Брокман Сюзанна. Телохранитель

   — Миссис Герти, сегодня вечером я иду в гости на обед к подруге. Это Мардж Новик. Вы ее знаете? Она преподает в колледже английский язык. Мы собираемся заказать пиццу и салат, а потом, возможно, возьмем фильм напрокат. Уверена, она будет в восторге, если вы составите нам компанию.
   Пожилая дама отвернулась, делая вид, что совершенно поглощена своим занятием: она обирала воображаемые сухие лепестки с куста африканских фиалок.
   — Право, я даже не знаю…
   — Почему бы нет? — Алессандра хорошо представляла, что такое одиночество. — Я не приму вашего отказа. Заеду за вами около семи, договорились?
   Миссис Герти прослезилась:
   — Это так мило. Благодарю вас, Элис.
   — Мои друзья называют меня Элли, — сказала Алессандра.
   Она вышла и, проходя мимо двора, где обитал Хантер, заставила себя остановиться и посмотреть собаке в глаза, темно-карие и умные. Пес вопросительно склонил голову набок и, затрусив к ограде, помахал обрубком хвоста. Похоже, он узнавал ее и она ему нравилась. Но как только Хантер залаял, Алессандра отпрыгнула и сердце ее бешено заколотилось. Она помчалась по подъездной аллее, вскочила в кабину фургона, на котором развозила продукты, и стремительно захлопнула за собой дверцу.
   Внезапно она почувствовала, что сидит на чем-то очень неудобном. Это оказался пухлый конверт, внутри которого Алессандра обнаружила карту социальной помощи с именем Элис Плоткин и около четырех тысяч долларов в хрустящих новых стодолларовых купюрах. К внутренней стороне конверта была пришпилена записка: «Не пользуйся старым номером своего страхового полиса». Ни «Дорогая Элли», ни «С любовью, Гарри», но она и так поняла, что деньги от него. В боковое зеркало Алессандра видела, что Гарри припарковался примерно на сорок футов дальше ее грузовика. Она взяла страховой полис и аккуратно уложила вместе с бумажником в футляр для перчаток, потом вышла из машины и, подойдя к машине Гарри, бросила конверт сквозь открытое окно машины ему на колени.
   — Мне не нужны твои деньги, — небрежно сказала она. Гарри пожал плечами:
   — Как угодно. Я думал, тебе будет приятно снять квартиру в лучшей части города.
   — Представь, мне очень нравится моя квартира. Но все равно благодарю.
   Эта квартира принадлежала ей, и только ей. Она сама ее выбрала и сама оплачивала. Приятное чувство — чувство независимости, пусть даже квартира и не походила на Тадж-Махал.
   — Было бы лучше, если бы ты имела немного денег и поставила несколько дополнительных надежных замков, а также надежные запоры на окна.
   Гарри выглядел ужасно — под глазами мешки, лицо серое от усталости. Казалось, он не спал целую неделю и столько же времени не брился.
   — Да, верно. — «Я по-прежнему чувствую себя в опасности, но это мой кошмар, а не твой».
   Гарри поднял глаза, осмотрел ее форменную майку с короткими рукавами и символом «Веселых горничных», грязные джинсы и цветной платок, которым она повязывала голову, чтобы волосы не лезли в глаза.
   — Ты слишком много работаешь и скверно выглядишь.
   — Да, но это мое прикрытие, разве ты забыл? Господи, Гарри, ты всегда умеешь сказать что-нибудь приятное и к месту. Я действительно слишком много работаю, но это не твое дело. — Алессандра скрестила руки на груди. — Лучше скажи, когда ты перестанешь преследовать меня?
   — Дело не в том… Просто мне нужно знать, что ты в безопасности. Прости, но я обязан хорошо выполнять свою работу.
   — Я перестала быть твоей подопечной, как только мы выехали из Нью-Йорка.
   Гарри провел рукой по лицу.
   — Я должен туда вернуться, но… — Он покачал головой и издал какой-то странный звук, означавший, должно быть, крайнее раздражение. — Не знаю, почему меня преследует какое-то непонятное, мистическое чувство. Должно случиться что-то скверное, и это сводит меня с ума. Тротта никак не может знать, что ты здесь. Я это понимаю, и все-таки…
   — Может быть, это чувство не имеет отношения ко мне, — сказала Алессандра. — Может быть, ты подсознательно ощущаешь, что если уедешь, то уже никогда не восстановишь отношений с Шоном. Послушай, Гарри, сегодня вечером я обедаю у Мардж. Почему бы нам не…
   Он предостерегающе поднял руку:
   — Не начинай сначала. Занимайся своими делами и не суй нос в мои. Ты не можешь меня спасти. Я определенно решил уехать в понедельник, а пока побуду здесь четыре дня.
   — Ты собираешься… — Алессандра сглотнула и попыталась начать сначала:
   — Я надеюсь, ты скоро вернешься повидать своих ребятишек.
   «И меня», — подумала она, но не смогла произнести этих слов вслух.
   Гарри улыбнулся:
   — Это то, что больше всего мне в тебе нравится: даже когда ситуация становится совсем безнадежной, ты находишь в ней крошечный лучик надежды.
   — Гарри, твоя ситуация не…
   — Нам пора прощаться, — перебил он. — Думаю, так будет лучше.
 
   Пока Джордж спал, Ким металась по гостиной.
   Он ушел подремать в спальню более трех часов назад и все еще не выходил.
   Она собиралась разбудить его. У нее оставалось всего несколько часов до работы, и ей необходимо было поговорить с ним. Она должна рассказать ему о Майкле Тротта, о том, как Тротта подстроил их знакомство в клубе «Фэнтэ-зи». Вначале для нее в этом не было ничего особенного, но теперь все изменилось и она полюбила его.
   Джордж поймет — Ким знала, что поймет и нежно поцелует, как только он один умеет, улыбнется ей, и первый раз в ее жизни все будет хорошо. Джордж найдет способ избавить ее от Майкла.
   Она снова сделала круг по комнате, медленно приближаясь к книжной полке. У Джорджа были тонны книг, вероятно, раз в двадцать больше, чем она прочла за всю свою жизнь. У него были книги на все темы: о медицине, об оружии, о войне, все аккуратно подобраны по тематике. Ким улыбнулась. У Джорджа оказалась целая полка книг о «Стар трэк». Следующая полка посвящалась семейным реликвиям — на ней стояли фотоальбомы. Дальше шли книги, касавшиеся здорового образа жизни, физических упражнений и правильного питания. Одно из заглавий привлекло внимание Ким: «Лучший зад за тридцать дней». Действительно ли Джордж купил эту книгу, чтобы любоваться женским телом, или он собрался заниматься самоусовершенствованием?
   Ким сняла книгу с полки и открыла ее.
   Книга, несомненно, была написана для женщин, а фотографии не представляли ничего примечательного — каталог викторианских времен, таящий затхлые секреты женского очарования.
   Неожиданно ее внимание привлекла надпись на обложке.
   Она поднесла книгу к свету.
   «Ник, обладательнице лучшего зада в нашем Бюро, по случаю счастливой годовщины. Твой муж. Дж.».
   Ким уставилась на книгу, отчаянно желая, чтобы эта надпись исчезла. Или она не правильно поняла ее смысл?
   Ник — Николь. Дж. — Джордж. Годовщина. Муж. О нет! Наверное, это ошибка. Конечно, ошибка.
   И вдруг что-то словно щелкнуло в ее мозгу и все встало на место. Николь, появляющаяся в любое время дня и ночи. Колкости, которыми они постоянно обменивались. Напряжение, то и дело возникавшее между ними.
   И последняя ночь…
   Последняя ночь, когда Николь явилась в надежде на то, что Ким не будет дома, потому что Джордж обещал ей это.
   Джордж обманывал Ким со своей бывшей женой, с женщиной, в чувстве к которой он никогда не признался бы, но которую до сих пор любил.
   И все-таки — вдруг она действительно ошиблась…
   Ким протянула руку к фотоальбомам в надежде узнать правду. В первом были снимки, сделанные во время отпуска. Природа, горы и долины. Зачем вообще делать такие снимки? Она постаралась задушить готовые пролиться слезы и положила альбом на место, потом вытащила другой, в белой обложке.
   Здесь фотографии оказались отделенными друг от друга папиросной бумагой. Ким перевернула страницу… Вот они — Джордж и Николь, смотрят в глаза друг другу. Джордж, сногсшибательно красив в черном смокинге, Николь в белом платье и вуали.
   Итак, Джордж все еще влюблен в Николь. Их отношения были исковерканными, противоестественными, и ему пришлось использовать Ким, чтобы вызвать ревность, заставить бывшую жену захотеть вернуть его. Ким он никогда не любил и никогда не полюбит.
   Она принялась дальше рассматривать фотографии, и ее надежды на то, что на этот раз все закончится хорошо, таяли как дым.
 
   Шон нашел Минди на баскетбольном поле возле школы — она бросала мяч одна-одинешенька и, к его удивлению, по большей части попадала в корзину. Без сомнения, она его заметила, потому что начала мазать. С тех пор как он наговорил ей гадостей, прошла неделя, а она так ни разу и не показалась у них в доме. Теперь в школе Минди старалась избегать его и скрывалась, как только он оказывался в поле ее зрения.
   Шон знал, что погубил их дружбу. Он перешел черту. Нельзя было делать того, что он сделал, и теперь уже не исправить положение.
   И все же он должен извиниться. Шону была невыносима мысль о том, что через всю оставшуюся жизнь Минди пронесет впечатление о нем как о черством грубияне.
   Она продолжала бросать мячи и промахиваться, пока он ставил свой велосипед и приближался к ней.
   — Посмотри по сторонам, — не оглядываясь, посоветовала ему Минди. — А то кто-нибудь может увидеть, что ты разговариваешь со мной.
   — Наплевать.
   — Да, но, возможно, мне не наплевать, если увидят, что я разговариваю с таким никчемным парнем, как ты. Ну что ответить на это?
   — Я…
   — Чего тебе надо? — Минди замахнулась мячом, будто собиралась метнуть его в голову Шона. Впрочем, едва ли это было так. — Если хочешь сказать, что жалеешь, то говори, а потом отправляйся ко всем чертям и не мешай мне.
   — Я принес несколько фотографий своего отца и хочу тебе показать.
   На мгновение Минди потеряла дар речи и только моргала — она ожидала от него совсем не этого.
   Шон протянул ей фотоальбом, чтобы доказать готовность к примирению, и она сделала шаг навстречу. Тогда он открыл альбом. Минди зашла ему за спину, чтобы взглянуть через его плечо.
   — Вот эти снимки были сделаны в день рождения Эм, когда ей исполнилось два года, — сообщил Шон. — Гарри и мама к тому времени уже развелись. Они оба присутствовали на празднике, но я знал — нет никакой надежды на то, что они снова станут жить вместе. К тому времени мама уже вовсю встречалась с другим мужчиной, с Тимом, и он часто оставался у нас ночевать.
   Минди дотронулась до прозрачного пластика в том месте, где Гарри держал Эмили одной рукой, а другой обнимал за шею Кевина. Двенадцатилетний Шон стоял рядом.
   — Это твой папа? — спросила она. Шон кивнул. На фотографии Гарри смеялся. Они все смеялись. Все, кроме Шона.
   — А вот моя мама.
   В его руках появилась другая фотография — Соня с Шоном на руках. Шон никогда не вырывался из ее объятий, он очень любил мать.
   Минди перевернула страницу, продолжая рассматривать снимки, сделанные по разным торжественным поводам.
   — Кто это? — спросила она, указывая на Кевина. — Кузен?
   — Это Кевин. Он был моим братом.
   Шон не смотрел на Минди, но почувствовал в ней какое-то изменение — она вдруг притихла, казалось, даже перестала дышать. Был братом. Прошедшее время. Этим сказано все — других, ужасных, слов не требовалось, например таких, как слово «умер». Шон знал, что Минди не станет расспрашивать его о подробностях. Никто никогда не расспрашивал. Казалось, что теперь, когда Кевин умер, никто даже не хотел произносить его имя.
   Несчастье состояло в том, что сам Шон забыть о смерти не мог. Каждый день, просыпаясь, он с болью осознавал, что Кевин и его мама умерли.
   Не уехали, не исчезли на время и не почили в бозе. Они умерли насильственной смертью.
   — Они погибли, когда их машину сбил грузовик, — сказал Шон. — Это произошло через несколько месяцев после того, как были сделаны снимки.
   — Я не знала, — прошептала Минди.
   — Ну да, я не рассказывал тебе. Ее глаза наполнились слезами. Шон заставил себя выдержать ее взгляд.
   — Это меня не извиняет, не извиняет грубостей, которые я наговорил тебе.
   Впрочем, поведения Гарри это тоже не извиняло. Эм нуждалась в нем, и Шон тоже. Но Гарри предоставил им одним барахтаться в своем горе и самим выпутываться из него.
   — Возможно, и нет, — согласилась Минди, — но так мне легче простить тебя.
 
   — Итак, — сказала Мардж, — Гарри выглядел ужасно. Он не пьет? Его мать была законченной алкоголичкой.
   — За все время, что я знаю его, при мне он выпил пару кружек пива, и это все.
   Мардж, да благословит ее Бог, не переносила лактозы и заказала пиццу без сыра, что дало Алессандре возможность не ограничиться на обед одним салатом.
   — Он, по-видимому, недосыпает, и у него какой-то затравленный вид.
   — Я беспокоюсь о нем, — сказала Мардж. — Несколько раз я видела его в городе, и он выглядел так, будто находится на пределе. Если встретите его, сделайте одолжение, дайте ему знать, что на ночь я выключаю автоответчик. Я устала от этих ужасных телефонных звонков среди ночи. Думаю, это студенты. Скорее всего на будущий год откажусь от курса в колледже. Так вы ему скажете?
   — В последнее время у меня не было случая поговорить с ним, — ответила Алессандра.
 
   Шон и Минди поднялись наверх в игровую комнату смотреть телевизор. В течение всего обеда Шон был молчалив, а Минди казалась взволнованной.
 
   Сын Гарри был танцором. Мардж возила его и Эмили в Денвер в одну из танцевальных школ, действующих летом, которая имела намерение обосноваться в колледже Харди. По мнению учителей Шона, он почти наверняка должен был получить предпочтение.
   — Можете не отвечать, — Мардж пожала плечами, — но кое-что мне кажется странным. Вы проделали весь этот долгий путь с Гарри сюда, в Харди, только для того, чтобы бросить его и остаться в одиночестве. И это при том, что он безумно влюблен в вас, а вы в него.
   — О, — сказала Алессандра, — нет, нет и нет. Вы ошибаетесь. Мы… мы просто друзья.
   — Тогда, — не спеша произнесла Мардж, — прошу простить мою ошибку.

Глава 18

   Гарри неподвижно сидел в темноте, окно его машины было открыто. Он прислушивался к негромким звукам теплой весенней ночи.
   Свет в комнате Алессандры погас много часов назад, и теперь все окончательно стихло.
   Он знал, что должен вернуться обратно в мотель и хоть немного поспать, иначе ему грозит почти полное физическое истощение. Гарри так бы и сделал, если бы он мог стряхнуть с себя ужас, от которого ему не удавалось избавиться уже в течение недели.
   Что-то было не так. Ощущение опасности окутывало, как облако. Все это время он напоминал себе человека, случайно оставившего в покинутом им доме включенную духовку. Предчувствие нависшей угрозы продолжало грызть Гарри до тех пор, пока он не решил, что ему следует снова проверить все слабые звенья своего плана. Возможно, что-то было им упущено, ускользнуло от его внимания. Жизнь Алессандры зависела именно от того, учел он все мелочи или нет.
   Гарри знал, что запутал следы и скрылся от Тротта. Так почему тогда беспокойство не оставляло его? Разумеется, известную роль в этом могла сыграть усталость, а то, что он так отчаянно тосковал по Алессандре, усугубляло его мрачное предчувствие. Не улучшало настроения и то, что Шон безжалостно бросил ему в лицо справедливые обвинения. Теперь Гарри мучил стыд. Он взял на себя заботу о насущных нуждах Шона и Эмили — благодаря этому они обеспечены с финансовой точки зрения, у них есть дом, они сыты и одеты. Но в другом, более важном, отношении он отверг их, бросил. Изменить прошлое невозможно — ему оставалось только уйти от своих детей навсегда.
   Гарри вышел из машины и бесшумно закрыл дверцу. Потом он медленно обошел гараж со всех сторон. Квартира Алессандры помещалась на втором этаже; дверь ее выглядела хлипкой, замок можно было открыть мизинцем. К тому же желающий проникнуть внутрь мог спокойно осуществить вторжение через второй этаж: ни одно из расположенных там окон не запиралось. Ему следовало настоять на том, чтобы Алессандра сменила квартиру на другую, он должен был сказать ей, что если уедет, то уже никогда не вернется.
   Впрочем, это скорее всего ни к чему: если у нее и было что-то, с чем она никогда не расставалась, так это надежда.
   А вот он надежду утратил. Весь тот страшный день, когда он звонил в морг, чтобы договориться об идентификации тел Сони и Кевина, и пока ехал в больницу, Гарри надеялся, что произошла ошибка, а значит, это не его жена и ребенок погибли в катастрофе.
   Его надежда умерла вместе с ними.
   Теперь Гарри не расточал время понапрасну. Он не рассчитывал больше, что сумеет оградить от огорчений Шона и Эмили, — им будет только лучше, если он устранится и исключит себя из их жизни. Точно так же он должен был уйти и из жизни Алессандры. Тротта не найдет ее, этого не случится. Не должно. И все же Гарри не мог избавиться от гложущего, отравляющего жизнь сомнения.
   — Лимонно-перечные чипсы, — сказал Гарри, наклоняясь к ней с нежной улыбкой, прежде чем поцеловать ее.
   Алессандра знала, что не должна позволять себе растаять от этой улыбки. Она знала, что ей следует предупредить его, сказать ему, что он должен бежать.
   Они снова оказались в супермаркете, и тут раздался выстрел; тело Гарри дернулось, и он упал.
   — Не делай этого! — умоляла Алессандра, видя, как жизнь вместе с кровью вытекает из раны на его груди. Она не могла остановить этого потока крови, не могла спасти его. — Не уходи, не покидай меня!
   — Поздно. Я хочу попрощаться. Думаю, так будет лучше.
   Гарри указал на потолок, и Алессандра подняла голову.
   Пес миссис Герти притаился на верхней полке, балансируя на металлических банках с консервами: он вилял хвостом и, кажется, улыбался. Но вдруг выражение его морды изменилось и Хантер перестал походить на самого себя; он превратился в Пинки, собаку Майкла Тротта, оскалил зубы и зарычал, глядя сверху злобными дьявольскими глазами. Тело его было напряжено, зубы оскалены — он готовился к прыжку…
   Алессандра начала кричать и уже не могла остановиться.
   — Проснись же! Это всего лишь кошмар.
   Она открыла глаза и увидела Гарри, живого и здорового, склонившегося над ее кроватью. Алессандра потянулась к нему, и он нежно обнял ее.
   — С тобой все в порядке, но ты напугала меня до смерти. Я с улицы услышал, как ты кричишь.
   Его руки были такими теплыми, а грудь такой крепкой и надежной. Алессандра не могла вымолвить ни слова; ей не оставалось ничего другого, кроме как прильнуть к нему и надеяться, что он никогда ее не отпустит.
   — Эта собака снова тебе приснилась, да? — спросил Гарри. — Я видел, как ты убегала сегодня днем от собаки миссис Герти.
   Он отвел волосы с ее лица и снова погладил ее. Эти его прикосновения вызывали у Алессандры головокружение. Запах, исходивший от него, был таким знакомым, а обнимавшие ее руки создавали у нее ощущение надежности, защиты, вновь обретенного наконец дома. Как он мог оставить ее, как мог даже подумать о том, что они должны расстаться?
   — Ты дрожишь, — сказал Гарри. — Сон был ужасным, да?
   Алессандра кивнула.
   — Могу я что-нибудь сделать для тебя? Принести стакан воды? Или… или что?
   — Останься со мной. — Ее голос пресекся — она попросила, нет, она умоляла его. Всю прошлую неделю она крепилась, старалась доказать себе и Гарри, что прекрасно может обойтись без него, однако это не помогло — она все еще хотела его. — Останься сегодня со мной.
   Сегодня и навсегда. Но Алессандра не осмелилась сказать этого вслух.
   Даже призрачность лунного света не могла скрыть отчаяния на его лице.
   — Это будет правильно? — спросил он, глядя ей в глаза.
   — Нет, — ответила она и поцеловала его.
   Его вздох был таким мощным, будто воздух вышел из проколотой шины. Гарри наклонился и с жадностью поцеловал ее. Он тоже не раз лежал ночью без сна, мечтая о ней, вспоминая о том, как они любили друг друга, перебирая одну за другой самые интимные мелочи.
   — Надо закрыть окно, — прошептал он. Должно быть, Гарри именно этим путем пробрался к ней в комнату. — Боюсь, я тут кое-что сломал, — признался он. — Я был не слишком осторожен, когда лез к тебе в комнату.
   — Гарри, — прошептала Алессандра. — Пожалуйста!
   В лунном свете она видела его лицо и знала, что он видит ее так же ясно.
   Алессандра расстегнула пуговицы пижамной куртки и на мгновение замерла, потом медленно спустила куртку с плеч, высвободила ноги из брюк и столкнула свою одежду на пол.
   Она думала о том, что Гарри говорил ей прежде: он находил ее неотразимой, и она надеялась, что это так и есть; даже с ее скверной стрижкой она ему нравилась.
   Пока Гарри возвращался к постели, пересекая крошечную комнатку, казалось, прошла вечность. Потом он опустился на край постели, не сводя с нее глаз.
   Алессандра вытащила кондом из ящика прикроватной тумбочки и протянула ему. Увидев изумление на лице Гарри, она пояснила:
   — Я надеялась, что ты вернешься.
   Он провел пальцем по ее щеке.
   — Ты никогда не теряешь надежды, даже когда все кажется потерянным и проигранным…
   — Но ведь ты пришел.
   Он смущенно рассмеялся:
   — Я должен был прийти только для того, чтобы доказать тебе, что ты не права.
   — Надеюсь, ты не собираешься уезжать. — Она сделала движение навстречу, села верхом ему на колени, увлекла его за собой на постель; а потом, крепко и жадно поцеловав, потянула его майку, пытаясь стащить ее. Алессандра знала, какую силу воли Гарри должен был проявить, чтобы заставить себя не прикоснуться к ней, а просто сидеть рядом.
   И вдруг произошел взрыв — он притянул ее к себе, его руки заскользили по ее телу, прикасаясь к ней всюду, прикрывая ее груди… Когда он коснулся их, они оба застонали.
   Гарри сорвал майку через голову, потом его руки скользнули вниз, к поясу штанов, и там соединились с ее руками…
   Он надел кондом и раздвинул ей бедра.
   Его тихое, едва слышное «О да!» отдалось эхом в ней, когда она почувствовала, как идеально они соединились друг с другом. Из глаз ее брызнули слезы. Он собирался уехать в понедельник, собирался бежать от самого важного в их жизни.
   Алессандра снова поцеловала его. В этот момент она осознала то, во что так долго отказывалась верить. Она любит Гарри, любит так, как никогда никого не любила. Он был ее другом, любовником, он был ее единственной надеждой. Гарри наполнял ее сердце нежностью и давал надежду ее душе. С ним ей было хорошо и спокойно, но этим их отношения не ограничивались, потому что вдобавок ко всему он давал ей никогда прежде не испытанное наслаждение, ни с чем не сравнимое чувство единения и уверенности.
   Но она знала также, что не принадлежит Гарри как собственность — для этого он слишком уважал ее. А возможно — и это, пожалуй, было печально, — он и сам не принадлежал ей и, уж несомненно, не являлся ее собственностью. У нее не было цепей, которыми она могла бы его удержать, и потому он был свободен и даже обязан уйти от нее.
   Гарри застонал и задвигался под тяжестью ее тела, столь же близкий к завершению, как и она. Взглянув на него сверху вниз, заглянув в его глаза, Алессандра прочла написанные на его лице чувства и поняла их. Ей удалось заглянуть гораздо глубже, чем она собиралась, и увидеть гораздо больше.
   Вопрос вовсе не заключался в том, чтобы заставить его полюбить, — он просто не собирался остаться с ней. Гарри любил своих детей, она знала это, и все же он готов был уехать и оставить их. Главное, что поняла Алессандра в этот миг, — никогда в жизни ей еще не приходилось сталкиваться с такой безнадежной ситуацией.
   Рука Гарри проскользнула между их сплетенными телами, подтолкнув ее еще ближе к краю. Он давал ей и безграничную страсть, которую она питала к нему, и силу любви. Алессандра никогда не осмелилась бы произнести это вслух, но, если он хотел все это увидеть, она охотно предоставляла ему такую возможность.
   И тотчас же наступил момент освобождения — напряжение покинуло их обоих, но Гарри продолжал смотреть ей в глаза, и Алессандре пришлось их закрыть — она не хотела видеть его правду. Правда же заключалась в том, что он уже ушел, уже покинул ее, хоть и находился рядом.
   И все же, пока ее глаза были закрыты, она могла надеяться, что Гарри останется.
 
   Было чуть меньше половины третьего ночи, когда Ким бесшумно вошла в квартиру Джорджа. Шел дождь. Она не смогла поймать такси, и теперь ноги ее болели. Сегодня ее несколько раз пытались лапать посетители; пришлось даже вмешаться вышибале, и все это выглядело омерзительно.
   Ким двигалась по гостиной очень тихо, думая, что Джордж уже уснул, однако, вешая свой дождевик в платяной шкаф, она услышала его голос в спальне.
   — Нет, ее еще нет дома. Крошка, я же не собираюсь спрашивать, где ты была так поздно.
   Джордж рассмеялся, и по звуку его смеха, низкому и доверительному, Ким поняла, с кем он говорит. В сердце ее что-то оборвалось. Крошка. Он говорил с ней, с Николь. Она направилась в спальню, собираясь высказать Джорджу все, что думает о нем, лицемерном и фальшивом сукином сыне.