Страница:
В эпоху Венского конгресса Бональд выставил теорию естественных границ государства, которая нашла защитников и в дипломатии, и в науке, особенно во Франции и Италии. По этой теории государство, достигшее своих естественных Г. (напр., Франция — Рейна), теряет всякий интерес к завоеваниям. Поэтому, теория эта рекомендовалась, как наиболее разумная и умиротворяющая система разграничения государств. Но на самом деле естественные Г. — понятие условное, исторически изменяющееся: одни государства идут к расширению Г., другие — к съуживанию их. Понятие о естественных Г. отличается и крайней субъективностью: писатели одной эпохи и одного и того же народа различно понимали «естественные» Г., а писатели различных народов взаимно вторгались своими «естественными» Г. в чужие территории; французы и в частности Наполеон III естественной Г. Франции считали Рейн, немцы выдвигали Г. Германии за Рейн, к Вогезам (der Rhein — Deutschlands Strom, nicht Deutsch lands Grenze).
Грановский
Граф
Графит
Грановский
Грановский (Тимофей Николаевич) — знаменитый профессор, род. в Орле 9 марта 1813 г., в помещичьей семье среднего достатка. Выдвинулась эта семья благодаря деду Г., который пришел в Орел неизвестно откуда с пятнадцатью копейками в кармане и нажил состояние, как искусный поверенный по делам. Мать Г., происходившая из богатой малороссийской семьи, имела благотворное влияние на сына. Домашнее воспитание Г. было направлено, главным образом, к изучению языков (французского и английского). В связи с этим стояло беспорядочное чтение путешествий, романов, исторических книг. 13 лет Г. был отдан в московский пансион Кистера, но пробыл там всего два года, а затем до 18 лет оставался дома, без всякого правильного руководства и дела. В это время он подружился с. воспитательницей своих сестер, француженкой Герито, которая много содействовала развитию в юноше вкуса к литературным занятиям и желания быть полезным. В 1831 г. Г. поступил на службу в Петербурге, в департамент министерства иностранных дел. Чиновничья работа имела для него мало привлекательного, и он в несколько месяцев приготовился к поступлению в университет. Поступил Г. на юридически факультет) потому что недостаточно знал древние языки, чтобы пойти на словесный. В сущности он продолжал заниматься самостоятельно, притом не юридическими предметами, а литературой, историей, отчасти философией. В это время одним из любимых писателей его стал Пушкин; стихотворные переводы с французского и английского и собственные попытки в стихотворстве содействовали выработке русского слога, которым впоследствии был так известен Г. В течение всего университетского курса Г. бедствовал в материальном отношении, благодаря, главным образом, беспечности отца, который по целым месяцам не высылал ему обещанного содержания. В 1835 г. Г. окончил курс и поступил на службу секретарем гидрографического департамента морского министерства. Уже в университете литературное дарование Г. обратило на него внимание знатоков (между прочим Плетнева). По окончании курса он стал понемногу втягиваться в журнальную работу. В. К. Ржевский, служивший при графе С. Г. Строгонове, сделался посредником между своим начальником и Г. Благодаря этому знакомству, последний получил предложение отправиться за границу для приготовления к профессуре по всеобщей истории.
Большую часть двухлетней командировки (с 1837 г.) Г. пробыл в Берлине и только на короткое время ездил в Дрезден, Прагу и Вену. Первый год прошел в усердном посещении лекций и практических занятий и в связанных с ними работах. Наибольшее значение для начинающего историка имели лекции Ранке, Раттера, Савиньи и Вердера. У Ранке он знакомился с исторической критикой, удивлялся мастерству характеристик, верному пониманию событий. Риттер положил начало изучению географических определений в истории, которые с тех пор всегда оставались для Г. одним из важнейших факторов в развитии человечества. Влияние школы Савиньи сказалось на занятиях первой половиной средних веков, которой Г. часто посвящал впоследствии свои курсы: могучая сила исторической преемственности и органическое развитие учреждений были признаны Г., хотя он научился у французов противополагать им сознательное стремление к улучшению. Вердер излагал и объяснял философию Гегеля. Более, впрочем, чем какие либо университетские лекции содействовало ознакомлению Г. с философией общение с Н. В. Станкевичем, который стал другом его еще в России, а в 1837 г. провел с ним часть зимы в Берлине. Выше всех специальных знаний стала для него идея общей философской связи явлений. При живом понимании отдельных эпох, лиц и событий это философское объединение не могло выродиться в отвлеченную схему, наложенную на явления со стороны и потому искажающую их смысл. Изучение Гегеля во всяком случае много содействовало постоянному стремлению Г. рассматривать культурную историю, как целое, и намечать в ней прогрессивное развитие.
Осенью 1839 г. Г. приехал в Москву и начал читать лекции филологам и юристам. В это время составлена им для «Библ. для чтения» статья: «Судьбы еврейского народа» (сочин. 1, 149).
Скоро он приобрел внимание и симпатии студентов; с каждой лекцией его успех возрастал и упрочивался. У него, как лектора, были некоторые недостатки — тихий голос, пришепётывание; но эти недоборы с избытком уравновешивались поэтической силой и сердечной теплотой изложения; говорил он свободно и его импровизация увлекала непосредственным и полным соответствием между содержанием и формой. Слушатели находились под обаянием благородной, изящной личности мыслителя и художника. Можно смело сказать, что ни один русский профессор не производил на аудиторию такого неотразимого и глубокого впечатления. В самом содержали его лекций особенно привлекала способность лектора к художественному синтезу явлений: наблюдения над различными сторонами исторической жизни складывались у него всегда в единую картину, передававшую характер целого. Кроме университетских курсов, Г. прославили публичные лекции, которые собирали все, что было лучшего в тогдашнем московском обществе. Читал он их три раза: в 1843 — 44 г. курс по истории средних веков; в 1845 — 46 г. — сравнительную ист. Англии и Франции; в 1851 — четыре характеристики (Тамерлан, Александр Великий, Людовик IX, Бекон). Последние изданы в «Собрании Сочинений»; кроме того профессор Бабст напеч. в журн. «Время» за 1862 г. несколько лекции из университетских курсов (введение в историю средних веков; характеристики нескольких римских императоров); его текст, однако, не может считаться точным воспроизведением слов Г. Затем сохранились неизданными собственно ручные конспекты средневекового курса (вероятно 1839 г.) и несколько записей слушателей, кот. отличаются обычными в таких случаях пробелами и недоразумениями. Этот материал во всяком случае показывает, что Г. никак нельзя было упрекнуть в заискивании перед аудиторией: он строго держался научных требований, избегал всяких намеков на современные ему порядки, не боялся говорить об отдаленных эпохах и трудных исторических вопросах. Писал он неохотно и уже потому не имел возможности оставить потомству столько же, сколько дал современникам. В 1845 году вышла магистерская его диссертация (Волин, Иомсбург и Винета), в которой автор критикует предание о блестящей столице вендского Поморья — Винете. В 1849 г. исследование об аббате Сугерии осветило с точки зрения, установленной О. Тьерри и Гизо, историю образования государства во Франции; при этом выдвинулась церковь, как сила, наиболее содействовавшая этому образованию. В 1852 г. была произнесена Г. замечательная актовая речь «О современном состоянии и значении всеобщей истории»: она резюмирует взгляды историка на его науку в период полной умственной зрелости. Влияние Гегеля уже значительно ослабело; автор отмечает односторонность и произвольность его построений, указывает на могущественное воздействие со стороны естественных наук и пытается определить, в какой мере история имеет право на самостоятельный метод. В 1865 г. в Архиве Калачева появилась статья «О родовом быте у древних германцев», которая показывала влияние и вырождение германской родовой общины и косвенно содействовала формулированию теории родового быта, выставленной Соловьевым и Кавелиным против Беляева. Помимо этих главных работ, появился ряд статей, вызванных новостями заграничной и русской литературы, за которыми Г. всегда внимательно следил. Наиболее замечательны: начало биографии Нибура, составленное по поводу его переписки; отчеты о лекциях Нибура по древней истории; о книге Нича (Гракхи); о культурном движении времен Римской империи (по поводу сочин. Шмидта); о «Судьбах Италии» Кудрявцева, о «Латинской империи» Медовикова, о «Проклятых племенах» Мишеля. Несоразмерность между тем, что. напечатал Г., и тем, что он мог бы сделать, становится особенно чувствительной, если обратить внимание на разнообразные планы работ, которые он составлял и для которых подготовлялся в течение своей жизни. Еще за границей его занимала мысль написать монографию о городе в древней, средневековой и новой истории. В связи с географическими и этнографическими интересами явился план сочинения о галлах, которое показало бы роль племенного фактора. В последние годы жизни Г. стал с особенной охотой заниматься «переходными» эпохами, отыскивая в них выражение той смены руководящих идей, которая особенно знаменательна в культурной истории. Наконец, помимо чисто ученых работ, он предпринял трудную и капитальную работу по составлению учебника всеобщей истории, но успел составить только первые главы, которые дают прекрасные характеристики и на родов эпох и намечают обще историческую связь развития.
Не одни личные свойства мешали Г. достигнуть всех тех результатов, на которые он мог бы рассчитывать по своему таланту и знаниям. Многое объясняется условиями времени и особенностями положения Г. В известном смысле это было положение исключительное и завидное. Семейные отношения сложились счастливо: в 1841 г. Г. женился на Елизавете Богдановне Мюльгаузен, которая стала для него товарищем, способным понять, оценить, поддержать нравственно. Г. был окружен многочисленными и искренними друзьями, был одним из главных деятелей в том духовном движении, которое ознаменовало «сороковые годы». Но эта жизнь в постоянном обмене мыслей и мнений с лучшими представителями русского общества поглощала время и энергию; участвуя в плодотворной коллективной работе московских кружков, Г. терял возможность уединиться и сосредоточиться для своей личной работы. С самого прибытия из заграницы он занял выдающееся положение среди молодых профессоров «западников» московского университета. Никто более его не выражал самостоятельного авторитета науки и культуры, в противоположность «казенному» духу и самомнению полуобразованного общества. Ему пришлось сразу выступить и против некоторых направлений в передовой среде: пришлось бороться с преклонением перед действительностью, за ее успех и силу, которому на некоторое время подпал Белинский и гегелианская правая; пришлось спорить и против идеализации древне-народной культуры, которую проводили славянофилы. Убежденный поклонник Петра Великого, Грановский не считал его дело законченным, хотя бы в главных чертах, и вполне сочувствовал либеральным идеям, которые охватили зап. Европу в тридцатых и сороковых годах. При историческом складе его мысли, он не рассчитывал на быструю победу и предостерегал против не обдуманных порывов: мало помалу обозначились его разноглася в этом отношении с одним из самых близких ему людей — с Герценом. Личная дружба сохранилась до смерти Г.; но еще в середине сороковых годов один из них, более резкий и односторонний, примкнул к антирелигиозному материализму, другой отстаивал право на существование «романтических» идеалов, без которых личная и народная жизнь казались ему неполной. Заграничной деятельности Герцена Г. не сочувствовал, хотя крайне тяготился условиями тогдашней русской жизни. Своею благородною, истинно просветительною деятельностью Г. не только завоевал себе совершенно исключительное положение в университете и своих личных поклонников делал представителями гуманности в обществе, не только внушил уважение своим принципиальным противникам, но даже сумел приобрести авторитет в глазах правительства, хотя оно в конце 40-х и начале 50-х годов весьма недружелюбно относилось ко всякому проявлению либеральных взглядов. Г. избег личных неприятностей по службе; но его духовное состояние во время реакции, последовавшей за 1848 г., было тяжкое. Он не находил более удовлетворения в профессорстве и не имел ни склонности, ни возможности уйти в чисто научную работу; издавна его преследовали приливы меланхолии и апатии; в эпоху Крымской войны это настроение становилось невыносимым и Г. все чаще искал развлечения в азартной и всегда почти неудачной карточной игре. Организм Г. никогда не отличался крепостью и не мог долго выносить тяжелой жизненной борьбы. 4 октября 1855 г. Г. скончался, 42 лет от роду, после кратковременной болезни. Помимо славы блестящего профессора, Г. оставил своими печатными работами и лекциями постоянный вклад в духовное достояние русского общества. Никто не сделал более него для проведения в сознание общества идеи всеобщей истории, как прогрессивного движения к гуманности.
Печатные работы Г. собраны в 2 томах (3-е изд., М., 1892). Прекрасная биография А. В. Станкевича живо рисует личность Г. Кроме того, см. Анненков, «Замечательное десятилетие» (в «Воспоминаниях и очерках», т. III); П. Кудрявцев, «Детство и юность Грановского» (в «Русском Вестнике» за 1858 г.); Григорьев, «Т. Н. Грановский до его профессорства в Москве» (в «Русской Беседе» за 1856 г.); П. Виноградов, «Т. Н. Грановский» (в «Русской Мысли» за 1893 г.).
П. Виноградов.
Большую часть двухлетней командировки (с 1837 г.) Г. пробыл в Берлине и только на короткое время ездил в Дрезден, Прагу и Вену. Первый год прошел в усердном посещении лекций и практических занятий и в связанных с ними работах. Наибольшее значение для начинающего историка имели лекции Ранке, Раттера, Савиньи и Вердера. У Ранке он знакомился с исторической критикой, удивлялся мастерству характеристик, верному пониманию событий. Риттер положил начало изучению географических определений в истории, которые с тех пор всегда оставались для Г. одним из важнейших факторов в развитии человечества. Влияние школы Савиньи сказалось на занятиях первой половиной средних веков, которой Г. часто посвящал впоследствии свои курсы: могучая сила исторической преемственности и органическое развитие учреждений были признаны Г., хотя он научился у французов противополагать им сознательное стремление к улучшению. Вердер излагал и объяснял философию Гегеля. Более, впрочем, чем какие либо университетские лекции содействовало ознакомлению Г. с философией общение с Н. В. Станкевичем, который стал другом его еще в России, а в 1837 г. провел с ним часть зимы в Берлине. Выше всех специальных знаний стала для него идея общей философской связи явлений. При живом понимании отдельных эпох, лиц и событий это философское объединение не могло выродиться в отвлеченную схему, наложенную на явления со стороны и потому искажающую их смысл. Изучение Гегеля во всяком случае много содействовало постоянному стремлению Г. рассматривать культурную историю, как целое, и намечать в ней прогрессивное развитие.
Осенью 1839 г. Г. приехал в Москву и начал читать лекции филологам и юристам. В это время составлена им для «Библ. для чтения» статья: «Судьбы еврейского народа» (сочин. 1, 149).
Скоро он приобрел внимание и симпатии студентов; с каждой лекцией его успех возрастал и упрочивался. У него, как лектора, были некоторые недостатки — тихий голос, пришепётывание; но эти недоборы с избытком уравновешивались поэтической силой и сердечной теплотой изложения; говорил он свободно и его импровизация увлекала непосредственным и полным соответствием между содержанием и формой. Слушатели находились под обаянием благородной, изящной личности мыслителя и художника. Можно смело сказать, что ни один русский профессор не производил на аудиторию такого неотразимого и глубокого впечатления. В самом содержали его лекций особенно привлекала способность лектора к художественному синтезу явлений: наблюдения над различными сторонами исторической жизни складывались у него всегда в единую картину, передававшую характер целого. Кроме университетских курсов, Г. прославили публичные лекции, которые собирали все, что было лучшего в тогдашнем московском обществе. Читал он их три раза: в 1843 — 44 г. курс по истории средних веков; в 1845 — 46 г. — сравнительную ист. Англии и Франции; в 1851 — четыре характеристики (Тамерлан, Александр Великий, Людовик IX, Бекон). Последние изданы в «Собрании Сочинений»; кроме того профессор Бабст напеч. в журн. «Время» за 1862 г. несколько лекции из университетских курсов (введение в историю средних веков; характеристики нескольких римских императоров); его текст, однако, не может считаться точным воспроизведением слов Г. Затем сохранились неизданными собственно ручные конспекты средневекового курса (вероятно 1839 г.) и несколько записей слушателей, кот. отличаются обычными в таких случаях пробелами и недоразумениями. Этот материал во всяком случае показывает, что Г. никак нельзя было упрекнуть в заискивании перед аудиторией: он строго держался научных требований, избегал всяких намеков на современные ему порядки, не боялся говорить об отдаленных эпохах и трудных исторических вопросах. Писал он неохотно и уже потому не имел возможности оставить потомству столько же, сколько дал современникам. В 1845 году вышла магистерская его диссертация (Волин, Иомсбург и Винета), в которой автор критикует предание о блестящей столице вендского Поморья — Винете. В 1849 г. исследование об аббате Сугерии осветило с точки зрения, установленной О. Тьерри и Гизо, историю образования государства во Франции; при этом выдвинулась церковь, как сила, наиболее содействовавшая этому образованию. В 1852 г. была произнесена Г. замечательная актовая речь «О современном состоянии и значении всеобщей истории»: она резюмирует взгляды историка на его науку в период полной умственной зрелости. Влияние Гегеля уже значительно ослабело; автор отмечает односторонность и произвольность его построений, указывает на могущественное воздействие со стороны естественных наук и пытается определить, в какой мере история имеет право на самостоятельный метод. В 1865 г. в Архиве Калачева появилась статья «О родовом быте у древних германцев», которая показывала влияние и вырождение германской родовой общины и косвенно содействовала формулированию теории родового быта, выставленной Соловьевым и Кавелиным против Беляева. Помимо этих главных работ, появился ряд статей, вызванных новостями заграничной и русской литературы, за которыми Г. всегда внимательно следил. Наиболее замечательны: начало биографии Нибура, составленное по поводу его переписки; отчеты о лекциях Нибура по древней истории; о книге Нича (Гракхи); о культурном движении времен Римской империи (по поводу сочин. Шмидта); о «Судьбах Италии» Кудрявцева, о «Латинской империи» Медовикова, о «Проклятых племенах» Мишеля. Несоразмерность между тем, что. напечатал Г., и тем, что он мог бы сделать, становится особенно чувствительной, если обратить внимание на разнообразные планы работ, которые он составлял и для которых подготовлялся в течение своей жизни. Еще за границей его занимала мысль написать монографию о городе в древней, средневековой и новой истории. В связи с географическими и этнографическими интересами явился план сочинения о галлах, которое показало бы роль племенного фактора. В последние годы жизни Г. стал с особенной охотой заниматься «переходными» эпохами, отыскивая в них выражение той смены руководящих идей, которая особенно знаменательна в культурной истории. Наконец, помимо чисто ученых работ, он предпринял трудную и капитальную работу по составлению учебника всеобщей истории, но успел составить только первые главы, которые дают прекрасные характеристики и на родов эпох и намечают обще историческую связь развития.
Не одни личные свойства мешали Г. достигнуть всех тех результатов, на которые он мог бы рассчитывать по своему таланту и знаниям. Многое объясняется условиями времени и особенностями положения Г. В известном смысле это было положение исключительное и завидное. Семейные отношения сложились счастливо: в 1841 г. Г. женился на Елизавете Богдановне Мюльгаузен, которая стала для него товарищем, способным понять, оценить, поддержать нравственно. Г. был окружен многочисленными и искренними друзьями, был одним из главных деятелей в том духовном движении, которое ознаменовало «сороковые годы». Но эта жизнь в постоянном обмене мыслей и мнений с лучшими представителями русского общества поглощала время и энергию; участвуя в плодотворной коллективной работе московских кружков, Г. терял возможность уединиться и сосредоточиться для своей личной работы. С самого прибытия из заграницы он занял выдающееся положение среди молодых профессоров «западников» московского университета. Никто более его не выражал самостоятельного авторитета науки и культуры, в противоположность «казенному» духу и самомнению полуобразованного общества. Ему пришлось сразу выступить и против некоторых направлений в передовой среде: пришлось бороться с преклонением перед действительностью, за ее успех и силу, которому на некоторое время подпал Белинский и гегелианская правая; пришлось спорить и против идеализации древне-народной культуры, которую проводили славянофилы. Убежденный поклонник Петра Великого, Грановский не считал его дело законченным, хотя бы в главных чертах, и вполне сочувствовал либеральным идеям, которые охватили зап. Европу в тридцатых и сороковых годах. При историческом складе его мысли, он не рассчитывал на быструю победу и предостерегал против не обдуманных порывов: мало помалу обозначились его разноглася в этом отношении с одним из самых близких ему людей — с Герценом. Личная дружба сохранилась до смерти Г.; но еще в середине сороковых годов один из них, более резкий и односторонний, примкнул к антирелигиозному материализму, другой отстаивал право на существование «романтических» идеалов, без которых личная и народная жизнь казались ему неполной. Заграничной деятельности Герцена Г. не сочувствовал, хотя крайне тяготился условиями тогдашней русской жизни. Своею благородною, истинно просветительною деятельностью Г. не только завоевал себе совершенно исключительное положение в университете и своих личных поклонников делал представителями гуманности в обществе, не только внушил уважение своим принципиальным противникам, но даже сумел приобрести авторитет в глазах правительства, хотя оно в конце 40-х и начале 50-х годов весьма недружелюбно относилось ко всякому проявлению либеральных взглядов. Г. избег личных неприятностей по службе; но его духовное состояние во время реакции, последовавшей за 1848 г., было тяжкое. Он не находил более удовлетворения в профессорстве и не имел ни склонности, ни возможности уйти в чисто научную работу; издавна его преследовали приливы меланхолии и апатии; в эпоху Крымской войны это настроение становилось невыносимым и Г. все чаще искал развлечения в азартной и всегда почти неудачной карточной игре. Организм Г. никогда не отличался крепостью и не мог долго выносить тяжелой жизненной борьбы. 4 октября 1855 г. Г. скончался, 42 лет от роду, после кратковременной болезни. Помимо славы блестящего профессора, Г. оставил своими печатными работами и лекциями постоянный вклад в духовное достояние русского общества. Никто не сделал более него для проведения в сознание общества идеи всеобщей истории, как прогрессивного движения к гуманности.
Печатные работы Г. собраны в 2 томах (3-е изд., М., 1892). Прекрасная биография А. В. Станкевича живо рисует личность Г. Кроме того, см. Анненков, «Замечательное десятилетие» (в «Воспоминаниях и очерках», т. III); П. Кудрявцев, «Детство и юность Грановского» (в «Русском Вестнике» за 1858 г.); Григорьев, «Т. Н. Грановский до его профессорства в Москве» (в «Русской Беседе» за 1856 г.); П. Виноградов, «Т. Н. Грановский» (в «Русской Мысли» за 1893 г.).
П. Виноградов.
Граф
Граф (немецк. Graf; старинный формы — garafio, grafio, gerefa, greve; франц. cornte) от лат. comes; англ. earl) — в настоящее время титул, первоначально название должностного лица во Франкском государстве и в Англии. — Этимология слова graf очень неясна. Наряду с наиболее распространенными производствами от германских корней встречаются объяснения из кельтского языка и даже из греческого. — Относительно происхождения во Франкском государстве должности графа, встречающейся уже в Салическом законе, взгляды ученых существенно расходятся. Германисты, напр. Вайц, считают институт Г. исконным германским и видят в назначаемых королем графах начальников так наз. Gaue, где Г., с развитием королевской власти, стали на место прежних выборных «народных князей» (тацитовских principes), а на галло-римской территории, после перехода ее под власть франков — на место прежних представителей римской администрации, причем римские учреждения не остались без влияния на характер германского института. Романисты видят, на оборот, в институте Г. римское учреждение, развившееся и распространившееся во Франкском государстве. По мнению, напр., Фюстель-деКуланжа, в эпоху вторжения варваров в Римской империи производилась административная реформа, состоявшая в назначении императором особых начальников для каждого городского округа (civitas); эти начальники назывались comites; реформа, начатая империей, была окончена франкскими королями; по всему государству распространились comites, к которым стало иногда применяться и германское название графа. — В Салическом законе Г. является преимущественно с полицейскими функциями: к нему обращаются для приведения в исполнение приговора (народного суда сотни), которому не подчиняются добровольно. С развитием королевской власти Меровингов этот назначаемый королем чиновник скоро становится и председателем областного суда, вытесняя оттуда прежнего председателя — избираемого народом тунги на или сотника (thunginus aut centenarius). Кроме того, на Г. в Меровингскую эпоху лежал сбор королевских доходов, забота о беззащитных сиротах и вдовах, охранение мира и спокойствия, приведение народа к присяге на верность королю, наконец — сбор войска в округе и предводительство над этим войском. Привилегированное положение Г. характеризуется тем, что за убийство его платится втрое более, чем за убийство простого свободного человека. Он часто бывает при дворе и является обычным участником придворной жизни. Вознаграждением за службу Г. являются: 1) известная часть судебных штрафов и 2) земли из королевских поместий. Назначал и сменял Г. король, по своему произволу. Со стороны франкской знати было, однако, стремление стеснить этот произвол; в 614 г. королем Клотарем II было постановлено, что Г. должен происходить из той области, управление которой на него возложено, «чтобы была возможность, в случае какой-нибудь провинности, возместить ущерб из его имущества». Такое постановление (вместе с награждением графов землей) способствовало осуществлению стремления к соединению имущества частного землевладельца с властью представителя короля и к наследственной передаче этой власти, — стремления, которое вообще замечалось в Меровингском государстве и особенно резко проявилось в смутную эпоху последних королей этой династии, когда Г. нередко являлись полновластными господами своих областей. Первые Каролинги старались ограничить власть Г., в особенности Карл Великий, при котором институт Г. распространился по всей его громадной монархии; но попытки эти не привели к прочным результатам, и стремление передавать по наследству. как должность Г., так и связанные с нею земельные владения (получившие, с течением времени, характер бенефиций) нашло себе завершение в постановлениях Карла Лысого (Киерсийский капитулярий 877 г.), которыми была утверждена наследственная передача графской должности и земель. С развитием феодализма и с постепенным переходом верховных прав от государей к их вассалам, институт Г. мало помалу утратил в государствах, образовавшихся из монархии Карла Великого, характер должности. Г. стал феодальным владельцем земель, так или иначе перешедших к нему и в совокупности своей называвшихся графством (причем такое графство имело уже мало общего с Gau, Comitalus Меровингской или Каролингской эпохи). В связи с таким изменением в положении Г. это название с течением времени стали получать, как почетный титул, некоторые феодальные владельцы, никогда не бывшие агентами государственной власти, и даже такие лица, которые не имели положения феодальных владетелей помещиков. Имя Г. стало, мало помалу, почетным титулом, существующим теперь почти во всех европейских государствах. Учреждение, в значительной мере аналогичное франкскому институту Г., развивалось и в Англии, под именем shire gerefa или шерифа. Что касается английского титула earl, то это название, близкое к англосаксонскому eorl (человек высшего класса) и к слову jarl, обозначавшему у датских норманов одну из высших должностей, сменило в Англии, под датским влиянием, более старое название альдермана. Обозначая первоначально высшее должностное лицо в областном управлении, титул earl со времен норманского завоевания получил несколько иное значение. Сохраняя это звание за некоторыми из прежних англосаксонских носителей его и раздавая его норманским пришельцам, носившим на континенте титул графа, норманские короли оставляли за earl'ями те почести и материальные выгоды, которые и ранее соединялись с этим званием, но старались отстранить их от выполнения функций местной администрации. Таким образом название earl стало очень рано почетным титулом. В настоящее время Г. составляют в Англии третий, по достоинству, разряд светских пэров; выше их стоят герцоги и маркизы, ниже — виконты и бароны.
В России графский титул введен Петром Великим. Первым русским графом был Борис Петрович Шереметев, возведенный в это достоинство в 1706 г., за усмирение астраханского бунта. Затем Петром было пожаловано еще шесть графских достоинств. Первоначально, по возведении кого-либо в графское Российской империи достоинство, непременно требовалось признание возводимого и германским императором в таком же достоинстве Св. Римской Империи. Впоследствии последнее перестало быть обязательным. В настоящее время графское достоинство является выражением особой милости императора к возводимому в это достоинство лицу. Оно достигается: 1) возведением в Г. достоинство верховною властью; 2) признанием в России графского иностранного достоинства, и 3) присоединением, с разрешения верховной власти, фамилии, титула и фамилии родственного графского рода, не имеющего прямого потомства мужеского пола. Пожалование графским достоинством является наследственным. Лишь в некоторых исключительных случаях оно может быть личным (так в 1843 г. каменец-подольский губерн. предводитель дворянства К. М. Пршедзецский возведен в личное графское достоинство). Графские роды пользуются титулом «сиятельства» и вносятся в V-ю часть дворянской родословной книги. До настоящего времени (1893) всего считается 181 русский графский род (в том числе и угасшие). Кроме русских графских родов, в императорском росс. подданстве состоит 150 (в 1893 г.) родов иностранных Г., внесенных в разные части родословной книги (в том числе Римской импорт — 37 родов, Кор. и Царства Польского — 20, Вед. Кн. Финляндского — 11).
В России графский титул введен Петром Великим. Первым русским графом был Борис Петрович Шереметев, возведенный в это достоинство в 1706 г., за усмирение астраханского бунта. Затем Петром было пожаловано еще шесть графских достоинств. Первоначально, по возведении кого-либо в графское Российской империи достоинство, непременно требовалось признание возводимого и германским императором в таком же достоинстве Св. Римской Империи. Впоследствии последнее перестало быть обязательным. В настоящее время графское достоинство является выражением особой милости императора к возводимому в это достоинство лицу. Оно достигается: 1) возведением в Г. достоинство верховною властью; 2) признанием в России графского иностранного достоинства, и 3) присоединением, с разрешения верховной власти, фамилии, титула и фамилии родственного графского рода, не имеющего прямого потомства мужеского пола. Пожалование графским достоинством является наследственным. Лишь в некоторых исключительных случаях оно может быть личным (так в 1843 г. каменец-подольский губерн. предводитель дворянства К. М. Пршедзецский возведен в личное графское достоинство). Графские роды пользуются титулом «сиятельства» и вносятся в V-ю часть дворянской родословной книги. До настоящего времени (1893) всего считается 181 русский графский род (в том числе и угасшие). Кроме русских графских родов, в императорском росс. подданстве состоит 150 (в 1893 г.) родов иностранных Г., внесенных в разные части родословной книги (в том числе Римской импорт — 37 родов, Кор. и Царства Польского — 20, Вед. Кн. Финляндского — 11).
Графит
Графит (хим.) — вещество серого цвета с металлическим блеском, или кристаллического, или волокнистого сложения, жирное на ощупь, удельного веса от 1,9 до 2,6. Вследствие мягкости и легкости, с которой Г. чертит бумагу и т. п., он был известен и употреблялся давно, но прежде его смешивали со свинцом, на что указывает его древнее названо plumbago (plumbum — свинец), до сих пор сохранившееся во французском языке — plombagine. Как отдельный минерал, Г. впервые отличен Gesner'ом в 1565 г. Имя Г. дано ему Вернером. Шееле в 1779 г. показал, что Г. есть род минерального угля, тем, что, окисляя его азотной кислотой, получил углекислоту. Природный Г. не представляет собою чистого углерода, но есть смесь собственно Г., окисей железа, хрома и титана, кремнезема, глинозема и извести. Эти последи вещества и составляют золу, получаемую при сжигании Г. Прокаливанием в пламени паяльной трубки Г. можно сжечь, но часто это труднее сделать, чем ст. алмазом. При нагревании со смесью двухромокалиевой соли и серной кислоты Г. растворяется, окисляясь. Для получения совершенно чистого Г. минерала сначала перемалывают и промывают, для удаления землистых примесей, и затем, по способу Броди, смешивая с 1/12 частью его веса бертолетовой соли, обливают двойным по весу количеством крепкой серной кислоты и нагревают до окончания выделения пахучих газов; по охлаждении смесь бросают в воду и промывают; затем Г. просушивают и прокаливают до краснокалильного жара; Г. при этом увеличивается в объеме, превращается в чрезвычайно мелкий порошок, который промывают и просушивают. Совершенно чистый Г. отличается стойкостью по отношению к жару и действию химических реактивов. Лишь такое сильное окислительное средство, как повторная обработка горячей (60°) смесь азотной кислоты с бертолетовой солью, дало возможность Броди окислить Г. При этом получилось вещество состава С11H4О6 — графитовая кислота, в чистом состоянии представляющая ярко желтые, блестящие листочки, малорастворимые в воде, при накаливании разлагающиеся с выделением газов, причем остается мелкий, объемистый угольный порошок. При встряхивании с баритовой водой графитовая кислота дает соль Ba(С11H3О6)2, которая при нагревании сильно взрывает. Сернистые аммоний и калий обращают графитовую кислоту в графитоподобное тело. Г. может быть получен искусственно, что служит наилучшим доказательством, что Г. есть одно из видоизменений, в которых является элемент углерод. Электрический ток от сильной (600 эд. Бунзена) батареи, накаливая в безвоздушном пространстве угольную палочку, заставляет часть ее вещества улетучиваться и осаждаться в форме Г. Добрэ получил Г. действием металлического железа на сероуглерод при высокой температуре. С. Клер-Де-Вилль получил Г., пропуская пары четыреххлористого углерода через накаленный железные трубки. При медленном охлаждении расплавленного чугуна часть угля, находящегося в растворенном состоянии в чугуне, выделяется в виде Г. В заключение заметим, что Г. находится часто в метеоритах.