Броснан Джон. Падение Небесных Властелинов

   — Который правил вами. Да, я знаю. Ваш отец сказал мне, что Пальмира находилась на контролируемой им территории.
   Лен мрачно спросил:
   — А что, Властелин Хорадо все так же правит «Благоуханным Ветром»?
   — Нет, он мертв.
   — Слава Богу.
   — Это был настоящий изверг, — горько проговорила Тисса, — его люди забрали мою мать и многих других в плен. Я ее никогда больше не видела.
   — Как он умер? — спросил Лен.
   — Он вместе с большинством своих людей перешел на «Властелин Панглот», так как лазерная система «Благоуханного Ветра» не работала… Они поэтому и улетели со своих территорий.
   Лен переглянулся со своей женой.
   — Если бы мы только знали, — пробормотал Лен.
   — Ну вот, говорят, что он напал на Небесного Ангела вскоре после его прибытия на Землю, но им уже управляла Джен Дорвин, и она сбила Хорадо.
   Некоторое время все молчали, а потом Лен сказал:
   — Мне кажется, что мы очень обязаны этой Джен Дорвин.
   Жан-Поль вздохнул.
   — Должен признаться, что мои чувства к этой женщине весьма двойственны. Я преспокойно жил на «Властелине Монткальме», как вдруг появляется неизвестно откуда ее Небесный Ангел, заставляет нас сдаться, а в следующий момент мы узнаем, что находимся под властью компьютерной программы. Эта программа была сделана на основе личности одной женщины — нет, девчонки, — жившей много лет назад. Эшли… — Жан-Поль скривился, — я думаю, что проблема была в том, что к тому времени в этой программе накопился «износ». Она была копия с копии, во всяком случае, так говорили. Поначалу все было не так уж плохо, но потом Джен Дорвин потеряла контроль над всеми копиями программы, управлявшими ее флотом, и мы остались под контролем полоумной. Но нам посчастливилось больше, чем экипажам других Небесных Властелинов, управляемых копиями Эшли. Программы заставили их покинуть корабль и превратиться в наземных жителей.
   — А что случилось с Джен Дорвин? — спросила Эйла.
   Он пожал плечами.
   — Понятия не имею. Либо Эшли ее убила, либо сбросила вниз, как и остальных.
   — А что она намеревалась сделать со всеми этими Небесными Властелинами, которых она собирала в свой флот? — спросил Лен.
   — Она мечтала освободить наземные поселения от власти Небесных Властелинов и одновременно использовать огневую мощь лазеров объединенного воздушного флота для уничтожения Дебрей, во всяком случае, насколько это было бы возможно.
   — Мне кажется, — заметила Тисса, — это был бы очень хороший поступок.
   Жан-Поль вздохнул.
   — Да, как оказалось, но тогда… мы все ее ненавидели за то, что она поработила наш небесный корабль.
   — Похоже, — сказал Лен, — что мир упустил великолепную возможность для возрождения.
   Над столом опять повисла тишина, нарушенная, в конце концов, Эйлой.
   — Ну, остаются еще космонавты. Может быть, как надеется папа, они окажутся нашим спасением.
 
   Было уже далеко за полночь, когда они вернулись домой, оставив груженный апельсинами грузовик на фруктовом складе в центре города, остаток пути прошли пешком. К разочарованию Жан-Поля, за всю обратную дорогу Эйла не сказала ни слова. Он надеялся продолжить разговор, который они прервали, когда подъезжали к ферме. Но Жан-Поль понимал, что она очень устала. Он и сам устал, а он ведь не «боролся» с упрямым грузовиком на ухабистой дороге.
   Они шепотом пожелали друг другу спокойной ночи в темной кухне и вышли из нее в разные стороны. В своей комнате Жан-Поль сел на кровать и подождал, пока Эйла освободит ванную. Потом Жан-Поль услышал, как затворилась дверь ее спальни, и сам пошел принять душ, стараясь двигаться как можно тише, чтобы не разбудить хозяев.
   Вернувшись, он лег под простыню и выключил лампу на столике у кровати. Через некоторое время он услышал, как открылась дверь в его комнату. Он приподнялся на кровати.
   — Кто?..
   — Тсс! А ты как думаешь, кто? — прошептала Эйла. И он почувствовал, как ее прохладные руки обвились вокруг его шеи.
   — А твой отец?
   Руки исчезли. Послышался шорох сбрасываемой одежды.
   — Не беспокойся, — сказала Эйла, скользнув к нему в постель, — он ужасный соня.
 
   Лон Хэддон лежал, прислушиваясь, как его дочь занимается любовью с Небесным воином, стараясь не разбудить любимого отца, и пытался проанализировать охватившие его чувства. С одной стороны, он был рад всему, что делало его дочь счастливой, но он не мог не злиться на нее за то, что она отдается мужчине, которого знает совсем недавно и который был их врагом, хотя ему лично Жан-Поль как человек нравился. Кроме того, он, как и всякий отец, ревновал свою дочь к ее избраннику. Что еще? Зависть? Да, он завидовал, но кому? Им обоим, неожиданно осознал Хэддон. Вряд ли он успеет полюбить кого-нибудь за то короткое время, что ему осталось жить.
   В памяти Хэддона всплыл образ Глинис, его жены. Где бы она сейчас ни находилась, он скоро к ней присоединится. Нет! Это все полный абсурд, и он это знает! После смерти ничего нет. Только забвение… и, прожив полный Первичный Стандарт, он должен быть готов принять это забвение. Но он не был готов. Он не хотел умирать. Ему было страшно… если уж быть откровенным с самим собой. А в такие моменты он был откровенен.
   Прошло много времени, после того как в комнате Жан-Поля все стихло, и прежде чем Лон Хэддон заснул.
 

Глава 14

 
   Джен и Робин играли в шахматы в комнате отдыха. Робин выглядел гораздо живее, чем все последние недели, но по-прежнему был немногословен. Он определенно не мог сосредоточиться на игре, и Джен постоянно приходилось поддаваться, чтобы сохранять хоть его интерес.
   Ей было скучно, она чувствовала себя обманутой и раздраженной. Несмотря на размеры Шангри Ла, в ней проснулась клаустрофобия, с тех пор как ее лишили доступа к Той. Но еще хуже становилось от мысли, что где-то там наверху их разыскивают Мило и Эшли. Как обычно, программы ничего не объясняли. Этим утром она спросила Дэвина, но его ответ был, как всегда, уклончив. Поисковые роботы Мило, прочесывающие с помощью сейсмических зарядов ледяной шельф, были все еще далеко от станции. В очередной раз она спросила программы, что они собираются делать, когда Мило в конце концов найдет Шангри Ла, и в очередной раз они ответили: «Не беспокойтесь, все будет в порядке».
   — Я им не доверяю, — громко сказала она, — никому из них.
   Робин, который как раз собирался сделать глупый ход конем, поднял на нее глаза.
   — Кому им?
   — Кому еще, как не Дэвину и другим программам? Они что-то готовят, но, что бы это ни было, не думаю, что наша судьба их хоть как-то волнует.
   Он наморщил лоб.
   — Не понимаю. Программы не могут причинить нам вреда. Они здесь, чтобы заботиться о нас.
   — Они здесь, чтобы заботиться об элоях и, теоретически, о тебе. А я лишь гость и иждивенец, от которого хорошо бы избавиться, когда он иссякнет, как источник информации. И я не уверена, что и ты у них котируешься выше.
   Робин в недоумении уставился на нее.
   — Что ты такое говоришь, Джен?! Может быть, я и не элой, но программы всегда заботились обо мне. На этом настояла Этическая Программа.
   Джен презрительно фыркнула.
   — Ох уж эта Этическая Программа. Она мне отвратительна больше, чем все остальные. Да, она вырастила тебя, не элоя, этакий рецидив, но не спрашивай меня, зачем это им понадобилось. Я не верю их официальному объяснению. Поверить тому, что они руководствуются допотопными принципами Организации Объединенных Наций по отношению к работе с эмбрионами? Ха!
   Теперь Робин забеспокоился.
   — А какие еще могут быть объяснения?
   — Не знаю, — ответила Джен и, увидев, что она расстроила его, улыбнулась и ласково коснулась руки. — Ну, не бери в голову. Может быть, я просто впадаю в паранойю. Я уверена, что все будет хорошо. — С отвращением она поняла, что обращается с Робином точно так же, как Дэвин с ней.
   Пустые, неискренние слова возымели желаемый эффект. Его лицо прояснилось, и он улыбнулся. Бедный Робин , сказала она про себя. Она все еще любила его, несмотря на глубокие изменения в его личности, но подчас было трудно даже представить былую страсть их отношений. Часто ей казалось, что он больше элой, чем энергичный молодой человек, однажды встретившийся ей.
   Она перегнулась через шахматную доску и приложила ладони к его щекам.
   — Робин, а что ты испытываешь сейчас ко мне? — мягко спросила она.
   Его лицо опять приняло озадаченное выражение.
   — Испытываю? К тебе? Что ты имеешь в виду?
   — Ты все еще любишь меня?
   — Я… я думаю, да.
   — Так же как и раньше? Ты помнишь, как это было раньше?
   Он опустил глаза.
   — Да, — сказал он неуверенно, — но…
   — Но что?
   — Сейчас это иначе. И ты знаешь почему.
   — Но Дэвин говорит, что они изменили твой организм так, чтобы компенсировать потерю… И это должно было вернуть тебе все ощущения. Это не сработало, ведь так? Я в тебе не вызываю прежнего желания , ведь так?
   Он смотрел на шахматную доску.
   — Не так, как это было раньше, — медленно проговорил он, — но я все еще… люблю тебя, Джен. Правда.
   — Да, конечно, — грустно сказала она, — давай закончим эту партию.
 
   Партия окончилась весьма предсказуемо — Робин заявил, что устал и направился вздремнуть в свою комнату. Джен тоже пошла к себе, но не для того, чтобы спать. Мастурбируя, она вспоминала, как они с Робином первый раз занимались любовью. Успокоившись после оргазма, она обнаружила, что ее глаза полны слез. Богиня-Мать, подумала она, может, Дэвин и Мило правы? Может быть, человеческий разум действительно не более чем генетически контролируемый результат взаимодействия разных гормонов? Робин определенно подтверждал эту точку зрения. Измените его гормональный статус, и он превратится в совершенно иного человека. А если вам нужны еще доказательства, взгляните на элоев…
   Она лежала и вспоминала свой последний философский диспут с Дэвином. Он произошел этим утром после ее бесплодных расспросов о Мило. Когда он уже собрался уходить, она сказала:
   — Подожди, Дэвин. Помнишь наш разговор? Об эволюции человеческого разума? Ты еще сказал, что он не более чем эволюционное приспособление, не важнее длинного гибкого носа вымершего животного?
   — Ну это не в точности мои слова, но да, я помню тот разговор.
   — А я все еще утверждаю, что человеческий разум уникален. Человеческое сознание принципиально отличается от сознания остальных животных.
   — Это ваше неотъемлемое право, — улыбнувшись, сказал он.
   — Но ты со мной не согласен?
   — Боюсь, что нет.
   — Хорошо, но как ты тогда объяснишь, что такое человеческое чувство юмора? — победно провозгласила она. — Оно является уникальным свойством людей и, очевидно, не имеет никакого значения для выживания вида, а значит, не могло образоваться в результате эволюционного отбора. Разве это не доказывает, что человеческий разум не укладывается в твою, чисто механистическую, картину мира? Что оно является чем-то особенным и уникальным?
   — Совсем наоборот, — ответил он, — чувство юмора развилось как вполне конкретное эволюционное приспособление. И оно есть не только у людей. Разве ваши рабочие шимпанзе в Минерве не умели смеяться?
   — Да, — вынуждена была признать она, — но то были генетически продвинутые шимпанзе.
   — Дикие шимпанзе тоже умеют смеяться, разумеется, на свой шимпанзиный манер. И человеческое чувство юмора, и шимпанзиное в принципе являются более изощренной, более эволюционно развитой «игривостью», которая присуща большинству высших млекопитающих.
   — Игривостью?
   — Да, вы должны быть с ней знакомы, если у вас когда-нибудь были домашние животные. Вернемся к примеру, который я уже приводил раньше — виду больших кошек, именуемых львами. Львенок играет со своими братьями и сестрами, матерью. Это принимает характер боя понарошку. Львенок учится, как надо драться, при этом практически без риска нанести или получить ранение, разве что по несчастливой случайности. Это также безопасный способ выпустить природную агрессивность львенка.
   — Но мне кажется, что между играми львят и человеческим чувством юмора громадная разница, — сказала Джен.
   — Она чисто количественная. Общественные отношения между высшими приматами существенно сложнее, чем отношения внутри львиного прайда. Просто «игривость» обезьян по необходимости усложнялась. А поскольку люди — это самые высокостоящие приматы, то же можно сказать и про их чувство юмора. Но оно всегда было не более, чем «боем понарошку». Оно позволяло найти безопасный выход агрессивности, позволяло сбросить эмоциональный стресс без причинения физического вреда кому-либо. Без юмора первобытные племена самоуничтожились бы, когда внутренние разногласия достигли бы некоторого предельного значения. Человеческая цивилизация никогда бы не развилась без этого эволюционного приспособления. Но на самом деле юмор — не более чем форма выражения агрессивности. И порой весьма жестокая.
   Джен опять начала впадать в бессмысленную ярость. Она не была согласна с Дэвином, однако не могла придумать с ходу хороших контраргументов. Она спросила раздраженно:
   — А как насчет вас, у вас есть чувство юмора?
   — Нет.
   — Но ведь вы шутите, и довольно тонко.
   — Мы умеем симулировать чувство юмора, вот и все. Зачем искусственному интеллекту чувство юмора? Мы не общественные животные. Нам оно не нужно.
   — А жестокость, вы способны быть жестокими?
   — Чтобы быть жестоким, необходимы эмоции.
   — Ну, вы можете симулировать чувство юмора, почему бы не симулировать и жестокость тоже?
   — А зачем?
   — Хороший вопрос, — пробормотала Джен.
   Лежа на кровати, Джен гадала, обречена ли она провести остаток своих дней на этой станции, если программы сохранят ей жизнь. Или, если ей удастся каким-то образом отсюда выбраться, то что ее ждет снаружи? Ничего, кроме Дебрей и Небесных Властелинов, многие из которых контролируются полоумной Эшли. О да, и еще этот Мило. Мило — человек, который захватил тело ее любимого сына, Саймона, для того, чтобы воскресить себя. Она надеялась, что программы уничтожат и его, и Эшли, когда те обнаружат станцию, а это рано или поздно произойдет. У программ была Той, и из своего прошлого опыта Джен знала, что Той неуязвима для лазеров.
   Она уже столько потеряла, стольких дорогих ей людей. Мать, Эльзу, Цери… Саймона. У нее остался только Робин. И теперь она теряет и его. Может быть, длинная жизнь на станции была бы легче, если бы он был таким, как прежде, но при существующем положении вещей проводить год за годом в этом месте было безрадостной перспективой.
   Возможно, что когда-нибудь она попросит программы трансформировать ее в элоя. Уж от чего, а от скуки элои явно не страдают. Заинтересовавшись этой мыслью, Джен встала с постели и подошла к большому зеркалу, висящему на стене. На Шангри Ла было полно зеркал. Элои любили рассматривать себя и могли проводить за этим занятием сколько угодно времени. Смотря на себя в зеркало, Джен подумала, каково это быть элоем. Бесполое существо. Без гениталий, даже без анального отверстия. Элоям не нужна выделительная система. Те немногие отходы, которые оставались после работы их трансформированной пищеварительной системы, с успехом выводились с потом через кожу.
   Наряду с телом был изменен их разум. Элои жили в постоянном блаженстве, их мозг был все время наполнен широким спектром природных нейромедиаторов удовольствия, таких как энкефалины, аналогичные опиуму. Элои никогда не испытывали беспокойства, грусти, ненависти, страха. Никогда вообще ничего не чувствовали, кроме бесподобного, всепоглощающего счастья . И что в этом такого плохого, размышляла Джен. Разве достижение счастья не является извечной целью человечества?
   Но нет, счастье элоев — это не то счастье, неправильное. Остатки ее теперь уже бывшей религиозности подсказывали ей мысль о порочности элоев. Глядя на себя в зеркало, она поняла, что никогда не согласится превратиться в элоя. Они не люди. А ей нравилось быть человеком — женщиной — и испытывать все хорошее и плохое, что из этого вытекало. Даже отправление естественных надобностей.

Глава 15

 
   Орбитальная станция Караганда находилась в так называемой точке Лагранж-5, в то время как Бельведер — в Лагранже-4. Эти две точки на орбите Луны имели то преимущество, что они были наиболее стабильными в суммарном гравитационном поле Земли и Луны. Существовали еще три точки Лагранжа, но они не были столь стабильны, и находящиеся в них станции вынуждены были время от времени маневрировать, чтобы сохранять свое положение. Будучи первыми станциями, Бельведер и Караганда получили лучшие места в космосе.
   Мило понравилось на Караганде. Также как и бельведерианцы, карагандинцы были христианами, но из-за своих русских корней их вера основывалась на старой русской православной церкви. У них было мало общего с пуританами Бельведера. Во-первых, у них не было такой половой сегрегации, во-вторых, у них было разрешено такое удовольствие, как алкоголь. С громадным удовольствием Мило наблюдал ужас отца Шоу, когда взял в руку стакан водки во время первого официального приема у карагандинской верхушки.
   — Брат Джеймс! Что это вы такое делаете? — в ужасе прошептал ему на ухо отец Шоу.
   — Я не хочу показаться невежливым перед нашими хозяевами, — прошептал он в ответ с каменной миной.
   — Вы подвергаете опасности свою бессмертную душу! Я вынужден буду доложить об этом, когда мы вернемся назад!
   — Разумеется, Святой Отец, — сказал Мило, поднося стакан к губам.
   Он сделал большой глоток — спиртное обожгло горло. Вкус был потрясающий. Плохо очищенная, но определенно водка. Когда последний раз ему удавалось выпить? Ну хотя и не с момента введения на Бельведере сухого закона, но все-таки уже много-много лет назад.
   Сидящие за столом карагандинцы также были весьма удивлены. Они слишком хорошо знали жесткость законов на Бельведере. Это было что-то новенькое, и они с любопытством изучали Мило.
   — Забавно, — сказал Мило, ставя на стол пустой стакан.
   Отец Шоу выглядел так, как будто его сейчас хватит удар. Только присутствие карагандинцев останавливало его от того, чтобы вылить на Мило поток яростных обвинений.
   По ходу собрания двух бельведерианцев ознакомили с деталями планируемой экспедиции на Землю. Кроме правящей клики Караганды, на собрании присутствовал и будущий руководитель экспедиции, капитан Илья Вьюшинков. Внешне он, как и все присутствующие, был типичным славянином, но выглядел лет под тридцать. В отличие от своих руководителей он проявлял недюжинный энтузиазм по поводу предстоящей экспедиции. Позже Мило совсем не удивился, когда узнал, что тот вызвался добровольцем на это задание, так же как и все остальные члены экспедиции. Мило решил, что в будущем Илья принесет ему пользу.
   — Переоборудование корабля еще не закончено, — сказал им в начале совещания президент Караганды Саша Якинфович. — Оно заняло больше времени, чем мы планировали, но мы считаем, что на этой неделе вы будете уже в пути. А пока что, надеемся, что окажем вам должный прием здесь, на Караганде.
   — Вне всяких сомнений, — ответил Мило.
   Жизнь на Караганде, несомненно, имела свои недостатки и ограничения, но определенно была лишена суровости Бельведера. Как он заметил, этот зал заседаний был довольно комфортабельно меблирован, а на стенах висело несколько гравюр. Разумеется, они были на религиозные темы, но это резко контрастировало с голыми стенами Бельведера.
   — Планируете ли вы заключить с землянами торговое соглашение? — спросил он президента.
   Этот вопрос вызвал удивление присутствующих. Президент же ответил:
   — Вряд ли. Мы, разумеется, так им сообщили, но сами планируем попросту поработить их.
   — Конечно, — проговорил Мило, — но, вне всяких сомнений, будет сопротивление?
   — Да. Они сами сказали, что у них есть ружья, артиллерия, но никаких лазеров или другого лучевого оружия. Сломить их сопротивление не должно составить проблемы для капитана Вьюшинкова и его людей.
   При этих словах капитан Вьюшинков с улыбкой кивнул. Мило в очередной раз окинул его оценивающим взглядом, а потом обратился к президенту:
   — Ну, мы с отцом Шоу заботимся лишь о том, как выяснить, какие из их душ еще заслуживают спасения. Порабощение земных обитателей, как вы планируете, лишь облегчит нашу задачу. — Он потянулся вперед и поднял свой пустой стакан. — С вашего позволения я отведаю еще вашей восхитительной водки, выпив за успех нашей совместной миссии.
   Его стакан был наполнен, и он услышал, как за его спиной от отвращения плюнул отец Шоу.
   Когда они оказались вдвоем в своей каюте, отец Шоу сумел-таки дать волю своему возмущению. Вначале он не мог воспроизвести ни одного внятного звука, в исступлении тыча указательным пальцем в сторону Мило. Мило присел на свою койку, сложил руки и спокойно посмотрел на него.
   Наконец невнятное мычание сменилось обрывочным бормотанием.
   — Вы… вы… это… это… вы… это неслыханно… ваше поведение… неслыханно… вы еще поплатитесь за это… уж я позабочусь!
   — С возвращением силы тяжести ваши щеки опять порозовели, — сообщил ему Мило.
   — Какая наглость! — завопил отец. — Брат Джеймс, когда мы вернемся на Бельведер, вы… вы лишитесь своего положения в Святой Церкви. Вы, как дисциплинированный человек, еще будете умолять Господа призвать вас к себе до того, как свершится предначертанное.
   — Да заткнись ты, идиот, — сказал Мило. Пришло время покончить с этим маскарадом. — Если ты не научишься себя вести, то никогда больше не увидишь своего Бельведера.
   Отец Шоу моргнул. Он определенно не верил своим ушам.
   — Брат Джеймс… — прошептал он в изумлении, — вы ведете себя так, будто вы одержимы.
   Мило кивнул.
   — Неплохая аналогия. Да, я одержим. Мною, Мило Хейзом. Брат Джеймс был лишь прикрытием. Но очень полезным. Оно позволяло мне долго и тоскливо жить в вашем поганом обществе. Но теперь я свободен и не собираюсь больше притворяться. Во всяком случае, перед такой жирной нелепой свиньей, как ты.
   Отец Шоу отступил от него на несколько шагов. В его глазах отразился страх.
   — Вы одержимы! Должно быть, все из-за этого безбожного места! Я буду молиться за вас…
   Мило вскочил со своей койки и, схватив Святого Отца за горло обеими руками, без труда поднял его в воздух. В мгновение ока лицо Отца опять побледнело, но на этот раз по совершенно иной причине.
   — Молись за себя, — холодно посоветовал ему Мило, пока отец Шоу боролся за глоток воздуха. — Или будешь делать то, что я скажу, или я тебя убью. Понял?
   Отец Шоу попытался кивнуть. Мило отпустил его, и он рухнул на колени, судорожно ловя ртом воздух. Мило вернулся на свою койку. Святой Отец продолжал стоять на коленях, держась руками за горло и в ужасе рассматривая Мило.
   — Что ты такое? Что за демон? — выдавил он из себя.
   — Я уже тебе сказал. Меня зовут Мило Хейз. Когда-то я был главой Генноинженерной корпорации Хейза на Земле. Я покинул вышеупомянутую планету после Генных войн по вполне понятным причинам. С тех пор я прятался на Бельведере. До этого момента.
   На лице отца Шоу было написано, что, по его мнению, Мило явно сошел с ума.
   — Но ведь вы родились на Бельведере, — запротестовал он.
   Мило объяснил ему способ собственного рождения и рассказал, как настоящий Мило улетел на Марс. По окончании рассказа отец Шоу определенно не знал, во что ему верить.
   — Я был бы очень признателен, если бы вы сохранили в тайне все, что я вам сейчас сказал. Не то что бы кто-нибудь поверил вам, повтори вы ему все это. В любом случае, я скажу, что это все результат вашего болезненного состояния. Я ведь врач, как вы помните. Теперь все, что вам нужно сделать, так это поклясться в полном и безоговорочном повиновении мне. В противном случае, вас ожидает самое ужасное. Итак?..
   После некоторых колебаний отец Шоу медленно кивнул.
   — Я клянусь.
   — Прекрасно, — сказал Мило. — Теперь вы можете встать с колен. В отличие от вашего Бога, я не требую подобного поклонения своей особе. Меня вполне устроит простое, но искреннее подобострастие.
 
   Игра Мило с Тирой была грубо прервана.
   — Мило!
   Окрик был настолько громким, что у него зазвенело в ушах, Тира резко вздрогнула. Он скатился с девушки и сел на край кровати.
   — Эшли, ты специально выбираешь самые подходящие моменты для разговоров. Что еще?
   Пока он говорил, Тира воспользовалась моментом, вскочила и ринулась в ванную.
   — Мне это начинает надоедать, Мило! — загрохотала Эшли все на той же громкости. — Когда я получу от тебя хоть какие-нибудь результаты ?
   — Спокойствие. Это только вопрос времени. Нужно обследовать тысячи квадратных километров, а у меня в распоряжении лишь ограниченное количество роботов. Может быть, если кинуть в дело резервы?..
   — Не смеши, — сказала она, — без них я беспомощна.
   — Все еще мне не доверяешь. А я думал, что мы опять партнеры.
   — Ха! — ответом был короткий смешок.
   — Действительно, роботы прочесали уже больше половины шельфа. Мы можем попасть в яблочко с минуты на минуту.
   — Даю тебе еще неделю.
   — Или?.. — спросил он.
   — Я выкину тебя на лед. Одетым как ты сейчас.
   — Эшли, будь благоразумна. Я не могу гарантировать, что мы найдем станцию в течение недели. Эшли?.. — Но он инстинктивно почувствовал, что сеанс связи окончен. Некоторое время он хмуро сидел на кровати, а потом встал и направился в ванную…