, следует оценивать свои принципы в строгом соотношении с тем, что ты собираешься из этого извлечь. Наша цель — две тысячи долларов, и для получения их не стоит даже задумываться о каких-то жалких трех сотнях. Мои многочисленные таланты проявлялись по-разному, в том числе и в области карманных краж. Требуемая сумма будет получена за один вечер. Теперь ты захочешь спросить меня, почему же при такой ловкости я до сих пор не миллионер. Почему, скажем, я не спер твой бумажник вместо того, чтобы всучить фальшивку? Отвечаю. В этом-то и вся загвоздка. Каждый человек имеет определенное представление о себе как о личности. Условно говоря, создает формулу самого себя. Я мошенник, Джек, и должен строго блюсти кодекс своей профессии, если хочу жить в мире с самим собой. Допускает ли мой кодекс залезть к кому-нибудь в карман? Да, но только если это не самоцель, а средство достижения чего-то большего. Стоит мне забыться, и пальцы потеряют былую ловкость, меня поймают с поличным и посадят за решетку, как жалкого воришку…
Этот плут мог философствовать неделями, и я прервал его, заявив, что пора приниматься за решительные действия. На следующий вечер он вернулся с деньгами. Нет сомнений, мой новый знакомый был законченным проходимцем, но, похоже, в его рассуждениях крылось разумное зерно, — по крайней мере, ему удалось справиться с соблазном пропить три сотни в ближайшем салуне, и он принес их для общего дела.
Настал мой черед. Я взял деньги и отправился в первоклассный ювелирный магазин «Коллер и К°», где и купил описанную мне ранее брошь. Ошибиться я не мог, все совпадало в точности: золотая пластина в форме сердечка с рубинами по краю и маленьким бриллиантиком в середине. С меня спросили четыреста долларов, я же предложил триста и сделал вид, что собираюсь уходить. Они согласились. Меня явно приняли за разбогатевшего фермера с кучей денег в кармане, увлекшегося какой-нибудь смазливой шлюшкой, что для Канзас-Сити было более чем обычным явлением.
На следующий день в магазин зашел Оллардайс и, узнав, что брошь продана, устроил настоящую истерику. Он, мол, едва дождался своих ежемесячных пятисот долларов и сразу же бросился покупать украшение, которое присмотрел на витрине для своей невесты. И вот теперь…
Оллардайс так сокрушался и переживал, что в залу вышел сам Коллер и проводил безутешного покупателя в свой кабинет.
Старый ювелир решил заняться этим делом лично.
— Помилуйте, сэр, — развел руками он, — мы и представления не имели, что эта вещица так вас заинтересовала. Однако окажите нам честь, посмотрите другие украшения, кто знает…
Но Оллардайс вновь заметался по комнате, стеная и заламывая руки. Нет, совершенно исключено! Ничто другое его не интересует. Боже, какая потеря!
— Видите ли, сэр, — вконец растерялся старик, — мы получили ту брошь в одном экземпляре… но позвольте мне телеграфировать в Нью-Йорк, и я уверен, через пару недель нам пришлют еще одну, точно такую же.
Услышав о Нью-Йорке и двух неделях, Оллардайс упал в обморок, и Коллеру пришлось послать одного из продавцов за стаканом воды для клиента. Тот быстро пришел в себя. Две недели! Нет, это совершенно невозможно. Завтра же он собирался уехать в Сан-Франциско к невесте. И если магазин вернет ту брошь или достанет ее точную копию до отправления его поезда, то он согласен заплатить вдвое, нет, втрое больше против первоначальной цены.
Коллер чуть не задохнулся от неожиданности, но сработал его профессиональный опыт, и он быстро проговорил:
— Это вполне возможно, сэр, вполне возможно… А цена ее была… была тысяча долларов, насколько я помню.
Оллардайс беспечно махнул рукой:
— Значит, я заплачу вам три тысячи. Но поторопитесь, ваше время истекает завтра в полдень. Я остановился в отеле «Эксельсиор».
И ушел, оставив визитную карточку.
Покупая брошь, я тоже как бы случайно обмолвился, где живу.
Проводив необычного клиента, ювелир тут же бросился ко мне. Мне не хотелось посвящать Амелию в свои дела, и я проводил его в спальню, плотно закрыв за нами дверь. Тому была еще одна причина: девочка как раз занималась с синьориной Кармелой, и скрежет их пения мог сорвать переговоры.
— Мой дорогой мистер Кребб, — начал старый лис, — случилась ужасная вещь. Эта брошь была куплена и полностью оплачена другим джентльменом еще до вашего прихода. Однако нерасторопный продавец забыл поставить меня в известность. Скажите, не мог бы я вернуть вам деньги и забрать брошь? В качестве компенсации за моральный ущерб могу гарантировать вам десятипроцентную скидку на наши другие товары.
Я мысленно хохотал до слез. В самом деле, все участники событий были обманщиками, пытающимися как можно успешнее надуть друг друга. Взять хотя бы старика Коллера, ожидаемая прибыль которого составляла две тысячи семьсот долларов в обмен на смехотворную скидку.
Разумеется, никакой симпатии к нему я не испытывал и заявил, что возврат броши вообще не подлежит обсуждению, поскольку моя маленькая племянница, знаменитая певица, просто влюбилась в нее, и я скорее перережу себе глотку, чем разлучу их. Кроме того, покупка состоялась совершенно легально, с соблюдением всех правил и законов, и если он занимается какими-то темными делишками, то меня это не касается.
Тогда он предложил мне больше заплаченного, и так, шаг за шагом, добрался до искомой суммы — двух тысяч. Я не подгонял его, опасаясь, что, если назову ее ему сам, он тут же скончается прямо у меня на ковре. Сразу видно, что в этом деле я был еще новичком.
Наконец мы ударили по рукам, и он достал пачку долларов, увидев которую я пожалел, что не поднял его еще на пять сотен.
Минут через двадцать мы встретились с Оллардайсом в баре для подведения итогов.
— Я зарегистрировался в «Эксельсиоре», — сказал мой приятель, — и оставил для Коллера у портье записку следующего содержания: «Планы поменялись. Уезжаю на недельку поохотиться в Топеку. Наш уговор в силе. Вернусь и заплачу». Это несколько прикроет мое поспешное бегство из города.
— И куда ты собрался? — полюбопытствовал я.
— О, в Сент-Луис. Там меня никто не знает. А как ты, Джек? Я бы и тебе советовал убраться из Канзас-Сити. Коллер пока ничего не сможет доказать, но вскоре все поймет и доставит тебе кучу неудобств. Не хочешь отправиться со мной? У тебя есть способности.
Он ничего не знал об Амелии, поскольку я предпочитал держать этого плута подальше от своего отеля.
— Пока не знаю, — ответил я. — Мне все же кажется, что лучше поохотиться на бизонов.
— Что ж, мы славно поработали, Джек.
— Да, Оллардайс, и я от души желаю тебе успехов в любом надувательстве, которое тебе придет в голову предпринять.
Он ушел, и больше я его никогда не видел.
Я закупил необходимое снаряжение и, что самое главное, нашел наконец школу для Амелии. Это было довольно снобское заведение под названием «Академия юных леди мисс Уомсли». Сама мисс прибыла то ли из Англии, то ли еще откуда-то, о чем ясно свидетельствовала ее речь. Например, вместо слова «половина» она произносила «плавина», но подобный акцент настолько очаровал Амелию, что все мои сомнения исчезли. Как-то навестив ее там и спросив, не скучает ли она по синьорине Кармеле, я услышал:
— Не смяши мня, дядь Джек.
Она всегда была способной ученицей.
Да, совсем забыл сказать, что я обзавелся всем необходимым для охоты в Колдуэле. А что до Канзас-Сити, то я удрал оттуда в первую же ночь после получения денег, оставив все счета на произвол судьбы. Полагаю, я должен по ним до сих пор.
Охотники на бизонов собирались на юге Небраски и двигались к реке Колорадо в Техасе. В местах, не затронутых строительством железной дороги, бизоны собирались в огромные стада и кочевали до самых границ Канады. Еще в 1871 году на южных равнинах паслось более десяти миллионов бизонов. К 1875-му с ними было покончено. Я и сам в меру сил принял участие в этой грандиозной бойне. Деньги тогда, как, впрочем, и сейчас, играли первую роль, а платили за шкуры очень неплохо. Их использовали в основном для изготовления приводных ремней, а также обуви и зимней одежды.
Если вы охотник за шкурами, то у вас просто нет времени заниматься мясом убитых вами животных, разве что удастся отрезать язык или кусок помягче себе на ужин. Большинство же туш так и оставалось там, где настигала их пуля; одних обгладывали волки, другие разлагались на солнце. Позже выяснилось, что из костей получается отличное удобрение. В прерию отправились повозки, кости собирали, измельчали и продавали фермерам.
Прежде чем винить нас, охотников, во всех несчастьях индейцев, следует учесть, что, несмотря на изобилие бизонов, голодали они и до строительства «Юнион Пасифик», да и вообще до появления белых людей на их земле, поскольку у них не было ни лошадей для охоты, ни ружей. Вообще как-то трудно поверить, что исчезновение бизонов целиком и полностью дело наших рук, особенно если вспомнить целые океаны мохнатых спин, растянувшиеся на двадцать миль.
Однако, сэр, мне бы не хотелось злоупотреблять вашим вниманием и вдаваться в подробности охоты, она, в конце концов, всего лишь мелкий эпизод в моей жизни, не более того. Да и тема эта не столь уж приятна…
Скажу лишь, что мы с приятелем заработали даже больше, чем ожидали. После возвращения в Колдуэл у меня на руках оказалось несколько тысяч долларов, и я отправился назад в Канзас-Сити, узнать, как идут дела у Амелии.
Но прежде моя дорога пересеклась с тем самым парнем со странным именем, что работал до меня погонщиком мулов на маршруте Сан-Педро — Прескотт, Аризона. Помните Уайта Эрпа? Вот об этом я и собираюсь рассказать.
Глава 23. КАРЬЕРА АМЕЛИИ
— Да благословит вас Господь! — едва ли не со слезами на глазах ответил тот, принимая деньги и отдавая мне драгоценную булавку. — Дай Бог, мы еще встретимся при более благоприятных обстоятельствах.
Радость его была столь велика, что он выскользнул из салуна, даже не попрощавшись. Впрочем, меня это мало беспокоило: за двадцать долларов я приобрел настоящее сокровище.
Я расплатился с барменом и, пряча сдачу в карман, случайно обронил свое приобретение. Упав на пол, «алмаз» разлетелся на несколько кусков, наглядно доказав, что за его сияющей огранкой скрывалось обыкновенное стекло.
Выскочить на улицу, догнать негодяя и припереть его к стене, поднеся к носу дуло револьвера, было делом одной секунды. Оллардайс даже не удивился и совершенно спокойно заметил:
— Быстро же вы раскусили мой маленький обман, сэр.
— Точно, — ответил я, — и теперь собираюсь вышибить тебе мозги.
Получив свои деньги назад, я рассмеялся, поскольку всегда с симпатией относился к людям остроумным и храбрым, и, убрав свой револьвер, заметил:
— Я ведь тоже своего рода шулер. По рождению и призванию.
— О сэр, боюсь, что не могу похвастаться тем же. Лет до двадцати я был чист, как слеза младенца.
— И как это мне сразу не бросилось в глаза, — продолжал я, — что штаны на тебе еле держатся, вся одежда выглядит так, словно ее собака жевала, а в башмаке дырка?
— О, я знавал лучшие времена, — с гордостью ответил Оллардайс. — Но удача отвернулась от меня, и выгляжу я довольно плачевно… Однако признай, старина, что техника безупречна. Ты весьма охотно купил ту булавку.
— Святая правда, — кивнул я, — и не урони я ее, тебе бы удалось меня надуть.
— И теперь, — тяжело вздохнул он, — моей грешной особой займется ближайший полицейский участок, не так ли?
— Знаешь, Оллардайс, — рассмеялся я, — твой трюк не так оскорбителен, чтобы терять из-за него свободу. Лично я не выношу тюрем и решеток, так как не верю в их действенность. На мой взгляд, если с кем не поладил, то пристрели его на месте или отпусти на все четыре стороны. Сейчас мне до чертиков нужны деньги, но без известных ухищрений их не добыть. А ты, как видно, по этой части мастер.
Было любопытно наблюдать, как к нему постепенно возвращается чувство собственного достоинства. Он отряхнул шляпу, откинул руку с тростью, и все дефекты его одежды снова точно испарились. Чудо, да и только. Оллардайс действительно был превосходным актером и мог бы заколачивать немало, работая в театрах.
— Сэр, — торжественно произнес он, снимая правую перчатку и протягивая мне руку, — отныне и навсегда — я ваш верный раб.
Оллардайс предложил провернуть авантюру с брошью. Моя роль заключалась лишь в том, чтобы пойти в ювелирный магазин и купить там брошь, которую он присмотрел заранее.
— И сколько она стоит? — спросил я.
— Долларов триста, сущие пустяки, — ответил он и смахнул невидимую пылинку со своего лацкана с таким видом, что человек непосвященный никогда бы не заметил, в каком ужасном состоянии упомянутый лацкан находился.
— Будь у меня триста долларов, — заметил я, — мне бы и в голову не пришло промышлять мошенничеством.
— Мой дорогой Джек, — сказал Оллардайс, — подходя к каждому вопросу, следует оценивать свои принципы в строгом соотношении с тем, что ты собираешься из этого извлечь. Наша цель — две тысячи долларов, и для получения их не стоит даже задумываться о каких-то жалких трех сотнях. Мои многочисленные таланты проявлялись по-разному, в том числе и в области карманных краж. Требуемая сумма будет получена за один вечер. Теперь ты захочешь спросить меня, почему же при такой ловкости я до сих пор не миллионер. Почему, скажем, я не спер твой бумажник вместо того, чтобы всучить фальшивку? Отвечаю. В этом-то и вся загвоздка. Каждый человек имеет определенное представление о себе как о личности. Условно говоря, создает формулу самого себя. Я мошенник, Джек, и должен строго блюсти кодекс своей профессии, если хочу жить в мире с самим собой. Допускает ли мой кодекс залезть к кому-нибудь в карман? Да, но только если это не самоцель, а средство достижения чего-то большего. Стоит мне забыться, и пальцы потеряют былую ловкость, меня поймают с поличным и посадят за решетку, как жалкого воришку…
Этот плут мог философствовать неделями, и я прервал его, заявив, что пора приниматься за решительные действия. На следующий вечер он вернулся с деньгами. Нет сомнений, мой новый знакомый был законченным проходимцем, но, похоже, в его рассуждениях крылось разумное зерно, — по крайней мере, ему удалось справиться с соблазном пропить три сотни в ближайшем салуне, и он принес их для общего дела.
Настал мой черед. Я взял деньги и отправился в первоклассный ювелирный магазин «Коллер и К°», где и купил описанную мне ранее брошь. Ошибиться я не мог, все совпадало в точности: золотая пластина в форме сердечка с рубинами по краю и маленьким бриллиантиком в середине. С меня спросили четыреста долларов, я же предложил триста и сделал вид, что собираюсь уходить. Они согласились. Меня явно приняли за разбогатевшего фермера с кучей денег в кармане, увлекшегося какой-нибудь смазливой шлюшкой, что для Канзас-Сити было более чем обычным явлением.
На следующий день в магазин зашел Оллардайс и, узнав, что брошь продана, устроил настоящую истерику. Он, мол, едва дождался своих ежемесячных пятисот долларов и сразу же бросился покупать украшение, которое присмотрел на витрине для своей невесты. И вот теперь…
Оллардайс так сокрушался и переживал, что в залу вышел сам Коллер и проводил безутешного покупателя в свой кабинет.
Старый ювелир решил заняться этим делом лично.
— Помилуйте, сэр, — развел руками он, — мы и представления не имели, что эта вещица так вас заинтересовала. Однако окажите нам честь, посмотрите другие украшения, кто знает…
Но Оллардайс вновь заметался по комнате, стеная и заламывая руки. Нет, совершенно исключено! Ничто другое его не интересует. Боже, какая потеря!
— Видите ли, сэр, — вконец растерялся старик, — мы получили ту брошь в одном экземпляре… но позвольте мне телеграфировать в Нью-Йорк, и я уверен, через пару недель нам пришлют еще одну, точно такую же.
Услышав о Нью-Йорке и двух неделях, Оллардайс упал в обморок, и Коллеру пришлось послать одного из продавцов за стаканом воды для клиента. Тот быстро пришел в себя. Две недели! Нет, это совершенно невозможно. Завтра же он собирался уехать в Сан-Франциско к невесте. И если магазин вернет ту брошь или достанет ее точную копию до отправления его поезда, то он согласен заплатить вдвое, нет, втрое больше против первоначальной цены.
Коллер чуть не задохнулся от неожиданности, но сработал его профессиональный опыт, и он быстро проговорил:
— Это вполне возможно, сэр, вполне возможно… А цена ее была… была тысяча долларов, насколько я помню.
Оллардайс беспечно махнул рукой:
— Значит, я заплачу вам три тысячи. Но поторопитесь, ваше время истекает завтра в полдень. Я остановился в отеле «Эксельсиор».
И ушел, оставив визитную карточку.
Покупая брошь, я тоже как бы случайно обмолвился, где живу.
Проводив необычного клиента, ювелир тут же бросился ко мне. Мне не хотелось посвящать Амелию в свои дела, и я проводил его в спальню, плотно закрыв за нами дверь. Тому была еще одна причина: девочка как раз занималась с синьориной Кармелой, и скрежет их пения мог сорвать переговоры.
— Мой дорогой мистер Кребб, — начал старый лис, — случилась ужасная вещь. Эта брошь была куплена и полностью оплачена другим джентльменом еще до вашего прихода. Однако нерасторопный продавец забыл поставить меня в известность. Скажите, не мог бы я вернуть вам деньги и забрать брошь? В качестве компенсации за моральный ущерб могу гарантировать вам десятипроцентную скидку на наши другие товары.
Я мысленно хохотал до слез. В самом деле, все участники событий были обманщиками, пытающимися как можно успешнее надуть друг друга. Взять хотя бы старика Коллера, ожидаемая прибыль которого составляла две тысячи семьсот долларов в обмен на смехотворную скидку.
Разумеется, никакой симпатии к нему я не испытывал и заявил, что возврат броши вообще не подлежит обсуждению, поскольку моя маленькая племянница, знаменитая певица, просто влюбилась в нее, и я скорее перережу себе глотку, чем разлучу их. Кроме того, покупка состоялась совершенно легально, с соблюдением всех правил и законов, и если он занимается какими-то темными делишками, то меня это не касается.
Тогда он предложил мне больше заплаченного, и так, шаг за шагом, добрался до искомой суммы — двух тысяч. Я не подгонял его, опасаясь, что, если назову ее ему сам, он тут же скончается прямо у меня на ковре. Сразу видно, что в этом деле я был еще новичком.
Наконец мы ударили по рукам, и он достал пачку долларов, увидев которую я пожалел, что не поднял его еще на пять сотен.
Минут через двадцать мы встретились с Оллардайсом в баре для подведения итогов.
— Я зарегистрировался в «Эксельсиоре», — сказал мой приятель, — и оставил для Коллера у портье записку следующего содержания: «Планы поменялись. Уезжаю на недельку поохотиться в Топеку. Наш уговор в силе. Вернусь и заплачу». Это несколько прикроет мое поспешное бегство из города.
— И куда ты собрался? — полюбопытствовал я.
— О, в Сент-Луис. Там меня никто не знает. А как ты, Джек? Я бы и тебе советовал убраться из Канзас-Сити. Коллер пока ничего не сможет доказать, но вскоре все поймет и доставит тебе кучу неудобств. Не хочешь отправиться со мной? У тебя есть способности.
Он ничего не знал об Амелии, поскольку я предпочитал держать этого плута подальше от своего отеля.
— Пока не знаю, — ответил я. — Мне все же кажется, что лучше поохотиться на бизонов.
— Что ж, мы славно поработали, Джек.
— Да, Оллардайс, и я от души желаю тебе успехов в любом надувательстве, которое тебе придет в голову предпринять.
Он ушел, и больше я его никогда не видел.
Я закупил необходимое снаряжение и, что самое главное, нашел наконец школу для Амелии. Это было довольно снобское заведение под названием «Академия юных леди мисс Уомсли». Сама мисс прибыла то ли из Англии, то ли еще откуда-то, о чем ясно свидетельствовала ее речь. Например, вместо слова «половина» она произносила «плавина», но подобный акцент настолько очаровал Амелию, что все мои сомнения исчезли. Как-то навестив ее там и спросив, не скучает ли она по синьорине Кармеле, я услышал:
— Не смяши мня, дядь Джек.
Она всегда была способной ученицей.
Да, совсем забыл сказать, что я обзавелся всем необходимым для охоты в Колдуэле. А что до Канзас-Сити, то я удрал оттуда в первую же ночь после получения денег, оставив все счета на произвол судьбы. Полагаю, я должен по ним до сих пор.
Охотники на бизонов собирались на юге Небраски и двигались к реке Колорадо в Техасе. В местах, не затронутых строительством железной дороги, бизоны собирались в огромные стада и кочевали до самых границ Канады. Еще в 1871 году на южных равнинах паслось более десяти миллионов бизонов. К 1875-му с ними было покончено. Я и сам в меру сил принял участие в этой грандиозной бойне. Деньги тогда, как, впрочем, и сейчас, играли первую роль, а платили за шкуры очень неплохо. Их использовали в основном для изготовления приводных ремней, а также обуви и зимней одежды.
Если вы охотник за шкурами, то у вас просто нет времени заниматься мясом убитых вами животных, разве что удастся отрезать язык или кусок помягче себе на ужин. Большинство же туш так и оставалось там, где настигала их пуля; одних обгладывали волки, другие разлагались на солнце. Позже выяснилось, что из костей получается отличное удобрение. В прерию отправились повозки, кости собирали, измельчали и продавали фермерам.
Прежде чем винить нас, охотников, во всех несчастьях индейцев, следует учесть, что, несмотря на изобилие бизонов, голодали они и до строительства «Юнион Пасифик», да и вообще до появления белых людей на их земле, поскольку у них не было ни лошадей для охоты, ни ружей. Вообще как-то трудно поверить, что исчезновение бизонов целиком и полностью дело наших рук, особенно если вспомнить целые океаны мохнатых спин, растянувшиеся на двадцать миль.
Однако, сэр, мне бы не хотелось злоупотреблять вашим вниманием и вдаваться в подробности охоты, она, в конце концов, всего лишь мелкий эпизод в моей жизни, не более того. Да и тема эта не столь уж приятна…
Скажу лишь, что мы с приятелем заработали даже больше, чем ожидали. После возвращения в Колдуэл у меня на руках оказалось несколько тысяч долларов, и я отправился назад в Канзас-Сити, узнать, как идут дела у Амелии.
Но прежде моя дорога пересеклась с тем самым парнем со странным именем, что работал до меня погонщиком мулов на маршруте Сан-Педро — Прескотт, Аризона. Помните Уайта Эрпа? Вот об этом я и собираюсь рассказать.
Глава 23. КАРЬЕРА АМЕЛИИ
Мы стояли лагерем у реки Арканзас. После целого дня беспрерывной пальбы охотники на бизонов собирались там, чтобы промочить горло и перекинуться в покер. Запасы спиртного пополняли торговцы, привозя на своих фургонах отраву на любой вкус. Кажется, нет мест, куда бы они не добирались. Как говорится, для бешеной собаки сто миль — не крюк… В прерии было полно мест, где вы могли издохнуть от жажды, умоляя о глотке воды, зато практически повсеместно шла бойкая торговля виски.
Однажды вечером мы с приятелем заглянули в соседний лагерь и сразу наткнулись на бар-повозку, в котором заправлял, как вы думаете, кто? В жизни не догадаетесь. Мой братец Билл. Если помните, последний раз я видел его в пятьдесят седьмом. С тех пор он почти не изменился (поскольку деградировать дальше было просто некуда), если не считать выпавших зубов.
Сидя на краю фургона, он потягивал виски прямо из бутылки и доказывал двум лопоухим клиентам, что Джона Уилкса Бута 10 вовсе не расстреляли, что он, мол, жив-здоров и содержит лавочку в Эль-Пасо, штат Техас.
Зная по опыту, как и чем разбавляет Билл свои напитки, я решил воздержаться от возлияний в его заведении, но не сумел внушить то же самое своему приятелю, уже присосавшемуся к кружке. Чтобы объяснить ему все, мне бы пришлось раскрыть наше с Биллом родство, а делать это, как вы понимаете, мне совсем не хотелось. Между тем Билл прикончил бутылку и задумчиво заглядывал в ее горлышко, словно измеряя глубину. Мой приятель мельком взглянул на него да так и застыл с открытым ртом.
— Эй, послушай, — наконец сказал он, — что это за комья там на дне?
— Просто осадок, — икнув, ответил Билл.
Приятель выхватил у него бутылку и вытряс себе на ладонь несколько предметов, которые нетрудно было опознать.
— Ах ты, б… сын! — заорал он. — Это же головы гремучих змей!
— Ну и что? — беззубо ухмыльнулся Билл.
Взбешенные охотники перевернули весь его фургон вверх дном, но не обнаружили ни одной бутылки виски, в которой не плавало бы около шести змеиных голов. Затем на какое-то мгновение повисла гробовая тишина, а минуту спустя изо всех соседних кустов уже доносились натужные звуки безудержной рвоты.
Вокруг фургона уже начало стягиваться угрожающее кольцо, как вдруг вперед выскочил тощий молодой парень и рявкнул Биллу:
— Собирай свои манатки, вали отсюда и не смей возвращаться!
— Но мое виски никому не повредило! — визгливо возмутился Билл. — Это просто настойка. Многим очень даже нравится!
— Пошел вон! — внятно, с расстановкой повторил тощий. — А вы расступитесь и пропустите его!
Черт возьми, его послушались! На первый взгляд он не внушал никакого почтения, но было в нем что-то от Кастера и Хикока. Кроме длинных волос, разумеется.
Мой приятель потянул меня за рукав и сказал:
— Во дает, а?!
Сия выразительная фраза относилась к моему негодному братцу. Взглянув на змеиные головы, которые он по-прежнему держал в руке, я, хотя и не притронулся к «виски», еле сумел подавить приступ рвоты, издав характерный звук.
Тощий парень быстро повернулся ко мне и, одарив ледяным взглядом из-под черных бровей, осведомился:
— Тебе есть что возразить?
— Нет, а что? — удивленно ответил я.
— Ты только что назвал меня по имени.
— Но я не знаю твоего имени!
— Меня зовут Эрп.
— Понятно, — рассмеялся я. — Нет, меня просто чуть не стошнило.
В ответ он сбил меня с ног ударом кулака.
Встал я уже с револьвером в руках, но Эрп отвернулся, предоставив мне или продырявить ему спину, или проглотить обиду и считать инцидент исчерпанным. Но, черт меня возьми, я не собирался так вот легко отпустить его и, растолкав собравшихся зевак (что заставило его снова обернуться), крикнул:
— Эй, ты, с блевотным именем, вернись и доставай свою пушку!
Он спокойно направился ко мне, даже не потянувшись к застегнутой кобуре. Когда между нами осталось не больше фута, я с ужасом понял, что не смогу стрелять в человека, который и не думает обороняться. Но он так и не стал стрелять, а быстрым движением схватил левой рукой мое правое запястье, отвел его в сторону, затем выхватил свой револьвер и ударил его тяжелой рукояткой меня по голове. Я свалился, как мешок с песком.
Подобная техника называлась бизоньей. Возможно потому, что индейцы часто добивали раненых бизонов дубинками, или потому, что сами бизоны, нападая, били головой, трудно сказать. Позже, когда Эрп стал шерифом, он часто пользовался этим приемом. За всю свою неспокойную жизнь он убил не больше трех человек, но «обизонил» несколько тысяч. Он был, пожалуй, самым подлым парнем из всех, кого мне доводилось встречать. В подобной ситуации Хикок обязательно бы начал стрелять. И это намного честнее. Эрп полагал всех окружающих настолько ниже себя, что просто брезговал убивать, не видя среди них достойного противника. Другое дело — проломить череп. Не знаю уж, как это у него получалось, но когда он смотрел на человека, как на кучу мусора, то, даже если тот отказывался считать себя таковым, у него поневоле возникали некие сомнения, заставлявшие застыть на минуту с оружием в руках. Этой-то минуты Эрпу как раз и хватало, чтобы подойти и треснуть по голове.
Весной семьдесят второго я вернулся в Канзас-Сити, постригся и побрился за двадцать пять центов, переоделся в городскую одежду и отправился навестить Амелию.
Каменнолицая старшая воспитательница была сама любезность.
— Ох, — сказала она, подавая мне крошечную чашечку чаю, — мы так волновались, что вы не успеете вовремя вернуться из своей научной экспедиции…
Мне не терпелось повидаться с племянницей, но приходилось играть по правилам мисс Элизабет Уомсли, то есть сидеть в гостиной «Академии юных леди» в неуютном кресле с чересчур низкими подлокотниками и слишком высоким подголовником и с милой улыбкой терпеть щекотку какого-то мерзкого ползучего растения, стремившегося запихнуть мне в ухо пару своих колючих листьев.
— Полагаю, — продолжала мисс Уомсли, — вам удалось найти немало останков ископаемых животных, что, без сомнения, сильно обогатит коллекции наших восточных музеев.
Вот значит как Амелия преподнесла ей мой отъезд на охоту.
— Вы непременно расскажете мне об этом, — голос ее стал чуть суше, — но сперва давайте разберемся с более насущными вопросами. Дело в том, — и ее длинные передние зубы обнажились в деланной улыбке, — что, если воспитанница прекращает занятия по истечение более чем двух недель с начала семестра, мы не возвращаем денег за обучение.
Я подавился чаем и едва не уронил блюдце на пол.
— Амелия сбежала, — подумал я вслух, и сердце мое упало.
Мисс Уомсли издала вежливое хихиканье, напоминавшее кошку, раздирающую шелковую занавесь.
— Ну что вы, милейший мистер Кребб! Экий вы, право, шутник. Наша дорогая Амелия собирается выйти замуж. К несчастью, мы не смогли известить вас раньше ни по телеграфу, ни письмом, поскольку…
— За кого? — еле выговорил я, нащупывая револьвер, чтобы немедленно отправиться и пристрелить негодяя. Я был почему-то абсолютно уверен, что любой, покусившийся на мою малышку Амелию и пусть даже пожелавший жениться на ней, — разумеется, только для виду, — самый последний, самый гнусный, самый прожженный мерзавец. Должно быть, у меня просто из головы не шло, с какого дна я ее вытащил, и я боялся, что при первом же срыве она вернется назад, пустив прахом все сделанное для нее.
— В этих стенах правит скромность, мистер Кребб, — ответила мисс Уомсли, — однако в данном случае сама справедливость требует безоговорочно одобрить помолвку Амелии. Выпускницы моей школы часто попадают в самые благородные семьи нашей страны, и я…
— За кого?! — рявкнул я, поскольку никак не мог понять, к чему она ведет, и испугался, что весь этот словесный поток преследует одну-единственную цель — смягчить удар.
И тут, клянусь вам, она назвала имя одного сенатора. Речь же шла о его сыне, молодом адвокате из Канзас-Сити, которого мисс Уомсли наняла для процесса по делу о неуплате «Академии» ежегодного опекунского воспомоществования. Собирая материал, юноша часто посещал школу, где, по выражению моей собеседницы, «его сердце и пронзили стрелы Купидона». Ухаживание длилось всю зиму, а свадьбу назначили на май. Поэтому-то мисс Уомсли и беспокоилась насчет денег — семестр заканчивался только в июне. Внесенных мною денег осенью семьдесят первого хватило только на его половину, и с начала семьдесят второго достойная леди содержала мою племянницу в кредит, поскольку ничуть не сомневалась, что «столь знаменитый исследователь и ученый», как я, охотно заплатит за все.
Ошарашенный услышанным и чувствуя вину за свои слишком поспешные выводы, я щедро расплатился с ней. От такого головокружительного взлета по социальной лестнице у меня даже заложило уши. Я всегда мечтал о достойном муже для моей малышки, но никак не ожидал, что это произойдет так быстро. Близкая свадьба Амелии застала меня, как говорится, врасплох.
Получив деньги, старая ворона послала за Амелией и со словами: «Не буду вам мешать» — поспешно удалилась.
Девушка вошла, скромно потупив глазки, и села передо мной, положив руки на колени. Боже, как напоминала она в этот момент миссис Пендрейк!
— Надеюсь, дядюшка, ваше путешествие было успешным, — произнесла Амелия ангельским голоском.
— Мисс Уомсли сказала мне, что ты выходишь замуж.
В ее глазах мелькнуло что-то похожее на испуг, и я поспешно добавил:
— Я не возражаю, дорогая. И рад, что в твою жизнь вошла большая любовь.
Маска смирения на ее лице сменилась более знакомым мне выражением, не то чтобы циничным или наглым, а просто реалистичным.
— Ты ведь никогда на самом деле не верил, что я действительно твоя племянница? — спросила она. — Если я ошибаюсь, это просто ужасно.
Знаете, можно жить долгие годы, стараясь не смотреть правде в глаза. Когда же кто-нибудь решит вдруг конкретизировать понятия, становится просто тошно. Я знавал немало горьких пьяниц, которые цеплялись за жизнь только потому, что отказывались верить в свою безвозвратно загубленную судьбу. Вот и я считал Амелию своей кровной родней, намеренно забывая о том, что девица в ее положении запросто могла просто пойти на поводу у случайного клиента и сказать ему именно то, что он хотел от нее услышать. В конце концов, играть роль моей племянницы — куда более легкая и приятная работа, чем та, от которой я ее оторвал.
Эта мысль не раз приходила мне в голову, но я старательно ее гнал. Почему? О сэр, все очень просто: всей своей нелегкой жизнью я заработал право самому решать, кто является моим родственником, а кто — нет. У меня были две семьи, и обе я потерял при трагических обстоятельствах. И когда Амелия предложила себя в качестве моей племянницы, я был слишком счастлив, чтобы подвергать ее слова тщательному анализу.
— Понимаешь, — продолжала она, — я давно искала шанс изменить свою жизнь, и, когда появился ты, я сказала себе: вперед, дурочка, лови момент! — Она взяла меня за руку и тихо добавила: — Если ты теперь пошлешь меня к черту, я совершенно не обижусь. Но все-таки хочу сказать тебе правду. Когда мне было двенадцать, моя мать сбежала с гарнизонным барабанщиком, а отец допился до смерти через пару лет. Это произошло в Сент-Джо. Оттуда я и попала сюда. Один парень, часто заглядывавший к Долли, много рассказывал мне о мормонах, поэтому-то моя история и звучала правдоподобно.
Она грустно улыбнулась мне.
Знаете, сэр, когда все сказанное улеглось в моей бедной голове, я почувствовал прилив подлинной гордости за себя. Да, мне грустно было сознавать, что скоро, очень скоро я навсегда расстанусь со своей «племянницей», но ведь именно я, и никто другой, так резко изменил жизнь этой девушки! Если уж мне самому не суждено прорваться в верхние слои общества, то я, по крайней мере, смог помочь в этом другому. Воистину на такое самопожертвование способен только белый человек.
— Амелия, — сказал ей я, — вовсе необязательно быть с человеком в кровном родстве, чтобы считать его членом своей семьи. Мой родной брат, например, разбавляет виски и настаивает его на змеиных головах. Ничего, кроме презрения, я к нему не испытываю. Большинство тех, о ком я заботился в своей жизни, по рождению не имели ко мне никакого отношения. И я пришел к выводу, что истинную родню каждый из нас выбирает себе сам, и если она к тому же связана с нами узами крови, то это скорее исключение, чем правило. Поэтому ты — моя племянница, и наплевать, что данное слово значит на самом деле. Я люблю тебя и не намерен посылать к черту. Но если ты хочешь быть на свадьбе сиротой, что полностью соответствует правде, дело твое. Я мешать не стану.
Однажды вечером мы с приятелем заглянули в соседний лагерь и сразу наткнулись на бар-повозку, в котором заправлял, как вы думаете, кто? В жизни не догадаетесь. Мой братец Билл. Если помните, последний раз я видел его в пятьдесят седьмом. С тех пор он почти не изменился (поскольку деградировать дальше было просто некуда), если не считать выпавших зубов.
Сидя на краю фургона, он потягивал виски прямо из бутылки и доказывал двум лопоухим клиентам, что Джона Уилкса Бута 10 вовсе не расстреляли, что он, мол, жив-здоров и содержит лавочку в Эль-Пасо, штат Техас.
Зная по опыту, как и чем разбавляет Билл свои напитки, я решил воздержаться от возлияний в его заведении, но не сумел внушить то же самое своему приятелю, уже присосавшемуся к кружке. Чтобы объяснить ему все, мне бы пришлось раскрыть наше с Биллом родство, а делать это, как вы понимаете, мне совсем не хотелось. Между тем Билл прикончил бутылку и задумчиво заглядывал в ее горлышко, словно измеряя глубину. Мой приятель мельком взглянул на него да так и застыл с открытым ртом.
— Эй, послушай, — наконец сказал он, — что это за комья там на дне?
— Просто осадок, — икнув, ответил Билл.
Приятель выхватил у него бутылку и вытряс себе на ладонь несколько предметов, которые нетрудно было опознать.
— Ах ты, б… сын! — заорал он. — Это же головы гремучих змей!
— Ну и что? — беззубо ухмыльнулся Билл.
Взбешенные охотники перевернули весь его фургон вверх дном, но не обнаружили ни одной бутылки виски, в которой не плавало бы около шести змеиных голов. Затем на какое-то мгновение повисла гробовая тишина, а минуту спустя изо всех соседних кустов уже доносились натужные звуки безудержной рвоты.
Вокруг фургона уже начало стягиваться угрожающее кольцо, как вдруг вперед выскочил тощий молодой парень и рявкнул Биллу:
— Собирай свои манатки, вали отсюда и не смей возвращаться!
— Но мое виски никому не повредило! — визгливо возмутился Билл. — Это просто настойка. Многим очень даже нравится!
— Пошел вон! — внятно, с расстановкой повторил тощий. — А вы расступитесь и пропустите его!
Черт возьми, его послушались! На первый взгляд он не внушал никакого почтения, но было в нем что-то от Кастера и Хикока. Кроме длинных волос, разумеется.
Мой приятель потянул меня за рукав и сказал:
— Во дает, а?!
Сия выразительная фраза относилась к моему негодному братцу. Взглянув на змеиные головы, которые он по-прежнему держал в руке, я, хотя и не притронулся к «виски», еле сумел подавить приступ рвоты, издав характерный звук.
Тощий парень быстро повернулся ко мне и, одарив ледяным взглядом из-под черных бровей, осведомился:
— Тебе есть что возразить?
— Нет, а что? — удивленно ответил я.
— Ты только что назвал меня по имени.
— Но я не знаю твоего имени!
— Меня зовут Эрп.
— Понятно, — рассмеялся я. — Нет, меня просто чуть не стошнило.
В ответ он сбил меня с ног ударом кулака.
Встал я уже с револьвером в руках, но Эрп отвернулся, предоставив мне или продырявить ему спину, или проглотить обиду и считать инцидент исчерпанным. Но, черт меня возьми, я не собирался так вот легко отпустить его и, растолкав собравшихся зевак (что заставило его снова обернуться), крикнул:
— Эй, ты, с блевотным именем, вернись и доставай свою пушку!
Он спокойно направился ко мне, даже не потянувшись к застегнутой кобуре. Когда между нами осталось не больше фута, я с ужасом понял, что не смогу стрелять в человека, который и не думает обороняться. Но он так и не стал стрелять, а быстрым движением схватил левой рукой мое правое запястье, отвел его в сторону, затем выхватил свой револьвер и ударил его тяжелой рукояткой меня по голове. Я свалился, как мешок с песком.
Подобная техника называлась бизоньей. Возможно потому, что индейцы часто добивали раненых бизонов дубинками, или потому, что сами бизоны, нападая, били головой, трудно сказать. Позже, когда Эрп стал шерифом, он часто пользовался этим приемом. За всю свою неспокойную жизнь он убил не больше трех человек, но «обизонил» несколько тысяч. Он был, пожалуй, самым подлым парнем из всех, кого мне доводилось встречать. В подобной ситуации Хикок обязательно бы начал стрелять. И это намного честнее. Эрп полагал всех окружающих настолько ниже себя, что просто брезговал убивать, не видя среди них достойного противника. Другое дело — проломить череп. Не знаю уж, как это у него получалось, но когда он смотрел на человека, как на кучу мусора, то, даже если тот отказывался считать себя таковым, у него поневоле возникали некие сомнения, заставлявшие застыть на минуту с оружием в руках. Этой-то минуты Эрпу как раз и хватало, чтобы подойти и треснуть по голове.
Весной семьдесят второго я вернулся в Канзас-Сити, постригся и побрился за двадцать пять центов, переоделся в городскую одежду и отправился навестить Амелию.
Каменнолицая старшая воспитательница была сама любезность.
— Ох, — сказала она, подавая мне крошечную чашечку чаю, — мы так волновались, что вы не успеете вовремя вернуться из своей научной экспедиции…
Мне не терпелось повидаться с племянницей, но приходилось играть по правилам мисс Элизабет Уомсли, то есть сидеть в гостиной «Академии юных леди» в неуютном кресле с чересчур низкими подлокотниками и слишком высоким подголовником и с милой улыбкой терпеть щекотку какого-то мерзкого ползучего растения, стремившегося запихнуть мне в ухо пару своих колючих листьев.
— Полагаю, — продолжала мисс Уомсли, — вам удалось найти немало останков ископаемых животных, что, без сомнения, сильно обогатит коллекции наших восточных музеев.
Вот значит как Амелия преподнесла ей мой отъезд на охоту.
— Вы непременно расскажете мне об этом, — голос ее стал чуть суше, — но сперва давайте разберемся с более насущными вопросами. Дело в том, — и ее длинные передние зубы обнажились в деланной улыбке, — что, если воспитанница прекращает занятия по истечение более чем двух недель с начала семестра, мы не возвращаем денег за обучение.
Я подавился чаем и едва не уронил блюдце на пол.
— Амелия сбежала, — подумал я вслух, и сердце мое упало.
Мисс Уомсли издала вежливое хихиканье, напоминавшее кошку, раздирающую шелковую занавесь.
— Ну что вы, милейший мистер Кребб! Экий вы, право, шутник. Наша дорогая Амелия собирается выйти замуж. К несчастью, мы не смогли известить вас раньше ни по телеграфу, ни письмом, поскольку…
— За кого? — еле выговорил я, нащупывая револьвер, чтобы немедленно отправиться и пристрелить негодяя. Я был почему-то абсолютно уверен, что любой, покусившийся на мою малышку Амелию и пусть даже пожелавший жениться на ней, — разумеется, только для виду, — самый последний, самый гнусный, самый прожженный мерзавец. Должно быть, у меня просто из головы не шло, с какого дна я ее вытащил, и я боялся, что при первом же срыве она вернется назад, пустив прахом все сделанное для нее.
— В этих стенах правит скромность, мистер Кребб, — ответила мисс Уомсли, — однако в данном случае сама справедливость требует безоговорочно одобрить помолвку Амелии. Выпускницы моей школы часто попадают в самые благородные семьи нашей страны, и я…
— За кого?! — рявкнул я, поскольку никак не мог понять, к чему она ведет, и испугался, что весь этот словесный поток преследует одну-единственную цель — смягчить удар.
И тут, клянусь вам, она назвала имя одного сенатора. Речь же шла о его сыне, молодом адвокате из Канзас-Сити, которого мисс Уомсли наняла для процесса по делу о неуплате «Академии» ежегодного опекунского воспомоществования. Собирая материал, юноша часто посещал школу, где, по выражению моей собеседницы, «его сердце и пронзили стрелы Купидона». Ухаживание длилось всю зиму, а свадьбу назначили на май. Поэтому-то мисс Уомсли и беспокоилась насчет денег — семестр заканчивался только в июне. Внесенных мною денег осенью семьдесят первого хватило только на его половину, и с начала семьдесят второго достойная леди содержала мою племянницу в кредит, поскольку ничуть не сомневалась, что «столь знаменитый исследователь и ученый», как я, охотно заплатит за все.
Ошарашенный услышанным и чувствуя вину за свои слишком поспешные выводы, я щедро расплатился с ней. От такого головокружительного взлета по социальной лестнице у меня даже заложило уши. Я всегда мечтал о достойном муже для моей малышки, но никак не ожидал, что это произойдет так быстро. Близкая свадьба Амелии застала меня, как говорится, врасплох.
Получив деньги, старая ворона послала за Амелией и со словами: «Не буду вам мешать» — поспешно удалилась.
Девушка вошла, скромно потупив глазки, и села передо мной, положив руки на колени. Боже, как напоминала она в этот момент миссис Пендрейк!
— Надеюсь, дядюшка, ваше путешествие было успешным, — произнесла Амелия ангельским голоском.
— Мисс Уомсли сказала мне, что ты выходишь замуж.
В ее глазах мелькнуло что-то похожее на испуг, и я поспешно добавил:
— Я не возражаю, дорогая. И рад, что в твою жизнь вошла большая любовь.
Маска смирения на ее лице сменилась более знакомым мне выражением, не то чтобы циничным или наглым, а просто реалистичным.
— Ты ведь никогда на самом деле не верил, что я действительно твоя племянница? — спросила она. — Если я ошибаюсь, это просто ужасно.
Знаете, можно жить долгие годы, стараясь не смотреть правде в глаза. Когда же кто-нибудь решит вдруг конкретизировать понятия, становится просто тошно. Я знавал немало горьких пьяниц, которые цеплялись за жизнь только потому, что отказывались верить в свою безвозвратно загубленную судьбу. Вот и я считал Амелию своей кровной родней, намеренно забывая о том, что девица в ее положении запросто могла просто пойти на поводу у случайного клиента и сказать ему именно то, что он хотел от нее услышать. В конце концов, играть роль моей племянницы — куда более легкая и приятная работа, чем та, от которой я ее оторвал.
Эта мысль не раз приходила мне в голову, но я старательно ее гнал. Почему? О сэр, все очень просто: всей своей нелегкой жизнью я заработал право самому решать, кто является моим родственником, а кто — нет. У меня были две семьи, и обе я потерял при трагических обстоятельствах. И когда Амелия предложила себя в качестве моей племянницы, я был слишком счастлив, чтобы подвергать ее слова тщательному анализу.
— Понимаешь, — продолжала она, — я давно искала шанс изменить свою жизнь, и, когда появился ты, я сказала себе: вперед, дурочка, лови момент! — Она взяла меня за руку и тихо добавила: — Если ты теперь пошлешь меня к черту, я совершенно не обижусь. Но все-таки хочу сказать тебе правду. Когда мне было двенадцать, моя мать сбежала с гарнизонным барабанщиком, а отец допился до смерти через пару лет. Это произошло в Сент-Джо. Оттуда я и попала сюда. Один парень, часто заглядывавший к Долли, много рассказывал мне о мормонах, поэтому-то моя история и звучала правдоподобно.
Она грустно улыбнулась мне.
Знаете, сэр, когда все сказанное улеглось в моей бедной голове, я почувствовал прилив подлинной гордости за себя. Да, мне грустно было сознавать, что скоро, очень скоро я навсегда расстанусь со своей «племянницей», но ведь именно я, и никто другой, так резко изменил жизнь этой девушки! Если уж мне самому не суждено прорваться в верхние слои общества, то я, по крайней мере, смог помочь в этом другому. Воистину на такое самопожертвование способен только белый человек.
— Амелия, — сказал ей я, — вовсе необязательно быть с человеком в кровном родстве, чтобы считать его членом своей семьи. Мой родной брат, например, разбавляет виски и настаивает его на змеиных головах. Ничего, кроме презрения, я к нему не испытываю. Большинство тех, о ком я заботился в своей жизни, по рождению не имели ко мне никакого отношения. И я пришел к выводу, что истинную родню каждый из нас выбирает себе сам, и если она к тому же связана с нами узами крови, то это скорее исключение, чем правило. Поэтому ты — моя племянница, и наплевать, что данное слово значит на самом деле. Я люблю тебя и не намерен посылать к черту. Но если ты хочешь быть на свадьбе сиротой, что полностью соответствует правде, дело твое. Я мешать не стану.